Князья согласились. И стало ясно, что не страх перед киевлянами, никакие другие причины, а единственно нежелание признавать киевского князя, как прежде, над собой старшим, великим князем, руководило их отказом. Ни Ростиславичи, пи Святославичи пп хотели более зависеть от Киева, но отказаться от княжеского съезда они боялись ~~ за спиной Святололка стоял Мономах, а союз Киева и Перояславля был неодолим.
      На съезд в Любеч съезжались, кроме киевского князя, Олег Святославич, его брат Давыд, Василько Ростиславич и Давыд Игоревич с Волыни.
      Каждый из них ехал в Любеч со своими надеждами, жалобами, упреками, каждый мечтал сокрушить своих соперников в борьбе за столы, поживиться за счет соседа, отомстить обидчикам.
      Волынские князья ехали порознь.
      Давыд Игоревич постоянно ждал, что Василько и Во-лодарь Ростиславичи, пользуясь тем, что ослабла державная рука Киева, а Святополка и Мопомаха постоянно теснят половцы, прогонят его из Владимира-Волынского, заставят вновь скитаться меж волостями без стола, Василько же едва терпел присутствие во Владимире-Волынском Давыда Игоревича.
      В последние годы Василько Ростиславкч:, сидя в своем Теребовле, сумел создать там сильное войско; он привлек к себз торков и берендеев, ходил с ними на Польшу, отнял у ляхов многие их города. Говорили, что вместе с Тугорканоы, когда тот был еще жив, он несколько раз ходил за Дунай и разорял византийские земли и вместе с половцами же совершил набег на венгерские земли.
      Незадолго до Любечского съезда Василько витийствовал в своем теребовльском дворце. Захмелев во время обеда, он говорил о том, что скоро вместе с половцами, печенегами, торками и берендеями завоюет Польшу, отомстит за все выходы на Русь Болеславов I и II, за все разорения, которые учинили ляхи в русских землях. «Потом, - рек Василько, - пойду на Дунай, на землю греков, переселю болгар в свои земли и уже потом, объединив земли Польши, Болгарии и Волыни, нанесу окончательный удар по половецкой степи».
      Люди слушали запальчивые речи Василька, потом несли их во Владимир-Волыпскип к Давыду Игоревичу. Тот бледнел от ярости и страха, потому что Василько действительно был князь смелый и предприимчивый. Его уже боялись и ляхи и греки и много дали бы золота за его светло-русую голову.
      Доходили речи Василька и до Константинополя, до двора Комнинов, Они вызывали там беспокойство. Василько своими непредвиденными военными походами, по-стояпной готовностью к противоборству с соседями, громкими угрозами, поисками степных союзников вторгался в хитроумные расчеты византийских политиков, путал их расчеты. И из Константинополя схалн во Владимир-Во-ЛЫНСКИЙ к Давыду Игоревичу, отяжеленные золотом, дорогими подарками льстивые послы, уговаривали волын-ского князя унять Ростиславичей, особенно теребовль-ского князя.
      Олег хотел восстановить в Любече свою попранную честь, вернуть себе Чернигов, а брату Давыду Смоленск.
      Святонолк видел, что его власть над всей Русской землей тает, как утренний туман над темной днепровской гладью. Он и боялся князей, и хотел их по-прежнему заставить служить Киеву, ж оглядывался беспрестанно на Мономаха. Именно в надежде вновь укрепить свою класть пад Русской землей торопился Святополк в Любеч; п пусть князья соберутся не в Киеве, он стерпит и это, главное, чтобы было все как при отце - князе Изя-славе.
      Лишь об одном никто из них не думал всерьез - о том, ради чего собирал всех их Мономах в своем замке, - о единении усилий в борьбе со степью, которая с каждым годом укрепляла свою военную мощь, свое единство в пескончаемой войне с Русью.
