Гонцы везли Владимиру короткое и грозное письмо от больших людей Киева, сохраненное позднее в летописи: «Пойди, князь, в Киев; если же не пойдешь, то знай, что много зла произойдет, это не только Путятин двор или сотских, или евреев пограбят, а еще нападут па невестку твою и на бояр, и на монастыри, и будешь ты ответ держать, князь, если разграбят монастыри».
      Теперь, после этого второго приглашения, сделанного не только от киевской верхушки, но и от всего народа, Мономах решился. И все же, уже быстро собираясь в Киев, снаряжая дружину, он послал гонцов в Черпигов к Давыду ж в Новгород-Северскии к Олегу, сообщая новые подробности о событиях в Киеве, о двукратном его приглашении и своем решении взойти для уткшенил Русской земли на великокняжеский стол.
      В тот же день переяславская дружина двинулась в путь.
      20 апреля 1113 года переяславский князь подъехал к Киеву. Ему навстречу вышли митрополит, епископы, бояре, которые вывели, за собой своих людей, вовлекли в это шествие много народа. Сделать это было нетрудно. Мономаха в Киеве знали давно. Здесь он жил долгими месяцами и в юности, и в зрелые годы при отце, князе Всеволоде. Отсюда он не раз уходил в поход против полов-пев. Здесь стоял его дворец,, находился его домовой Вы-дубицкий монастырь, вокруг города лежали его дворцовые села, полные смердов, закупов, рядовичей; отсюда уходили в Византию ладьи с его, кпяжескими, товарами.
      Приспешники Мономаха понесли по городу слух, что князь проведет правый суд и накажет мздоимцев. Волнения городских нетзоп стялтг утихать. А когда по киевским улицам при полном вооружении проехала княжеская дружина, мятеж окончательно стих. Стало ясно, что князь неспроста привел с собой сотни вооруженных всадников.
      Мономах после встречи с горожанами близ киевских стен в город не въехал, а направился в княжеское село Берестов, потому что в Киеве было еще неспокойно. Кроме того, он хотел здесь, в отдалении от города, встретиться с верными ему людьми, допросить соглядатаев, выявить смысл народного недовольства и истинные причины мятежа. В город он должен был въехать утингателем и благодетелем, ибо не на один день, не на один год собирался он водвориться на Старокиевской горе и начинать ему, нарушившему Ярославову лествицу, следовало не с распрей, пе с войны, а с мира и согласия.
      Наступил следующий день, а князь все еще сидел в Берестове. Стало известно, что в загородном княжеском дворце вместе с ним сидят новый киевский тысяцкий, его старинный друг Ратибор, белгородский тысяцкий Проко-пий, переяславский тысяцкий Станислав, видный боярин Олега Святославича Иванка Чюдинович, другие киевские и переяславские бояре и старшие дружинники. Здесь же вместе с ними сидят грамотеи-писцы и знатоки русских и греческих законов.
      И лишь по прошествии нескольких дней, после того, как в Берестове был написан новый закон Русской земли - «Устав Владимира Всеволодовича», Мономах опять же в сопровождении телохранителей въехал в Киев. И уже па следующее утро с княжеского крыльца, на площади близ Софийского собора, на Подоле и на торге, в селах и слободах, глашатаи прокричали собравшимся горожанам - купцам, ремесленникам, работным людям, селянам-смердам, закупам, рядовичам и. прочим новый «Устав» Владимира Мономаха.
      Отныне резы были ограничены. «И уставили, - кричали глашатаи, - до третьего реза, оже емлот в треть куны1; аже кто возмет два реза, то ему исто2, паки ли возмет три реза, то иста ему не взяти». А это означало, что если человек, взявший долг, заплатил дважды свои резы, то оп обязан был возвратить и всю сумму долга, ко если он уплатил три реза, то есть уже вернул в полтора раза больше, чем взял, то долг ему по новому княжескому закону прощался. «Устав» говорил и о том, как брать резы с должников впредь: «Аже кто емлет по 10 кун от лета на гривну, то того пе отметати» 3, А ото означало, что теперь мздоимцам не разрешалось кабалить людей, как прежде, разорять их и волочить на правеж. Великие резы, лихоимание неправедное, мзды тяжкие были тем самым прекращены.
