Но молодой султан Селим Третий всё ещё не терял надежды на победоносное окончание войны. Для этого он пополнил Дунайскую армию. Но главной своей задачей султан ставил уничтожение русского Черноморского флота и высадку десанта в Крыму и в Анапе, ещё находившейся в руках турок.
      Турецкие корабли несколько столетий господствовали в Чёрном море, и недаром его называли «турецким озером». Многие суда, выстроенные под наблюдением англичан и французов, были значительно быстроходнее и лучше вооружены, чем корабли молодого, наспех построенного Черноморского флота. Огромное число кораблей разного типа находилось у турок в Средиземном море, в так называемых африканских владениях – Алжире, Египте, Триполи, Тунисе. Все они могли быть объединены в огромную эскадру и направлены в Чёрное море. Одного не было у султана: адмирала, которого он мог бы противопоставить «Ушак-паше» – флотоводцу Ушакову, одно имя которого вызывало у турок страх.
      Фёдор Фёдорович Ушаков весьма походил на Суворова, у них было много общего в судьбе, характере и взглядах. Он родился в деревне отца – мелкопоместного дворянина Ярославской губернии – и детство провёл с деревенскими детьми, его дядькой-наставником был отставной петровский моряк-канонир Ефим.
      В шестнадцать лет широкоплечий, крепкий, чрезвычайно выносливый, ловкий и в то же время крайне застенчивый и вспыльчивый, юноша был доставлен в Петербург и сдан в Морской кадетский корпус. Это было учебное заведение, целиком сохранившее петровские традиции. Наряду с специальными и общеобразовательными предметами в корпусе больше всего уделялось внимание «ученью пушками, памятуя, что вся оборона на артиллерии зависит». От воспитанников требовалось абсолютное бесстрашие: «не стрелять по неприятелю прежде надлежащей дистанции – на пистолетный выстрел». Под страхом «потеряния живота и отнятия чина с отдачей на галеры» требовалось «не стрелять из пушек по неприятелю, ежели они столь близко придут, чтоб можно было абордажом вред чинить». Воспитанники корпуса обязаны были ежегодно плавать матросами на практической эскадре. Ушаков учился упорно, много читал и в 1766 году после пятилетнего обучения одним из первых окончил корпус, получив чин мичмана. Он плавал в Балтийском море, потом был переведён в Азовскую флотилию и участвовал в первой турецкой войне 1768–1774 годов, затем снова был возвращён в Балтийский флот. Ушаков командовал императорской яхтой «Штандарт», руководил строительством новых кораблей, проводил опыт плавания судов с металлической обшивкой вместо деревянной, которая требовала постоянной очистки и утяжеляла корабли. После семи с лишним лет службы в Балтийском море, уже в качестве капитана второго ранга, он был опять направлен в Черноморский флот.
      К этому времени Ушаков выработал те новые принципы флотоводческого искусства, которые сделали русский флот под его водительством непобедимым. Как и Суворов, он не проиграл за всю свою жизнь ни одного сражения; прослужив во флоте сорок четыре года, Ушаков провёл на море сорок кампаний.
      Как и Суворов, адмирал обладал многими странностями в характере: был застенчив, вспыльчив, крайне прост в своём обиходе и избегал женщин. В те времена во флоте существовало непререкаемое правило, по которому матросу запрещалось мыслить и во всех случаях он обязан был молчать. В приказе по Черноморскому флоту контр-адмирала Мордвинова говорилось: «Голос принадлежит только офицеру, дудка унтер-офицерам, а матросам ничего не должно иметь как руки. Матрос не должен осмеливаться сказывать, что должно делать, если какая верёвка не отдана, то должен офицер приказать, и когда что упущено, то он виноват. Пусть ломается и рвётся – матрос должен молчать. Сие правило, – заключает Мордвинов, – столь свято утверждено всеми благоучреждёнными войсками, что ничего так строго не наказывается, как несоблюдение оного».
      Ушаков, подобно Суворову, считал, что «матрос должен понимать свой манёвр, и чем более о нём печётся офицер, тем лучший из него будет воин». Он постоянно заботился о быте матросов, строжайше следил за их питанием и здоровьем, для чего изучил медицину. Во время чумы в Черноморском флоте матросы экипажей Ушакова не пострадали от эпидемии.
