XXI

Пятого октября государыня, садясь за обед, по обыкновению, с семейством герцога, вдруг почувствовала тошноту, головокружение и затем упала в обморок. Её перенесли в опочивальню где, усилиями докторов, она была приведена в чувство и затем уложена в постель; появилось обильное кровохарканье, которое доктора сочли одним из самых опасных признаков.

Растерявшийся герцог не знал, что делать. Найдя в соседней с опочивальнею комнате дворца случайно бывшего там президента коммерц-коллегии барона Менгдена, он распорядился послать его за обер-гофмаршалом графом Левенвольдом, который, вероятно, находился поблизости во дворце, а потом и за фельдмаршалом Минихом. Первым явился обер-гофмаршал.

– Государыне дурно, – встретил его Бирон, в волнении перебегавший от одного окна к другому, – что делать?

– Я не знаю, – отвечал ошеломлённый обер-гофмаршал, заключивший по волнению герцога о близости кончины государыни, – надо послать за министрами.

– Пошлите за Бестужевым и Черкасским, а сами поезжайте к графу Остерману и узнайте обо всём от него подробно.

На подъезде Левенвольд встретил возвращающегося барона Менгдена и с ним фельдмаршала.

– Отправляйтесь скорее к кабинет-министрам князю Черкасскому и Бестужеву, – на бегу передал приказание Левенвольд Менгдену, – а я еду к вице-канцлеру.

Андрей Иванович не был застигнут врасплох. Зная через свою Марфу Ивановну истинное положение больной государыни, он, не вставая с кресел, успел всё обдумать и приготовиться.

Граф Левенвольд наскоро передал о случившемся и о недоумении герцога, что теперь должно предпринять.

– Первее всего, – отвечал оракул, выказывая крайнее смущение от неожиданного известия, – первее всего надлежит озаботиться о наследии престола, о преемстве императора Иоанна, о чём императрица изволила заявлять неоднократно.

– Но император в пелёнках, кто же будет править? – с нетерпением перебил Левенвольд.

– Править? – с недоумением переспросил Остерман, как будто этот естественный вопрос никогда не приходил ему в голову, – править могла бы и мать его величества, при помощи совета из тех же лиц, которые теперь занимаются управлением.

Этот ответ передал Левенвольд герцогу на ухо по возвращении во дворец.

– Что за совет! сколько голов, столько и разных мыслей будет! – сердито проворчал герцог, уходя в опочивальню государыни.

В это время вошли кабинет-министры Бестужев и князь Черкасский, предуведомлённые и настроенные как следует. Услужливый барон, сообщая Бестужеву о трудном положении государыни, не преминул высказать напрямик необходимость поддержания Бирона.

– Если герцог не будет правителем, – говорил он, – то мы, немцы, тогда пропадём. Нельзя ли как-нибудь стороною попросить об этом императрицу, а то самому герцогу за себя просить неловко.

Бестужев обещал, сознавая, что и сам он, хотя и не немец, а без покровительства герцога пропадёт.

Собравшиеся Левенвольд, Миних, Бестужев и Черкасский, сгруппировавшись в кружок, тревожно перекидывались между собою отрывистыми фразами, не сводя глаз с двери, откуда должен был прийти герцог с вестями о государыне.

Через несколько минут вошёл герцог.

– Императрица пребывает в страшном беспокойстве от своей болезни, – начал он и потом, подумав, продолжал, перебиваясь и путаясь: – Я предлагал её величеству объявить наследницею принцессу Анну Леопольдовну, но государыня решительно отказала, говорит, что не только наследницею, но и правительницею её не назначит… Наследником своим она желает иметь внука, а о том, кому быть правителем, надобно подумать нам…

Наступило молчание. Положение присутствующих было затруднительно: герцог молчал, так как предлагать себя, как бы ни был он бесцеремонен, всё-таки считал неуместным. Миних молчал, выжидая, какой ход примут обстоятельства, молчал так же и Левенвольд. Обязанность первого голоса должна была лежать на кабинет-министрах, но они без головы своей, вице-канцлера, не могли высказывать свого мнения.

Наконец было решено обоим министрам ехать к вице-канцлеру и посоветоваться у него на дому. Дорогою, сидя в одной карете, министры, естественно, начали разговор о злобе дня.

– Кому быть регентом? – первый спросил Бестужев, желая выведать мнение своего коллеги.