      В тот же день в Киеве мятеж окончательно утишился, нашлись люди, которые побежали тут же славить праведный суд нового великого князя, но были и такие, которые лишь усмехались, говорили, что послабление вышло небольшое и должников, хоть и за меньшие резы, но по-прежнему будут кабалить богатые люди. Но для киевских бояр и воевод, для всех больших людей Русской земли эти разговоры были уже не страшны. Новым «Уставом» Мономах расколол чернь, привлек л а свою сторону тех, кто шел в кабалу, не сумев уплатить великие резы. Долг с mix был спят, и они благословили своего избавителя.
      Но Мономах на этом не остановился. «Устав» был дополнен, и вскоре появились новые законы о закупах и рядовичах, смердах и холопах. Великий князь продолжал, пусть и в небольших размерах, облегчать тяжкую долю сельских зависимых людей. Теперь и закуп, если он заплатил дважды резы господину за взятый долг, уже не должен был третий раз отрабатывать на господской земле. Установил Мономах и другие законы, ограничившие закабаление смердов, закупов и других сельских жителей. Смердошобием назвали приспешники Мономаха эти законы.
      Но сам великий князь хорошо понимал, что, вводя новый «Устав», он не только успокаивал селяы, по и помогал укрепить хозяйство сельских жителей, чьим трудом кормились и князья, и бояре, и дружина, и монастыри.
      Облегчено было и положение холопов, кто больше всего бунтовал и вопил в апрельские дни 1113 года.
      И вновь утишилась Русская земля.
      Незадолго перед этим Владимиру Мономаху исполнилось шестьдесят дет.
      Теперь он снова жил в великокняжеском дворце, но уже не как сын великого князя, а как хозяин Русской земли. В первые дни Мономах обходил давно знакомые палаты дворца, переходы, сени и словно вживался в эту новую жизнь, впитывал ее в себя, укреплялся этими новыми чувствами. Он стоял у окна, смотрел на залитые весенним солнцем улицы Киева, на веселую громаду Софийского собора, где ему отныне на всех торжественных службах надлежало занимать первое место там, на правых хорах, где обычно стояли Ярослав Мудрый, Изяслав, Святослав, его отец Всеволод, а еще совсем недавно Свя-тополк и где он долгими годами, жавшись в углу, к стене, наблюдал сильных мира сего, метался душой, царапал на стене слова-стоны своего сердца.
      В прежние годы настойчивом борьбы за власть, тяжких испытаний, отступлений, когда Киев отдалялся от пего бесконечно, ему казалось, что этот миг утверждения на великокняжеском столе будет счастливейшим в его жизни, что он потрясет его. Сейчас же он испытывал лишь
      спокойное удовлетворение и усталость и еще - невероятную озабоченность от тех дел, той ответственности, которая обрушилась на него сразу же. И ему подумалось, что этот слепящий миг счастья, представлявшийся ему прежде, был лишь порождением его молодой, еще не уставшей души, исступленного, яркого, лишь разгорающегося с годами желания. Он вздохнул, приказал позвать бояр и старших дружинников в гридницу на первое большое свещание: нужно было делать знакомое дело - заново делить землю, отодвигать в тень сыновей Святонол-ка, обезопасить себя и своих сыновей от Святославичей, укреплять с таким трудом завоеванную, взятую в обход лествицы Ярослава власть.
      Но сделать это Мономаху сразу не удалось. Еще кричали глашатаи о новом Моиомаховом «Уставе» по городам и селам, еще возвращались в свои домы выбитые оттуда мятежным людом бояре, купцы, еврейские ростовщики, а уже грозные вести неслись с половецкого поля - степняки, почуяв очередную междоусобицу на Руси, ожили, вышли на реку Выру близ Переяславля и вновь нависли с юга над Русской землей. И в те же дни, наскоро собрав войско, Мономах, уже будучи великим киевским князем, выступил навстречу старому врагу.
