вечерни за один день. Впоследствии Мономах подсчитал, что вот так одним махом он приезжал к отцу в Киев до ста раз. Едва грозили половцы, оживали князья-изгои, поднимался Всеслав, качались владычные троны в западных и полунощных соседних странах, приходили новые вести из Византии, Всеволод посылал немедля за сыном, и вдвоем они в долгих беседах решали судьбы рати и мира, определяли, с кем жить в любви, а кого следует наказать, готовили совместно оборону русских границ против половецких нашествий.
      Шли годы, менялась жизнь в доме Всеволода. Ростислав, сын от половчанки Анны, подрос и стал молодым витязем, сильным, ловким, горячим. Он пошел в мать - со смоляными волосами, темным горящим ^взглядом. Когда они стояли рядом - Мономах, певысокий, крепко сбитый, со светлыми, слегка редеющими со лба волосами, со спокойным взглядом уже не детских, голубых, а потемневших, серых глаз, и тонкий, стройный, темнонолосый Ростислав, трудно было поверить, что это братья от одного отца. По едва дело касалось кого-нибудь из них. то другой разом поднимался за брата. Владимир любил Ростислава какой-то отцовской любовью, прощал брату его вспыльчивость, горячность, с радостью охотился с ним или просто ехал стремя в стремя, беседуя, сквозь густую листву. Кони мягко ступали по мшистом земле, солнце било своими нитяными лучами через сплошное диствяное кружево, где-то вдалеке потрескивал сухой валежник - то либо лось его задел, либо вепрь прошел. Братья вспоминали былые годы, помышляли о делах русских и иноземных.
      Всеволод совсем недавпо, видя, что Ростислав вырос, отдал ему переяславский стол, свел из Переяславля своего наместника. Теперь Ростиславу при поддержке отца и. старшего брата надлежало блюсти южнорусское приграничье. Но Всеволод рассчитывал не столько на его воинскую доблесть, сколько на родственную связь с дружественным коленом половцев. В союзе с ними можно было сдерживать других степняков.
      Часто встречался Владимир и с сестрами - Янкой и Евпраксией.
      Янка так и не смирилась с новой семьей Всеволода. С княгиней Анной она не разговаривала месяцами.
      Янка все чаще входила в церковпые дела Руси, не раз
      ездила с купеческими караванами в Византию и знала
      хорошо весь константинопольский клир. Опа была частой
      гостьей у митрополита Георгия, просила у него и у. отца открыть на Руси женский монастырь. Те колебались - дело было новое, неизведанное. А Янка снова и снова на-1 ступала с этой просьбой, просила Владимира замолвить за нее слово перед отцом. Мономах улыбался, шутил, хотя в глубине души поддерживал Янку: появление на Руси женских монастырей не только укрепило бы значение русской церкви, но и помогло бы обучению девиц при монастырях. Сама Янка много времени проводила за чтением божественных книг, собрала вокруг себя отроковиц из простых домов и стала учить их грамоте и всякому книжному делу.
      Евпраксия расцвела рано и превратилась в истинную красавицу. Статная, тонкая, с прекрасным, задумчивым и в то же время твердым взглядом темных материнских глаз, с отцовской мягкостью и плавностью движений, она приковывала к себе взор каждого, кто взглядывал на нее. И это, казалось, не смущало ее. Она спокойно и просто позволяла любоваться собой, лишь изредка отворачиваясь от слишком пристальных мужских взглядов.
      Владимир нежно любил сестру и говорил, что во всех западных, полунощных и восточных странах не найти такой красоты. Евпраксия с усмешкой слушала брата, улыбалась.
      А в Киев уже зачастили посланцы из иноземных государств, многим хотелось породниться с могущественным киевским князем. Из Германии прислала весть Ода, вдова Святослава. Она вспоминала свою племянницу, прочила ее за кого-либо из немецких князей, но Всеволод всерьез еще ие думал о замужестве Евпраксии. Она была молода, и ее время было впереди.
