МЕНЯ ВЫЗЫВАЕТ МАРЛЕН

Звонок среди ночи. Я вскочил с кровати.

— Не туда! — закричала из соседней комнаты мать. — К телефону!

Я закрыл дверь, которую отворил было, и побежал к телефону.

— Завернись в одеяло, — крикнула сестра, — от окна дует!

— Да!.. Да!.. — кричал я в телефонную трубку. — Слушаю вас… Кто?.. Какой парлен?.. Ах, Марлен!.. Какая бухта?..

Я опустился на стул и начал соображать.

«Марлена я не видел два года… Наверно, зовёт меня опять на Чёрное море»…

— Скажи по буквам! — закричал я. — Тебя плохо слышно. Ты откуда? Из Севастополя… Так. Григорий… Ольга… Ласкирь… Улыбка… При чём тут улыбка? А-а, Голубая!

«Голубая бухта!»

Я вспомнил: тёплый воздух дрожит над вершинами гор… Прямо в воду опускается отвесная скала. Её поверхность вся изрыта круглыми, как оспины, отметками…

— Хорошо, я подумаю.

В трубке что-то щёлкнуло, и стало отлично слышно. Голос Марлена раздавался совсем рядом.

— Нечего думать! — сказал Марлен. — Мы начинаем работы в Голубой бухте. Очень интересно. Приедешь в Симферополь, там тебя встретят и на мотоцикле привезут к нам. Встречать будет человек в белом шлеме. Жду!

И он повесил трубку.

«Вот так раз!»

Я остался сидеть около телефона, завёрнутый в одеяло.

«Может, и верно поехать?»

Через три дня я уже слезал с поезда на перрон симферопольского вокзала.

Призывы Марлена всегда действовали на меня, как взгляд очковой змеи на мышь.

НЕУСТОЙЧИВЫЕ МОТОЦИКЛЫ

Я вышел на привокзальную площадь и первым делом стал высматривать человека в белом мотоциклетном шлеме.

Вся привокзальная площадь была полна людей в белых шлемах. Они бродили около своих мотоциклов, заводили их — трах-тах-тах! — и, размахивая руками, обсуждали какие-то свои мотоциклетные дела.

— Что тут происходит? — спросил я одного.

— Мотопробег Симферополь — Феодосия в честь праздника виноградаря! — ответил мотоциклист.

В это время какой-то человек в кожаной куртке поднял флаг, другой выстрелил из пистолета, и все мотоциклы, стреляя и взрываясь, умчались.

Последними укатили на автомашине человек с флагом и человек с пистолетом.

Площадь опустела. Остался один мотоциклист. Он стоял посреди пустой площади и держал в руке белый шлем.

Я подошёл к нему.

— Здравствуйте! — сказал я. — Меня зовут Николай. Вы от Марлена?

— Привет! — сказал он. — От Марлена. Вы когда-нибудь на заднем сиденье ездили? Не упадёте?

— Не упаду, — ответил я.

Я никогда не ездил на заднем сиденье. И вообще никогда не ездил на мотоцикле.

ПО-МОЕМУ, ВСЕ ОНИ СЛИШКОМ НЕУСТОЙЧИВЫ.

120 КИЛОМЕТРОВ В ЧАС

Я нацепил на плечи рюкзак, поставил на сиденье ящик с красками, уселся и положил руки на плечи мотоциклисту.

— Меня зовут Лёсик, — сказал он. — В детстве меня так звала мама.

Он пнул ногой свой мотоцикл, и тот затрясся. Машина ревела и подпрыгивала, как ракета перед стартом. И ещё она напоминала необъезженную лошадь.

ОНА ХОЧЕТ СБРОСИТЬ НАС.

Не успел я так подумать — мотоцикл рывком выскочил из-под меня, я шлёпнулся в пыль.

Стреляя синим дымом, Лёсик сделал по площади круг.

— Что же вы не держались? — удивился он.

Я снова уселся и вцепился Лёсику в бока.

— Не щекотите! — закричал он. — Я боюсь щекотки. Сидите спокойно. Держитесь свободно и в то же время крепко. Понятно?

Понять этого я не мог.

Я нашёл около сиденья металлическое кольцо и впился в него пальцами. Мотоцикл опять затрясся, рванулся вперёд, и мы помчались по симферопольским улицам.

НЕ СЛИШКОМ ЛИ БЫСТРО?

Я заглянул Лёсику через плечо. Стрелка спидометра дрожала около надписи «60 километров в час».

Я крикнул Лёсику.

— Да? да? — не дослушав, закричал он. — Это пока. Потом газанём!

Нас вынесло на шоссе. Мимо мелькнули последние городские дома, мотор выл ликующе и беспощадно. Стрелка дрогнула и покатилась: 100 километров в час… 120…

Я припал лицом к Лёсиковой спине. Встречный воздух стал твёрдым и упругим. Он раздувал брючины и тащил ноги назад, хлестал по лицу и расстёгивал на груди рубашку.

Я так тянул вверх кольцо, что оно должно было вот-вот вырваться. Руки онемели. Из-под ногтей сейчас выступит кровь…

ЧТО ТАМ ПОСЛЕ 120?

ВНИЗУ — ГОРЫ

Мы мчались по крымской степи. Узкие и глубокие овраги пересекали степь.

Мотоцикл затрясся мелкой дрожью: мы съехали с асфальта и затрусили по неровной каменистой тропе. Тропа повернула к оврагу, сбежала на его дно и помчалась дальше.

Стало холодно. Мотоцикл завыл и пополз еле-еле. Я высунул нос из-за Лёсикиного плеча. Овраг превратился в самое настоящее ущелье. Вверху громоздились каменные глыбы, между ними вились узкие тропинки, лилась вниз зелень кустов. Оранжевые верхушки скал горели в лучах утреннего солнца.

Странный Крым! Там, наверху, ведь степь. Ровные, как стол, распаханные тракторами поля, жёлтая, пересохшая трава, сусличий пересвист.

А У НАС, ВНИЗУ, — ГОРЫ!

ПЕЩЕРЫ

Мы проехали час, и от нашего мотоцикла пошёл пар.

— Слезаем! — сказал Лёсик и повалил машину набок.

Я едва успел спрыгнуть.

Лёсик расстегнул шлем, положил его на землю и лёг.

Сколько я ни встречал мотоциклистов, они все или сидят на машинах или лежат на земле.

НАВЕРНОЕ, ОНИ РАЗУЧИЛИСЬ СТОЯТЬ.

Лёсик вставил в зубы травинку и начал её жевать.

Я поднял голову. Прямо передо мной возвышалась удивительная скала. Это была даже не скала, а останец — остаток очень древней горы. Ветры и время сгладили её вершину, и она стала плоской. Тропа, по которой мы приехали, раздваиваясь, обтекала гору.

Верхний край был изрыт пещерами. Они опоясывали гору кольцом и смотрели во все стороны, как пустые глазницы. Некоторые дыры были правильной четырёхугольной формы. Я потянул Лёсика за штанину.

— Что это? — спросил я. — Что за пещеры?

— А? — Лёсик даже не поднял головы. — Это Эски. Я посплю пятнадцать минут. Хорошо?

ЧТО ЗНАЧИТ ЭСКИ?

Я подошёл к подножию горы.

Серые, шершавые, источенные водой и ветром камни поднялись надо мной. Они тянулись вверх и заканчивались причудливой вязью ходов.

Скала возвышалась метров на сорок. Подняться на неё было невозможно. «Что значит Эски?»

Но он спал.

Ровно через пятнадцать минут он вскочил, поднял за рога машину, пнул её, мотор заработал — трах, тах! — я едва успел вскочить на сиденье, и мы уже мчались по тряской дороге.

Свернув шею на сторону, я смотрел, как удаляется источенная дырками, как сыр, каменная громада.

Мотоцикл дёрнул. Мы пронеслись мимо огромного валуна. Он, видно, скатился с вершины останца. В боку его было пробито отверстие, похожее на дверь.

И КАМЕНЬ СТРАННЫЙ…

— Держитесь! — крикнул мне через плечо Лёсик. — Сейчас я вас тряхану!

ОХ, УЖ ЭТА ДОРОГА!

МОРЕ

Мотор выл легко и радостно. Дорога пошла вниз, ветер свистел в ушах. Я уже приловчился сидеть и не так тянул на себя кольцо.

Мы объехали высокую зелёную гору, вылетели на асфальт, промчались по нему и, сделав поворот, очутились на краю обрыва.

Лёсик едва успел затормозить.

Под колесом мотоцикла ослепительно и спокойно голубело море. Ровный ветер гнал по его поверхности едва заметные чёрные морщинки. Зелёный и оранжевый берег петлял внизу.

— Голубая бухта! — сказал Лёсик.

Я узнал её. Вот те скалы, около которых «Тригла» стояла на якоре. Где-то там грот «Машина». Там мы подняли камень с отпечатками древних животных…

На берегу бухты зеленели палатки. Около них бродили белые и красные букашки — люди.

ПАВЛОВ И ДРУГИЕ

Когда мы подъехали к палаткам, навстречу нам вышли здоровенные парни — все в трусах.

— Это вы художник? — спросил самый громадный из парней. — Я Павлов. А вашего Марлена нет.

— Как нет?

— Уехал в Севастополь за аппаратурой. Магнитофоны для записи рыб.

— Чего?

— Голосов рыб.

— Что же делать? — растерянно спросил я.

— Присматривайтесь… Давайте познакомимся. Я начальник экспедиции. Это мои помощники.

Рядом с ним стояли три парня. Один в очках и с портфелем, второй с водолазной маской в руке. Третий стоял просто так. Стоял и жевал колосок.

— Мой заместитель — Джус.

Парень в очках вежливо наклонил голову.

— Инженеры-подводники Немцев и Игнатьев.

Эти тоже закивали.

— Устраивайтесь. Ваше место в шестой палатке, третья раскладушка с краю. Миска тоже третья, за вторым столом. За питание рубль в сутки.

Между палатками желтели длинные столы из неструганых досок.

Я достал из кармана три рубля.

— А вдруг Марлен не приедет? — сказал я.

Все захохотали.

— Приедет ваш Марлен. Давайте больше.

ЕГО ЗОВУТ «САДКО»

Я отнёс вещи в палатку и вернулся к Павлову. Я хотел понять, что тут происходит.

— Что мы собираемся делать? — переспросил Павлов. — Ставить «Садко».

— Как «Садко»?

— Подводный дом. У нас экспедиция. Ваш Марлен, например, будет изучать звуки, издаваемые морскими животными.

— Ага…

К нам подошёл Лёсик.

— Мне теперь в Севастополь?

— Да, к Марлену. Не забудь заодно узнать про матрасы.

— Сделаю.

Он завёл свой мотоцикл и пулей вылетел из лагеря.

Синий хвост дыма потянулся за ним на гору.

ВСЁ ПРАВИЛЬНО. САДКО БЫЛ ГОСТЕМ МОРСКОГО ЦАРЯ…

— Мы должны научиться жить под водой, — сказал Павлов.

БЕЗ НЕГО НЕ ОБОЙТИСЬ

Вечером мы сидели на берегу, швыряли в море камни и смотрели, как они прыгают по воде.

— Если бы я был художником, — сказал Павлов, — я бы писал жизнь на больших глубинах. Помню, как-то опускался на Шикотане — остров такой в Курильской гряде. Скала — обрыв метров сорок. Опустился — ничего не видно. Включил фонарь. Поверите, даже вздрогнул! Скала, а на ней крабы. Да не простые, лиловые, а глубоководные, колючие, красного цвета. Как цветы. Зелёная вода, чёрный камень и красные крабы… Такого нигде больше не увидишь.

Он вздохнул.

— Расскажите, зачем нужен дом, — попросил я.

— «Садко»?

Но вместо «Садко» он рассказал про то, как работал один английский водолаз.

…Дело было в Северном море. Во время войны там был торпедирован английский транспорт с грузом никеля. Судно затонуло на глубине сто восемьдесят метров.

После войны эти никелевые пакеты решили поднять.

Сперва нужно было обследовать судно. Опустили водолаза. Это был отличный водолаз, который полжизни провёл, опускаясь на самые большие глубины.

Однако сто восемьдесят метров и для него было пределом.

Опускали водолаза медленно, с выдержками, всё время спрашивая, как он себя чувствует.

Водолаз достиг дна и, волоча за собой шланги, обошёл корабль кругом.

Шланги были не очень длинные — баллоны со сжатой воздушной смесью были тоже опущены на дно. Но всё равно на такой глубине, под таким страшным давлением, человек двигался очень осторожно.

Водолаз увидел, что судно развалилось на части, и никелевые пакеты разбросаны по дну.

— Самое интересное началось потом, — сказал Павлов. — Знаете, сколько времени пробыл на дне водолаз? Пятнадцать минут. А поднимали его? Никогда не угадаете. Двенадцать часов! Нужно было медленно снизить давление в лёгких и крови до нормального. Иначе кессонная болезнь или смерть.

— Знаю, — сказал я. — Если водолаза резко поднять, кровь вскипает, как газированная вода в откупоренной бутылке.

— Вот-вот. Пятнадцать минут — и двенадцать часов. Это не работа! Нужны дома. Подводные дома, давление в которых равно забортному. Водолаз должен работать и отдыхать без смены давления. Вышел из дома, вернулся, снова вышел. Ходи сколько хочешь.

Я сказал: «А-а!» Я действительно понял, зачем нужен «Садко».

— Где сейчас дом?

— Скоро будет здесь. Его буксируют по морю.

В бухте кто-то вздохнул.

— Должно быть, дельфин! — сказал Павлов. — Их тут много.

Мы помолчали.

— Для нас самое главное этим летом — наблюдения над человеком. Сколько времени он может прожить в подводном доме? Как будут работать сердце, лёгкие?.. И дельфина вы скоро увидите, его вот-вот привезут. Будем обучать, себе в помощь.

ДЕЛЬФИНА?

Это мне понравилось.

ГОЛУБАЯ БУХТА

Я брёл к скалам. К тем самым, на которых вмятины от пушечных ядер и где шумит грот «Машина».

Мои кеды тонули в чёрной гальке. Я вспомнил, как нашёл на тихоокеанском берегу раковину с жемчужиной, нагнулся и стал смотреть под ноги.

Среди чёрных, обкатанных водой голышей лежали обломки маленьких розовых раковин. Мелкие, тонкие, которыми продавцы в Севастополе обклеивают рамочки для фотографий.

Не тот берег! И вода здесь не та. И животные. В Чёрном море нет осьминогов, морских звёзд. Тут никто не ловит трепангов и не собирает колючих длинноиглых ежей.

Очень благополучное море. Ласковое и тихое…

Скалы, к которым я шёл, подступали всё ближе и ближе. Пляж сузился и превратился в тонкую полоску.

Ещё десяток шагов — и галька исчезла. Высокая скала преградила путь.

Я разделся и, придерживаясь руками за выступы, вошёл в воду. Вдоль каменной стены добрёл до поворота. Здесь каменная тропинка оборвалась, и я погрузился по шею. Оттолкнувшись от скалы, поплыл. Стена повернула, открылся входной мыс — ровный, отполированный волнами и брызгами каменный обрыв. Где-то тут должна быть «Машина».

Я прислушался. Тяжёлых вздохов, которые издавал когда-то грот, не было слышно. Оспин в каменной стене я тоже не разглядел. Должно быть, море разрушило скалу.

Я задрал голову и стал высматривать наверху, среди оползневых жёлтых пятен, то место, где когда-то сорвались и обрушились в воду плиты с отпечатками древних животных.

Я не нашёл и его.

ЗДЕСЬ ВСЕ ТАК ИЗМЕНИЛОСЬ!

Я дёрнул по-лягушачьи ногами и поплыл назад, к тому месту, где светлой горкой лежала моя одежда.

«САДКО»

Не успел я надеть штаны и майку, как из-за скалы показался чёрный обрубленный нос буксирного парохода. Потом — решётчатая стрела и, наконец, кран. Плавучий кран на четырёхугольном, похожем на ящик, основании.

Затем показался ещё один буксир. Он тащил за собой что-то белое, полупогруженное в воду, похожее на цистерну. Буксир пошёл шибче. Перед цистерной запенился и зашумел бурун.

Сперва я не понял, что тащат, но потом меня осенило:

ВЕДЬ ЭТО ДОМ!

Прыгая на одной ноге, я вылил из кед воду и побежал в лагерь.

В бухте грохотали цепи. Это становились на якоря суда. Буксир… Второй буксир… Кран.

Только дом остался свободно качаться на воде.

НЕ ДО МЕНЯ

До прихода дома мной все интересовались. Павлов, тот заговаривал по нескольку раз в день.