      Ушаков не любил парадов и всякой внешней красивости во флоте, но основой воспитания моряков считал боевую практику и «тщательное обучение всем эволюциям». Суворовский принцип «тяжело в учении – легко в бою» был и его принципом. Наконец, он совершенно отвергал старую линейную тактику и признавал только активные и наступательные действия. Обычно во всех сражениях он нападал на флагманский корабль противника, ломал весь строй вражеских кораблей и уничтожал их поодиночке.
      Когда Потёмкин убедился в бездарности и трусости командующего Черноморским флотом контр-адмирала Войновича, то назначил Ушакова командующим его авангардом. Ушаков разбил турецкий флот при Фидонизи. Потёмкин, уверившись в правильности своего выбора, в 1790 году поручил ему начальство над всем Черноморским флотом. Ушаков, подняв свой флаг на корабле «Святой Александр», отправился с флотом к берегам Анатолии, бомбардировал Синоп и истребил более двадцати шести неприятельских судов, затем отразил от Керченского пролива турецкий флот, а у Гаджибея разбил его. В феврале 1791 года, уезжая в Петербург, Потёмкин в секретном письме писал Ушакову: «Поручаю Вашему превосходительству устремить все Ваши силы и способы к скорейшему приготовлению флота. Я благонадёжен на усердие Ваше к службе, что всё будет исправлено в скорости». А в мае 1791 года, понимая, что ускорить заключение мира может только уничтожение турецкого флота, светлейший уже писал Ушакову: «Считая флот готовым к выходу в море, я сам предписываю тотчас Вам выступить по прошествии весенних штормов. Направьте плавание к румелийским берегам и, если где найдёте неприятеля, атакуйте… Я Вам препоручаю искать неприятеля, где он в Чёрном море случится, и господствовать на Чёрном море, чтобы наши берега были им неприкосновенны…»
      К этому времени Ушаков вполне подготовил флот к выходу в море: он насчитывал пятьдесят четыре военных судна, из них шестнадцать линейных кораблей.
      Весна 1791 года была удивительно короткой. Казалось, ещё вчера шёл холодный проливной дождь, свистел ветер, бушевало не переставая море, грозными серо-свинцовыми волнами с силой ударяя в прибрежные скалы, а сегодня празднично сияло крымское солнце, зеленели сады, вдали до самого горизонта спокойно синела морская гладь.
      Фёдор Фёдорович Ушаков перебрался на флагманский восьмидесятипушечный корабль «Рождество Христово» – самый лучший и быстроходный во всём флоте. Было время после подъёма утреннего флага. Капитан-бригадир Семён Афанасьевич Пустошкин, когда-то однокашник Ушакова, а теперь один из его сподвижников, поднялся по спущенному для него трапу, прошёл по сияющей чистотой палубе и спустился вниз по лестнице, устланной красной бархатной дорожкой. У дверей адмиральской каюты он безотчётным движением оправил мундир и осторожно постучал.
      – Войдите! – раздался раскатистый сильный голос, казалось, прозвучавший не за дверью, а где-то рядом.
      Адмиральская каюта, большая и очень светлая, была отделана палисандровым деревом. Стены её были покрыты хорошо выполненными картами берегов Чёрного и Средиземного морей. Между картами висели два портрета – Петра Первого и Екатерины Второй. Сорокашестилетний адмирал сидел за большим секретером около иллюминатора и писал. Широкоплечий, высокий, с чрезвычайно приятным, открытым мужественным лицом и голубыми глазами, он производил впечатление человека большой силы.
      – Садитесь, Семён Афанасьевич, я вас слушаю…
      – Вчера возвратился из крейсерства капитан Голенкин. Захвачено три транспортных турецких судна, шедших в Анапу с солдатами и продовольствием. На одном из них находился юзбаши с именным фирманом Селима Третьего крымскому хану, находящемуся в Анапе… Не угодно ли будет вашему превосходительству лично допросить юзбаши…
      Ушаков задумался.
      – Хорошо… Однако прежде я хочу прочитать вам письмо от его сиятельства, главнокомандующего князя Репнина.
      Адмирал взял пакет с пятью красными печатями, вынул оттуда бумагу.