      Зимой, в небывалое время, половцы, обогнув Переяс-лавль и Чернигов, напали на Стародуб. Это был.исконный черниговский город, и Мономах, еще не дав дружине как следует отдохнуть от погони за полоцким князем, от летней войны с Всеславом, поднимает черниговскую рать в новый поход. Л его гонцы уже скачут к своим половцам, как стали на Руси называть колено, откуда вышла па киевский престол княгиня Анна.
      Уже в ту пору Мономах, воюя с кочевниками, ие медлил ни часа, если рать была готова, если выступать можно было, но откладывая доход на завтра. Кочевники
      быстры, а надо было быть еще быстрее, они хитры и коварны, а надо быть хитрее… Таков век, иначе побед не видать. Этому учил его отец, кроткий и скромный Всеволод, который превращался в ратное время в решительного, беспощадного воина.
      Не дожидаясь подхода союзных половцев, Владимир выступил не к Стародубу, который был уже дочиста ограблен степняками, а наперехват их к Десне, куда они двинулись от города. Туда же спешили и союзники.
      Расчет Мономаха оказался верным. Кочевники, выйдя на Десну и предполагая двигаться но замерзшей реке сквозь леса дальше, были застигнуты врасплох. Черниговская дружина и союзные половцы ударили на врагов с берега, оттеснили их на чистый лед и здесь, на ровном месте, довершили разгром. Напрасно половецкие ханы Асадука и Саука пытались сбить своих рассыпающихся в разные стороны всадников в стройное войско - руссы раскидывали их толпы вдоль по реке, а союзники уже довершали дело, вырезая врагов своего колена. Оба хана были взяты в плен и предстали перед Мономахом. Они-то, желая заслужить милости и прощения у русского князя, и сообщили, что другое половецкое войско, во главе с ханом Велкатгином, грабит русские земли неподалеку, что не все половцы вышли на Десну.
      Не давая врагу опомниться, не дожидаясь, пока бежавшие с поля боя половцы известят своих сородичей о сече на Десне, Мономах проделал ночной переход, дал своей дружине немного отдохнуть перед боем в лесу и неожиданно появился перед конницей Белкатгииа. Здесь же находился и половецкий обоз, виднелись ряды саней, а около них - связанные веревками русские пленники, набранные и в Стародубе, и в других селениях. И снова сеча была яростной и короткой. Белгадтип бежал, бросив свое войско. Половцы рассыпались в разные стороны. Одних руссы перебили, других попленили. Всех русских пленников Мономах приказал развязать, накормить, обогреть, отправить в Стародуб и оттуда по их городам и селам.
      Закоченевшие, в изодранной одежде, они тянули свои руки в сторону кпязя, благодарили его, благословляли, А он спокойно объезжал их толпы, приебодривал, иногда даже бросал шутливое слово.
      – А пленных половцев обменяем на других русичей, отдадим их за выкуп, за ткани, за оружие, за копей, - сказал он.
      Здесь же после победы Мономах заплатил положенное своим половцам - и деньгами, и добычей, и дорогой одеждой.
      Прошло всего полгода мирной жизни, и летом 1080 года снова в русских землях встала брань. Восстали переяславские торки. Долгими годами жили они в мире и любви о Киевом, стерегли русские границы, помогали в войнах с половцами. Всеволод оказывал торкаы почет и не раз принимал у себя в Переяславле их вождей. Ростислав же повел себя с торками грубо и надменно. Теперь вожди долгими часами ждали, пока их примет молодой переяславский князь. Руссы перестали платить торкам уложенную за охрану границы дань. Когда же они потребовали от князя денежной выплаты, Ростислав назвал торкских послов холопами и прогнал вон. Напрасно опытные Все-володовы бояре старались образумить Ростислава, втолковать ему, что торки - старинные друзья, князь был неумолим, и торки заратились. Их огромные толпы подступили со всех сторон к Переяславлю, где затворился перепуганный Ростислав. Пришли в движение все торк-ские станы, вое их оседлые городки.
