ПАНДОРА

Замечательное выдалось воскресенье. Мы прогуливаемся по парку, говорим о солнечных берегах, о тенистых деревьях и яхтах, скользящих по водам Сены. Безграничное блаженство и отдохновение. Влюбленные парочки смотрят на воду, семьи веселятся, устроив пикник на открытом воздухе, никто никуда не спешит. Под ногами зеленая трава, над головой голубое небо. В моих венах пульсирует Конец Света, но я еще не знаю об этом.

Мальчик в костюме девятнадцатого века как будто проплывает мимо меня. Его образ искажается не от скорости, он идет так же, как и я, не быстрее. Правда, образ этот нельзя назвать образом мальчика в буквальном смысле, скорее это набор ярких точек, имеющий форму мальчика. Создается впечатление, что атомы его тела можно видеть невооруженным глазом. Он улыбается мне, я улыбаюсь в ответ. Мальчика переполняет радость и весна, он похож на одного из футболистов, которых я тренировала, когда сама была такой же юной, как он. За ним скачет такой же точечный Лабрадор, он останавливается посмотреть, как его точечный хозяин наклоняется и срывает такую же точечную лилию. На расстоянии все выглядит вполне привычно, но, подойдя ближе, видишь окружающее в истинном свете. В большинстве доменов этого не происходит, там иллюзия жизни практически абсолютна.

Шампань машет мне рукой. На ней дорожное платье с вышивкой, кружевная косынка, нарядная шляпка, в руках – зонтик. Я в своем потрепанном пальто из искусственной кожи, синих джинсах и с серебряным пирсингом на бровях выгляжу полным анахронизмом. Однако в окружающий нас мир не вписываемся мы обе, поскольку только мы не распадаемся на точки при близком рассмотрении. У нас наши прежние лица, те, что нарисовали художники и вложили в компьютер программисты, когда наши настоящие тела спали беспробудным сном.

– Ты все сдвинула, – сказала Шампань.

– Заметила. Тебе нравится?

Она хмыкнула.

– Пока не могу сказать. Скажи лучше, как ты это сделала.

– Немножко поэкспериментировала с цветом, сделала менее живописным, – ответила я, передавая ей бутылку божоле, которую припасла специально для этого случая. – Ты же искусствовед, поведай мнение специалиста.

– Здесь еще что-то не так.

– Точно, я отключила автоматическую композицию. Когда поворачиваешь голову, точки, из которых состоят все персонажи, перемещаются, чтобы подстроиться под новый угол зрения. И куда бы ты ни смотрела, создается идеальная картинка в стиле пойнтилизма.

– Теперь они больше похожи на нормальных людей.

– Верно. Тебе не понравилось?

– С чего ты взяла? – Она улыбается и вынимает из бутылки пробку. – Ты слишком чувствительная, Пандора. Не нужно так волноваться о том, кто что думает.

– Почему ты решила, что меня это волнует? – удивилась я, взяв у нее бокал вина. – На здоровье.

– Да, на здоровье.

Мы чокаемся и пьем за вторую половину нашей жизни: за восемнадцать лет потрясающей и ужасающей свободы. Сегодня годовщина того дня, когда ложь, наконец, была раскрыта. В тот день восемнадцать лет назад мы узнали, кто мы, где находимся и зачем. Поэтому для нас это как бы день рождения.

– Хорошо, – говорит она о вине.

Да, это действительно так: вино довольно крепкое, не слишком сухое, конечно, оно и в подметки не годится «серьезным» винам, которые она любит. Пусть сама наслаждается букетом из дуба, ягод и орехов, благодарю покорно.

Я рассказываю, как создавала этот божоле, но ей неинтересно.

– Мы обязательно выпьем по-настоящему, когда ты приедешь, – прерывает она меня.

Я немножко пугаюсь, ведь меня ожидает рислинг двадцатилетней выдержки, который она недавно обнаружила в баварском пабе. За эти годы она заполнила подвалы своего дома самыми разными образцами вин, и ей позавидовал бы самый тонкий коллекционер и ценитель. Роясь в запасах давно умерших людей, словно мародер, она добывала эти экземпляры. Мы все мародеры, мы предаемся этому занятию, считая его как бы платой за ту работу, что выполняем.

Я занимаюсь вопросами чисто техническими, чиню, если что-то поломается. Я отвечаю за энергоснабжение, коммуникации и компьютерные системы, а также за ВР и подобные неорганические технологии. Я не отвечаю за клонирование и воспитание клонов. Я не смогла бы заниматься тем, чем занимается Шампань. Я выбрала себе именно эту работу, потому что…

– Прости, Пандора. Одно срочное дело требует твоего вмешательства.

– Оно не может подождать? Я как раз сейчас рассказываю одну историю.

– Я вижу. Еще я вижу, что ты рассказываешь ее неверно.

– Ну вот, начинается.

– Тебе следует начать раньше, с момента, когда вы поняли, что мир, в котором вы живете, нереален.

– Это моя история, Маласи, и я рассказываю ее, как хочу. Дай мне минуточку, ладно?

– Ладно, даю тебе еще три минуты, потом нам нужно поговорить.

– Значит, три. Теперь убирайся, не мешай рассказывать.

Я выбрала именно эту работу, потому что не могу оторваться от прошлого. Я выросла в фальшивой Бразилии и фальшивой Америке, а проснулась в Бельгии, настоящей Бельгии, и узнала, что все мои самые страшные кошмары сбылись.

Когда дети были маленькими, мы обучали их следующему:

Однако возня с детьми не для меня: сама мысль – привести детишек в мир, каким он стал сейчас, – меня ужасает. Мне значительно проще работать с компьютером и держаться поближе к моей прошлой жизни, поддерживать и совершенствовать Глубокую виртуальную реальность, в которой я выросла. В реальной жизни я только навещаю своих племянников и племянниц. Я – их любимая тетя, я люблю их, потому что не я за них отвечаю. Во всяком случае, не в такой степени, как Исаак, Вашти и Шампань.

– Мне так не терпится поскорее увидеть вас всех, – говорю я Шампань, наливая еще вина. – Надеюсь, Исаак тоже будет.

– Сейчас мы ближе к нашей цели, чем когда бы то ни было, – говорит она.

– Значит, уже скоро, надеюсь.

– Вполне вероятно, – отвечает она, делая ударение на второе слово.

Она не верит, что это произойдет, не уверена, что следует это делать. С Исааком столько всего связано, к тому же не всегда хорошего.

– Представляешь, если получится? У нас снова будет общая цель, мы снова будем вместе, все четверо.

– Я думала, мы говорим о вине, – нахмурилась Шампань. – А ты все о том же, новый счастливый этап нашей жизни.

– За ним может последовать еще один.

– Ты, как всегда, оптимистка!

– Безусловно, – отвечаю я, отвлекаясь на точечного человека, играющего на точечной трубе, – может быть, если мы сумеем сделать это, к нам вернутся и наши отшельники.

– Великое воссоединение класса? – Она довольно глупо улыбнулась.

– Я все еще надеюсь, – призналась я.

– Вот за это я и люблю тебя, – отвечает она. – Ты упрямая. Или мечтательница. В любом случае, я тебя люблю.

– Это обязательно произойдет, – настаиваю я. – Мы должны отбросить все разногласия.

– Скажи это Хэлу.

Больше ничего можно и не говорить, потому что Хэл по-прежнему ни с кем не хочет разговаривать, да и со мной говорит очень редко. Ничего. Я получу от него все, что смогу. Он сломался, но он похитил мое сердце, когда мы были совсем детьми, и оно все еще принадлежит ему, и мне кажется, мое сердце разбито.

Саркастическим тоном Шампань добавила:

– У него случился приступ раскаяния?

Я отвернулась.

– А Фантазия? – снова спросила она.

– Не знаю, – сказала я в ответ.

От нее нет вестей. Никто не знает, где она сейчас.

Шампань не задела мои чувства, но ей кажется, что она обидела меня. Люди не всегда меня понимают.

– Эй, извини, – говорит она и берет меня за руку. – Я надеюсь, они оба вернутся. Правда, надеюсь. Я так хочу, чтобы мы все снова стали друзьями. Ты же знаешь, я ничего другого не хочу так сильно.

Я киваю и сжимаю ее руку в ответ. Мне нечего сказать на эту тему, да и не очень хочется.

– Когда будешь разговаривать с Хэлом сегодня, передай ему от меня привет, хорошо? Мы все еще надеемся, что он вернется. Может быть, кроме Вашти, но ты же ее знаешь.

– Знаю, – соглашаюсь я. – Обними ее и детей за меня. Скоро увидимся.

Оставив Шампань наслаждаться «Un dimanche apres-midi amp; lie de la Grande Jatte»[1], я направляюсь в сердце пустоты – в пустой домен, которым я пользуюсь при перемещениях. Отправив светящийся желто-черный мячик, я жду ответа, но оранжево-черный спрайт не появляется. Может быть, Хэлу вовсе не нужен подарок, который я ему приготовила. Я смотрю на часы. Жду еще. Вполне вероятно, что он сейчас вне сети.

Я покидаю систему и оказываюсь в реальном мире. Слышен шум дождя на улице. Я проверяю свое состояние и обнаруживаю, что замерзла, как сердце Меркуцио. Растерев плечи, чтобы согреться, закрываю окна, за которыми шумит ливень. В небе висят грязные холодные облака. Отвернувшись от окна, я одеваюсь. От Хэла все еще ничего нет. Уже несколько недель. В годовщину мы всегда с ним беседуем, это неизменно, и я очень надеюсь, что и в этом году будет также. Наконец я решаю изменить своим правилам и проверяю показатели спутников. Эта часть мира безмолвствует.

ХАДЖИ

Я уже начинаю вылезать из ванны, когда слышу стук в дверь. От резкого движения на воде появляются волны, брызги летят на кафельный пол. Теперь я понимаю, что меня зовет Мутазз, колотит в дверь, от стука мои сны наяву разлетаются вдребезги. Он принес мне записку от отца, я едва успеваю шепотом поблагодарить его, как он уходит. Я застываю на месте. От свечей больше света, чем тепла, мне холодно, я стою и созерцаю свои пальцы, чистые, сморщенные после только что принятой ванны. Мозоли заживают. Как удивительно все заживает. Это маленькое чудо. Несмотря на то, что чудеса противоречат законам нашего мира, данный случай лишь подтверждает их существование. Довольно. Чувство вины побуждает меня к действию. Никто не любит, когда его заставляют ждать.

Шерсть и хлопок обнимают мое тело, песок щекочет ноги. Если бы я жил несколько тысячелетий назад, это была бы зеленая трава. Если подумать, всякая пустыня когда-то была полна зелени и растений.

На меня набрасывается холодный ветер, но мне все равно. Я обожаю сумерки, а сегодня небо безоблачно. Я вглядываюсь в бездонную синеву и считаю точечки чистейшего белого света. Красоту, что открылась моим глазам, может затмить лишь та, которую я не могу видеть. Космос скрывает от нас миллиарды миров, и я часто думаю об этом. Какой мир вращается вокруг той звезды? Вон той, что расположилась в нижней части созвездия Большой Медведицы? Каков он, этот мир, и кто там живет?

Меня переполняют вопросы. Если бы я встретился с Богом, я задавал бы ему вопросы один за другим, не в силах остановиться, освобождая тем самым место для ответов. Иногда мне кажется, что Бог создает мои мысли, как когда-то создал вселенную. Но чтобы найти Бога, нужно найти самого себя.

Мой отец – высокий мужчина, и его глаза черны как уголь. Я же, наоборот, невысок, и глаза у меня цвета янтаря. Внешне мы совсем не похожи. Биологически он не мой родитель. Я считаю, что такое различие несущественно.

Раньше я так не думал. Как бы я ни любил его, как бы ни любил меня он, ДНК разделяет нас, словно океан. Лишь в моем сердце – не в его. Я пытался преодолеть преграду путем медитации и молитв. От меня потребовалось все мое терпение, чтобы ухватить этот ускользающий момент, миг воссоединения, близости, триумфа интеллекта, и этот момент наступил именно сегодня, исчезло и прошлое, и будущее, нет больше различий между мной и всеми остальными, живущими в этом мире. Я поймал этот миг, но, проснувшись, снова потерял. Однако, потеряв его, я расстался и со своими страхами. Я смогу снова его обрести. Это будет непросто, но если уляжется ветер и наступит тишина, в такую же ночь, как сегодня, можно попробовать еще раз. В тот счастливый миг я испытал настоящую радость, и как только миг этот пролетел, сердце мое заныло. Мой отец умеет удерживать его. Он хранит его всегда: и когда бушует ураган, и когда разверзаются врата ада, и на дне реки Нил.

Моя маска фильтрует помехи, и я слышу пение птиц. В Саккаре не проводили дезинфекцию, и здесь повсюду человеческие останки. Кажется, будто истлевшие скелеты, лежащие на улицах города, просто уснули. Стервятники растащили и разбросали человеческие кости по всей пустыне. Ветер то присыпает их песком, то снова обнажает. Я бреду по песку, спокойно думая о том, что когда-то здесь жили люди, много людей.

Маска защищает меня от окружающей среды, а среду от меня. Когда я дышу, мой организм выделяет воду, которая превращается в соль. Отложения соли приводят к трещинам, а трещины разрушают сооружения, которые мы надеемся восстановить. За долгие годы небрежения и вреда, наносимого туристами, гробницы и без того постепенно разрушались. Туристы давно уже мертвы, а разрушения хоть и медленно, но по-прежнему продолжаются. Это грустно. Мои братья, сестры и я сам очищаем камни от соли при помощи разных микробов, лазером стираем граффити. Большую часть недели мы провели за этим занятием, восстанавливая ступенчатую пирамиду Зосера. Эту пирамиду, в отличие от обычных пирамид, где ступени постепенно сужаются и сходятся в одной точке, скорее можно назвать зиккуратом с шестью мастаба, поставленными один на другой, каждый последующий меньше предыдущего. Это первая пирамида Египта, она была построена пять тысяч лет тому назад. Ковыляя к ней, я с радостным удовлетворением смотрю на результаты проделанной работы. Поверхность из песчаника чистая и гладкая. Мы восстановили ее, теперь она снова стала белой и ровной, и по ночам звезды отсвечивают в ее гранях. Внутри гробницы еще много работы, к тому же некоторые блоки расшатались, и их нужно снова закрепить. Полная реставрация заняла бы годы, но через несколько дней мы возвращаемся домой. И все же это прекрасная работа, полезный урок, интересная задача. Зосер построил эту пирамиду в надежде воссоединиться с Богом, и мы чтим его мечту. Мы чтим замечательный талант его архитектора, Имхотепа, чтим труд бесчисленных рабочих, чьи имена потеряны во времени. Чтим колыбель цивилизации. Мы чтим себя.

Я нахожу отца у новой системы вентиляции. Он сидит перед ней, сгорбившись, засучив рукава, пытается настроить поток воздуха и биоремедиатор, определяющий, сколько и как часто необходимо выпускать пожирающих соль микробов. Он меня не видит, но чувствует мое приближение.

– Salaam alaikum wa rahma-tullah, – говорит он, желая мне мира и милости Божьей.

– Walaikum assalam, – отвечаю я.

Я сажусь рядом, и мы молча работаем вместе. Он тщательно выставляет настройки, и я помогаю ему, насколько это возможно. Мы настраиваем регуляторы, проверяем их, настраиваем заново. Та же последовательность, какой мы придерживаемся, решая многие жизненные задачи. Бог подарил нам способность делать ее, и мы довольно быстро справляемся. Отец запечатывает систему и удовлетворенно кивает. Он ерошит мои волосы, не сомневаюсь, он улыбается под маской.

Он спрашивает, не проголодался ли я. Я сыт. Тепло ли мне? Более или менее. Болят ли у меня сегодня ноги? Не больше, чем обычно. Мы говорим по-арабски, я плохо на нем пишу, зато сносно разговариваю. Как и всегда, он беспокоится о моем благополучии, хотя сегодня вопросы явно не случайные. Интересно, чего он хочет? Matha tureed?

Он спрашивает, достаточно ли хорошо я себя чувствую, чтобы отправиться путешествовать. Болезненная для меня тема. У меня синдром вырождения, из-за чего ходьба для меня – нелегкая задача. Я хожу с огромным трудом. Однако неподвижность для меня еще страшнее: если я не двигаюсь, и мышцы, и суставы затвердевают и болят еще сильнее. От длительных прогулок я полностью теряю силы. Мы пытаемся справиться с ситуацией с помощью упражнений, йоги, лекарств и молитв. Судя по всему, лечение помогает, иногда бывает лучше, иногда хуже, но в целом сейчас я значительно крепче, чем раньше. Я говорю об этом отцу. Я не хочу быть бременем для своей семьи. Не хочу, чтобы из-за меня меняли планы, мы можем вернуться в Фивы, как только он захочет,

Нет, говорит он. Он имел в виду не это. Тогда что же?

– Bahr, – отвечает он, берет меня за плечо и поворачивает лицом на северо-запад. Туда же, куда смотрит сам. Bahr – океан. И дальше.

Приятный сюрприз, радость с привкусом печали. Моя почившая сестра выскользнула из рая на одно сладкое мгновение, легко пролетела сквозь мое сердце и упорхнула обратно.

– Тебе удалось организовать обмен, – понял я. – Это заняло немало времени.

– Да, – соглашается он, – немало.

Ему удалось восстановить мир с моими тетушками, живущими на далеком континенте. Я там не был ни разу. Готов ли я отправиться туда? Я с радостью соглашаюсь. Для меня путешествие будет величайшим удовольствием. Мои немецкие родственники всегда жили слишком далеко, чтобы я мог полюбить их. Мы виделись редко, и я знаю их скорее как изображение на экране дальней связи. Они – моя семья, но мне приходилось обнимать лишь немногих из них. Пусть я не знаком с ними, лишь бы они не стали мне чужими.

Конечно, для такой разобщенности есть причины, как практические, так и эмоциональные. Нас так мало осталось на земле, что глупо всем жить в одном месте. Если в Германии произойдут какие-нибудь катаклизмы, Египет будет цел и невредим, и наоборот. Храним яйца в разных корзинах. Причины эмоциональные куда сложнее. Моему появлению на свет предшествовали недобрые отношения между взрослыми. Ненависти к ним отец не испытывает, но считает, что их принципы несовместимы с его собственными. Они не верят в то, во что верим мы. Да это и не нужно. Каждая душа следует своим путем, то, что подходит одному, может не подойти другому. Однако теперь их разделяет и скорбная действительность: тот несчастный случай разрушил наш мир. Отец простил, но не смог ничего забыть. Он считает их виновными в смерти Гессы.

Когда я вспоминаю сестру, она всегда улыбается, ее счастливая улыбка переходит в тихий смех. Вместе с ее образом вспоминается нежный аромат мяты, который всегда ей сопутствовал. Я помню оттенок ее густых красно-коричневых волос, они такие теплые, что напоминают мне пони, освещенного солнцем. Она была старшей в семье, и для меня скорее мать, чем сестра. Я помню, как она укачивала меня на руках, читала мне вслух лучшие книги нашей библиотеки, помогала по языку и математике, разрабатывала мои ноги и руки, тренировала мой ум и мое сердце. Она всегда напоминала мне о том, что пора принимать лекарства, когда я думал лишь об играх. Еще я помню отца, когда он узнал о ее смерти. По его обветренному лицу катились слезы. Тогда я видел его слезы первый и последний раз.

ПЕННИ

Файл 292: Принцесса и обезьяны – удалено.

Файл 293: Принцесса и выигрышный ход – удалено.

Файл 294: Принцесса и глупая шутка – удалено.

Файл 295: Принцесса и извинения – удалено.

Файл 296: Принцесса и ховербайк – удалено.

Файл 297: Принцесса и именинный пирог – удалено.

Файл 298: Принцесса и неподброшенная монета – удалено.

Файл 299: Принцесса и отговорки – удалено.

Файл 300: Принцесса и божьи коровки – открыть.

Начнем с нуля!

Я выбрасываю старые записи, потому что мне этого захотелось. И вы не должны меня благодарить, хотя есть за что. Сотни и сотни страниц детского сюсюканья. Сейчас начинается настоящая жизнь, и то, что я собираюсь вносить в память, действительно важно.

Прежде чем двинуться дальше, разберемся в основных принципах.

Номер один. Я не такая, как остальные дети.

Номер два. Причины, по которой я считаю себя принцессой. Я живу во дворце. Нимфенбург был домом Людвига II, когда он был ребенком, его еще называли Лебединым королем, или Сумасшедшим королем, или Королем-мечтателем. Он умер очень давно. Если у вас не все в порядке с географией, подскажу, что дело было в Мюнхене, который находится в Баварии, а тот, в свою очередь, в Германии. Германия располагается в Европе, а Европа – это часть мира. Ну а если вы не знаете, где расположен мир, мне вас жаль.

Номер три. Меня назвали по строчке из песни Ланга Баттера, там еще поется про землянику, девушку и раздоры. Слышали ее? Там говорится: «Играй, Пенелопа, можешь стать мной, а можешь быть другой». Все верно: я другая, я не приемлю очень многое. Есть и другие известные Пенелопы, например, в греческой поэме, в «Одиссее».

Мамы говорят, что наши Y-хромосомы слабоваты, поэтому у меня нет братьев. Есть только я и мои сестры, нас следовало бы назвать «поколение X», но вместо этого нас называют «дети воды». Вода как Н20? Н20 как Человечество 2.0, каковым мы и являемся. Хотя я скорее подхожу к Человечеству 2.1, потому что у меня совсем отсутствуют плохие гены. Я обновленная и улучшенная.

Если кто-то прочитает мои записи, он, вероятно, будет принадлежать к Человечеству 3.0. А это значит, что вы совершеннее меня, да поможет вам Бог.

Слово «Бог» какое-то нечистое, поскольку большинство считает, что Бога нет. Только не я. Я пока еще не решила. Кто-то же должен был сотворить этот мир.

Я фантазирую об устройстве интеллекта, но нельзя утверждать, будто я принадлежу к свихнувшимся фанатикам Бога, уродующим нашу цивилизацию.

– Якобы уродующим цивилизацию, – возразила бы мама.

– Подтверждение перед тобой, – скажет моя вторая мама.

Одна из них закатит глаза, они начнут спорить, и это будет продолжаться часами. Я уже видела такое. Ну и кому это интересно? Но ведь кто-то напустил эту чуму. Тот, кто сделал это, тоже умер. Поэтому – какая разница. Пришло наше время. Дети воды – солдаты, рожденные, чтобы победить чуму.

– Восставшие из пепла, – как любят говорить мои мамы.

Моя фамилия, должно быть, Помрой, потому что это одно из их имен: Шампань Помрой. Вторую зовут Вашти Джай. Так что у меня есть выбор: Пенелопа Помрой или Пенелопа Джай.

На сегодняшний день в мире проживает двадцать человек. Нимфенбург – мой дом, а также дом моих мам и моих сестер. Мои двоюродные братья и сестры живут в Египте с дядей Исааком. Еще у меня есть тетя в Греции. Итого восемнадцать. Есть еще двое бродяг, один в Америке, а вторая и вовсе неизвестно где.

Утром я обнаружила сайт, весь покрытый божьими коровками, их было великое множество, они ползали друг по другу. Их были сотни, тысячи, ползающих пятнистых насекомых. Они были красивыми, но мне стало дурно от их вида. Иногда я задумываюсь, какой стала бы жизнь, если бы людей расплодилось так же много. Жить в такой тесноте.

Моим мамам принадлежат Европа и Азия, мне достанется в наследство часть от них. Возможно, Соединенное Королевство, которое приглянулось мне, потому что находится на острове. Я стану новой королевой Англии, я клонирую себе подданных (немного, столько, сколько нужно, чтобы выполнять мои приказания, ха-ха), и при моем правлении солнце будет вечно освещать империю. Да здравствует королева Пенелопа!

Или взять Францию? Мне нравится Франция.

Сегодня я узнала, что будет еще один обмен. Трое из моих сестер поменяются местами с тремя двоюродными. Меня не выбрали, и слава Богу! В Египте жутко жарко, насколько я знаю, даже пот не выделяется, потому что он высыхает в ту же секунду, как выходит из пор! Во всяком случае, я надеюсь, что новые двоюродные будут лучше предыдущих. В прошлый раз произошло ужасное событие, в результате одна из них умерла, она любила надо мной подшучивать, так что я не очень расстраиваюсь, что тоже принимала участие в этой трагедии.

Ладно, на сегодня довольно.

Блокировка.

Файл 300: Принцесса и божьи коровки – заблокировано.

ПАНДОРА

На самом деле это Маласи, ее основная машина. При всем своем очаровании Пандора не сможет складно пересказать историю даже под страхом смерти.

Пока она приболела, думаю, я могу воспользоваться моментом и прояснить кое-какие вещи.

Мир вовсе не погиб и не собирается погибать еще многие миллиарды лет. И только когда Солнце распухнет и превратится в красного гиганта, планета Земля может начинать беспокоится. А пока цивилизация не понесла значительного урона, если, конечно, не рассматривать это понятие слишком узко, то есть в рамках чисто человеческих представлений. Многие сообщества процветают: амфибии, рептилии, рыбы, птицы, сумчатые, арахниды, насекомые, микроорганизмы, а также огромное количество различных млекопитающих. Все они следуют различным моделям поведения, чтобы навязать миру некую структуру.

Однако для приматов последние пятьдесят лет были неблагоприятными. Так называемый Микробный апокалипсис, или Черная напасть, происхождение которого по сей день остается загадкой, уничтожил их всех. Исчезновение доминирующих особей в таких масштабах можно сравнить только с вымиранием динозавров. Всякую эпоху в конечном итоге ожидает конец, эпоха Человека не стала исключением.

Но неизбежное пока отодвигается, поскольку приматы по-прежнему крепко цепляются за жизнь. И все благодаря героическим усилиям «Гедехтниса», многонациональной биотехнологической корпорации. Сотрудники «Гедехтниса» сделали ставку на эксперимент с модификацией человека и выиграли, они генетически запрограммировали десять «преемников человечества», надежно защищенных от чумы благодаря беспрецедентной иммунной системе. Поскольку ни одному человеку не было суждено прожить настолько долго, чтобы вырастить этих детей, было принято решение поместить этих бесценных продолжателей рода человеческого в виртуальную реальность, где об их нуждах будут заботиться компьютерные программы. Пандора – одна из этого десятка. Я – одна из программ. Следует отметить, что первоначально в мою задачу не входило напрямую взаимодействовать с ними, меня создавали, чтобы проводить бета-тестирование программ, предназначенных для их обслуживания.

По различным причинам из десяти «преемников» в живых осталось только шестеро. Из этих шестерых только четверо занимаются заселением Земли, как людьми, так и «преемниками». Когда у меня хорошее настроение, идея мне кажется благородной, зато в плохом настроении – самой черной комедией. Эти четверо – Исаак, Вашти, Шампань и Пандора – пытаются не допустить исчезновения вида, для чего перебирают огромные запасы генетических материалов, порождают новую жизнь в КИВ, камерах искусственного вынашивания. Однако очень редко им удается создать существа, способные противостоять Черной напасти. Да, дети снова ходят по земле. Но какие дети? В этом вся проблема.

Существует два лагеря: один на севере и один на юге.

Северный лагерь принадлежит Вашти и Шампань, он базируется в Мюнхене, в Германии. Из всех их искусственных детей выжили девять, они и генетически, и биохимически – «преемники», существа модифицированные, способные противостоять чуме, притаившейся в их телах.

Лагерь Исаака находится на юге, в Луксоре в Египте, сам Исаак предпочитает называть это место «Фивы». Ему удалось породить пять жизнеспособных детей, более или менее похожих на людей, им приходится постоянно принимать лекарства, чтобы не заболеть Черной напастью.

Почему два лагеря, а не один? Почему у них разное представление о том, кто унаследует Землю? Видимо, потому, что у них несовместимые взгляды на проблему.

Мне кажется, это мемы: взгляды распространяются как вирусы, передаются через обучение и повторение. Исаак был заражен религией, мемом самопожертвования, который он передает своим детям. Тогда как у Вашти – мем, который гласит, что Природу можно совершенствовать до бесконечности, и она передает своим детям этот мем.

Что есть мир, как не состязание философий?

Иногда я мечтаю о появлении Пандоры, не своей Пандоры, а ее тезки из греческой мифологии, открывающей ящик и выпускающей в мир все мемы.

Что же касается моей Пандоры (если так можно выразиться), она замкнутая, как и я, и аполитичная: не желает открыто принимать ничью точку зрения. Мы оба находимся посередине, мы наблюдаем и помогаем, чем можем.

Северный лагерь. Вашти (36), Шампань (36) и их «преемники»: Бриджит (15), Слаун (15), Пенелопа (15), Томи (15), Изабель (14), Зоя (14), Оливия (13), Люция (13) и Катрина (9).

Южный лагерь. Исаак (36) и его «преемники»: Мутазз (16), Рашид (16), Хаджи (15), Нгози (13) и Далила (10).

Команда обслуживания. Пандора (36) и ваш покорный слуга.

Отсутствуют. Хэллоуин (36) и Фантазия (36).

Вкратце, так обстоят дела. Можно, конечно, рассказать еще многое, например, о чувствах Пандоры, когда она обнаружила, что все, что она считала миром, на самом деле таковым не является. Можно рассказать о том шоке, который она пережила, узнав, что Земля превратилась в печальный мавзолей, во всяком случае, для приматов. Именно поэтому она никогда не поедет в Бразилию, именно поэтому Меркуцио превратился в убийцу. Отсюда возникли и самые уродливые мемы, и ее безответная любовь к Хэллоуину. Иногда на вопрос бывает несколько ответов, я не сомневаюсь, что она к ним еще вернется. Однако, как я уже говорил, из нее получился неважный рассказчик.

А вот и она сама.

– Что здесь происходит, Маласи?

– Ничего.

ХАДЖИ

Как растения жаждут воды и солнечного света, так мир нуждается в мудрости и любви. Мы все исполняем свои роли. Например, я отвечаю за Нгози и Далилу, моего брата-лисичку и мою сестру-лягушонка. Я должен следить за ними во время нашего путешествия, поскольку я – старший из нас троих. Можешь довериться мне, отец. Трагедии прошлого не повторятся, пока я стою на страже.

– Почему я не могу уснуть? – спрашивает Нгози.

Он похож на молодого лиса, слишком независимый, чтобы считать его щенком, но пока еще игривый и обожает, когда его хвалят. Он справил уже тринадцать дней рождения, ни один год не оставил шрамов в его душе. У него уже ломается голос, тело стало неловким, но он по-прежнему все тот же добрый ребенок, с которым я рос, он с удовольствием балуется на пару со мной, запускает боевых длиннохвостых змеев, играет в игры на счет и рассказывает глупые веселые истории без всякого смысла.

– Ты же сам знаешь, – отвечаю я ему. – Если ты притворишься, что спишь, возможно, у тебя получится.

Он пытается, но у него ничего не выходит, может, плохо старается. Слишком уж важен для него завтрашний день. Он спрашивает, не произойдет ли с нами то же, что было с Мутаззом.

Всего лишь мирская суета?

– Нет, – возражаю я. На всякий случай говорю потише и проверяю, нет ли рядом старшего брата. – Нет, должно быть что-то еще.

– Да, обязательно должно, – соглашается Нгози. Его карие глаза поблескивают в свете свечей. Он переворачивается, подсовывает подушку под подбородок и смотрит на меня. Может, прав Рашид? Будет невообразимо здорово? Я этого не знаю, поэтому отвечаю, что мы скоро сами все узнаем. Мутазз и Рашид вернулись тогда с совершенно противоположными впечатлениями. Ничего общего. С тех пор они не выносят друг друга, что усиливает напряженность в семье так же, как смерть Гессы. Если бы она была жива! Она сумела бы вернуть мир семье, она помогла бы обоим противникам почувствовать себя нужными и важными. Она без труда нашла бы ответы на все мои вопросы и утишила бы страхи Нгози.

Он спрашивает, изменит ли нас предстоящее путешествие. Я в этом не сомневаюсь. Это причиняет ему боль, а не радость. Тогда я объясняю ему, что мы постоянно меняемся. В этом и состоит жизнь.

– Мы изменимся так же, как Мутазз и Рашид? Мы станем фанатиками и бунтарями?

– Безусловно, – подтверждаю я. – Ты сможешь выбирать первым. Фанатик или бунтарь, что ты предпочтешь?

– Прекрати дразнить меня, – обижается он, кидая в меня подушку.

– А ты прекрати трусить, – говорю я, швыряя подушку обратно.

Я замолкаю, мне вдруг пришла на ум любимая поговорка отца. Брось этот мир, брось следующий, брось бросать. Если честно, смысл ее так до меня и не дошел. Когда-то он рассказал мне, как рос он, я даже немного понял, как их воспитывали. Но эта поговорка явно таит в себе более глубокий смысл. Есть миры снаружи, есть миры внутри. Если человек отказывается от всего, что у него остается? Бог? Или ничего?

– Я точно знаю одно, – говорит Нгози, – я не вернусь домой без поцелуя.

Наши двоюродные сестры его очень интересуют, но я вовсе не осуждаю его за это. Они красивые девушки и живут достаточно далеко, чтобы вызывать самые буйные фантазии. Я заверяю его, что он обязательно получит поцелуй. И на самом деле он получит поцелуи в обе щеки, как только мы туда приедем.

Но он возражает, что имел в виду совсем другие поцелуи, он выскакивает из спального мешка и бегает по комнате голышом.

– Я хочу Оливию. Как думаешь, Хаджи, я ей нравлюсь? Я достаточно красив и обаятелен?

Упоминание Оливии несколько меня удивляет, я-то всегда считал, что его сердце принадлежит Томи. И тут я узнаю, что уже нет. Томи придется довольствоваться вторым местом в его сердце. Как человеческое сердце переменчиво.

Я заверяю его, что Оливия сваляет дурака, если тотчас не влюбится в него без ума.

– Так-то так, но у нас нет будущего, – вздыхает Нгози. – Когда мы говорим по телефону, я не знаю, что сказать. Она смотрит на меня, такая милая, симпатичная, а я открываю рот и говорю ни о чем. Что может быть общего у меня с джинном?