      – «После акции, предпринятой послом нашим в Лондоне Семёном Романовичем Воронцовым, и по сведениям, из Стамбула пришедшим, по настоящему обороту политических дел уповательно английский флот ни в Балтийское, ни в Чёрное море не будет. Итак, Вам остаётся управляться только с одним турецким, с которым, надеюсь, Вы скоро разделаетесь, и с тою же славою, которую Вы уже себе приобрели…» Так вот, Семён Афанасьевич, у турок одна надежда осталась – на флот. Ежели оный мы разобьём, они вынуждены будут заключить мир. Нынешняя кампания будет решающей…
      Ушаков зашагал по каюте, что-то обдумывая, потом резко повернулся:
      – А теперь позовите юзбаши…
      Юзбаши оказался толстым красноносым турком в феске, куцем мундире, белых шароварах и золотых туфлях с загнутыми носами. Его сопровождал грек-переводчик – маленький юркий человечек с бегающими глазами, у которого за широким цветным поясом торчали пистолет и большой кривой нож.
      Правительство Екатерины старалось поднять восстание против турок в Греции и Архипелаге, рассылая туда многочисленные манифесты. В апреле 1789 года удалось из соединённых корсарских греческих судов составить эскадру, которая блокировала Константинополь. Турецкая столица стала испытывать недостаток в продовольствии. Султан не решался выделить значительное количество судов для борьбы с корсарами, опасаясь русского Черноморского флота. Спасали турок французы, доставляя на своих коммерческих судах хлеб в столицу. «Столица турецкая от недостатка хлеба была бы в крайности, если бы французы не усердствовали им возить на своих судах под французским флагом, турецкие транспорты не смеют казаться», – писал Потёмкин Екатерине в июле 1789 года.
      Греки служили во множестве в русском флоте переводчиками, штурманами, матросами.
      Толстый турок, сопровождаемый маленьким греком (державшим руку на рукоятке огромного пистолета), вошёл в каюту и поклонился, дотронувшись концами пальцев правой руки до лба.
      – Пускай сядет, – приказал Ушаков.
      Грек, повернув злые глазки на юзбаши, пробормотал несколько слов. Турок оглянулся, посмотрел на кресла, потом на ковёр, уселся на пол, скрестил ноги и произнёс гортанным голосом какую-то фразу Грек, услышав, подпрыгнул и вытащил пистолет.
      – Что он сказал? – спросил адмирал, глядя с высоты своего огромного роста на сидящего на ковре турка и маленького грека.
      – Он просит кофе и кальян… Яду надо ему дать, а не кофе… Он говорит: без кофе и кальяна не может отвечать, у него горло пересохло. Перерезать бы ему горло…
      – Дневальный! – крикнул адмирал. – Подать кофе и трубку.
      Турок пил кофе и с жадностью затягивался трубкой. Грек глядел на него с яростью. Ушаков молча тяжёлыми шагами ходил по каюте. Наконец турок отставил чашку.
      – «Тешшакюр-эдерим» – благодарит, – с презрением в голосе перевёл грек его слова.
      – Спроси его, – сказал Ушаков, – был ли он на султанском диване, когда там говорено было о флоте и о предполагаемой кампании. В султанском фирмане хану крымскому написано, что вскорости флот доставит в Анапу продовольствие и солдат. Что по сему поводу ему известно? Если честно всё расскажет, будем содержать его с почётом и по заключении мира вернём в Турцию, ежели же соврёт, прикажу повесить его на рее.
      Грек просветлел:
      – Вот это и нужно с ним сделать. Я ему сейчас всё переведу.
      В продолжение нескольких минут грек и турок обменивались турецкими фразами, наконец юзбаши причмокнул, двинул головой снизу вверх и опять потянулся за трубкой.
      Ушаков продолжал так же молча ходить, иногда только бросая быстрый взгляд на пленного офицера. Видимо, у него было ясное представление о состоянии турецкого флота. Мысли его были заняты чем-то другим, и каждый раз, когда его серые, холодные, немного выпуклые глаза задерживались на переводчике, они, казалось, говорили: ведь я и так всё знаю, но посмотрим, что вы мне ещё сообщите. Наткнувшись на этот взгляд, грек поперхнулся и начал:
      – Он говорит, что его султанское величество, халиф всех мусульман, да продлит аллах его жизнь – чтоб он сдох, кровопийца проклятый! – собрал весь свой флот из Средиземного моря, Триполи, Алжира и Туниса, всего восемнадцать больших кораблей, семнадцать фрегатов и сорок крейсеров, и командовать ими будет капудан-паша Гуссейн. А у него будет восемь адмиралов и среди них самый знаменитый алжирский корсар – Али-Саид-паша, и на диване, что был у султана, решено эскадру послать в Анапу и там высадить войска и потом занять Крым. И на том диване поклялся знаменитый корсар Саид-Али-паша Ушак-пашу, то есть тебя, адмирал, закованным привести к султану. А более он ничего не знает.