Теперь всё изменилось. Мимо меня пробегали, не обращая внимания. Все были заняты делом. Дом! Пришёл дом!

Между буксирами и берегом сновали шлюпки. Около плавающего дома их всё время толпилось штук пять.

Готовилось что-то серьёзное.

Всем было не до меня.

КАК ЯКОРЬ?

Все повторяли слово «якорь».

— Как с якорем?

— Якорь обещали к обеду.

— Не видно якоря?

— Ещё нет.

— А блины для якоря?

КАКИЕ ЕЩЁ БЛИНЫ?

— Якорь… Якорь… Якорь…

Я не выдержал.

— Ну, как там с якорем? — небрежно спросил я одного водолаза; тот сидел на корточках и тряпкой с вазелином протирал пружинки от акваланга.

— А?

— Я говорю: как якорь, ничего?

— Не видел, — сказал аквалангист. — Его никто ещё не видел. Сегодня должны привезти.

В это время из-за скалы выполз ещё один буксирный катер. Он вёл за собой понтон. На понтоне один на другом лежали рыжие чугунные блины. Каждый толщиной в четверть метра. Целый столб.

Под их тяжестью понтон едва не тонул.

Катер подтащил понтон к крану…

И вдруг я увидел, что из-за палатки вышел Марлен. Он был с кудрявым человеком в шортах.

— Марлен! — закричал я и кинулся к ним. — Наконец-то!

Марлен остановился и задумчиво посмотрел на меня.

— А, это ты? — сказал он. — Как якорь?

Я разозлился. Мы не виделись два года. Нашёл о чём спрашивать!

— Утонул твой якорь.

Марлен посмотрел на бухту.

— Нет, вижу, он здесь… Знакомься, это дрессировщик дельфина. Будет готовить животное.

Человек в шортах протянул мне руку:

— Рощин-второй!

Я сунул ему в ладонь два пальца.

РОЩИН-ВТОРОЙ… А ГДЕ ЖЕ ПЕРВЫЙ?

ЯКОРЬ ГОТОВ

Буксиры сгрудились в центре бухты.

Кран опустил крюк и подцепил им чугунные блины.

— Придумали же якорь! — сказал Марлен. — Тонн двадцать в нём.

Он принёс бинокль.

Кран начал медленно опускать якорь в воду.

Марлен передал бинокль мне.

Якорь был в воде уже до половины. Вот он скрылся…

С понтона поползла в воду цепь. Она ползла медленно, как змея, поблёскивая и извиваясь.

Шевельнулся дом. Он качнулся, отошёл от буксира и, вращаясь, поплыл к тому месту, где утонул якорь. Там он покружил, выпрямился и стал.

Теперь он стоял, как скрытая до половины в воде сторожевая башня. Круговой поручень опоясывал её верхушку. Над башней развевался красный флажок.

— Дом стоит. Магнитофоны для записи рыб прибыли, — сказал вечером Павлов. — Всё есть, нет только дельфина.

ДЕЛЬФИН САША

На следующий день появился и дельфин.

Его тоже доставил буксирный катер. Теперь вся Голубая бухта была забита судами.

Дельфина привезли в клетке. Вернее, притащили. Клетка плавала, привязанная к четырём резиновым, надутым до блеска баллонам. Дно её было под водой, крыша чуть поднималась и была в воздухе.

Когда катер подошёл к берегу, Марлен сразу же начал шуметь.

— Эй, на катере! — крикнул он старшине. — Как привязали клетку? Вы что, не понимаете? Зверя утопите. Ему дышать надо.

ДЕЛЬФИН — ЭТО МАЛЕНЬКИЙ КИТ. ЕМУ НУЖЕН ВОЗДУХ.

— Где сопровождающее лицо?

— Лицо укачалось. Спит, — мрачно ответил старшина. — Разбудить?

— Будите!

На палубу вышел, покачиваясь, жёлто-зелёный человек в дамской кофте.

— Вы из дельфинария? — спросил Марлен. — Сопровождающий?

Человек кивнул.

— Вы знаете, что ваш дельфин чуть не утонул?

Человек заморгал глазами и положил руку на живот. Видно, его здорово укачало.

— Н-нет.

Марлен посмотрел на него свирепым взглядом.

— Почему вы в дамской кофте? — спросил он. — Как зовут вашего дельфина? Чем вы думаете его кормить?

— Саша.

Это было всё, что смог сказать человек. Он положил на живот вторую руку и полез назад в каюту.

— Где он ухитрился укачаться? — возмутился Марлен. — На море ведь штиль.

— Почему дамская кофта? — сказал, подумав, старшина. — Его жена провожала. Она была в мужском пиджаке. Перепутали, видно. Не шумите. Дельфина звать Саша. Кормить его надо рыбой. Он мороженую ест.

Старшина объяснил это и пошёл на корму — проследить, чтобы клетку побыстрее вели к берегу.

Тогда из каюты снова высунулся жёлто-зелёный. В руке он держал бумажку.

— Распишитесь в получении, — хмуро сказал он. — А то мне не отчитаться. Зверь — он знаете сколько стоит! Вот тут и тут… Два раза.

Он глотнул слюну и, взяв у Марлена бумажку, исчез.

МОРСКИЕ КАНАРЕЙКИ И БОЛТУНЫ

Как-то я спросил Марлена:

— Что же ты собираешься записывать?

Он не ответил, отвёл меня в палатку и достал из чемодана кассету с тонкой магнитофонной лентой.

— Вот. Один человек привёз, — сказал Марлен. — Из полярной экспедиции.

Он включил магнитофон.

Под низкими сводами палатки послышались удивительные звуки.

Сначала звенели колокольчики. Они звенели тихо и мелодично: тень-тень!..

Потом послышался шорох и скрип, как будто волокут по полу мешок с битым стеклом. Потом опять: тень-тень!..

Затем магнитофон замолчал. Началась новая запись. Кто-то чирикал и посвистывал. Весело так: «Свись-свись!» Помолчит, послушает себя и опять: «Свись-свись!» Похоже на канарейку, только резче и солиднее. Сперва один голос, потом второй. Первый: «Свись!» А второй ему отвечает: «Свись-свись!»

МОЖЕТ БЫТЬ, ПИНГВИНЫ?

Третья запись была совсем непонятная.

Кто-то скрипел.

Сначала он молчал, потом как заскрипит: «Згрр-ррр-ррр… рр… р…» Поскрипел и снова замолчал. И вдруг как забормочет: «Бла-бла-бла!..» Сперва один голос, потом несколько. Галдят, как на базаре.

— Что это? — спросил я, когда запись кончилась.

— Отгадай.

— Первая запись — битое стекло, — сказал я. — Вторая — пингвины. Третья — восточный базар. Угадал?

Марлен заулыбался:

— И не гадай. Все записи сделаны под водой. Первая — торошение льда. Льдина наползает на льдину. Звенит лёд. Вторая — запись голосов белух, полярных китов. После этой записи их прозвали морскими канарейками. А третья — сам не знаю кто. Охотится кто-то из подводных хищников. Может быть, кашалот, может быть, дельфин. Скрип — это сигнал, с помощью которого он обнаруживает добычу. Поскрипел и замолчал: слушает, с какой стороны придёт эхо. А вот кто там бормотал — и вовсе тайна. Эти существа назвали морскими болтунами. Звуки записывают, а кто их издаёт, не знают. Вот почему мы будем записывать рыб в вольере. Там, по крайней мере, видно.

— Морские болтуны! — сказал я. — Не киты?

Марлен пожал плечами.

— Думаю проверить ещё одно интересное сообщение, — сказал он. — Утверждают, что испуганная или гибнущая рыба в момент опасности издаёт крик. Конечно, не слышный для нашего уха. Этот крик слышат её товарки. Для них это сигнал: берегись — хищник!

— Да, вот тебе и мир безмолвия!

Марлен кивнул.

— А наш дельфин? — спросил я.

— Что дельфин?

— Его ты записывать будешь?

— Если хватит времени… Думаю на будущий год устроить акустический полигон. Два гидрофона и телевизионная камера. Сижу на берегу, записываю звуки и вижу, кто их издаёт. Мечта!.. Ты к дельфину ходишь?

— Ещё бы!

В ЗАГОРОДКЕ

Каждое утро я ходил к дельфину.

Около берега был отгорожен сетью кусок бухты. Туда поставили клетку.

Я приходил, усаживался на берегу и смотрел, что делает Саша.

Обычно он неторопливо плавал взад-вперёд. Доплывёт до стенки, повернётся и, не всплывая, поплыл обратно. По пути вынырнет, раскроет дыхало — пых! — вырвался вверх белый фонтанчик брызг. Дыхало захлопнулось, дельфин — дальше.

Иногда Саша начинал плавать кругами. Тогда он набирал скорость и, как серая молния, мчался вдоль загородки. Он доплывал до угла, делал еле заметное движение хвостом и, описав дугу, опять летел вдоль сети. При этом он кренился, как самолёт.

Когда ему надоедало носиться, он подплывал к берегу и внимательно смотрел из-под воды на меня, на палатки, на горы. Поперёк Сашиной морды тянулся белый шрам.

Дельфин смотрел на меня и усмехался.

В руках у меня был альбом. Толстым угольным карандашом я пытался нарисовать его усмешку.

РОЩИН-ВТОРОЙ

Приходил дрессировщик.

— Рощин-второй! — каждый раз называл он себя и протягивал мне руку.

— Почему второй? — не выдержал наконец я.

— Рощин-первый был мой отец. Он работал с морскими свинками. От отца я унаследовал страсть к морским животным.

…В детстве мы с сестрой Зиной держали дома двух свинок. Они были чуть побольше крыс, пятнистые и прожорливые, всё время ели, шевеля розовыми плюшевыми носами и едва слышно похрюкивая.

ИНТЕРЕСНО, ЧТО МОГУТ ДЕЛАТЬ МОРСКИЕ СВИНКИ В ЦИРКЕ?

НЕ МОГУТ ЖЕ ОНИ ПРЫГАТЬ ЧЕРЕЗ ОБРУЧ!

— Какая у вас программа дрессировки?

— Большая. В задании, которое я получил от Павлова, написано: научить дельфина доставлять в подводный дом письма и газеты, научить приносить работающему под водой человеку инструменты, научить отыскивать заблудившихся под водой аквалангистов.

— Ого!

Я с уважением посмотрел на Рощина.

ВОТ ТЕБЕ И ВТОРОЙ!

ПОПРОБУЙ ЕЩЕ РАЗ

Каждый день Рощин с дельфином начинали с разучивания прыжка.

— С азов! С азов! — говорил Рощин, надевал резиновые сапоги, вешал через плечо сумку с мороженой рыбой и, войдя в загородку, стучал ладонью по воде.

Саша подплывал к нему и, высунув из воды голубую морду, ждал.

Рощин хлопал его по макушке, доставал из сумки рыбёшку и протягивал её Саше. Дельфин глотал рыбу и начинал щёлкать челюстями.

— Ещё? Нет, нет. Сначала работать.

Рощин доставал из кармана милицейский свисток. Услышав трель, Саша от восторга переворачивался и начинал носиться вдоль загородки.

Тогда Рощин брал палку и, подняв её над водой, ждал. Он ждал, когда Саша наконец подплывёт и прыгнет через неё.

Я никогда не видел, как дрессируют животных. Я сидел на берегу, смотрел на Рощина и удивлялся.

Рощин стоит по колено в воде. В одной руке у него палка, в другой — рыба. Свисток!

Саша подныривает под палку и выхватывает из рук Рощина рыбу.

— Ну что ты делаешь? — говорит Рощин и достаёт из сумки новую рыбёшку. — Ещё раз. Попробуй ещё раз.

Дельфин подплывает и снова крадёт рыбу.

— Что за животное! — жалуется Рощин. — Не понимает русского языка!

Он снова лезет в сумку.

— Саша, сюда!

Саша вертится по одну сторону палки, Рощин размахивает рыбой по другую.

Рощин замёрз и чихает: «Ап-чхи!» Чихая, он закрывает глаза.

Саша делает короткий бросок, и третья рыба исчезает в его пасти.

— Негодяй! — кричит Рощин. — Ты будешь прыгать или нет?

Я по-прежнему сижу на песке и смотрю, как Саша отнимает у Рощина рыбу.

ДА! ДРЕССИРОВЩИКУ НАДО ИМЕТЬ ЖЕЛЕЗНЫЕ НЕРВЫ…

ДОЖДЬ

С севера из-за гор наползли тучи. Погода испортилась. Пошёл дождь. Сперва мелкий, робкий. Дождинки, упав на тёплую землю, тотчас высыхали.

Потом облака стали плотными, серыми и опустились к самой воде. По палаткам забарабанили крупные капли.

Дождь шёл час… два… сутки. Тоскливо стало в палаточном городке.

Мы собрались в палатке номер один — на командном пункте; сидели кто на чём и рассказывали друг другу разные морские истории.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ — ПРО ЗАТОНУВШИЙ КОРАБЛЬ

— Где-то в бухте, — рассказал Немцев, — здесь лежит затонувший корабль…

Корабль лежал ещё с Крымской войны. Тогда английские, французские и турецкие войска окружили Севастополь. Около чёрных балаклавских скал и оранжевых берегов Херсонеса дымили их пароходы.

Чтобы не пустить врага в Севастопольскую бухту, русские моряки собрали свой парусный флот, открыли кингстоны у кораблей, и парусники один за другим легли на дно между входными равелинами порта.

Частокол мачт вознёсся над стылой, холодной водой.

В эти зимние дни 1854 года на обнажённые скалы Крыма то и дело налетали штормы. Однажды в Голубой бухте укрылся английский пароход. Он спрятался в бухте от западного ветра и стал на якорь. Ночью ветер переменился. Он подул с юга и обрушил на мелкую, открытую с моря бухту неистовство воды и воздуха. От рёва волн колебались и дрожали скалы. Тонкая водяная пыль поднялась в воздух, смешалась с темнотой и скрыла от моряков берег.

Якорь пополз. Корабль отдал второй. Этот лёг неудачно и тоже не смог удержать пароход на месте. Грохот волн становился всё сильнее.

Капитан-англичанин приказал расклепать обе якорь-цепи и пустить машину на полный ход. Корабль сделал поворот и пошёл вдоль берега. Но выйти в море он не сумел. Длинная, увенчанная белым гребнем гороподобная волна возникла из темноты и швырнула пароход на скалу. Грохот железа смешался с воплями людей.

Из команды английского парохода спасся лишь один человек. Он долго лежал в госпитале, не приходя в себя. Когда разум вернулся к нему, он рассказал печальную историю этой стоянки.

Воспоминания этого человека вошли в книгу о войне, изданную в Лондоне…

Когда Немцев рассказал эту историю, я спросил:

— Где же этот корабль лежит?

Немцев пожал плечами.

— Где-то тут.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ — ПРО ОСЬМИНОГА

Потом в разговор вмешался Рощин.

Он сказал, что, как ему кажется, разговоры о способностях дельфинов преувеличены.

— Саша не оправдывает моих надежд, — сказал он. — За это время даже кошка научилась бы гораздо большему.

Тогда не выдержал Джус. Он сказал, что способности дельфинов вне сомнений. Он сам, работая во Владивостоке, видел пример удивительной сообразительности такого, казалось бы, простого морского существа, как осьминог.

Однажды учёные поставили опыт. Они посадили в аквариум осьминога и несколько дней морили его голодом. Потом осьминога стали кормить: ему бросали в аквариум по небольшому крабу. Но прежде чем бросить, осьминогу показывали железную табличку с нарисованной фигурой. Если показывали круг, то краба бросали, а если треугольник, то осьминог не только оставался без пищи, но получал ещё и удар электрическим током.

Опыт продолжался долго, и мало-помалу осьминог стал понимать: когда он видел круг, то выползал из-под камня и нетерпеливо распускал и свивал щупальца — ждал краба, а когда видел треугольник, забивался под камень ещё глубже.

Потом осьминога поместили обратно в большой аквариум к рыбам и актиниям.

Следующий день был выходным, и в лабораторию, где стоял аквариум, двое суток никто не заглядывал.

Когда в понедельник люди пришли на работу, они всплеснули руками…

Весь коридор был залит водой. Под дверью стояли лужи. Открыли дверь. Аквариум пуст, пробка в дне вытащена. На дне лежали мёртвые рыбы. Рядом валялись почерневшие, сморщенные актинии.

Погиб и осьминог.

Ему удалось выбраться из аквариума, он дотащился до стола, на котором стоял второй аквариум, но забраться на стол у него не хватило сил.

Учёные стали ломать себе головы: зачем понадобилось осьминогу открывать пробку?