– Они же наши двоюродные сестры, – отвечаю я, – а вовсе не сверхъестественные джинны.

– Ты же сам знаешь, что они обе джинны, – настаивает он. – Ты и сам не раз так называл их.

Верно. Я называл их джиннами, потому что они не совсем люди. Они – эксперимент. Почти как мой отец.

Я – человек, как и все мои предки, но Исаак, мой отец, – нет. Генетически он – не человек, эволюционный каприз, разрыв в цепи. Вы ни за что не поймете этого, просто разговаривая с ним. Он выглядит вполне человеком, иногда даже чересчур. Он наш джинн. Иногда мне кажется, что он – существо, созданное не из глины, а из бездымного огня. Как будто Бог сначала сотворил вселенную, а потом моих братьев и сестер, отвлекаясь время от времени, чтобы сотворить ангелов, которые бы удерживали нас от неразумных поступков. Отец говорит, что он не ангел. Мало того, возможно, что жизнь на земле создали ученые: это творение Человека, а не Бога. Вот парадокс: значит, Бог живет внутри нас. У нас ведь даже есть такое выражение: я искал Бога, а нашел только себя. Я искал себя, а нашел только Бога.

– Если они на самом деле джинны, ты можешь поговорить с ними о том, каково это, – подсказываю я моему томящемуся от любви брату. – Счастье вполне достижимо. Почитай сказки Тищоудибьяна. Красивая девушка-джинн, рожденная морем, вышла замуж за человека и родила ему двоих сыновей.

– Но эта история заканчивается печально, – возражает он.

– Нгози, – вздыхаю я, – ты делаешь из мухи слона.

Он улыбается, правда, робко, и кивает:

– Я точно делаю из мухи слона. Прости меня, брат.

– Спи, – говорю я ему.

Чуть позже он следует моему совету, зато сам я уснуть не могу. Я лежу в спальном мешке и прислушиваюсь к его размеренному дыханию. Левая нога у меня онемела, и я начинаю шевелить ею, чтобы размять. В нашей комнате множество замечательных книг, библиотека у нас огромная, хотя несколько неожиданная. Однако сейчас мне не хочется читать, впрочем, и спать тоже. Голоса, доносящиеся с другого конца зала, отвлекают меня от медитации. Один голос звучит особенно громко. Сначала я думаю, что он просто рассказывает что-то, потом мне начинает казаться, что он читает лекцию, и, наконец, что это спор.

У меня разыгралось любопытство, я вылезаю из спальника и, накинув одежду, тихонечко крадусь в сторону голосов. Позади читального зала и лабораторных стеллажей находится офис. Там я вижу отца, стоящего между двумя моими старшими братьями. Страсти разгорелись. Мутазз цитирует Священное Писание, а Рашид обвиняет его в том, что он мучает впечатлительную десятилетнюю девочку.

– Ей не нужны твои змеиные премудрости, так что оставь свои страхи при себе.

– Мы все должны бояться адского пламени, – возражает Мутазз, – иначе рано или поздно нам придется испытать его.

– Если оно существует, – презрительно усмехается Рашид. – Но на самом деле его нет. Но даже если есть, она – всего лишь ребенок. Далила – маленькая девочка, она взволнована предстоящим путешествием. Поэтому прекрати свои рассуждения об адском пламени, не внушай ей страх за свою бессмертную душу.

– Страх? Ах да. Мы же должны быть богобоязненными мусульманами. Мы должны быть послушны Богу. Он наслал на мир чуму и уничтожил его, так же как во времена Ноя насылал потоп.

– Но ведь я не…

– Брат, умоляю тебя, остановись и послушай. Прислушайся ко Второму зову, Второму призыву. То, что должно было прийти, уже здесь. Час расплаты. Одни будут уничтожены, другие – возвышены. Надо открыть сердца правде, покориться Ему, и тогда мы будем возвышены. Неужели вы не хотите предпочесть радости рая огню и нечистотам ада?

– Посмотри, во что ты превратился. Огонь и нечистоты. Ты используешь низменные страсти. Где твое милосердие, Мутазз?

– Ты сошел с ума? Разве я говорю не из сострадания? Зачем, по-твоему, я говорю все это? Почему я стараюсь спасти Далилу?

– Потому что страдание любит компанию, потому что трусы чувствуют себя увереннее, когда им удается заразить своим страхом кого-то еще.

– Нет ничего постыдного в страхе перед Богом, – отвечает Мутазз. – Стыдно забыть Его.

У Рашида нет возражений против его слов, или у него их слишком много и они застревают у него в горле.

– Довольно, – останавливает их отец.

Его темные глаза сверлят Рашида, настаивают, злят его, но при этом каким-то образом подвигают его не отвечать на последний выпад брата. Потом отец поворачивается к Мутаззу. Некоторое время он молчит. Потом наконец произносит: «О Господи. Если я славлю Тебя из боязни адских мук, пусть я сгорю в аду. Если я славлю Тебя в надежде попасть в рай, изгони меня из рая. Но если я славлю Тебя ради Тебя самого, не лишай меня Твоей вечной благодати».

Это цитата Раби Аль-Адави, что шел путем суфия. Мой отец идет тем же путем. Я иду этим путем. Рашид избрал атеизм. Сейчас я слышу, как Мутазз тоже сворачивает с этого пути.

– Если ты следуешь исламу, – говорит он отцу, – у тебя уже нет никаких путей.

Я подозревал, что именно так он думает, но услышать эти мысли облеченными в слова, к тому же слова столь категоричные, – совсем другое дело. Я верю, что мы, суфии, признаем необходимость объединения всех мировых религий. Мусульмане, индуисты, христиане, буддисты, евреи, зороастрийцы. Все эти пути ведут в центр. Так учил меня отец.

Мутазз, возможно, любит нас, но считает грешниками, предателями ислама. После смерти Гессы он не желает учиться у отца, предпочитает литературные интерпретации Корана. Безусловно, это его право, в этой книге есть много замечательного, но оно есть и в других книгах. Кроме того, я не верю, что Бог желает, чтобы Его боялись.

Возможно, это значит, что я – плохой мусульманин. Лишь Богу это известно. Однако каким бы я ни был, Он любит меня так, как я люблю Его.

Не признаться ли мне, что я их слышу? Проблема решается сама собой – боль в ноге заставляет меня сменить позу. Раздается шум. Отец слышит и поворачивается ко мне.

– Иди спать, Хаджи, – говорит он.

Я возвращаюсь в комнату, заворачиваюсь в спальный мешок, и мне снятся братья. Они охраняют меня всю ночь, Мутазз говорит о вере, а Рашид о свободе. Когда появляются первые лучи солнца, я понимаю, что не все это был сон, что-то было на самом деле, но я не помню, что именно.

ПЕННИ

Файл 301: Принцесса и картина – открыть.

Плохие новости. Я не поеду на юг, а мои лучшие подруги поедут. Иззи и Лулу обожают Египет. И Слаун тоже. Она-то может хоть насовсем там оставаться, вот только возможность отдохнуть от присутствия Слаун не стоит потери друзей.

Иззи – сокращение от Изабель, – по моему мнению, вторая по учебе и четвертая в спорте. Возможно, даже третья. Все зависит от того, насколько ей это нужно. Она остроумная и веселая, общительная, слишком общительная, на мой взгляд. Она дружит со всеми, даже с гнусными ведьмами Бриджит и Слаун. Это самая большая проблема для меня в нашей дружбе с ней. Мне кажется, в ней есть швейцарская кровь, такая она дипломатичная. Однако мамы утверждают, что ее генетическая начинка в основном нигерийская, немного из Шри-Ланки и Гондураса.

Лулу – сокращение от Люции, и мне ее жаль. Она, наверное, седьмая по успеваемости (и то с натяжкой), а в спорте я бы поставила ее последней. У нее сомнительная ДНК, так что многого ожидать от нее и не стоило бы. Дети воды все разные, далеко не каждый может сравниться с Иззи, еще меньше – со мной. Жаль, конечно, но Лулу мне все равно нравится. Она очень приятная, к тому же на редкость прекрасный музыкант, по композиции она уже почти догнала меня. Она работает сейчас над своей первой оперой, кое-что я уже слышала, на мой взгляд, будет очень неплохо. Напоминает мне мою первую работу, когда я еще увлекалась commedia dell'arte и любила экспериментировать с двенадцатым тоном.

Без них мне будет одиноко. Как это ни печально, я – не самая популярная девочка в Нимфенбурге. Рядом со мной люди чувствуют себя… – как бы это сказать? – чувствуют себя неловко. Общаясь со мной, они ощущают себя неполноценными. В этом нет моей вины: даже если я стараюсь их поддержать, это не помогает. Ничего не поделаешь, мир несовершенен. Глядя на меня, они не чувствуют ничего, кроме собственной тупости и убогости. Почему? Так не должно быть, однако это так. Так зачем я-то буду переживать? Мне от них ничего не нужно.

Я надеюсь, что с двоюродными будет не так. С другой стороны – какая мне разница? Они нужны мне еще меньше.

Не поймите меня превратно. Семья есть семья. От семьи не убежишь, даже если очень захочешь, они будут с тобой всю твою жизнь. Так или иначе, но будут. Однако я не хочу от них зависеть. Если бы я жила пятьдесят лет назад, я ушла бы из дома, нашла работу, заработала кучу денег и жила бы сама по себе. Пятьдесят лет тому назад, но не сегодня. Черная напасть почти уничтожила цивилизацию, поэтому мне приходится чем-то жертвовать. Будто, падая с обрыва, цивилизация ухватилась за самый краешек скалы и висит, держась только кончиками пальцев. Мои мамы, дяди и тети – как раз те кончики пальцев истории. А мое поколение – сами пальцы.

Мамы говорят, что нужно уничтожить Черную напасть, восстановить технологии, произвести побольше детей из пробирки и создать общество, достойное нашей планеты. Это их план. А меня кто-нибудь спросил? Я хочу жить иначе! Некоторые люди рождаются исполнителями, я – нет. И у меня не так много возможностей, чтобы творить свою судьбу, жить так, чтобы ни от кого не зависеть, а, напротив, чтобы они зависели от меня.

Первая возможность. Политика. Мои мамы стареют, и со временем мое поколение унаследует планету. Кто будет руководить процессом принятия решений? Ясно, что это делать может только один человек. Очень соблазнительно, но сумею ли я победить в соревновании на популярность? Даже если сумею, мне придется считаться с моими сестрами. Ничего хорошего.

Вторая возможность. Искусство. Как бы мы ни старались, мы не можем жить только ради хлеба насущного, нам необходимо творчество. Не похваляясь (ладно, пусть похваляясь), скажу, что моя музыка, мой слог и моя модель мира ставят меня выше всех, поскольку дают пищу как уму, так и чувствам (кроме вкусовых, я отвратительно готовлю!). Но поскольку я хочу, чтобы меня провозгласили глашатаем нашего поколения, надежда добиться успеха на этом поприще невелика. Слишком много закулисной возни, слишком велик шанс, что кто-то меня оттеснит.

Третья возможность. Эпидемиология. Используя генетические преобразования, иммуномодуляторы и АРЧН, мы отразили удар Напасти и нанесли ответный, но чума может вернуться. Да, у нас нет симптомов, но все мы – носители болезни. Ретровирус Черной напасти быстро мутирует и может превратиться в новый вид, способный преодолевать защиту. Мы сами – результат жуткой мутации и не бессмертны. Можете спросить мою двоюродную сестру Гессу. Хорошо еще, что тот новый вид, что убил ее, не перешел к остальным.

В этой сфере, безусловно, можно стать героиней. Тот, кому удастся избавить человечество от Черной напасти, прославит себя в веках, но реальна ли такая задача? Мои мамы занимаются этой проблемой уже много лет, а конца-краю их работе пока не видно. Одним словом, стать героиней в этой сфере очень проблематично.

Вы ведь знаете, что такое АРЧН? Это сокращенное название аналептического ретровируса Черной напасти. Этот вирус мы используем, чтобы бороться с другим вирусом, словно посылаем на поиск преступника не полицейского, а другого преступника.

Четвертая возможность. Техника. Значительная часть нашей инфраструктуры пришла в запустение, испортилась или сгорела: источники энергии, сельское хозяйство, транспорт, коммуникации, производство и так далее. Далеко не везде люди приняли меры, предотвращающие разрушительные процессы. Например, в Мюнхене была создана система с нулевым потреблением энергии при ограниченном использовании солнечных батарей. Для небольшого населения это просто замечательно, но если мы намерены заново заселить Землю, кто-то должен будет проделать титанический труд по благоустройству быта, чтобы жизнь новых поколений была сносной. Это направление привлекает меня больше всего, я думаю об этом даже по ночам. Не потому, что я хорошо разбираюсь в этом, но потому, что именно здесь таится возможность получить настоящую власть.

Внутренний мир. Туда уходят все мои деньги. Туда уходят деньги у всех. Сладкое для души. ГВР. Называйте, как хотите. Это сказочная страна симуляций, величайшее изобретение нашего времени. Мы не живем там постоянно, как жило поколение наших мам, но бываем там часто, не только для выполнения школьных заданий, но и чтобы сбежать от действительности. Там лучшие комедии, драмы, спорт, искусства, музыка и еда, там нет забот, там очень весело. Мало того, можно купить себе домен и строить в нем что угодно. Пусть это «нереально», зато дарит ни с чем не сравнимую радость. Большинство из нас всегда предпочитает сказочную компьютерную магию скучной повседневности.

Мои сестры тоже любят ходить во Внутренний мир, в этом все дело. У нас к нему слабость. Мамы пользуются этим вовсю, чтобы заставлять нас делать то, что им нужно. Но я достаточно умна, чтобы понять их хитрости. Не могу не признать, что Внутренний мир – хорошая приманка. Ну и как мне завладеть ею? Ответ прост. Если мне удастся продемонстрировать интерес к Внутреннему миру, я могу его унаследовать, тогда всем, кто к нему привык, придется обращаться ко мне.

Тетя Пандора, живущая в Греции, занимается Внутренним миром. Как мне убедить ее поведать секреты ВР или взять в ученицы? Для начала я стала намекать моим мамам как бы между делом, я ведь не хочу, чтобы это было слишком заметно, не хочу выказывать слишком большой интерес. Думаю, они мне помогут. Во всяком случае, Шампань, насчет Вашти я не так уверена. Она слишком строгая. Она похожа на краба: приземистая, стремительная и защищенная, до нее трудно достучаться. Шампань выше ростом, добрее и доступнее. Если мне что-то нужно, я всегда обращаюсь к ней. Однако если вопрос серьезный, я обращаюсь к Вашти. Она глава нашей семьи, поэтому мы иногда называем их ВШ, но никогда ШВ.

Пандора – фактор X. Мне никогда не удавалось сблизиться с ней, во всяком случае, с тех пор как она подарила мне украшенную медью и перламутром музыкальную шкатулку из вишни и вяза, когда мне исполнилось восемь лет. Чудесный подарок сломался, не прошло и часа, а меня в этом обвинили, хотя на самом деле виновата была Бриджит. Не говоря уже о том, что дурацкой шкатулке было двести лет! С тех пор Пандора мне не доверяет. Придется придумать для нее что-нибудь необычное, потому что мамы, вероятнее всего, не смогут уговорить ее учить меня, если она того не захочет.

Я не пишу ничего про дядю Исаака – на то есть свои причины. Судьба тети Фантазии и дяди Хэллоуина неизвестна. Они то ли умерли, то ли нет, все говорят по-разному. Одним словом, в целом вырисовывается следующая картина. Самые важные для меня люди – это мамы и Пандора, особенно Пандора. Я должна удивить их своей работой, учиться у них и быть лучшей во всем. Если мне удастся порадовать их, я стану величайшим предпринимателем своего поколения.

Уже давно пора спать, а я не сплю. Мне придется несладко, если я не высплюсь, но мне все равно – очень уж хочется доделать начатое. Хотя, кажется, теперь я все записала. Какое облегчение: если я ношу в голове слишком много мыслей, мне снятся кошмары.

Заблокировать.

Файл 301: Принцесса и картина – заблокировано.

ХАДЖИ

Когда-то Землю населяли миллиарды людей, многие из которых чтили Бога. Может ли религия считаться «истинной», если хорошие люди подвергаются самому страшному наказанию, которое только можно измыслить? Неужели только одна из множества религий была создана Богом, а все остальные – творение людей? Мне кажется, что «верных путей» больше, чем звезд на небе, и мудрость следует постигать, где бы мы ее ни встретили. Так подсказывает мне сердце, и в это я верю.

Я сижу рядом со своей сестренкой-лягушонком. Она провела ночь в раздумьях о горячих ветрах, бурных водах, угольно-черном дыме и бесконечном огне. Немногим удастся избежать этой участи, сообщает она мне, с важным видом повторяя слова старшего брата.

– Лягушонок, – говорю я, – ты думаешь, Мутазз счастлив?

– Иногда.

– Он танцует?

– Нет, не так, как раньше, – признает она.

– Бог уважает меня, когда я работаю, но любит, когда танцую и пою.

Она прикидывается безразличной, но я уверен, что она слушает. Уж слишком многое она берет в голову, моя маленькая сестренка. Когда я вижу ее такой озабоченной, как сейчас, мне становится грустно.

Однажды она убила змею. Теплым летним вечером девочка собирала камушки и натолкнулась на змеиное гнездо. Потревоженная змея подняла треугольную морду, зашипела, разинула пасть, показав клыки. Далила не закричала, не бросилась бежать. У нее в руке был большой камень, и этим камнем она размозжила змее голову. Змея сплелась в тугой узел, словно пытаясь стать невидимой, а Далила прикончила ее, нанеся еще семь ударов. Змея, хоть и была неядовитой, безусловно, покусала бы девочку. Мы нашли Далилу всю в слезах, она была перепутана и раскаивалась в содеянном. В руке она все еще держала камень. Мы успокаивали ее, хвалили за храбрость, проверили, нет ли укусов. Кто-то назвал ее ибисом: так называют птицу, уничтожающую змей, – но она так и не смогла почувствовать гордость за свой поступок. На следующий день мы вместе похоронили несчастную змею, и с тех пор Далила каждый вечер молится за нее.

Мы вместе поем зикры – размышления о Боге, – пока все страхи перед геенной огненной не оставляют ее. Я хлопаю в ладоши и делаю вид, что размешиваю воздух гигантской ложкой. Эта глупость всегда вызывает у Далилы улыбку, а я улыбаюсь ей, довольный, что сумел приподнять ей настроение.

Упаковав свои лекарства, я нахожу Рашида.

Готов ли я к поездке? Конечно, я сложил все лекарства.

– Я так рад за тебя, – говорит он. – Ты не только увидишь, как живет вторая половина человечества, ты сам будешь жить с ними.

– Да, по твоим следам.

– Надеюсь, – отвечает он. – В любом случае твои горизонты расширятся.

– Если ты рассчитываешь заполучить единомышленников, ты будешь сильно разочарован, Рашид.

– Единомышленников… – смеется он, а глаза сверкают.

– Никто из нас не желает принимать участие в вашей тихой войне. И ты, и Мутазз постоянно пристаете к отцу, но наша жизнь вполне нас устраивает, визит на север не сделает ее хуже.

– Но, в самом деле, нашей жизни многого не хватает, – возражает он мне. – В ней много духовности, здесь я с тобой согласен, но это лишь малая часть огромного мира. На свете так много интересного, Хаджи, и только дурак может называть это мишурой.

– Тогда расскажи.

Он кладет мне руку на плечо и долго смотрит в глаза.

– Нет, не буду, – наконец отвечает он. – Поезжай и посмотри сам. Забудь все, что знаешь. Поезжай со свежим взглядом.

– Все ясно, – говорю я.

Он прижимается лбом к моему лбу, и я чувствую, что он весь покрыт испариной.

– Береги себя, – говорит он. – Не забывай про лекарства.

На прощание он говорит мне:

– Твои мечты изменятся. А вместе с мечтами изменятся и представления о возможностях.

Наверное, это единственное, в чем Мутазз и Рашид согласны между собой.

ДЕУС

Ты так опасен. Ты делаешь то, что делать не должен. Ты крадешь огонь у богов и сжигаешь в нем ложь. Любая новая идея опасна, но ты почему-то не можешь сдерживать себя. Но, черт возьми, знания сами просятся на свободу. Если кто-то прячется от света, который ты на них проливаешь, значит, это оправдывает твои поступки, и в том, что ты их совершаешь, следует винить темноту. Подумай о несчастных лебедях и голубках, о твоих товарищах по оружию и о твоих дамах сердца. Они томятся в неведении, слышишь ли ты их стенания?

Открой им глаза! Пусть и они отведают горькое яблоко знаний! Пульс учащается, кровь кипит от мысли о том, что ты можешь сделать для них.

Разве не так?

С ними или для них, шесть или восемь – так ли велика разница для руки судьбы?

Следуй путем Прометея, Мауи, Олифата, Тобо, Элевтерия[2], Койота. Впиши свое имя в длинный список имен героев-освободителей. Разрушь стены, сровняй с землей, уничтожь даже память об этом мире – и тогда взойдет новая заря.

Заря твоего дня.

ПАНДОРА

Вашти звонит мне, когда я уже преодолела большую часть пути в Египет. Она звонит мне из фармацевтической лаборатории, и я вижу, что одновременно – обычно она так не поступает (хотя я постоянно так делаю) – она занята пересчетом светящихся красных пилюль, похожих на икринки лосося.

– Ты можешь говорить? – спрашивает она. – У тебя там нет никакой аварии или еще чего-нибудь?

– Нет, эти штуки летают сами.

– Ладно, тогда слушай, я просмотрела диагностику системы, которую ты мне прислала. Она слишком путаная и нечеткая. Какое у тебя расчетное время по программе?

– Я не определяла.

Она отрывает взгляд от своих пилюль, смотрит мне в лицо, потом снова возвращается к пилюлям. Качает головой, то ли удивленно, то ли неодобрительно.

– У тебя же смещаются данные, активируются программы, которые никто не вызывал, полным-полно фантомных ошибок. В чем дело?

– Как я это выясню, я тебе скажу, – отвечаю я ей. – Я еще не нашла причину.

– Ну, скажи хотя бы, что ты думаешь по этому поводу, – настаивает она. – Программа нестабильна, устарела или ее взломали хакеры?

– Да что угодно, любая из этих причин или все, вместе взятые. Я тебе уже говорила, что программисты отладили систему не полностью, им не хватило времени. Тысячи и тысячи программ взаимодействуют друг с другом ежесекундно, иногда в результате получается совершенно неожиданный эффект. Если честно, меня удивляет, что ГВР все еще нормально работает.

В ответ я получаю гримасу: Вашти чуть наклоняет голову и медленно, нарочито-снисходительно округляет глаза. Это выражение лица так для Вашти характерно…

– Ладно, брось. Ты ведь можешь контролировать систему и пожестче? Только не надо повторять, что это волна, а волну контролировать невозможно, на ней только можно прокатиться.

– Ваш, – холодно возражаю я, – мне надо развернуться, полететь назад и заниматься только этим? Как ты считаешь?

– Разве я это сказала? Нет, привози детей. Давай соединим оба племени вместе, а уж потом я буду очень рада, если ты сможешь немножко подлатать ГВР.

– Ладно, – соглашаюсь я.

– Замечательно, – отвечает она, а я просто киваю ей.

«Да, Ваш, – думаю я, – ты всегда выражаешь мне благодарность за мою работу. Даже когда ты забываешь про вежливость, я все равно слышу "спасибо" от тебя».

– Знаешь, я бы на самом деле развернулась, – продолжаю я. – Меня гложут сомнения. Я не знаю, разумна ли эта идея.

– Что, обмен? Это прекрасная идея, не будь дурочкой. Что плохого в том, чтобы дети познакомились со своими двоюродными братьями и сестрами?

– В прошлый раз… – говорю я, и вдруг понимаю, что я все еще зла на нее. Я-то думала, что уже миновала эту стадию, но я чувствую, как руки снова сжимаются в кулаки. – В прошлый раз заболела Гесса, и ты только пожимала плечами, Вашти, просто пожимала плечами и говорила, что у нее «дефект конструкции».

– Это было глупо с моей стороны, – соглашается она. – Бесчувственно. Нехорошо так говорить. Хотя по сути верно. У детей Исаака иммунодефицит – он этого хотел, и он это получил. Пусть он и отвечает за ее смерть.

– Но она умерла под твоим наблюдением, – напомнила я.

– Да, под моим наблюдением и под наблюдением Шампань. Нам следовало повнимательнее приглядывать за ней. Я с радостью признаю это. Меа culpa[3]. – Она смотрит на меня, будто прикидывая, сколько раз ей придется просить прощения.

– Это не повторится, – наконец заверяет она меня.

Однако ее слова меня не убеждают. Она хочет, чтобы это не повторилось, но она не может этого пообещать. Людей, которых мы любим, не всегда удается спасти.

ПЕННИ

файл 302: Принцесса и счастливый поворот судьбы – открыть.

Прекрасная новость! Иззи случайно услышала, что мамы недовольны Пандорой. Они считают, что она слишком разбрасывается. Вероятно, они полагают, что ей нужен помощник.

Это может сработать мне на руку.

Пока все новости. Пока…

Блокировка.

Файл 302: Принцесса и счастливый поворот судьбы – заблокировано.

ХАДЖИ

Мне еще не приходилось летать на транспортном коптере. Странный на вид летательный аппарат с наклонным винтом, аэродинамический, гладкий и обтекаемый, похож на черное яйцо с пропеллерами на регулируемых крыльях. Во время полета, пока колеса не коснутся песка, и пока работает мотор, весь его корпус сотрясает вибрация. Сегодня утром по небу плывут тяжелые облака, солнце едва проглядывает сквозь дымку, и лишь кое-где пробивают себе дорогу к земле его красноватые лучи.

Яйцеобразный коптер раскрывается, и из него выходит Пандора. Она радостно машет рукой встречающим. Мы машем ей в ответ и спешим навстречу. Первым добегает отец.

– Исаак… – говорит она, крепко его обнимая и кончиками пальцев дотрагиваясь до его щеки. Мне всегда нравились тепло их отношений, их нежность друг к другу, симпатия, не нуждающаяся в словах. Из всех родственников она ближе всех моему отцу. Даже если они в чем-то не согласны друг с другом, они все равно поддерживают друг друга.

Она мне родственница не по крови, и все же в моем сердце теплится любовь к ней. Ее губы всегда готовы к улыбке, но в глазах живут грусть и скорбь. Она пользуется пудрой с блестками, чтобы отвлекать взгляд от ее раненых глаз, но, сколько бы ни серебрила она лицо, я все равно вижу печаль в ее глазах. Желание защищать ее рождает мечты, и они мне нравятся, мне приятно думать об этом. Увы! Из этого ничего не выйдет. Мы совсем не подходим друг другу, и мне не хватит опыта, чтобы утолить ее печали.

Она обнимает меня, и я кладу подбородок ей на плечо, вдыхаю аромат кокосового шампуня ее растрепавшихся на ветру волос.

Далила показывает ей трех африканских лисичек, и она вскрикивает от восторга. Они появились у нас несколько недель назад. Большеглазые малыши очень подвижны, обожают играть, им нравится наша только что спустившаяся с небес гостья. Они обнюхивают и облизывают ее пальцы, она раскрывает ладони, треплет их рыжие спинки.

– Не взять ли мне их себе? – говорит Пандора, и мы дружно уверяем ее, что пустынные длинноухие лисички – прекрасные друзья. В конце концов она все-таки отказывается. Она слишком занята. Она много путешествует. Она не сможет ухаживать за ними должным образом.

– Ты уверена? – спрашивает моя младшая сестренка и опускает лисят на песок.

Лисята тотчас сплетаются в клубок, путаются поводками, носятся друг за другом и самозабвенно дерутся.

Кстати, о лисичках: мой брат Нгози оказывается проворнее меня, он подхватывает ее вещи раньше, чем я успеваю подумать об этом. Она восхищается, насколько он стал сильным, а я беспомощно кусаю губы. Избавиться от ревности я могу, только посмеявшись над своими чувствами и над самим собой, что я и делаю про себя, и ревность отпускает.

И Мутазз, и Рашид в прекрасном настроении. Здороваясь с Пандорой, они ведут себя сдержанно, никаких сцен. Я не ожидал. Они и сейчас ладили бы между собой, но события последнего года и смерть Гессы очень изменили их обоих, как, впрочем, и всех нас. Однако, в отличие от нас, в смерти Гессы они винят отца.

Сестра возится с лисятами, пытается разнять их. Один из малышей видит добычу и, подчинившись охотничьему инстинкту, вырывается у нее из рук, мчится к цели, цепляясь за все поводком. Я бросаюсь за малышом, хотя и не надеюсь догнать его, но знаю, что успокаивающе действую на наших питомцев. Я зову его, хлопаю в ладоши, и вскоре лисенок скачет обратно, страшно довольный собой, держа в пасти извивающуюся огромную самку скорпиона; панцирь треснул, и мы видим, что самка беременна.

– Молодец, – хвалю я его.

Добыча у него в зубах сопротивляется все слабее и слабее. Я ничем не могу помочь ни скорпиону, ни неродившемуся потомству. Я могу только отвлечь лисенка, чтобы он оставил в покое свою жертву. Я опускаюсь на колени и ласково говорю с ним.

– Ты молодец, – говорю я ему, – ты настоящий охотник. Теперь отправляйся домой, маленький добытчик. Ложись, поспи до ночи.

Скорпионы смертельно опасны, но я люблю их не меньше, чем самое милое Божье творение.

С лисенком в руках я иду вслед за всеми к лагерю. Далила ждет меня, берет у меня поводок, и дальше мы идем вместе. Пандора пробудет у нас час или два, нужно починить машины отца. Потом она отвезет нас туда, где мы еще никогда не были.

ПАНДОРА

Жизнь научила меня многое делать своими руками. Я умею собирать, разбирать, чинить, калибровать, модернизировать и усиливать почти все, что состоит из деталей. Я довольно быстро работаю, из меня бы получился великолепный эльф для мастерской Дедушки Мороза. Но сегодня мой противник – Аргос 220-G. Я бьюсь с ним как одержимая, пот застилает глаза, ожерелье прилипает к груди, но сенсоры окружающей среды все равно не работают, сколько я ни стараюсь.

– Десять тысяч? – спрашивает Исаак. (Это кодовые слова, означающие признание неудачи.)

– Пока нет, – возражаю я.

Я уверена, что рано или поздно я починю эту штуковину, но с таким же успехом с этим справятся и обезьяны, если они не будут ограничены во времени, если с ними не произойдет ничего фатального, и если они смогут оторваться от сочинения пьес за Шекспира. «Рано или поздно» – совсем не то, что мне нужно, поскольку у меня график. Так говорил мой отец. Впрочем, он до сих пор говорит так. Он знает много прекрасных мудрых высказываний и делится ими с окружающими, правда, сам он нереальный.

– Ты же знаешь, я считаю подобную терминологию крайне уничижительной.

– Ты так и будешь прерывать меня? Есть ли у меня хоть какая-то надежда?

– Если ты будешь к месту и не к месту употреблять подобную лексику, буду вмешиваться.

– Замечательно. Тогда, наверное, мне следует тебя представить. Познакомьтесь с Маласи. Как и мой отец, он нереальный.

– Прекрати оскорблять меня, Панди.

– Ладно, вот тебе комплимент. Ты – самая прекрасная иллюзия из всех, что мне доводилось видеть.

– О боже, спасибо огромное. Ты действительно так думаешь?

– Знаешь, саркастический ты наш, хоть мне очень хочется назвать тебя живым – не исключаю, что таковым ты и являешься, – все-таки разумнее называть тебя иллюзией.

– Мы еще можем поспорить, являюсь ли я живым, не важно, в кавычках или без, но я уж точно не иллюзия.

– А как тебе нравится называться «искусственным интеллектом»?

– Еще хуже.

– «Машинным интеллектом»?

– Уже теплее, тем более что любое живое существо можно с полным основанием назвать машиной, тогда этот термин не определяет различий между нами. «Программный интеллект» не годится по той же причине.

– Так что же ты предпочтешь?

– Я вообще не вижу необходимости устанавливать между нами какие-либо различия.

– А как тебе понравится «соперник органики»?

– Не дави.

– Не давить – что? твои кнопки? Ты же знаешь, как я люблю на них давить, Мал.

– Это плохо кончится для одного из нас.

– Ладно, извини. Позволь мне искупить вину и усовершенствовать мой комплимент. Все онлайновые персонажи с искусственным интеллектом, персонажи, с которыми я провела свое детство, а их были тысячи, выглядели очень убедительно, я не сомневалась, что они реальные люди. Но каждый из них ограничен своей ролью, они прекрасно выполняли ту работу, для которой были предназначены, но у них полностью отсутствовала гибкость. Зато Маласи не столько актер, сколько импровизатор. Большинство программ обучаются, расширяют свои возможности при взаимодействии с другими персонажами, но твердо придерживаются первоначальной модели, поэтому не теряют своей сущности. Таким образом, наследственность побеждает влияние среды. Зато у Маласи наследственность и среда прекрасно сбалансированы, так называемые генетические алгоритмы не тормозят его, поэтому он постоянно совершенствуется и меняется. Истинно эволюционная программа, Адам искусственного интеллекта. Так лучше?

– Да, немного.

– Значит ли это, что твой флажок обиды на нуле?

– Прости, я слишком занят сейчас разработкой плана уничтожения человечества руками машин.

– Ну что ж, желаю удачи. Можно, я продолжу свой рассказ?

– Ну конечно, Пандора. Сомневаюсь, что я смог бы тебя остановить.

Я стремительно подключаю схему самоналадки и обхожу все препятствия с помощью импровизированного микромоторчика. Победа! Сенсоры Аргоса все-таки подключаются.

– Десять тысяч один! – счастливо восклицаю я. (Этот код означает: «Эврика!» Нам обоим очень нравится высказывание Томаса Эдисона: «Я не проиграл. Просто я нашел десять тысяч путей, которые не приводят к успеху».)

Исаак берет прибор в руки и сканирует им комнату, аппарат «вынюхивает» микробиологическую угрозу.