      Судьба уготовила Мономаху с молодых лет быть князем в русских приграничьях - половцы и ляхи, торки и угры, печенеги и берендеи - сколько битв с ними было проведено, сколько походов предпринято, сколько проведено в седле бессонных ночей и получено ран в нескончаемых сечах, а покоя Русской земле не наступало ни на один месяц. Половцы теснили Переяславль и Киев со всех сторон, и Мономах понимал: чтобы отстоять свои столы, сохранить завещанный Ярославом порядок на Руси, при котором есть князья, бояре, дружинники, духовные пастыри, владеющие землями, стадами, лесами, водами и есть смерды, ремесленники, челядь, зависимые люди, удел которых работать на своих господ, - для всего этого сегодня и завтра и во веки веков необходимо единство этих подозрительных, жестоких, алчных властелинов, единение их дружин, их крепостей.
      Окруженный со всех сторон степными врагами, переяславский князь в эти дни смотрел дальше своих братьев и племянников и понимал то, что они, отсиживаясь по своим дальним, внутренним стольным городам, не могли понять.
      Но как совладать с этой вольницей, чем припугнуть их, заставить взглянуть па степь его, Мономаха, глазами, увидеть, что только общерусские походы в глубь половецкого поля способны оградить Русскую зомлю от тяжкого ярма ежегодных изнурительных нашествий, нескончаемых даней, поборов, унизительных, вырываемых силой миров!
      Озабоченный, неуверенный в исходе всего дела, Мономах со спокойной улыбкой сделал шаг навстречу брату. Святополку, когда тот, проехав через въездные ворота и миновав вежу, вступал на парадный двор Любечского замка.
      Братья поздоровались за руки, обнялись, поднялись на сени, следом двинулись бояре и дружинники.
      В тот же день к вечеру в Любеч прибыли Святославичи. Они встретились в Чернигове у Давыда и потом уже дорогу продолжали вместе.
      Олег, хмуро озираясь, проехал по подъемному мосту, сквозь въездные ворота замка, через долгий проход во внутренний двор. Его цепкий взгляд бывалого воина, обо-ропявшего и бравшего приступом но одну крепость, отмечал все те хитрости, которые были придуманы здесь для долгой и упорной обороны. «Да», - сказал он брату, когда они, миновав вежу, въехали на парадный двор. И Давыд понял его: взять такой замок будет непросто.
      Мономах не видел Олега с тех самых пор, как они расстались под Стародубом. За это время сколько произошло между ними браней, и сколько было сожжено в уголь городов, и сколько случилось смертей и среди них убийство Изяслава Владимировича. Ненависть и месть, самолюбие и гордость шли с ними рука об руку все эти годы, и вот теперь двоюродные братья стояли друг против друга, сойдясь для мирного разговора и мирного устроения,
      Олег поседел, ссутулился, пропала его молодцеватая v осанка, легкие, быстрые, горделивые движения; поступь стала неуверенной, тяжелой. Лицо Мономаха за эти же годы расплылось, округлилось, исчезла юношеская впалость щек, верхние веки слегка обвисдя, и от этого глаза стали казаться меньше, водосы со лба совсем поредели, и легкий ветер шевелил этот рыжеватый редкий пушок, а Владимир, как в молодости, приглаживал их всей ладонью. Зато подбородок его отвердел, стал массивным, упрямым, а линия губ - жесткой, презрительной. При одном взгляде на его лицо было видно, что человек этот привык к власти, к тому, чтобы ему повиновались другие, привык отдавать приказы.
      Олег, замедлив шаг, подошел к Владимиру; неуверенно остановился и Мономах, не чувствуя к своему двоюродному брату ни ненависти, ни прежней любви, а просто сознавая, что он должен на этом княжеском съезде добиться своего и объединить князей в борьбе со степью, сделал шаг ему навстречу и протянул руку. Олег с облегчением протянул свою. Мир между братьями был восстановлен.