— Знаете, — сказал неожиданно один из них, — кажется, догадался. Ведь пробка, если смотреть на неё сверху, похожа на круг. Осьминог, вероятно, смотрел на неё и всё ждал, когда появится краб. А потом решил поискать его за пробкой…

— Да что говорить, — закончил Джус, — морские львы выступали десятки лет в цирках, и никто не удивлялся, а теперь, как узнаем что-нибудь новое о морских животных, так ахаем! Ваш Саша не глупей самой умной собаки, только к нему надо иметь подход.

— Какой ещё подход? — пробормотал Рощин.

САША, РОЩИН, МАРЛЕН

Когда дождь кончился, Марлен сказал, что он хочет посмотреть, чему научил Рощин дельфина.

— Пожалуйста! — согласился дрессировщик. — Обучение несколько затянулось, но я считаю — в целом оно успешно.

Вместе с Марленом и Павловым к загородке пришёл и я.

Рощин опять надел сапоги и полез в воду. В одной руке у него была палка, в другой — свисток.

Он свистнул. По свистку Саша должен подплывать к человеку.

Дельфин и не думал это сделать. От отплыл в дальний угол и стал шумно дышать: пых! пых!

— Почему он не плывёт к вам? — спросил Марлен.

Рощин свистнул ещё раз.

— Упрямое животное, — сказал он.

Пых! Пых!

Тогда Рощин полез ещё глубже. Он хотел выгнать Сашу палкой из угла, но не рассчитал, вода хлынула ему в сапоги.

Рощин уронил палку и вышел на берег. Тогда Саша двинулся с места, разогнался и перепрыгнул через палку.

— Та-ак… Что он умеет делать ещё? — спросил Марлен.

Рощин сел. Потоки воды вылились из его сапог.

— Снимите сапоги. Может быть, они мешают вам работать с дельфином?

Рощин застонал.

— Попробуйте так.

Рощин послушно вошёл в воду босиком.

Он стоял по пояс в воде и свистел. Саша плавал вокруг.

— Негодяй! — кричал Рощин. — Ты будешь прыгать или нет?

Он побросал дельфину всю рыбу. Саша рыбу съел, но делать ничего не стал.

— Вы устали свистеть, — сказал Марлен. — Даю вам ещё неделю. Если через неделю дельфин не будет вас слушаться, дрессировку прекратим, а вы уедете.

Он повернулся и пошёл прочь.

Мы с Павловым побрели следом.

— Странно, — сказал Павлов. — Я видел в кино океанариум: дельфины прыгают через обруч, играют в кегли, бросают баскетбольный мяч в кольцо.

— При чём тут океанариум? — сказал, оборачиваясь, Марлен. — Каждый дельфин-афалина легко поддаётся дрессировке. Это факт.

— В книжках всё просто, — примирительно сказал я. — Попробуй повозись… Скажи лучше мне, что такое Эски? Я давно хотел тебя спросить, да забывал.

Марлен остановился.

— Ага, — сказал он, — и ты узнал, что на свете существует Эски? Эски Кермен — это удивительное место. Как только выпадет свободный день, пойдём туда.

Нас догнал Рощин-второй. На плече он нёс палку. На ней висели резиновые сапоги. Синие капли, как слёзы, падали с них на песок.

— Я думаю, за неделю вы всё-таки кое-что успеете сделать, — сказал Марлен. — Не может быть, чтобы не успели. Говорят, вы выступали в цирке с морскими львами?

Рощин неопределённо кивнул.

Он раскланялся с нами и пошёл к себе в палатку.

— С морскими свинками, вот с кем, — сказал я. — И то не он сам, а его отец, Рощин-первый.

ЭТО ЕЩЁ ЧТО ТАКОЕ?

Из Севастополя приехал Немцев и привёз матрасы. Замечательные матрасы для подводного дома, из поролона, с приборчиками для поглощения влаги. На таких матрасах акванавты будут не отдыхать, а блаженствовать.

Так сказал Немцев.

Посмотреть, как их будут распаковывать, собрались все.

Каждый матрас был запечатан в пакет.

Три пёстрых пакета лежали у ног начальника экспедиции. Павлов достал перочинный нож и с хрустом вскрыл первый. Из пакета послышался писк.

Павлов вздрогнул.

— По-моему, там кто-то сидит, — сказал Марлен. Он с любопытством смотрел, как Павлов осторожно сдирает с матраса разноцветную бумагу.

Матрас развернулся, как удав, и лёг на песок.

Посреди матраса сидел и ошарашенно смотрел на нас котёнок.

— Это ещё что такое? — спросил Павлов.

— Может быть, его положили против мышей? В каждый матрас по коту.

Это сказал я.

Павлов удивлённо посмотрел на меня. Он вспорол оставшиеся два пакета, и гибкие блестящие матрасы выползли из них на свет.

Котов в них не было.

— Как же ты сюда попала, киса? — пробормотал Немцев и взял котёнка на руки.

— Случайно завернули, — сказал Павлов. — Улёгся, дурак, на матрас, и всё. Лёсик, поедешь в Севастополь — отвези.

— Кот пригодится, — неожиданно сказал Марлен. — Я включаю его в программу биологических исследований.

Павлов пожал плечами.

— Дело ваше.

Он нагнулся над матрасами и стал щупать их. Он искал приборчики для поглощения влаги.

Немцев сказал:

— Есть предложение — придумать котёнку имя. Что, если… Садко?

— Громко.

— Машка?

— Это же кот.

— Черномор, — сказал Джус.

— Мрачно.

— Мальчик.

— Ерундой занимаетесь, — сказал Павлов. Он наконец нащупал приборчики.

Немцев вздохнул:

— Ни одной свежей мысли. Приходится оставить «кис-кис».

ПОРТФЕЛЬ

Я уже давно заметил, что Джус повсюду таскает с собой портфель.

Как-то я не выдержал и спросил:

— Можно задать вам глупый вопрос? Почему вы всюду ходите с портфелем?

Он не обиделся:

— Да, понимаете, привык. Потом, все бумаги с собой. Как придёт что-нибудь в голову, сразу на карандаш. Я ведь конструктор, проектировал дом. А что? Очень смешно?

— Да нет.

Мы сидели у палатки. Над вершинами гор тянулись серые облачные нити.

— Ночью я видел вокруг луны светлое кольцо, — сказал Джус. — Погода испортится. Замечаете, уж не так печёт?

Он присел на корточки, раскрыл портфель и вытащил из него пачку бумаг.

— Вот наш следующий дом. Он, вероятно, больше не будет называться «Садко». Видите, совершенно другой: большой, похожий на тарелку. Его легко можно будет переводить с места на место. И глубину он сможет менять сам. Это черновые наброски.

Я взял в руки листки. На них были не успевшие ещё родиться чертежи. Они словно проклёвывались из листков. В каждом только угадывалось — будет то-то…

— Дом будет плавать, а палаточный городок? — спросил я.

— Будет подвижная береговая база. На автомашинах. Это идея Павлова.

Джус стал собирать листки.

Из-за скал показались серые ватные облачка. Они стремительно двигались.

Над вершиной хребта стало расти облако, похожее на наковальню. Оно клубилось, наливалось чернью и не предвещало ничего хорошего.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

В бухте плясали острые волны. Они выскакивали то тут, то там. На вершине каждой вспыхивал белый хохол, и волна падала.

— Толчея! — сказал Марлен.

Мы стояли с ним на берегу и смотрели на бухту. Катера, буксиры, кран сгрудились посредине. В стороне виднелась из воды макушка «Садко».

Ветер дул порывами. Наши плащи трещали и развевались.

Раскачивалась сеть, за которой стояла клетка дельфина.

— Ну и погодка! — сказал Марлен. — А что, если узнать, на сколько дней обещают ветер?

Он сходил в первую палатку, вернулся и, улыбаясь, сказал:

— Двое суток, самое меньшее. Работ не будет. Тебе повезло: мы сейчас же идём на Эски Кермен. У меня есть одноместная палатка. Захвати еду!

ЛЕГКИЙ ПОДЪЁМ

Мы шли по дороге. Впереди Марлен, за ним я. Когда вышли из лагеря, Марлен сказал:

— Тут недалеко. Сначала долиной, а потом лёгкий подъём.

Мы шли долиной уже третий час. Покатые склоны, засаженные кукурузой. В ней домики. Пыльные собаки, привязанные у ворот. Они провожали нас добрыми взглядами.

— Что же такое Эски Кермен? — спросил я.

— Кермен — это крепость, а Эски — это Эски.

Больше Марлен ничего не сказал. Он тащил большой тюк с палаткой.

Дождь то моросил, то переставал.

Мало-помалу дома и кукуруза исчезли. Долина сузилась. По сторонам её поднялись белые, обточенные дождём и ветром скалы.

Марлен сошёл с дороги на тропу. Она повела нас вверх, взобралась по склону и начала виться едва приметной ниточкой около скал. Потом исчезла в расселине.

С меня градом катил пот.

— Может, посидим? — предложил я.

Марлен упрямо шагал вперёд. Огромный рюкзак подпрыгивал на его спине.

— Сейчас выйдем на плоскогорье. — Марлен остановился. Он стоял, широко расставив ноги, и отдувался. — Спустимся, и будет Эски. Мы сократили путь ровно в два раза. По дороге идти — день.

Холодный ветер подхватил нас и потащил с тропы. Сухие колючки с лёту ударяли в лицо. Редкие капли, кувыркаясь, летели у самой земли.

Сгибаясь в три погибели, мы шли вперёд. Тропинка, пробитая в жёсткой траве, вывела нас к обрыву. Внизу было дно ущелья, белая дорога, впереди — вытянутая в длину, вся в дырках причудливая скала, похожая на корабль.

ЭСКИ!

ГОРОД НА СКАЛАХ

Выпуклые лобастые камни Эски нависли над нами. Они были выдолблены изнутри и светились, пустые, как черепа.

Окна-глазницы смотрели вниз.

— Эти казематы защищали вход в город, — сказал Марлен. — Будь мы врагами, получили бы уже по сотне стрел.

Мы пошли по гладкой известковой плите. Деревянные колёса арб выбили в ней две колеи. Посредине, где ступали копыта лошадей, вилась щербатая тропка.

Дорога сделала крутой поворот, мы очутились в узком проходе между двух скал.

— Городские ворота. Справа — часовня, слева — комната стражи.

Я заглянул в помещения. Они тоже были высечены в скале. Хрупкие, тонкие стены местами были пробиты насквозь. Розовый свет наполнял их. Над полом курилась белая пыль.

Пройдя ворота, мы очутились на вершине горы. Она была плоской, поросла редкими деревьями и кустами кизила. Багряные ягоды светились в траве. Среди кустов зияли чёрные провалы подземных ходов.

Испуганные цикады, оборвав пение, замолкали при звуке наших шагов.

Нигде ни следа домов.

— Значит, жители обитали в пещерах? — спросил я.

Марлен покачал головой.

— Нет. Здесь было много домов, но шесть столетий назад татары во время нашествия сожгли их. Когда-то здесь был настоящий город.

На поляне, продуваемой ветром, у края обрыва, мы поставили палатку.

Внизу под нами белел валун с чёрным отверстием в боку. Тот самый, мимо которого промчал меня Лёсик.

Я показал на него Марлену.

— Это часовня, — сказал он. — Люди Эски так привыкли резать камни, что, когда им понадобилась часовня, они выдолбили её внутри упавшего с горы валуна. Между прочим, первыми русскими, которые увидели Эски, были солдаты Суворова. Они пришли сюда во время русско-турецкой войны.

Я принёс воды, разложил костёр и вскипятил чай.

Облака разошлись. Тусклое солнце двигалось к закату. Прозрачные тени ползли по скалам Эски.

Я лежал на куске брезента, закинув руки за голову, слушал звон цикад и думал о погибшем городе. Мне слышался топот коней и мерный скрип возков. Перекликались на каменных башнях часовые, и безмолвные женщины с кувшинами на головах, как тени, проходили мимо, звеня медными украшениями.

Ещё я представил себе колонну усталых солдат на отдыхе. Прижимая к груди ружья, солдаты удивлённо смотрели вверх. Причудливая плоская гора поднималась над биваком. Серые известковые скалы были усеяны бойницами, узкие ходы вели внутрь.

Скалы просвечивали насквозь.

«Пещерный город!» — сказал старый солдат…

— Ты здорово устал, — донёсся до меня голос Марлена. — Полежи, я пойду поснимаю.

Он взял фотоаппарат и ушёл, я закрыл глаза.

Когда Марлен разбудил меня, была уже ночь. Мы забрались в тесную, узкую палатку и легли бок о бок.

Звон цикад, от которого сотрясалась скала, было последнее, что я услышал в тот день.

КТО ВИНОВАТ?

Мы вернулись в Голубую бухту.

На берегу у дельфиньей загородки стояли водолазы и что-то горячо обсуждали.

Мы подошли к ним.

— Что случилось? — спросил Марлен.

— Как что? — возмутился Павлов. — Уж вам-то надобно знать. Вы отвечаете за биологию. Дельфин — по вашей части. Саша пропал — вот что!

— К-как?

Мы уставились на загородку. Вода в ней была совершенно спокойна. Мы смотрели минуты три. Чёрная спина ни разу не показалась.

«Как же он мог уйти?»

— Волны сдвинули с места сеть. Её надо было проверять каждый день.

Около воды стоял Рощин-второй. Он стоял вытаращив глаза и смотрел на море, словно ждал: вот-вот появится Саша.

— Дельфин — инвентарное имущество, переданное этому человеку, — холодно сказал Марлен. — Этот человек отвечает за пропажу и срыв опыта.

Рощин продолжал смотреть на море.

— Обидно, — сказал Павлов. — Но что сделаешь? Будем работать без дельфина. Ладно. Всё равно у вас ничего не получалось.

Рощин скорбно посмотрел на него:

— Почему? Он уже узнавал меня.

— А вы — его, — сказал Марлен. — Больше вы не нужны. Завтра можете уезжать.

Рощин чуть не заплакал. Он хотел возразить, но только издал горлом непонятный звук: кх-кх-хх…

МАРЛЕН НЕ ПРАВ: НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ТАКИМ ЖЕСТОКИМ.

— Хватит о дельфине, — сказал Павлов. — Завтра приезжают корреспонденты, а через два дня начинаем погружение. Может быть, наш художник возьмёт на себя общение с прессой? Как-никак вы родственные души, служители искусств.

Он посмотрел на меня.

Я смутился и сказал:

— Я что… Я с удовольствием.

НЕ ТЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ!

Они приехали на следующий день.

Ждали не только из газет — из кинохроники тоже, но приехали одни газетчики. Двое мужчин и женщина.

Один мужчина был маленький и лысый. Он представлял молодёжную газету и всё время прятался в тень, закрывал голову от солнца. Второй был весёлый и толстый. Его прислала областная газета. Этот всё время бродил по лагерю и рассказывал смешные случаи, которые бывают с работниками печати.

Женщина носила огромную шляпу и чёрные очки. Она ходила следом за толстым мужчиной, ждала, что он расскажет, и говорила:

— А вы злой! — и легонько ударяла его по руке.

— Не те корреспонденты! — сказал Павлов. Он отвёл меня за палатку и стал чесать подбородок. Я уже заметил: он всегда чешет подбородок, когда чем-нибудь озадачен. — Нам бы кино. Как же так: ставим подводный дом, а кино нет? Надо найти оператора. Придётся самому ехать… Вы тут общайтесь с ними, общайтесь.

И он уехал.

ЧЕЛОВЕК И СЛОН

Я разговорился с корреспондентом. С тем, толстым, что рассказывал смешные случаи.

— Хотите, — сказал он, — расскажу, как я не написал свою лучшую статью?

— Давайте.

— Дело было в Ленинграде. Я тогда ещё учился на журналиста. Раз меня вызывают и говорят: «Вот первое задание. В университете есть студент, который написал очень ценную работу про слонов. Найдите его и напишите о нём статью». Иду, узнаю — есть такой. Получаю адрес, вечером являюсь. Он дома. Маленькая комнатка, в углу что-то прикрытое простынёй. Разговорились.

Действительно, студент написал работу: «Особенности скелета слона».

«Вот, — говорит, — в углу кости. Слон».

«Откуда вы его взяли?» — спрашиваю.

«Выкопал».

«Где?»

«Тут, в Ленинграде».

Я решил, что парень врёт или сумасшедший. Обиделся и ушёл. Так статьи и не написал. А потом узнал: чистая правда. Только послушайте, какая история.