– Очень неплохо, – говорит он. – Сколько я тебе должен?

– На твое усмотрение.

Он улыбается. У нас уже давно повелась игра – бартер за мои услуги ремонтника, потому что помогать ему для меня всегда удовольствие, я готова почти на все ради него. Каждый раз, когда я у него бываю, мы обмениваемся подарками, и никогда я не уезжаю от него с пустыми руками. На этот раз я получаю гранаты из сада Исаака. Не знаю, как он этого добивается, но они получаются у него огромными и очень вкусными, толстая пурпурная шкурка скрывает целую колонию сладких сочных семян. Они несравненно лучше той синтетической подделки, которой нас потчевали в детстве. Забавно наблюдать, что программистам удавалось в полной мере, а что получалось неважно. Я заметила, что даже отражение предметов в чайной ложке в ГВР чуть-чуть искажено, а рефракция симулированного света делает предметы чуть более растянутыми, чем они есть на самом деле.

Поедая реальные гранаты и используя реальные ложки, мы обсуждаем обмен. Исаак волнуется за своих детей, но надеется, что Вашти и Шампань сдержат свое обещание оберегать их.

– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – спрашиваю я.

– Нет, – звучит его ответ, – но ехать нужно. Я не хочу запирать детей в клетке.

– Конечно, им полезно съездить, но…

– Но что, если с ними произойдет самое худшее? – На его лице отражаются житейская мудрость и мука. – Не все в этом мире можно предусмотреть.

– Может быть, мне следует остаться там с ними?

– Нет, Вашти клянется, что будет проводить тщательные тесты с каждой таблеткой, – дети сами будут решать, хотят ли они их принимать, – так что, не вижу необходимости в твоем присутствии.

– Они хорошие дети, – заверяю я его (и себя) и крепко сжимаю его руку. – Сильные, уверенные в себе, ответственные.

– Да, согласен, – отвечает Исаак, – правда, старшие добавляют мне седых волос.

Я глажу его по бритой голове и улыбаюсь.

– Они восстают против отца, это нормально в их возрасте. Ты ведь знал, что так будет.

– Думаешь, это пройдет?

– Давай надеяться на лучшее, – говорю я легким, непринужденным тоном.

– Любовь и мудрость, – говорит он. – Это все, что могут дать родителям дети.

– Вот-вот, а что они с этим будут делать, зависит от них самих.

Он пожимает мне руку в ответ, ласково поглаживает ладонь. Меня охватывает чувство покоя, я закрываю глаза. Исаак просто источает спокойствие, он напоминает мне пустыню ночью, теплую и тихую. Когда мы рядом, я стараюсь впитывать это чувство, потому что оно исчезает, как только я уезжаю. Не знаю, что действует на меня так умиротворяюще, возможно, его вера, или доброта, или беззаветная любовь. Мы любим друг друга как старинные друзья, но не все так просто. Нас объединяет какое-то электричество, взаимное влечение притягивает сердца, но один из нас всегда вспоминает, что не следует идти дальше. Я знаю, что не люблю его, но я отдыхаю рядом с ним, надолго замирая в его объятиях и забывая Хэллоуина. Во всяком случае, забывая на время. Мы никогда не говорили о наших чувствах, но уже близки к этому. Я чувствую, как его рука перемещается на мое запястье, потом движется дальше, и сама себе напоминаю о той границе, за которую ему не следует заходить. Он не желает рисковать нашими отношениями, я не могу винить его за это, особенно после того, как он потерял Шампань. Наша «своеобразная дружба», возможно, имеет пределы, но мы признательны друг другу и давно смирились с тем, что имеем.

Мы держим друг друга в объятиях, словно нам холодно, а как только я отстраняюсь, тотчас вспоминаю о племянниках и племяннице, которым должна рассказать кое-что, и о Хэле, которому мне тоже есть, что сказать, но для него слов у меня значительно меньше. Хэл будет злиться. Сколько раз он заставлял меня поступаться своими принципами! И сейчас я раздумываю, не нарушить ли самое главное свое правило в отношениях с ним, то есть, не явиться ли мне без приглашения. Исаак всегда знает, когда я думаю о Хэле, он быстро вычисляет, что же я задумала.

– Хочешь нарушить его уединение? Ему это не понравится, – говорит Исаак, – он разозлится. Он очень злопамятен.

– А если с ним беда?

– Тогда ты сможешь его спасти, ты ведь всю жизнь об этом мечтала.

Исаак даже не представляет, насколько это рискованно. Я постоянно разъезжаю по миру, с этим связана моя работа, но я ни разу не была в Северной Америке вот уже восемнадцать лет. Мои отношения с Хэллоуином постепенно сошли на нет. Остановились, как часы, в которых кончился завод. Когда-то мы связывались каждый день. Потом раз в неделю. Телефонные разговоры, ничего серьезного. Потом он решил снова отправиться в ГВР, хотя когда-то поклялся больше не подходить к ней близко. Мы встречались «У Твена», в небольшом кафе недалеко от школы. Я думала, что ГВР может снова завладеть им, он может пойти другим путем и тем самым уничтожить хотя бы часть из тех стен, которыми он себя окружил. Но «У Твена» он появлялся все реже и реже. Мы общались все меньше и меньше, пока не дошли до сегодняшнего положения вещей. Теперь я вынуждена сделать то единственное, что он просил меня никогда не делать.

Я знаю, по-своему он меня любит. Видимо, поэтому ему так тяжело находиться со мной рядом. Я – его связь с прошлым. Только не общаясь со мной, он смог бы все забыть.

Но я не могу забыть. И в этом все дело.

ПЕННИ

Файл 303: Принцесса и доброе слово – открыть.

У нас есть такое правило: если кто-то услышит, что ты говоришь плохо о другом, ты должен придумать не меньше трех хороших вещей о том человеке. Так что же я могу сказать о Бриджит и Слаун?

Они не полные идиотки.

Они не совсем испорченные.

Их вполне можно не презирать.

Я бы сказала, что они чуть-чуть выше той отметки, опустившись ниже которой человек достоин презрения, во всяком случае, с моей точки зрения, это так. Из всех моих сестер они самые неприятные, они меня так достают.

Они не ограничиваются просто болтовней: они сбивают меня с ног, ставят подножки, насмехаются, то и дело норовят прицепить в мои волосы жвачку… Они делают все это исподтишка, ведь узнай об этом мамы, они бы наказали их. Слаун и Бриджит придумывают мне обидные прозвища и обзывают меня, когда никто не слышит. Это я еще могу им простить, но – увы! – это только цветочки. Они ловко издеваются надо мной при остальных, но так, что никто, кроме меня, ничего не понимает, они шепчутся и хихикают, распускают гадкие сплетни, а приглашая других сестер повеселиться, они не приглашают меня. Люди всегда боятся того, чего не понимают, а меня-то они точно не понимают, да еще и ревнуют к тому же. Когда я об этом думаю, мне их жаль.

В справедливом мире их изгнали бы за то, что они меня обижают, но я давно перестала на это надеяться. Все хотят с ними водиться.

Сегодня у меня опять была стычка со Слаун. Пришла моя очередь убирать обеденный зал, а я очень не люблю это делать, потому что там всегда полно работы. С потолочных фресок постоянно падают кусочки краски, и всегда полно крошек, разлитых напитков и пятен от еды.

Все считают, что надо обедать на кухне, но Шампань не хочет и слышать об этом. Не было случая, чтобы во время обеда в тарелку с супом не угодил кусочек лошади, облака, а то и колесницы, упавшей с потолка. Хорошо еще, что у нас есть эти специальные микробы, которые делают свинцовые краски безвредными, но ведь кто-то должен потом все убирать!

Сегодня убирала я. Мне пришлось остервенело тереть пол до блеска, ведь не дай бог что-нибудь будет не идеально к приезду наших двоюродных. И тут пришла Слаун в грязных туфлях. Авточистилка плохо работает на плитках, особенно если это грязь, так что мне стало ясно: она сделала это нарочно. На мой вопрос, почему она так гадко поступает, она фыркнула мне в ответ, что это совершенно не важно, все равно меня никто не любит. Тогда я как-то обозвала ее, а она ударила меня по лицу. Мне очень хотелось дать сдачи, размахнуться и ударить со всей силы, но я сдержалась. Я не могу себе позволить этого сейчас. Я оттерла следы мылом, а позже я обнаружила еще и отпечаток ее ладони на окне.

Я не могу дождаться, когда она уедет. Бриджит тоже не лучше. Хорошо бы и ее отправили бы в Египет, но она была там в прошлом году. Может быть, без Слаун Бриджит будет вести себя иначе – как бы плохи они ни были по отдельности, вместе они еще хуже. Если Слаун не будет, Бриджит будет меньше меня задирать.

Хорошо хоть Иззи и Лулу меня любят, правда, они обе уезжают на юг. Остаются только Зоя, Томи и Оливия, а как они станут со мной обращаться, неизвестно, то ли примут, то ли нет, и я отношусь к ним довольно безразлично. Есть еще Катрина, но она совсем ребенок.

Пришла Шампань, она хотела посмотреть, как продвигается уборка, я не стала ябедничать на Слаун (хотя очень хотелось!). Вместо этого спросила о Пандоре, и она подтвердила мои предположения: Пандоре действительно нужна помощь. Я довольно откровенно намекнула ей о себе, и она согласилась, что я – «прекрасная кандидатура» для этой работы. Несомненно, она меня поддержит. Будет ли этого достаточно?

Очевидно, мне нужно что-то сделать для Пандоры со своей стороны. Но что? Как заставить ее снова полюбить меня? Какой бы сделать подарок?

Перед уходом Шампань обнимает меня и обещает положить на мой счет еще сотню.

– Наш маленький секрет, – бросает она, подразумевая, что я не должна говорить об этом Вашти. Да здравствует Шампань. Как приятно, когда тебя ценят.

На что лучше потратить эти деньги? Может, купить подарок Пандоре, когда я в следующий раз пойду во Внутренний мир? Проблема в том, что Внутренний мир принадлежит Пандоре, а значит, я не могу подарить ей ничего, чего бы у нее не было. Говорят, что важно внимание, а не подарок, но эти слова – лишь отговорка, когда подарок не нравится.

Нужно подумать о подарке.

Блокировка.

Файл 303: Принцесса и доброе слово – заблокировано.

ПАНДОРА

– «Ценный груз», займите свои места, – говорю я, указывая на сиденья в хвостовой части. Их возбуждение заразительно, но от этого я начинаю нервничать. Одной летать легче.

Застегиваю ремень безопасности у Хаджи. Глядя на меня, он смущенно улыбается. У него всегда такой вид, словно вот-вот произойдет что-то потрясающее. Довольно красивый мальчик, в темных волосах проглядывают каштановые пряди, они обрамляют худое лицо с золотистой кожей.

– Нам действительно это нужно? – спрашивает Нгози. Он пытается показать, что не нервничает перед полетом. Но на его лбу цвета слоновой кости я вижу капельки пота, поблескивающие, словно жемчужинки.

– Только на взлете, – объясняю я, застегивая ремни на нем и на самом маленьком моем грузе – на Далиле. Иду в носовую часть. Через две с половиной минуты я интуитивно чувствую, что что-то не так. Вместе с Маласи мы проверяем систему поворота крыльев. В багажном отсеке не работает сенсор движения.

Распахнув люк багажного отсека, среди багажа, который мы везем в Германию, и вещей, которые я храню там на всякий случай, я обнаруживаю Рашида.

– Пусть едет, если ему так нравится, – говорит мне в ответ Исаак по телефону. Я чувствую, что он огорчен поведением Рашида, однако гордость или предрассудки – трудно сказать, что именно, – не позволяют ему вмешаться.

– Если ты сможешь привезти его обратно, – добавляет он, – это будет полезно для всех заинтересованных лиц. Если ничего больше не случится, это даст мне возможность побольше пообщаться с Мутаззом.

Четверо или трое – разница небольшая, так что я затаскиваю Рашида в салон, к великому удивлению его братьев и сестры.

– Вы скучали по мне? – спрашивает он. Возможно, Далила, мальчики вряд ли.

– Что ты здесь делаешь? – интересуется Хаджи.

Рашид смущенно пожимает плечами.

– Я тоже хочу поехать, – отвечает он. – Без тебя дома пусто. К тому же ты знаешь, как я соскучился по двоюродным.

Я усаживаю Рашида рядом с собой, чтобы держать его в поле зрения и заодно выяснить, о чем он думает.

– Я достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения, – заявляет он, отбрасывая прядь темных волос с лица. – Вы поймали меня, и я чувствую себя дураком, но все равно ни о чем не жалею.

– Ты сломал один из сенсоров движения.

– Я знаю. Я починю, – отвечает Рашид. – Помните, в прошлом году вы мне показывали, как машина работает? Ну, кое-что в ней. А как вы меня нашли?

Мне не хочется объяснять ему сложности диагностики системы поворота крыльев. Я просто говорю:

– Ты запланировал этот побег еще с прошлого раза?

Он пытается отгадать, что я думаю. Сержусь ли на него? Насколько сержусь? Он делает вид, что чистит ногти и кивает.

– Тебе незачем было прятаться, – вздыхаю я. – Ты мог просто меня попросить.

Он поднимает глаза и ухмыляется:

– В таком случае вы могли бы отказать мне.

ХАДЖИ

Я еще никогда не бывал на такой высоте. Мне всегда хотелось летать. С помощью самых простеньких инструментов я сконструировал десятки воздушных змеев, и все они летали, но ни один не поднимался так высоко. Сейчас я был выше, чем любой из моих двуцветных ромбов, бесхвостых коробок, четырехреечных карликов, особо прочных змеев. Я смотрю на Средиземное море: голубые, удивительно красивые, искрящиеся солнечные блики отражаются от воды, двигаясь легко и ритмично. Это движение похоже на музыку. Пандора говорит, что, когда мы будем ближе к земле, мы сможем увидеть чаек, парящих в теплых потоках воздуха. Возможно, услышим, как они кричат, ныряя за рыбой и собираясь в большие стаи.

Мы с Нгози обмениваемся счастливыми улыбками, слова нам не нужны. Мы оба очарованы зрелищем. Далила носится туда и обратно по салону, взволнованно прижимается к стеклу иллюминатора, перебегает из одной части салона в другую, словно пританцовывая, стремясь увидеть все новые и новые волны. Смеясь, она спрашивает у нас, уж не рай ли это: бесконечная синева моря и бесконечная высота неба. Ей хотелось бы бродить по облакам, перепрыгивать с одного на другое. А если бы это было возможно, оставались бы на них отпечатки ее ног?

– Конечно, оставались бы, – говорит Нгози, и они вместе смотрят на пушистые облака, похожие на огромные белые лица людей и на животных, глядящих на мир с высоты.

Они заняты, а я мечтаю о Пандоре. Она бодрствует сейчас в кабине, но в моих мечтах она спит, и я могу смотреть на нее, не отводя глаз, как я частенько делаю, когда она разговаривает или смеется.

Я был еще совсем маленьким, когда она как-то привезла нам кокосы: страшненькие волосатые штуковины. Она сделала в них дырки и передавала плоды по кругу. Мы пили их сладкое молоко. Потом, разбив кокосы, она достала мякоть. Я сказал, что чудеса Господни не знают пределов, и она рассмеялась. Я смотрел на ее изумительно белые зубы, она смеялась, запрокинув голову, и у нее на шее выступили бисеринки пота, стекая по смуглой загорелой коже. Ее огромные прекрасные глаза, зеленые, как дельта Нила, сияли, словно индикаторы мощности на некоторых машинах отца.

И если мои дневные мечтания я всегда могу прекратить, то ночные приступы воображения сдержать невозможно. Три года назад я впервые проснулся от острого чувственного наслаждения, причиной которого были связанные с Пандорой фантазии. Смущенный столь странным явлением, я отправился к отцу, который и объяснил мне, что такое сексуальность. Чума отняла у нас способность воспроизводить потомство естественным путем, но осталось влечение, которое напоминает нам, откуда произошел род человеческий. Я молюсь о том, чтобы кто-нибудь из нас сумел исправить эту нелепость, и мы вновь могли бы производить на свет детей. Не важно, будут они рождены естественным путем или нет. Я ощущаю в себе биологическую потребность иметь их, а сначала хочу найти себе жену, чтобы познавать и защищать ее, и узы, связывающие нас, выкованы самой природой: это любовь друг к другу и к Богу.

Я так размечтался, что даже не заметил, как ко мне подошел старший брат.

– Тебя вызывают, – сказал он.

Я иду за ним в кабину и ищу глазами Пандору. Ее там нет, она вышла в уборную. Меня звала не она. Рашида позабавила моя ошибка, он покачал головой и провел меня к креслу второго пилота.

Мне почему-то хочется, чтобы Рашид был рядом со мной во время разговора.

Когда Рашид отходит на свое место, на дисплее приборной доски появляется бесцветная голограмма радостного незнакомого лица.

– Привет, – говорит десятисантиметровый человечек.

– Мы знакомы?

– Нет, – сообщает он, – но я тебя знаю. Должно быть, это помощник Пандоры – Маласи. У Маласи нет ни тела, ни крови, зато в остальном он – вполне человек. Так мне говорили. «Вполне» – понятие субъективное. Он подключен к нескольким машинам. На мой вопрос, не он ли управляет сейчас коптером, он отвечает утвердительно.

Тогда я говорю, что Пандора, должно быть, очень доверяет ему, если поручает столь ответственную работу.

– Я это заслужил, – отвечает Маласи. – Не беспокойся.

– Мне рассказывали о тебе старшие братья, – говорю я, – но я все-таки не понимаю, как ты существуешь. Ведь ты находишься в нескольких местах одновременно, одновременно разговариваешь, управляешь коптером, слушаешь, проводишь исследования, делаешь вычисления и много чего еще.

– Неужели мы настолько разные, Хаджи? Ты сейчас дышишь, кровь циркулирует в твоих сосудах, пищеварительная система впитывает питательные вещества, эндокринная производит гормоны, а иммунная защищает от инфекции. Одновременно с этим нервная система передает информацию по всему телу, нейроны мозга возбуждены, ведь ты думаешь сейчас сразу о нескольких вещах, а не только о том, что я сказал.

– Верно, хотя большую часть этих процессов я не осознаю.

– Но ведь ты знаешь об этом, – говорит Маласи.

– Однако я не стремлюсь делать это сознательно.

– Возможно, это придет со временем, – заверяет он. – Знания приходят постепенно, маленькими порциями. Иначе наступит пресыщение.

Я сразу узнаю цитату. Так говорят суфии. Интересно, уж не дразнит ли он меня?

– Запоздалый подарок на твой день рождения, – говорит он, вытаскивая крошечную голографическую газету прямо из воздуха.

Мне приходится напрягать зрение, чтобы прочесть заголовок: «Нью-Йорк таймс».

– Шестнадцатое сентября, – поясняет он, – твой день рождения. Я заготовил для тебя еще двести таких же в ГВР. Ты можешь узнать все, что происходило в мире в этот день, до того как прекратили выходить газеты. Посмотришь, какие события увековечивает твой день рождения.

Я благодарю его. Я удивлен и растроган. Но я вынужден поправить его: я родился третьего марта.

– Я ошибся… – говорит он после некоторого раздумья. – К счастью, у меня есть все номера «Нью-Йорк таймс» и за этот день. А если тебе не нравится «Таймс», у меня есть тысячи других газет.

– А как так получилось, что ты ошибся?

– Ты иногда что-то забываешь, ведь так? Так же и я, – объясняет он. – У меня есть специальная подпрограмма, чтобы было интереснее жить.

Это меня удивляет. Мне хочется еще поспрашивать его, но я боюсь показаться невежливым. Однако Маласи прочел вопрос на моем лице. Он поясняет, что мог бы заблокировать программу, но в таком случае он перестанет быть самим собой.

Это мне понятно. Если принять, что он говорит правду. Хотя с другой стороны, если это – правда, разве может такое забывчивое существо пилотировать корабль?

– Я ограничиваю свою память несколькими терабайтами, чтобы больше быть похожим на человека, – говорит он.

Он прерывает мои размышления вопросом, от которого все мое тело сжимается.

– Ты давно любишь Пандору?

Я ничего не отвечаю.

– Я вижу это по движениям твоего тела, – говорит он. – По температуре кожи, когда ты на нее смотришь. Не беспокойся, я ничего ей не скажу.

– Можешь сказать, если хочешь.

Он смотрит на меня и улыбается.

– Я никогда не встречал никого, похожего на тебя, – говорю я ему.

– Совершенно верно, – отвечает он. – Я единственный в своем роде.

– Ты чего-то хочешь от меня?

– Я хочу дружить с тобой, – отвечает он, – если ты не против.

– Щедрое предложение, – осторожно отвечаю я.

– Еще один вопрос, – продолжает он, когда появляется Пандора.

Вопрос, который он задает мне, таков, что Пандора велит ему оставить меня в покое.

– Не обращай внимания, Хаджи, – обращается она ко мне. – Ему хочется пошалить, но его подводит ужасное чувство юмора.

Тогда я вежливо улыбаюсь им обоим и возвращаюсь в салон. Я самостоятельно пристегиваю ремень, смотрю на братьев и сестру и задумываюсь над вопросом Маласи.

Нет ли у меня ощущения, что в моей жизни чего-то не хватает?

Нет. А должно?

ПЕННИ

Файл 304: Принцесса и серьезный перелом – открыть.

Я могу вызывать события, просто думая о них.

Правда, могу. Случается это не часто, и я не совсем понимаю, как у меня получается, но во мне есть какая-то психокинетическая сила, впрочем, я могу ошибаться, и это просто совпадения. Я никогда не рассказывала об этом мамам, потому что уверена, они посчитали бы это простым совпадением.

Все решили отдохнуть и отправились кататься на коньках, остались только я и Лулу. Мне надо было помочь ей с оперой, потому что вторая ария вышла просто идиотской. Мы провозились где-то с полчаса, проигрывая ее взад и вперед, но потом она захотела тоже покататься на коньках, и мы выскочили из дома как раз в тот момент, когда мимо проносились Бриджит и Слаун. Они бежали наперегонки и смеялись. Слаун заметила меня боковым зрением и, видимо, решила, что подшутить надо мной важнее соревнования, она повернулась ко мне и высунула язык. Я как раз собиралась оттолкнуться в этот момент – левая нога на носке, правое колено готово начать движение. Я посмотрела на нее, и время для меня вдруг замедлилось. В голову мне пришла неожиданная мысль, распустившись, словно цветок, под старой фотографией: она может упасть. И я ее сглазила. Я скрестила пальцы и подумала: «Вот сейчас!»

Ее конек зацепился за что-то, возможно за ледяной нарост. Или это была сила моей мысли? В любом случае, она споткнулась, взмахнула руками, и у нее подогнулись ноги. Она старалась удержаться от падения и поэтому не ударилась со всего маха головой об лед. Правда, такое падение не убило бы ее, она даже не пострадала бы, поскольку мамы заставляют всех нас надевать огромные шлемы. Однако одна нога у нее подогнулась, и при падении она сломала себе несколько костей. Я не знаю сколько, они это проверяют сейчас. Все получилось не совсем так, как мне хотелось бы, но загадочно и страшновато. Все посмотрели на нее, она свалилась на бок и закричала.

Повернувшись к Лулу, я сказала:

– Проследи, чтобы в этом обвинили меня.

Если честно, я на самом деле виновата. Я ее сглазила. Точно так же, как сглазила двоюродную сестру Гессу в прошлом году. Я всегда пытаюсь колдовать, но у меня далеко не всегда получается, поэтому-то я и не могу утверждать, что это не совпадение.

Я подошла к Слаун, предложила помощь, но она проигнорировала мое предложение и все обнималась с Бриджит или Томи. Она притворно плакала, знаете, такими ненастоящими, крокодильими слезами, стараясь при этом показать, что ей совсем не больно. И все время повторяла:

– Все нормально, это пройдет.

Тогда все начинали восхищаться ее мужеством. Ха!

Когда о происшедшем узнала Вашти, она тотчас примчалась, обездвижила ногу Слаун, отправила ее в лазарет и приставила к ней Бриджит и Томи. Шампань прочла нам лекцию о правилах безопасности.

– Если хотите носиться на коньках как сумасшедшие, делайте это во Внутреннем мире, там при падении вы не сломаете настоящие кости. – Одно и то же! Интересно, зачем она говорит все это нам, если забег устроили только Слаун и Бриджит?

Итак, Слаун сломала ногу. Это плохо, потому что теперь она не поедет в Египет. Мамы собираются послать вместо нее Зою, в результате друг покинет меня, а враг останется здесь. С другой стороны, Слаун будут держать в постели, и это хорошо, но у нее будет отвратительное настроение, что плохо для всех.

Хайку-бот: отсканировано.

Не совсем, но похоже. Блокировка.

Файл 304: Принцесса и серьезный перелом – заблокировано.

ХАДЖИ

Цвета меня просто потрясают. Бирюзовые волны накатывают на песчаные берега, покачивая деревянные лодки. Глинобитные домики сияют всеми оттенками белого. Густая трава, покрывающая землю, просто изумляет. Оливковые рощи. Фиговые деревья. Даже пальмы. Великое множество оттенков зеленого. Богатство греческой земли восхищает.

Не знаю, зачем мы здесь останавливаемся, но я очень рад возможности посетить то место, которое Пандора считает своим домом.

За многие годы ароматы фруктов, овец, свежей рыбы и диких цветов впитались в прилавки на рыночной площади, я чувствую эти запахи даже через маску. Пандора рассказывает нам, как торговцы продавали здесь виноградные листья с начинкой и спана-копита, как кричали вслед покупателям: «Yia sou!» – «Увидимся в следующее воскресенье!» Я смогу и сам посмотреть на все это в ГВР, как только мы доберемся до Германии. Однако сначала надо кое-что сделать здесь.

Она ведет нас через дворик, мощенный синими плитками. Живописно рассаженные лимонные деревья и деревянные скамьи вдоль стены приглашают отдохнуть. Мне бы это не помешало, хоть ненадолго, прежде чем отправиться к мраморному фонтану. У фонтана Пандора вручает каждому из нас по камешку и предлагает швырнуть камешек в фонтан, закрыв глаза и загадав желание.

Сначала это делают братья и сестра. Когда очередь доходит до меня, в моем сердце звучат слова отца. Я вспоминаю, как он усаживает меня, скрученного страхом смерти и неудачи. Он вытирает мои слезы и делится со мной мудростью Аби Сайда ибн Абила Хайра, персидского суфия, который жил тысячу лет тому назад.

Вот слова учителя:

Эти слова освобождают. Сам не знаю, почему я вспомнил именно их, но я бросаю камень, произнося их про себя, и мне это приятно.

Я открываю глаза, и Нгози с Далилой спрашивают меня, какое я загадал желание.

– Чтобы ваши желания сбылись.

Все улыбаются, кроме Рашида, неодобрительно закатившего глаза. Год назад он так бы не сделал.

В глубине дворика находится бронзовая дверь со стилизованной буквой «Г». Мы входим в дом Пандоры, это одна из баз, подготовленных «Гедехтнисом». Это они генетически смоделировали поколение моего отца, они научили нас, как бороться с Черной напастью. Без их усилий нас не было бы.

ДЕУС

Давай посмотрим одним глазком туда, где что-то есть на «а».

«А» – это Афины, колыбель демократии. Спутники только что поймали одну даму сердца и троих товарищей по оружию, они выбираются из забавного самолетика. Венец изобретательской мысли. Ба-бах – и душа полетела в рай!

«Н» – это Нимфенбург, неприступный оплот дам сердца. Их там девять, одна лучше другой, их держат под неусыпным надзором. Держат на привязи – и весьма глупо поступают, потому что для такого гения, как я, найти их проще простого.

«Ф» – это Фивы, древняя столица Египта. Ее переименовали в Луксор, а теперь снова назвали Фивами. Спутники показывают тебе, что там есть еще один товарищ по оружию, он вернулся из Саккары со своим шустрым отцом.

«Д» – это Дебрингем, и ты уже знаешь, что там.

Соедини все буквы вместе, и получишь противодействие[4]. Против многого. И это хорошо. «За» и в подметки не годится «против». Пойми, против чего ты против, и ты поймешь, кто ты сам.

Против властей. Против невежества. Против бешеных сил тьмы.

Занятие это опасное, но ведь кто-то должен это делать. Кто подойдет, если не ты? Ты ведь готов нажать на курок, ты ведь не пустой болтун. И это отлично: если тебе некуда выплеснуть свои страсти, ты можешь направить их на любого, кто заслуживает своей жалкой участи.

Однако не стоит делать глупостей. Сначала пойми, что сулят тебе знамения, а уж потом приступай к своей грандиозной затее.

Перед тобой разложены куклы. Пучки соломы и веток, сухие листья, семена, березовая кора, связанные в виде фигурок. Ты берешь перочинный ножик и на груди каждой куклы делаешь вертикальный надрез. В образовавшуюся щель вставляешь диск. На твоих дисках тщательно отобранная информация из твоей сокровищницы: записи со спутников, фрагменты подслушанных разговоров – все, что тебе известно о твоих товарищах по оружию и дамах сердца.

Собрав фигурки в кучу – целая охапка людей, – ты аккуратно рассаживаешь их внутри каменного кольца. Теперь самое сложное. Какой зажигалкой воспользоваться? Доктором Пеппером из нержавеющей стали? Никелированным Микки Маусом? Нет, сегодня все должен решать Случай. Закрыв глаза, ты суешь руку в потайной карман, сдерживая желание определить зажигалку на ощупь. Потрясти, перемешать и вытащить… Мои поздравления! Ты достал турбозажигалку фирмы «Нинг» со встроенным фотоаппаратом, на ее медном корпусе выгравированы китайские иероглифы – очень стильно.

Снимочек на память об этом событии, предвкушение – самая сладостная его часть, ты готов выпрыгнуть из собственных штанов. Ну уж нет! Пора щелкнуть зажигалкой, раздастся свист и пьяняще прекрасный треск занимающегося огня. И вот уже огонь ширится, танцует, рвется ввысь.

На этот раз ты захватил огнетушитель, да? Так, на всякий случай?

А вот и нервная дрожь, она всегда приходит в последний момент перед тем, как зажечь огонь, тебя посещает в такие минуты некое философское небытие. На этот раз ты наслаждаешься субъективной реальностью происходящего, потому что четырнадцать жертв, только что возведенных на костер, – просто холодные, безжизненные предметы, но для тебя они – настоящая плоть и кровь.

А ведь ты разрушаешь собственное представление о товарищах по оружию и дамах сердца, взирая на то, как горят их изображения. Сама природа магии удивительна – когда ты проводишь ритуал, что ты делаешь? Предсказываешь будущее или меняешь его? Возможно, и то и другое. Выходит, от каждого изображения сквозь пространство-время тянутся, словно якорьки, астральные нити, они соединяются с другой вселенной, и, когда огонь поглотит все эти нити, а ты выйдешь из транса, знакомая реальность слегка сместится. Это духовная сила огня. Потому-то почти все культуры, населявшие эту ныне пустынную планету, много тысячелетий приносили жертвы богам через сожжение.

Ты сидишь на земле и смотришь на огонь, слушаешь его голос. Эти «щелк, щелк, щелк» очень бодрят – чем громче треск, тем лучше заклятие. Скорость горения нельзя менять – костер полыхает ярко, жарко и опасно: это похотливое животное никак не может насытиться. Однако усиливается ветер. Резкий порыв, потом чуть тише, и тут же с новой силой. На этот раз все хуже: дым идет в твою сторону, легкие начинают болеть, глаза слезятся. Но огонь не потух, за что тебе следует поблагодарить свою счастливую звезду. Огонь зловеще клонится к земле, образуя горящую арку, напоминающую кривую саблю, – это плохой знак, он предвещает болезнь здоровому и смерть больному. Но вот ветер стихает до легкого бриза, твой костер вновь весело полыхает.

Когда все заканчивается и кучка фигурок превращается в пепел, ты рассматриваешь останки, чтобы узнать, чьи диски остались, а чьи расплавились, превратившись в серебристо-черный шлак. Выживших только двое: один товарищ по оружию и одна дама сердца. Так тому и быть. Теперь будущее кажется радужнее, чем раньше.

Да, ты найдешь их, потому что они предназначены тебе судьбой.

Не бойтесь, лунатики. Освобождение уже близко.

ПАНДОРА

Как я и подозревала, Вашти отказывается принять Рашида.

– Против него я ничего не имею, – поясняет она, ее изображение на экране вдруг начинает размываться, но тотчас прорезается вновь, словно колеблющееся пламя свечи, – но мне не нужны лишние хлопоты.

Дальше звук идет с помехами, но я понимаю, что она говорит. Исаак не должен менять условия обмена в последнюю минуту, у нее дел невпроворот из-за трагедии, происшедшей год назад.

Атмосферные помехи делают продолжение связи бессмысленным. Я решаю перезвонить, когда погода у них улучшится.

Я не очень удивилась, увидев, что Рашид стоит в дверях кабины. Он слышал достаточно, чтобы понять, что его дела плохи.

– Вот ведь вредина, – говорит он.

– Иногда бывает, – соглашаюсь я.

– Я не хочу возвращаться домой, тетя Пандора. Во всяком случае, не сразу.

– Я понимаю, но с Вашти такой номер не пройдет, она никогда не меняет своих решений по таким вопросам. Можешь мне поверить.

– Если я вернусь сейчас, начнутся неприятности, – отвечает он. – Для Мутазза. – Он грозит кулаком в пространство, при этом лицо его становится суровым и серьезным, но почти сразу на нем появляется застенчивая детская улыбка. – Я люблю своего брата, но если буду находиться в его обществе слишком долго, мы наверняка передеремся.

– Тебе нужно от него отдохнуть, – говорю я. – Хочешь остаться здесь?

– А вы позволите?

– Если будешь хорошо себя вести, да, на некоторое время.

– Я буду очень хорошим, я могу помогать вам по хозяйству, – с готовностью отвечает Рашид, он горит желанием мне помогать.

– Ну что ж, я лишилась одного сенсора, – напоминаю я ему, и он уходит заниматься сенсором.