      Василько приехал веселый, светловолосый, в пурпурном плаще, сопровождаемый шумной молодой дружиной.
      Незаметно появился коренастый, большеголовый Давыд Игоревич.
      Свещание начал ъ княжеской парадной палате Владимир Мономах. Он обвел глазами палату, наполненную людьми. Князья сидели на лавках за длинными дубовыми столами, укрытыми тяжелыми византийскими скатертями, рядом теснились их видные смысленые люди, мужи, поседелые в боях п междукняжеских спорах, знавшие лучше самих князей всю Ярославову лествицу и то, когда, где, за кем были те или иные столы и кто кому
      нанес какие обиды и совершил клятвопреступления по меньшей мере за последние 150 лет.
      – Братья и сыновья любезные, - сказал Владимир,-, вы видите и ведаете, какое настроение в Русской земле, какие междоусобия идут между нами, внуками и правну-; ками Ярослава, как сами мы губим Русскую землю, делая сами на себя бесконечную котору, Поссорясь о малом владении, не прося суда и расправ у старейших, мы чиним сами на себя управу силой оружия, разоряем и грабим свои дома, побиваем смердов и ремесленников, жжем и грабим села и города. А половцы землю нашу несут розно • и радуются, когда между нами встанет рать. И вот они уже нападают на наши пределы, уводят людей в плеп, разоряют все, что мы и копим и наживаем, и многие места русские стоят пустые. Ведь известпо вам, что половецкие ханы говорят: «Пойдем и силой завладеем их городами. Кто избавит их от нас?» Кто же, братья и сыновья? Настало время собраться нам и посмотреть, кто чем обижен и кто у кого отнял неправдой земли или что иное, и пусть возвратим по правде что кому принадлежит и восстановим единение в мыслях и в сердце своем, чтобы совместно блюсти Русскую землю.
      Мономах продолжал говорить еще о важности единства всех русских воинских еил против объединяющихся половцев, о необходимости самим двинуться на половецкие вежи, а в палате уже нарастал шум, слышались выкрики киязей и бояр. Люди Святополка обвиняли Олега в том, что он первым воткнул между ними нож и привел половцев на своих братьев.
      Киевский князь поддержал Мономаха, Он жаловался на то, что князья перестали слушать его как князя старейшего и не чтут более Киев за мать русских городов.
      Олег отвечал людям Святополка, долго говорил о том, что все началось с нарушения сыновьями Ярослава установленного им самим порядка. Почему Всеволод захватил земли Святослава и всех Святославичей, почему его, Олега, лишили после смерти отца Чернигова и загнали в Тмутаракань? И кто теперь вправе упрекать его за начало междоусобиц. Давыд и Василько жаловались друг па друга, обвиняли в вероломстве и сговоре с врагами.
      Потом князья разошлись и весь вечер совещались со своими боярами, а те наставляли их, вспоминали все новые и повые обиды, заставляли просить для себя прибавления к своим княжеским владениям, потому что было ясно, что съезд установит порядок, который князья будут поддерживать силой оружия.
      Следующий день вновь прошел в просьбах, перечислениях обид, сведении старых счетов. Бояре же следили, кто на кого и как посмотрел, какие князья встречались между собой после совещания в Мономаховой гриднице.
      Святополк и Владимир сходились вместе вечером и думали, как лучше разделить Русскую землю и как лучше объединить князей для войны с половцами, но как они ни раскидывали, одно постоянно мешало другому. Все чаще и чаще во время совещания князья и бояре говорили: пусть каждый держит свою отчину, - тогда не будет новых котор, а порядок, который мы установим, сами же и будем хранить по крестному целованию.