До войны в Ленинграде был слон. Очень знаменитый слон, вернее, слониха — Бетти. А этот парень был юннатом и часто ходил в зоопарк. Можно сказать, они с Бетти были знакомы. Когда настала война, парня забрали на фронт. А Бетти убило шальной бомбой. Её тело разделили на части и закопали на территории зоопарка. Война кончилась, парень стал учиться. На старшем курсе он стал писать работу о слонах. А о судьбе Бетти он знал. Получил разрешение директора зоопарка, достал лопату и давай копать. Перекопал весь зоопарк. Два месяца искал. И что вы думаете? Собрал весь скелет. Описал его, получилась блестящая работа. Недавно встретил его фамилию в журнале — Вадим Евгеньевич Гарутт. Крупнейший специалист по слонам. Вот так. А я о нём не написал. Смешно?

Я покачал головой.

— Не очень. Даже наоборот — печальная история. Человек и слон… Как вам вообще пишется?

— Так себе. Плохо начинаю. Иной раз интереснейший факт, замечательные люди, а начну писать — скукота. Для меня самое трудное — начало придумать, зацепку. А для вас?

Я вздохнул:

— Конечно, зацепку. Поверить в свои силы ещё нужно. Обязательно…

РИСУНКИ

Я мало рисовал. Мне казалось: ну что рисовать?

Дельфин удрал. Осьминоги и трепанги в Чёрном море не водятся. Рыб в бухте?

Я взял альбом, сел под скалой и нарисовал по памяти всё, что случилось в эти дни.

Я нарисовал, как буксиры тащат огромный кран с наклонной стрелой. Как плавает посреди бухты на боку «Садко».

Нарисовал похожие на пчелиные соты известковые стены Эски Кермена, выдолбленные изнутри скалы, и чёрные входы в подземелья среди зелёных кустов кизила.

Ещё я нарисовал Рощина-второго. Он стоял на берегу моря и тоскливо всматривался из-под руки в даль. Он ждал, не вернётся ли дельфин.

ДАВНЕНЬКО Я НЕ РИСОВАЛ ЧЕЛОВЕКА!

Когда я кончил рисовать Рощина, около скалы появилась женщина-корреспондент. На руках у неё была кошка.

— Вот, нашла на берегу, — сказала она. — Это ваш кот? Лагерный? Чуть не утонул.

— Наш, — ответил я. — Только кошки не тонут, они боятся воды. Отнесите Немцову, это его кот.

И женщина ушла.

ВЕРНУЛСЯ ПАВЛОВ

Всё было готово к постановке дома. Не было только Павлова.

— Везёт! Везёт! — раздалось однажды около нашей палатки.

Мы с Марленом выскочили наружу. Мимо нас пробегали полуголые водолазы.

— Кто везёт? — спросил Марлен.

— Павлов! Оператора! Бежим!

Мы побежали.

По дороге спускался к бухте грузовой «газик». За ним тянулось жёлтое облако пыли. «Газик» доехал до палаток и остановился. Из кабины вылез Павлов.

— Пожалуйста. Прошу вас! — сказал он.

Показался человек. Он лез спиной вперёд и тащил за собой жёлтые кожаные сумки.

— Знакомьтесь, — сказал, обращаясь ко всем, Павлов, — кинооператор Центральной студии. Будет работать у нас.

Человек повернулся, и я ахнул. Тот самый киношник, который снимал Телеева с осьминогом! Мой Главный киношник.

Я толкнул Марлена в бок.

— Помнишь? — спросил я его шёпотом. — Шхуна. Взрыв мины. Рыбы под водой… Это ведь тот самый!

— Ага.

МАРЛЕНА НИЧЕМ НЕ УДИВИШЬ!

— Где мне располагаться? — спросил Главный киношник.

— В палатке, вместе с художником.

Павлов подтолкнул меня:

— Вот он.

— А мы знакомы, — сказал Главный киношник. — Я очень хорошо помню вас по Тихому океану. Вы ещё советовали мне изменить сценарий.

— Да, это я.

Я помог ему перенести сумки в палатку.

— И я вас тоже знаю, — сказал Главному киношнику Марлен. — Помните, вы снимали фильм — взрыв мины под водой? Тут, на Чёрном море.

— Я много что снимал, — устало сказал киношник, и я вдруг увидел, что он здорово постарел. — Может быть, и был взрыв мины.

— Вы всё ещё снимаете морских животных? И бываете часто за границей?

— Как вам сказать… В общем, нет. Бросили на «Фитиль». Знаете, такие сатирические фильмы. Бичую недостатки.

— А-а-а…

ВОТ ОН УЖЕ И НЕ ГЛАВНЫЙ!

Я решил называть его для себя теперь просто Киношником.

— А почему вы тогда здесь? Тут нет никаких недостатков.

— Попробую тряхнуть стариной: снять документальную ленту. У вас тут надолго затянется?

— Экспедиция рассчитана на месяц. Но дом поставят завтра-послезавтра.

Киношник сел на раскладушку и стал расшнуровывать ботинки. Ботинки у него были отличные — прессованная подошва с шипами и медные блямбы вместо пистонов.

И носки хорошие. И костюм.

ТОЛЬКО САМ ОН ПОПЛОШАЛ.

ДЕСЯТЬ МЕТРОВ И ВОЛЬЕР

Прежде чем погрузить дом, опустили вольер.

Это было громадное круглое сооружение вроде циркового шатра. Большой сетчатый цилиндр. Его поддерживали на воде пустые бочки. Бочки затопили, и вольер погрузился.

Можно было начинать постановку дома.

Мы собрались у лебёдки. Она стояла под навесом на берегу и была похожа на горбатого рыжего медведя. Наступил торжественный момент.

Павлов подумал и сказал:

— Пошёл!

Мне казалось, что он должен сказать по случаю первого погружения дома речь. Или разбить о лебёдку бутылку, как это делают при спуске корабля.

Но он просто сказал: «Пошёл!»

Завыли электромоторы, скрипнули шестерни. Лебёдка ожила. Скрипнул и двинулся с места канат.

Я стоял метрах в десяти от него и смотрел, как он натягивается, ползёт, исчезает внутри лебёдки. Она поглощала его. Большой барабан, вращаясь, наматывал канат виток за витком.

Дом посреди бухты подрагивал, оседал. Вода уже лизала площадку с поручнем.

«Садко» тонул.

Наконец исчезли выпуклая верхушка дома, площадка…

Когда «Садко» скрылся, на поверхность выскочило много пузырей. Вода закипела. Белое пенное пятно постояло несколько минут и растаяло.

Лебёдка застучала быстрее.

Канат, который выходил из воды и полз к лебёдке, нёс по воздуху красный лоскут. Это была метка. Когда она подойдёт к лебёдке, будет «Стоп!». Глубина, которой достигнет дом, будет ровно десять метров.

— Стоп!

Красный лоскут остановился.

— Готово! — сказал Павлов.

С одного из буксиров спустили шлюпку. Она подошла к месту, где погрузился дом, повертелась и направилась к берегу. В шлюпке сидел Игнатьев.

— Пузырей нет! — сказал он. — Всё в порядке.

АКВАНАВТЫ

Мы провожали в дом первых акванавтов — Джуса и Марлена.

Я очень удивился, когда Марлен стал готовить акваланг.

— Ты чего? — спросил я.

— В дом.

— Жить?

— Жить.

Я обиделся:

— Почему ты мне раньше не сказал?

— Ты ведь читал план испытаний.

— Нет.

Как-то Марлен дал мне тоненькую книжечку в розовом картонном переплёте. Она так и называлась: "Эксперимент «Садко». Но я, вместо того чтобы прочесть, сунул её под подушку.

Мы уходили тогда на Эски Кермен.

— Между прочим, — сказал Марлен, проверяя замок у своего акваланга, — там есть и твоя фамилия. Вернее, ты без фамилии. Там сказано — деятели искусств.

Я сунул руку под подушку и достал книжечку.

И верно: «Первый этап. Глубина 10 метров. Экипаж — Марлен, Джус… Последний этап — всплытие. Посещение дома корреспондентами и деятелями искусств».

— М-да! Только после всплытия.

В плане было много интересного, даже монтаж на дне буровой вышки.

— Это ещё зачем? — спросил я Марлена. — Тут же нефти нет?

— Нет. Просто опыт — заработает или нет. А искать нефть будут потом на Каспии. Сперва научиться надо, доказать всем…

Я стал смотреть, что написано про моего Киношника. Вот звёздочка и примечание: «Съёмки кино на всех этапах эксперимента, по плану студии».

Мы вышли с Марленом на берег. Там уже стояли Павлов и около него Джус с портфелем.

НЕУЖЕЛИ ОН ВОЗЬМЕТ ЕГО С СОБОЙ?

Вещи акванавтов положили в контейнер. Сверху впихнули портфель.

ВСЁ-ТАКИ ВЗЯЛ!

Подошла шлюпка, контейнер отнесли в неё. Туда же сели Павлов, Марлен, Джус.

На том месте, где недавно стоял дом, качался буёк с флажком. Шлюпка ушла к нему.

МНЕ ВЕЗЕТ

Вечером я вышел посмотреть на этот флажок.

ГДЕ-ТО В ГЛУБИНЕ ПОД НИМ — ЖИВУТ ЛЮДИ.

Я стоял, скрестив на груди руки.

— Не рисуете? — раздался позади меня голос Павлова. Он незаметно подошёл и стал рядом. — Я думал, художники — чуть свободная минута — рисуют. Вон корреспонденты так и строчат. И то им объясни, и это. Еле сбежал.

Я понял, что не оправдываю его надежд.

— Понимаете, — сказал я, — мы, художники, такой народ… Как бы сказать проще… Мы смотрим, смотрим, а что получится, сами не знаем. Хотите, я нарисую ваш портрет?

Теперь покраснел он.

— Бросьте валять дурака, — сказал он. — Я ведь так. Конечно, смотрите. Между прочим, у меня дома есть несколько книг с вашими рисунками. Морских животных вы рисовали?

Я очень обрадовался:

— Я. Конечно, я! Это где осьминог, трепанги, кальмары?

— Ага. Очень хорошо нарисованы. Как живые. Вы в доме хотите пожить?

Я задохнулся от неожиданности. ВОТ ТАК РАЗ!

— Хотелось бы.

— Проверитесь у врача. Будете жить со вторым экипажем.

— Я проверялся.

— Ещё раз. Беда — корреспонденты просятся! Вы, я знаю, водолаз, а они-то нет!

БУДУ ЖИТЬ В ДОМЕ!

КОМАНДНЫЙ ПОСТ

В первой палатке, где расположился командный пост, было много проводов, много приборов, стояли телевизор и телефон. Правда, телевизор так и не сумели наладить. Когда его включали, мелькали одни полосы.

— В доме не хватает света. И ещё — много помех, — объяснили телевизионщики. — А так у нас всё в порядке.

Я пришёл на командный пункт — дежурил Игнатьев — и попросил, чтобы мне дали поговорить с Марленом.

Мне казалось, что получится очень интересный разговор: человек первый раз в подводном доме.

— Минутку, — сказал Игнатьев. — Запишу показания приборов и соединю.

Он раскрыл толстую тетрадь и начал писать: температура воздуха в доме… давление… влажность…

— А знаете, — сказал я, — может быть, мне скоро доведётся там жить. Павлов обещал.

Игнатьев кивнул.

— Как у вас уши?

Я вспомнил погружение на Дальнем Востоке:

— Так себе.

— Продувать надо.

Он придвинул телефон.

— Марлена вызывает берег.

РАЗГОВОР

— Привет, Марлен, это я — Николай. Ну как там у тебя?

В трубке шумело. Так шумит воздух в морских раковинах.

— Ничего, — сказал Марлен.

И замолчал. Я тоже ничего не придумал. О чём говорить? На этом наш разговор и кончился.

РАЗРЕШИТЕ, Я ВАМ ПОМОГУ

Всё-таки Павлов разрешил корреспондентам побывать в доме.

Мы сели на буксир.

— Не больше десяти минут, — сказал Павлов. — Если пробудете в доме дольше, придётся потом сидеть в декомпрессорной камере.

— Сидеть? Сколько времени? — поинтересовался корреспондент с лысиной.

Павлов посмотрел в книжечку.

— Два часа… Значит, так, — он сурово посмотрел на нас, — опускаться будут только мужчины. По очереди. С каждым идут трое обеспечивающих. Двое держат за руки, третий — сзади…

Я вспомнил, как страховал когда-то Марлена, когда тот опускался на сорок метров.

— Внутри дома, повторяю, находиться десять минут. Ответственный за все погружения Немцев.

На лысого нацепили акваланг. Он посопел и сказал, что готов.

— Тогда пошли.

Немцев первый прыгнул в воду. Потом свалился корреспондент.

Прыгая, он не придержал рукой маску. Её сбило, он захлебнулся. Немцев подхватил его под мышки.

Корреспондент долго плевался и икал.

— Может, не надо? — спросил, перегнувшись через борт, Павлов. — Ну что там интересного?

Корреспондент замотал головой. Он снова вставил себе в рот загубник и показал рукой вниз.

Они нырнули. Четыре пузырчатые дорожки свились в клубок. Вода зарябила. Потом пузыри исчезли.

— Вошли в дом! — сказал Павлов. — Я думал, не войдут.

Через десять минут вода забурлила и показались четыре головы. Пловцы работали ластами и отдувались.

Их втащили на буксир. Корреспондент стянул со лба маску. Тусклое солнце вспыхнуло на его лысине.

— Ух как интересно! — сказал он. — Вот это дом!

Опустили второго. Этот плавал, как морж, вода вокруг него кипела и расходилась кругами. Он никак не мог погрузиться.

— Навесьте на него грузы! — сказал Павлов.

Толстяку повесили на пояс несколько свинцовых плиток.

Когда, побывав в доме, пловцы вынырнули, толстяк, перевернулся на спину и захохотал.

— Что с ним? — встревожился я. — Может, нервное потрясение? Говорят, есть опьянение глубиной.

— Ему просто весело, — сказал Павлов.

Толстяк влез по трапу на буксир.

— Шикарный дом, — сказал он. — Только я в нём чуть не остался. Туда влез легко — был мокрый и скользкий. А там высох и застрял в люке.

Он снова захохотал.

Тогда вперёд выступила женщина.

— Мне этот надеть? — спросила она и тронула рукой акваланг.

— Пойдут только мужчины, — неуверенно сказал Павлов. Он сказал это, не глядя на неё.

Женщина подняла баллоны.

— Разрешите, я вам помогу, — сказал Немцев.

Павлов отвернулся.

Немцев почесал в затылке, продул загубник и в третий раз пошёл к трапу.

— Туфли снимите, — сказал Павлов женщине.

— Ах да…

— Шут его знает! У неё есть все бумажки, — сказал наш начальник, когда женщина и Немцев скрылись под водой. — Все разрешения. Прошли курсы лёгких водолазов.

Эта пара возвратилась ровно через десять минут. Я помог женщине взобраться на буксир. Она сняла плавательную шапочку и отжала волосы. Светлые струйки побежали по немолодому лицу. Она даже не запыхалась.

— Дом как дом, — сказала она.

Корреспонденты попросили шлюпку и ушли на берег передавать по телефону свои сообщения в редакции.

Немцев сказал:

— А что? Ничего ребята. Первый и второй немного дрыгались, а эта — совсем спокойно. Всё-таки десять метров. Не в ванне!

Я спросил Павлова:

— А я?

Он пожал плечами.

— Стоит ли? Заселим дом вторым экипажем — и пойдёте. Не стоит портить впечатление. Насмотритесь.

Последним опускался в дом сам Павлов. Я сидел на корме и смотрел, как он плывёт, поблёскивая ластами. Когда он приблизился к дому, навстречу ему выплыла ещё одна человеческая фигура. Их было еле видно. Они были как два пятна — дрожащие и неверные.

Мне показалось, что они пожали друг другу руки.

Я посмотрел на берег. Из палатки, где стоял у дежурного телефон, вышел маленький корреспондент. Он, как видно, передал своё сообщение, прикрыл голову газетой и побрёл к себе в палатку отдыхать.

ЭТИ ТРОЕ-ТО МОЛОДЦЫ!

НЕ ПОВРЕДИТ

Когда мы вернулись на берег, я встретил Игнатьева. Он поманил меня.

— Соберите себе пакет, — сказал он. — Книжки, бумагу для писем. А то после дома вам ещё сидеть в камере — вот где будет скучища.

Я так и сделал. Завернул в газету карандаши, бумагу. Положил книжку.

Я Долго думал, что лучше всего читать от скуки? И решил — про шпионов.

Конечно, шпионские книжки — это не литература, но ничего.

ОДНА ШПИОНСКАЯ КНИЖКА НА ТРОИХ НЕ ПОВРЕДИТ.

ПРОБКА

Марлен и Джус прожили в доме три дня. Затем их сменили Игнатьев и Немцев.

— Пусть и эти поживут два денька, — сказал Павлов, — а уж потом мы вас…

Когда два дня прошли, я напомнил ему.

— Да, да!