      Ушаков перестал ходить и своим пристальным взглядом стал рассматривать юзбаши. Лицо адмирала медленно стало краснеть. Неожиданно он ударил кулаком по столу: турок уронил чубук, грек попятился к двери. Ушаков дёрнул сонетку звонка.
      – Дневальный, флаг-капитана ко мне…
      Флаг-капитан Домажиров появился в дверях и вытянулся, увидев гневное лицо адмирала.
      – Капитан, юзбаши взять на борт одного из крейсеров и при ближайшем поиске высадить на турецкий берег с моим письмом на турецком языке на имя Али-Саид-паши.
      Ушаков подошёл к столу, схватил гусиное перо, написал несколько строк и вручил Домажирову.
      Флаг-капитан прочёл:
      «Сайд-бездельник! Я отучу тебя давать лживые обещания. Адмирал Ушаков».
 
      В начале июля кубанский и кавказский корпуса под командованием генерала Гудовича осадили Анапу. Пленные на допросах показывали, что турки ожидают прибытия своего флота на помощь. Об этом доложено было Ушакову.
      Десятого июля сорок пять кораблей Черноморского флота вышли в море, держа курс на Керченский пролив. На рассвете двенадцатого июля у мыса Айя, южнее Балаклавы, показался турецкий флот в составе восемнадцати кораблей, семнадцати фрегатов и двадцати двух мелких судов.
      Русские суда выстроились в боевую линию, но турецкий флот стал уклоняться от боя, уходя на юг. Четыре дня гонялся Ушаков за неприятельским флотом, но каждый раз, когда он пытался завязать сражение, турецкий адмирал, пользуясь быстроходностью своих кораблей, уходил.
      Во время этой погони на многих русских судах из-за крепкого ветра и сильной качки появилась течь, ломались снасти и обнаружены были другие заметные повреждения. Поэтому восемнадцатого июля Ушаков вернулся в Севастополь, чтобы устранить неисправности.
      Пользуясь тем, что турецкий флот отогнан, генерал Гудович двадцать второго июля пошёл на штурм и в ожесточённом бою взял Анапу. Более восьми тысяч турок было убито, много утонуло в море, тринадцать тысяч попали в плен. Вскоре Гудович овладел и второй приморской крепостью – Суджуккале. В этих условиях великий визирь запросил Репнина об условиях мира. Но у турок была ещё надежда на почётный мир, у них оставался целый флот – не исключалась возможность высадить десант в Крыму. Ушаков это понимал и писал Потёмкину: «Противник, будучи весьма в превосходных силах, ещё не замедлит вернуться для решительной баталии, чего и я со флотом нетерпеливо ожидаю, ибо сия баталия должна быть решительной»
      Исходя из этого, он предпринял ряд мер.
      По всем направлениям были посланы крейсера на поиски турецкого флота.
      Число людей на всех судах было увеличено, созданы команды, специально обученные абордажному бою. Все корабли разбиты на две эскадры.
      Кроме этого, были выделены корабли и фрегаты, которые предполагалось бросить на опасные участки боя или для перевеса в силах в направлении главного удара.
      Восемнадцатого июля Ушаков получил сведения, что турецкий флот стоит на рейде у мыса Калиакрия, и через несколько дней, закончив приготовления, вышел в море.

      31 июля в два часа дня с салинга адмиральского корабля заметили турецкий флот, стоявший на якоре в пяти милях от мыса Калиакрия под прикрытием береговых батарей. Ушаков стоял на капитанском мостике и молча глядел вперёд. Рядом с ним находился мичман Метакса, только что окончивший Морской кадетский корпус и присланный из Петербурга в Черноморский флот с рекомендательным письмом адмирала Чичагова. Это был высокий, стройный юноша с смуглым лицом и чёрными, как маслины, глазами, казавшимися ещё более блестящими от голубоватых белков. Мысль о том, что сейчас начнётся сражение, наполняла его душу восторгом, но сердце у него замирало от страха.