      Святополк противился этому. Принять такое устроение - значило бы свести на нет главное в завещании Ярослава - хранить первенство за старшим в Ярославо-вом роде, почитать его за верховного князя, которому повинуются все остальные. Святополк видел, что не только иные князья, но и сам Мономах не очень-то настаивает на возвращении к прежнему порядку старшинства. Да это и понятно - Переяславль за последние годы при Мономахе выдвинулся на второе после Киева место, оттеснив Чернигов, на Мономаха смотрят все мелкие князья, его боится половецкая степь и зачем ему ходить под рукой его, Святополка.
      Братья вспоминали, как еще под Стародубом они сговорились никогда более не сажать Олега в Чернигове, ие давать ему большого стола, и вот теперь надо было решить дело.
      Митрополит Николай, что встал на киевскую митрополию в 1096 году после недавно умершего Ефрема, совестил князей, призывал их заботиться о христианах, страждущих под постоянным страхом половецкого нашествия. Обращаясь к сидящим на лавках хмурым чадам, он призывал их прислушаться к голосу переяславского князя, радетеля за всю Русскую землю, договориться о совместных походах против поганых.
      Снова говорил Владимир Мономах, рассказывая о делах в западных странах, владыки которых в борьбе про-тиг, неверных, овладевших гробом господним, объединились и в прошлом двинулись на Иерусалим. А они начинали вот так же, собравшись в 1095 году на Клермонский собор во Франции, и там выступил папа римский Урбан II и призвал владык к единению, как и здесь ихиризывает митрополит Николай. Бояре ерзали на лавках, удивлялись на Мономаха, и откуда он все знает и про западных владык, и про папу римского, и про Иерусалим.
      Наконец наступил час, когда можно было объявить князьям утвержденный всем съездом новый порядок.
      Объявлял его по старшинству Святополк Изяславич.
      К его роду, как это было и при его отце Изяславе, отходили города Туров, Пинск, Слуцк и другие до Буга по этой стороне реки Припяти, за ним оставался и Киев со всей землею до реки Горыни.
      Владимир Мономах, которого провозгласил великий князь вторым после себя, получил земли отца своего Всеволода - Переяславль, Ростов, Суздаль, Смоленск. Святославичам оставили их прежние земли - Чернигов, Муром и Тмутаракань, а так?ке северские земли. Чернигов отдали старшему в роду - Давыду, а следующему брату - Олегу, за все его козни, насилия, дружбу с половцами определили па житие Северу], а Муром отдали третьему брату - Ярославу.
      Определили столы в волыпекой земле: Давыду Игоревичу оставили Владимир-Волынский, а за Ростиславича-ми - все чериенские города, за Василько Ростислави-чем закрепили Теребовль, за Володарем - Перемышль.
      Потом в той же палате, где шло свещание, князья целовали крест. Митрополит Николай стоял в углу палаты под образами, держа в руках большой серебряный крест, а князья один за другим подходили к митрополиту, преклоняли колено, притрагивались губами к кресту. И каждому митрополит говорил: «Если теперь кто на кого покусится, против того будут все и крест честной». И каждый отвечал; «Да будет против того крест честной и вся земля Русская».
      Свещание закончилось большим пиром на сенях.
      Л наутро князья покидали Любеч.
      Святополк и Давыд Игоревич уехали в Киев, следом за ними двинулся Василъко Ростиславич, решивший побывать в Михайловском Выдубицком монастыре и поклониться святому Михаилу. Святославичи же отправились вместе в Чернигов, откуда Олег должен был уйти в Северу, где ему по наказу княжеского съезда и надлежало жить. Владимир па несколько дней остался в Любече с тем, чтобы позднее, объехав своп села и устроив все хозяйственные дела, двинуться отсюда назад в Переяславль.
      Позднее Новгород-Северский.
      Но не успел он отправиться в свой стольный город,
      как гонец принес из Киева страшную весть: только что
      Святополк и Давыд захватили Василька Ростиславича,
      ослепили его, и теперь люди Давыда везут теребовльского князя во Владимир.