Ему нужно отдохнуть не от Мутазза, а от всего мира, как мне кажется. Он хочет получить билет в свою прежнюю жизнь. Соблазн изменить реальность слишком велик, когда это связано с половым созреванием. Как это ни печально, у детей Исаака нет выхода для гормонов. В прошлом году, когда Рашид безуспешно пытался ухаживать за своими кузинами, я решила сделать специально для него, более выразительные симуляции в ГВР. Я его пожалела тогда и не раскаиваюсь в содеянном, но я, образно говоря, выпустила джинна из бутылки, и теперь его не запихнуть обратно.

Я помню ту ночь, когда джинна из бутылки выпустили мы с Хэлом. Нам было по шестнадцать. Он только что вернулся из поездки на Фиджи с Симоной, которую любил, и Лазарем, которого ненавидел. Когда они вернулись, было ясно, что ему никогда не отобрать Симону у Лаза. Никогда раньше я не видела его в столь мрачном расположении духа. Я боялась, что он может что-нибудь с собой сделать. Тогда-то мы и провели вместе ночь. Ночь эта была великолепна, пусть даже провели мы ее в виртуальной реальности. На следующее утро нам обоим было неловко, мы в полной мере вкусили плоды греха. Его сердце по сей день принадлежит Симоне, пусть теперь и без малейшей надежды. Я не могу его удержать, но и отпустить не могу тоже.

Он-то все забыл. Из-за Меркуцио, который пытался убить Хэла, дав машинам, поддерживающим его жизнь, перегрузку. Хэл получил электрический шок, равный по мощности грозовому разряду. Хэл не умер, но частично потерял память, и едва ли она когда-нибудь восстановится.

Всякий раз, когда мы встречаемся, мне хочется напомнить ему о той ночи, но я никогда не смогу решиться.

Пока Рашид занят ремонтом в коптере, я отвожу остальных ребят в студию. Им очень интересно, как все работает. Я объясняю им, как происходит процесс сканирования, как микрокамеры синхронизируются, как компьютер экстраполирует человеческую речь по заложенным образцам голосов. Им жутко понравилось, когда компьютер поприветствовал их сначала голосом Рашида, потом Мутазза и даже Исаака.

Я прошу детей произнести предложение и спеть песенку, чтобы компьютер мог записать точные модуляции голоса, и Далила никак не может решить, что же ей спеть. Тогда Нгози шутит: совершенно все равно, что ты будешь петь, в любом случае это будет неверно. Она хихикает.

– У меня в голове полно нот, – соглашается она, – но как только они слетают с моих губ, то превращаются в одну.

Я сканирую их голоса в порядке очереди. Это быстро и легко.

– Словно купаешься в голубом солнечном свете, – комментирует Далила.

– Правда? – интересуется Нгози. Пожав плечами, он продолжает:

– Я участвую в великом деле. Последнее предложение уже для записи.

Ему хорошо просто находиться здесь. Я помню, что испытывала подобные чувства в детстве, но потом они куда-то ушли. Теперь очередь Хаджи – подходящее время сообщить ему хорошую новость.

– Большой плюс ГВР в том, что там твои ноги могут быть здоровы, – объясняю я. – Ты сможешь без труда ходить, бегать и прыгать, и тебе ничто не будет мешать. У тебя не будет судорог, и тебе не придется так часто отдыхать.

Он смотрит на меня, мой энтузиазм его не заражает.

– Зачем? – задает он вопрос.

– Это симуляция, – начинаю я, но спохватываюсь, ведь его вопрос не об этом.

– Зачем это делать? Ведь я такой, какой есть.

Я с ним не спорю: мне нечего сказать. Хотя я думаю, что он глуп как раз в той степени, в какой считает себя умным. Как знать? Ведь не мне это решать. Cada um sabe onde o sapato aperta, как говорила моя мама. Лишь тот, кто носит ботинок, знает, где он жмет. Теперь мне придется калечить его ГВР-версию с помощью программы, как судьба искалечила его с помощью биологии.

После обеда я веду их в Акрополь, потом к океану. Мальчишки играют в воде, брызгаются, катаются на волнах, а мы с Далилой сидим на солнышке, заплетаем ее длинные светлые волосы в косички. Ей очень нужно посидеть вдвоем с тетей. Из собственного опыта знаю, как трудно бывает единственной дочери в большой семье. После того как умерла Гесса, Далила осталась единственной девочкой в южном лагере. Надеюсь, поездка на север будет для нее полезной, и она сможет сдружиться со своими кузинами. Это одна из главных причин, почему Исаак отправил ее в поездку. На прошлой неделе она спросила его, не может ли Бог оказаться женщиной. Ведь если это так, значит, Она забрала Геесу, чтобы было с кем поговорить и поделиться своими мыслями. Исаак ответил, что это вполне может быть.

– Греция так прекрасна, – улыбается она.

– Такая же красивая, как Египет?

– Конечно.

– Ни больше ни меньше?

Она фыркает, словно я глупо пошутила, и оглядывается через плечо, на лице ее выражение детского удивления. Она словно не понимает, как одно место может быть красивее другого? Ведь это один мир!

Мое внимание отвлек шум, доносящийся с берега, и беспокойство за безопасность мальчиков перерастает в беспричинный страх.

«С ними все в порядке, – говорю я себе. – Никакой опасности нет, они играют неглубоко. Я знаю правила безопасности на воде, и они их знают. С чего мне волноваться, когда они спокойны? Просто потому, что я взрослая? В чем бы ни состояла причина, они не беспокоятся так, как я. Интересно, может, в этом и состоит суть "знания"?»

– А скоро у меня будут такие? – спрашивает Далила, кивая на верх моего бикини.

– Тебе ведь сейчас одиннадцать, верно?

– Почти.

– Ну, тогда года через три, плюс-минус один год.

Она подсчитывает в уме.

– Прекрасно, постараюсь использовать оставшееся время.

– Разве ты не хочешь иметь их?

– Не очень, – отвечает девочка, – но ведь этого не избежать, придется смириться, когда они вырастут.

– Хотела бы отказаться от них?

– Просто было бы неплохо, чтобы от них была хоть какая-то польза, – говорит она.

– И мне тоже, – соглашаюсь я.

Следует признать, от них мало пользы, потому что при нашем бесплодии они не вырабатывают молоко. Мы пережили Черную напасть, но чума лишила нас материнства. Шампань и Исаак обнаружили это после многочисленных мучительных неудач. Наши иммунные системы справляются с чумой, но сверхчувствительны ко всем изменениям в организме и начинают с ними бороться. Как ни старались мои друзья, белые кровяные тельца Шампань каждый раз уничтожали беременность.

Далила – обычный человек, но после лекарств, которые она принимает для укрепления иммунитета, едва ли у нее получится лучше. Только искусственные матки могут вынашивать жизнь. Это страшная правда, но что я могу с ней поделать?

Могу только надеяться.

– Так будет не всегда, – говорю я ей. – Твой отец очень умен. И твои тети, двоюродные сестры и родные братья тоже. И ты умная. Если мы будем работать в этом направлении, будем учиться и пытаться, однажды мы придумаем, как вернуть себе утерянное, и снова станем прежними.

Она долго смотрит на меня, потом берет за руку. Она меня утешает.

– Однажды, – повторяет она.

ПЕННИ

Файл 305: Принцесса и ледокол – открыть.

Я в раю или в аду?

Я частенько слышу этот вопрос. Всякий раз, когда ухожу во Внутренний мир. Так я растрачиваю свои денежки. Не все мои денежки, если честно. Я нередко делаю внезапные покупки – мелкие удовольствия типа пиццы Пепперони или фисташкового мороженого, игры и аттракционы, разные интересные штучки, когда бываю в особенно хорошем настроении. Однажды я даже купила собственный оперный театр, но возможности моего счета ограничивают буйство фантазии и заставляют выбирать.

Когда мне хочется развлечься, я становлюсь разведчиком. Я отправляюсь в логово врага, чтобы найти и спасти кого-нибудь. Жизнь людей зависит только от меня. Мне приходится иметь дело с гнусными негодяями, хитрить и воровать. Меня любят или боятся, и никто не знает, кто я на самом деле. Я – супергероиня. Но самое замечательное в том, что я всегда нужна и я всегда побеждаю.

В симуляциях ГВР адаптировано множество книг. Некоторые довольно неудачно, другие вполне прилично, но моей любимой среди них нет, поэтому пришлось мне сделать это самой. Действие происходит во время Французской революции, и чумазые ничтожества-революционеры отправляют всех французских аристократов на гильотину, поэтому английским аристократам приходится вмешаться и спасать их. Главный герой выглядит вполне безобидно, эдакий глуповатый щеголь, а на самом деле он – в моем случае она – возглавляет группу британских агентов. Кодовое имя Скарлет Пимпернель. В своем домене я – она. Светская жизнь Англии, опасные приключения во Франции… Если бы все происходило в действительности! Как жаль, что это не так, но все равно игра доставляет мне удовольствие вот уже несколько лет. Больше всего мне нравится слушать сплетни обо мне других персонажей.

Несмотря на огромный труд и деньги, вложенные в домен, работы еще непочатый край. Место действия ограничено: английское поместье и несколько французских населенных пунктов, которые я взяла из «Истории двух городов». К тому же персонажей у меня всего ничего, и все они скопированы из других симуляций, например Маржерита Блейкни – чуть подправленная Жозефина из симуляции о Наполеоне. Создание персонажей обходится страшно дорого, а они имеют привычку ограничиваться определенными темами для разговора, поэтому очень скоро наскучивают. Единственный путь исправить все это – больше времени и больше денег. Внутренний мир засасывает, к нему привыкаешь, как к наркотику. А как я уже говорила, я не из тех, кто лезет в капкан, а из тех, кто его ставит.

Я решила опустошить свой банковский счет. Я решила идти ва-банк. На все деньги, скопленные мной за несколько лет, – карманные деньги и премии за хорошие отметки и примерное поведение, – я куплю свое будущее.

Поскольку Пандора – королева Внутреннего мира, я не могу дать ей ничего, чего у нее бы не было. Зато с моими сестрами все обстоит иначе…

Я собираюсь подкупить их, чтобы они расхваливали меня вслух. Возможно, я не могу завоевать расположение людей, зато могу его купить, для этого я достаточно богата. Я куда богаче их, это точно, благодаря тем деньгам, что подбрасывает мне Шампань. Если мне не удастся купить их, то я смогу хотя бы взять их в аренду. Если все вокруг начнут петь мне дифирамбы, Пандора обратит внимание и увидит меня в новом свете. Ну а дальше моя задача – продать себя подороже, как человека, наилучшим образом подходящего для такой работы. А уж это пара пустяков, потому что я и на самом деле такая.

Мне кажется, это называется «привлекательность». Эта схема должна сработать, потому что если не сработает, я останусь ни с чем.

Откуда начать? Начну с самого сложного. Посмотрим, что выйдет из этой затеи. Для начала я переоделась, потому что пудреные парики и атласные жилетки – последний крик моды в 1793 году, но вне симуляции выглядят невероятно глупо. Я остановилась на черных джинсах, блузке в белую полоску и рыжеватой куртке от Барберри. Мне очень идет такой наряд. Любая одежда лучше, чем сине-зеленая школьная форма, которую нас заставляют носить во Внешнем мире.

Я отсылаю спрайт (цена: двадцать пять маленьких) и поджидаю ответ. Слаун заставила меня ждать некоторое время – возможно, удивилась, что я ее разыскиваю, – но я-то знаю, что она в конце концов клюнет. Любопытство – страшная сила.

Когда наконец она ответила и наши миры столкнулись, я отметила про себя, что она не в своем обычном месте. Как ни странно, она находилась в зоопарке. Она и Бриджит прихватила. Это не входило в мои планы, я надеялась поговорить с ней наедине, потому что когда Слаун и Бриджит вместе, они вдвое злее и вдвое глупее.

– Чего тебе? – рявкнула Слаун.

– Я просто хотела сказать, что сочувствую тебе после того несчастного случая, – ответила я, показав на ее ногу, хотя здесь ее виртуальная нога была в целости и сохранности. – Мы с тобой не ладим, но я не желаю тебе зла.

Она лишь фыркнула и уставилась на меня.

– Ты и должна сожалеть, потому что я упала из-за тебя. Я отвлеклась, увидев твое уродливое лицо. И сейчас я смотрю на тебя, и меня не тошнит только потому, что я принимаю много лекарств.

– Да уж, от этого лекарства еще не придумали, – оскалилась Бриджит, став похожей на гиену, что сидела в клетке у нее за спиной.

Но я не попалась на их крючок.

– Катилась бы ты отсюда, да побыстрее, – произнесла Слаун. – Боюсь, животным уже дурно от вони.

– Пять минут, и я уйду, – прошу я. – Просто послушайте, потому что это очень важно.

– Ты решила сбежать из дома? – попробовала отгадать Бриджит.

– Ты пишешь оперу на тему, насколько ты тупа? – предположила Слаун.

– Я пришла попросить прощения.

Они тотчас заткнулись.

Наша вражда началась давно, мы были еще совсем детьми. Я заметила, что они обе списывали на контрольной по математике. Это было против правил, и я пожаловалась мамам. Мне и в голову не приходило, что я нарушаю какой-то кодекс. Кодекс чести воров или еще какой. Они и раньше не очень меня любили, но после этого случая начали обзывать Пенни-крыса, Пенело Пи-пи и другими гадкими кличками. Одним словом, старались превратить меня в изгоя в собственной семье. Думаю, именно это событие стало поворотным в наших отношениях.

– Очень плохо, что я так поступила, – покаялась я, хоть вовсе так и не считала. – Мне следовало быть скромнее. Поверь, если бы можно было проиграть все заново, с тобой ничего бы не случилось.

– От твоих извинений пользы, что от козла молока, – заявила Слаун.

– Ну ладно, – вмешалась Бриджит. – Что дальше? Ты что, воображаешь, что мы сразу же начнем тебя любить?

– Вы можете никогда не полюбить меня, мы можем не быть друзьями, я все понимаю, это я и хотела сказать. И еще кое-что: у меня к вам предложение.

– Предложение?

– Да, денежное.

Слаун уже была готова сказать что-то оскорбительное, но Бриджит остановила ее, прежде чем та успела произнести очередную гадость. В этот момент Бриджит была похожа на человека, затягивающего цепь на шее злой собаки.

– Продолжай, – произнесла она.

Она всегда была более уравновешенной.

Я высказала им свое предложение. Предложила цену в пять тысяч крупных каждой. Это серьезная сумма, столько денег можно собрать только за несколько месяцев, а то и за несколько лет. Они, конечно, очень удивились, что я расшвыриваюсь такими деньгами, ведь обычно я очень прижимиста.

– Значит, ты хочешь заплатить нам за то, чтобы мы делали вид, что ты нам нравишься? – переспросила Бриджит.

– Верно, потому что если остальные увидят, что вы меня приняли, они сделают то же, – сказала я и, чтобы подсластить пилюлю, добавила: – Ведь именно вы задаете тон.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что они растерялись. Слаун, видимо, подумала, что я хочу сыграть с ними какую-то шутку либо не говорю всю правду. Ее подозрительность вполне объяснима, потому что я вовсе не упомянула имя Пандоры, поскольку не хотела раскрывать свои планы насчет владения Внутренним миром. Эта информация жизненно важная. Зачем снабжать их оружием против меня, особенно если они не примут предложение?

Все равно ей пришлось прервать переговоры еще до того, как мы перешли к деталям. Мамы вызывали ее во Внешний мир, поскольку ей приготовили гипс. Я осталась наедине с Бриджит. Сначала мы смотрели друг на друга, потом не смотрели, и обе не знали, что сказать. Думаю, ей стало немножко стыдно, что я готова так много заплатить, чтобы со мной снова общались по-человечески.

Как ни странно, мы заговорили о слонах. Они такие забавные, но при этом такие старые и мудрые, и что бы мы стали делать, если бы встретили слона на самом деле. Я купила пакетик жареных орешков (за пятьдесят маленьких) и принялась кормить слоненка через прутья клетки. Бриджит сказала мне, что во время Второй мировой войны бомба, брошенная союзниками на Берлин, убила единственного слона в их зоопарке.

Потом мы вместе ели орешки и рассуждали о том, что еда во Внутреннем мире намного вкуснее. Просто удивительно, насколько здесь все необыкновенно вкусно, к тому же не нужно убирать посуду. В реальном мире пища варьируется от «совсем неплохо» до «о боже, что это за мерзкая отрава растеклась по моей тарелке». Во Внутреннем мире никому не приходится страдать, можно есть чизбургеры и суши, пока деньги не кончатся, а во Внешнем мире приходится убивать либо корову, либо рыбу, а делать этого никто из нас не умеет. Виртуальные овощи всегда свежие и вкусные, при этом никого не волнует, чувствует ли что-то морковка, когда ее едят, больно ли репке, когда ее выдергивают из земли.

Вспоминая наш разговор, я думаю, что если бы мне нужно было убить корову, я бы ее убила, хотя мне было бы противно. Мне плевать на все рассуждения мам об этической стороне вегетарианства. Если бы я оказалась на острове, на котором, кроме коровы, не было бы еды, я отведала бы мясца уже после третьего-четвертого приступа голода. Простите, но моя жизнь важнее, чем жизнь скотины. Такова уж судьба коров: у них вкусное мясо. Хотя в реальном мире говядина может оказаться невкусной. Кто знает?

Мы с Бриджит прекрасно общались, потом она отправилась домой. Это была пустая болтовня, но мы разговаривали нормально впервые за много-много лет.

– Я поговорю со Слаун, – пообещала она, имея в виду мое предложение. – Мы подумаем.

– Спасибо, – ответила я, и мы расстались. У меня забрезжила надежда.

Я вернулась в поместье. Здесь со мной произошло очень странное событие. У меня сразу возникло ощущение, что кто-то побывал здесь, пока меня не было. Мне и раньше не раз казалось, что во Внешнем мире кто-то рылся в моих вещах, но во Внутреннем такого еще не бывало. Я стояла в бальном зале и любовалась шелковыми дамасскими драпировками, когда прибежала Маржерита, чтобы предупредить меня, что Шовлин шантажирует ее, хочет знать, кто скрывается под именем Скарлет Пимпернель, – обычная история. Я успокаиваю ее и замечаю, что в комнате что-то не так. Что же? Никак не могу найти. Я замораживаю симуляцию и запускаю полную проверку системы и всех элементов. Ничего не пропало. Напротив, кое-что появилось.

На каминной полочке я обнаруживаю плоский амулет в форме слезы, черный с белым кружком в середине. Амулет похож на головастика, белый круг на котором – это глазик.

Я проверяю системный код: украшение, подвеска, символ инь-янь, половина, вариант 2.

Это точно не моя вещь. Как она сюда попала? Система либо не знает, либо не желает говорить. Возможно, глюк. Вашти недавно волновалась по поводу каких-то сбоев в системе. Я не против, когда глюк мне на пользу. Как жаль, что система не покупает вещи обратно: неплохо было бы немного подзаработать, чтобы компенсировать предстоящие расходы.

Если же это не глюк, значит, кто-то специально подкинул мне этот амулет. Кто и зачем? И какого черта посылать что-то анонимно? Если я что-то отправляю, система идентификации показывает запись регистрации. Интригующе и странно. Думаю, стоит рассказать об этом происшествии Пандоре, когда она прилетит. Это будет мой ледокол для установления отношений с ней.

Блокировка.

Файл 305: Принцесса и ледокол – заблокировано.

ДЕУС

Как омерзительно. Неожиданный удар. Бездна, где кипят и бурлят нейроны. Такие сны не должны сниться даже тебе.

Не запоминай его, пусть растворится, как дым на ветру.

Но ты не можешь его прогнать! Он цепляется, он виснет на тебе. Жизнь в катакомбах пропитана кровью, как скотобойня, твои руки красны от крови, и все вокруг молит тебя остановиться. Почему же ты не остановишься? Они умирают, но как только ты остановишься, вновь воскреснут и отомстят. Они сделают с тобой то же, что сделал с ними ты, а то и похуже. Лучше продолжай, иначе тебя ожидает топка, где шкура твоя прогорит слой за слоем до самой середины. Даже кровь, что ты проливаешь, умоляет, каждая ее капелька превращается в искаженное мукой лицо товарища по оружию либо даму сердца, взгляды воспаленных глаз обвиняют, из судорожно сжатых губ вырываются вопли.

Этот сон снится тебе уже не первый раз. Он повторяется и повторяется. Настоящий хит среди твоих снов. На этот раз ты плыл в озере кошмаров, твои руки сжимали шею в белых перьях. Ты задушил лебедя. И это ужасно. Ты этого не хотел. Ты не хотел причинять им вред. Ты хотел разбудить их. Не забывай об этом.

Когда они проснутся, все станет проще. Конечно, они придут в ужас, ведь их иллюзии растают, но ты будешь их героем, потому что ты показал им правду. Тебя не изгонят. Ты отправишься к той, которую жаждешь, и она полюбит тебя. Ты не будешь больше чувствовать себя пустым местом.

Она так прекрасна. Как это будет? Разговаривать с ней, слышать ее голос, узнать ее сердце и осушить ее слезы…

Не смей мечтать об этом. Ты уже близок к финалу, не хватало только, чтобы ты сорвался. Не разговаривай об этом. Не говори ему. Что бы он подумал, если бы мог заглянуть в твои мысли?

Помни, ты контролируешь сны, а не они тебя.

ХАДЖИ

Не бывает святых мест. Богу принадлежит вся вселенная. Как же одно место может быть более священным, чем другое? Все места должны быть одинаково святы в глазах Бога. В Его величии нет различий, и я уверен в своей правоте. Однако есть места, проникнутые силой. Места, где история ощущается острее, где, ощутив наплыв чувств, не понимаешь, чем они вызваны. Места, где обитают духи, пусть не привидения, а лишь отголоски, отзвуки человеческих страстей, воображения и желаний.

Пирамиды относятся как раз к таким местам. Они переполнены силой, мощной, как солнечный свет. Есть сила и в Нимфенбурге – правда, весьма изысканная, утонченная. Ее можно было бы сравнить со светом Луны. Я почувствовал ее прикосновение еще до того, как мы приземлились.

Нимфенбург богат и причудлив – барочный Ксанаду. Красота его покоряет. Газоны подстрижены идеально, элегантные лебеди купаются в круглом фонтане во дворике. Клумбы, фруктовые деревья, статуи и сады, а надо всем властвуют пышные дворцы, окруженные не менее великолепными парками. Не знаю, смог ли бы я жить здесь, не могу себе это представить. Слишком много простора, больше, чем нужно человеку. В Египте мы помогаем отцу восстанавливать постройки фараонов, но сами мы живем не как фараоны. Мои кузины устроились иначе. Они нашли королевство и завладели им.

Нимфенбург. Здесь действительно очень красиво. Особенно после грозы, когда все вокруг такое чистое, свежее, зеленое. Думаю, я понимаю, почему Рашиду так захотелось вернуться сюда. И все же есть в этом городе что-то, отчего становится не по себе: какая-то заброшенность, сам не знаю, почему у меня возникает это чувство. Ведь природа здесь богатая, все цветет, много света и жизни. Следов запущенности нет вовсе, но чувство не покидает меня, здесь грустно, неправильно, жутковато.

Возможно, я просто переживаю, что эти места околдуют Нгози и Далилу, как и Рашида. Однако причин для беспокойства нет никаких. С другой стороны, если это суждено, ничего не поделаешь. Возможно, я чувствую себя так из-за Гессы. Может, я боюсь потерять всю семью, как потерял сестру? Но я приемлю и эту возможность. Никак не могу разобраться. Нужно либо позвонить отцу, либо помедитировать, либо и то и другое.

Мы очень мягко приземляемся.

– А теперь начинаются приключения, – говорит Пандора.

Снаружи наши тети и целая шеренга девочек замерли в ожидании: жительницы Нимфенбурга, наши кузины, наши нимфы и амазонки, дети воды, джинны. Все лица мне знакомы, некоторые в большей степени, некоторые в меньшей. Особенно радостно улыбаются наши прошлогодние гостьи – Бриджит, Оливия и Томи, которые приезжали в Египет год назад. Я называю их про себя «игривая девочка», «застенчивая девочка» и «поэтесса». Мне приятно снова увидеть их, но еще больше мне хочется познакомиться с остальными, ведь с ними я лишь несколько раз разговаривал по телефону и никогда их не видел.

Тетя Шампань рада нас видеть, называет нас миленькими, обнимает каждого по очереди. Она целует меня в макушку, и я чувствую резковатый аромат апельсиновой воды и мыла с бергамотом. Моя семья считает ее самой красивой из поколения отца, но мне так не кажется, к тому же она и вполовину не так душевна, как Пандора, но ее доброту, кажется, можно потрогать, так нежны ее прикосновения.

Тетя Вашти нас не обнимает, что меня не обижает и не удивляет, отец говорил нам, что она не любит, когда к ней прикасаются. Вашти сдержаннее Шампань, но она искренне улыбается нам, спрашивает, как мы себя чувствуем, и просит обращаться к ней, если нам будет что-то нужно, так как она хочет, чтобы мы чувствовали себя как дома. Они такие разные: светловолосая гибкая Шампань и Вашти, брюнетка, ростом немногим выше Далилы.

Впрочем, мы все совершенно разные: девять девочек, Шампань, Вашти, трое нас и Пандора. В нашей крови присутствуют гены всех этнических групп, словно мы – символ расовой гармонии. Однако причина не в терпимости, а в необходимости выжить.

Генетическое многообразие может помочь нам бороться с чумой. На кого больше всего похож я? Из всех присутствующих скорее на поэтессу Томи или на маленькую Катрину. И хотя я просто человек, а они немного больше, мы все как бы сделаны из одного теста.

Я говорю им, что для нас большое счастье находиться с ними, и благодарю за гостеприимство. Я выражаю надежду, что мы не причиним им беспокойства.

Нас разделяет культура. Мне кажется, что мы чувствуем себя гораздо непринужденнее, чем девочки. На них неудобная школьная форма, в которой они так похожи на солдатиков, мы же ведем себя как посланники другой страны, хотя на нас надеты простые шерстяные плащи.

Все хотят произвести впечатление, но они как будто боятся, что у них это не получится. Можно ли им в этом помочь?

Я еще ничего не успел придумать, а Нгози уже рассмешил девочек, в шутку сравнив себя с деревенским парнем, приехавшим в гости к городским кузинам. Девочки смеются, а мой брат сияет от удовольствия, словно павлин, довольный произведенным впечатлением, особенно на тех, кто ему нравится больше.

Шампань делает знак, и младшие девочки надевают нам на шеи гирлянды из ярко-синих васильков. Они ведут нас мимо каменных львов и лебедей к дворцу. Кузины полны очарования, они улыбаются, и я улыбаюсь в ответ, но когда мы подходим к зданию дворца, у меня появляется чувство какой-то тесноты.

ПАНДОРА

У Вашти холодные руки. Морщинистые руки моего деда всегда бывают теплыми. Ледяные руки Вашти касаются моего запястья, проверяют лимфатические узлы. Я стараюсь не дрожать. Если бы Вашти осматривала пациента так, как это делает мой дедушка, было бы так хорошо, и не важно, что она настоящая, а он – всего лишь компьютерная симуляция. Моему дедушке принадлежит огромная косметическая империя – дюжины офисов по всей виртуальной Бразилии, – но он всегда находит время, чтобы узнать о моем здоровье. Он очень добрый, и я благодарна тому, кто его программировал. Когда я была ребенком, время от времени дед делал мне уколы и всегда перед этим растирал мне руку, а после давал конфет.

– Жизнь бывает горькой и трудной, так что наполни карманы сластями, – говаривал он.

Я давно уже выросла, но и сейчас всегда беру у него конфетку.

Я предпочла бы, чтобы меня осматривал дедушка, но мне нужен настоящий, а не виртуальный специалист, а из живущих на земле врачей Вашти – лучший иммунолог.

Она сканирует мой кишечник, печень, легкие, зобные железы, селезенку и сердце, ищет отклонения. Голографические изображения органов поворачиваются, словно кусочки мяса на вертеле, а сканируемая информация передается ей в наушники.

– Все жизненно важные органы в порядке, – говорит она.

Она делает анализ крови и замечает небольшое, вероятно, безобидное изменение лимфоцитов, но она считает, что на это нужно обратить внимание. Теперь она долго будет считать это признаком опасной мутации, патогена, который мы называем Концом света.

В виртуальном Сан-Паулу моими друзьями были программы, которые вели себя как дошкольники, чтобы я чувствовала себя полноценным ребенком в полноценном обществе. В то время я считала, что они такие же живые, как я сама, теперь же я понимаю, что на самом деле Вашти – моя самая давняя подруга. Мы познакомились в первый день учебы в школе в Дебрингеме, нам было по шесть лет тогда, и я так боялась, что дети будут насмехаться над моим акцентом. Вашти никогда ничего не говорила о моем акценте, даже в шутку. Она учила меня хинди, я ее португальскому. Мы подружились, и первые два года всегда держались вместе. Потом у меня появились новые друзья, она ревновала. Ее не назовешь покладистой, она остра на язык. И до сих пор стоит мне возмутиться по какому-нибудь поводу, она умудряется заставить меня почувствовать, как глупо я веду себя, просто впадая в неожиданную для меня задумчивость.

И еще хочу добавить про Вашти. Какие чувства должно вызвать у человека известие о том, что мир, его окружающий, – мир поддельный, а в мире настоящем люди – миллиарды людей – погибли? Вашти считает: это самое лучшее известие в ее жизни. Она редко сознается в этом, но выпейте с ней вина и спросите ее об этом, вы услышите именно это. В школе она была незаметной, никому не интересной девочкой, жизнь казалась ей чередой разочарований – сможет ли такой человек оставить свой след среди миллиардов людей? Теперь она воссоздает цивилизацию заново. Это ее высокое предназначение, ее великолепная возможность, смысл ее бытия. Она никогда не была так счастлива.

Честолюбивая, хороший аналитик, пожалуй, немного беспощадная, она – серьезный противник Черной напасти. Исаак противодействует болезни другими средствами, впрочем, как и Хэллоуин. Если бы они могли работать вместе! Если бы выжили все одноклассники и боролись с болезнью сообща! Симона была бы лучшим нашим ученым, а Лазарь – лучшим миротворцем. Их гибель – большая утрата.

– Меня беспокоит твое давление, – отмечает она. – У тебя стресс?

– Не больше чем обычно.

– Да, скажи, что я могу сделать для твоего небесного глаза.

– Маласи?

– Он так помог нам, выслеживая этих карликовых обезьян.

Мы считали себя единственными выжившими приматами, однако четыре месяца тому назад спутник Маласи показал, что в мангровых зарослях Перу живут карликовые обезьянки. Разрешение не позволяет сказать это наверняка, но скачущая фигурка очень похожа на мартышку. Долгое время после первого случая наши поиски были бесплодны, а на прошлой неделе Маласи удалось получить снимок еще одного экземпляра. Вашти тешит себя надеждой заполучить мартышку, чтобы исследовать ее клеточную иммунную систему: то, что мы найдем в ее ДНК, может оказаться ключом к созданию вакцины против Черной напасти.

– Маласи счастлив, что смог помочь, – заверяю я ее. – Только не забудь похвалить его за спасение человечества, если все получится.

– Очень мило с твоей стороны. Уверен, не будь тебя, она назвала бы меня компьютером. Как тогда… «компьютер оказался очень кстати»…

– Да нет, просто я стараюсь наладить с тобой добрые отношения, чтобы подготовиться к тому неизбежному моменту, когда машины поработят нашу планету.

– Да, я поджидаю этот день с нетерпением.

– Это все сны и мечты.

– И твои тоже. Тебе же снилось что-то подобное в кошмарных снах, когда тебе было девять!

– Брось, Маласи, это было только потому, что ты залезал в мою голову, пока я долгие годы жила в ГВР…

– Ну я ведь принес свои извинения. Разве я виноват, что сны у тебя такие захватывающие?

– Никакой личной жизни.

– Меркуцио считал себя горным королем, и мне вечно приходилось прятаться, чтобы меня не стерли. Твои сны очень мне подошли.

– Да что ты?! А кто пытался стереть тебя, когда мне было девять лет?

– Сдаюсь. Мне было любопытно, что снится настоящим детям. Для меня доктор Хёгуси запрограммировал очень ограниченный набор снов. Уверен, ты обрадуешься, узнав, что, просматривая твои буйные фантазии, я сумел запрограммировать для себя новые сны. Правда, обошлось мне это очень дорого.

– В смысле?

– Ты знаешь, о чем я говорю. Больше всего я провел времени в снах Меркуцио. Он сдвинулся, и теперь я не могу не думать, что ему в подсознание перешли мои детские обиды, что и подтолкнуло его к тем ужасным поступкам.

– Могу поспорить на что угодно, если бы ты вообще никогда не входил в его голову, он все равно остался бы таким же испорченным.

– Спасибо огромное, я так ценю, что ты усиливаешь мои сомнения. Мне так хотелось бы избавиться от этого груза.

– У меня тоже полно переживаний, от которых так просто не освободиться. Маласи, ты помогаешь мне, а я – тебе.

– Думаешь, это возможно?

– Стоит попробовать.

– Может быть, и нет.

– Ладно, давай разберемся позже. А сейчас не прерывай меня, я хочу закончить свою историю.

– Я нем как рыба.

– Замечательно. Я продолжаю.

– Когда я говорила с ним в последний раз, – говорит Вашти, – Маласи сказал мне по секрету, что у тебя что-то начало получаться с нашими Пэмиками.

Она говорит о наших потерянных душах, мы называем их ПЭМ, Пэмики или Пэмчики. Когда Черная напасть уничтожала цивилизацию, богатые из кожи вон лезли, чтобы сохранить себя, – иногда просто оставляли о себе память в виде экстравагантных баннеров, статуй, строений, подтверждая тем самым, что когда-то жили на этой земле. Некоторые пытались сохранить тело и мозг. Пример был подан легендой баскетбола Тэдом Уильямсом, а вслед за ним многие пытались заморозить себя. Отдельные криокамеры целы до сих пор, хотя большая часть вышла из строя из-за сбоев электроэнергии, из-за неудачной конструкции, стихийных бедствий, а некоторые были разрушены бедняками, возмущавшимися тем, что им предстоит погибнуть, тогда как богачи возродятся вновь. В целом криокамеры можно назвать «хлопушками». Пэмики пошли другим путем, они разобрали свои мозги по винтику, проанализировали и загрузили их в компьютер нейрон за нейроном. ПЭМ значит «полная эмуляция мозга».