Он стоял передо мной и смотрел на меня сверху вниз.

БЫВАЮТ ЖЕ ТАКИЕ ГРОМАДНЫЕ ЛЮДИ!

— Зубную щётку возьмите, — сказал он, — бельё, мыло.

Я уложил всё, и Павлов повёл меня к врачу.

— Нуте-с, — сказал врач.

Он послушал моё сердце, измерил давление крови, а потом вложил в рот мундштук. На столе стоял прибор для измерения объёма лёгких.

— Дуйте!

Я напыжился и дунул изо всех сил. Прибор забулькал. Его крышка медленно поползла вверх. Она доползла до числа 1500 и остановилась.

— Ого! — сказал Павлов.

Он сидел тут же рядом и смотрел, как я тужусь.

— Н-да! — удивился врач.

Я почувствовал что-то неладное.

— Что такое? — спросил я. — Плохо дул?

— Дули хорошо, — сказал врач. — Но такой объём лёгких бывает только у детей. Полторы тысячи кубиков — это ребёнок лет десяти.

— Как же я вас пущу под воду? — сказал Павлов. — У водолаза лёгкие должны быть за четыре тысячи.

— Я знал одного водолаза, — сказал врач, — у того в лёгких помещалось семь литров воздуха!

— Вот как надо! — сказал Павлов и взял у меня из рук мундштук. Он пополоскал его в баночке с розовой водой и, набрав полную грудь воздуха, стал дуть.

Крышка поднялась чуть повыше моей отметки.

— Две тысячи! — удивился врач.

— Ага! — сказал я. — Две тысячи — это ребёнок лет двенадцати.

Врач задумался. Потом он вытащил резиновую пробку — ею был заткнут прибор, чтобы не выходил воздух, — повертел её в руках, поднёс к глазам и сказал:

— Всё ясно! Пробка подсохла.

Он достал откуда-то новую пробку.

Павлов насупился, сделал несколько вдохов и дунул изо всех сил. Крышка чуть не подскочила до потолка.

— Шесть пятьсот! — весело сказал врач. — Не лёгкие, а кузнечные мехи. Теперь, пожалуйста, вы.

Я выдул ровно четыре тысячи кубиков.

— Вот это другое дело! — сказал Павлов. — Как, доктор, противопоказаний нет?

— Нет.

И он написал в моей водолазной карточке: «РАЗРЕШАЮ».

Когда я вернулся в палатку, Марлен сказал, что, кроме меня, в доме будет жить немцевский кот.

Это тоже будет эксперимент.

— Ты знаешь, — сказал я, — что-то ноги болят. Уже несколько дней. Я врачу, конечно, не жаловался.

— И правильно сделал. Это после Эски. В подводном доме отдохнёшь!

ЕЩЕ О ДЫХАНИИ

Когда Павлов выдувал свои шесть тысяч, я вспомнил, как мы с ним сидели однажды на буксире.

От дома к судну плыли два водолаза. Людей не было видно; две дорожки пузырей тянулись от «Садко» к нам.

— Справа Игнатьев плывёт, — сказал Павлов. — А слева… Не знаю, может быть, Джус.

— Как это? — удивился я. — Человека не видно. Как же вы можете знать?

— По пузырям. Какой у человека характер, такие и пузыри. Игнатьев — скала. Его расшевелить — надо гору взорвать. Он и дышит соответственно. Выдох от выдоха через минуту. А Джус у нас быстрый, всё торопится. Раз-раз! — сообразил и сделал. Пожалуй, это он дышит!

Аквалангисты доплыли до борта и, шлёпая ластами по стальной лесенке, стали выходить.

Они сняли маски, первым шёл Игнатьев. Вторым — Джус.

Помню, я тогда сказал:

— О-о-о-о!

В «САДКО»

Провожать меня пошли на шлюпке Павлов и Марлен.

Мы выгребли на середину бухты, привязали шлюпку к буйку и стали надевать акваланги.

— Всё взяли? — спросил Павлов. — А щётку?

— Взял.

— Послушай… — сказал Марлен. — Я Немцеву говорил уже: будете плавать, присмотрите хорошее дно для акустического полигона. Чтобы чистое было, много рыб и укрытия — камни, что ли.

— Угу!

Я бросил в воду полиэтиленовый мешок, слез сам, нырнул. Под водой мешок надулся и, как маленький аэростат, потащил меня вверх. Я ухватился за него. Мешок вырвался и ракетой взвился к шлюпке.

Я всплыл, поднял маску на лоб и пожаловался:

— Не хочет тонуть!

— И не захочет, — сказал Павлов.

Он достал из-под скамейки сумочку с грузиками, положил внутрь моего мешка грузик и бросил в воду.

Мешок плавно пошёл на глубину. Я еле успел схватить его. Рядом прошумело — это прыгнули из шлюпки Павлов и Марлен.

Подо мной колыхалось огромное белое пятно. Оно покачивалось и двоилось. Это был «Садко».

В стороне смутно виднелся вольер.

Я опустился на верхнюю площадку дома, цепляясь за выпуклую стену, подобрался к иллюминатору.

Прямо на меня через толстое стекло смотрел Немцев. Он смотрел на меня изнутри очень серьёзно и беззвучно шевелил губами. Должно быть, разговаривал с Игнатьевым.

Сзади кто-то проплыл. Я обернулся. Павлов делал знаки: «Пошли!»

Мы нырнули под дом. Вот и вход.

Павлов подтолкнул меня, и я очутился внутри широкой стальной трубы — тамбура.

В глаза ударил электрический свет, по стеклу маски покатились струйки воды.

Кто-то подхватил меня под руки.

Ноги нащупали ступеньку.

Стоя в воде по пояс — голова и грудь в воздухе, — я снял маску, увидел Игнатьева и сказал:

— Привет!

Голос у меня оказался глухой, ватный.

Снизу меня толкали.

Я вылез из воды и, сев на лавочку, стал стаскивать с себя снаряжение. Мешок положил на пол. Через белую плёнку огоньком светилась зубная щётка.

ВОТ Я И В ПОДВОДНОМ ДОМЕ!

У ног колыхалась жидкая прозрачная дверь. Никакой двери в тамбуре не было. Была вода. Сжатый внутри дома воздух не давал ей подняться и залить дом.

Водяное зеркало раскололось. Показалась голова Павлова. Он спросил:

— Всё в порядке? Располагайтесь!

И скрылся.

ДОМ

Первым делом Немцев показал мне помещения.

— Осторожно, — говорил он, — тут можно удариться коленом, тут — головой.

Мы карабкались по железным лесенкам, как белки. В доме было три комнаты — три отсека. Нижний, через который я вошёл, жилой и лаборатория.

В нижнем стояла скамеечка, висели на крючках гидрокостюмы и акваланги.

Ещё тут было много кранов.

— Ох, сколько их! — сказал я. — И каждый небось нужен.

— Конечно, воздух, вода.

— А если не тот повернёшь?

Немцев даже удивился. Он потрогал свои — щёточкой — усы и сказал:

— Скорее всего, утонете. Или взорвётесь… Не шутите. Идёмте в жилой отсек.

В жилом отсеке было всё: и столовая, и спальня, и кают-компания. Стояли в два яруса койки, обеденный стол, висело радио.

Через люк мы поднялись в лабораторию. В ней было много приборов, и она походила на кабину космического корабля.

Я облазил весь дом и почувствовал, что в нём чего-то не хватает.

Чего? И вдруг понял: кухни!

— Где же вы готовите пищу? — спросил я.

— Как, разве вы не видели? У нас есть шикарная плита с необыкновенной вентиляцией.

Меня повели снова в лабораторию. У стены стоял никелированный, с пластмассовыми ручками, кучей циферблатов прибор.

ВОТ ТАК ПЛИТА!

— Электрическая! — с гордостью сказал Немцев. — Сюда ставите сковородку. Здесь устанавливаете температуру, здесь — время. Закрываете дверцу. И через несколько минут — гудок! Пожалуйте, обед готов… Вы сколько дней пробудете с нами?

— Десять.

Он показал мне мою койку.

— Между прочим, — сказал Немцев, — деликатный вопрос. Вы не храпите?

— А что?

— Должен предупредить. Здесь и без того повышенная нагрузка на нервы. Говорят, у американских гидронавтов был случай: один водолаз храпел, так другой чуть не выбросил его из дома.

— Что вы, я сплю, как ангел!

Мы оба засмеялись.

Смех в доме звучал странно, тоже глухо и как-то не весело.

Вдруг неподалёку от койки я заметил портфель Джуса.

НЕУЖЕЛИ ЗАБЫЛ?

— Не поместился в контейнер, — объяснил Немцев. — Бумажки Джус взял, а портфель оставил. Сказал — потом.

КАК ЖЕ ТЕПЕРЬ ДЖУС БЕЗ ПОРТФЕЛЯ?

ВОЛЬЕР

С берега позвонили: в вольер будут сажать рыб.

— Надо проверить сеть, — сказал Немцев. — Пойдёте со мной?

Мы вышли из дома.

Вольер висел неподалёку от «Садко». Он парил, как воздушный шар, невесомый, раздутый. Снизу его держали якоря, вверх тянули поплавки. Их было много — целая гирлянда поплавков.

Мы подплыли к вольеру, нашли дверь. Отведя засов, проплыли внутрь.

Никаких повреждений сети не было.

Только мы вышли из вольера, как над нами появились два тёмных пятна. Это опускались люди и тянули на верёвочках за собой мешки. В них за прозрачной плёнкой беспокойно метались рыбы.

Водолазы подплыли ближе. Немцев открыл дверь вольера. Мешки затолкали внутрь и открыли. Пёстрая стайка заклубилась внутри вольера: вилохвостые ласточки-монашки, серебристые лобаны, зеленоватые, с чёрными копеечками на хвостах ласкири…

Дверь закрыли, и один из водолазов похлопал меня по плечу. Через овальное стекло маски на меня смотрели внимательные глаза Марлена.

Я показал ему большой палец.

ВСЁ В ПОРЯДКЕ!

Мы с Немцевым вернулись в дом.

Там опять звонил телефон.

— Волнуются наверху, — мрачно сказал Игнатьев, — как вы переносите пребывание на глубине. Приказали надеть на вас комплект датчиков. Никогда не летали на космическом корабле? Сейчас получите представление.

ДА-А… ТУТ Я, КАЖЕТСЯ, ОТДОХНУ!

ВИТОК ВОКРУГ ЗЕМЛИ

Меня усадили посреди лаборатории и стали обвешивать датчиками.

Они все были со шнурами и присосками. Очень смешно: электрический шнур, на конце присоска, внутри присоски пластинка. Одну присоску мне прилепили напротив сердца, вторую — у самого горла, две или три на спину, ещё одну — к рёбрам.

Я вспомнил Лёсика и нервно засмеялся.

— Боюсь щекотки… — сказал я. — У вас холодные руки.

— Всё, можете ходить, — сказал Немцев.

Я встал и сделал несколько шагов. Шнуры, извиваясь, как змеи, потянулись за мной.

— Это космические датчики. Такие надевают космонавтам, — объяснил Немцев. — Сейчас можно позвонить на берег и узнать, какая у вас температура. — Он снял трубку. — Сообщите показания… Тепература тридцать шесть и девять. Пульс семьдесят четыре… Дыхание нормальное… Всё в порядке… А знаете, бывают датчики, которые прикрепляют к голове. Для этого надо обрить макушку.

— Нет уж, увольте, — сказал я. — С меня довольно температуры. Тридцать шесть и девять? Обычно у меня тридцать шесть и шесть. И пульс — шестьдесят.

— Это от высокого давления. Ничего, привыкнете.

Я хотел подойти к столу, запутался в шнурах и остановился.

— Ходите только взад и вперёд, по радиусам, — сказал Игнатьев. — Не вальсируйте. И не прыгайте.

Я обиделся, сел на стул и просидел на нём неподвижно целый час.

— С берега передают — можно снять, — сказал наконец Игнатьев. — Они говорят, вы идеальный пациент. Ни одной помехи за счёт движений. Немцев — тот оборвал два шнура.

Я отлепил от груди датчик. На том месте, где только что была присоска, розовело маленькое круглое пятнышко.

ПЕРВАЯ ПОДВОДНАЯ НОЧЬ

Вечером после чая я залез на свою койку, лёг на знаменитый бело-голубой матрас и попытался уснуть.

С непривычки и от давления отчаянно колотилось сердце. Шумело в голове. Простыня сразу сделалась мокрой. Приборчики не помогали.

Над койкой к стене была приделана маленькая лампочка-ночник. Она была очень слабая, и волосок в ней горел не белым, а красным.

Я попробовал смотреть не мигая на лампочку и считать. Говорят, это лучший способ уснуть.

— Вам неудобно лежать наверху? — спросил Немцев. — Поменяемся?

— Нет, почему…

Я вертелся до полуночи. Внизу на столике стоял будильник. Когда я засыпал, на нём было десять минут первого.

Мне приснилось, что какие-то люди в чёрных водолазных костюмах тащат под водой металлическую клетку. Они хотят поймать меня. Я плыву, судорожно перебирая ногами, но люди не отстают. Вот они подняли клетку, опустили. Удушливая темнота окружила меня. В чёрной воде белыми полосами светились прутья. Я дёргаю загубник, и в рот мне льётся вязкая, как смола, вода…

Я вздрогнул и проснулся. Тускло горел ночник. Внизу на столе мерно тикали часы.

Ночь… Первая подводная ночь. Она тянулась бесконечно долго. Медленно, как стальной трос, который устало тащит из воды лебёдка.

КОРАБЛЬ

— Так что, поищем Марлену полигон? — спросил Немцев. — Поплывём, а?

— Поплывём! — обрадовался я.

Когда мы уже собрались выходить, Игнатьев сказал:

— Возьмите эту маску.

Он достал из ящичка стола и протянул мне маску с резиновым мешочком у носа — для пальцев, чтобы зажимать нос и продувать уши.

КАК ОН ЗАПОМНИЛ, ЧТО ОНИ У МЕНЯ СЛАБЫЕ? И МАСКУ ПРИБЕРЕГ…

Скоро мы с Немцевым уже удалялись от дома. На руке у каждого компас.

Мы плыли на юго-восток.

Дно было хорошее, ровное, но без укрытий. Белое, покрытое галькой дно.

Среди мелких камней торчали редкие рыжие водоросли. Лобастые барабульки, щупая дно усами, бродили от куста к кусту.

НЕТ, ЭТО ДНО МАРЛЕНУ НЕ ПОДОЙДЕТ!

Зелёная, как бутылочное стекло, вода стеной стояла перед нами.

Мы плыли вперёд, и стена отдалялась.

Впереди показалось смутное пятно.

Мы подплыли ближе. Пятно уплотнилось, изменило цвет и превратилось в груду железного лома. Бурые с красными и чёрными потёками листы.

Тлен, запустение…

Стаи мелких рыб бродили около железной горы; рыбы скрывались в проломах и появлялись вновь.

КОРАБЛЬ! ДА ВЕДЬ ЭТО ЗАТОНУВШИЙ ПАРОХОД!

Мы висели бок о бок и разглядывали остатки корабля.

Тихий зелёный свет лился на наши лица.

Наконец Немцев тронул меня и поплыл вперёд. В борту зияла пробоина. Он остановился, заглянул в пролом, сделал лёгкое движение ластами и скрылся внутри корабля.

Я заглянул в пролом.

Далеко впереди в темноте светилась похожая на звезду точка. У неё был спокойный зеленоватый цвет.

Осторожно, чтобы не задеть баллонами за железо, я пробрался внутрь. Я влез туда, помогая себе руками, то и дело цепляясь ластами за острые рваные края.

И вот я внутри.

Неподвижная тёплая вода. Темнота.

КАК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ!

Кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнул. Невидимка потянул, и я послушно поплыл следом.

Меня тянули к зелёной точке. Мы приближались к ней, точка росла, раздавалась вширь и, наконец, превратилась в круг. Корабельный иллюминатор!

Лицо Немцева выплыло из темноты и, блеснув маской, снова ушло в тень.

Я осмотрелся. Из полумрака выступали вертикальные стойки, изогнутые перекладины. Вероятно, это был трюм. Может быть, здесь висели солдатские койки. Это их покинули по тревоге люди в ненастную ночь, которая стала для парохода последней…

Лёгкие тени замелькали перед иллюминатором. Я поднёс к нему руку и выставил её наружу. Вилохвостые ласточки-монашки весёлым клубком окружили ладонь. Рыбы тыкались твёрдыми губами в пальцы.

Вдруг ласточки бросились врассыпную. Я отдёрнул руку. Прямо на меня из иллюминатора смотрел выпученными глазами большой каменный окунь. Он жевал губами и тяжело дышал. Синие и коричневые полосы на его теле шевелились.