      Торки донесли, что па этот раз объединились половцы приднепровские и донские. Приднепровских привел и Русь старый враг Боняк, а донских вел за собой сват л, казалось, надежный друг первый Аепа. Он долго крепился, сохранял мир, но теперь, когда закачалась власть на Руси, решил, что наступило и его время.
      Половцы захватили городок Выру, пограбили его и пожгли, и встали около Переяславля, а уже объединенная киевско-псреяславская рать выступила им навстречу. Как и в прошлые годы, Мономах в эти тяжкие дик, когда враг уже хозяйничал на Русской земле и нес паро-• ду неисчислимые бедствия, не стал ждать помощи из других мест, а отправился в поход, взав с собой переяславскую дружину и уведя из Киева конных воинов Свято-полка. Во-первых, это были испытанные, старые бойцы, которые уже не раз и не два сражались под его водительством против степняков; а во-вторых, в тревожное время, когда еще неизвестно, как поведут себя дети Святополка и наиболее деятельный из них Ярослав, важно было удалить из Киева дружину покойного великого кпя.зя. Одновременно он послал гонцов в Чернигов и потребовал выступления Святославичей.
      Половцы еще не продвинулись далее Переяславля, а русская рать уже подходила к Ромнам. Мономах вел с собой своих сыновей, сыновцов - детей Святополка, Да-выда, Олега; на этот раз и сам Олег Святославич явился в седле вместе со своей дружиной, хотя был он уже весьма стар и немощен. Однако держался на коно прямо и стройно, и лишь Мономах, который и сам уже отяжелел и потерял былую выносливость, понимал, каких усилий стоило Олегу вновь сесть на коня.
      Половцы бежали, едва узнав о выходе Мономаха. Писал позднее великий князь в своем «Поучении»: «И к Вырю пришли было Аепа и Боняк, хотели взять его; к Ромну пошли мы с Олегом и с детьми на них, и они, узнав, убежали».
      Здесь же, в Переяславле, Мопомах собрал своих сыновей и пересадил их по стольным городам. Второго своего по старшинству сына Святослава, который сидел до этого в Смоленске, Мономах посадил на переяславское княжение, к тому же Святослав лучше всех других знал повадки половцев, не раз ходил в походы против них, и Мономах думал, что он лучше всего сможет охранить южные границы Руси от степняков. В Смоленск же он отправил Вячеслава, а в Ростов - Юрия. Мстислава оставил по-прежнему княжить в Новгороде, а Ярополка, Романа и Андрея держал при себе. Жизнь его в Киеве только начиналась, и кто знал, на какие еще столы надо будет посылать сыновей. Теперь же он их рассадил лишь по своим родовым землям. И они как бы кольцом окружили со всех сторон Киев. Лишь особно держалась черниговская земля, да в далеком Владимире сидел, затаившись, его сыновей, Ярослав Святополчич, женатый на Мономаховой внуке.
      Вернувшись в Киев, Мономах сразу же приступил еще к одному важному и безотлагательному, по его мысли, делу. Ему следовало немедленно перенести великокняжеское летописание из Печерского в свой домовой Выдубиц-кий монастырь.
      Долгими годами создавались летописные своды в Пе-черах. Там в 70-е годы трудился Никон, потом его сменил Нестор. С тех пор Нестор успел состариться в своей келье за созданием великого труда - написания «Повести временных лет», в которой он год за годом, век за веком рассказывал - «откуда есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Руская земля стала есть» и далее вплоть до княжения великого князя Святополка. Именно при СЕЯТОПОЛКС была написана основиая часть его труда, и не случайно такое внимание в эти годы уделял киевский князь Печерскому монастырю. Монастырь отвечал князто взаимностью. Не случайно все великие свершения па Руси в последнее время были связаны летописцем с деяниями Святополка. Он и великий воитель, и многократный победитель половцев, он и утипштель Русской земли, и праведный судья, и князь, щедроты которого благословляла вся Русская земля. Мономаху же, переяславской окраине, казалось, вовсе не находилось места на страницах печерской летописи.