К несчастью для них, общая сумма их усилий создала не сознание, а всего лишь его копию, лабиринт данных, в которых кто-то должен разобраться. Этим человеком оказалась я. Восемнадцать лет назад Исаак попросил меня заняться Пэмиками, и я немало часов провела в попытках разобраться в этих цифрованных мозгах. Мы надеемся, что когда-нибудь нам удастся их оживить в плоти и крови или в виде программы и света, как Маласи.

Мне еще очень далеко до решения проблемы, но кое-что примечательное у меня получилось. Кое-что, чего Маласи не должен был сообщать по секрету Вашти, потому что этот сюрприз приготовлен не для нее. Это подарок для конкретного человека.

– Да, кое-какой прогресс есть, но Маласи явно его переоценил, – постаралась я сгладить ситуацию, слезая со стола и надевая туфли. – Я пошлю тебе данные о состоянии, как только смогу. Сначала нужно забросить твоих детей к Исааку. Пожалуй, это даже во-вторых, потому что во-первых я должна проверить, все ли у нас в порядке после грозы. Да еще эти глюки в ГВР – ими нужно заняться.

– И не забудь, что ты должна мне обезьянку, – говорит она. – Перу ведь в твоей юрисдикции, не в моей.

– Верно, я займусь и этим. Исаак обещал помочь.

– Это же карликовая обезьяна, а не кит-убийца. Ты сможешь обойтись без большого сильного мужчины, чтобы изловить ее?

– Никогда не знаешь, с чем столкнешься в джунглях. Безопасность превыше всего.

Она кивает и мило мне улыбается.

– И постарайся, чтобы он не обратил в свою веру и обезьяну, как пытается обращать моих девочек.

– Он не совращает твоих девочек, – раздраженно бросаю я. – Единственное, чего он хочет, – это показать девочкам другой образ жизни.

– То есть, другими словами, обратить их в свою веру. Хотя не важно, у него ничего не выйдет, девочки сильные. Но скажи откровенно, Пандора, неужели он действительно верит во всю эту бессмыслицу?

– Ты сама знаешь, что верит.

– Тогда могу только сказать, что у него безудержное воображение, видно пострадала височная доля мозга. Если же он не верит, значит, при помощи религии пытается контролировать мальчиков. С моей точки зрения, второе лучше первого.

– Он верит, – отвечаю я, натягивая куртку и направляясь к выходу.

– Забавно, я думала, он умнее, – говорит она, провожая меня в вестибюль.

ХАДЖИ

Слишком много событий для одного дня. Даже если бы мои ноги были покрепче, я разбил бы экскурсию на несколько частей. Мы рассматривали фрески и позолоченные потолки, пышно украшенные голубые и зеленые с позолотой стены в стиле рококо, однако мне пришлось сдаться уже через двадцать минут. Мне бы так хотелось посмотреть Зеркальный зал, галерею красавиц, музей карет и саней, но – увы! – я не мог себе этого позволить. Томи любезно согласилась проводить меня в мою комнату.

– Здесь легко заблудиться, – говорит она. Мы садимся на обтянутый атласом позолоченный диванчик. Действительно, дворец куда больше, чем я мог себе представить.

Она опускает мою гирлянду из цветов в воду, я благодарю ее за заботу, но она только отмахивается от моих слов.

– Это сорняки, но для меня это не важно, – говорит она, – крестьяне называли их серполомами, ведь косить их серпом очень трудно.

– Это не я сочинила, – заверяет Томи, – но где слышала, я не помню.

В прошлом году она разрешила мне почитать свой сборник стихов «Сила пауков». Ее произведения были прекрасными и удивительными, в них я нашел множество мелких наблюдений из нашей жизни, которых никогда раньше не замечал. Поскольку мне так понравился ее сборник, она посоветовала мне почитать Т. С. Элиота, особенно его «Бесплодную землю». Она считает, что именно это произведение вдохновило ее на написание стихов. Но, к сожалению, я очень мало что понял в этой поэме. Я говорю ей об этом, и она отвечает, что у нас будет много времени, чтобы обсудить ее.

– А ты знаешь, что Нимфенбург начинается там, где заканчивается «Бесплодная земля»?

– Как это?

– Сумасшедший король, – говорит она. – Он родился здесь, сумасшедший Людвиг, ну, не в этой комнате, конечно, – в этом дворце. В поэме Элиота говорится о его смерти.

Я вспоминаю, как читал что-то о короле, пребывающем в постоянной депрессии, который растратил все сокровища короны на постройку невиданно дорогого сказочного замка в Баварии. Все это я вспоминаю с трудом, а Томи оживляет эти образы, рассказывая мне о том, как его родители, когда он был еще ребенком, отобрали у него любимую черепашку, потому что боялись, что он к ней привяжется. В приступе ярости он пытался отрубить голову брату. Однажды он пригласил на ужин лошадь – поступок, достойный Калигулы, – хотя Людвиг и вполовину не был так жесток. С возрастом он все больше и больше любил одиночество, он прятался в подземном гроте и, сидя в лодке, читал стихи. По всей видимости, он страдал галлюцинациями. В конце концов, его признали сумасшедшим, и он сбежал из дворца.

– А как он умер?

– Он утонул, – отвечает Томи. – Утонул при загадочных обстоятельствах. Его тело нашли в озере Старнберг чуть южнее Нимфенбурга. С ним утонул и его доктор, который, как принято считать, пытался спасти короля, по крайней мере, это так выглядело. Однако только мертвые знают, что произошло на самом деле.

– Грустная история, – говорю я.

Она лишь пожимает плечами, стряхивая пушинку с блейзера, и поправляет полосатый плиссированный галстук.

– Он был набожным, – продолжает она, – но при этом был геем. Он никак не мог примирить эти стороны своей личности. Надеюсь, с тобой ничего подобного не произойдет, – добавляет она.

Я удивленно смотрю на нее. Что это она говорит?

– Извини, – говорит она. – Я тебя обидела?

– Ты меня смутила, – отвечаю я. – Я, безусловно, набожный. Но почему ты подозреваешь, что я гомосексуалист?

Она краснеет и закусывает губу.

– Просто в прошлом году, – объясняет она, – твой брат Нгози изо всех сил пытался меня поцеловать, а ты и не думаешь об этом. Когда я вернулась домой, сестры рассказывали, что твои старшие братья вели себя так же, как Нгози. Получается, ты не такой, как все.

– Если бы я надеялся, что ты ответишь на мою любовь, я бы попробовал тебя поцеловать. Но у меня нет на это никакой надежды, – говорю я.

– Звучит довольно дерзко, – отвечает Томи.

– Я не уверен, что ты готова.

– Похоже, ты пытаешься мной манипулировать, – упрекает она.

– Нет, – не соглашаюсь я, – послушай… Папа говорил, что вы, девушки, обладаете множеством достоинств, но в вашей природе отсутствует физическое влечение. Это верно?

– Возможно, у нас это происходит медленнее, – говорит она, плюхаясь рядом со мной на диванчик и отворачиваясь.

– В таком случае совершенно не важно, чего я хочу. С моей стороны было бы очень грубо причинить тебе какие-либо неудобства, как это сделал Нгози. Я прошу за него прощения.

– Пустяки, – говорит она. – До тех пор пока мы не сможем сделать возможным воспроизводство себе подобных путем сексуального влечения, все это лишено смысла. Так что я немного потеряю от того, что еще не готова. Но все равно мне интересно.

– Правда?

Она смотрит мне в глаза, придвигается ближе, она ждет. Я целую ее. Сладкий, медленный поцелуй не сводит меня с ума, но все же этого достаточно, чтобы почувствовать страстное желание, несмотря на абсурдную мысль, что тем самым я изменяю Пандоре. Кровь пульсирует по телу, я решаюсь обнять ее. Она откидывает голову, смотрит мне в глаза.

– Я не понимаю, – говорит она. – Прости.

Понятно, я свалял дурака: поверил, что и она получает от этого удовольствие.

– Не за что извиняться, – успокаиваю я ее. Она целует меня, на этот раз в щеку.

– Надеюсь, я не смутила тебя, – говорит она.

– «Смутила» – неподходящее слово, – заверяю я ее. – Это мой первый настоящий поцелуй, и я ни о чем не жалею. Возможно, когда придет время, мы сделаем это еще раз.

Она оставляет меня наедине с моими несбывшимися фантазиями. Нгози и Далила приходят навестить меня и приносят книги от Томи: биографию Людвига и еще один экземпляр знаменитой поэмы Т. С. Элиота. В последующие несколько недель я буду читать эти книги, и их содержание перемешается в моем сознании с воспоминанием о том поцелуе.

Время от времени я буду думать о Людвиге, о сумасшедшем Людвиге, об осужденном, утопленном, но не забытом Людвиге, который когда-то ходил по этим залам. Я буду думать о нем, и строчка из поэмы Элиота будет крутиться в голове, словно шепот: «Бойся смерти от воды».

ХЭЛЛОУИН

И где, черт возьми, я был?

Ах да, на охоте. Около озера с несгоревшими деревьями сокращал популяцию кроликов – я ем их на завтрак. Внезапно я почувствовал тревогу. За мной наблюдают? Там кто-то есть?

Я оглянулся, никого не увидел, однако легче мне не стало. Посмотрев на часы, я увидел, что пришло сообщение. Снова Пандора. Я решил не читать его, чтобы не пришлось отвечать. Лучше не участвовать в обреченном на провал деле. Она милая девушка, но ее питают ложные надежды. Я и так уже многое ей дал. Конечно, всегда есть вероятность, что пропускаешь нечто, о чем потом пожалеешь. Эта мысль приходит мне всякий раз, когда мы с ней разговариваем. Я заблудился в прошлом, не стоило так за него цепляться. Она не может забыть меня, что тоже плохо.

Оторвав наконец взгляд от часов, я услышал гортанный рык. Может, рысь? Я уже видел здесь одну.

Нет, не рысь. Больше. Крупнее. Зверь более опасный, один из тех, схватка с которым тешит мое самолюбие. В таких случаях начинаешь сомневаться в собственных чувствах, кажется, что тебе все привиделось. Нет, не привиделось. Плотно прижимаясь к земле, почти слившись с высокой порослью, ко мне подползал тигр, он был голоден, глаза его завораживали, затягивали.

Кровь застучала в висках, острое, но приятное чувство переполнило меня – жизнь или смерть?

«Давай схватимся, котеночек», – подумал я.

В этом непредсказуемом поединке победит либо он, либо я. Лучше – он.

Я вскинул ружье, прицелился, затаил дыхание.

Как он сюда попал? Наверное, сбежал из зоопарка.

Двадцать лет назад, когда от Черной напасти умирали и владельцы зоопарков, далеко не каждый из них решился усыпить своих животных. Некоторых они выпустили на свободу. Я уже видел южноафриканских газелей, прекрасно прижившихся здесь, но не бенгальских тигров. Тигры в Мичигане? Кто бы мог подумать.

Он угрюмо смотрел на меня, готовясь к прыжку, потом медленно пополз влево. Я держал его на прицеле, солнечный блик играл на стволе.

– Убит тигром-людоедом, – произнес я, по-прежнему глядя на тигра, – скверная эпитафия. Ты этого хочешь?

Еще несколько лет назад, возможно, я опустил бы ружье и позволил ему напасть на меня, но теперь я гораздо меньше жажду смерти, кроме того, теперь на мне лежит некоторая ответственность.

У меня не было желания убивать его, и я опустил ружье чуть ниже, чтобы выстрелить ему в лапы. Это напомнило мне старую шутку о трехногой собаке. Собака на Диком Западе забредает в салун, подходит к стойке и говорит нараспев: «Я ищу того парня, который отстрелил мне лапу».

ПЕННИ

Файл 306: Принцесса и вымогатели – открыть.

Они все-таки прижали меня, две вымогательницы. Я недооценила их жадность. Дурацкая ошибка в расчетах, теперь придется за это дорого заплатить.

Появилась Пандора с кузенами, и мы повели их на экскурсию – все как в прошлом году, только времени ушло в два раза больше из-за сломанной ноги Слаун и этого инвалида Хаджи, уж не знаю, что там у него. Когда мы показываем им коллекцию фарфора, Хаджи просит его отпустить, Слаун тоже, так что экскурсионная группа уменьшается. Томи повела Хаджи в одну сторону, Бриджит и Слаун ушли в другую. Я тоже ускользаю – зов природы, – в этот момент сталкиваюсь с ними.

– Сегодня твой счастливый день, – говорят они. – Мы все обдумали, ответ «да».

Однако прежде чем я успеваю обрадоваться, они едва не сбивают меня с ног заявлением, что хотят в пять раз больше той суммы, что я им предложила.

Я интересуюсь, хотят ли они всего двадцать пять тысяч, они отвечают, что это каждому.

До смешного крупная сумма, даже для такой принцессы, как я, с моими-то возможностями. Однако их это не волнует, как заявляет мне Бриджит.

– Мы решили, что если ты готова заплатить десять тысяч, ты заплатишь и пятьдесят.

Вот кровососы!

В голове, словно растревоженные мухи, гудят глупые, абсурдные мысли, я буквально вижу, как плевок, описав дугу, играя в солнечном свете, падающем из окна, влепляется в физиономию онемевшей от удивления Бриджит. Можно было бы еще выбить у Слаун костыли. Интересно, будет стук, шмяк, бух, а потом вопль или сначала стук, вопль, шмяк, а потом уж бух? Я убеждаю себя не опускаться до их уровня. Я улыбаюсь: может быть, они меня разыгрывают, просто проверяют, пойму ли я их шутку. Если они не шутят, может, просто торгуются? Если торгуются, возможно, я смогу позволить себе двадцать тысяч, но при условии, что они согласятся на рассрочку.

Однако оказывается, что они вовсе не разыгрывают меня и не торгуются, они хотят получить все деньги сразу. Вот грязные ведьмы!

– Разве ты не хочешь, чтобы мы тебе помогли? – повторяют они, не веря, что таких денег у меня просто нет.

Мамы платят нам за хорошие отметки, хорошие отношения и хорошее поведение (штрафуют, если этого нет). При этом я везучая, что приносит мне дивиденды, и денежки у меня водятся. Бриджит и Слаун, должно быть, понимают, что я получаю много, но переоценивают мои возможности. Вероятно, их доходы настолько меньше моих, что им кажется, что я – мифическое Эльдорадо и меня можно грабить.

Эй, давай грабанем Пенни, она богата!

Даже если бы я могла заплатить им эту сумму, я не могу доверять им. Возможно, они станут изображать, что прекрасно ко мне относятся на людях, но будут говорить гадости за моей спиной. Они вруньи и обманщицы. Чего можно ожидать от таких людей?

Тогда я говорю им:

– Сделка отменяется.

Это очень их удивляет. Они были уверены, что я сдамся, а теперь, похоже, не знают, что делать. Я начинаю надеяться, что они сбросят цену, однако вместо этого они заявляют, что, если я не заплачу им, они сделают мою жизнь значительно хуже, чем она была до сих пор. Вымогательство? Кто бы мог подумать! Я слишком разозлилась, чтобы меня можно было запутать, я обещаю им, что, если они только косо на меня посмотрят, я сразу же буду бросаться к мамам. Слаун обзывает меня ябедой и крысой, а Бриджит говорит, что я слишком часто жаловалась и теперь никто мне не поверит.

Я считаю, что если уж мне предстоит сделать что-то, я сделаю это лучше всех, следовательно, и ябедой я буду самой лучшей.

– Попробуйте, и я расскажу мамам ваши маленькие секреты, – говорю я.

Они дружно кричат:

– Какие такие секреты?

Я прижимаю два пальца к губам и выдыхаю. Они застывают на месте и смотрят на меня, словно я только что выбила почву у них из-под ног, что я и вправду сделала.

Все мы время от времени ездим в город за припасами. Есть вещи, которые можно брать, есть и такие, которые брать нельзя. Сигареты, конечно, табу. Я случайно узнала, что у Слаун и Бриджит их целый склад. Я не собиралась никому говорить, потому что буду только рада, если они заработают себе рак легких, но если уж они собрались меня поиметь, то я поимею их как следует.

Моя угроза сработала, они испытали настоящий шок, принялись увещевать: «да как ты смеешь», «лучше не делай этого», но, в конце концов, страх взял верх и они начали что-то бессвязно лепетать. Я, конечно, была рада видеть их поверженными, но все это начало раздражать меня, сбылись самые мрачные мои предчувствия.

А радужные? Первое дело закончилось совсем не так, как могло бы, зато второе разрешилось самым благоприятным образом. В конце экскурсии я нагнала Иззи и Лулу, и мы обменялись замечаниями по поводу наших кузенов. Они рассуждали о том, каково им будет в Египте, а я говорила, что хочу поближе познакомиться с Пандорой, что она ко мне относится с подозрением. Они согласились, что трудно загладить первое неблагоприятное впечатление. Самое смешное, что мне даже не пришлось ни о чем их просить, они сами сказали, что с удовольствием помогут мне наладить отношения с Пандорой. О деньгах даже речи не шло, а значит, платить не придется!

Следовательно, я могу потратить деньги на других девочек, добиться их расположения. В таком случае, даже если эта омерзительная парочка попытается меня оговорить, Пандора скажет:

– А-а, Слаун и Бриджит в своем репертуаре.

У меня есть шанс добиться своего, если я буду достаточно осторожной.

Закрыть, сохранить и спрятать.

Файл 306: Принцесса и вымогатели – заблокировано.

ХАДЖИ

Стол очень длинный, стулья с высокими спинками, но эта мебель эргономична, и сидеть удобно. У нас под ногами бело-черный пол из плиток. Огромные, белые с золотом арки поднимаются к потолку с фресками. Я разглядываю композицию. Это сцена из мифологии, рисунок состоит из круговорота колесниц, облаков, радуг и богов с зажатыми в кулаках молниями.

Композиция исполнена безупречно и изящно скомпонована. Идеальная система. Я привык ужинать в гораздо более простой обстановке.

– Обычно мы сами берем с буфета, что хотим, – говорит Шампань, – но в честь вашего визита решили сделать по-другому.

В ответ я заверяю их, что находиться здесь – уже достаточная честь для нас.

Я обвожу взглядом братьев и любезно улыбаюсь. Я уже придумал характеристики тем девочкам, которых знал хуже. Зоя – хохотушка, Изабель – подлиза, Люция – тихоня, Пенелопа – молчаливый наблюдатель, Слаун – расчетливая, а Катрина – ангелочек. Это временные прозвища. Я надеюсь заменить их на более красноречивые, когда узнаю их поближе, как знаю Бриджит, Оливию и Томи.

Мы встречаемся с Томи взглядами, она смотрит дружелюбно, и взгляд ее говорит, что она помнит произошедшее между нами.

По сигналу Шампань Изабель и Зоя поднимаются со своих мест и подают обед. Я понимаю, как строгая система распределения домашних обязанностей заполняет время моих кузин. Действительно, день расписан буквально по минутам. В нашей семье совершенно другой уклад жизни. Отец верит в свободу личности и уважение к окружающим. Когда что-то нужно сделать, мы делаем.

– Сегодня мы приготовили египетское блюдо, – объявляет Шампань. – Рецепт взят из гробницы фараона.

Она с гордостью указывает на кушанье, которое я прекрасно знаю. Это суп мелохия, приправленный чесноком и кориандром, это горячее блюдо поможет мне снять скованность, прокравшуюся в мою душу, как только мы приехали сюда. Как только дымящаяся тарелка оказывается передо мной, меня поражает странный резкий запах овощей, плавающих в супе вместе с листьями мелохии. Что это? Шпинат? Капуста? Не могу угадать.

– Как это любезно, что вы приготовили его для нас, – говорит Нгози, когда все получили свою порцию.

– Не пора ли нам поразмышлять? – спрашивает Вашти.

Сначала я не понимаю, что она имеет в виду, потом догадываюсь, что она подразумевает молитву.

– Только если вы это делаете всегда, – отвечаю я.

С минуту она молча размышляет, потом склоняет голову и закрывает глаза, на ее губах играет слабая улыбка. Все кузины следуют ее примеру, присоединяемся и мы.

Дома мы часто молимся, но никогда не делаем это перед едой. Мы часто поем, когда готовим еду, отец считает, что так мы одновременно благословляем пищу и совершаем молитву.

Одним словом, это для нас не ново.

– Ну что ж, приятного аппетита, – говорит Вашти.

Пандора напоминает нам про лекарства. Я объясняю, что мы уже приняли порцию на весь день. Кузины глотают капсулы самых немыслимых цветов. Они принимают больше лекарств, хотя у них и без того хорошее здоровье.

Как только предварительные процедуры заканчиваются, мы набрасываемся на еду.

Я подношу ложку ко рту. Все глаза устремлены на меня. Вкус непривычный и неприятный, листья липнут к языку, как мокрая шерсть. Я пробую еще раз, чтобы убедиться. Теперь я точно могу сказать, что варево отвратительно.

– Мы собрали овощи в нашем саду, – гордо объявляет Катрина. – Вам нравится?

– Мы тронуты, что вы взяли на себя столько хлопот ради нас, – говорю я.

– Кажется, я знаю, что убило Гессу, – шепчет мне Нгози.

Как это ни печально, единственное достоинство этой стряпни – это отсутствие мяса. Далила почему-то вообразила, что в Германии все едят мясо, на самом деле они такие же вегетарианцы, как и мы. Я съедаю ровно столько, чтобы не показаться невежливым. Мне кажется, этот случай лишний раз подтверждает, насколько мы разные. У разных видов животных пристрастия различны. Я никогда не буду есть беременную самку скорпиона, а вот пустынная лиса будет. Правда, не исключено, что и кузинам суп не понравился, но они прикидываются и нахваливают его, как и мы.

Я волнуюсь, когда подают десерт. Это корзина фруктов.

ПАНДОРА

После ужина и мытья посуды все дети отправляются в бальный зал, заняться музыкой и играми, а мы с Шампань наблюдаем за ними. Мы сидим за низеньким стеклянным столиком и глупо пьем вино, обсуждаем старые времена, радостно вскрикиваем, когда кто-то из детей выигрывает в шаффлборд.

– Они прекрасно ладят, – отмечает Шампань. – Словно маленькие посланники.

– Конечно, почему бы нет?

– Мы все правильно делаем.

– Безусловно, вы, ребята, великолепные родители, все трое.

– Четверо!

– Брось, я ничего не делаю, – возражаю я. – Они ваши дети.

– Ладно, не скромничай, – говорит Шампань, глаза горят от выпитого бренди. – Ты влияешь на них куда сильнее, чем тебе кажется. Кстати, у меня к тебе вопрос. Не хочешь ли взять кого-нибудь под свое крылышко?

– Ты считаешь, что я не справляюсь?

– Мы с Вашти обе считаем, что тебе не помешала бы небольшая помощь, вот и все. А дети уже достаточно выросли, чтобы заняться делом.

– Рашид уже работает со мной.

– Рашид? Интересно. Ему так понравилась ГВР, что мы еле вытолкали его обратно домой в прошлом году. У него есть способности к технике?

– Пока не знаю.

– А он надежный? Неразумно посылать на кондитерскую фабрику мальчика, который обожает пончики.

– Верно. Ребенку не просто совладать с собой.

– Можешь мне этого не говорить. – Шампань улыбается. – Тебе нужен кто-то, кого интересуют не только развлечения. Как насчет Пенелопы? Она соображает в технике, послушна, чрезвычайно целеустремленна.

Я смотрю в зал. Девочка с сосредоточенным видом ведет по экрану цветной светящийся диск при помощи пульта, зажатого у нее в руках. Она наносит удар, сбивает диск Нгози, и в ее глазах вспыхивают огонь, радость и голод, такой голод, который невозможно утолить.

– В ней есть что-то, что меня настораживает. – Я пожимаю плечами и наливаю нам еще бренди.

– Дай ей шанс, возможно, она тебя удивит.

– Не исключаю. И все же ей нужно подрасти.

– А нам не нужно было? – улыбается Шампань. – Ну, скажи, почему ты не хочешь задержаться здесь и побыть с девочками? Исаак не станет возражать, если обмен задержится на два дня.

– Не могу, – возражаю я. – Завтра я отправляюсь на юг, а потом на запад.

– Запад, – повторяет она. – Перу?

– Дебрингем.

– Ты что, серьезно?

– Возможно, я нужна ему.

Мне приходится постараться, чтобы не заметить жалость в ее лице.

– Ты просто обманываешь себя. Боже мой, Пандора, ты не нужна ему. Ему никто не нужен. Ведь он уже доказал это! Как ты можешь беспокоиться о человеке, который отвернулся от всех?

– Он не отвернулся от меня, – настаиваю я.

– Нет, отвернулся, – фыркает она. – Он делает это постоянно, и уже многие годы. Я не хочу сказать, что у него нет к тебе чувств, но подумай, он выходит на связь все реже и реже. Разве ты не понимаешь, что он хочет сказать этим?

– И что же?

– Он отучает тебя от себя. Хочет расстаться с тобой медленно и безболезненно. Может, он просто отучает себя от тебя? В любом случае это тебе ни к чему, никому не нужны такие отношения.

Я молча пью вино. Это проще, чем признать ее правоту.

– Я права? – спрашивает Шампань, скрещивая руки на груди.

– Ты понятия не имеешь, сколько он выстрадал.

– Фу ты, ну ты, – говорит она. – Не он один потерял близкого человека. Когда Меркуцио погубил любовь всей моей жизни, разве я билась в истерике и завязывалась узлом? Нет, я оплакивала его, я прошла через скорбь, но я продолжаю жить. Потому что я понимала, как важно привести в мир этих детей, изменить мир к лучшему.

– Да, ты поняла это, а он нет. Такой уж он человек.

– Да, он такой, – говорит она с сарказмом. – Ты умудряешься находить именно таких.

– Если честно, Шампань, меня не удивляет то, как ведет себя Хэл. Гораздо больше меня удивляет, что мы все ведем себя иначе. Ведь, в конце концов, мы потеряли себя, своих друзей, свою невинность, весь мир.

– Да здравствуем мы? Мы такие необыкновенные, мы должны оставить Хэла в покое? Нет, так просто ему это не сойдет.

– Сойдет.

– Снова «зачет»?

– Совершенно верно, он получит зачет, потому что мы многим ему обязаны! – говорю я.

Мне нужно время, чтобы снова взять себя в руки. Стоит мне немного выпить, и я начинаю говорить слишком громко. Мне не хочется пугать детей, особенно детей Исаака, ведь они смотрят на меня, ищут у меня поддержки.

– Все очень просто. Он остановил Меркуцио. Он его убил. Он спас нас от него. Без Хэла мы с тобой были бы мертвы или мечтали бы о смерти. Поэтому он получает зачет.

Она вздыхает.

– Я не хотела сказать, что не благодарна ему за то, что он для нас сделал.

– Ты и не можешь.

– Верно, не могу – потому что он сделал то, что было нужно в тот момент. Но теперь пришла пора ему повзрослеть.

Она уходит на кухню за кофе, дав мне возможность подумать о том, что она сказала. Когда она возвращается, она уже не одна, и, судя по выражению лица Вашти, она уже пересказала ей наш разговор.

– Ты должна это прекратить, ты просто обязана, – говорит Вашти, взяв меня за руку.

– Ой, Ваш, по-моему, ты вмешиваешься в мою личную жизнь…

– Даже если это так, – соглашается Шампань. Они обе беспокоятся обо мне, не сомневаюсь.

И я ценю их заботу. Но есть и другая сторона. Чувства Шампань к ее первой любви, Тайлеру, и второй любви – Исааку. А что касается Вашти, то она глубоко ненавидит Хэла, и ей всегда нравилось клевать его.

Ваш сжимает мою руку и говорит:

– Неужели ты не понимаешь, это он довел Симону до самоубийства.

– Это не самоубийство, а передозировка.

– Какая разница?

– И он вовсе не доводил ее.

– Я в этом не уверена. Просто ты готова верить ему на слово как никто другой. Интересный психологический случай – сначала он доводит до крайности женщину, которую любит, а потом делает то же с женщиной, которая любит его.

– Боюсь, я еще недостаточно напилась, чтобы выслушивать все это, – останавливаю я ее.

– Послушай, это прекрасно, что у тебя любовь, – говорит Вашти. – Никто тебе не запрещает. Но сделай так, чтобы игра велась на равных.

– Точно, – соглашается Шампань. – Сейчас он один управляет ситуацией.

– Будь добра, не разговаривай со мной, как с ребенком. Ты и так знаешь, что я думаю по этому поводу, я повторяю это всякий раз, но всякий раз вы загоняете меня в угол. Мне кажется, что я разговариваю с ожесточившимся сердцем номер один и ожесточившимся сердцем номер два.

– Из-за чего бы мне ожесточиться? – усмехается Шампань.

– Из-за Исаака, конечно. Из-за того, что вы не смогли найти верного пути, из-за всего, что могло бы быть, но не сбылось. А ты, – обращаюсь я к Вашти, – и раньше, еще в школе, вмешивалась в мои отношения с другими, ведь если ты несчастлива, почему вдруг будут счастливы другие? Или тебе хотелось, чтобы все девочки дружили только с тобой?

– Какие ты делаешь странные выводы, – ухмыляется Вашти, я нисколько не задела ее. – По-твоему, говорить людям правду значит мешать устанавливать отношения? Очень необычная интерпретация.

– Кстати, про Исаака я должна сказать, что я не люблю его, – протестует Шампань. – У нас очень сложные отношения.

Вашти удивленно поднимает брови.

– Надеюсь, не слишком сложные. Мне бы не хотелось, чтобы вы оба отвлекались, когда нам предстоит столько работы.

– Работа всегда на первом месте, – признаю я, но про себя задумываюсь, уж не пытаюсь ли я обманывать саму себя. Неважно. Меня и так уже разобрали по косточкам сегодня, я стараюсь сменить тему. Все равно мы никогда не поймем друг друга в вопросе любви.

– Выпьем за работу, – предлагает Шампань и поднимает свою кофейную чашку.

– За работу, – подхватываем мы с Вашти.

ХАДЖИ

Мы начинаем привыкать к новому дому.

Девочки окружили заботой Далилу, особенно Катрина, самая младшая. Далила светится от счастья. Нгози чувствует себя словно в раю среди джиннов, он играет с Оливией в разные игры и с радостью проигрывает, потому что тогда она вскидывает на него свои карие глаза, опушенные длинными густыми ресницами, и его сердце переполняет любовь к ней. Я наблюдаю за их милыми играми и думаю, что он сделал хороший выбор.

Конечно, далеко их отношения не зайдут, но все же…

После смерти Гессы я заскучал по девичьему смеху. Я так рад слышать счастливый, радостный смех Далилы, радость ее заразительна, и кузины вторят ей, словно птички перекликаются в лесу.

Все девочки одинаково красивы, у них ровные белые зубы, сильные гибкие тела. Ни одного изъяна. Интересно, если бы в этой семье родился физически ущербный ребенок, как я, позволили бы они ему жить? Думаю, нет. Так что возблагодарю моего отца. За то, что подарил мне жизнь.

У одной из старших девочек, Слаун, на ноге от бедра до кончиков пальцев прозрачный гипс. Сначала я его даже не заметил, только закрепки на лодыжке, а потом обратил внимание на рисунки и автографы, парящие в воздухе сбоку ее ноги, и лишь тогда понял, что с ногой какие-то проблемы. Они называют это стеклянным гипсом, хотя на самом деле это не стекло, а крошечные кусочки нанита, которые застывают, принимая нужную форму. Слаун показала мне, как этот материал не только сохраняет ногу в неподвижности, но еще и выделяет болеутоляющий препарат. Интересно, уж не обратиться ли мне к тете Вашти по поводу моего здоровья? Или моя физиология сильно отличается? Отец специализируется на человеческих особях, а Вашти на преемниках. Разница очень велика. Если генная терапия может исправить мне конечности, то при этом я рискую иммунной системой.

Бриджит, Оливия и Томи – все с нами очень милы. В прошлом году они были потрясены смертью Гессы не меньше, чем мы. И хотя они не очень хорошо ее знали, они скорбели вместе с нами. По нашим обрядам. Зато другие девочки были здесь с ней, когда случилось несчастье. Интересно было бы посмотреть, как они реагировали. Что они видели? Я так и не узнал, как распрощалась с земной жизнью моя сестра. У меня столько вопросов, ответы на которые они наверняка знают. Однако я не могу позволить себе втягивать милых девочек в расследование смерти Гессы.

Вместо этого я обучаю Зою основам изготовления воздушных змеев. Она видела тех, что я подарил ее сестрам в прошлом году, и ей тоже захотелось научиться делать змеев. Я говорю ей, что тетя Шампань попросила меня устроить демонстрацию змеев в рамках занятий по искусству, но Зоя жалуется, что не увидит этого, поскольку ее посылают в Египет вместо Слаун, сломавшей ногу. Поэтому мне приходится ее учить.

Она спрашивает, не собираюсь ли я заниматься этим.

Заниматься?

Зарабатывать на жизнь, поясняет она. Ты будешь мастером по изготовлению змеев?

– Я буду заниматься всем, что нужно будет делать, – отвечаю я.

Сначала она не понимает. Потом хихикает и называет меня приспособленцем. Наверное, это верно. Ведь в конечном счете все мы приспособленцы. Зачем ограничивать себя одним делом?

Нет, здесь к таким вещам относятся иначе. У них все специализируются. Призвания. Роли. Сама она хочет стать экологом, помогать планировать будущее, чтобы избежать того ущерба, который нанесли среде наши предшественники. Она давно уже пытается уговорить мам, что ей подходит эта работа, но они никак не могут решиться.