      От Переяславля торки двинулись на Русь, на Киев. Давно не было от них такого мощного выхода.
      Всеволод послал гонцов в Чернигов и приказал Владимиру Мономаху вновь собираться в поход. К черниговской рати Всеволод придавал свою младшую дружину.
      Владимир Мономах не медлил. Он воспользовался тем, что силы торков были разъединены - одни стояли веред Переяславлем, другие бушевали по русским землям, и двинул против них свою конную дружину. Собирать полк и потом плестись по степи на телегах он не захотел. Главное, думал он, - нанести торкам удар сильный и неожиданный, разгромить одну, ближайшую их часть, устрашить остальных этим разгромом, подавить, смять остальных, загнать восставших опять в свои городки, запереть их там, поставить на колени вождей.
      Дружина шла быстро в сторону Переяславля. Всадники готовы были каждую минуту вступить в бой, на всех были надеты брони, шишаки надвинуты на самый лоб, щиты качались на левой руке, а не лежали на телегах, как обычно во время дальнего похода. Вперед в нескольких верстах шли дв;е сторожи, которые должны были сразу оповестить Мхзномахову рать о появлении торков.
      Князь ехал крупной рысью впереди дружины, поглядывал спокойными, внимательными глазами по еторонам. За время долгих войн и походов он уже привык к действиям быстрым, твердым и взв:ешеннъш, но не к суете и торопливости и давно понял, что поспешный шаг, торопливое решение, душевный порыв во время такого злого и жестокого дела, как брань, могут только помешать успеху. В минуты решающие Мономах приучил себя выходить всегда перед своими воинами и вступать в бой самому, а там как бог пошлет. Он знал, что если он не побоится положить свою голову за дружину, то и дружина ляжет за него костьми. Теперь же сеча могла начаться в любую минуту, причем сеча быстротечная, и для него лучше было видеть ее ход сразу же, с самого начала.
      Сторожи еще только мчались обратно с вестью о появлении торков, а Мономах уже увидел их несметные толпы, которые беспорядочно в отличие от половцев выезжали из степи прямо на руссов.
      Князь притормозил бег коня, сбил дружинников в единый кулак, ощетинившийся пиками и блистающий мечами, и снова тронул поводья.
      Руссы, разогнавшись, врезались на полном скаку в едущих вразброд торнов, прошили их насквозь, круша пиками, мечами, сшибая тяжелыми копями. Потом русская рать развернулась и прошла сквозь торков еще раз, разметывая их нестройные толпы по степи. Торкские вожди попытались собрать своих воинов, но те, уже объятые страхом, повернули коней вспять, поставили под русские пики свои обтянутые кожаными панцирями спины. Сеча была быстрой, короткой и легкой для руссов. Только несколько человек их пало от торкских пик и сабель. Многие торки бросили оружие и просили милости и пощады у русского князя. Мономах простил их и отпустил безоружных по своим городкам. Тех же, кто был схвачен с оружием в руках, Владимир приказал вести иа веревках к. Иереяславлю, а впереди тащить, привязав к конским седлам, плененных торкских вождей. Так они и появились перед Переяславлем, осажденным другой торкской ордой: впереди ехал Мономах - спокойный, грозный, с взглядом, устремленным поверх голов, куда-то в край степи, за ним - несколько старших дружинников, а следом младшие воины, ведущие на веревках плененных торков, и опять конные ряды дружииы.
      И снова небольшой отдых - и зимой новый поход в
      землю вятичей.
      Вятичи, хмурые, непокорные и гордые, и прежде не раз.начинали мятежи против Киева. Поднялись они ж в
      эту зиму 1080 года, узнав, что начались междоусобия в Русской земле, что вышел из Полоцка Всеслав, что началась война с половцами. И снова Всеволод призывает иа помощь Владимира Мономаха, наказав ему с ростово-суздальской ратыо расправиться с вятичами, захватить зачинщиков мятежа - некоего Ходоту с сыном.