      Мономах, находясь в Переяславле, постоянно интересовался созданием летописи. Ведь летопись - это и памятник прошлому, и свидетельство о настоящем, и предвидение будущего. Мирские страсти - любовь, ненависть, зависть, преданность, негодование, восторг ведут руку летописца, и чем одареппей он, тем ярче проявляются его чувства на страницах летописей. Слов нет: то, что читал Мономах, то, что ему рассказывали о «Повести временных лет», особенно о ее страницах, посвященных последнему великому княжению, выказывает немалую преданность Печерского монастыря Святополку. И это несмотря на их многие разногласия, свары. Видимо, Святополку все-таки удалось добиться своего: в тексте, созданном в начале XII века, нет ни слова о его участии в ослеплении Василька, не говорится о его корыстолюбии, о его блуде с одной из своих наложниц, которой он слушался во всем в последние годы. Святополку были приписаны все победы над половцами. Конечно, ои был великим князем, но всей Русской земле были ведомы его колебания и трусость, неумение и лживость в этом большом и важном деле. Подробно описаны все деяния ветви Изяславовой, а Всеволодов дом и сам он, Мономах, отодвинуты в тень.
      Пока Мономах был князем переяславским, все это не сильно заботило его, хотя он все время заглядывал вперед и думал над тем, какое место его отец, он сам, его сыновья займут на страницах летописи.
      Теперь все изменилось. Оставлять летопись в прежнем виде значило бы постоянно иметь перед собой живой укор в виде деяний его скрытого врага - Святополка.
      Мономах медленно листал тяжелые пергаментные страницы, вчитываясь особенно внимательно в описание последних лет, и неудовольствие и неудовлетворенность все более и более охватывали его.
      А уже на следующий день он призвал к себе игумена Выдубицкого Михайловского монастыря Сильвестра и попросил его взяться за новый летописный труд.
      Мягко улыбаясь, тихим голосом он наставлял Сильвестра, говорил, что «Повесть временных лет» - это великий труд, каких еще не знал мир, по многое Нестору не было известно. Он, например, не знал, что и в Киеве, и на Волыни существует писаный рассказ об ослеплении Василька и последующей которе, созданный неким попом Василием, которому сам Василько рассказал все из первых рук. Там много говорится об участии Святополка в этом деле. Не знал Нестор и того, что в походе русских князей в половецкую степь в 1111 году принимал участие игумен Даниил, тот самый, который описал свои хождение п святые места. Там, в Палестине, он ходил с королем Болдуином в Сирию; здесь же прошел весь путь с русской ратью до Дона и обратно и видел все сам. Вернувшись, ои написал рассказ об этом походе, и его тоже можно было бы использовать во вновь создаваемой летописи.
      И Василий и Даниил были людьми, близкими к Мономаху, князь читал их повествования, ни о каких подвигах Святополка там, естественно, но было ни слова, зато дом Всеволода и сам он, Мономах, были представлены весьма достойпо.
      И многое другое говорил Мономах выдубицкому игумену, прежде чем отпустить его восвояси.
      Конечно, Печерский монастырь.будет недоволен тем, что княжеское летописапие окажется на Выдубите, но что делать, нужно создавать новый свод, в котором Мономах и его сыновья, их деяния должны занять подобающее место и прославлены в веках. К тому же и дел славных и полезных было свершено немало. Л йотом можно будет опять вернуть летопись в Печеры. Так думал Мономах, прохаживаясь по палате после ухода Сильвестра.