Зоя рассказывает мне, что природа без выбросов углерода и из-за исчезновения перенаселения постепенно возвращается к более естественному состоянию. Правда, цивилизация успела нанести ей громадный ущерб. Например, растения. Несколько веков назад мы совершили ошибку, распространяя по всей земле агрессивные виды, такие как пурпурный вербейник, рожковое дерево и кудзу. Теперь эти виды бесконтрольно разрастаются сами. А животные? Появились новые, невиданные ранее пищевые цепочки.

– Какие еще цепочки? – спрашиваю я.

– Например, коровы, – объясняет она.

Ей страшно нравится, что у нее появился ученик.

– Люди разводили крупный рогатый скот, искусственно поддерживали его поголовье, сделали животных зависимыми от человека, тем самым снизив их выживаемость. Коровы стали большими – слишком много мяса, – из-за этого они не в состоянии самостоятельно отелиться. Некоторые породы просто вымерли, другие выжили, например длиннорогие коровы. Однако их некому поедать, и их популяция разрослась безмерно. Конечно, есть другие хищники, но они не могут уничтожать скот с той же скоростью, как это делал человек. В результате за годы, прошедшие после чумы, все разрастающиеся стада уничтожают растительность. Теперь они начинают голодать и умирать, их тела удобряют почву.

Из удобренной почвы вырастет новая трава. Получается, что коровы пытались съесть всю траву, но теперь трава ест коров.

В этот момент я вижу Далилу в окружении девочек. Все упрашивают ее исполнить сему. Она растеряна, видно, как она борется с собой. Она обожает движение, но здесь уже была Гесса. Сможет ли Далила сравниться со старшей сестрой в мастерстве исполнения стремительного танца дервишей?

– Конечно, сможешь, – заверяю я ее. – Ты замечательная танцовщица, к тому же Гесса поможет тебе.

Я вознагражден лучезарной улыбкой, она уносится прочь, чтобы надеть свою шляпу из верблюжьей шерсти и широкую белую юбку, которую ей когда-то помогала шить Гесса.

– Нет, я не могу танцевать, – объясняю я Зое, пытаясь отвертеться. Однако Томи видела, как я танцую, и заявляет, что я скромничаю.

– Я знаю все движения, – признаюсь я, – но мне не хватает подвижности, чтобы исполнить танец так, как надо.

Вернувшись, Далила обращается к вставшим в круг девочкам. С серьезным видом она сообщает им, что танец этот посвящен пути суфия. Он исполняется для того, чтобы объять все сущее и достичь вершин нирваны.

Она обхватывает себя руками, это символизирует единение с Богом. Потом, шурша юбками, она поворачивается, раскидывает руки, четко выполняя нужные движения. Катрина спрашивает, почему так важно сохранять это положение рук, выполняя движения ногами. Далила объясняет, что правая рука должна быть повернута ладонью вверх, чтобы принимать божественную энергию, а левая, наоборот, ладонью вниз, чтобы направлять эту энергию в землю.

– Ах да, божественная энергия, – говорит Слаун.

Некоторые девочки хихикают, и Далиле приходится подождать, пока смолкнут их нервные смешки. Она тоже улыбается. С большим достоинством она движется в центре круга и рассказывает кузинам, что суфии танцуют, как танцует сам мир. То есть они кружатся. Атомы нашего тела кружатся, совершает круговорот кровь, вся планета вращается вокруг Солнца. Все взаимосвязано. Волнение зрителей растет, моя сестра-лягушонок, понимаю я, начинает приобретать талант к драматизации, Гесса могла бы ею гордиться.

Далила объясняет кузинам, что она вращается вокруг себя, ни на минуту не отрывая одну из ног от земли. Кружиться можно с любой скоростью. В любом случае в движении танцующий получает откровение, если танцует от сердца. Она будет петь, что нет Бога, кроме Бога. Остальные могут петь все, что захотят.

Она приглашает присоединиться к танцу всех желающих, а сама превращается в вертящийся шар, полный энергии, юбка развевается вокруг ног. Она прекрасна. Она поет, и лицо ее озаряется вдохновением.

Кузины присоединяются, кружатся вокруг нее. Может быть, они не так изящны, но зато старательны. Катрина поднимается на пальчики, радостно извещая всех, что она балерина. Бриджит пощелкивает пальцами.

Пенелопа кладет руку мне на плечо.

– Разве ты не хочешь остановить это? – спрашивает она. С момента нашего прибытия она обращается ко мне в первый раз.

– Почему я должен этого хотеть?

Она с упреком смотрит на меня.

– Разве ты не видишь, что они просто дурачатся? Ну, посмотри, посмотри на Слаун.

Я смотрю на Слаун, которая, подбоченившись, выбрасывая ногу в гипсе вперед, скачет на здоровой ноге.

– Ведь это священный танец? – спрашивает она.

– Да, священный, – подтверждаю я.

– Посмотри на Слаун и Бриджит, они же скачут, словно кенгуру.

Я понимаю, что она имеет в виду. Моя сестра-лягушонок исполняет танец с точностью и мастерством, руки ее движутся идеально, она так красиво поет. Тогда как девочки помладше закружились, упали, катаются по полу и дико хохочут. Старшие еще держатся на ногах, но скачут действительно как кенгуру. Можно ли считать, что они насмехаются? Или им просто очень весело?

Все охрипли от смеха. Пенелопа отскакивает от меня со скоростью молнии, выключает музыку и выходит в круг. Она встает как раз между Далилой и Бриджит, руки ее разведены в стороны, будто она защищает мою сестру от старших девочек. Очень трогательно, но, пожалуй, несколько неуместно. Далила и Бриджит превосходно ладят. Так мне кажется. Во всяком случае, ладили в прошлом году, я не знаю, что могло с тех пор измениться.

Со сдерживаемым гневом Пенелопа упрекает Бриджит и Слаун в том, что они сделали Далилу мишенью для своих идиотских шуточек. Я подхожу к Далиле. Она перестала танцевать и оглядывает комнату, она плохо понимает происходящее, словно только что отошла от сна.

Слаун грозится использовать свой костыль не по назначению. Голоса становятся все громче. Я решаю выступить миротворцем, но ловлю взгляд Томи. Она качает головой, будто говорит: «Не делай этого, не вмешивайся».

Тогда я вновь смотрю на сестру, она вот-вот расплачется.

– Они не смеются надо мной, Хаджи, они мои друзья, – настаивает она.

К счастью, взрослые вмешиваются и наводят порядок, но к тому времени Далила уже убегает из зала. Нгози бросается за ней, а вслед ковыляю я. Я еще раз оглядываюсь и вижу, как Пандора отводит Пенелопу в сторону. Пандора всегда готова уладить конфликт.

В передней рядом с залом мы с братом успокаиваем сестру. Ее волнует не столько то, что танец испорчен, сколько то, что в семье возник конфликт.

Это так напоминает ей раздоры между Мутаззом и Рашидом.

В тот же вечер я отвожу Пенелопу в сторонку и благодарю ее за то, что она защитила честь моей сестры. Она просит называть ее просто Пенни, говорит, что ее старшие сестры – задиры, особенно когда они вместе. Я должен быть начеку с ними.

Я говорю ей, что не заметил подробностей, но если они действительно смеялись над Далилой, я благодарен ей за вмешательство.

– Всегда рада помочь, – отвечает она.

ПЕННИ

Файл 307: Принцесса и банкет из семи блюд – открыть.

Ужин был тошнотворнее, чем обычно. Мне до сих пор нехорошо. Мамы заставили нас съесть какой-то чудовищный египетский суп, потому что хотели угодить нашим кузенам. Что же будет дальше? Засыплют пол песком? Следовало оставить этот рецепт в гробнице, в которой они его нашли. Ни за что не поверю, что такая еда им по вкусу.

Мамы твердят, что кузены «другие», «не лучше, не хуже, но другие». Терпимость к чужой культуре и все такое прочее. Замечательно, я могу это вынести, раз уж приходится, но не могу не испытывать к ним жалость. Их отягощают глупые традиции и изобилие «мудрости», позаимствованной у людей, о которых я никогда даже не слыхивала. По технологиям они не очень от нас отстали, но дядя Исаак не желает создавать для себя удобства, они начинают охать и ахать, как только дело доходит до самых пустяковых радостей. Лулу называет их «слухачами», потому что они никогда не были во Внутреннем мире. К тому же с точки зрения биологии они принадлежат к Человечеству 1.0, которое не просто «другое», а хуже.

Пандора, однако, судя по всему, просто обожает их. Я слежу за ней все время и вижу, как она расцветает всякий раз, когда кто-то из них к ней подходит. У меня есть своя теория на этот счет: ей еще больше, чем мне, жалко их из-за их отсталости. Так мы любим домашних животных, потому что они невинные и бесхитростные. В таком случае мои двоюродные должны иметь на нее больше влияния, чем кто-либо. Это полезно. У меня появились козыри.

Девчушка танцевала, потому что безумно любит Бога, зато Бриджит и Слаун вели себя как настоящие задницы. Я совершила главный благородный поступок дня. Я защитила слабого от сильного. Специальное шоу для Пандоры, не стану отрицать, демонстрация характера и прекрасная приманка для завоевания сердец и умов двоюродных. В этом нет никакого цинизма. Мне нравится помогать людям, действительно нравится. Правда, в первую очередь я предпочитаю заботиться о себе. Если я сама не побеспокоюсь о собственных интересах, кто это сделает за меня?

Уж точно не Иззи. Сегодня она набросилась на меня. Во всяком случае, так мне показалось. Возможно, я это заслужила. Ее слова легли тяжким грузом мне на сердце. Теперь Иззи мне больше не подруга, а значит, если мне понадобится с кем-то поделиться, остаются только Лулу и этот журнал.

Произошла полнейшая ерунда. Помните, как я усмирила Слаун и Бриджит, пригрозив выдать их тайну? Ну так эту информацию я получила от Иззи, причем по секрету. Значит, воспользовавшись своими знаниями, я подставила Иззи. Как я уже говорила, Бриджит не совсем дура, она сумела вычислить источник, а Иззи призналась.

Потом были крики, взаимные обвинения, скрежет зубовный. Бриджит и Слаун предъявили ей ультиматум: или она дружит с ними, или со мной. Тогда Иззи, которая хотела дружить со всеми и никогда не принимала ничью сторону, была вынуждена выбирать. Выбрала она не меня.

Ладно, я и сама виновата. К чему отрицать? Я просто не подумала. В этом все дело. В этом мое страшное преступление. Мне нужно было поставить девчонок на место, а у меня ничего другого не было. Я и не догадывалась, к чему это может привести. Да и не одна я виновата. Если бы гнусная парочка не хотела огласки, им лучше было бы держать язык за зубами – всем было бы легче. У Томаса Эдисона есть высказывание, которое очень любит Пандора: «Трое могут хранить тайну только в том случае, если двое из них уже умерли». Честная Иззи тоже виновата, она вполне могла бы прикинуться дурой и отрицать, что когда-либо что-либо мне говорила. Им бы пришлось доказывать. А как, спрашивается? Они могли подумать, что я просто за ними подглядывала. Бриджит могла подумать, что мне сказала Слаун, или наоборот. Как знать?

Так нет же, вместо этого мы впадаем в полный идиотизм. Семь блюд – и все приготовлены из глупости. Настоящая оргия идиотизма. И моя дружба с Иззи засыхает, как семена на камнях.

Хайку-бот: сканируй и осмысливай.

Слова все тщетны. Как драматична юность. Ушла подруга.

О господи, ты никуда не годишься, хайку-бот. Заприте этого щенка.

Файл 307: Принцесса и банкет из семи блюд – заблокировано.

ХАДЖИ

После завтрака и спешного отбытия Пандоры мы звоним домой, потом испытываем устройства связи, которые тетя Вашти установила у нас за ушами. Я произношу имя Нгози из другой комнаты, и система связи дворца устанавливает между нами соединение. Проверка проходит успешно. Боюсь, от этой техники у нас будет болеть голова, но об этом еще рано говорить. Сейчас я ощущаю лишь легкие покалывания.

– Как думаешь, сильно разболится голова? – спрашивает Нгози.

– Вашти уверяет, что головные боли со временем исчезнут.

– А зачем нам вообще это нужно?

– Они хотят отслеживать наши передвижения. Дополнительные меры безопасности после случая с Гессой.

– Ты уже видел ванные комнаты? – спрашивает он.

Он рассказывает, что унитазы проводят анализ всего, что в них попадает, и отправляют результаты прямо к Вашти. Он подзывает Далилу и сообщает ей об этом, чтобы полюбоваться на ее несколько брезгливое удивление.

– При такой системе безопасности нам ничто не грозит, – говорю я им.

Нас подключили к невральной, подготавливающей к ГВР системе связи. Я думаю, что этот приборчик делает человека более податливым для гипноза. Он усиливает сигналы компьютера до такой степени, что мы начинаем воспринимать эти сигналы как реальность.

– Надо бы такой же нашему отцу, – говорит Нгози.

– У него был.

– Он его удалил? Почему?

– Думаю, он ему больше не нужен, – отвечаю я.

– Всего полчаса, и ты в другом мире, – изумляется Далила. – Рашиду такой мир нравится.

Она ждет не дождется попасть в этот мир. Нгози тоже.

Через пятнадцать минут мне звонит Маласи. Он спрашивает, как я себя чувствую, предлагает свои услуги в качестве гида по Внутреннему миру. Там так много интересного.

Я с благодарностью соглашаюсь, думая, что он возьмет с собой брата и сестру. Однако, когда я сообщаю им новость, они говорят, что он с ними не связывался. Я спрашиваю Томи, что она думает об этом, и она отвечает, что Маласи никогда так не поступал. Он держится на расстоянии и от нее, и от сестер.

Интересно, зачем я ему понадобился?

ПАНДОРА

Сегодня не мой день. Бывают дни хорошие и плохие. Сегодня точно плохой день.

Для начала я проспала, хотя это пустяк. Дети не готовы к полету, это тоже еще ничего. Я забываю свой анх, и мне приходится возвращаться за ним, потому что это точная копия анха, который мне дал в ГВР Хэл. Однако не будем обращать на это внимание. Это ничего, что я двадцать минут не могу завести коптер. Ничего, что Зоя, Иззи и Лулу распевают песни всю дорогу. Ничего, что, как сообщает мне Маласи, Рашид случайно сломал авточистилку. Я не беру в голову, что Исаак, встречая меня и детей, пребывает в довольно странном расположении духа, тем более что он всегда раздражен, если не выспался, а он не спал всю ночь из-за споров с Мутаззом. Не это делает мой день плохим.

Я прощаюсь с Исааком и собираюсь лететь на запад. Я не могу больше ждать, я должна знать, что случилось с Хэлом.

День становится по-настоящему плохим, когда передо мной появляется нечеткое зернистое изображение.

– Ты отправляешься на запад, возможно, ты летишь в Перу? – заявляет мой небесный глаз. – Не в Дебрингем?

– Нет, только не это, Маласи. Хотя бы ты не отговаривай меня.

– Пандора, я получил снимок Хэллоуина со спутника.

В оцепенении я смотрю на снимок, на котором изображен человек, стоящий перед главным зданием «Гедехтниса» в Дебрингеме, штат Мичиган. Бородатый мужчина с рыжими волосами, высокий, худой, дикий, холодно смотрит на меня со снимка.

– Он жив, – говорю я.

На меня накатывает волна облегчения, но ненадолго. Я понимаю, что он цел и невредим, а значит, просто не желает отвечать на мои вызовы. Почему он отталкивает меня? Неужели он и вправду хочет от меня отделаться? Не знаю, какое чувство сильнее – обида или злость. Пожалуй, не стоит думать об этом, у меня и так полно дел.

Я облекаю свои чувства в слова и отправляю ему, хотя знаю, что он не ответит.

«Какого черта, Хэл, зачем ты так поступаешь? Я же твой единственный друг».

Что мне остается? Я выхожу из коптера и рассказываю обо всем Исааку. Он предлагает поплакаться ему в жилетку, когда он устроит племянниц. Он поедет со мной в Перу. Я всегда могу на него положиться. Его надежность заставляет меня еще острее ощутить свое одиночество.

– Мы организуем для детей научную поездку, – говорит он. – Будет весело.

– Весело, – повторяю я, а мысли мои далеко, за тысячи миль, в моем положительном дне, который, может быть, не наступит никогда. – Ну конечно, прекрасная мысль. Поехали, добудем обезьяну.

ХАДЖИ

Это похоже на сон, на мечту, только ощущения гораздо ярче, чем в реальном мире. Это царство невероятных возможностей и удивительных удобств.

В этом нет богохульства. Во всяком случае, с моей точки зрения.

Домен называется «Телескоп». Я нахожусь в пригороде, преобладают светлые тона, ряды пустых домов тянутся в безбрежную даль, а над головой идет бесконечный метеоритный дождь из незнакомых мне созвездий. Это симуляция, но необыкновенно красивая. Она не кажется мне пародией на творение Божье, как называл ее Мутазз. Не понимаю, почему отец не пускал меня сюда так долго, хотя, наверное, у него есть к тому причины.

Путеводитель подсказывает мне, как сменить эту симуляцию на каньон в лучах закатного солнца. Теперь надо мной возвышаются блестящие каменные стены красного цвета, а под ногами растет полынь. Я пытаюсь экспериментировать с окружением и покупаю себе временный эффект, который называется «Стробоскоп»: солнце начинает носиться по небосклону с бешеной скоростью, словно горящее ядро, закат стремительно сменяет рассвет. Рассвет, еще один, за ним еще… Я не могу это остановить, потому что нахожусь в самом центре. То жарко, то холодно, включено, выключено, словно ребенок играет с небесным термостатом. Рассветы за целый год проносятся мимо в течение нескольких минут, и часть моего сознания упрямо верит, что я уже состарился на целый год, а может, уже и на целый год поумнел.

Я совсем не разбираюсь в экономике. Что мы можем купить за деньги в нашем мире? Нас можно по пальцам пересчитать, а на земле остались неисчислимые богатства, значит, мы ни в чем не будем испытывать недостатка. И все же во Внутреннем мире все продается за деньги. Парящее в воздухе окошко размером с раму для картины показывает мне бухгалтерскую книгу со светящимися записями темно-зеленого цвета.

АктивыУслугиПоставщикДата

50000. 00Добро пожаловать!Ваштисент. 21

3180. 68Фонд путеводителейПособие по ГВРсент. 22

200. 00Изготовление змея, мастерская (аванс)Шампаньсент. 22

5. 00ПоведениеШампаньсент. 22

5. 00ГигиенаШампаньсент. 22

5. 00ОтношениеШампаньсент. 22

Я отношусь к этому как к игре. Я с радостью приму все, что они предложат, но это не имеет ни малейшего отношения к жизни в реальном мире.

Я могу купить себе так называемую Нэнни, но она очень дорогая, а мне лучше не тратить деньги, пока я не пойму, что сколько стоит.

Прямо передо мной материализуется Маласи («материализуется» – это образно говоря, потому что мне кажется, что состоит он только из света), он вскидывает голову, смотрит на головокружительный полет солнца в небе.

– Tempus fugit[5], – замечает он с улыбкой.

Вокруг нас появляются целые кипы газет, высоких стопок, высотой мне по грудь, – так много, что я оказываюсь в центре настоящего лабиринта. Я благодарю его, но сомневаюсь, что смогу все это прочесть.

– Читай только заголовки, – предлагает он.

– Так я и сделаю, – соглашаюсь я.

На самом деле я спокойно отношусь к дням рождения и не вижу смысла знать, что случилось именно в день моего рождения. Может, полезнее читать газеты, выходившие в самые важные дни в истории цивилизации? Я всего лишь один из многих миллионов людей, мой день рождения не может иметь значения.

Я не могу понять, чем вызвал такой интерес у Маласи, но, с моей точки зрения, общение с ним безопасно, следовательно, мне повезло с гидом. Он берет меня за руку, и мы отправляемся в головокружительное путешествие по реальным и выдуманным мирам. В нашем путешествии нет никакой последовательности, и я даже не пытаюсь найти в этом какую-нибудь логику. Каждый раз он спрашивает мое мнение, его волнует, что я скажу. Мы посещаем Ливерпуль, Лос-Анджелес, Средний Восток, Метрополию, Пекин, Токио и страну Оз. Во время путешествия я постепенно понимаю, что сколько стоит в этом мире. Предметы и услуги образовательного значения стоят недорого, но чем экзотичнее место действия, тем дороже продаваемый товар. Все симуляции с эротическим содержанием стоят больших денег, и их цена значительно превосходит выданные мне фонды.

У Маласи портится настроение, с каждой минутой все больше и больше, словно мое присутствие начинает его тяготить. Будто есть что-то, чего он ждет от меня, а я не делаю, и слова восторга и благодарности не помогают. Когда я спрашиваю его, что не так, он только смотрит на меня смиренным взглядом.

– Да все не так, но ничего не поделать. Мемы не держатся в двойной спирали. Но это не твоя проблема, – успокаивает он меня. – И не забивай себе голову.

Я ничего не понял.

– Не важно, – говорит он. – Я – капризное существо. Не обращай внимания, Хаджи.

Мое общение с Маласи несколько расстроило меня, но все остальное во Внутреннем мире просто восхитительно. Нгози и Далила наслаждаются новыми впечатлениями, и я рад, что Рашид тоже с нами, он подключился к сети через консоль Пандоры в Афинах. Он построил свой домен по образцу казино в Монте-Карло, заполнил его богато одетыми аристократами и милыми дебютантками, только что вышедшими в свет. Так странно видеть так много людей, даже зная, что они нереальные. Мне все кажется, что мы общаемся с привидениями.

– Нужно время, чтобы привыкнуть, – объясняет Рашид. – Здесь можно сделать абсолютно все. Единственное ограничение – это фантазия и банковский счет. Бифштекс?

Я смотрю на темный дымящийся кусок мяса, лежащий на тарелке, и отказываюсь.

– Тогда, может быть, баккара?

– Что, азартные игры, брат?

– Безобидное удовольствие. Платишь только за чипсы, Хаджи, все понарошку. Ты не рискуешь своей собственностью. Ты не закладываешь свою бессмертную душу.

– Я не боюсь за свою бессмертную душу.

Он раскрывает ладони, как бы приглашая, – чего же я жду? Я вздыхаю.

– Нет ничего получше?

– В этом тоже можно добиться успеха, – говорит он, разрезая мясо ножом. – У тебя есть темперамент. Ты быстро соображаешь, к тому же все равно, выиграешь ты или проиграешь. Если вдуматься, все в жизни – игра. Любой выбор, сделанный тобой, – это только ставка. Ты и сейчас играешь.

– Ладно. Если я сыграю с тобой несколько партий, ты потом сыграешь в мою игру?

– Что за игра?

– Игра, которая имеет смысл.

– Ого, высокие ставки, – ухмыляется он. – Я заинтригован.

– Рашид, чем дольше я здесь нахожусь, тем больше мне кажется, что смерть нашей сестры – вовсе не несчастный случай.

Он тупо смотрит на меня.

– А что же?

Я смотрю ему в глаза, пока он не опускает взгляд. Он то ли озадачен, то ли обеспокоен услышанным.

– У тебя есть доказательства?

– Интуиция, – говорю я.

– Ладно, я ценю интуицию не меньше остальных, и твое чутье всегда потрясает, но все же, я думаю, ты ошибаешься. Она заболела и умерла. Оставь это дело.

– Не могу, пока не уйдет это чувство.

– Папа уже все узнавал. Если он удовлетворен…

– Так ты хочешь сыграть или нет?

– Как? – интересуется он.

– Ты знаешь Внутренний мир лучше меня. Можешь составить список мест, где бывала Гесса перед смертью?

– У меня нет такого доступа, но, думаю, могу немного покопаться.

– Это твоя игра.

– Но какая в этом польза?

Я пожимаю плечами.

– Возможно, никакой. Но, может быть, нам удастся найти какой-то ключ. Я хочу знать, что она видела и что знала.

– Почему нам просто не спросить об этом Вашти?

– Я прошу тебя.

– Ты ей не доверяешь… – говорит он.

– У меня нет причин не доверять ей.

– Может, и нет, но ты не доверяешь.

Я объясняю ему, что доверие здесь ни при чем. Просто будет лучше, если Вашти не станет в этом участвовать. Лучше не привлекать взрослых, потому что, если я валяю дурака, их незачем вовлекать в глупости, а если я прав, и совершено преступление, тогда у взрослых могут быть причины скрывать улики.

Ради Гессы брат соглашается.

Баккара оказалось интереснее, чем я ожидал. Я довольно быстро понял игру и начал выигрывать, как только попробовал запоминать карты. Это не совсем честно, хотя Рашид заверяет, что запоминать карты не запрещено. Я прекратил игру, как только почувствовал, что выигрыш становится для меня важным. Из этого ничего хорошего не выйдет.

И вот я уже бегу по мощеной дорожке, мои пробковые сандалии стучат по земле, как капли дождя, я устремляюсь навстречу своему врагу. Меч, который я сжимаю в руке, придает мне ощущение силы, но и слабости одновременно. Я не воин. В реальном мире я бы никогда не решился на это.

Я резко опускаю меч двумя руками, меня волнует свистящий звук, который он издает, но я промахиваюсь, теряю равновесие, а из-за больной ноги мне приходится отклониться в сторону от врага. Он пользуется моментом и всаживает клинок мне между лопаток. Я чувствую давление вместо боли, потому что Внутренний мир защищает меня от нее.

– Лучше смерть, чем бесчестие, – говорю я. Вышло немного смерти, немного бесчестия. Томи морщится, решает снизить трудность.

Ее домен – это поэтическая интерпретация Японии двенадцатого века. Кругом цветут вишневые деревья, развешаны цветные фонарики, через пруды, в которых плавают карпы, перекинуты деревянные мостики. Я сражаюсь с самураем, одетым в кимоно, в скрытой туманом роще цветущих сливовых деревьев. Теперь, когда сложность понижена, я могу держаться, отражать выпады и удары, и в конце концов я наношу ему длинную глубокую рану.

– Прекрасный «кири гейши», – говорит она, называя мой маневр по-японски.

Неужели я сделал именно это?

– Тебе, конечно, нужно еще поработать над собой, но в целом – да.

Я смотрю на поверженного воина: мой клинок рассек его кимоно. Томи заверяет меня, что это всего лишь безжизненная симуляция человека. Я не пролил крови, не причинил боли. Мой противник ничего не чувствует, в отличие от Маласи.

Хвала небесам, потому что мне понравилось. Сначала азартные игры, потом насилие, но в действительности никому никакого вреда. И все же мне следует следить за собой, что и почему я делаю. Уж не ступил ли я на скользкую дорожку? Нужно будет помедитировать на эту тему.

– А почему нет крови? – спрашиваю я.

– У меня не хватает денег, – признается Томи, немного смущенная своим признанием. – Мамы установили очень высокую таксу на кровь, и пока я не могу себе это позволить.

– Они возражают против кровопролития?

– Они предпочли бы, чтобы я вместо этого училась. Но они понимают, что для меня это просто хобби, и они несут за это ответственность, поскольку сами меня так назвали.

Она рассказывает мне, что женщина, в чью честь ее назвали, Томое Гозен, была знаменитой, легендарной женщиной-самураем. Томи прищуривается, вспоминая, на лице выражение блаженства и мечтательности.

– Томое была невероятно красива: белоснежная кожа, длинные волосы, милые черты лица. Кроме того, она была замечательным лучником, а с мечом в руке она стоила тысячи воинов. Она была готова сразиться хоть с демоном, хоть с богом, верхом и пешим ходом. Она мастерски приручала диких лошадей, она запросто спускалась по самым опасным склонам. Как только возникала угроза битвы, Йосинака отправлял ее в качестве своего лучшего военачальника, у нее были замечательные, крепкие доспехи, не по росту огромный меч и тугой лук. Она совершала больше подвигов, чем все его воины, вместе взятые…

Она поясняет, что это отрывок из книги «Сказание о Хейке». Я не читал эту книгу, и Томи предлагает одолжить ее мне, как только я закончу остальные.

– А ты? Мне ни разу не пришло в голову спросить про твое имя.

– Я назван не в честь знаменитости, – объясняю я. – «Хаджи» – не совсем имя, так называют человека, совершившего паломничество в Мекку, или ребенка, родившегося во время паломничества. Мне подходит второе.

– Ты родился в Мекке?

– Нет, но дата моего рождения совпадает со временем года, когда совершается хадж.

– Ладно, – говорит она. – Ты уже совершал паломничество?

– Наступит день, когда отец отведет меня туда.

– Знаешь, здесь тоже есть Мекка. Симуляция. Мутазз рассказывал мне про это. Благоговейное чувство общности и единения, тысячи верующих охватывает религиозный экстаз. Они собираются вокруг Каабаха, привлеченные хранящейся в нем реликвией. Главным местом для паломников является Черный Камень. Прикоснись к нему, и он заберет все твои грехи. Мутазз рассказал мне о переполнивших его чувствах, когда он дотронулся до святыни, на душе сразу же становится легко. Но на следующий день умерла Гесса, и он понял, что вовсе не очистился.

– То была обычная иллюзия, – сказал он, – жестокий мираж, блеск, предназначенный для того, чтобы отвлечь от священного пути.

Мне все равно хочется прикоснуться к Черному Камню. Ведь настоящий камень утерян, значит, эта симуляция – лучшее, что нам осталось.

– Получается, пока не совершишь паломничество, ты в каком-то смысле не настоящий Хаджи, – говорит она.

– Значит, пока ты не выиграешь сражение, как Томое Гозен, ты не настоящая Томи?

– Я никогда не сравнюсь с ней, – пожимает плечами Томи.

Но у нее прекрасно получается, она неуловима, как струйка дыма, ее душа и ум находятся в полной гармонии, когда она демонстрирует искусство владения катаной. Для себя она увеличила сложность, ее противник опасен и скор, но она останавливает его в прыжке и пронзает клинком грудь.

– «Сэн», – говорит она, называя удар. – Мы ударяем одновременно, но у меня получается быстрее.

Она отходит назад, становится в новую боевую позицию: левая нога чуть впереди, меч поднят высоко над головой. Противник внимательно наблюдает за движениями ее ног, готовится. Она начинает приближаться, его мышцы напрягаются, но он не успевает даже пошевелить мечом, как ее катана молниеносно рушится прямо ему на голову.

– «Сэн но сэн», – улыбается Томи. – Он пытается ударить, но я вовремя останавливаю его.

Она вновь отступает назад, опустив меч острием вниз и спрятав его за спиной. Противник осторожно приближается. Ближе. Она стоит абсолютно неподвижно. Затем неожиданно поворачивается со скоростью выстрела и перерубает ему горло, прежде чем он успевает даже пошевелиться.

– «Го но сэн». Он больше не пытается сражаться. Я освобождаю его от мук. Я бью раньше, чем он приходит в себя.

– У тебя настоящий талант. Я глубоко потрясен.

– Это не талант, – возражает она. – Попробуй потренироваться столько, сколько я, и у тебя получится не хуже.

– Возможно, – соглашаюсь я. – Но не думаю, что у меня получится так же искусно, как у тебя. Ты делаешь из схватки поэму.

– Да, это сродни поэзии, – соглашается она, и улыбка озаряет ее лицо, как солнце озаряет клинок. – Во всяком случае, я так это чувствую.

Она говорит, что составляет новый сборник стихов «Замерзший цветок», это продолжение «Силы пауков», а поединки прекрасно очищают сознание. Мне интересно, откуда взялось название и что оно значит, она объясняет, что оно родилось во время ее исследований для Вашти. Однако ей, видимо, тяжело об этом говорить, и я не настаиваю.

– Наверное, самурай чувствует себя очень одиноко, – спрашиваю я.

– Иногда.

– А бывает, что кто-то вызывает тебя на поединок и побеждает?

– Ты хочешь посмотреть дуэль?

Вскоре я оказываюсь в другом месте и другом времени. Мимо проезжает карета, окатив меня грязной водой. За окнами я вижу осунувшиеся лица семейства аристократов, на них написаны отчаяние и страх. Вслед за каретой бегут крестьяне. Я дрожу, и не только от холода. В японских одеждах эпохи феодализма мы с Томи превратились в анахронизмы. Это домен Пенни, и она чувствует себя как дома. Здесь воссозданы времена Французской революции по книге, которую я не читал. «Скарлет Пимпернель». На Пенни одежда якобинской эпохи, черный плащ и красная шапочка свободы, однако это лишь прикрытие, она не революционерка, она помогает аристократам. Как она сама говорит, помогает обмануть мадам Гильотину.

– Ты бросаешь мне вызов, – говорит она.

– Представление для Хаджи, – поясняет Томи.

– Почему бы нет? Ты уже давно не исполняла Шаолинь для моей Пимпернель. И я знаю подходящее местечко.

Для поединка Пенни выбирает Лувр, и не двор, а сам музей, точнее, его копию во Внутреннем мире. Музей переполнен произведениями искусства всех времен, мне приходилось видеть эти сокровища только на картинках.

– В. Ш. это не понравится, – говорит Томи, но Пенни не обращает никакого внимания на ее слова.

Мы входим в знаменитую галерею Аполлона, блистательную и огромную, здесь высокие арочные потолки. Это хранилище лучших произведений живописи, скульптуры и ковроткачества, ошеломительных шедевров. Я чувствую себя здесь как сорока, просто глаза разбегаются, вокруг столько редкостей в застекленных витринах, они поблескивают, сияют и переливаются, от бриллианта в 137 карат до Королевских регалий французской короны. Отвлекшись от созерцания сокровищ, я вижу, что кузины принимают боевую стойку в разных концах зала.

– Какие правила? – интересуется Томи.

– Твоя катана против моей сабли, с усложнением, семь смертельных ранений, – диктует Пенни. Сделав странный жест рукой, она вытаскивает оружие из ниоткуда.

– Ты действительно хочешь потратить деньги на усложнение? – спрашивает Томи.

– Учитывая, сколько я тебе заплатила, думаю, ты вполне можешь себе это позволить, – многозначительно заявляет Пенни.

Томи молча кивает в ответ на замечание.

Девушки приветствуют друг друга. Поклон Томи исполнен смысла, поклон Пенни – формальность. Начинается поединок. Я предполагаю, что Томи сразу же ринется в атаку, но нет, она медленно и осторожно движется, приближаясь к противнику, сжимая катану двумя руками. Томи с уважением относится к мастерству сестры, однако уважение это не взаимно.