Окунь вильнул хвостом и неторопливо поплыл прочь. Он плыл, растопырив грудные плавники и раскачиваясь всем телом.

В освещённом пространстве около иллюминатора снова появилось лицо Немцева.

Мы повернули назад. Светлый треугольник пролома указывал нам путь. Мы выплыли через него, и поток лёгкого света подхватил нас.

Здесь бушевал солнечный ветер. Светлые пылинки вились перед лицом. Упругая прохладная вода обтекала мышцы.

МЫ ВЫШЛИ ИЗ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.

Когда мы вернулись в дом и рассказали Игнатьеву о находке, тот сказал:

— А что? Спросите Марлена. Чем ему не полигон? Такое укрытие!

Мы с Немцевым тотчас кинулись звонить.

— Посмотрю сам, — ответил мой друг.

Особой радости он не проявил.

ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ПЛИТА

Я решил приготовить обед.

— А вы умеете? — удивился Немцев. — А то смотрите, обычно готовлю я. Ну, если вам так хочется…

Он пожал плечами.

Я принялся за дело.

Легче всего было приготовить суп. В термосе хранился кипяток. Я налил его в три чашки, бросил туда бульонные кубики.

Салат — тоже не проблема. Я открыл банку горошка.

Котлеты! Оставалось поджарить котлеты. Они лежали в холодильнике. Рубленые и обсыпанные сухариками.

— Жарьте пятнадцать минут! — сказал Немцев и ушёл.

Я положил котлеты на сковородку, бросил туда кусок масла, закрыл крышкой и поставил в духовку.

ГДЕ ТУТ ТЕМПЕРАТУРА? ГДЕ ВРЕМЯ?..

Как только я включил плиту, она загудела, как самолёт. Все плиты, с которыми я имел дело раньше, спокойно стояли на месте. А эта гудела и подрагивала, как «ТУ-104» перед разбегом. Мне сразу это не понравилось.

Пока котлеты жарились, я ходил вокруг плиты и принюхивался. Чтобы котлеты хорошо прожарились, они должны чуть-чуть подгореть. Это не страшно: подгорает сухарная крошка, зато само мясо делается вкусным. Но запаха гари все не было. Я повернул ручку температуры раз, потом ещё раз… Через пятнадцать минут запищал гудочек: туу-у-у!

Я выключил плиту, достал из духовки сковородку и осторожно снял крышку. Клуб чёрного дыма вырвался из-под неё.

На дне лежали три уголька.

Обжигая пальцы, я завернул угольки в бумажку и выбросил в ведро. Потом начал скрести сковороду. Не успел я вычистить и повесить её на место, как в отсек спустился Немцев.

— Ну как? — спросил он, потирая руки и принюхиваясь. — Что на обед?

— Бульон, — ответил я, — и горошек.

— Лёгкий обед! — удивился он. — Разгрузочный день?

— Горошек улучшает зрение, — ответил я уклончиво.

После обеда я стал мыть посуду, а Немцев сказал:

— Знаете, ничего! Чувствуешь себя лёгким-лёгким. С вами не потолстеешь. А разве не морковь улучшает зрение?

— Морковь, — согласился я. — А котлеты у меня сгорели…

И вдруг я сообразил. Я сообразил, почему не было запаха гари. Дыма не было потому, что работала НЕОБЫКНОВЕННАЯ вентиляция.

Нет, всё-таки простые плиты лучше!

ВТОРАЯ ПОДВОДНАЯ НОЧЬ

Вторую ночь я спал тоже не очень спокойно. Мне несколько раз снился большой ржавый корабль. Он лежал на дне, и вокруг него хороводили рыбы.

Потом корабль исчез. Вместо него на дне стояла электрическая плита. Из неё шёл дым. Дым был такой сильный, что у меня засвербило в носу. Я чихнул и проснулся. Часы показывали пять утра.

ГОЛОСА РЫБ

— Сегодня будем записывать рыб, — сказал Игнатьев. — Придёт Марлен.

Тот появился сразу после завтрака. Не успели с берега позвонить, чтобы мы встречали, как около входного тамбура послышалось царапанье, вода забурлила и показался человек.

Серебряные пузыри, как тарелочки, всплывали вместе с ним.

Человек пробил головой плёнку воды и сбил маску на лоб.

— Привет! — сказал Марлен отдуваясь. — Ну, как дела?

— Живём.

Он выбрался из воды и пошёл вместе с Игнатьевым готовить аппаратуру.

Ничего особенного в этой аппаратуре не было: обыкновенные магнитофоны. Только у некоторых приставки — запись звука пером на бумажную ленту.

Когда они всё приготовили, Марлен сказал:

— Сделаем так. Идите в вольер. Повесьте гидрофоны и ждите. По команде будете кормить рыб. Несколько раз придётся рыб испугать. Запишем испуг. Ясно?

— Ясно.

Мы с Немцевым отправились в вольер. Плыли, тащили два гидрофона и тянули за собой шнуры.

Вот и вольер — весь будто сотканный из паутины. Невесомый, прозрачный…

Мы заплыли в него, повесили гидрофоны. Немцев стал ждать команд.

Вот он снял с пояса мешочек с кормом. Вывернул. Коричневое облачко повисло в воде, весёлая рыбья карусель закружилась вокруг него.

Немцев не двигался.

Но вот он бросился вперёд, рыбы, как одна, порскнули в стороны.

ЗНАЧИТ, БЫЛА КОМАНДА ПУГАТЬ!

И так несколько раз.

Плывя вдоль проводов, мы вернулись в дом.

В тамбуре я столкнулся с Марленом. Он что-то промычал в маску, похлопал меня по ноге и, оставляя за собой тучу пузырей, нырнул.

— Всё нормально, — сказал Игнатьев.

Он показал записи.

На бумажных лентах дрожали извилистые коричневые линии — запись звуков, которые издавали рыбы во время еды.

В нескольких местах линии становились размашистыми и тревожными.

— А это вы пугали рыб?

Игнатьев включил магнитофон.

В лаборатории зашумело, забулькало. Послышалось чавканье и скрежет.

— Ничего себе уплетают! За обе щеки! — сказал Немцев. — А где же испуг?

Сколько мы ни прислушивались, криков испуга услыхать не смогли.

— Видно, у нас с вами не рыбий слух, — сказал я. — Недаром говорят: тихо, как под водой. Оказывается, есть и неслышный шум!

КЕССОН

На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.

— Что в контейнере?

— Увидите.

Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре, и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.

Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из воды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.

Немцев открыл крышку.

«Мяу!»

На дне контейнера сидел котёнок.

Водолазы засмеялись:

— Всё в порядке, жив! — И они погрузились.

— Смотри-ка, и пакет с песком положили!

Котёнок тряс головой и тёр лапами уши.

— Что, давит? — спросил Немцев и потащил котёнка наверх, в жилой отсек.

— Я знаю, как его назвать, — сказал он Игнатьеву. — Нашёл водолазное имя. Кессон. Хорошо?

— Сойдёт.

УТРО, ДЕНЬ И ВЕЧЕР

Теперь каждый день мы записывали рыб.

Бумажные ленты с записями ползли из приборов на пол.

Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху — утро, день или вечер.

Утром рыбы просыпались и начинали шуметь. Записи делались колючей и размашистей — рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережёвывали еду.

Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.

К вечеру всё повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия — колючей.

Рыбий день шёл к концу.

Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шёл по столу, мягко переступая через провода, мимо белых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.

Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.

АКУЛА

— Акула, глядите, акула!

Мы с Игнатьевым бросились к иллюминаторам. Немцев возбуждённо тыкал пальцем в стекло. Там, у вольера, стояла остроносая полутораметровая рыба. Я сразу узнал её: маленькая акула-катран.

За прозрачной сетью беспокойно метались рыбы-ласточки.

— Могли бы и не бояться, — сказал Немцев. — Катран предпочитает крабов.

— Это уж позволь ему лучше знать…

Игнатьев ушёл возиться со своими магнитофонами.

Вдруг акула насторожилась, медленно повернулась и поплыла к нам. Не доплыв до «Садко», она опустила нос и быстро пошла под дом.

— Смотри, увидела кого-то! — сказал Немцев. — Нет, плывёт назад!

Катран вёл себя непонятно. Он несколько раз возвращался к вольеру, останавливался, смотрел на рыб и вдруг срывался с места и стремительно бросался под дом.

— Что он там нашёл? — удивлялся Немцев.

Он поднялся наверх к Игнатьеву.

— Идите скорей сюда!

Я полез в люк.

Игнатьев сидел на корточках и копался в ящике с инструментами. Оба магнитофона работали. Коричневые ленты змейками перебегали с одной катушки на другую.

— Повтори, что у тебя тут записано, — сказал Немцев.

Игнатьев недовольно поднялся и посмотрел на ленты.

— Ты записан, — сказал он. — Пугаешь рыб и занимаешься прочей ерундой.

И тут меня осенило: катран подходит к дому, потому что слышит испуганные крики рыб! Наверно, звук передаётся через стальные стенки в воду, катран думает, что там кто-то охотится, и спешит, торопится к чужому столу.

Но скоро катран понял, что его дурачат.

Когда мы с Немцевым вернулись к иллюминатору, акулы не было. Она ушла.

СУМЕРКИ ДНЁМ

Позвонил Павлов и сказал:

— Опускаем буровую!

Шёл уже девятый день моего подводного сидения.

Я стоял у иллюминатора и смотрел, как опускаются одна за другой части буровой вышки. Мимо проплыли суставчатые ноги, пузатый, похожий на бочонок, мотор, разделённый на части вал, лебёдка с тросом.

Со дна навстречу им поднялось зелёное облако. Потревоженный ил клубился. Облако росло, как перед грозой. Я посмотрел на часы — три часа дня.

Это там, наверху. А у нас всё те же сумерки.

КЕССОН И ОБЛАКА

Кессон не любил ходить по железу.

— Он же босиком! — объяснял Немцев.

Ел котёнок на столе, спал в коробке из-под печенья.

Больше всего его интересовала в доме прозрачная дверь. Когда ему удавалось пробраться в нижний отсек, он садился около люка, вытягивал шею и смотрел вниз.

Там тускло и таинственно светилась вода. Поверхность её была совершенно неподвижна, где-то у самого дна бродили тени. Я сначала думал, что это рыбы, но потом сообразил, что таких огромных рыб в Чёрном море нет.

И тогда я понял — это облака. Тени облаков, плывущих над морем.

Кессона они очень занимали. Несколько раз он пытался, опуская лапу, достать эти тени.

Неподвижность воды его пугала.

Приходил Немцев, говорил:

— Свалишься, дурак! — и уносил котёнка наверх.

НЕНАПИСАННЫЕ КАРТИНЫ

По ночам мне снились

пустые рамы от

картин.

БОЛЬШЕ ЗВЕРЕЙ НЕТ?

Наконец настал десятый день. Последний день нашего пребывания в доме.

С утра началась суматоха. Звонил телефон. Несколько раз приплывали аквалангисты — проверяли лифт.

Пришёл доктор и внимательно осмотрел нас. Он выслушивал Игнатьева, когда с пола на стол прыгнул Кессон.

— И тебя послушаем, — сказал доктор и стал слушать, как бьётся у кота сердце.

— Значит, так: в декомпрессионной камере будете трое суток, — сказал он. — И этот зверь с вами. Насколько я помню, случаев декомпрессии кошек мировая наука не знает. Так что ты — первооткрыватель!

Он щёлкнул Кессона по лбу.

Котёнок пищал и вырывался. Доктор посчитал у него пульс и что-то записал в блокнот.

— Здоровый организм! — сказал доктор. — Больше зверей у вас нет?

Мы пошли провожать доктора.

Вместе с ним должен выйти Немцев. Он будет снимать гидрофоны.

НОСОК

Мы стояли в нижней кабине и смотрели, как одеваются Немцев и доктор.

Кессону не приходилось ещё видеть, как одевается водолаз.

Ему не понравилось, что его друг неожиданно стал весь резиновый и блестящий.

Котёнок мяукнул.

Доктор опустился по лесенке в люк, помахал нам рукой и скрылся.

За ним полез Немцев.

Кессон завертелся и потянулся за ним.

Стоя по пояс в воде, Немцев говорил с Игнатьевым.

Он просил осторожно тащить шнуры гидрофонов.

Котёнок тревожно смотрел на него. Немцев отпустил руки и без всплеска ушёл под воду. Его силуэт хорошо был виден на фоне светлого дна.

И тогда произошло неожиданное. Кессон пискнул, перелетел через кольцевой порог и шлёпнулся в воду.

Мы с Игнатьевым бухнулись на колени и вытащили котёнка.

Кессон шипел, дрожал всем телом и озирался.

— Вот видите, — сказал я, — а ещё говорят — кошки боятся воды.

— Так то нормальные кошки, а это — подводная.

Игнатьев завернул Кессона в полотенце и положил на стол. Котёнок распутался, сел на лабораторный журнал и оставил на нем мокрое пятно.

— Так он весь перемажется, — сказал я, — и всё испачкает!

Тогда Игнатьев полез в ящик с водолазной одеждой, достал шерстяной носок, засунул в него Кессона и повесил носок на лампу.

Носок был толстый, плотный, котёнок не мог вытащить лапы. Из носка торчала одна его голова.

От лампы струилось тепло. Кессон сначала ворочался в носке, потом согрелся и уснул.

КИНОШНИК

Когда до нашего выхода оставалось совсем немного, позвонил Павлов.

— Направляю к вам кинооператора, — сказал он. — Будет снимать эвакуацию дома. Если надо, задержитесь на часок.

Мы с Немцевым тут же поспорили: сам приплывёт Киношник или его опустят в лифте?

— Конечно, в лифте, — говорил Немцев. — Всё-таки известный человек. Снял несколько картин.

Я покачал головой.

— Киношники — отчаянный народ. Они для искусства идут на всё. Помню, этому режиссёру надо было на Дальнем Востоке снять битву с осьминогом, так что вы думаете — построили аквариум кубов на тридцать…

— И хорошо получилось?

— Битва? Не очень, — уклончиво ответил я. — Но грандиозное было дело! А ещё он корову с парашютом однажды сбросил. Тоже надо было. Для искусства.

Услыхав про корову, Немцев и Игнатьев сказали:

— Ну орёл!

Опять позвонили с берега и приказали: «Встречать!»

Приплыли трое. Из люка появились один за другим Павлов, Марлен и Киношник. Павлов и Марлен поддерживали его под мышки.

— Быстро мы вас? — сказал, отдуваясь, Марлен.

Киношник снял маску, потряс головой и показал на уши: «Не слышу!»

Все трое разделись и поднялись в лабораторию.

Киношник сел на стул и поморщился. Видно, ему здорово давило на уши. Потом он потрогал сердце.

— У нас всего пятнадцать минут, — сказал тусклым голосом Павлов.

Киношник кивнул.

— Я предлагаю снимать так, — сказал Марлен. — Люди складывают постели, вынимают ленты из приборов, просматривают вахтенный и приборные журналы. Затем выход через люк, мы закрываем лифт, лифт уходит наверх. А?

— Что? — спросил Киношник. Он вдруг позеленел и икнул.

— Начинайте снимать.

— Дайте мне пить.

Ему дали стакан воды.

— Где-то должен быть экспонометр, — сказал Киношник. Он вяло похлопал себя по карманам. — Где мой экспонометр?

— Мы не брали его.

— Осталось десять минут, — сказал Павлов. — Вам помочь?

— Понимаете, положил в палатке на стол экспонометр. Японский экспонометр. Я купил его в Токио на фестивале…

— Время уходит! — чуть не плача сказал Марлен.

— Семь минут. — Павлов нервничал. — Если быстро снимать…

— Как же я буду снимать без экспонометра?

Тут наш гость совсем оглох. Минут пять он просидел, хватая воздух ртом.

— Четыре минуты, — сердито сказал Павлов. — Три… Две. Времени осталось, только чтобы надеть акваланги.

Мы проводили их. Павлов и Марлен шли злые и молчали.

— А вы знаете, мне лучше! — сказал Киношник, когда на него надели баллоны. — Может быть, попытаться снять на глазок, без экспонометра?

— Осторожно, не упадите в люк! — мрачно сказал Павлов. — Разрешите, я вас поддержу…

Они скрылись под водой.

С берега позвонили, что лифт у дома.

Мы стали укладывать вещи в контейнер. Поверх вещей посадили Кессона.

— Стойте! — сказал Немцев. — Звонил Джус, просил захватить портфель.

— Ну куда же его? — сказал Игнатьев. — Задавим кота.