      С небольшой дружиной Владимир спешит в Ростов и там собирает дружинников, с кем ходил еще иа полочан и в западные страны. Воеводы донесли Мономаху, что смердов и ремесленников на Ходоту лучше не поднимать. Ходота у вятичей свой человек, он грабит сильных и богатых людей, стоит за древние вятичские обычаи и обряды, смеется над православными святынями, молится своим лесным богам.
      Наступили лютые морозы. Владимир сидел в своем старом ростовском дворце. Печи топились не переставая, над городом стоял сизый дымный туман. После полудня уже начинало смеркаться. Сильные снегопады занесли дороги, и Владимир ждал, когда санные обозы пробьют пути в окрестные селения.
      Первые два выхода из Ростова окончились ничем. Суздальский воевода-наместник по приказу Мономаха обошел с войском окрестные леса и тоже не нашел мятежных вятичей.
      Лишь во время третьего выхода Владимир настиг в одном из лесных сел воев Ходоты. Они храбро дрались с дружинниками, шли с рогатинами и дубинами против копий и мечей, гибли молча, а пленники лишь смотрели на князя мрачным взглядом, было видно, что они уже готовы к переходу в иной мир и никакими увещеваниями^ угрозами и даже пытками не вырвать у них речей о том, где обретается Ходота, где скрывается его основное войско.
      Такую войну Мономах не принимал. Здесь нет сеч, нет возможности показать военную сноровку, удаль, здесь нет добычи, нет славы, которая ждет победителей, а есть лишь непроходимые лесные чащобы, одетые в звериные шкуры, хмурые люди, вятичские смерды, которые ненавидели его и которых ненавидел и презирал он.
      В эту зиму Мономах так и не сумел поймать Ходо-1 ту. Летом же, когда вятичи могут укрыться в любом лесном логове, когда им открыты все водные и сухие пути, знакомы каждая протока, каждая гать на болоте, каждая тропинка, достать их совсем трудно.
      Ко второй зиме Мономах готовился по-иному. Прежде
      всего заслал своих лазутчиков в вятичские поселения, занял основные из них и завез туда всякого припаса. И когда уже ударили морозы и Ходота со своими людьми не мог долго сидеть в открытом лесу и должен был отогреваться по избам и землянкам, Мономах настиг к вечеру его в одной из зимовок. В кромешной темноте дружинники вырубили всех, кто попался им под руки в этом селении.
      Но долго еще бунтовали и ратились вятичи, пока ростовские и суздальские воеводы не перехватали и не перевязали всех их зачинщиков и- не казнили их на глазах у поселян лютой казнью.
      В это время на южных рубежах Руси затевались дела, распутывать которые вскоре также надлежало Владимиру Мономаху.
      Недолго жили князья-изгои Давыд Игоревич, средний сын Ростислава Володарь при Ярополке Изяславиче во Владимире-Волынском. Весной 1081 года они кинулись в Тмутаракань. В то время Тмутаракань осталась без князя. После убийства половцами Романа и пленения хазарами Олега там сидел Всеволодов посадник Ратибор. Но мятежные мысли постоянно бродили в головах тму-таракаицев. Здесь жили люди Романа, здесь обреталась Олегова дружина, бояре и дети боярские, служившие еще Святославу; никогда Всеволодов дом не имел крепких и глубоких корней в Тмутаракани, да и сами местные жители не жаловали Киева, тяготились властной рукой ' киевского наместника.
      Давыд и Володарь быстро овладели Тмутараканью, захватили там Ратибора, и казалось, что теперь Тмутара-канское княжество прочно будет захвачено Ростислави-чами и Давыдом. Но они продержались там только год.
      В 1083 году по Руси от города к городу понесся слух, что вновь появился в Тмутаракани исчезнувший некогда Олег Святославич. Прошло лишь небольшое время, и вслед за этим слухом выкатились из Тмутаракани князья-изгои и снова появились с повинной при Ярополковом дворе во Владимире-Волынском.
      Олег действительно вышел из Византии, и не один, а с красавицей женой, знатной гречанкой Феофанией Му-залон.