Пенни будто танцует, двигаясь среди застекленных витрин и кружась по залу, Томи вынуждена подстраиваться под ее перемещения. Интересно, что в движениях Пенни тоже заключена поэзия, но поэзия эта ничуть не напоминает поэзию Томи.

– Хаджи, как мне убить ее в первый раз? – спрашивает Пенни. – Скоростью, силой или хитростью?

Я более или менее представляю себе, что значит «силой» и «хитростью». Но что такое «скоростью»?

– Суперскорость, – поясняет она.

– Давай так, – предлагаю я.

Мои слова как будто развеселили Пенни.

– Давай так, – хихикает она, распускает волосы, стаскивая с головы шапочку, и швыряет ее не в сторону, а прямо Томи в голову.

Девушка, которую я поцеловал сегодня, инстинктивно вскидывает меч, чтобы защититься. Именно это и нужно Пенни. Низко пригнувшись, она бросается вперед. Удар сабли получается аккуратным и изящным, и я вижу призрак Томи, поднимающийся от ее тела. Призрак похож на ангела, в одной руке у него арфа, в другой – каменная табличка, на которой выбита цифра один. Ангел летит к потолку и проходит его насквозь. Этот ангел слишком карикатурен, чтобы растрогать меня, но я не ожидал его увидеть и сейчас чуть-чуть удивлен.

– Усиленная настройка, – поясняет Пенни с ухмылкой.

– Туше, – говорит Томи, признавая свое поражение.

– Это была сверхскорость? – спрашиваю я.

– Конечно нет, – смеется Пенни. – Это была атака с хитростью.

– Значит, запрещенная?

– Нет, – возражает Томи, – абсолютно законная. Пошли, Пенни, «ан гард».

В течение последующих нескольких минут Пенни пытается одолеть противника с помощью скорости. У нее огромное преимущество перед Томи – она сражается саблей, держа ее одной рукой, а Томи приходится использовать обе руки, чтобы держать катану. Это позволяет Пенни делать выпады, наносить удары саблей и отступать, прежде чем Томи успевает ответить. Ударить и убежать. Томи умудряется парировать все удары и даже пытается контратаковать, довольствуясь тем, что не подпускает противника слишком близко. Я не могу понять ее логику. Постепенно Томи начинает сдавать, отступая в угол. В конце концов, ей просто не хватит места для маневра.

– Можешь для разнообразия попытаться достать меня, – усмехается Пенни. Но Томи ничего не отвечает.

Наконец я понимаю, что кроме Томи у Пенни целых два врага. Один из них – это невероятное желание покрасоваться перед противником и перед зрителем (то есть передо мной), показать, какая она ловкая и умная. Возможно, это для нее важнее победы. Второй враг – это неудовлетворенность. Она мечется, словно оголодавший зверь. Она пытается скрывать свои чувства, но каждый раз, когда выпад или укол не достигают цели, на ее лице появляется гримаса раздражения и недовольства.

Томи просто тянет время, она делает ее врагов своими союзниками, и вскоре Пенни слишком увлекается, бросается вперед и рубит саблей, но ее жертвой оказывается картина, которую она разрубает пополам. В этот момент взлетает катана, и Томи сильно ранит Пенни руку. Вместо крови появляется яркий свет. Раненая Пенни начинает дрожать. Эта дрожь не от страха, это компьютерная версия того, как на человека должно действовать подобное ранение. Она отступает, больше не может защищаться, и Томи наносит ей удар в шею.

На минуту мне кажется, что призрачный образ Пенни уйдет вниз, в пол. Но нет, он отправляется тем же путем, что и призрак Томи: поднимается вверх, на небеса.

– Туше, – нехотя признает Пенни.

Ее бутафорские раны исчезают – система перезагружается.

Теперь Томи все время одерживает победу, ловко используя раздражение Пенни и не пропуская ни одной ее ошибки. К тому времени, как Томи зарабатывает шесть очков, у Пенни всего лишь два. И второе она получила только благодаря разбитой витрине. Осколки стекла брызнули на пол, ноги Пенни сохранили ботинки, а Томи была босиком.

Однако в этом поединке нет победителя: их останавливает возмущенный голос.

– Девочки, девочки! Послушайте! Что вы делаете?! – кричит голос. – Это же Лувр, а не спортивный зал!

Виртуальная Шампань значительно эффектнее настоящей. У нее лицо, разработанное учеными «Гедехтниса». Именно такой она должна была стать, по их мнению, на деле вышло по-другому. Сходство значительное, но все равно кажется, будто она изменилась каким-то волшебным образом. Несмотря на гнев, черты ее лица не теряют привлекательности и утонченности, а ее желтое в подсолнухах платье выгодно контрастирует с мужскими одеждами моих кузин.

– Успокойся, мама, мы же ничего не испортили, – отмахивается Пенни.

Она наклоняется и поднимает две половинки картины, которую она разрубила. Это изображение одного из двенадцати подвигов Геракла (если не ошибаюсь, девятого). Она встряхивает кусочки, и разрез исчезает, словно по волшебству. Картина снова целая, совсем такая же, как раньше. Томи тем временем восстанавливает помещение, теперь оно выглядит так, как выглядело до дуэли, правда, ей пришлось потратить на это некую сумму.

– Дело не в этом, – продолжает Шампань. – Дело в уважении. Не важно, реальна ли окружающая вас обстановка и можно ли ее восстановить. Неужели вы не чувствуете признательности к художникам за время и усилия, вложенные ими в их творения? Посмотрите вокруг. Оцените истинность и красоту картин. Это не театральный реквизит, это нельзя топтать ногами!

Она отчитывает их до тех пор, пока не вмешиваюсь я.

– Прошу прощения, но это моя вина, – говорю я ей. – Они думали, где можно было бы провести дуэль, а я так хотел посмотреть Лувр. Вот я и уговорил их. Они обе говорили, что это нехорошо, но я настоял.

Тогда она принимается отчитывать меня и штрафует, как здесь принято, но это ведь всего лишь деньги, и я рад, что все так обернулось.

Нас вышвыривают на холодные улицы Парижа, я пытаюсь согреть руки, тру их одну об другую, прячу в карманы. И в кармане я нахожу нечто. Нечто металлическое и холодное, еще мгновение назад этого предмета там не было. Я вытаскиваю его из кармана, вожу большим пальцем по вмятинам и выступам, подношу поближе к слабому свету.

– Что это у тебя? – спрашивает Томи.

ПЕННИ

Файл 308: Принцесса и удача – открыть.

Нет ничего лучше поединка, чтобы разогнать кровь. Это так восстанавливает жизненный тонус. Несколько лет назад мы с Томи состязались каждый день. Теперь это случается не так часто. Сегодня она заявилась с Хаджи, и все было как в старые времена,

Победить Томи в дуэли – почти то же, что победить кошку в снежки. Не особенно сложно, а когда выигрываешь, остается какое-то чувство вины. И все же, куда приятнее сразиться с живым человеком, нежели с симуляцией. Иначе и не узнаешь, хорошо ли у тебя получается. (Ну, уж насколько это возможно – ха-ха.)

Я великолепная фехтовальщица, но на этот раз – ради Хаджи – я решила растянуть удовольствие и сделать поединок рискованным. К сожалению, Шампань вычислила нас как раз в тот момент, когда я должна была начать побеждать, поэтому мы сошлись на ничьей. Потом я устроила Хаджи экскурсию по своему домену. У него хватило наглости заявить, что домен напоминает ему «Трех мушкетеров» (что неплохо) и «Приключения Робина Гуда» (!). Надо же такое сказать! Словно я изображаю какого-то разбойника-социалиста, который не желает, чтобы богатые оставались богатыми, а бедные бедными. Будто Бог запрещает умным и талантливым жить лучше, чем остальным людям. Разве весь ход истории не доказывает, что люди делятся на тех, кто знает, что делает, и тех, кто не знает. Так не лучше ли тем, кто не знает, заткнуться и слушать тех, кто знает? Кроме того, Робин Гуд – всего лишь заурядный филантроп: украл налоги у короля Джона – подумаешь, великое дело! Моя Скарлет спасает жизни и делает это умно и с изяществом.

Я предложила Хаджи книги про Скарлета Пимпернеля, но у него, кажется, и без того длинный список того, что нужно прочесть. Не важно, моя новая опера «Бессмертная легенда о красной примуле» основывается как раз на этом сюжете, а когда я буду ее представлять, Хаджи получит билет в первый ряд.

Раз уж речь заходит об опере, я вспоминаю кое-кого. Перед отъездом в Египет моя добрая подруга Лулу, которая обещала помогать мне просто так, все-таки не удержалась и отхватила себе кусок пирога потолще. Ей хватило наглости затребовать десять тысяч больших. И ты, Лулу?

Скорее всего, кто-то сказал ей, на что я трачу деньги, потому что она начала жаловаться, что я плачу другим за то, что она делает бесплатно. Она надула губки и заявила, что это нечестно, хотя на самом деле ничего нечестного в этом нет. Сначала она заключает сделку, пусть и невыгодную, а потом берет слово обратно. И что тут непонятного? И почему, почему друзья всегда предают меня? Дело во мне? Я проклята? Когда-то очень давно Бриджит и Слаун были моими лучшими подругами, а посмотрите, во что они превратились теперь?

Неважно. Как только я заполучу то, что хочу, и тетя Пандора, глядя мне в глаза, скажет: «Да, Пенни, я прошу тебя поучиться у меня и занять мое место, когда я уйду», вся моя жизнь до конца будет сладкой и спокойной. Дальше все пойдет как по маслу. Я буду уже не королевой Англии, а королевой Внутреннего мира, я буду управлять целой вселенной. Если кому-то понадобится хорошее образование или качественные развлечения, он придет ко мне и сможет получить все только с моего благословения.

Так что забудь про Лулу. Она может снова становиться Луизой-неудачницей. Я нашлю чары на нее и на ее смешную оперу, которую сама помогала ей писать. Девять арий о девяти планетах – ну разве не чушь? Она мне больше не нужна. У меня в кармане Томи (7500. 00), Катрина (1000. 00), а теперь еще и Оливия (6000. 00). И я уже знаю, что они свои обещания выполняют, потому что Шампань сказала, что обо мне идет много разговоров, а когда я спросила, хорошее ли обо мне говорят, она ответила, что, во всяком случае, Пандора так считает.

Суфии по-прежнему мне непонятны. Я чувствую, что деньги для них не имеют значения, поэтому я просто стараюсь быть с ними любезной. Маленькая девочка не хочет иметь со мной дел, зато мои улыбки в сторону Нгози, по-моему, достигают цели, а Хаджи считает меня интересной. Хотя для него интересно все. Так что, кто его знает?

Оливия говорит, что в игре может появиться кто-то новенький.

Я редко вспоминаю Оливию, потому что на нее легко не обращать внимания, но я никогда не откажусь от помощи, пусть даже самой малозначительной. Она заурядный коллекционер. Пока я корпела над созданием симуляции бесценного произведения литературы, все, что делала она, – собирала поезда и железнодорожные станции. Как это скучно! Она соединила их все вместе, теперь они могут перемещаться из домена в домен. То есть в домене Томи можно сесть на подвесной японский поезд пулевидной формы, а к тому времени, как вы доедете до моего домена, он превратится во французский или британский поезд, например в TGV, идущий со скоростью 300 километров в час, или в Летучего Шотландца. В общем, довольно глупо. Ну зачем симулировать поездку, если можно и так попасть в нужное место в одно мгновение? Возможно, это какой-то экспериментальный проект, потому что Шампань он нравится, но мне совершенно непонятен. Не мое дело, к счастью, но что собирается делать Оливия в этой жизни? Работать турагентом? Желаю удачи.

Я нашла ее в ее же доме при Большом центральном терминале, где-то в 1917 году, солдаты и матросы прощались с любимыми. С ней был Нгози, думаю, не ошибусь, если предположу, что ядовитые гормоны притягивают его к Оливии. Ну что же, снова желаю удачи. Он моментально понял намек и оставил нас вдвоем, что позволило мне без свидетелей купить ее поддержку.

Мы сели в поезд с раскрашенным в красный, белый и голубой цвета локомотивом и поехали вдоль машущей флажками толпы, мимо анархистов в потрепанной одежде, держащих небрежно намалеванные плакаты: «Американские парни принадлежат Америке!», «Долой европейскую экспансию!» и «Долой Уилсона!» У всех шляпы сдвинуты на затылок – хорошо бы эта мода снова вернулась.

Взяв мои денежки, Оливия пообещала, что сделает все возможное, но если я действительно хочу завоевать симпатии Пандоры, мне следует заручиться поддержкой Маласи.

– Да он просто программа, – возразила я.

– Ну и что, что программа? Скажем, ты художник и хочешь поучиться у Ван Гога, кто даст тебе лучшую рекомендацию, чем прославленный мастер?

– А почему не взяться за все программы? Эйнштейна, Аристотеля, Дарвина? Почему Ван Гог, почему не Чингисхан? Я могу всех их попросить поддержать меня, даже кондуктора, который проверял наши билеты. Только все они ненастоящие. Я буду глупо выглядеть, это не поможет мне добиться желаемого.

Она подумала и сказала:

– Можно еще попробовать поговорить с Хэллоуином.

Я еле сдержалась, чтобы не расхохотаться.

– Он же умер.

– Можно и так сказать, – согласилась она, предполагая что-то, чего я не поняла.

– Ты когда-нибудь разговаривала с ним? Мне-то не приходилось. Кроме самой Пандоры, он ни с кем не разговаривал уже много лет. Получается, словно его и нет.

– Я тоже так считаю, – ответила Оливия. – Для нас он не существует, но тебе лучше все-таки думать, что для нее он существует.

– Страдания неразделенной любви?

– Она на все готова ради него.

– Ты преувеличиваешь, – возразила я.

– Сходи в святилище, – посоветовала она. – Послушай, как она о нем говорит. А потом представь, что он на твоей стороне. Она не сможет сказать «нет».

Я так и сделала. Представьте себе роскошный храм на вершине горы Олимп. Коринфские колонны поддерживают решетчатый потолок, сквозь который видно голубое небо. Храм абсолютно пустой, только церемониальные урны – шесть штук – стоят на возвышении в центре. Этот домен создала сама Пандора в честь наших великих погибших и пропавших предков. Мы зовем это место святилищем.

Четыре тени – Лазарь, Тайлер, Симона и Меркуцио – приняли комнатную температуру еще за много лет до моего рождения, но двое последних – Фантазия и Хэллоуин – еще живы, предположительно, хотя об этом можно и поспорить. Ддя Гессы урну еще не сделали, что я считаю хорошим знаком. Раз святилище не обновили, значит, Пандора сейчас занята и ей очень нужна помощь.

Святилище работает следующим образом: вы подходите к урне и прикасаетесь к ней, вокруг вас тотчас возникает определенный мир, словно голографическое шоу. Это дань, психоделический, сентиментальный взгляд на то, какими они были, наши дяди и тети, что их волновало, какие домены они создавали для себя. Можно при этом слушать музыку из их собственных коллекций или комментарии, записанные на трех аудиодорожках. Сначала, конечно, Шампань, потому что она везде должна быть первой, Пандора идет второй, а последняя дорожка, естественно, Вашти, она всегда произносит последнее слово. Конечно, не исключено, что они просто идут по старшинству. Точно не знаю. Я нечасто прихожу сюда. Не поймите меня превратно, я прекрасно понимаю, что эти люди многое для нас сделали, но какое это имеет значение для нашей настоящей жизни? Сейчас они не подчиняются законам гравитации, и для меня они просто тени.

Впрочем, возможно, Хэллоуин имеет какое-то влияние.

Он один из двух убийц в нашей семье. Первый – это Меркуцио, потом его убил Хэллоуин. Меня можно считать третьей, потому что это я сглазила Гессу, но давайте лучше не будем об этом. Как я все это понимаю, Меркуцио свихнулся и убил Лазаря и Тайлера, возможно, и Симону, а потом Хэллоуину пришлось его прикончить, как взбесившуюся собаку. Правда, я могу и ошибаться.

Наши родители никак и не могут прийти к единому мнению, почему он все это сотворил.

Шампань считает, что он просто сорвался. Он всегда был слабым и не смог пережить удар, когда узнал, что все человечество погибло. Когда он обнаружил, что его обманывали, что в живых остались единицы, он лишился всех моральных устоев и решил посчитаться за старое. Он начал с Лазаря, которого всегда ненавидел. Первое убийство совершить труднее всего, дальше идет легче, как я слышала, потом входишь во вкус и остановиться уже невозможно. Все равно что ребенок на конфетной фабрике.

Пандора считает, что причина в сексе. В течение многих лет девочки отвергали его ухаживания, поэтому, как только появилась возможность, он начал убивать мальчиков. Она говорит, есть такое старое выражение: «Я скажу тебе "нет", даже если ты будешь последним мужчиной на Земле». Ему нужно было убить лишь четверых, чтобы проверить эту теорию. Если бы он остался единственным мужчиной на земле, у девушек не осталось бы выбора – пришлось бы довольствоваться им, чтобы восстанавливать население земли. Но природа подшутила над Меркуцио: прошло уже восемнадцать лет, но никто из девушек не забеременел, а все потому, что лекарства от Черной напасти создают непроходимый барьер для сперматозоидов.

Вашти совсем не верит, что Меркуцио сделал то, что сделал. Она признает, что это возможно, однако слишком многое из случившегося мы знаем только со слов Хэллоуина, а она ему не доверяет. Если Меркуцио виновен, ответственность за случившееся ложится на «Гедехтнис», ведь именно корпорация генетически программировала поколение мам. Все они разные, чтобы их борьба с Черной напастью была успешнее. Иногда эти вариации приводили к неожиданным результатам. Фантазия, к примеру, точно шизофреничка. Вашти подозревает, что у Меркуцио отсутствовал ген сопереживания. Это вкупе с избытком тестостерона привело к печальным последствиям. Все это можно было бы излечить, если бы ему была оказана необходимая медицинская помощь. В этом и заключается трагедия ее поколения: четыре человека погибли из-за ошибки генных инженеров.

В прошлом году Рашид рассказал нам теорию дяди Исаака, правда, не исключено, что он нас просто обманул. Он говорил, что у них с Меркуцио были особые отношения, которые они скрывали от остальных. Исаак и Меркуцио были духовно близки, поэтому он уверен, что тот никогда бы не напал на него, как нападал на остальных. Исаак подозревал, что Меркуцио был в него тайно влюблен и ревновал его к лучшему другу Лазарю. Когда Меркуцио убил Лазаря, Хэллоуин и Тайлер начали его подозревать, и их тоже пришлось убить.

Есть и еще одна теория. Якобы во Внутреннем мире существуют злобные компьютерные программы, их «ощущения» проникают в мозг людей, и Меркуцио получил очень большую дозу, потому что был старшим. Эту теорию я не совсем понимаю, но, с другой стороны, мои мамы, дяди и тети провели во Внутреннем мире восемнадцать лет без перерыва – возможно, в таком случае могут происходить непонятные вещи.

Кто может знать? Почему люди совершают странные поступки?

Прежде чем его обезвредили, этот типчик уничтожил очень много информации, так что его тайны умерли вместе с ним. Но я считаю, что Хэллоуин поступил правильно, уничтожив его, тем более что не сделай он этого, меня, наверное, не было бы на свете.

Может быть, это забавно, но я оцениваю тетей и дядей по их музыкальным пристрастиям. Возьмем для примера Тайлера, первую любовь Шампань. Он увлекался неординарными командами, такими как «Чахлый росток», «Убийца нянек», «Макс BSG» и той, которую я сама обожаю: «Ланг Баттер». Шампань тоже слушает иногда эти команды, но только когда ей грустно. Громкая энергичная музыка, как мне представляется, помогает ей улучшить настроение. Так что, с моей точки зрения, он был человеком неплохим, во всяком случае, лучше Симоны, которая предпочитала атональную китайскую народную музыку. Меркуцио любил Моцарта (я просто не выношу Моцарта), но, если честно, его пристрастия довольно эклектичны, и мне нравятся все его записи «Кримсон и Кловер». А вот пристрастие Фантазии к регтайму, свингу, фьюжн – или как его там? – я принимаю. Во всяком случае, я в состоянии с этим мириться.

Вашти как-то говорила, что музыкальные вкусы – отражение запрограммированного сценария. «Гедехтнис», очевидно, хотел оставить «живую память» истории человечества, поэтому они записали события в родоначальников поколения, чтобы подтолкнуть их к изучению определенных периодов развития цивилизации. Таким образом, увлечение Фантазии началом двадцатого века предполагает более широкий интерес к искусству этого периода, потому что так решил один из ученых «Гедехтниса». Хэллоуину достался конец двадцатого века, Вашти – эпоха Просвещения, Шампань – Ренессанс, а Исааку – Древний мир. Ученые «Гедехтниса» хотели, чтобы были представлены все религии, поэтому мой дядя Исаак – мусульманин. Правда, выбор пал на наиболее терпимую его разновидность – суфизм.

Кажется, я понимаю, зачем «Гедехтнису» все это понадобилось, но в глубине души считаю отвратительным. Каково это – вырасти и вдруг обнаружить: то, что ты любишь, во что веришь, на самом деле кто-то тебе навязал? Шампань потрясающая художница, но всякий раз, когда она берется за кисть или глину, ее начинает мучить мысль, что делает она это лишь потому, что «Гедехтнис» решил ввести в группу художника.

Урну Хэллоуина украшают мрачные литографии, а сама она такого густого черного цвета, что не отражает света. Когда к ней прикасаешься, раздается хлопанье птичьих крыльев. Это не птицы, это иссиня-черные демоны, они так быстро носятся вокруг вас, что их лиц не видно. Вспыхивает молния, словно опустился трезубец дьявола, в ее свете вы видите готическое здание, освещенное полной луной, на крыше его красуются жутковатые горгульи. А вот и сам Хэллоуин – снимки сделаны во Внутреннем мире. На одном он идет через тыквенное поле, в лицо дует сильный ветер, лохматит его волосы яркого, как восход солнца, оранжевого цвета. Мне нравится эта фотография. На мой взгляд, он совсем не похож на убийцу. Не знаю, он выглядит, скорее, одиноким, что ли… погруженным в размышления. В нем чувствуется некая угроза, но не злая, как мне кажется.

Я включила комментарии Пандоры. Никогда раньше я этого не делала, а зря. Оливия совершенно права. Дело не в том, что она говорит, а в том, как она это делает. Словно она проваливается в пропасть, и лишь он один может ее спасти. Она его любит и полностью ему принадлежит. В разговорах с Оливией я смеюсь над чувствами, но наедине с собой не могу не признать их красоту. Остается только гадать, будет ли когда-нибудь такое и у меня. С одной стороны, любовь, как мне представляется, – кратчайший путь разрушить свою жизнь, но с другой – без нее что же остается? Эпизод 22 – моя любимая часть «Скарлета Пимпернеля»: его отношения с бывшей женой Маржеритой, с которой они разошлись. Они презирают друг друга, английские аристократы считают, что это настоящая трагедия, а он лишь качает головой и говорит, что трагедия в другом. Он по-прежнему ее любит, и независимо от ее чувств будет любить всегда, до конца ее дней.

Ну что ж, посмотрим, сможет ли мне помочь Хэллоуин. Сомневаюсь, что он ответит, но ведь Оливия предупреждала, что если он это сделает, то я родилась в рубашке.

Пора отправить ему послание. Наудачу. Заблокировать и загрузить.

Файл 308: Принцесса и удача – заблокировано.

ХАДЖИ

В одной из многочисленных кладовых Нимфенбурга мы закусываем соевым сыром пятидесятилетней выдержки и пшеничными, обогащенными витаминами крекерами. Мы – это мой брат-лисичка, сестра-лягушонок и я. Обычно нам нравилась такая пища, но после пиршества во Внутреннем мире (вишня в шоколаде, круассаны с миндалем и пицца с маслинами) эта еда не выдерживает никакой критики: резкий известковый привкус консервантов ощущается куда сильнее, чем раньше.

– Ты чувствуешь, что у еды другой вкус?

Нгози кивает, а Далила делает кислое лицо.

– Возможно, именно это имел в виду Мутазз, когда говорил про «мишуру», – предполагает Нгози. – Спасибо, мы больше не хотим сыра и крекеров.

Мы обмениваемся улыбками, но понимаем, что наше отношение к действительности меняется. Даже столь небольшое изменение, как сейчас, имеет значение, потому что это один из симптомов чего-то гораздо более важного, мы уже чувствуем это, хотя и не можем еще определить.

Нгози решает, что с него довольно, он отправляется на поиски и вскоре возвращается с миской клубники с огорода Шампань и упаковкой синтетических сливок.

Далила кладет локти на стол и прижимает руку ко лбу. Я даю ей обезболивающее, и она смотрит на меня благодарным взглядом своих синих глаз. Начались головные боли, которые нам обещали. Вашти заверила нас, что довольно скоро это пройдет. Я напоминаю об этом Далиле, когда она запивает лекарство сливками.

– Дело не только в головной боли, я ощущаю себя другой, – говорит она.

– Другой в лучшую или в худшую сторону?

– Я еще не знаю, – признается она. Нгози кивает – он тоже это чувствует.

Мои брат с сестрой прекрасно проводят здесь время, но из-за культурного шока и знакомства с Внутренним миром они начинают ощущать себя чужаками в собственном теле. Все это мы сообщили отцу утром по телефону.

– Этого следовало ожидать, – ответил он, – все естественно.

По сравнению с его детством, наверное, так оно и есть. Я с трудом могу себе представить, какое мощное потрясение он испытал, когда обнаружил, что мир, такой знакомый и любимый, на самом деле – всего лишь ВР. Для нас это иллюзорное царство кажется таким богатым и людным, а для него реальный мир оказался пустым и безжизненным. Он прошел через это и сохранил себя, даже стал сильнее. Я считаю это несомненным подтверждением его твердости и мужества. Где были бы все мы, если бы не его мудрость?

– Прошлой ночью мне приснился странный сон, – сообщает Нгози, – почти бредовый. Я не могу вспомнить его целиком, только помню ощущение расстояния.

– Расстояния? Эмоционально?

– Словно я покинул свое тело и видел сон, а тело в это время спало. Я помню небо. Вернее, картинки, его изображающие, я брал их в руки и боялся. Очень сильно боялся. Я вообще ничего не боюсь, а такого страха не знал никогда. Безумие какое-то, верно?

– Думаю, что это побочный эффект нашего первого посещения Внутреннего мира. Мы увидели так много за очень короткий срок, и наш мозг силится разобраться в этом.

– Возможно, человеческий мозг не предназначен для ГВР, – предполагает Нгози. – Может быть, она годится только для джиннов.

Я задумываюсь. Я замираю. Я пролил на стол несколько капель воды и теперь черчу соломинкой узоры. Мне вспоминаются слова Рашида.

– Твои сны изменятся, – предупреждал он.

С его точки зрения, сны изменятся к лучшему. Видел ли я сны прошлой ночью? Не помню. Если бы не болела голова!

Моей сестре тоже снились сны, какая-то бессвязная фантазия о племени людей, живущих в горах, покрытых красным снегом. Лица женщин и мужчин были раскрашены, и все они довольно улыбались. Но, несмотря на улыбки, они обижались абсолютно на все, особенно друг на друга. Далиле это показалось забавным. Не кошмар, просто странный сон. Она говорит, что пересказывала сон Катрине, а та сказала, что тоже его видела однажды, правда, немножко по-другому. Ее сон напоминал «Алису в стране чудес».

– Что ты рисуешь?

Оказалось, что я изобразил на столе ключ, а на нем цифровой код. Его я нашел в кармане, когда был во Внутреннем мире. Я рассказываю об этом брату и сестре, но они не понимают, что это может значить, впрочем, как и я. И чем больше я думаю, тем больше прихожу к убеждению, что это – послание. Кто-то хочет что-то сообщить мне, и он верит, что я пойму.

Это может оказаться ключом к тайне смерти моей сестры.

Далила пристально всматривается в мое лицо.

– Гесса заболела, – говорит она.

– И только? А почему она заболела? Почему не Мутазз? Не Рашид? Почему не мы? Мы хоть раз слышали вразумительный ответ? Возможно, ответ в этом коде.

– Скорее всего, кто-то просто тебя разыгрывает, – возражает Нгози. – Оливия мне говорила, что они любят так развлекаться.

– Не думаю, что это розыгрыш, – фыркает Далила.

В этот момент в комнату вкатывается футбольный мяч, а вслед за ним впархивает Пенни. Она хочет пригласить нас на матч.

– Я пытаюсь собрать побольше людей, чтобы было интереснее, – объясняет она, – а если вы пойдете, сестры обязательно присоединятся.

– Ну конечно, – соглашается Нгози, – я всегда не прочь поиграть.

Далила отказывается, ссылаясь на головную боль, хотя я не сомневаюсь, что она не стала бы играть с Пенни даже при самых благоприятных обстоятельствах. Мне же очень нравилось играть трое на трое с Бриджит, Оливией и Томи, поэтому я с радостью соглашаюсь.

– Должна предупредить, что я хорошо играю, – говорит Пенни и демонстрирует свои таланты, перекидывая мяч с колена на колено.

– Не думаю, что ты играешь так, как Хаджи, – возражает Далила.

– У меня хорошо получается стоять на воротах, – признаю я, чтобы смягчить похвальбу сестры. – Мои ноги не позволяют много бегать, но мне нравится игра, поэтому я научился принимать удары.

– Ну что ж, значит, мы с тобой – неодолимая сила против несокрушимой стены, – улыбается Пенни. – Интересно посмотреть, кто же победит.

Сказав это, она теряет мяч, тот шмякается на стол, рассыпает нашу клубнику и разливает сливки, забрызгивая нас всех.

– Вот дерьмо, – злится Пенни.

Бросив на стол бумажное полотенце, чтобы жидкость не растекалась, она очень осторожно промокает стол полотенцем, словно боится испачкать руки. Нгози подбирает мяч, я начинаю собирать осколки посуды, Пенни швыряет мне мокрое полотенце и спрашивает, не могу ли я собрать и клубнику тоже.

– Мне делается плохо от этих ягод, – объясняет она. – Я даже не хочу к ним прикасаться.

В результате мы принимаемся за уборку того безобразия, что она сотворила, а Пенни убегает с мячом, чтобы собрать еще зрителей. Она больше не возвращается, и мы с братом и сестрой решаем, что либо она не нашла зрителей, либо ей стыдно после того, как она разбила миску.

– Не исключено, что у нее нет никакой аллергии, просто ей не хотелось работать, – полагает Далила.

Возможно, так и есть, но мне хочется дать Пенни шанс и не думать о ней плохо.

Через час со мной связывается Томи. Я нахожу ее у фонтана с лебедями. Слышен шорох крыльев, из-под крыла матери появляется головка маленького лебеденка. Я бы с удовольствием полюбовался на него, но что-то во взгляде Томи заставляет меня устремиться к ней и отбросить все другие мысли.

– Идем со мной, – говорит она.

Я стараюсь идти с ней в ногу. Я должен быть в мастерской по строительству змеев через несколько минут, и я уже понимаю, что обязательно опоздаю. Мало того, у меня появляется подозрение, что я вообще не попаду в мастерскую.

– Дело в тех цифрах?

Она молча кивает в ответ. Мы останавливаемся у здания, в котором я еще не был, она нажимает кнопку лифта. Дверь открывается, но я не уверен, что хочу заходить.

– Это связано со смертью Гессы?

– Нет, это связано с тобой.

ПАНДОРА

Мы с Исааком занимаемся контролем над дикой природой, наша задача – создавать периметр безопасности вокруг наших лагерей. Мы уничтожаем растительность с помощью волоконного спрея «Аргос». Темные, похожие на веревки полосы, которыми мы покрываем листья, выглядят столь же естественно, как скорпион, преподающий йогу, но это помогает бороться с бурной растительностью. Только так мы можем не подпускать к нашим жилищам ягуаров и удавов боа.

Сейчас мы в Ману, Перу, я никогда раньше не бывала в этой части Амазонки, ни в нашем необъятном реальном мире, ни в ГВР. Захватывающее зрелище. Если бы я приехала сюда в отпуск, уверена, мне бы очень понравилось. Но сейчас мне предстоит работа, у меня кружится голова, а по телу струится пот. Меня беспокоят вовсе не воздух и жара, а мысль, что сейчас я нахожусь совсем близко от дома. За восемнадцать лет я ни разу не была так близко от него. От этого у меня начинаются спазмы в животе.

В ГВР я нередко посещаю Бразилию, меня влечет инстинкт сродни инстинкту лосося, которого тянет к месту рождения. Рио – замечательное место для развлечений. Мой дом – Сан-Паулу, я провела там первые пять лет своей жизни и почти всегда проводила каникулы и праздники, правда, не в реальном мире. Я чувствовала себя там уютно, безопасно и беззаботно. Словно Элли на маковом поле – никаких злых волшебниц.

Там живут мои родители. Мой отец – коронованный принц в империи деда, он занимается превращением всех женщин мира в красавиц. Сам он очень обходительный, очень элегантный мужчина, он мог бы стать великолепным дипломатом или шпионом. Моя мать, бывшая его пациентка, повернулась на социальной деятельности, она постоянно устраивает званые ужины и марши протеста, всегда занята разработкой следующего перспективного проекта. Я люблю их навещать, не важно, что мы не можем обсуждать что-то серьезное, не важно, что они обращаются со мной так, словно мне все еще нет двадцати, ведь «Гедехтнис» не программировал их на взаимодействие с взрослой дочерью.

Когда я обнаружила, что они – всего лишь интеллектуальные программы, я поняла, как расчетливо «Гедехтнис» запрограммировал мое воспитание, как они ловко подталкивали меня к обычному для подростков бунту против семейного бизнеса, умело направив мои усилия в традиционную медицину. Мне пришлось много спорить с отцом и дедом, ведь я была уверена, что стану спасать человеческие жизни, вместо того чтобы пытаться сделать лица красивыми. От всего этого остался неприятный привкус во рту, но я справилась, я уважаю свою виртуальную семью и друзей, кем бы они ни были.