      – Мичман, – раздался голос Ушакова, – сколько вымпелов на рейде?
      Метакса начал считать, но турецкие суда сливались у него в одну массу, к тому же они передвигались и дул сильный ветер. Мичман стал покрываться потом, губы его чуть слышно шептали:
      – Один, два, три…
      – Неприятельских кораблей, – послышался тот же голос, – всего семьдесят восемь. Больших судов восемнадцать, из них девять под адмиральским флагом. Стало быть, весь турецкий флот здесь… Отлично…
      И мичман увидел, как адмирал, подавшись вперёд, стал внимательно рассматривать в подзорную трубу неприятельские суда, мыс и его батареи. Мичман слышал слова команды, видел сигналы, подаваемые с флагманского корабля, повторяемые репетичным судном и приводившие в движение всю эскадру. И вдруг он понял: адмирал, мгновенно определив расстояние между берегом и турецкой эскадрой и между нею и русским флотом, решил отрезать неприятельский флот от суши и лишить его прикрытия батареями. Теперь русский флот тремя колоннами под всеми парусами нёсся вперёд.
      Это были дни рамазан-байрама. На берегу моря было разбито множество палаток, празднично разодетые турецкие матросы и офицеры гуляли и сидели кучками. Вдали на поляне видны были скачущие наперегонки в ярких костюмах всадники. Резко выделялись женщины в синих и красных одеждах с закрытыми чадрой лицами, доносилась музыка.
      С надутыми парусами и устремлёнными на турецкую эскадру пушками мчались огромные суда. На мачтах гордо развевались андреевские флаги, на палубах и у пушек стояли готовые к бою команды. Третий в средней колонне восьмидесятипушечный фрегат «Рождество Христово» под адмиральским флагом несокрушимой громадой рассекал волны. На его верхней открытой палубе, неподвижная как изваяние, возвышалась огромная фигура адмирала. Плащ его и плюмаж на треуголке колыхались от ветра.
      На турецких кораблях началась паника. Наспех рубили якоря, ставили паруса, стремясь вырваться в море. Суда сталкивались, ломали друг другу мачты, бушприты, рвали снасти и мяли борта. Раздавались проклятия, треск и грохот падающих мачт. На берегу метались матросы, не зная, что им делать. Оттуда доносились команды офицеров, выстрелы, крики смешавшейся толпы: «Ушак-паша, Ушак-паша…» Но вот из строя турецких судов вылетел лёгкий адмиральский корабль «Капудание», сверкая на солнце позолоченной кормой. На его мостике ясно можно было различить высокую сухощавую фигуру алжирского адмирала Али-Саида в красном кафтане и чалме с алмазным пером. Он стоял, повернувшись резким горбоносым лицом в сторону русского флота. «Капудание» летел вперёд, увлекая за собой весь турецкий флот и строя его боевую линию на левом галсе.
      Ушаков, пристально следя за Али-Саидом, приказал сигналом «построиться в боевую линию и двигаться на неприятеля со всей поспешностью».
      Ветер усилился, волны ударили в борта. Тогда Али-Саид и два лучших вице-адмиральских корабля выделились из линии вперёд, стараясь обогнуть передние суда русской линии, чтобы поставить их под огонь с двух сторон. И вдруг громада русского флагманского корабля выдвинулась из строя и понеслась вслед алжирскому адмиралу. За Ушаковым сомкнутым строем шли остальные русские корабли.
      Все паруса на всех кораблях, русских и неприятельских, были подняты. От ветра скрежетали и сотрясались снасти, огромные волны, рассекаемые идущими судами, перекатывались по морю. На «Капудание» Али-Саид стоял, сжимая зрительную трубу, следил за ходом русских кораблей. Они приближались. Впереди шёл флагманский корабль, и алжирец ясно различал на мостике неподвижную фигуру «Ушак-паши». Али-Саид дал сигнал «прибавить паруса», потом «поставить паруса полным числом», но ясно видел, что расстояние между ним и русскими всё сокращалось. Тогда он решил положиться на Бога и велел приготовиться к бою.
      В четыре часа пятнадцать минут русские корабли подошли к неприятелю на самую близкую дистанцию и стали перестраиваться к бою. Флагманский корабль «Рождество Христово», шедший по-прежнему впереди, обогнал «Капудание» и обошёл его с носа.