– Кому же, как не его светлости курляндскому герцогу, – отозвался князь Черкасский, зная, что каждое его слово будет передано герцогу, и желая заранее заискать расположение его светлости, – он и теперь всеми делами правит.

Бестужев, разумеется, согласился.

Оба кабинет-министра передали вице-канцлеру поручение герцога.

– Дело о наследии требует великого поспешения, – решил оракул, передавая коллегам заранее написанный им манифест о назначении преемником принца Иоанна Антоновича, – в интересах пользительности для всех подданных необходимо подписание его её величеством немедленно же. Соболезнуя, что не могу сделать ничего персонально, я прошу передать его светлости, чтобы по подписании тотчас же было сделано распоряжение о приводе к присяге всей армии и народа.

Окончив одну часть поручения, министры перешли к другой и завели речь о том, кому правительствовать в малолетстве государя, но об этом сюжете оракул не желал высказывать своего суждения. Заключив из поспешности присылки от герцога таких посредников, каковы были министры, что его предложение о правительстве принцессы Анны Леопольдовны и назначении подле неё совета не нравилось его светлости, вице-канцлер не хотел больше вмешиваться в это опасное, как он выражался, приключение, а потому и стал отклоняться обыкновенными своими отговорками относительно своего иностранного происхождения и своей готовности согласиться с мнением большинства.

– Это дело не другое что, – порешил он, – торопиться незачем… Надобно подумать… Да и её величество здравствует и, может, ещё не скоро покинет нас, сирых.

Как ни бились кабинет-министры, а никакого другого ответа не получили – с тем и воротились во дворец.

По приезде их в прежнем апартаменте снова началось совещание тех же лиц: герцога, Левенвольда, Бестужева и князя Черкасского, – только фельдмаршал, не желая участвовать лично, отошёл от кружка к окну, как будто наблюдая за проходившим по улице военным караулом. Герцог, понимая, что его дело может выиграть только при жизни императрицы, продолжал настаивать на необходимости немедленного решения вопроса о регентстве, а потому тотчас же предложил на общее обсуждение мнение вице-канцлера относительно правительства принцессы и назначения при ней совета.

– Принцессу, – добавил он, – её величество решительно не желает, да и совет, по моему мнению, дело невозможное.

С этим мнением, конечно, согласились все.

– Слышите, граф, какого мнения господа министры о правительстве? – обратился герцог к фельдмаршалу, желая непременно притянуть его к своей стороне.

– Нет, не слыхал, – ответил Миних, подходя к кружку и невольно принимая участие в совещании.

– Они не желают учинить так, как делается в Польше, чтобы в совете сидели многие персоны.

Миних не высказал ни слова.

– Да кому же и быть регентом, кроме вашей светлости! – буркнул вдруг Бестужев и сам испугался, сам тотчас стал оговариваться и находить затруднения, продолжая говорить уже по-немецки: – Конечно, покажется странным в других государствах, скажут, что обошли отца и мать императора…

– Пожалуй, что в других государствах будет не без ненависти, – заметил со своей стороны герцог, стараясь всеми силами принять равнодушный вид, тогда как сердце его судорожно сжималось.

Князь Черкасский стал шептать на ухо Левенвольду.

– Да что вы шепчете, говорите вслух, – оборвал тот, и князь поневоле начал, в не совсем связных словах, высказывать своё мнение о необходимости предоставить правительство герцогу.

Очередь оставалась за фельдмаршалом Минихом. Ясно сознавая, что долее уклоняться от подачи своего голоса было бы слишком опасно, ввиду неизвестности будущего положения здоровья императрицы, фельдмаршал согласился с мнением товарищей, развив это мнение и подкрепив его практическими доказательствами с обыкновенной своей ясностью.

– Её величество не желает назначить регентшею племянницу свою, – развивал он, – по очень естественной причине. Она знает, что отец принцессы, герцог мекленбургский, вступит в дела дочери и непременно поссорит Россию с венским двором. Характер отца её высочества, герцога Карла-Леопольда, всем известен… не перерубит ли он всем головы, когда приедет сюда? Что же касается до мужа принцессы, то я был с ним в двух кампаниях, а до сих пор не знаю: рыба ли он или мясо?

На этом и кончилось совещание, так как время было позднее и все слишком утомились. Назначили час, когда собраться на другой день для поднесения императрице к подписи манифеста и окончательного решения вопроса о регентстве.