      В тот день Владимир Мономах сидел на сенях своего '«Любечского дворца и смотрел сверху, как на дворцовой площади на празднике в честь окончания княжеского съезда забавляли людей скоморохи. Они потешали простую чадь тем, что изображали только что закончившееся свещание князей. Потом заиграли гусляры, и чадь стала. петь песни. Все это было противно церкви, по Мономах пе давал попам гонять скоморохов и гусляров: люди, думал он, должны веселиться без страха, да он и сам любил посмотреть на забавные скоморошьи проделки и кое лад чем подумать после их представлений.
      Эта осень выдалась в поднепровье теплой, и люди па площади веселились долго. По приказу Мономаха здесь..- же, около дворца, были расставлены столы, на них стояли меды, разная ества - князь угощал свою чадь.
      Все было хорошо. После последних трех голодных лет в это лето уродились и жито, и пшеница, и рожь, и репа,*. и другое. Все клети, амбары и корчаги в его хозяйских владениях были набиты всяким припасом. Отстроились села после губительных разорений междукяяжеских войн - и пожаров. И, наконец, прекратились и сами княжеские междоусобия. Правда, за счет того, что теперь каждый князь был независим от другого, порядок старшинства, подчинения всех остальных княжеств Киеву рухнул. Но для Мономаха это не было большой бедой - что ему была за охота быть подручным у Святополка! И зачем слепо держаться за порядки, которые уже изжили себя. Но теперь установлен новый прочный, как казалось, строй, который поможет всему Ярославову дому совместно блюсти Русскую землю, объединять силы в борьбе с половцами, а для пего, переяславского князя, это было главным. Князь же, поднявший меч на своих сородичей,, будет наказан всеми остальными, а это кое-чего стоило. По сути дела, Переяславлъ стал вторым городом на Руси, Святославичи в этом новом порядке оттеснены, загнаны в дальние города - Северу, Муром. И это тоже стоило кое-чего.
      Он сидел па темных сенях, не разрешая зажигать свечей, смотрел на темную громаду любечеких стен и умиротворялся сердцем и разумом
      В это мгновение послышался конский топот, и, огибая вежу, на дворцовую площадь въехал всадник. То были вести из Киева.
      И сразу же рухнул с таким трудом созданный порядок.
      Гонец рассказал, как Давыд Игоревич наущал великого князя захватить Василька и как того схватили во дворце Святополка, а потом люди Давыда увезли его в Белгород и там в простой избе совершили над ним ужасное насилие, повалили па пол, придавили грудь доской и сели па нее так, что захрустели кости, и торчин острым концом ножа вынул глаза Василька. Затем Василька завернули в ковер и повезли па Волынь, где заключили в темпицу.
      Теперь кругом война: Святополк и Давыд против Василька и Володаря; вновь поднимутся обиженные Святославичи; новые распри, войны, разорения и неминуемые набеги половцеш
      Этого Мономах допустить не мог. Есть же рота, есть крестное целование. Весь русский мир был этому в послухах.
      Наутро он приказал собирать в Любеч войско и послал гонцов к Давыду и Олегу Святославичам. Их падо сегодня же сделать своими союзниками, иначе завтра они станут врагами.
      – Гонцы везли к Святославичам речи Мономаха: «Приходите в Городец, чтобы поправить зло, створившееся в Русской земле и среди нас, братьев, - нож ввержен в нас. И если этого не поправим, то большое зло явится среди нас, и начнет брат брата закалывать, и погибнет земля Русская, и враги паши половцы, придя, завладеют землей Русской».
      На этот раз Олег, наученный горьким опытом прошлого, не стал перечить Мономаху и откликнулся сразу. И он и Давыд сообщили, что вскоре будут вместе с дружками у Остерецкого городка, и действительно, через несколько дней выступили на Десну. Мономах, прождав братьев на Десне, двинулся к Киеву и велел им искать его в бору напротив города.
      Один день простоял Мономах в бору, когда сторожи донесли, что по лесной дороге движется большое войско.