      Женитьба молодого князя па знатной гречанке круто измепила судьбу пленника. Оп приобрел свободу, богатство. Но жизнь в изгнании тяготила Олега Святославича. Он рвался на родину, кипел от ненависти к предателям-хазарам, которые захватили его и выдали грекам. Все помыслы его были там, в Тмутаракани, и далее, в родном Чернигове. Олег не смог смириться с вечным изгойством, потерей всего, что имел он по княжескому рождению и княжескому закону.
      В Тмутаракани его уже ждали друзья и приспешники, и едва Олег появился в городе, как Давыд и Володарь были схвачены и заточены в темницу. Город перешел в руки Олега. Тут же немедля он послал своих дружинников к пленившим его хазарам, и вскоре повинные хазарские жители были казнены на главной площади города. Тмутаракань отпала от Всеволодова дома и перешла в руки Святославичей. Уже через некоторое время наряду с указами Олега, запечатанными его именной печатью, в Тмутаракани появились и грамоты за подписью его жены Феофании с греческой печатью, на которой греческими же буквами, многим знакомыми в Тмутаракани, было написано: «Господи, иомози рабе твоей Феофании Музалон, архонтессе Руси».
      И Давыд, и Володарь, отпущенные Олегом на свободу, придя во Владимир, не смирились со своим изгойством и стали готовиться к захвату города, который Ро-стиславичи считали своей законной отчиной. Из Пере-мышля, где жил Давыд, к Ростиславичам, обретавшимся в Теребовле, зачастили гонцы. Люди Ярополка советовали князю остерегаться выхода Ростиславичей и их измены.
      Беспокойно было в те дни во владимиро-волынской земле.
      Всеволод и Мономах сидели на сенях в загородном великокняжеском дворце, пили легкий, охлажденный в погребе мед, говорили про русские дела. Всеволод постарел, ссутулился, стал будто бы меньше ростом, теперь стройный, сухой Владимир казался рядом с ним выше, значительней. За плечами у Мономаха были уже многие военные походы и одни победы, о которых на Руси стали уже слагать песни. Всеволод же давно не садился на боевого коня, передоверил военные дела полностью сыну, киевская дружина великого князя стала в последнее годы частью дружины черниговской; облепился великий князь, не хотел больше ничего. Киевский престол за ним. Никто, не грозит его благополучию, дети
      также сидят на крупных русских столах, враги частью погибли, частью - в ссоре друг с другом. Правда, есть еще несгибаемый и несговорчивый Олег, да бог с ним, пусть сидит в своей Тмутаракани. Ростиславами - те передерутся с Ярополком, и будет снова выгода великокняжескому дому. Правда, худо, что умер хан, отец Анны. В половецкой орде пришли к власти чужие люди, но все равно с половцами союз давний и прочный; надо послать новому хану золота и ткани, вина и русское узорочье.
      Мономах не прекословил отцу. Он, не слезавший в последние годы с боевого коня, видел, что Русь стоит на пороге новых невзгод. Слишком частыми стали выходы половцев. Приводимые на Русь враждующими князьями, они давно уже превратили русские земли в постоянное место для получения добычи. До тех пор пока Русь будет расколота на враждующие столы, покой не придет в русские земли.
      Он понимал, что жизнь на Руси запутывается все больше, но ему казалось, что вот пройдет еще один поход, придет еще одна победа, исчезнет еще один изгой-соперник, сгинет еще один половецкий хан - ненавистник Руси, и наступит желанный покой, к которому он тянулся всей душой. Но покой не приходил, нужно было вновь садиться на коня. Что-то надо было делать, война шла нескончаемая. По отец молчал. Он старел, но сидел в Киеве неколебимо, и ему было покойно. Пусть дерутся Ростиславичи с Изяславичами, усмехался он, когда ему доносили о распрях во владимиро-волынской земле. А если наступит большая брань, то у него есть Мономах - лучший ныне на Руси меч. Он был доволен, что при нем Русь жила в дружбе и любви с окрестными странами и каждой из них, кажется, была нужна.