      И еще более сильно заботили нового великого князя дела на Волыни. Известно было, что Ярослав Святополчич и большой дружбе с Коломаном, венгерским королем. В этом проявлялась давняя связь Киева, Изяславова дома, Святополка с уграми. И надо как-то рвать эту связь, постепенно овладевать Волыпью.
      Первым шагом Мономаха здесь было укрепление
      дружбы с Ростиелавичами, которые извечно враждовали и с ляхами, и с уграми, и с Киевом. Мономах послал сватов в Перемышль к Володарю Ростиславичу, и уже к середине года в Киеве справляли свадьбу Романа Владимировича и дочери Володаря. Но не дремал и Ярослав Свя-тодолчич. Вскоре из Венгрии поползли слухи о том, что Коломан недоволен своей жеьтои, дочерью Мономаха Ев-фимией. Между королем и королевой начался разлад. И вот уже Евфимия объявляет о своем желании покинуть Венгрию и отправиться к отцу в Киев, и в то же время Коломан открыто обвиняет жену в неверности и объявляет о нежелании продолжать с ней супружескую жизнь.
      В конце 1113 года Евфимия Владимировна появляется цри киевском дворе в ожидания ребенка, который, если это будет сын, станет единственным наследником венгерской короны, потому что иных наследников у Коло-мапа нет. Отношения с Венгрией ухудшаются. Но Мономах проявляет и на этот раз выдержку и терпение. Он не вступается за дочь. Известпо, что Коломан сильно болей. Вот-вот в Венгрии начнутся перемены, возможно возгорится междоусобица. Надо ждать, крепить союз с Волода-рсм, следить за Ярославом Святополчичем.
      Вскоре у Евфимии рождается сын Борис, сын Коло-мана, который сразу же становится претендентом на венгерский королевский престол.
      И новые заботы одолевают Мономаха. Тяжело заболевает его сын Святослав, переяславский князь. Старания лекарей не помогают - лучший из них, печерский монах Агапит, который лечил ж Всеволода, и Святополка, и его, Мономаха, откровенно говорит великому князю, что дни Святослава сочтены. И не истекает еще этот, наполненный событиями 1113 год, как Мономах на замену больному Святославу посылает в Переяславль Яро-полка, который тоже уже сидел в этом городе и который тоже ходил с ним в степь и показал себя смелым и искусным воипом.
      16 марта 1114 года умер Святослав. Мономах выехал в Переяславль на похороны сына. Он был грустен и молчалив, тяжелые мысли о неотвратимости судьбы, как всегда в таких случаях, одолевали его, но прежнего отчаяния, глубокой безысходности и чувства певосполнимости от перенесенной потери, которые он пережил после гибели в сечах брата Ростислава и сына Изяслава, у него не было. Те потери потрясли его. Но с тех пор вокруг было столько смертей, столько жестокости, столько новых потерь… Ушли из жизни Гита, сестры, двоюродные братья.
      И сколько за время нескончаемых битв с половцами од потерял близких людей, бояр, дружинников, пешдев, которые прошли с ним многие боевые дорога, сколько видел страданий и несчастий. Теперь, в свои шестьдесят лет, он, казалось, хранил их в себе. Они прошли через его сердце, они, наверное, изменили, закалили и ожесточили его, сделали спокойнее, черствее; а может быть, он просто постарел и его чувства замирали.
      Ои ехал в возке, смотрел вдоль знакомой до мелочей дороги, вспоминал, как сажал Святослава на коня, как провожал его, десятилетнего, трепещущего, заложником в половецкий стан Итларя и Китана, а после избиения Итларевой чади обнимал его, выкраденного воинами из половецкого шатра, испуганного ночной резней… Все это было. Спокойная грусть охватывала его снова и снова, а мысли уже рассеивались, возвращались в Киев, который, кажется, только недавно затих после прошлогодпей апрельской бури; думы уходили на юг к Владимиру-Волынскому, где плел против ТУОГО нити заговора Ярослав Свя-тополчич, обегали стольные города, которыми правилц его сыновья, - Новгород, Смоленск, Ростов, Переяславль. Теперь смерть Святослава все перемешала. Прежние расчеты и надежды требовали исправлений. И чем больше оч думал, тем дальше отходила от него мысль о смерти сына.