      Вскоре братья уже сидели в шатре у Мономаха и договаривались о дальнейших действиях.
      Олег домогался сразу идти на Киев и взять его пригтупом. Мономах понимал, что Олегу никогда не быть киевским князем, что он ненавидит Святополка за Старо-дуб, за Любеч, за то, что киевский князь слаб и корыстолюбив,.и отомстить ненавистным киевским боярам, взять добычу, которая поправила бы его личное состояние и состояние его смысленых людей, потерявших многое во время межкняжеской которы в 1096 году, представлялось Олегу весьма заманчивым. Но это не входило в расчеты Мономаха. Киев был для него особым городом: здесь княжил его отец, здесь, он надеялся, как самый сейчас сильный князь на Руси, как прямой наследник византийских императоров, будет княжить и он, а взять город на щит означало бы навеки потерять поддержку киевлян. Они проклянут его и его род во веки веков. Нет, брать Киев приступом было нельзя.
      Шло время, а братья всо спорили в шатре, и ближние их бояре поддерживали этот спор, вступая в него все с полыми н новыми речами.
      Помог спокойный, уравновешенный Давыд Святославич. Он не вмешивался в княжеские брани, принимал те города, которые ему давали, и теперь, не желая участвовать в новой войне, стоял на том, чтобы послать для начала послов к Святополку и решить все дело миром.
      Сказали послы Святополку: «Зачем ты зло учинил Русской земле и вверг нож между нами? Почему ослепил брата своего? Если бы у тебя была какая вина на него, то обличил бы его перед нами и, доказав, вину его, и створил бы с ним так; а ныне объяви вину его, за которую ты учинил с ним это».
      Святополк прислал ответные речи: «Поведал мне Давыд Игоревич, что Василько брата моего убил Ярополка, и меня хочет убить и занять волость мою, Туров и Пииск, и Берестье, и Погорину, а целовал крест с Владимиром, что сесть Владимиру в Киеве, а Васильку во Владимире. А надо мне свою голову блюсти. И не я его ослепил, но Давыд, который и привез его к себе».
      И новые речи пошли в Киев: «Не ссылайся на то, будто Давыд ослепил его. Не в Давыдовом городе был он схвачен п ослеплеп, но в твоем городе взят он и ослеп-леп». Святополк полностью отрицал свою вину за новую княжескую распрю, все яснее и ясное намекая на желание Мономаха овладеть Киевом. И чем откровеннее говорил об этом Святополк, тем в. большее негодование, приходил Мономах. Конечно, все это злостный навет, зачем. ему шальной мальчишка. Басилько, чем он может помочь ему; но речи Святополка затронули, ^взбудоражили его истинные мечты о киевском столе, подняли из глубин души постоянно тлеющие надежды.:И за это Владимир еще более негодовал на Святополка.
      После последнего ответа киевского князя стало ясно, что он не намерен просить у князей прощения, не хочет наказания Давыда, слагает с себя вину за начавшуюся распрю и готов к рати. Теперь князья решили перейти Днепр н обступить Киев. Вскоре первые их дружинники переправились через Днепр.
      С киевских гор люди смотрели, как дружины союзных князей вышли из бора па днепровский берег, и тут же в городе началось великое волнение. Поднялись бывшие там приспешники Святославичей и Всеволодова дома, княжеская дружина заколебалась, и близкие к Святополку люди советовали ему бежать из Киева, а это означало бы отдать город в руки Мономаха. Тогда выступили другие, и их было больше, которые уговаривали Святополка покончить с князьями дело миром, не пускать Моиомаха в город. Киев бурлил, начали волноваться слободы, по улицам побежала челядь. В этот час Святополк, не надеясь на киевлян и боясь народного восстания, решил бежать из города.
      Весь день шло свещание смысленых киевлян; было ясно, что город находится накануне больших потрясений, и каков будет их исход, никто сказать не мог. Но ясно было и другое: надо было спасать свои домы, богатства, земли от волнующихся смердов, ремесленников, городской голи.