      В Византии престол захватил Алексей I Комнин, который пытался спасти италийские владения империи от натиска порманнов Гюискара, по дважды был разбит ими. В подвластной Болгарии постоянно зрели бунты, на Балканском полуострове против власти Византии поднимались другие славянские народы, мятежи потрясали критские и кипрские владения империи. Печенеги, теснимые половцами, пропикли во Фракию и даже заняли Филиппополь. С востока продолжали наседать турки-сельджуки, а половцы все теснее смыкали кольцо вокруг северо-черноморских и крымских владений Византии. Постоянная угроза исходила и из русской Тмутаракани, где один за другим появлялись беспокойные и смелые князья. Комнин в согласии со Всеволодом - дгшлишпим другом Византии - на время обезопасил Тмутаракань, а половцы подходили все ближе и ближе к границам империи, и с севера над Византией нависла новая страшная опасность, в борьбе с которой Русь была желанным союзником. Митрополит Иоанн чуть ие каждодневно говорил великому князю о пользе дружбы с великой империей. Митрополичий двор кишел греками. В Печерскои монастыре это давление Византии вызывало все большее недовольство.
      Занятая междоусобной борьбой Польша на время забыла о русской границе, и новый польский властелин Владислав старался заручиться поддержкой если не Киева, то хотя бы Волыни, где всегда сидели князья, дружественные Польше. Его сыновец Мешко женился на сестре Ярополка Евдокия, и это еще более укрепило мир и любовь между Волынью и Польшей.
      Искал дружбы Всеволода и германский император Генрих IV. Он не прекратил борьбы против папы Григория VII, но готовился к ней более основательно, и вскоре в Равенне был провозглашен новый папа, или, как его называли в западных странах, антипапа, - Климент III. Генриху IV и Клименту III нужен был1 союз с сильными окрестными странами, и вот уже легат нового папы появляется в Киеве при митрополичьем дворе. Но Иоанн II, преданный Византии и подозрительно относящийся к русско-немецкому сближению, холодно встретил папского посланника.
      Всеволод думал по-иному. Со времен Оды киевский двор был тесно связан с немецкими землями. При Изя-славе эта связь не утратилась, а после женитьбы Ярополка на Кунигунде еще более укрепилась. Ода давно уже прочила Евпраксию Всеволодовну замуж в немецкие земли. Генрих IV слал к Всеволоду грамоты, в которых жаловался на римскую курию, на не поддерживавший его византийский двор, на венгерских королей Гезу, а потом Ласло I, которые стремятся захватить исконные имперские земли.
      Из Киева к германскому императору шли ответные любезные грамоты. Но Всеволод не спешил вмешаться в дела окрестных стран, пусть увязнут, пусть подерутся, между собой. У Руси свои трудности, и нечего ей влезать в чужие беды. А Генрих все беспокоил и беспокоил Киев.
      В 1084 году здесь появился епископ Адальберт из Олмуца, который привез Всеволоду многие дары, изъявил киевскому князю любовь и дружбу императора и просил направить войско против угорского короля. В речах, переданных через Адальберта, Генрих извещал Всеволода, что угры давно посягают на имперские земли, мешают императору в борьбе с папской курией, только и ждут удобного случая, чтобы захватить земли русской Волыни. Поначалу Всеволод встрепенулся ~- так заманчиво было вмешаться в иноземные деда. Он было уже решил послать к Карпатам войско во главе с Мономахом, придав ему волынскую рать Ярополка и Давыда Игоревича. И Владимир даже начал собираться в новый поход. Но потом Всеволод заколебался: поход предполагался дальний, исход длительной борьбы империи и Венгрии был вовсе не ясный. К тому же Русь и Венгрия испокон века, со времени прихода угров под Киев, еще при Олеге Старом, жили в мире и любви, и было неведомо, чтб Русь получит взамен от Генриха IV. Для начала в Венгрию отправился боярин Всеволода Чудин. Он должен был уговорить венгерского короля жить в мире с ГенОбратно Чудин -вернулся с венгерским послом, баном короля, который привез великому князю многие дары от Ласло I. После большого приема во дворце в присутствии киевского митрополита, князей Ярославова корня, бояр и выслушивания посольских речей бана Всеволод и Владимир приняли посла во внутренних хоромах, без людей, лишь с одним толмачом.
      Посол подробно рассказал, какие обиды чинил и чинит Генрих IV Руси, напомнил, как он поддерживал Изяслава против него, Всеволода, как теперь хочет втянуть Русь в далекие от нее дежа, использовать ее войско для укрепления своей власти, захвата новых земель. Угры же, вечные соседи и друзья Руси, и ссориться им из-за имперских интересов Генриха IV вовсе незачем, а что до счетов угров к немцам, так они разберутся сами.
      Всеволод и Владимир слушали бана, молча переглядывались, а потом, когда посол ушел, долго еще сидели, говорили, взвешивали его слова, судили о том, с кем Руси более выгодно быть в мире. Владимир говорил отцу; у Руси свои заботы: половцы, Олег в Тмутаракани, торки; не наше это дело лазать по чужим горам. Рассоримся с уграми, а они ведь рядом с нами.
      Всеволод соглашался: нет сейчас у Руси кровных дел
      на Западе, все русские заботы поворачиналис!» и степи.
      Через несколько дней бану был дай отпет: русские
      князья не станут помогать Генриху против угров, пусть
      мир и любовь между Венгрией и Русью будут вочны и
      недвижимы.
      Время показало, что ответ был верным. На велик день, на пасху этого же года, в Киев прибежал Ярополк Изя-спавич, изгнанный из Владимира-Волынского Володарем и подросшим Василько Ростиславичами и Давыдом Игоревичем, которые вот уже который год действовали заодно против Ярополка. Он рассказал, что вначале Ростисла-вичи и Давыд куда-то бежали из волынской земли, вернулись обратно уже с дружинами, учинили в вольшской земле смуту, нашли себе приспешников и в самом Владимире, презрели княжескую лествицу и покусились на Ярополков стол.
      И вновь Всеволод посылает восстанавливать порядок первого воина Руси Владимира Мономаха, дав ему свою киевскую дружину.
      Со временем для Мономаха стало привычным делом
      идти на брань то с одной дружиной, то с другой. Он хо
      дил в походы с дружинами ростовской и суздальской,
      переяславской, смоленской, черниговской, киевской. Князь
      знал в лицо почти всех дружинников и даже простых
      воев в городских полках, и они знали его не издалека, а
      близко. Когда он шел с ними во главе рати - всегда спо
      койный, с негромким голосом, умным взглядом светлых
      глаз, - его войску было надежно и уверенно. И еще они
      знали, что Мономах к своим тридцати с лишним летам
      не проиграл ни одной битвы. И на этот раз одно его по
      явление на Волыни повергло тамошних мятежных кня
      зей в страх и уныние. Он без боя занял Владимир и
      погнался за ними к Теребовлю и Перемышлю, и они бе
      жали от него за дальний город Микулин, и он ходил за
      ними к Микулину и не настиг их.
      Ярополк пришел вместе с Мономахом и снова сел па владимирском столе., а Мономах вернулся назад в Киев - его ждали на Руси новые заботы: половцы взяли городок Горошин, и Мономаховы дружинники, не расседлывая коней, погнались за ними к городку и дальше, за реку Хорол, и прогнали половцев прочь.
      Но лишь месяц провел дома в Чернигове Мономах-. В Киев пришли вести, что Всеслав Полоцкий замышляет новый выход, и Всеволод решил предупредить его. Союзные половцы опять подходят к Чернигову, и Мономах отравляется с ними и своей черниговской дружиной знакомой дорогой в Полоцкое княжество.
      На этот раз Мономах не оборонялся, как прежде, не мстил врагу за разорение своих земель, а наносил удар первым. И сразу он понял выгоду этого первого удара.
      Позднее он напишет в «Поучении» об этом походе: «На ту осень ходили с черниговцами и с половцами читеевичами к Минску, захватили город, не оставили в нем ни челядина, нн скотины».
      Минск был снова разграблен и сожжен дотла. Всеслав в те дни сидел недвижно за стенами Полоцкой крепости, ожидал выхода Мопомаха к своему стольному городу, но Мономах не пошел на Полоцк: враг был предупрежден и наказан, теперь полоцкий князь не посмеет двинуться на Всеволодовы и Мономаховы города.
      На развалинах Минска Владимир вспомнил свой первый поход на этот город. Теперь все было иное. Если раньше он много думал о смысле войпы, о гибели людей, о тщете жестокости и насилия, то теперь сердце его билось спокойно при виде горящего города, ничто не шевельнулось в его душе: он уже стал привыкать к тому, что соперник должен быть наказан, может быть, даже уничтожен, иначе теряется смысл войны, смысл потерь, лишений, гибели своих, близких ему людей. Что такое был для него сегодня Минск? Один из многих взятых на щит городов.
      А на юге продолжали бушевать князья-изгои. Едва Владимир ушел с Волыни, как вновь забегал Давыд Игоревич. С небольшой дружиной он появился в днепровском устье, у городка Олешье, где отдыхали перед дальней дорогой, чинились иноземные и русские купеческие караваны, и ограбил греческих торговых людей.
      Получив об этом известие, Всеволод послал гонцов к Давыду и приказал им догнать его, где бы он ни был, и сказать, чтобы прекратил разбой на торговых путях, а шел бы в Киев с повинной к великому князю, который обещает ему стол.
      И вот через несколько недель Давыд Игоревич сидит перед Всеволодом и Мояомахом - короткошеий, с большой тяжелой головой, быстрым взглядом небольших темных глаз - слушает, как князья выговаривают ему1 за ссоры и неспокойное бытье.
      Потом Всеволод отдал; Давыду там же, на Волыни, Дорогобуж и велел сидеть тихо. В тот же день Давыд Игоревич отбыл на юг, а вскоре оттуда в Киев и Чернигов пришли новые плохие вести. Теперь побежал Ярополк Изяславич, князь владимиро-вольшеки'й, недовольный тем, что один из его городов киевский князь отдал врагу - Давыду.
      Ярополка давно уже поднимали против Киева волын-ские бояре, стремившиеся отделиться от киевской земли, а также ляхи, которых мною было при волынском князе. Здесь сидели и те, кто еще с Изяславом ходил на Киев, и те, кто приходил сюда из Кракова, от Ярополко-вой сестры Евдокии, и люди Ярополковой матери, польки Гертруды. Жена-немка Кунигунда также подогревала честолюбие Ярополка, шептала мужу о прелестях собственного Волынского королевства. Польский король мечтал восстановить старый волынско-польский союз, на-правленпый как против Киева, так и против германского императора.
      Но и у Всеволода и Мономаха были на Волыни свои люди, особенно у княжившего здесь прежде Владимира. После того как Мопомах оставил Владимир-Волынский, бывшая его дружина не вся ушла с ним на север, многие из тех, с кем он делил военные невзгоды в западных странах, помнили его и по-прежнему смотрели на себя как на Моиомаховых слуг. И Владимир не забывал их, одаривал богатыми дарами, призывал их детей в свою чер-ниговскую дружину. И теперь они послали весть в Киев и Чернигов, что Ярополк собирает большую рать, чтобы повторить вместе с ляхами путь своего отца и;
      Всеволод не стал ждать выхода Ярополка. Мономаху было наказано быстро идти во Владимир и привести в повиновение волынскую землю.
      И снова поход - налегке, без тяжелого обоза, с по-водными конями, с дружиной, без полка, в расчете па помощь своих приспешников во Владимире и воинов Да-выда и Ростиславичей, если дело дойдет до браня.