      С того часа, как он взял власть в Киеве, Мономах уже не мог, как прежде, дать себе ни малейшего послабления духа. Это прежде еще он был способен написать идущее из глубин души письмо Олегу, или, как некогда отец, дать волю чувствам и отвратиться от междоусобий. Теперь жизнь, власть, воля сотен людей, всей боярско-дру-жинной купеческой, церковной верхушки, призвавшей его в Киев, вела его, и он, великий князь киевский, самовластный владыка одного из крупнейших европейских государств, молча подчинялся этой новой необходимости, оставляя все меньше и меньше места личным желаниям, бездумным вольностям и превратностям прошлого.
      Власть требовала порядка, и порядок этот отныне держал его все более и более крепкой хваткой. Так было уже и прежде, когда оп владел Черниговом и Переделав-лем, и все же высоты власти одного из князей и первого князя были несоизмеримы.
      Раньше оп бы остался в Переяславле надолго, объез-
      дил бы все дорогие сердцу места, отдохнул в небольшом, уютном княжеском дворце. Теперь дела накатывались со всех сторон - самые разнообразные и нелегкие.
      Он похоронил сына в церкви святого Михаила п в тот же день выехал в Киев. А сюда уже стекались вести - и добрые и злые - со всех концов Руси, их приносили лазутчики, дружинники, купцы, паломники, послы, верные торки и берендеи. В Новгороде Мстислав строит новую каменную крепость. Против кого? Новгородское боярство во главе с его бывшим другом Ставкой Гордятп-чем все выше поднимает голову. С тех пор как они отняли себе у Святополка его, Мономахов а, сына Мстислава, их гордыня уже не знает предела. Тогда ради сына он их поддержал; но такова жизнь, и нынче эта былэя поддержка уже оборачивается не против Святополка, а против него самого - владыки Киева. Около Мстислава увиваются латиняне, а это значит, что начнут рушиться древние устои п новые западные ветры задуют в новгородские паруса.
      На берегах Варяжского моря забеспокоилась чудь, не желающая более платить далей. Волжские булгарът, пользуясь молодостью и неопытностью сына Юрия, начинают тревожить границы Ростово-Суздальского княжества. Дерзко ведет себя Глеб Всеславич Минский. По городам ка епископских кафедрах сидят еще люди Святополка, от них расходятся по приходам ядовитые словеса, их надо заменять своими людьми, ну, скажем, игуменом Даниилом, большим грамотеем, который прошел с ним весь поход 1111 года и составил о нем складное повествование.
      С юга доносили о том, что вновь ожила половецкая степь, вновь роятся донские половцы и сносятся с приднепровскими людьми Боняка. А это означало, что нельзя ждать их новых выходов и нужно самому осуществлять поход в степь, идти на поиск половецких станов. В Придуиавье его зять Леон Диоген продолжает собирать людей для борьбы с императором Алексеем Ком шшом, и надо думать: помогать ли ему в этой борьбе, настало ли время идти по следам Святослава Старого и внедряться на западном побережье Русского моря? Ляхи и угры постоянно сносятся с Ярославом Святополчи-чем, и перемышльский князь Володарь, сват Мономаха, чуть не ежедневно шлет гонцов с тревожными вестями. Если Ярослав захватит Перемышль и Теребовль, подчинит себе червенские города, его сила возрастет чрезвычайно, и тогда Волынская земля отложится от Киева вместе
      с торговыми путями в западные страны, с ценной галич-ской солью. Над Русской землей вновь вставала грозная тень междоусобий и нашествий.
      И скакали гонцы с наказами сыновьям, отправлялись па юг и на север тайные лазутчики, назначалось купеческим караванам доиодлипно узнать половецкие замыслы, посылалась казна Леону Диогеновичу в Придунавъе на наем войска.