      Именно смысленые люди настояли на том, чтобы князь выслал к Мономаху митрополита Николая, к которому с уважением относился переяславский князь, и Всеволодову вдову, его мачеху - Анну, которую он чтил и слушал.
      Едва Мономах в ладье переправился на правый берег Днепра, как от города к нему двинулось посольство. Впереди шел митрополит с епископами и игуменами, следом - княгиня Анна со своими людьми, за ними:видные киевские бояре.
      И митрополит и княгиня просили Владимира и князей не начинать войны, пе губить Русской земли, не радовать половцев, которые не преминут воспользоваться новой княжеской которой и придут в Русь. И еще митрополит и Анна рассказали Владимиру про то, как бегают по городу взбудораженные холопы, и все большие люди находятся в большом страхе и смятении. Сегодня надо думать не только о своих обидах и счетах, но и о всей Русской земле, которую завещали им деды п прадеды.
      Мономах слушал митрополита и мачеху, и в памяти у него вновь всплывали страшные дни 1068 года, когда разнузданная голь на несколько дней захватила Киев и громила домы богатых людей. Рушился богом установленный порядок, каждый холоп стремился стать господином, а прирожденные властелипы спасались бегством по пригородным дорогам. Нет, до этого он не допустит никогда, пусть даже ему придется примириться со Святополком. Перед ним вставала страшная картина народного неустройства, которая пугала его больше, чем любой самый неистовый половецкий набег.
      Потом они остались вдвоем с княгиней, и она снова и снова уговаривала его не идти на Киев, не ввергаться в начавшуюся в городе смуту, а у лих своих сил хватит, чтобы вновь загнать челядь во дворы и утихомирить голь, Святополк же выполнит все, что ему скажут князья-союзники.
      Кажется, Киев был для него совсем рядом. Вот он лежит перед пим, почти беззащитный, тревожа душу куполами своих храмов, торжественный и прекрасный, матерь городов русских, одно прикосновение к которому вливает в душу крепость и силу, власть и гордость, а обладание им возвышает бесконечно в сонме властелинов земли. И кто может соперничать с владыкой Киева? Может быть, только византийский император! И ныне никто не смог бы ему помешать занять киевский стол - Святославичи с ним в союзе, Давыд залег на Волыни, ничтожный Святополк никому не нужен. Но в эти расчеты вторгались новые неведомые силы - киевские низы, и пренебрегать этим было нельзя. К тому же Святополк уйдет в изгнание, и кто знает, с чем и когда он вернется.
      И Владимир согласился со словами Анны. Теперь вновь начались ссылки послами, и Святополку был дай наказ: «Это Давыдова сколота, так ты иди, Святополк» па Давида и либо захвати, либо прогони его».
      На этом двоюродные братья целовали крест.
      К этому времени стало известно, что Давыд захватил Теребовль и иные владения Василька Ростиславича, а са-woro его держит у себя во Владимире под стражей в том доме, куда посадил его вначале. Теперь становилось ясно, что захват Василька и его ослепление - это дело рук Давыда Игоревича, за которым едва ли не стояли греки или ляхи, которым весьма досаждал неуемный Васи ль ко.
      Киевская дружина во главе со Святополком двинулась на Волынь. Вслед за Святополком туда же направился и Владимир Мономах, не доверявший киевскому князю. Олег и Давыд Святославичи возвратились в свои города.
      Братья послали к Давыду Игоревичу послов и потребовали, чтобы он немедля вернул Васильку захваченный Теребовль и оставался сидеть во Владимире, как это было договорено на Лтобечском съезде.