– Потрудитесь, – обратился к Бестужеву герцог Бирон, прощаясь, – пригласить к совещанию на завтра и других знаменитых особ, дабы никто потом не роптал и не оскорблялся удалением его от этого важного дела.

Давая это поручение, Бирон был уверен, что будут приглашены только те лица, от которых не могло быть никакого противодействия.

На другой день в определённое время съехались все прежние советники, а через час и вновь приглашённые: генерал Андрей Иванович Ушаков, генерал-прокурор князь Трубецкой, обер-шталмейстер князь Куракин, адмирал граф Головин, генерал-поручик Салтыков и обер-гофмаршал Шепелев. Не было герцога Бирона, который, как объясняли, находился при постели больной императрицы, а в действительности у дверей совещательной камеры.

Вновь прибывшим объявили о назначении императрицею себе преемника в лице новорожденного принца, прочли манифест о том, и затем на общее совещание предложили вопрос о назначении регента, решительно формулированный и обставленный доказательствами невозможности избрания принцессы Анны и необходимости избрания герцога Бирона. Вновь прибывшие, если бы даже и не были того же мнения, то, во всяком случае, ошеломлённые неожиданностью и неподготовленные, должны были согласиться – и они поспешили выразить полнейшее своё согласие. О мнении вице-канцлера упомянуто не было.

В это время кстати вышел из опочивальни герцог с новым подтверждением решительного отклонения государынею от регентства принцессы Анны. Тогда все обступили герцога и стали униженно просить о согласии на принятие на себя обязанностей правителя. Как и следовало из приличия, герцог отказывался, ссылаясь на иностранное происхождение и на слабость своих сил, но, наконец, после усиленных молений, согласился, в надежде, как он выразился на помощь их, знаменитых персон, в трудных делах правления.

После этого все присутствующие отправились к императрице с манифестом о наследнике престола.

Анна Ивановна, слабая и истомлённая почти непрерывающимися страданиями, лежала в своей опочивальне, сохраняя, однако же, полное обладание умственными способностями. Она, милостиво улыбаясь, приветствовала каждого, когда они поочерёдно подходили целовать руку. Ей подали манифест. Подозрительная и ревнивая к своей власти, отклонявшая до сих пор всякий разговор о преемнике из опасения, как она сама высказывалась, чтобы при новом преемнике не стали бы небрежить о ней самой, на этот раз она безоговорочно согласилась. Ею руководило, вероятно, то убеждение, что малолетство наследника не может быть ей соперничеством.

После подписи манифеста присутствующие удалились тем же церемониальным порядком, стараясь ни единым звуком не обеспокоить раздражительный слух больной. Только уходивший последним фельдмаршал приостановился у дверей и высказал в неопределённых выражениях общее желание о назначении на время малолетства императора регентом герцога Бирона. Императрица показала вид, что не расслышала, и отворотилась в противоположную сторону.

– Что он говорил, Эрнст? – спросила она, когда фельдмаршал вышел.

– Не расслыхал, – уклонился и Бирон, не считая в этот момент удобным возобновлять разговор о регентстве.

По выходе от императрицы подписанный ею манифест отнесли в церковь, где, по прочтении во всеуслышание перед многочисленным собранием, стали приводить к присяге в верности Иоанну как наследнику Российского престола. Одновременно с этим на площади приводились к присяге гвардейские полки, а жители столицы в приходских церквах.

Дело о наследстве кончилось, но дело о регентстве только ещё начиналось. Много пришлось креатуре герцога, кабинет-министру Бестужеву хлопотать за своего патрона, но он достиг-таки цели: все согласились подписать всенижайший доклад императрице об избрании Бирона. Доклад передали герцогу для поднесения государыне. В то же время убедили и графа Андрея Ивановича написать духовное завещание императрицы о регентстве герцога. Андрей Иванович, совершенно основательно рассчитав, что дальнейшие настояния его насчёт совета только приведут к гибели его самого, что в конце концов сторона герцога всё-таки выиграет, исполнил общее желание, написал распоряжение, но обусловил представление его императрице лично им самим.