      Но прежде всего нужно было вновь и вновь ковать единство Русской земли, сплачивать основные силы - Всеволодов дом, Святославичей, Новгород, Печорский монастырь, митрополичью кафедру, а там уже к этому, мощному ядру присовокуплять других бояр, дружинников, купцов и всяких упых людей. Мятеж 1113 года еще раз показал Мопомаху, что опора только на верхушку, полное забвение нужд уных грозит тяжкими бедами для всех смысленых людей.
      И как всегда бывало в таких случаях, прежде всего Мономах обратился к именам страстотерпцев Бориса и Глеба. Сколько уже раз действо, связанное с их мощами, способствовало решению больших мирских дел, и кто из князей не пытался использовать имена убитых братьев в своих интересах.
      Теперь, посоветовавшись с митрополитом Никифором, Святославичами, другими князьями, Мономах решил торжественно и всенародно перенести мощи Бориса и Глеба из уже ветхой деревянной вышгородской церкви в новый камеиттый храм их именц в том же Вышгороде.
      В конце апреля в Киев съехались владыки со всей Руси. Были здесь стольные тшзъя, Давыд и Олег Святославичи, их сыновья, владеющие черниговскими города-:. ми; сыновья Мономаха, епископы Феоктист Чернигов- у ский, Лазарь Переяславский, Даниил Юрьевский, которого недавно Мономах посадил в этом городе; игумены Прохор Печерский и Сильвестр Выдубицкий, прочие отцы церкви.
      1 мая 1115 года при великом скоплении народа было освящение храма, а 2 мая в день Бориса и Глеба - перенесение их мощей.
      Мономах шел первым за ракой сначала Бориса, нотой Глеба, а кругом давился парод, напирал, и было столь -страшное утеснение, что Мономах распорядился тут же'1;' метать в толпу мелкую монету и куски парчи; этим немного расчистили дорогу, ж?яестзие продолжалось.
      Все шло хорошо до того часа, когда нужно было класть мощи на вечное захоронение.
      Мономах предложил поставить их раки посреди церк-ви под серебряным теремом, Давыд и Олег желали но-. хоронить святых в коморе, в боковом приделе, где когда-то намечал это сделать их отец - великий кпязь Святослав.
      Острая распря началась здесь же, в церкви, в присутствии всего причта. Святославичи готовились к этому пасу давно. В апреле 1113 года они не двинули свои дружины на Киев, лишь испугавшись широкого народного мятежа, охватившего многие города Руси. Потом было уже поздно: пришли половцы, и нужно было спасать и свои и чужие земли. Но их ненависть к Мопомаху крепла: за долгие годы Владимир, отступив в прошлом но раз от киевского престола, вес же нарушил лествицу Ярослава, сделал их изгоями, замкнул в пределах лишь своих черниговских земель. Теперь их сыновья, внуки и правнуки никог/!;а законно не сядут на киевский стол.
      Святославичи спорили так, будто от того, где положат мощи, зависят дальнейшие судьбы Русской земли.
      Распалился и Мономах. Он долгими годами, десята-. летиями давил в себе гнев и возмущение, ненависть и страх ради единства Русской земли, ради отца, ради детей, ради сестер, брата, ради самого ценного в его ЖИЗНИ - борьбы с половецкими набегами. И теперь, когда многое осталось позади, принесены такие жертвы и проделаны десятки боевых походов, когда Киев уже в его, руках, нужно было снова тихо улыбаться, хитрить, ждать,., ждать чего? Ему было уже шестьдесят! Его ще-. ки пошли красными пятнами, и он гневно понизил голос, и тот, сошедший почти до шепота, задрожал от ярости. Стало ясно, что на УТОТ раз Мономах не уступит.
      Напряженно стояли рядом Мономаховы дружинники, схватившись за рукояти мечей, внимательно следя за своими противниками.