Мы оставили портфель и стали по одному выходить. Рядом с «Садко» неподвижно висел в воде белый цилиндр. В нём снизу был открыт люк. Мы забрались внутрь лифта и уселись на кольцевой скамеечке, тесно прижавшись друг к другу. Контейнер мы держали на руках.

Игнатьев прикрыл люк. Цилиндр качнулся. За выпуклым стеклом маленького иллюминатора побежали пузырьки, начался подъём. Потом цилиндр лёг набок, и за стеклом вспыхнул дневной свет.

В стекло струями била вода. Нас буксировали к берегу. Наконец тряска прекратилась, и раздался скрип. Цилиндр везли на тележке по рельсам. Удар!.. Металлический лязг. Что-то скрипело и позвякивало. Лифт состыковали с камерой.

— Можно открывать люк? — спросил Игнатьев. Он так и не снимал наушников. — Есть открывать!

Мы осторожно отодвинули крышку. Раздалось лёгкое: пшш-шш! Это уравнялось давление.

Через люк по одному мы вышли в камеру.

— Вот тут другое дело! — сказал я. — Какой простор! Ноги вытянуть можно.

Игнатьев уже завинчивал крышку камеры. Сейчас отсоединят лифт, и мы начнём отсчитывать три дня.

КАКОЕ ЯРКОЕ, ВЕСЕЛОЕ НЕБО ВИДНО В ИЛЛЮМИНАТОР!

Небо было затянуто облаками.

КУСОК КОРАБЛЯ

Первым делом открыли контейнер и вытащили Кессона. Кот потянулся.

— С этим всё в порядке!

Немцев доставал свёртки.

— Чьё бельё?.. Мыло и полотенце… Краски, кисти… Журналы с записями…

Он положил на стол длинную щепку, чёрную и влажную.

— Это ещё что такое? — удивился Игнатьев.

— Кусок палубы английского корабля. Понимаете, я подумал: дерево в воде пролежало сто лет, по нему пробегали матросы, топали солдаты. Всё-таки историческая щепка. Решил взять. Дома положу на стол. Буду работать и смотреть.

В плоском стекле иллюминатора показалось озабоченное лицо Джуса.

Немцев развёл руками и показал на котёнка:

— Оставили! Или его, или портфель.

Джус ничего не услышал.

— Скажи ему по телефону.

Немцев взял трубку:

— Не беспокойтесь, пожалуйста, портфель на месте. Он в доме.

Джус недовольно покачал головой.

Начались первые сутки нашего заключения.

ТРИ ДНЯ СО ШПИОНАМИ

Я читал.

Я лежал на узенькой жёсткой койке и читал. Когда мне надоедало читать, я думал.

Я думал, как можно использовать записи — звуки голосов рыб? Можно отпугивать рыб от плотин электростанций, от работающих земснарядов… Можно привлекать их к сетям и местам лова…

Время от времени я поглядывал на манометр. Большой медный манометр висел на торцовой стене камеры.

Мы все смотрели на него. Тонкая стрелка изнурительно медленно ползла влево. Давление падало. Оно снижалось так неторопливо, что казалось, стрелка никогда не дойдёт до нуля.

КОГДА ОНА ДОСТИГНЕТ НУЛЯ, ОТКРОЮТ ЛЮК.

Я потянулся и швырнул книжку на пол. Все книжки, которые мы взяли с собой, оказались про шпионов. Немцев взял про шпионов, Игнатьев — про шпионов. И я.

Из-за этих книжек у меня пропал аппетит. Стоило закрыть глаза, как из всех углов начинали вылезать шпионы. Они были с черными накладными бородами, подходили ко мне и шепотом называли пароль.

Однажды, когда я задремал, шпион наклонился надо мной, вытащил из кармана пистолет и выстрелил мне в живот.

С диким криком я вскочил и ударился лбом о потолок.

С живота на ноги ко мне скатился Кессон.

— Ты что? — спросил Немцев.

С перепугу он сказал мне «ты».

Я тяжело дышал и мотал головой.

— Вам на живот прыгнул котёнок — только и всего!

Я перевёл дыхание.

— Давайте поговорим о литературе, — сказал Игнатьев. — Всё-таки просидеть три дня в камере с художником и ничего не услышать от него о книгах — обидно. Какие книги вы любите?

— Без выстрелов! — ответил я.

МНОГО ЗВУКОВ И ВЕТРА

Серебряная стрелка упёрлась в нуль и остановилась.

Сейчас нас выпустят.

— Всё в порядке! — сказал в телефон Игнатьев. — Ждём.

Снаружи послышался скрип винтов. Мы сели каждый на свою койку и приготовились. Только Кессон, услышав скрип, побежал к двери. Он, наверное, думал, что это скребется мышь.

Наконец скрип кончился. Что-то звякнуло, и круглая крышка люка шевельнулась. Она медленно приоткрылась. Жёлтый изогнутый луч солнца упал нам под ноги.

Люк был открыт.

Мы по одному выбрались из камеры.

СКОЛЬКО ЗВУКОВ И КАКОЙ ВЕТЕР!

Звучало всё: море, толпа, которая собралась вокруг камеры, воздух, который струился над бухтой, корабли, даже горы. Лёгкий звенящий звук слетал с их вершин и, долетев до нас, повисал в воздухе.

А какой был в этот день ветер! Воздух так и ходил. Он был и жгуч, и прохладен, то и дело менял направление и обдавал нас то запахом морской воды и соли, то густым ароматом трав.

НАВЕРНО, ЧЕРЕЗ ЧАС МЫ НЕ БУДЕМ ЗАМЕЧАТЬ НИЧЕГО.

Я осмотрелся.

В первом ряду стояли корреспонденты. Киношник стоял позади всех.

— Товарищи! — сказал Павлов. На этот раз он решил всё-таки сказать речь. — Разрешите от вашего имени поздравить экипаж подводного дома…

За моей спиной раздалось мяуканье.

Павлов замолчал.

— Что это?

— Это Кессон! — сказал Игнатьев.

— Какой Кессон? — удивился Павлов.

Немцев забрался в камеру и появился с котёнком.

Кессон щурил глаза, шипел и вырывался. Он не хотел выходить из камеры.

— Это кошка, — сказал доктор, — первая подводная кошка в мире. Она прожила под водой неделю. Как видите, она хорошо перенесла декомпрессию и теперь не рвётся на воздух.

Павлов махнул рукой. Как видно, он решил не говорить речь.

— Можно расходиться, — сказал он.

— Ура! — сказал толстый корреспондент. — Ура и ещё раз ура! Я знаю, с чего начать корреспонденцию. Я начну её с этой удивительной кошки. Кошка-акванавт!

И он побежал писать статью.

Ко мне подошёл Марлен.

Мы отправились побродить. Дошли до загородки с дельфином и остановились. Я смотрел на пустую загородку и вспоминал Сашу.

Вдруг вода в загородке шевельнулась. Она раздалась, и из неё показалась блестящая чёрная спина дельфина.

ЧУДЕСА

Я ахнул.

— Это что — новый?

Марлен засмеялся:

— Угадай.

— Новый. Вместо Саши.

— Нет.

— Тогда не знаю.

— Посмотри лучше.

Мы подошли ближе.

В загородке по пояс в воде стояла женщина. Она была в чёрном купальном костюме. На воде дрожало и изгибалось её отражение: чёрно-розовое пятно. В руке у женщины была щётка.

Женщина похлопала ладонью по воде, и около её ног вынырнула узкая дельфинья морда. Поперёк лба у дельфина тянулся белый шрам.

САША!

Дельфин повернулся на бок, и женщина начала тереть его щёткой.

— Саша… Саша… — приговаривала она. — Ну повернись ещё, повернись…

Почесав дельфина, женщина вышла на берег, взяла с коврика гаечный ключ и, размахнувшись, бросила его в воду.

Саша перевернулся и без всплеска скрылся. Прошло не больше минуты, он вынырнул и стал медленно приближаться к берегу. Он плыл к тому месту, где стояла женщина. В зубах он держал что-то чёрное. Я удивился: это был гаечный ключ.

Женщина взяла ключ, потрепала Сашу по голубой птичьей челюсти и повернулась к нам. У неё было усталое лицо и волосы, стянутые сзади узлом.

— Видите, принёс, — сказала она. — Ещё неделя, и, думаю, этот номер мы закрепим.

Я подошёл и стал рядом с ней.

— Что же ты, Саша? — сказал я. — Сколько времени дурачил нас.

Дельфин пытливо смотрел на меня удлинённым глазом. Он медленно тонул, погружался. Зелёная вода скрыла его рот, лоб с характерным уступом, макушку с дыхалом.

Когда мы отошли от загородки, я сказал:

— Чудеса! Откуда он взялся?

И тогда Марлен рассказал историю возвращения дельфина.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЕЛЬФИНА

…На второй или на третий день моего сидения под водой в лагерь привезли газету. На последней полосе была напечатана заметка.

Сперва заметке удивились, потом у Джуса мелькнула мысль.

— Стойте! — сказал он. — Подозрительный дельфин. Уж не Саша ли это?

Решили отправить в Евпаторию человека.

Поехал на мотоцикле Лёсик.

В Евпаторию он примчался в полдень. Поставив мотоцикл около спасательной станции, разделся и в трусах — они у него были ярко-жёлтые — пошёл по берегу.

На пляже люди лежали, как шпроты в банке: они все были коричневые и лежали бок о бок. Потом Лёсик увидел толпу. Купальщики стояли кто на берегу, кто по колено в воде и смотрели на море.

В море дрейфовала лодка. Люди в ней свесились за борт. Один, опустив руки, трогал что-то чёрное и блестящее.

Лёсик прыгнул в воду и поплыл. Он доплыл до лодки и увидел дельфина. Это был Саша. Он описывал вокруг лодки круги, подплывал и тёрся спиной о борт.

В лодке стоял ящик с рыбой.

Время от времени люди бросали в воду рыбёшку. Дельфин коротким броском настигал её — ап! — и рыба исчезала в его пасти.

— Саша! — позвал Лёсик. — Саша!

— Зачем вы называете его Сашей? — сказали из лодки. — Это Разбойник. Наш пляжный дельфин Разбойник.

И тут Лёсик совершил ошибку.

— Это наш дельфин! — сказал он.

— Смотрите, — возмутились в лодке, — стоило нам завести дельфина, как появляются нахалы и предъявляют на него права! Плывите назад и помните, что среди нас есть боксёр — чемпион области.

Лёсик выбрался из воды и помчался в Голубую бухту.

Он нёсся так быстро, что на одной горной тропе перепрыгнул на мотоцикле через маленькое ущелье.

— Плохо дело! — сказал Павлов, когда Лёсик рассказал о результатах поездки. — Теперь пляжники настороже, будет трудно…

Стали думать, что делать дальше.

— Надо обратиться в исполком и потребовать дельфина обратно.

— Дельфины не относятся к исполкому. Исполком — это то, что на берегу, а тут море.

— Надо попросить рыбаков, чтобы они поймали дельфина сетью.

— Около пляжа лов сетями запрещён.

— А что, если просто приехать на машине? Одна группа будет сдерживать толпу, а вторая поймает Сашу.

— Среди них боксёр. Его сдержишь!

— Пойдём катером и посмотрим, — сказал Павлов. — Я возьму документ с печатью.

Катер пришёл в Евпаторию под вечер. Народу на пляже было тьма.

Сашу заметили сразу. Он плавал взад и вперёд у буйков. На буйках гроздьями висели люди. Они смотрели, как резвится дельфин.

Катер подошёл к буйку. Заглушили мотор. Катер сейчас же окружили человеческие головы. Они торчали из воды и отдувались.

— Зачем пришли? — спросила одна голова.

— Это они. Вон тот приезжал! В жёлтых трусах! — закричала вторая. — Не давайте им дельфина!

— Боксёра надо позвать, боксёра… Петя! Петя-а-а!..

С берега приплыл Петя. Он был большой и гладкий.

— Кто тут хочет дельфина? — спросил Петя. На спине у него буграми играли мускулы.

— Да, добром тут не выйдет! — сказал Павлов. — Пошли на станцию.

Катер завёл мотор и ушёл к спасательной станции. Там Павлов показал бумагу с печатью.

В бумаге говорилось, что дельфин Саша является государственным имуществом и входит в состав экспедиции «Садко».

— Против бумаги не попрёшь! — вздохнув, сказал начальник станции. — Жаль: мы сами привыкли к дельфину. Очень ласковое животное. Любит, когда его гладят. Ну ладно, делать нечего. Как будете забирать?

Разработали план. Несколько спасательных лодок стали у буйков и оттеснили купальщиков. Потом подошёл катер, и Павлов стал бросать в воду рыбу.

Саша тотчас же подплыл. Катер дал малый ход и стал удаляться от берега. В воду с него то и дело летели серебристые рыбёшки.

— Караул! — закричали купальщики. — Дельфина уводят!

Они попытались заплыть за буйки, но работники станции были неумолимы.

— Назад, назад!.. — кричали они.

Двух самых нахальных пляжников, которые заплыли за буйки, втащили в лодки и стали им выписывать квитанции — штраф.

— Дельфина уводят!.. Петя!..

Петя плавал около последнего буйка и, высунув из воды большой, как арбуз, кулак, грозил катеру.

Джус и доктор слезли с катера в воду, погладили Сашу, а потом, схватив его крепко за плавники, стали держать. Он не вырывался.

Под них подвели сеть и всех троих подтащили к борту.

— Осторожнее, черти! — просил Джус. — Кости поломаете.

Они с доктором выбрались из сети. Сашу перевалили через борт, положили в длинный узкий ящик. В ящик налили воды. Саша сразу запыхтел: пых! пых!..

— Вот как было дело! — закончил Марлен.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

Дом переставили на новую глубину. На двадцать пять метров. Его притопили, как притапливают непокорные, набитые воздухом понтоны, подтащили ко дну, как подтаскивают к земле слишком высоко поставленные аэростаты.

Скрипела лебёдка.

Толстый маслянистый трос, дрожа и звеня, медленно выползал на берег и наворачивался на барабан. Натужно выли моторы.

— Есть двадцать пять! — сказал Павлов.

Он стоял около лебёдки и смотрел, как движется новый красный лоскут.

С катера, стоявшего посреди бухты, бросили лот и сообщили флажками:

— Двадцать пять!

Новый экипаж — три водолаза — ушёл в палатку врача. Сегодня они будут спать отдельно. За ними будет всё время следить доктор. Всё будет строже. Их дублёры тоже ушли готовиться.

Это как полёт в космос.

Новый экипаж будет жить в доме месяц. Когда до конца срока останется пять дней, одного водолаза сменит Марлен.

ОПЯТЬ ПОРТФЕЛЬ

Я сидел на берегу и писал письмо. Я писал, что вот-вот буду дама.

В бухте всплывали пузыри. Они всплывали всё ближе и ближе. Вода шевельнулась, и показался человек. Заблестели баллоны.

Шлёпая ластами по воде, к берегу шёл водолаз.

В руке у него был портфель.

Я даже вздрогнул.

Водолаз вытащил изо рта загубник, поднял маску и сказал:

— Здравствуйте!

Мне стало так весело, что я смог сказать только:

— Здра…

Джус перевернул портфель, из него полилась вода.

— Так вы всё-таки сплавали за ним? — сказал я. — Вы герой.

— Понимаете, привык. Трудно без него. Как без рук.

Я лёг на песок и стал хохотать: я единственный в мире, кто видел, как из моря выходит человек с портфелем.

Джус не понял, отчего я смеюсь. Он потряс ещё раз портфель. Чёрные капли упали на песок.

— Я думаю, он быстро высохнет, — задумчиво сказал Джус. — Привычка — большое дело. Вчера мне пришла в голову мысль, как сделать в следующем доме воздух ещё более сухим. Надо использовать плиту, а трубы от неё провести во все отсеки.

«ФИТИЛЬ»

Корреспонденты ходили по лагерю весёлые — их сообщения о ходе экспедиции брали нарасхват.

— Ну как, теперь ясно, с чего начинать? — спрашивал Марлен толстого газетчика.

Тот хохотал и похлопывал Марлена по плечу.

— Молодой человек! — говорил он.

МАРЛЕНУ УЖЕ ЗА СОРОК.

Однажды его отвёл в сторону Киношник.

— Понимаете… — сказал он и начал крутить у Марлена на куртке пуговицу.

— Я слушаю вас.

— Понимаете, неуспех моей миссии под водой ставит меня в неловкое положение, — сказал Киношник.

— Осторожнее, оборвёте.

— Нет, я аккуратно. Так вот, я говорю, моё пребывание здесь не может не иметь какого-то результата. Улавливаете?

— Смутно.

— Сейчас объясню. За эту поездку я должен отчитаться плёнкой. Снятыми метрами. Сюжетом.

— Что вы хотите от меня?