Тяжелы были последние дни императрицы Анны Ивановны. К физическим страданиям присоединялась острая боль видеть себя заживо похороняемою лицами близкими и любимыми, видеть борьбу за раздел своей власти. Да и в ней самой совершалась ожесточённая борьба: она искренно любила племянницу, считала её своею дочерью, желала ей счастья, хотела бы обеспечить её будущность, вполне соглашалась с проектом своего Андрея Иваныча, о котором успела-таки сообщить неугомонная Марфа Ивановна, а между тем жалела и дорогого Эрнста, сознавая, что после неё ему будет трудно, хотела бы и его обеспечить. Сколько ни думала она, но исполнить то и другое, помирить между собой интересы дорогих лиц не представлялось никакой возможности.

Полученный от Бестужева доклад герцог тотчас же передал императрице, умоляя её согласиться на общее желание будто бы всех первенствующих членов государства, красноречиво, насколько он мог, убеждая, что одно регентство только может отвратить от него гибель, неизбежную по кончине государыни. Герцог напоминал ей о прекрасных днях исчезающего счастья, о своей глубокой преданности, о своём отчаянии, от которого могут исцелить, – нет, его горе неисцелимое, но, по крайней мере, спасти постоянные, непрерывные труды о благе народа. Высказано было всё, на что оказалось способным изощрённое честолюбие фаворита.

Государыня выслушала его, взяла доклад, покачала сомнительно головой и, не читая, молча, отложила на стоявший подле неё столик. Большего на этот раз герцог не мог добиться.

Прошли три дня, самые мучительные дни в жизни владетельного герцога курляндского. Возобновлять свои просьбы, зная её характер, он не решался, но не переставал различными косвенными путями напоминать о необходимости скорейшего разрешения доклада. Наконец государыня приказала принести к себе своего обычного советника, неизменного Андрея Ивановича. Ухудшающееся с каждым днём здоровье начинало и ей самой напоминать о неотложности той или другой развязки.

Принесли Андрея Ивановича на носилках и усадили на кресло, по указанию государыни, подле её изголовья.

– Потревожили тебя… Аддрей Иванович… по нужному делу… – с обычной фразою обратилась к нему Анна Ивановна. – Просят меня все назначить… правителем Эрнста… видно, чуют близкую смерть мою…

– Ни единый из верных рабов, всемилостивейшая государыня, не дерзает помышлять о таковом злоключении. Все мы пребываем в крепком уповании на милость Божию, что она продлит драгоценную жизнь вашего величества ещё на многие и многие годы, для счастья всех нас, но политические комбинации вынуждают иногда постановлять ордеры и на такие случаи, кои потом и не осуществятся…

– Ты бы изготовил мне завещание, Андрей Иванович, – перебила государыня красноречивые излияния вице-канцлера.

– Проект изложения воли вашего величества мною уже сочинён пунктуально, как требует обычай, – доложил Андрей Иванович, вынимая из кармана бумагу.

Замечательно, что имя герцога не было упомянуто ни государынею, ни её вице-канцлером, но оба понимали, о ком должно быть распоряжение.

– Скоро же… – заметила императрица, – а кто писал завещание?

– Я, нижайший раб вашего величества…

– Хорошо… я рассмотрю… – закончила государыня, засовывая завещание, не прочитав его, под подушку.

Андрея Ивановича унесли, а императрица, во всё время полусидевшая в постели, опираясь спиною на подушки, спустилась с них и улеглась, как будто желая заснуть.

Больную навещали по нескольку раз в день принцесса Анна Леопольдовна с мужем и почти каждый день цесаревна Елизавета Петровна. Обыкновенно они, боясь утомить, не засиживались долго, особенно цесаревна, с которою государыня вообще обращалась сдержанно; заметно было, что прежнее нерасположение и подозрительность в их отношениях не исчезли.

С племянницею и племянником больная разговаривала приветливо, а в последние дни в обращении её с ними даже замечалась особая нежность. Из приближённых же один герцог Эрнст бывал постоянно при ней, почти не отходя от постели. Государыня любила принимать лекарства из его рук и каждый раз посылала за ним, когда он хотя на короткое время уходил в свои апартаменты. Она охотно разговаривала с ним, насколько позволяли силы, но разговора о завещании не начинала. Боясь, как бы завещание так и не осталось неподписанным, и объясняя уклончивость императрицы нежною её привязанностью к племяннице, герцог решился войти с принцессою в компромисс. С этой целью он поручил барону Менгдену переговорить с принцессою, обещать ей всё, что она пожелает, и внушить, что из собственных выгод она должна просить тётку о назначении регентом его. Молодая женщина благородно отклонилась от странного предложения: