По моему мнению, эти указы представляют собой шаг назад в демократизации нашей страны и шаг назад по сравнению с теми международными обязательствами, которые приняло наше государство. Они отражают страх перед волей народа, страх перед свободной демократической активностью народа, и в них был заложен тот взрывчатый материал, который проявился в Минске, в поселке Ленине в Крыму, в Красноярске, Куропатах и многих других местах, и апогеем всего были трагические события в Тбилиси, о которых мы говорим. Я хотел бы знать, какова роль товарища Лукьянова в разработке этих указов, санкционировал ли он их, каково его личное отношение к этим указам? Это первый вопрос.
      Второй вопрос. Указ Президиума Верховного Совета СССР, принятый 8 апреля. На мой взгляд, он тоже противоречит принципам демократии. Есть важнейший принцип, который сформулирован и во Всеобщей декларации прав человека, принятой в 1948 году, и такой международной организацией, как Международная амнистия. Принцип заключается в том, что никакие действия, связанные с убеждениями, если они не сопряжены с насилием и с призывом к насилию, не могут служить предметом уголовного преследования. Это ключевой принцип, лежащий в основе демократической правовой системы. И этого ключевого слова "насилие" в формулировке Указа от 8 апреля нет. Поэтому он представляется мне неудовлетворительным. Но, кроме того, там возникла дополнительная статья 11-1, которая всем нам хорошо известна и, к сожалению - так как Указ начал применяться, - уже начали людей осуждать, и потребовалось разъяснение Пленума Верховного Суда СССР, но оно тоже представляется мне не полным и не удовлетворительным, а самое главное очень плохо, когда к закону, к указу требуется разъяснение. Закон не должен допускать неоднозначного толкования, это чревато огромными опасностями. Я говорю об этом сейчас - это требование многих избирателей, многих групп избирателей - поэтому я имею право об этом говорить. Но я опять же хотел спросить - это мой вопрос товарищу Лукьянову - как он относится к этим указам и участвовал ли он в их разработке?"
      Второй раз я выступал при обсуждении кандидатуры Сухарева на пост Генерального прокурора СССР. Я задал следующие вопросы (пишу по памяти):
      ,,1. Сейчас в печати активно обсуждается вопрос о допуске адвоката к следствию с момента предъявления обвинения. 2. Обсуждается вопрос о том, что следует освободить Прокуратуру от ведения следствия, т. к. это приводит к серьезным нарушениям законности и гуманности, и сосредоточить функции Прокуратуры только на надзоре за выполнением закона. Ваша позиция?" Сухарев: "В обоих случаях поддерживаю". "3. Я получал множество писем от людей, по их мнению, незаконно осужденных, и от родственников осужденных. Эти люди сообщали, что они обращались в Прокуратуру, посылая документы, доказывающие несправедливость приговора. В ряде случаев аргументы были очень серьезными. Во всех случаях Прокуратура давала формальный ответ: "Оснований для пересмотра приговора не имеется" - без конкретного анализа аргументов жалобщика. В печати сообщалось, что в большинстве случаев Прокуратура даже не затребовала дело. Формальный ответ получил и я на надзорную жалобу, посланную мною по делу моей жены Боннэр Е. Г. (шум в зале). Как вы относитесь к подобной практике?" Сухарев: "Прокуратура должна добиваться исключения подобных явлений. Моя позиция тут очень определенная и решительная". "4. Вопрос. Каково ваше мнение о ваших сотрудниках Катусеве и Галкине?" Сухарев: "Положительное". Я: "Но Катусев своим заявлением, содержащим ложную информацию, фактически спровоцировал события в Сумгаите, во всяком случае обострил их. А Галкин сорвал расследование событий в Сумгаите, выявление организаторов и их покровителей". Сухарев: "Вы не правы".
      В один из дней Съезда решался вопрос о создании Комиссии для выработки новой Конституции СССР. Съезду был представлен список членов Комиссии с М. С. Горбачевым в качестве председателя. Завязалась дискуссия. Один из ораторов сказал: "Все члены Комиссии в этом списке - члены КПСС. Что они будут вырабатывать - проект Конституции или новый Устав партии?" Выступил Сагдеев. Он предложил мою кандидатуру, добавив, что это будет по крайней мере один не член партии. Горбачев обратился к залу с вопросом, кто поддерживает это предложение. Многие зааплодировали. Горбачев, не ставя вопрос на голосование, сказал: "Я вижу, вы поддерживаете. Принимаем это предложение". Несомненно, Горбачев хотел, чтобы я вошел в Комиссию, и опасался, что я не получу 50% голосов, необходимых для включения в список. Я подошел к трибуне и сказал: "Как видно из состава Комиссии, несомненно, что по любому принципиальному вопросу я буду в меньшинстве. Поэтому я могу войти в Комиссию, только оговорив, что я считаю себя вправе выдвигать альтернативные формулировки и принципы и не поддерживать то, с чем я не согласен". Когда я сел на свое место, ко мне подошел сотрудник аппарата Горбачева и спросил: "Значит ли ваше заявление, что вы отказываетесь работать в Комиссии?" - "Нет, я согласен войти в Комиссию на тех условиях, о которых я сказал". - "Очень хорошо, Михаил Сергеевич был очень озабочен".
      31 мая во время перерыва ко мне подошли несколько военных. Они сказали, что многие обеспокоены моим канадским интервью, в котором я утверждал, что советские вертолеты расстреливали оказавшихся в окружении советских солдат, чтобы те не попали в плен. Если бы такие факты имели место, о них знала бы вся армия. Но они служили в Афганистане и никогда ничего подобного не слышали. Они убеждены, что я был введен в заблуждение. "Мы хотим предупредить вас, что вскоре хотят потребовать публичного обсуждения и осуждения на Съезде вашего заявления". Я сказал, что моя позиция вполне ясная, я готов ее обсуждать с кем угодно и в любой форме. Я кратко повторил то, что было опубликовано в интервью "Комсомольской правде".
      В течение последнего года у меня усиливалось чувство беспокойства в отношении общей линии внутренней политики Горбачева. Меня волновал и волнует огромный разрыв между словами и делами в экономических, социальных и политических делах. По существу, экономическая реформа, основу которой должно составлять изменение структуры собственности в сельском хозяйстве и промышленности, ликвидация партийно-государственного диктата всевластия и грабежа ведомств еще не началась.
      В идеологической области меня волнует отдача ее в анти-перестроечные руки Медведева и Дегтярева, многочисленные отступления в области свободы информации.
      В политической области меня волнует явное стремление Горбачева получить бесконтрольную личную власть. Меня волнует постоянная ориентация Горбачева не на прогрессивные перестроечные силы, а на "послушные" и управляемые, пусть даже и реакционные. Это проявляется и в отношении к "Мемориалу", и на Съезде. Такая же ориентация проявляется в национальных проблемах негативное, предвзятое отношение к армянам и прибалтам.
      В социальной области меня волнует отсутствие реальных изменений к лучшему в положении почти всех слоев населения. Я решил, что откровенный разговор с Горбачевым без свидетелей был бы очень важен. В начале утреннего заседания 1 июня, подойдя к Президиуму, я сказал Горбачеву о своем желании поговорить с ним один на один. Весь день я был как на иголках. После вечернего заседания я напомнил о своем желании одному из секретарей Горбачева, он через несколько минут вернулся и сказал, что Михаил Сергеевич сейчас говорит с членами грузинской делегации, это надолго, и, вероятно, лучше всего перенести нашу встречу на завтра. Но я просил передать, что буду ждать. Я взял стул и сел недалеко от двери, за которой находился Горбачев. Мне был виден с этого места весь огромный зал Дворца съездов, в это время погруженный в полумрак и пустой (лишь охранники стояли у далеких дверей). Наконец, примерно через полчаса появился Горбачев вместе с Лукьяновым, последнее не входило в мои планы, но делать было нечего. Горбачев выглядел уставшим (так же, как я). Мы сдвинули три стула в угол сцены за столом Президиума. На всем протяжении разговора Горбачев был очень серьезен. На его лице ни разу не появилась обычная у него по отношению ко мне улыбка наполовину доброжелательная, наполовину снисходительная. Я сказал: "Михаил Сергеевич! Не мне говорить вам, какое трудное положение в стране, как недовольны люди и все ждут еще худших времен. В стране кризис доверия к руководству, к партии. Ваш личный авторитет упал почти до нуля. Люди не могут больше ждать, имея только обещания. В таких условиях средняя линия оказывается практически невозможной. Страна и вы лично стоят на перепутье перед выбором - или максимально ускорить процесс изменений, или пытаться сохранить административно-командную систему со всеми ее качествами. В первом случае вы должны опираться на "левые силы", можете быть уверены, что в стране найдется много смелых и энергичных людей, которые вас поддержат. Во втором случае вы сами знаете, о чьей поддержке идет речь, но вам никогда не простят попыток перестройки". Горбачев: "Я твердо стою на позициях перестройки. Это то, с чем я связал себя навсегда. Но я против перескакивания, паники, спешки. Мы много видели "больших скачков" результаты всегда - трагедия, откатывание назад. Я знаю все, что обо мне говорят. Но уверен, народ поймет мою линию". Сахаров: "На Съезде не решается основная политическая задача - вся власть Советам, т. е. ликвидация неравноправного партийно-советского двоевластия. Нужен Декрет о власти, закрепляющий в руках Съезда всю полноту законодательной власти и право выдвижения основных должностных лиц. Только так будет обеспечено народовластие, свобода от хитростей аппарата, который реально сейчас делает политику - и законодательную, и кадровую. Избранный Верховный Совет не является в своей массе достаточно компетентным и работоспособным органом. Страну возглавляют все тс же люди, та же система ведомств и министерств, а Верховный Совет почти бессилен". Горбачев: "Съезд не может заниматься всеми законами - их слишком много. Поэтому нужен постоянно работающий Верховный Совет. Но вы, московская группа, захотели поиграть в демократию, и в результате в Верховный Совет не попали многие нужные люди, мы уже рассчитывали дать им посты в комиссиях и комитетах. Вы много испортили. Но мы постараемся все же что-то исправить, например, сделать Попова заместителем председателя Комитета. Новые люди есть всюду - например, Абалкин будет зам Рыжкова". Сахаров: "Дело Гдляна - не только вопрос о нарушениях законности, это очень важно, но для народа это вопрос о доверии, о кризисе доверия к руководству. Плохо, что отвергнута кандидатура Кудрина, - он рабочий, бывший судья, бывший член партии - ему бы народ поверил". Лукьянов: "Кудрин построил свою предвыборную кампанию на деле Гдляна. Он не может быть беспристрастным" (на самом деле, дело Гдляна не было главным в кампании Кудрина). Сахаров: "Очень беспокоит, что единственным политическим результатом Съезда является достижение вами неограниченной личной власти - Восемнадцатое брюмера в современном варианте. Вы пришли к этой вершине без выборов, вы даже не прошли через выборы в Верховный Совет и стали председателем, не будучи членом". Горбачев: "А вы что - хотели, чтобы меня не выбрали?" Сахаров: "Нет, вы знаете мое мнение, что вам нет альтернативы. Но речь не о личности, о принципе. И, кроме того, вы можете стать объектом давления, шантажа со стороны тех, в чьих руках информация. Уже сейчас говорят, что вы брали взятки, называют цифру в 160 тысяч, в Ставрополе. Провокация? Но найдут что-то иное. Если вы не выбраны народом - никто вас не сможет оградить". Горбачев: "Я совершенно чист. И я никогда не поддамся на попытки шантажировать меня - ни справа, ни слева!" Горбачев сказал эти слова без видимого раздражения, твердо.
      Так окончилась эта встреча. Я не записал ее сразу, сейчас пишу по памяти. Очень возможно, что порядок эпизодов был несколько иной, и мои слова не очень точно переданы. Но ключевые формулировки Горбачева, мне кажется, я передал точно.
      Никаких конкретных последствий этот разговор не имел. Их и не могло быть. Но мне кажется, что иногда разговор с такой высокой степенью откровенности необходим - конечно, при условии взаимного уважения.
      На другой день, 2 июня, произошло то, о чем предупреждали меня военные. В выступлении участника афганской войны секретаря ЛКСМ г. Черкассы Червонопиского против меня было выдвинуто обвинение в клевете в связи с публикацией в канадской газете. Червонопиский - инвалид афганской войны (он лишился обеих ног). Значительная часть его выступления была посвящена материальным и моральным проблемам ветеранов афганской войны, действительно очень серьезным. Но далее он упомянул "политиканов из Грузии и Прибалтики, которые уже давно занимаются тем, что готовят свои штурмовые отряды", вспомнил "злобные издевательства лихих ребят из передачи "Взгляд" и безответственные заявления депутата Сахарова". Он зачитал обращение по поводу моего интервью воинов-десантников и присоединился к нему. Кончил он словами: "Три слова, за которые всем миром надо бороться, я сегодня назову Держава, Родина, Коммунизм". (В бюллетене написано: "Аплодисменты. Все встают". Что касается меня, то я не стал бы соединять эти три слова. "Люблю отчизну я, но странною любовью", - писал Лермонтов. Мне кажется, что соединение слов "Держава" и "Коммунизм" неприемлемо также и для убежденного коммуниста.) В момент, когда Червонопиский кончал свое выступление, я уже пробрался к трибуне, чтобы ему возразить. Уже первые мои слова вызвали, как деликатно написано в бюллетене, шум в зале. Сказал же я: "Я меньше всего желал оскорбить Советскую армию... Речь идет о том, что сама война в Афганистане была преступной, преступной авантюрой, и неизвестно, кто несет ответственность за это огромное преступление. Я выступал против введения советских войск в Афганистан и за это был сослан в Горький... И второе. Тема интервью была вовсе не та - речь шла о возвращении советских военнопленных, находящихся в Пакистане. И я сказал, что единственным способом являются прямые переговоры с афганскими партизанами... Только на обмене, только на прямом признании их воевавшей стороной... Я упомянул о тех сообщениях, которые мне были известны по передачам иностранного радио: о фактах расстрелов "с целью исключения пленения" - как написано в том письме, которое я недавно получил. Я, к сожалению, не объяснил, что речь идет о переданном мне из Секретариата запросе в Президиум, подписанном многими офицерами - делегатами Съезда, в том числе бывшим командующим советскими частями в Афганистане генералом Громовым. В запросе содержится требование осудить на Съезде мое канадское интервью, и использовано словосочетание "с целью исключения пленения". Это проговор чисто стилистический, переписанный из секретных приказов (в бюллетене ошибочно - приговор). Я не Советскую армию оскорблял, не советского солдата, я обвинял (в бюллетене - оскорблял) тех, кто дал этот преступный приказ - послать советские войска в Афганистан". (В бюллетене: Аплодисменты, шум в зале.) На самом деле - пять минут перед лицом миллионов телезрителей бушевала буря, большинство депутатов и "гостей" вскочили с мест, кричали: "Позор, долой", топали, другая, меньшая, часть аплодировала. Потом были другие выступления с осуждением, очевидно, это была запланированная кампания. Казакова Т. Д., учительница средней школы, г. Газалкент: "Товарищ академик. Вы одним своим поступком перечеркнули всю свою деятельность. Вы нанесли оскорбление всей армии, всему народу, всем павшим. И я приношу всеобщее презрение вам." (Аплодисменты.)
      В конце заседания я подошел к Горбачеву. Он с досадой сказал: "Зря вы так много говорили". Я сказал: "Я настаиваю на предоставлении мне слова в порядке обсуждения вашего доклада". Горбачев посмотрел на меня с удивлением. Он только спросил: "Вы записаны?" - "Да, очень давно".
      Я вышел на улицу. Люся уже ждала меня, как всегда, у Спасской башни. Она сказала: "Ты, конечно, плохо выступил, но ты молодец. Я сильно волновалась только одну минуту, пока ты шел к трибуне и я видела твою спину. А когда ты повернулся и я увидела твое лицо, я сразу успокоилась". Что касается меня, то я вообще волновался много меньше, чем в первый день. Я чувствовал свою моральную правоту, хотя меня при этом в дискомфортное состояние ставило отсутствие документальных подтверждений (их нет и сейчас). От шума, беснования зала я поэтому психологически был отключен. Но на всех тех, кто смотрел передачу по телевидению или был в зале, эта сцена произвела сильное впечатление. В один час я приобрел огромную поддержку миллионов людей, такую популярность, которую я никогда не имел в нашей стране. Президиум Съезда, редакции всех газет, радио и телевидение, ФИАН и Президиум Академии получили в последующие дни десятки тысяч телеграмм и писем в поддержку Сахарова. В нашем же доме телефон не умолкал ни на минуту почти круглые сутки, почтальон и доставщик телеграмм (с которым у нас прекрасные отношения) буквально сбились с ног и завалили нас целыми кипами.
      До окончания Съезда оставалась одна неделя. Я и многие считали крайне желательным продолжение Съезда. Но этого, по-видимому, не хотел Горбачев и другие члены Президиума. Более того, Съезд даже оказался сокращен на один день в связи с объявленным после катастрофы в Башкирии днем траура. Это действительно была ужасная трагедия - два поезда были сожжены в результате воспламенения нефтепродуктов, проникших наружу из неисправного трубопровода. Сотни пассажиров, среди них много детей, погибли. В эти же дни произошли и другие трагические события, о которых мы вскоре узнали.
      В Китае власти применили военную силу против участников митингов студентов и рабочих, эти митинги шли в Китае, в особенности в Пекине (Бейджине) уже несколько недель. Они начались еще до визита Горбачева в Китай под лозунгами демократизации, свободы слова, борьбы с коррупцией в партийно-государственных высших слоях. Инициаторами митингов были студенты, затем к ним примкнули рабочие, положение которых в последние годы стало ухудшаться. В митингах на центральной площади Пекина Тянь-аньмэнь (площадь Небесного Спокойствия) принимало участие свыше 1 млн. человек, называли и большие цифры. Попытки использовать против митингующих военные части сначала были безуспешными - происходило братание солдат с рабочими и студентами. Но власти сумели ввести в Пекин какие-то другие части, срочно переброшенные из провинции, и в ночь на 4 июня (это, как и 9 апреля, было воскресенье) на митингующих двинулись танки. Число жертв непосредственно на площади и в других городах неизвестно, несомненно, речь идет о многих тысячах погибших. Несколько дней в Пекине и в провинции шли бои. Затем властям удалось сломить сопротивление студентов и рабочих. Начались аресты, суды и казни. Вчера (3 августа 1989 г.) я встретился в доме Ефрема и Тани с китайцами. Среди них был Чен Тонг, возглавлявший переговоры студентов с правительством, и Лю Ян (участница голодовки на площади), а также сотрудники бостонской организации "Китайский информационный центр". Чен рассказал, что требования студентов при переговорах сводились к двум пунктам - легализация студенческой независимой организации и разрешение печататься в одной из издающихся в Пекине газет. Эти требования были отвергнуты, так как власти увидели в них попытку создания в будущем новой партии. Говоря о положении в Китае, Чен утверждал, что существуют три класса - партийная верхушка, элита, пронизанная семейственностью и коррупцией, основная масса народа - крестьяне и рабочие, и возникший после реформы зажиточный класс. Движение началось в апреле после смерти Ху Яо Бана, митинг начался 13 мая, а 20 мая было введено военное положение (сразу после отъезда Горбачева). В голодовке приняло участие 3600 человек, в основном девушки. Арестовано 120 тыс. человек, аресты продолжаются, часть направлена на перевоспитание в отдаленные районы, часть в лагерях и тюрьмах, где очень тяжелые условия. Друг Лю 9 месяцев находился в карцере, где можно было только сидеть на корточках. Чен считает, что международные санкции совершенно необходимы. Они должны проходить в два этапа. Первый этап - знак осуждения кровавой расправы 4 июня, цель прекращение арестов и казней. Второй этап - цель - способствовать демократизации в Китае. Санкции должны быть направлены против государственного сектора экономики и против центрального региона, но не против частного сектора экономики и периферийных регионов. Действенность санкций крайне снижается из-за прагматической позиции СССР, не принимающего участия в санкциях. Студентов очень интересовало положение в СССР, роль Горбачева, забастовки шахтеров, перспективы демократизации и экономической реформы. И мне, и Люсе очень понравились наши гости - серьезностью, цельностью, наконец, они были просто лично, физиономически нам симпатичны. Лю - 19 лет, Чену 21 год.
      В первые дни после 4 июня Съезд принял Обращение к китайскому народу, в котором не содержалось ничего, кроме призыва к мирному разрешению конфликта, причем не было конкретизировано, кто призывается к миру - те, кто применяет танки и пулеметы против мирных митингов, или те, кто пытается им сопротивляться. Лишь несколько человек из депутатов голосовали против этого обращения, среди них - Галя Старовойтова. Я, к сожалению, не вполне понял на слух позорный характер этого Обращения, потом старался, как мог, исправить свою ошибку. Потом я слышал, что Обращение было принято по просьбе китайского правительства! Оно было, очевидно, нужно, чтобы как-то сгладить политический эффект протестов во всем мире против жестокости китайских властей.
      В эти же дни произошла чудовищная резня в Узбекистане. Сначала поступили отрывочные сведения, из которых было очевидно, что происходит что-то страшное. В один из дней Съезда после 6 часов нас оставили на закрытое заседание, где Чебриков и, кажется, Бакатин (министр внутренних дел) рассказали многое - но далеко не все - об этих ужасных событиях. Главными жертвами были турки-месхетинцы (но также русские, татары, евреи, армяне, украинцы). Я напомню, что до 1944 года турки-месхи жили в Грузии, на границе с Турцией. Одновременно с крымскими татарами были насильно и с большими жертвами переселены в Узбекистан, давно и упорно добиваются возвращения на родину. В 60 - 70-е годы многие активисты борьбы за возвращение были осуждены. Во время погрома в Фергане более ста человек было убито и несколько сот человек ранено. Убийства носили особо зверский, садистский характер (сожжение заживо, распятие, дети, поднятые на вилах, и другие не поддающиеся уму зверства), было много изнасилований, в том числе малолетних. Чебриков рассказал, что для спасения турок-мссхов их вывезли на территорию военного лагеря. Лагерь охраняется расположенными по периметру войсками. Условия там очень трудные, воды не хватает, нет палаток, дети и старики - под палящим солнцем. В числе подстрекателей событий Чебриков назвал "экстремистское крыло Берлик" (Берлик - националистическая неформальная группа узбекской интеллигенции). Потом это обвинение не фигурировало. Пока? Кто знает. Совершенно непонятно, что вызвало такой приступ межнациональной ненависти и жестокости (хотя мы уже видели нечто аналогичное в Сумгаите). А по части жестокости в нашем веке тоже есть что вспомнить - доктора Менгеле и Освенцим, Колыму, Кампучию, Сабру и Шатилу... Во всяком случае, мотивы религиозной розни совершенно исключены: и узбеки, и турки-месхи - мусульмане-сунниты. Говорят о проблеме земли. Действительно, монокультура хлопка лишила узбеков земли, обрекла их тем на голод. Быть может, у каких-то турок были маленькие клочки земли, а взаимная помощь, всегда возникающая в гонимом меньшинстве, сделала их жизнь на один волос лучше, чем у коренного населения (вспомним евреев в Европе, России и на Украине, или китайцев в Индонезии). Но если дело в земле, то все-таки в этом случае основная ненависть должна была быть направлена не на невольного соседа, а на тех, кто дальше и выше. Мы приходим к неизбежному выводу, что кто-то направлял толпу, канализировал ее ненависть. Говорят, что был распущен слух, что турки-месхи вырезали детей в детском саду. Что ж, это тоже могло быть составной частью провокации. Но кто ее осуществлял?
      На другой день после закрытого заседания мы с Люсей, как всегда, подъехали на обед к "России". Перед дверями стояла группа турок-месхов, ходоков, приехавших из Ферганы. Они обступили нас, умоляя помочь. Мужчины плакали, одна из женщин стала на колени. Им с трудом удалось приехать, на вокзале и в аэропорту их задерживали, избивали в милиции. Ходоки утверждали, что погромщики пользуются полной поддержкой местных властей - им дают автобусы и горючее, снабжают адресами турок-месхов (как в Сумгаите адресами армян. - А. С.). На следующий день к нам на улицу Чкалова пришла группа турок-месхов. Накануне они встречались с Чебриковым. Ходоки просили помочь им встретиться с Горбачевым - без этого они не могут уехать, это наказ народа. Я стал звонить в секретариат Горбачева. Его самого не было на месте, я просил секретаря связаться с Горбачевым, передать, что ввиду крайней серьезности положения (я приводил ряд новых фактов) я прошу его встретиться с делегацией турок-месхов, я передал секретарю список фамилий. Через полчаса секретарь позвонил и передал, что Михаил Сергеевич не может принять делегацию, так как он готовится к поездке в ФРГ. Я взорвался, может, сильней, чем когда-либо, и закричал: "Передайте Михаилу Сергеевичу, что он никуда не поедет. Я обращусь к Колю, с тем чтобы визит Горбачева в ФРГ был отменен. Немыслимо принимать главу государства, которое допускает геноцид!'' На другом конце провода возникла какая-то заминка. Потом секретарь сказал: "Ждите. Вам позвонят". Еще через 20 минут секретарь позвонил и сказал, что делегацию турок-месхов примет Рыжков. Вечером ходоки пришли опять. Они с возмущением рассказали, что Рыжков сообщил им о решении эвакуировать турок-месхов из Узбекистана в Смоленскую область и другие области России, где им уже готовят дома."Но ведь это вторая ссылка! Мы десятилетиями добиваемся возвращения на родину, готовы за это право отдать жизнь. Если мы сейчас согласимся переехать в Россию, то в Грузию мы уже никогда не вернемся, мы это ясно понимаем!" Мы с Люсей пытались их уговаривать, что сейчас надо спасать жизнь людей, это самое главное. Поэтому отказываться от эвакуации из Узбекистана нельзя, такой отказ приведет к новым жертвам. Добиваться возвращения на родину они не перестанут и в России и когда-нибудь своей цели добьются. Турки не согласились с нами и ушли очень обиженные.
      Я говорил со многими грузинами о возможности возвращения турок-месхов в Грузию. Но их позиция была совершенно не поддающейся моим доводам (так же, как в отношении Абхазии и Осетии). Потом, уже после Съезда, я говорил на ту же тему с Лукьяновым (в беседе, о которой я рассказываю в конце книги). Лукьянов говорил, что они пытались уговорить Гумбаридзе принять турок. Но тот заявил, что в нынешней ситуации, при нехватке в Грузии земли (после оползней и т.п.), в обстановке обострения всех национальных проблем, это вызвало бы в Грузии гражданскую войну.
      Еще маленький штрих к картине событий в Фергане, возможно, ложный. Нам сообщили, что в видеопленках, на которых запечатлены кровавые события в Узбекистане, среди беснующейся толпы удалось опознать группу работников КГБ Армении, за несколько дней до событий срочно вызванных в Москву. Если это сообщение верно, то можно было бы предполагать участие КГБ в провокации в Фергане. Но, конечно, к сообщениям такого рода надо относиться сугубо осторожно.
      Одним из драматических событий последних дней Съезда было обсуждение вопроса о Комитете конституционного надзора. Президиум Съезда предложил состав этого Комитета и пытался добиться тем самым его создания. Ряд депутатов, в особенности из Прибалтики, возражали против самого обсуждения этого вопроса, ссылаясь на то, что нет регламента, определяющего функции и полномочия Комитета. В частности, не была исключена возможность, что такой Комитет может вмешиваться в законодательную деятельность в республиках. Обсуждение носило очень острый характер. Группа депутатов Прибалтики покинула Съезд (кажется, это была делегация Литвы, а может, и других республик). Президиум вынужден был уступить и отменить обсуждение вопроса о Комитете конституционного надзора.
      На Съезде все же удалось выступить некоторым "левым" депутатам с концептуальными тезисами. 8 июня выступили Шмелев, Емельянов и Яблоков. До этого 31 мая выступили Бунич и Власов, 1 июня - Черниченко. В последний день Съезда выступил я. Не удалось выступить с программной речью Афанасьеву, а также Тихонову.
      Бунич сказал: Наши изменения в области экономики носят косметический характер. Мы забыли, что торговля возникает тогда, когда предложение больше спроса. Наблюдается откатная волна запретительных мер (примеры: нормативное соотношение между ростом производительности труда и средней зарплатой; "отстреливание" кооперативов). Самые чрезвычайные меры - это просто радикальные. Сегодня, если предприятие убыточное, оно получает такую же зарплату, как рентабельное. Мы объедаем наших детей - живем лучше, чем работаем, хотя живем скверно. Социализм - не собес. Хозрасчет - это когда каждый будет знать, что все, что он сделал, его, за минусом налога. Если к другому уходит невеста, то, наверно, виноваты скрытые пороки первого жениха (это о госсекторе и кооперации). Нужен единый закон о предприятии и кооперации.
      Черниченко начал с остроумного освещения происхождения послушного негодования против "москалей", вспомнил "очаровательную депутатку из Казахстана, которая лишила их своего женского расположения" (эта делегатка сказала, что она боится садиться рядом с этими москвичами). "Не сама машина ходит, тракторист машину водит. Но - разделяй и властвуй больше не проходит. Хочешь продуктивно властвовать - соединяй и достигай цели! Все жданки мы проели! Никогда не накормит народ принудительная система земледелия. Причины нищеты людей и умирания пашни - только и исключительно политические причины. Сталинизм в сельском хозяйстве - это экономическая Вандея. Руды мы производим в 6 раз больше, чем Штаты, а пластмасс - в 6 раз меньше.