      Ответ с Волыни был неожиданным: к князьям пришел посол от самого Василька - его дружинник Куль-мей и сказал, что Василько с Давидом помирились, что впачале Давыд никак не хотел возвращать Теребовль Васильку и предлагал ему другие города - и Всеволож, и Шеполь, и Перемышль, по в конце концов уступил, и теперь уже сам Василько просит князей возвратиться домой и не проливать зря кровь, а они с Давидом сами разберутся в своих владениях.
      Шел декабрь 1097 года. Тепло давно кончилось, и пролизывающие ледяные ветры дули с востока, из придоп-ских степей. Путь до Волыни был далек и труден в эту зимнюю пору, и Святополк с Владимиром решили повернуть назад.
      Сколько раз потом Мономах, клял себя за это решение. Ведь еще при Всеволоде Давыд без конца хитрил, обманывал, коварством стремился захватить земли соседей, жаловался на них, и вот Мономах оставил его один па один с Ростиславичами. Надо было дойти до Волыни, разместить там часть своей дружины, утвердить порядок владения столами…
      Зиму 1097/98 года Мономах провел в Переяславле, и именно в это время на юго-западной русской границе началась новая страшная междоусобица, которая, казалось, перечеркнула все обнадеживающие результаты Любечско-го съезда. В нее оказались втянутыми все волыиские князья, Святополк киевский, венгры, ляхи, половцы.
      До Переяславля, Чернигова, Северы, Мурома, Новгорода лишь доходили раскаты этого отдаленного грома, этой грозы, в которой гибли люди, лишались жизни князья, рушились столы, и вмешаться в эту котору, остановить ее не было сил даже у Мономаха
      Святополк двинулся на Волынь лишь в 1099 году. К этому времени там разразилась большая война. Давыд Игоревич, хотя и освободил Василька, но отказался вопреки договору с князьями возвратить ему захваченный Теребовль и другие города и говорил, что.Василъко сам добровольно отдал ему свою волость.
      Весной Давыд отправился занимать города теребовль-ского князя, но на самую пасху 1098 года ему навстречу к Бужску вышел брат Василька - Володарь Ростисла-вич. Давыд затворился в Бужске, и Володарь потребовал у него выдачи брата.
      Долго шли переговоры. «Отпусти брата моего, и я с тобой помирюсь», - сказал Володарь, и Давыд согласился.
      Володарь ужаснулся, увидав брата: высохший, с заметной седипой в светлых волосах, с огромными черными впадинами вместо глаз, оп неуверенно шел к нему навстречу, пробуя дорогу робкими шагами. Перед ним, казалось, был сломленный, выкинутый из жизни человек, но голову Василько держал, как и прежде, высоко, будто всматривался куда-то вдаль пустыми глазницами. И угадывались в этой гордо поднятой голове мятежный дух и неизбывная гордость.
      Братья обнялись. Володарь заплакал, запричитал, а Василько молча прильнул к нему, уткнулся головой в плечо. Давыд стоял неподалеку, смущенно переминался с ноги на ногу.
      Василько вновь сея в Теребовле, а Володарь отправился к себе в Перемышль. Но едва Давыд вернулся во Владимир, как до него дошла весть, что братья, собравшись, пошли против него войной ж уже обступили Давыдов город Всеволож.
      Давыд еще пе успел собрать войско, как ему стало известно, что братья взяли Всеволож приступом, зажгли его и избили всех людей, бежавших от огня.
      Особенно свирепствовал Василько. Он приказал пленных не брать, сечь всех поголовно.
      Давыд затворился во Владимире, а братья вскоре обступили главный город Волыни. Не приступая к осаде, они послали своих людей к горожанам и объявили, что воюют не с пими, а с Давыдом и требуют, чтобы им выдали тех, кто учинил расправу над Васильком, - Туряка, Лазаря и Василя. В этом случае обещали город пощадить. Городское вече согласилось с требованием Ростиславичей и предложило Давыду выдать своих людей братьям. «В противному случае, - сказали горожане, - отворим городские ворота, а ты сам промышляй о себе».