      – Огонь! – закричал Али-Саид. Но в это время он увидел громаду «Рождества Христова» и Ушакова на самом юте с поднятым кулаком.
      – А, – раздался оттуда громовой голос, – я научу тебя, Саид-бездельник, как со мной иметь дело!..
      И в ту же минуту страшный залп всем бортом потряс воздух.
      Алжирские солдаты, толпившиеся на палубе, метались с места на место, пытаясь укрыться от картечного огня. С грохотом свалилась форстеньга. В море рухнул гротмарсель, море огня обрушивалось на корабль. Турецкие канониры падали один за другим, поражённые осколками.
      Али-Саид приказал офицерам стоять у орудий. Он потребовал молоток и гвозди и побежал к флагштоку. По дороге Али-Саид увидел спрятавшегося за сложенным канатом аскера и застрелил труса. Забравшись на мачту, он сам прибил флаг к флагштоку, чтобы команда самовольно его не спустила.
      Ушаков, с открытого верхнего мостика наблюдавший за боем, закричал капитану Домажирову, стоявшему на юте:
      – Это ему не поможет, я его не отпущу…
      По всей линии шёл бой. Русские корабли били ядрами и картечью в расстроенную линию противника.
      Наконец Али-Саид не выдержал, и «Капудание» стал медленно с растрёпанными парусами и развороченным корпусом отходить к турецким кораблям. Ему на выручку вышли два крейсера и два фрегата под командой вице-адмирала. Корабль вице-адмирала выдвинулся вперёд и ударил из кормовых орудий по «Рождеству Христову». Второй корабль зашёл с левого его борта, два фрегата – с правого.
      – Ну что же, – сказал Ушаков капитану Домажирову, стоявшему рядом с ним на мостике, – посмотрим, чья выучка лучше!.. Огонь с обоих бортов! Да вызовите ко мне «Александра», «Иоанна Предтечу» и «Фёдора Стратилата». А я пойду вперёд, дабы не отпустить Али-Саида…
      Точно огромное живое существо, поворачивался во все стороны флагманский корабль, беспрерывно извергая огонь из своих восьмидесяти пушек.
      Мичман Метакса, пошатываясь, шёл по палубе. Дым, окутавший корабль, огневые вспышки, свист летящих снарядов, крики людей и слова команды, удары волн, от которых видимое то ползло куда-то вверх – в небо, то медленно опускалось вниз – в пучину, – всё перемешалось в его сознании. Он не знал, что бой шёл уже более трёх часов, что русский флот по сигналам Ушакова всей линией, передними и задними кораблями, окружал неприятельские суда и расстреливал их в упор. На юте в облаках дыма мичман увидел обнажённых до пояса, чёрных от сажи комендоров, заряжавших орудия, и совсем близко неясный силуэт корабля с развороченной кормой. Артиллеристы настолько были заняты своим делом, что не обратили на него никакого внимания. Первый номер – высокий красавец матрос с широкой грудью и резко выделявшимися от напряжения мускулами на руках – торопливо подносил снаряд к орудию, рядом с ним два других комендора с усилием накатывали орудие на прежнее место. Низенький коренастый офицер, расставив широко ноги и стараясь сохранить равновесие на качающейся палубе и пристально глядя перед собой, кричал второму номеру:
      – Ниже бери, Савельев, ниже… Пали!
      Огромный сноп искр с оглушительным треском взлетел светящейся дугой вверх и упал в море, – это была зажжённая снарядом форстеньга турецкого судна. Оно медленно развернулось и стало уходить, окутанное дымом. В прояснившемся воздухе Метакса увидел три русских корабля, шедшие наперерез на всех парусах и приближающиеся к «Рождеству Христову». Это были «Александр», «Иоанн Предтеча» и «Фёдор Стратилат», вызванные Ушаковым.
      Они мощным залпом, всем лагом ударили по вице-адмиральскому кораблю, пробив у него обе палубы и крюйт-камеру и снеся мачты и стеньги. Корабль горел. Он стал медленно подниматься носом и оседать в море. Раздались крики, потом наступила тишина. И вдруг взрыв сотряс воздух. Подброшенные вверх невидимой гигантской рукой, летели люди, пушки, мачты, бочки. Кусок деревянного бруса ударил Метаксу, и он упал, теряя сознание. Последнее, что он услышал, был донёсшийся до него с верхнего мостика голос Ушакова:
      – Поднять все паруса! Полный ход вперёд!..