      Дело решил митрополит Никифор, предложивший, кп-цуть жребий: церковь была против новой междоусобицы, которая могла обернуться неисчислимыми бедствиями для верхушки Русской земли.
      Затихли спорящие стороны, поняв тайный призыв митрополита.
      Выпал жребий Святославичей.
      Эта последняя вспышка окончательно додорвала силы Олега. После пышных торжеств и пиров он вернулся в Чернигов к брату усталый и опустошенный и занемог.
      1 августа он умер, а 2-го был погребен в Спасском соборе рядом с отцом - великим князем Святославом Яро-славилзм.
      Весть о смерти Олега Мономах воспринял спокойно. Уже в Клеве было видно, что Олег не жилец - худой, сгорбленный, с серым лицом, он держался лишь своей неиссякаемой гордыней. Олег знал, и это знали все, что он оставался по старшинству первым русским князем, сыном великого князя, который правил в Киеве ранее Мо-помахова отца. Было видно, что в распрю около рак Бориса и Глеба он вложил последние душевные силы.
      Теперь Олега нет, и с ним ушла в прошлое длинная пора привязанности и надежд, зависти и вражды, междоусобий и убийств, кажущегося смирения н неутоленной гордости.
      Отныне, казалось, Черниговская земля была неопас-па, а горячее заполошное племя Ольговичей он сумеет держать в узде; старший из них, Всеволод Ольгович, уже при жизни отца послушно ходил в походы по указке переяславского князя.
      И словно первой проверкой для Ольговичей стало приказание Мопомаха собираться к ранней весне 1116 года в новый большой поход в донские степи. Верный себе, Владимир решил вновь нанести упреждающий удар по старому врагу, добить окончательно донских половцев, потому что основные силы в недавнем половецком выходе в Русь были снова с Дона. Что касается приднепровских половцев, то они все больше увязали в войнах с Византией, откочевали к югу, вмешивались в распри бал-капских государей и меньше беспокоили киевского князя.
      Готовились рати киевская, черниговская, переяславская, смоленская. Но все расчеты перечеркнул заратив-шийся минский князь. С севера пришли вести, что Глеб Всеславич вторгся в смоленские земли, разорил дреговичей, сжег Лучоск.
      Владимир с досадой слушал сбивчивый голос запыхавшегося гонца, которого пригнал к нему сын Вячеслав. Снова Полоцк, снова племя Всеслава. Сколько можно Руси терпеть невзгод и напастей от заносчивых полоцких князей! Или мало жгли их города - Полоцк, Минск и другие, или мало людей угоняли в полон, отнимали княжеские и боярские пожитки? Нет, Теперь неймется Глебу.
      Мономах ходил по палате, закинув руки за спину, круто повертываясь на каблуках, с нарастающим раздражением думал о том, что рушится начатое большой дело ца юге - новый поход в степь. Приходила мысль - немедля отомстить Глебу, стереть с лица земли его города, спалить нх, а самого в оковах привести и Киевский
      Решив сделать это, Мономах тут же успокоился и уже не торопясь обдумал все заново.
      Через некоторое время в Минск к Глебу выохало посольство с предложением о мире. Владимир просил Глеба уняться, покаяться, уйти из смоленских земель, жить и согласии. Мономах и прежде решил, что следует договориться со своим соплеменником, не затевать войны, не губить людей и городов, но разорять смердьих земель.
      Однако Глеб ответил заносчиво и дерзко. Послам он заявил, что не только не уйдет из смоленской земли, но доберется еще и до земель самого Владимира, до киевских городов. Это означало новую междоусобную войну. Мономах, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, действовал решительно и быстро. Уже через несколько дней он сам с киевской ратью выступил к Смоленску и.' вошел в город, где его ждал с дружипой Вячеслав. Вскоре к городу подошла дружины Мономаховых сыновей Ярополка и Юрия, а также черниговская рать с Давы-дом, Давидовичами и Ольговичами.