— Я предлагаю: давайте придумаем. «Фитиль» имеет специфику. Разыграем сюжет.

— Я должен надеть акваланг, и вы снимете меня под водой? Или выходящим из воды?

— Нет, нет, сделаем проще. Вы бросите окурок в траву. Она загорится. Я сниму. Это будет: «Берегите крымский лес от пожара».

— Я не курю.

— Тогда сядьте. Ешьте рыбу, а кости бросайте на пляж. «Природу надо беречь».

Марлен посмотрел на него зелёными глазами.

— Я занят, — сказал, он. — У меня много работы. Возьмите другого. Вон двое отдыхают.

Киношник вздохнул и побрёл прочь.

— Чёрт его знает что! — сказал Марлен. — Ты слышал?

Я кивнул.

Он спохватился:

— Где моя пуговица?

Вместо пуговицы висела нитка.

ТРЕТИЙ ЭКИПАЖ

Водолазы ушли под воду. Мы провожали их, стоя на палубах катеров.

Потом мы сошли на берег и из командного пункта снова увидели их. Техники наладили телевизор. На голубом экране были видны спины ребят. Они возились с магнитофоном. Потом один повернулся. Он не знал, что мы видим его. Он смотрел на нас серьёзно и не улыбался. Даже морщился. На лбу у него были капли.

— Двадцать пять метров — это уже не шутки! — сказал Марлен.

Он догадался, о чём я думаю.

Через неделю придёт из Азовского моря танкерок. В цистерне он привезёт для вольера рыб: осетров, кефалей, камбал. Обещают достать и катранов. На дне смонтируют и пустят буровую вышку.

НАЧНЁТСЯ САМАЯ ГЛАВНАЯ РАБОТА.

А я уеду. О том, что пора уезжать, я думаю каждый день.

ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Только я собрался ехать, как пришло штормовое предупреждение.

— В течение ближайших часов ожидается юго-западный ветер до десяти баллов. Дождь. Я не могу отпустить вас на мотоцикле. Вас смоет, — сказал Павлов.

— Ладно, — сказал я. — А как же ребята там, в доме? Конечно, я останусь — вдруг понадобится помощь. Все-таки лишняя пара рук. А не поднять ли дом?

Павлов задумался. Потом он поскрёб подбородок и сказал:

— Попробуем оставить… Всё-таки двадцать пять метров.

На всякий случай он пригласил в палатку Марлена и ещё несколько человек.

Все выслушали его и тоже сказали:

— Оставить!

Небо на юге начало темнеть. Над морем появились низкие, рваные облака. Они неслись над самой водой и светились розовым светом.

Горы притихли. Дышать стало трудно.

— Надо всё закрепить по-штормовому, — сказал Павлов. — Лодки вытащить на берег. Передайте буксирам: перейти под защиту скал.

Вершины гор озарились первой вспышкой молнии. Сухой треск прокатился над бухтой. Море почернело. Над палатками тонко запел ветер.

Около Сашиной загородки суетились водолазы. Ими командовала женщина. Сашу вытащили на берег, положили в ящик с водой. Шесть парней поволокли ящик в глубь берега.

— Осторожнее, осторожнее! — говорила женщина. Она шла следом. Саша послушно пыхтел.

БУДЕТ ШТОРМ!

ШТОРМ

Ветер усилился. Волны, до сих пор беспорядочно плясавшие у входа в бухту, выстроились рядами. Они шли теперь, как солдаты на приступ, вал за валом. Белые одиночные шапки пены слились в длинные гребни. Плеск воды превратился в угрожающий гул. По брезентовому пологу палатки застучали первые капли дождя.

Мы сидели на командном пункте и смотрели, как на экране телевизора неторопливо перемещаются силуэты наших товарищей.

— Надо им сказать, — пробормотал Павлов.

Он взял телефонную трубку, нажал кнопку вызова и, когда человек на экране тоже поднёс к уху трубку, сказал:

— У нас ветер южный, семь баллов. Ожидаем дальнейшего ухудшения погоды. Как себя чувствуете?

Силуэт на экране закивал головой и громко, через динамик, ответил:

— У нас всё в порядке.

Павлов кивнул.

— Будьте внимательнее!

Палатку рвануло. Дождь зашумел ровно и сильно. Через минуту он хлестал, как из пожарного рукава.

Грохот волн на берегу превратился в сплошной рёв.

Стемнело.

— Надо пойти посмотреть, как лагерь, — сказал Павлов.

— Я с вами.

Мы закутались в плащи и вышли из палатки в темноту.

Ветер подхватил нас. Потоки воды били по лицу, мелкие холодные струи бежали за воротник.

Прикрывая глаза рукой, я посмотрел, где Павлов. Его чёрная фигура маячила впереди. Павлов размахивал руками и что-то кричал.

Увязая в песке, я направился к нему.

Впереди метались и шумели люди: опрокинуло палатку. Трое парней собирали и прятали под упавший брезент вещи, заново крепили углы. Верёвки в их руках извивались, как змеи.

Мы вышли на берег. Море слабо светилось. Было видно, как возникают в темноте волны. Они появлялись, росли и опрокидывались, заливая пляж сияющими потоками.

Под ногами шевелился песок, перемешанный с водой. Он двигался, тёк.

В разрыве между тучами показалась луна. Призрачный зелёный свет упал на скалы. Позади нас гудели и надувались парусами палатки. Пробиваясь сквозь рёв ветра, откуда-то из-за палаток доносился неясный шум.

— Бежим туда! — крикнул Павлов.

Спотыкаясь и увязая в мокром песке, мы выбежали из городка. Огибая наш лагерь, к морю стремился поток. Неизвестно откуда взявшаяся река рвалась к бухте. С водой мчались ветки, охапки травы, стволы деревьев.

Край берега, на котором я стоял, зашатался. Я отпрыгнул. Подмытый водой берег обрушился, распался на куски и исчез, унесённый течением.

— Может смыть лагерь! — крикнул мне в ухо Павлов.

Мы побрели назад.

Откинув полог, протиснулись внутрь первой палатки.

Голубой экран на пульте управления не горел.

Люди, тесным кружком стоявшие около него, молчали.

— Нет связи с домом, — сказал дежурный. — Оборвало все кабели!

ЧТО С ДОМОМ?

В эту ночь в лагере никто не спал. Мы сидели на командном пункте и ждали.

Ждали рассвета. Ждали, когда утихнет шторм.

В голову лезли нехорошие мысли. Дом может дёрнуть или наклонить. От этого выйдут из строя электрические батареи, и люди будут сидеть в кромешной тьме.

От удара может дать трещину корпус, часть воздуха выйдет, и люди окажутся в тесном воздушном пузыре, под самой крышей…

К утру ветер переменился и сбил волну. Ливень прекратился. В воздухе повисла мелкая морось.

Мы вышли из палатки. Поток, бушевавший за лагерем ночью, иссяк. Угасли белые гребни в бухте. Тяжёлая, идущая против ветра зыбь лениво катила на берег ровные жёлтые валы. От глины и песка, принесённых с гор, вода в бухте стала непрозрачной.

Буёк с флажком, который стоял над домом, исчез.

— Если бы их сорвало с якоря, дом был бы уже на берегу, — сказал Немцев.

— Не каркай!

Павлов сказал это и стал раздеваться. Он натянул на себя гидрокостюм и нацепил баллоны.

— Я тоже, — сказал Игнатьев.

Ступая пятками вперёд, они вошли в воду. Первая же волна отбросила их назад.

Отдуваясь и отплёвываясь, они встали, проверили автоматы дыхания — не попал ли песок? — и пошли снова. Их опять опрокинуло.

— Надо не так, — сказал Марлен. — Сейчас вдоль берега идёт отбойное течение. Надо найти место, где оно поворачивает в море.

Он набрал кучу палок и стал бросать их в воду.

— Вроде бы тут! — сказал он: палки плыли от берега.

Павлов и Игнатьев, работая изо всех сил ластами, ушли под воду.

Мы уселись на мокрый песок и стали ждать.

Дождь сеял, как из сита. Сквозь его пелену казались призрачными громады входных мысов. Окружающие бухту горы исчезли в серой мгле. Наши плечи медленно, капля за каплей, покрывались плёнкой воды.

Прошло полчаса.

— Вижу! — закричал Немцев.

Он вскочил и показал рукой на середину бухты.

Там, то скрываясь, то выходя на гребень волны, маячила чёрная точка. Рядом с ней появилась вторая.

— Плывут! Оба плывут!

Точки росли. Наконец среди жёлтых гребней заблестели костюмы и баллоны.

Люди, видно, выбились из сил и не стали искать место, где им лучше выходить. Они плыли прямо на нас.

Огромная волна выросла над их головами, поднялась, понесла их, опрокинула. Пена и песок покрыли тела, уходящая вода потащила обратно.

Несколько человек без команды бросились в воду. До одного аквалангиста удалось добраться. Его ухватили за руки. Следующая волна поднесла второго.

Их вытащили на берег, сняли маски и баллоны.

Павлов и Игнатьев лежали на песке, тяжело дыша. Потом нехотя сели.

— Ну как там? Что в доме? — спросил Марлен.

Мы настороженно ждали.

Павлов поскрёб подбородок.

— Пьют растворимый кофе, вот что.

Он выплюнул изо рта песок.

— Кейфуют. Их даже не качнуло. Всё-таки двадцать пять метров! А вот видимость под водой — ноль. Муть с берега идёт — кругом облака.

— Сейчас они выпустят аварийный буёк с антенной, — сказал Игнатьев.

Он сказал это и замолчал. На жёлтой взгорбленной поверхности бухты уже плясал красный буёк. Он торчал из воды, как стручок перца, качался, скрываясь в ложбинах волн, и появлялся вновь.

Со стороны палаток что-то кричал дежурный. Он стоял около палатки № 1 и махал руками.

— Что там случилось? — спросил Павлов.

— Он кричит, что есть связь, — сказал Немцев.

ГОВОРЮ С КИНОШНИКОМ

На следующий день погода наладилась. Я ходил между палатками и прощался с водолазами.

Около первой палатки я встретил Киношника.

— До свидания! — сказал я. — Уезжаю.

Он мне очень обрадовался. Выглядел он неважно и был весь какой-то помятый.

— Очень жаль, — сказал он. — Всё-таки ещё один человек искусства. Мы так с вами и не поговорили. Как ваши дела?

— Так себе. Не рисовалось.

— И у меня хоть плачь. Я не могу уехать отсюда, не сняв какой-нибудь сюжет. Придётся снять о недостатках. Должны тут быть какие-нибудь недостатки?

— Почему должны?

Я разозлился и не попрощавшись ушёл.

ПРОЩАЮСЬ С МАРЛЕНОМ

С Марленом мы говорили долго.

— Понимаешь, — сказал он, — звуки животных под водой — это, очевидно, то, к чему я шёл всю жизнь. Всё остальное, оказывается, было только подготовкой. Разведкой. Ты в разведку ходил?

— Нет.

— Так вот, когда идёшь в разведку, всегда знаешь, зачем идёшь. Сказано: засечь огневые точки. За ними и охотишься. Или: взять «языка». А в науке, чтобы найти дело, которому стоит посвятить всю жизнь, нужно всё время искать. Что я за эти годы не изучил! И стаями рыб занимался, и органами чувств… И вот оно: новое, интересное, настоящее моё дело!

— Счастливый ты!

Марлен промолчал.

— После обеда двину.

— Пешком через горы не хочешь?

— Поеду на мотоцикле до Симферополя, — сказал я. — Хотел было заехать в Севастополь — не получается. Нет времени.

— Знаешь, — сказал Марлен, — когда я был в Севастополе, я пошёл на Биологическую станцию, гляжу: у причала шхуна… «Тригла»! Представляешь, она. Списывают. Новый получили катер: мотор двести лошадиных сил, пять кают. Даже радиолокатор есть. В тумане будет ходить, как днём. Кончился век нашей шхуны.

— Она не была шхуной, — сказал я. — Мне пришлось как-то смотреть справочник. У шхуны должно быть не менее двух мачт. Это просто моторный бот.

— Какая разница… Это наша «Тригла».

Марлен помог мне собрать вещи.

После обеда около палатки затарахтел мотоцикл.

С заднего сиденья слез Павлов.

— Как вы на нём ездите? — сказал он. — Ногами за землю цепляешь. На грузовике надо ездить.

Я навьючил на себя рюкзак. Пачку листов с рисунками положил на грудь под рубашку.

— Ну пока! — сказал я.

— Пока! — сказали Павлов и Марлен.

Мотоцикл выстрелил длинной синей струёй и вынес нас с Лёсиком на тропу.

— С ветерком прокатить? — крикнул через плечо Лёсик.

— Дава-а-ай!..

Мы мчались по ухабистым крутым подъёмам, ныряли в ущелья, неслись мимо выветренных, угрюмых скал.

Наконец прямо передо мной выросла серая громада Эски Кермена. Гора лежала, как погибший броненосец с плоской палубой, жухлая зелень водой стекала с его бортов, чёрные дыры пещер зияли, как разбитые иллюминаторы.

Не останавливаясь, мы пронеслись под отвесными скалами, обогнули северную, тупую, как корма, оконечность горы и помчались дальше, в глубь ущелья.

Я не утерпел и оглянулся.

Эски Кермен серым уступом высился позади. Он был всё ещё похож на корабль. Кроны одиноких деревьев на его вершине развевались, как флаги.

ЭТО ОЧЕНЬ ЗДОРОВО: ТАМ ПОД ВОДОЙ БЕЛЫЙ ДОМ, А ТУТ МЕРТВЫЙ ГОРОД НА СКАЛЕ. ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО УВИДЕТЬ, СТОИТ ЖИТЬ!

Мы выехали на шоссе, и Симферополь стал приближаться к нам со скоростью 120 километров в час.

НЕ СКОРОСТЬ, А ПУСТЯКИ!

Я даже не держался за кольцо.

В СИМФЕРОПОЛЕ

В городе я распрощался с Лёсиком и пошёл на вокзал покупать билет.

Около закрытой кассы стояли Рощин-второй и человек в зелёной кофте. Рядом с ним сидела на чемодане женщина в мужском пиджаке.

— А, художник! — сказал Рощин-второй — Как ваши дела? Вы оттуда?

Я кивнул.

— Домой?

— Да.

— А мы в Батуми. Там, говорят, есть бассейн с морскими животными. Хочу устроиться. Этот товарищ со мной. Вы его помните!

Жёлто-зелёный человек с отвращением посмотрел на меня.

— Нет.

— Кассу скоро откроют?

— Билетов на сегодня не будет.

Я ушёл с вокзала, снял комнату в гостинице, купил в магазине пачку картона и коробку красок.

Я заперся и стал писать.

На первом листе я написал густо-зелёную воду. Сквозь неё угадывалась скала. На скале сидели крабы. Красные, как кровь, глубоководные крабы, про которых рассказывал Павлов.

Из глубины спиной к нам всплывал водолаз.

Он засмотрелся на крабов и висел в воде, раскинув руки. Ноги его касались скалы, потревоженные животные сплелись около ног в красный бесформенный клубок.

На картине был плохо виден водолаз, плохо екала, и только крабы выступали из чёрно-зелёной воды, как капли крови.

В этой картине было что-то интересное. Мне ока сразу понравилась, хотя это был всего-навсего эскиз, жалкий кусок картона, с которого ещё придётся писать на холсте настоящую картину. Тут всё было написано сумбурно. Я волновался. Я никогда так не волновался, разложил на полу картонки и стал набрасывать сюжеты будущих картин.

На одной я нарисовал тонущий мяч и креветок, нападающих на него. «Креветки, играющие в мяч» — так я решил назвать этот рисунок. Ещё был дом. Серый, как облако, плохо различимый из-за мутной воды дом, и парящие в воде, танцующие около него люди.

Я писал эти эскизы неделю. Только когда кончились листы и краски, я купил на последние деньги билет и в жёстком, переполненном вагоне уехал на север.

Я лежал на верхней полке под тусклой лампочкой и, закрывая глаза, представлял себе будущие картины.

Поезд ревел и мчал душный вагон навстречу северной непогоде.

МАРЛЕН ОБЕЩАЛ МНЕ ПИСАТЬ.

ПИСЬМО

Письма от Марлена не было месяц.

Наконец оно пришло.

Я сложил письмо, спрятал его в конверт и тихонько засмеялся.

На столе у меня лежала толстенная пачка летних эскизов. Теперь всё пойдёт по-другому. Что я делал до сих пор? Учился. Искал. Пробовал силы, разуверился было в себе. Теперь я начинаю работать по-настоящему. Буду писать картины.

Это будут картины о море. Только не о том, которое видят все, а о том, которое видят рыбы и люди, которые, как рыбы, живут под водой.