      «Рождество Христово» круто повернул и, сопровождаемый тремя другими русскими кораблями, со всего хода врезался в середину турецкой линии, направляясь к кораблю Али-Саида. К этому времени из экипажа «Капудание» более 400 человек было ранено и убито. Сам Али-Саид, раненный в голову, метался по открытому мостику верхней палубы, отдавая приказания, пытаясь сигналами выровнять сломанную линию турецких кораблей. Уже около четырёх часов продолжался бой. Капудан-паша Гуссейн, командовавший турецким флотом с самого начала сражения, укрылся со своим флагманским судном в гуще турецких кораблей, передав всё руководство боем Али-Саиду. И теперь Али-Саид, бледный от утомления и потери крови, охрипший от крика, сознавая неизбежность поражения, но полный ярости и гнева, решился сражаться до конца. Быстро темнело, густой туман и пороховой дым, окутавшие все корабли, мешали Али-Саиду следить за эволюциями стоявших впереди него судов. Вспышки орудийных выстрелов освещали разорванную корму, сломанные мачты, повисшие паруса, тела убитых и раненых, валявшиеся на палубе, и порой фигуру самого Али-Саида, его окровавленную чалму со сверкающим алмазным пером, бледное лицо, руки, вцепившиеся в поручни мостика.
      Вдруг алжирский адмирал услышал треск столкнувшихся кораблей. Два турецких судна, стоявшие перед ним, раздались в стороны, и между ними возник огромный корпус «Рождества Христова».
      – Огонь!.. – закричал Али-Саид. – Огонь!.. Ушак-паша идёт!.. Огонь из всех пушек!..
      Но «Капудание» мог отвечать огнём только из носовых орудий… После нескольких выстрелов он стал уходить из боя, прикрываясь другими судами.
      Сражение подходило к концу. Турецкие корабли перемешивались, спешили выйти из боя. Русские суда окружали их или перерезали им путь и, поворачиваясь бортами, били их всеми лагами.
      Стемнело. Начался шторм. Турецкие суда, оказавшиеся на ветре, одно за другим стали исчезать за горизонтом.
      Ушаков, собрав все корабли своего флота, двинулся за ними.
      На рассвете первого августа с салинга адмиральского судна увидели едва заметные мачты турецких кораблей, уходивших под ветром в Босфор.
      Ушаков решил нагнать турецкий флот и уничтожить его, даже если бы для этого пришлось войти в Босфор. Но многие русские корабли получили течь от пробоин, у других были повреждены стеньги, реи, паруса.
      У мыса Эмине флот бросил якоря и приступил к исправлению повреждений.
      Крейсера во главе с фрегатом «Святой Марк» были посланы к румелийским берегам. Они обстреляли все прибрежные селения, сожгли и потопили много неприятельских судов, четыре турецких корабля были взяты в плен, и Ушаков писал Потёмкину «..словом, при всех оных берегах таковым поражением жителям во всех местах нанесён величайший страх, ужас, уповаю, то же чувствуемо и в Константинополе».
      Турецкий флот, потерпевший страшное поражение несмотря на двойное численное превосходство, распался. Многие повреждённые корабли потонули во время ночного шторма. Оставшаяся турецкая эскадра во главе с капудан-пашой Гуссейном с трудом добралась до берегов Анатолии и Румелии. Гуссейн-паша, боясь гнева султана, не давал о себе знать.
      Алжирская эскадра, поредевшая, потерявшая большую часть личного состава, с разбитыми мачтами и порванными парусами, поздней ночью подошла к Константинополю. Али-Саид молча лежал на диване в адмиральской каюте «Капудание». Он был ранен, но более всего страдал, вспоминая все подробности своего поражения. Корабль получил большую пробоину, у него были поломаны мачты, сорваны паруса. Команда непрерывно выкачивала воду, наполнявшую трюм. Было чудом, что он дошёл до Босфора. Теперь усилия оставшихся в живых офицеров и матросов сводились к тому, чтобы его пришвартовать на рейд у летней резиденции султана – «Бешик-Таш». В это время из-за резкого поворота в подводную пробоину мощным потоком хлынула вода, корабль начал тонуть.