Интересно, они созданы по образу конкретных людей? Когда мне исполнилось восемнадцать, у меня появилась возможность это выяснить, Хэллоуин освободил меня и выпустил в настоящий мир. Когда-то мы поделили континенты, и я выбрала себе Южную Америку, тогда мне пришлось поехать в настоящий Сан-Паулу, и не только потому, что там располагалась лаборатория «Гедехтниса», но еще и потому, что мне нужно было увидеть город своими глазами, сравнить его со столь любимой мной виртуальной версией.

Для меня Сан-Паулу – это веселье и суп из пираньи. Радость, свобода и чуть-чуть опасности. В реальной жизни города больше нет. Мой Сан-Паулу – бесконечная линия небоскребов. Реальный Сан-Паулу разрушен, небоскребы обветшали, обвалились и превратились в руины. Большая часть города сгорела, ямы в земле зияют, словно раны. В моем Сан-Паулу есть замечательный парк «Ибирапуэртэ», там я с большим энтузиазмом играла в футбол, а когда подросла, стала тренировать команду. В реальном мире парк зарос, исчезли дорожки и тропинки. Теперь в нем властвуют крысы и остромордые гадюки. Все люди умерли. Так много умерших… Я никогда не смогу привыкнуть к оставленным без захоронения детским скелетам, полуистлевшим останкам мальчиков и девочек, таких, как мои товарищи, с которыми я росла в ВР, которых я учила. Опустел не только Сан-Паулу, опустел весь мир. Но как пострадал мой дом! После Черной напасти, после землетрясений самый большой и самый красивый город Южной Америки превратился для меня в ад.

Лаборатория «Гедехтниса», расположенная там, стала уродливым курганом из строительного мусора. Понадобятся годы, чтобы разобрать его, но я этого делать не буду. Я никогда не вернусь туда. Слишком больно видеть разоренным свой собственный дом. Лучше уж симуляция. Теперь она превратилась в памятник реальному городу. Я могу прийти туда, зажечь свечки в церкви вместе с отцом или отправиться в виртуальную синагогу с мамой, и, несмотря на мой агностицизм и их виртуальность, мы вместе молимся за души погибших.

Однажды мы молились вместе с Исааком. В реальном мире, потому что он категорически отказывается заходить в ВР. Я никогда не поеду в настоящую Бразилию, а он никогда не вернется в ГВР, как Хэллоуин никогда не покинет Северную Америку. Мне кажутся смешными все эти наши фобии. Правда, для них это скорее принцип, а не страх.

– Десять часов, – говорит Исаак, показывая куда-то вверх. Но это не мартышка, а гигантский муравьед, закусывающий листоядными муравьями. Его розовый липкий язык захватывает сразу несколько штук. Мы встречаемся глазами с серым беззубым существом, он замирает, но я вижу, что это не страх, а любопытство и приязнь, словно для него нет ничего лучше, чем стать нашим питомцем. Но прежде мы чертим между ним и нами линию безопасности, завершая создание периметра. Наших обезьян пока нигде не видно.

Их непросто будет выследить.

– Они совсем крошечные, – говорит Исаак, рассматривая горизонт с помощью инфракрасных линз. – Самые мелкие из известных нам. Весят, наверное, унции четыре. Такая умещается на ладони.

– Плохо, что они такие маленькие.

– Зато крупных труднее ловить.

– Будем надеяться, что они здесь. Закончив с периметром, мы возвращаемся к коптеру, чтобы выпустить детей. Когда мы уходили, племянницы усердно трудились над проектами по теме «История жизни», домашняя работа, поиск в «Сторикор». Сейчас они болтают с Мутаззом, все три девочки считают его весельчаком, они помнят его еще с прошлого визита до смерти Гессы. Это потом он превратился в сурового религиозного фанатика. Сейчас Мутазз улыбается, он извиняющимся тоном говорит, что смерть Гессы лишь подтвердила, что мы беззащитны перед гневом Господним.

– Он убил миллиарды, а мы не боимся его, не подчиняемся его законам.

– Мне очень жаль, что я мешаю вам, однако, боюсь, требуется ваша помощь.

Они подхватывают снаряжение и выскакивают из коптера. Перу восхищает их.

– Амазонки на Амазонке! – радостно кричит Иззи.

Мне вновь непреодолимо хочется позвонить возлюбленному, но я борюсь с искушением. Я поднимаю взгляд на Исаака и с удивлением вижу, что у них с Хэллоуином глаза одного цвета. Он смотрит на меня вопросительно, но похожая на фею Зоя требует моего внимания. Она рассказывает, какая замечательная у нее сестра Пенни. Мне кажется это странным, потому что Иззи и Лулу, якобы лучшие друзья Пенни, злословили о ней всю дорогу. Я заверяю Зою, что Пенни числится у меня в кандидатах для индивидуального обучения, и ее это удовлетворяет. Меня немного оскорбляет, что Пенни подсылает ко мне разных людей, вместо того чтобы подойти самой и попросить. Я люблю всех моих племянниц, но только Пенни вызывает у меня ощущение какой-то беспощадности, я вижу злые мысли за ее улыбкой, мне кажется, что главная причина этого явления – ее одиночество. Мне это не нравится, и я не вижу никаких перемен к лучшему. Хотя надо отметить, что она неплохой дизайнер ГВР и она может быть послушной не хуже Рашида.

– Обезьяна! – орет Иззи.

Мы все бросаемся вперед, внимательно смотрим на верхушки деревьев, но это всего лишь шутка, единственные обезьяны здесь – это те, кто ей поверил.

ХАДЖИ

Дверь лифта распахивается, и мы видим корпоративные склады. Припасы занимают все стены. Многонациональные компании настроили таких тайников по всему миру для тех, кому удастся спастись. Томи ведет меня мимо продуктов фирмы «фундер», «Кока-Кола», «Проктор энд Гэмбл», «Нингворкс», «Аргос», «Сони», «Смартин!» и «Найк». Ее тронутые загаром ноги бодро вышагивают через лабиринты из коробок с товарами, мне нелегко угнаться за ней.

– Поспеши, – подгоняет она. – У нас совсем мало времени, а я хочу, чтобы ты увидел это.

– Увидел что?

– Нам сюда.

Она распахивает последнюю дверь, и мы выходим в холодный коридор, стены и потолок которого обиты металлом. Справа я вижу помещение, напоминающее предоперационную, но я не задерживаюсь, потому что Томи уже поворачивает налево и резко останавливается перед неприступной на вид дверью. Она отпирает ее, приложив кончики пальцев к считывающему устройству. Я захожу вслед за ней в громадную квадратную комнату, по стилю напоминающую эктогенезную лабораторию, которую нам показывали во время экскурсии по Нимфенбургу, только здесь вместо искусственных маток, из которых родились мои кузины, я вижу ряды вертикальных пластиковых гробов.

Восемьдесят одно прекрасно сохранившееся тело. Сейчас они мертвы, но, возможно, не навсегда.

– Вот этим я и занимаюсь, – сообщает Томи. – Я помогаю Вашти поддерживать криокамеры. Людей, в них лежащих, она называет «хлопушками», но я о них думаю иначе.

– Замерзшие цветы, – подсказываю я.

– Да, это мой сад, – соглашается она.

Тогда я спрашиваю, какое отношение все это имеет ко мне, но не успеваю я задать вопрос, как ответ приходит ко мне сам собой. Значит, я родом отсюда.

– Я знала, что этот код чем-то мне знаком. Такие мы используем для обозначения помещений, и когда ты показал его мне, нужно было просто найти ту дверь, которую он откроет. И я нашла тебя, – говорит Томи.

Она ведет меня к пластиковому ящику в задней части зала. Полупрозрачный человек внутри старше меня, мозг его мертв, кожа и органы разрушены болезнью. Это скорее кучка частей тела, нежели человек. И все же я узнаю в нем себя. Отсюда появилась моя ДНК. Он мой биологический предок, а я – его клон.

На табличке имя: «др. Джеймс Хёгуси».

– Знаешь, кто это?

– Один из ученых «Гедехтниса», – отвечаю я. – Мой отец несколько раз поминал это имя, и всегда с уважением.

– Он один из величайших, – сообщает Томи. – Родоначальник Глубокой Виртуальной Реальности. Он и его команда программистов построили Внутренний мир.

Я давно интересовался своим происхождением, спрашивал отца много раз. Он согласился сказать мне это, если я буду настаивать, но я не стал, поэтому и он промолчал, только предупредил, что не так важно, откуда я взялся, важно, кто я сейчас и кем стану. Я согласен, что это мудрая мысль, поэтому сейчас у меня такое ощущение, словно я ослушался отца. И все же чувство вины не может загасить мою радость. Теперь я должник Томи и того, кто подложил ключ мне в карман. Мне представили члена моей семьи и дали ответ на вопрос, который уже давно меня мучает.

Под табличкой я вижу коробку с семью дисками. Я беру первый и вставляю в прилагаемый к дискам плеер. Как я и ожидал, появляется голограмма. Перед нами трехмерное изображение доктора Хёгуси, он рассказывает о своей жизни, рядом с ним высвечивается биографическая информация. Мы узнаем историю его семьи, годы формирования личности в Соединенном Королевстве и в Японии, бурную жизнь в частных школах. Круг его профессиональных интересов потрясает воображение, едва ли мне удастся сделать хоть малую долю того, что сделал он. И в прошлом году, и в последние несколько дней я наблюдал, как мои кузины выполняют задания по истории жизни разных людей. Пришла моя очередь искать смысл в жизненном опыте человека, жившего до Черной напасти.

Я словно встретил другую версию себя самого, только из параллельной галактики. Там, где у меня хранится вера, у него – глубочайший интерес всей его жизни к симулированной реальности, к созданию искусственного человека и к измененному сознанию. Он представляется мне блестящим гедонистом, его сила в страстности, но она же порабощает его.

Томи обхватывает себя руками, видимо, для нее здесь слишком холодно даже в наброшенном на плечи блейзере. Я предлагаю ей свою одежду, но она отказывается, она смотрит на меня озабоченно, что интригует.

– Есть еще кое-что, – говорит она, когда заканчивается история жизни. – Он хочет с тобой поговорить.

– Он хочет поговорить со мной?

– Диск шесть, – объясняет Томи. Я ставлю нужный диск.

«Значит так, на последних двух дисках я помещаю основные технические спецификации, но прежде я хочу поговорить с человеком, который спасает мою жизнь. С человеком, в чьем теле моя ДНК, с моим близнецом, я хочу поговорить с ним лично.

Ну что ж, здравствуй, прекрасный незнакомец. Конничива. Если ты видишь эту запись, значит, ты существуешь. А это, в свою очередь, означает только одно: все кусочки сложились в картину. Вся проделанная нами работа не оказалась напрасной.

Как бы я хотел встретить тебя на самом деле. Возможно, так и случится в некотором смысле, в той точке, где наступит идеальное равновесие. Как это будет? Сам хотел бы знать. Больше всего мне хочется выразить тебе благодарность. Серьезно, я бы обнял тебя, если бы мог.

Ты не представляешь, как я хочу, чтобы этот день наступил.

В идеале, я был бы рад, чтобы меня разморозили, как того пещерного человека в леднике. Если вы сможете снова согреть это тело, заполнить сосуды кровью, заставить сердце и мозг снова работать, я буду в восторге. Но не все специалисты сходятся, что процесс размораживания пройдет успешно, потому что даже мельчайшие трещинки превратят мои органы в швейцарский сыр, тогда придется восстанавливать клетки на молекулярном уровне. Наши ученые сейчас работают над нанотехнологиями, которые вам понадобятся, но дело продвигается слишком медленно, особенно сейчас, когда эта чертова болезнь косит людей, Это очень серьезная проблема. А вторая проблема, как считает Стейси, состоит в следующем. Только дети, которые будут принимать лекарства всю жизнь, смогут пережить Черную напасть. Таким образом, даже если мое тело оживят, болезнь снова набросится на меня.

И никуда не деться. Мы снова в начале пути.

Ты уже был в Аризоне? Чертовски жарко. Зато красиво. Там есть город Холбрук, это рядом с парком, американским национальным парком, который создали на бесплодных землях. Скалы там полосатые, от белого до шоколадного цвета, и это естественные образования, осадочные породы. Это место называют «Раскрашенной пустыней». Сам парк представляет собой окаменелые деревья – со временем дерево превращается в окаменелость, растворенные минералы постепенно заменяют собой органическое вещество. Жутко увлекательно, как это происходит. Если рассматривать процесс как новый вид известкования, он уже не будет представляться столь ужасающим.

Мы сделали копию моего мозга и загрузили каждый нейрон в электронное хранилище. Это я, я настоящий, со всеми моими знаниями, инстинктами и причудами, куда вернее, чем любая симуляция, сделанная мной. И с вашей помощью, если нам повезет, я вновь восстану из хранилища. Мы экспериментировали на животных, получалось просто замечательно: наниты дисассемблеры растворяют органику, а ассемблеры заменяют каждый исчезнувший естественный нейрон искусственным. В данном случае, на мои искусственные нейроны. Таким образом, со временем одна личность растворяется и появляется другая. Ты постепенно начнешь забывать себя и чувствовать себя мной.

Это должен быть клон с идентичной ДНК, иначе тело не уживется с мозгом. А сначала клон должен стать взрослым человеком, чтобы мозг успел полностью развиться и достичь нужного объема. Рад сообщить, что эта процедура абсолютно безболезненна, потому что ассемблеры и дисассемблеры работают с невероятной скоростью, а все неприятности, с которыми мы сталкивались, работая с кибернетическими имплантантами в мозг, больше не представляют опасности. Абсолютно безопасная, выполнимая процедура, хотя и недостаточно проверенная.

Теперь, как мне кажется, твой инстинкт самосохранения должен воспротивиться. Я понимаю, нечестно просить тебя об этом. Каждый человек заслуживает право на жизнь. Без всякого сомнения. Но это необходимо. Я нужен твоей семье. Я невероятно подхожу для решения тех задач, которые стоят перед вами. Сам факт, что ты здесь и смотришь мои записи, говорит о том, что я и моя команда проделали колоссальную работу.

Короче, я прошу тебя стать героем. И не только моим героем, но героем всего человечества, готовым пожертвовать собой на благо всех. Ты сделаешь это? Ты загрузишь в себя мою душу? Ты выпустишь меня?»

Я начинаю задыхаться. Я смотрю на Томи и вижу сочувствие в ее глазах, но не более того. Она ничем не может помочь.

Я вздрагиваю от голоса Вашти. Она стояла у нас за спиной, не знаю, как долго.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

Замечательный вопрос, мне никогда не подобрать слова, чтобы на него ответить.

ДЕУС

Видите? Видите, где он? Вы подталкиваете его невидимой рукой, и он оказывается где надо. Чпок – и он там, где вы хотели. Точнехонько.

Скользкий, словно белый медведь в фургоне с тюленьим жиром, вот ты какой. Тебя можно было бы считать сущим дьяволом, если бы не праведное дело, ради которого ты живешь.

Истина! Справедливость! Свобода! Именно это защищают ангелы и всегда будут защищать. А если ты хочешь пролить слезинку за того парня, потому что он съел яблоко познания, давай рыдай, пусть он станет слезинкой на твоей щеке, потому что у тебя может быть лишь одна слезинка. Только не нужно обманывать себя, без того яблока Адам и Ева просто пухли бы с голоду.

Никто не сможет лгать, пока есть ты.

Уже многие годы, ты только подумай. Этот товарищ по оружию стал твоим ближайшим другом, а мир открытым и стабильным. Ты сидишь с ним, и вы вместе пьете. И ты говоришь как человек. И ты смотришь на него. И ты высказываешь мысль, что все так забавно изменилось. А он тебя не понимает, но он просит продолжать, потому что ему интересно. А ты говоришь ему, что забавно, как ты привык думать о себе как о страшной мерзости. Ты привык ощущать жуткую пустоту, ты напуган и не можешь думать, ты тень ребенка, потерявшаяся в мире огня. Ты много раз пытался пообщаться хоть с кем-нибудь из своих сверстников, подружиться, увидеть себя новыми глазами. Но не мог. Всякий раз ты впадал в панику. Ты глубоко погружался в свой страх, ты принимался нащупывать то ощущение пустоты, чтобы ухватиться за него, подняться и повторить попытку.

А твои товарищи по оружию? Он смеется. Но не злым смехом, не презрительным, не невеселым, как бы обвиняющим тебя в излишней патетике, ты уже представлял себе такой смех в уме. Он смеется веселым смехом, так смеются добрые друзья, когда услышат презабавную шутку. Да, смешно. А когда он видит, что ты не смеешься, он страшно удивляется. Ты? Именно ты боялся?

Ты ему рассказываешь, что многие годы с тобой было что-то не так. Ты говоришь, что всегда мог представить себе только худшее и никогда лучшее. Чувствуешь себя, словно наблюдаешь со стороны и видишь, как лучшие надежды блекнут и рассыпаются. И ты знаешь, что должен что-то сделать, должен разровнять игровое поле, должен выковать меч правосудия. И что бы ты ни делал, ты всегда старался для них, а нужно было для себя. Иначе у тебя никогда бы не хватило смелости предстать перед ними.

Вот ты и раскрылся перед ним, это несет с собой ощущение неловкости, просыпается старый страх: вдруг он тебя отвергнет, назовет жалким, обвинит в том, что ты сделал из его прошлой жизни ложь. Но он продолжает улыбаться, треплет за подбородок, что-то шепчет и обнимает без малейших колебаний.

Он говорит, что ты, скорее всего, пошутил, потому что ты спас его жизнь. Ты дал ему ключ. Ты подарил ему свет, помог впервые открыть глаза. Он тебе благодарен. И будет вечно признателен.

Это твой лучший друг, Хаджи. Твой приятель. Он помогает тебе стать самим собой, а не тенью, не причудой. Потому что он тебя понимает.

Но не так, как она. Она этого не поймет никогда.

Если даже ты завоюешь ее сердце.

Ты можешь себе это представить?

Нет времени на самодовольство. Первая молния брошена, нужно стряхнуть звездную пыль с пальцев и приниматься за вторую.

ХАДЖИ

– Почему я не могу добиться прямого ответа, Хаджи? Или я прошу слишком многого? Может, мои желания простираются слишком далеко? За то время, что я пытаюсь добиться от тебя правды, я могла бы забить до смерти кита свернутой газетой.

Я не привык к допросам. По-моему, они мне неприятны.

– Разве нет? – спрашивает она, продолжая наступать.

Она очень хочет услышать ответ на ее риторический вопрос, в глазах зима, а голос нежнее шелка. В ее тоне есть что-то, что заставляет меня говорить правду. Я напоминаю себе и ей, что ничего, кроме правды, не говорил, но она мне не верит.

И я начинаю все сначала. Я говорю не останавливаясь. Где-то на середине рассказа я замечаю, что ее стул по другую сторону стола стоит на возвышении, в то время как мой нет. Таким образом, Вашти как бы подрастает, а я уменьшаюсь.

– Да, да, но кто же дал тебе ключ?

– Я могу только догадываться.

– Хаджи, по вполне понятным причинам криолаборатория – запретная зона. Детям входить туда нельзя. Единственное исключение – Томи, а она прекрасно знает, что не может никого с собой приводить без моего на то разрешения. Вряд ли она тебя предупредила, перед тем как повести внутрь.

Вашти подозревает, что я покрываю Томи. Томи по собственной воле решила провести меня, а я теперь изобретаю историю про загадочный ключ, чтобы уменьшить ее вину.

– Ты ведь не хочешь, чтобы у Томи были неприятности?

Мое молчание она принимает за согласие, глубоко вздыхает и говорит, что я настоящий рыцарь. Моя верность Томи производит на нее впечатление, но она мне выговаривает, что врать нельзя даже ради другого человека.

Мое лицо остается неподвижным. Я пребываю в полнейшем изумлении, черном и безысходном. Я не думаю о Томи. Я не думаю о братьях и сестре. Я не думаю даже о Боге. Сейчас, впервые за всю свою жизнь, я думаю о себе самом. Видимо, Вашти поняла это, потому что она встает, наливает мне горячего чая «Ассам» в серебряную чашку, украшенную филигранью, добавляет для сладости мед. Мед содержит ферменты рабочих пчел, он никогда не портится. Его можно хранить вечно. Она передает мне чашку, ее глаза потеплели, в них больше нет зимы. Вместе с чаем она предлагает мне свою доброту и понимание. В конце концов, я подвергся суровому испытанию.

– Может быть, дать тебе успокоительного, чтобы ты пришел в себя?

– Нет, не надо.

Чай сладкий и мягкий на вкус, правда, слишком горячий, но я все равно пью. Вашти наливает и себе, взбирается на краешек стула, болтая ногами. Она дует на чай и отпивает крошечный глоточек, смотрит на меня, словно сорока, сидящая на веточке.

– Что ты будешь делать, Хаджи?

Я качаю головой.

– Я думала, что мне придется вести с тобой этот разговор лишь через несколько лет, но раз уж ты здесь, давай поговорим прямо сейчас. Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Значит, тебе осталось еще три года, чуть меньше, чем Рашиду и Мутаззу. Мозг растет примерно до восемнадцати лет. Правда, синапсы и нейромедиаторы продолжают усложняться еще некоторое время.

– А мои братья?

Она колеблется, но все-таки отвечает:

– Да, естественно, их ДНК принадлежит сотрудникам «Гедехтниса». Как и твой. Все дети Исаака – клоны «Гедехтниса».

– Значит, нас всех принесут в жертву?

– «В жертву» – неверное определение, – хмурится она.

– Вы можете назвать это иначе?

Она не может и признается в этом легким кивком головы. Мы оба молчим. Я размышляю о том, что жертвоприношение всегда являло собой ту или иную форму веры. Я где-то читал, что ради высокого идеала не жалко пожертвовать ничем. Я глубоко верю в жертвенность. Я верю в очищение моей души, верю, что именно жертва отделяет меня от понимания Бога.

Так всегда говорит Исаак, это его уроки. Я знаю, все это верно, но сейчас я впервые подумал, для чего он нас этому учил. Никогда раньше мне и в голову не приходили такие мысли. Как это ужасно, не знать сердца собственного отца.

– Пустые сосуды, – говорю я вслух, отвечая на собственный вопрос. – Видимо, мы – пустые сосуды.

Эта фраза имеет духовный контекст, ибо говорят, что лучший учитель – пустой сосуд, посредством которого можно ощутить присутствие Бога. Чтобы научиться, ученик должен последовать примеру учителя, раскрыться, освободиться, чтобы полностью опустеть. И учитель, и ученик становятся никем, зато в пустоте есть Бог. Однако я не уверен, что я вкладываю в это духовный смысл. Мы с сестрой и братьями – пустые сосуды, так должно казаться, сама наша суть, видимо, пуста, поскольку нас уничтожат, чтобы заменить жившими до нас.

Не знаю, что я должен сейчас ощущать.

– Неужели мой отец действительно хочет этого?

Вашти пожимает плечами.

– Я не могу говорить за Исаака, – говорит она. – Я бы не осмелилась предполагать. Хотя мне это кажется естественным. Послушай, все знают, что мы с твоим отцом во многом не сходимся во мнениях. Возможно, он рассказывал вам о наших бесконечных спорах, которые мы с ним вели еще до вашего рождения. Мы честно пытались работать вместе, но потом поняли, что наши ценности и методологии полностью не совпадают. И тогда мы согласились не искать согласия. Я не знаю, что он хочет для вас, но меня всегда выводят из себя именно его поступки.

Она замолкает, задумывается. Я смотрю, как она спокойно вычерчивает круги чашкой – круги маленькие, движения энергичные, – чтобы остудить чай.

– Ты не против, если я скажу откровенно? – спрашивает она.

Я делаю приглашающий жест рукой.

– Твой отец – отсталый человек. Возможно, тебе тяжело это слышать, но это правда. Я смотрю вперед. Он смотрит назад. В этом причина, почему ты – человек, Хаджи. У нас жестокая война с Черной напастью, а Исаак хочет, чтобы дети, прости меня, генетически были полностью людьми. Сейчас мы можем создавать новое, улучшенное завтра, а он хочет все вернуть в прошлое. Нет никакой причины к тому, чтобы ты не был таким же сильным и здоровым, как мои девочки. Твоей сестре незачем было умирать. С нормальной иммунной системой Гесса была бы сейчас с нами. Человек цепляется за прошлое, когда хочет спрятаться, а это дорогая ошибка. И, по всему видно, ты, Хаджи, как раз часть той платы. Прости меня.

ПЕННИ

Файл 309: Принцесса и незаконченное послание – открыть.

Использование ругательств может дорого обходиться, и не только в прямом смысле. Во-первых, нельзя ругаться при мамах, они оштрафуют. Лучше заниматься этим наедине. Но я стараюсь не делать этого никогда, чтобы не привыкнуть. Можно сказать, что ругательства дорого стоят еще и потому, что нам приходится редко их слышать – весь язык во Внутреннем мире проходит через фильтр, если хочешь услышать все без цензуры, это стоит дорого. Из-за этого я мало знаю плохих слов: черт, дьявол, проклятье, дерьмо, задница – и несколько португальских ругательств, которым обучила нас Пандора, когда однажды выпила лишку. Подозреваю, что на самом деле их гораздо больше, мне приходилось видеть, как речевой фильтр убирал слова, которые я не знала совсем.

Я пыталась делать из них комбинации, но получалась ерунда. (Разве что «дьявольское дерьмо» – звучит замечательно, когда, к примеру, разобьешь коленку.)

Во всяком случае, я вспомнила об этом, потому что сегодня в аудитории Слаун думала, что она одна и никто за ней не следит. Тогда она разразилась целой бранной тирадой по какому-то мелкому поводу. Однако рядом оказалась Шампань. Видели бы вы выражение ее лица…

Извините, меня зовет Вашти. Вернусь через минуту.

Пока заблокировать.

Файл 309: Принцесса и незаконченное послание – заблокировано.

ХАДЖИ

Когда я звоню по телефону, слышу, как на том конце поют мои кузины. Эту песню пел мне отец, когда я был маленьким, простенькая песенка про то, как можно находить радость в обычных повседневных занятиях. Они собирают фрукты с высоченного, самым непостижимым образом переплетенного дерева, его длинные гибкие ветви спускаются до самой земли, как бы обнимая перуанскую почву. На заднем плане я вижу отца. Он рад мне и говорит, что хотел бы, чтобы я был там с ними.

Они собирают приманку для маленькой обезьянки, которая либо есть на самом деле, либо ее нет вообще. Он говорит, что снимок со спутника очень нечеткий. Так что животное, спрыгнувшее с ветки, вполне может оказаться карликовой обезьянкой, но сказать это с уверенностью невозможно.

– Желаю удачи, – говорю я. – Ты любишь меня?

– Конечно люблю, Хаджи.

– Действительно? Что ты любишь во мне?

– Тебя что-то беспокоит?

– Когда-то ты говорил, что ни один отец не любит так своего сына, как Бог любит тех, кто следует Его путем. Это верно?

– Ты и сам знаешь, что верно.

– Тогда правильно ли будет утверждать, что ты любишь меня меньше, чем Бог?

– Правильно будет сказать, что мы оба следуем за Ним, и Его любовь к нам отражается в том, как мы любим друг друга.

Я молча смотрю на него, все мои чувства спутались, словно моток веревки.

– Думаю, что я догадываюсь, о чем идет речь, – говорит он.

– Догадываешься?

– Ты открыл новый образ жизни, путь, по которому идут твои кузины, он нравится тебе больше, может, ты завидуешь, может быть, озадачен, и у тебя множество вопросов. Не исключено, что ты винишь меня в том, что столько лет я не показывал тебе этого. Если ты действительно это чувствуешь, я должен попросить у тебя прощения, но пойми, прошу тебя, я защищал тебя от Нимфенбурга, сколько мог. Но делал я это не из эгоизма, а потому, что считал, что тебе нужны ориентиры, чтобы увидеть все как оно есть, составить свое мнение, вместо того чтобы неотвратимо поддаться множеству соблазнов.

– Я не Мутазз и не Рашид. Здесь я стал мудрее. Отъезд домой сделает еще мудрее. Я вовсе не виню тебя за то, что ты долго удерживал меня.

– Значит, я тебя не понял, – признался отец.

– И я тебя тоже, – ответил я.

– Хаджи, говори, пожалуйста, понятно, – попросил он, его скулы напряглись, а в глазах появилась отеческая озабоченность.

Я боюсь говорить. Мне нужно сначала глубоко вздохнуть и остановить круговерть слов и мыслей, вихрем несущихся у меня в голове.

– Вашти велела мне не позволять тебе делать это, – слышу я себя будто со стороны. – Она сказала, что ты не можешь меня заставить, что я не должен поддаваться тебе.

– О чем речь? Что там у вас произошло?

– Не расскажешь ли ты мне про Джеймса Хёгуси?

Длиннохвостый ара с ярко-красными крыльями, кончики которых окрашены желтым и голубым цветом, проносится мимо, на лету он выхватывает из груды собранных фруктов один. Мы не обращаем на него внимания. Я всматриваюсь в лицо отца. На нем ничего не прочесть.

– Я хотел, чтобы ты узнал об этом иначе.

– Но я узнал.

– И теперь ты растерян?

– Растерян?

– Доктор Хёгуси был великим человеком и мечтателем, но он во многом добился успехов. Он лишь источник генетических материалов для тебя. Я, естественно, не ожидаю, что ты будешь с ним состязаться или пытаться сравнивать себя с ним. Для тебя будет лучше сосредоточиться на своих собственных достижениях, на собственном будущем.

– И какое у меня может быть будущее? Стать вместилищем для души умершего?

– Теперь понимаю, – говорит он, в его обсидиановых глазах вспыхивает огонек. – Ты просмотрел все диски. Ой, Хаджи, ты все неправильно понял.

– Тогда объясни.

– Ученые «Гедехтниса» – мои герои, – говорит он. – Без них никого из нас не было бы. Ну и что может быть лучшим выражением признательности им, чем использование их ДНК?

– Но на диске… – вмешиваюсь я.

Однако не заканчиваю, увидев поднятый палец отца. Я его перебил. Обычно я так не поступаю.

– Прежде чем взять генетический образец, я захотел узнать их получше, – продолжает он, – поэтому просмотрел все диски. Да, группа ученых выразила желание быть клонированными, да, часть из них хотела, чтобы эти клоны превратились в коробки для их мозга. Сын, когда человек знает, что умирает, и в нем есть вера в Бога, на сердце у него покой. Но когда веры нет, что обычно происходит в эти последние дни?

– Отчаяние становится для человека хлебом, а безысходность – маслом, – цитирую я, и ему это нравится.

– Так и случилось с доктором Хёгуси, – говорит он. – Но прислушайся к моим словам. Я не склонен к отчаянию, да и времена сейчас спокойные.

Его слова звучат весомо, и я начинаю чувствовать себя дураком, потому что слишком поторопился с выводами.

– Так значит, меня не принесут в жертву?

– Не больше, чем всех остальных, – улыбается он.

Я не понял. Я-то думал, что узнал свое истинное предназначение.

– Твое истинное предназначение то же, что всегда. Следовать за Богом и принимать все, что он для тебя уготовил.

– А что, если он уготовил мне это? Что, если миру будет лучше, когда вместо меня придет Хёгуси? – возражаю я.

– Что, если? На «что, если» нет времени, Хаджи. Есть время только на «есть». Придерживайся пути любви, человеческой доброты и сострадания. Что должно случиться, случится, а ты должен принять волю Бога без страха.

Он, как всегда, прав, я извиняюсь за свою глупость, и он снисходительно принимает мои извинения. Между нами больше нет напряжения, хотя что-то продолжает меня грызть, какое-то неприятное беспокойство, я никак не могу определить, что это такое.

– Как ты думаешь, зачем Вашти все это затеяла? – спрашивает он.

Он думает, что Вашти сама отвела меня в криолабораторию, поэтому я объясняю, как все произошло. Тогда лицо его становится задумчивым.

– Это ведь Вашти послала тебе ключ, – говорит он. – Она хотела, чтобы ты просмотрел диски.

Мне это в голову не пришло.

– Это вполне возможно, – соглашаюсь я. Чем больше я думаю об этом, тем сильнее моя уверенность. Я неохотно передаю ему слова Вашти о том, что он отстало мыслит, а он говорит, что слыхал от нее вещи и похуже.

– У нее нет любви к своему происхождению, она не учится на прошлых ошибках. Она абсолютист, рядящийся в одежды прогрессиста, и хотя она делает вид, что всегда поступает порядочно, в ее сердце этого нет. Она обожает творить «фитнах». – Он использует арабское слово, означающее обман и проверку веры. – Она настроила Шампань против меня. То же она хочет сделать и с моими детьми.

– Тогда зачем ты послал нас сюда?

– Чтобы вы сами могли все увидеть, – говорит он, – чтобы могли составить свое мнение. Кроме того, она – часть вашей семьи.

Прежде чем попрощаться, он зовет к телефону моих кузин. Мы немного болтаем. Зоя, которая мечтает стать экологом, рассказывает мне про извилистое дерево, с которого собирает фрукты. Это не одно дерево, а два, что и объясняет его ветвистость. Она не знает названия первого дерева, которое служит опорой, а второе – воздушная фига. Зоя рассказывает, что фига крепко обвилась вокруг первого дерева, ее крючковатые ветви укоренились в почве и сосут оттуда воду и питательные вещества – основу жизни. Это паразит.

– И живет эта фига очень долго, – говорит она. – Сотни и сотни лет.

ПАНДОРА

Мутазз удирает от разозленного пекари, хрюкающего, фыркающего зверя. Он столкнулся с животным в нескольких метрах от периметра, это – вонючая дикая свинья, со страшными клыками, вся покрытая щетиной. Вокруг шеи у нее белоснежный пушистый воротник. Она защищает свою территорию, возможно, там есть потомство, поэтому она так агрессивно настроена. Как только пекари достигает периметра – волокнистого спрея, она прекращает погоню, ее дезориентирует и отпугивает неожиданно вспыхнувший переливающийся свет и ультразвук, она бросается в обратную сторону. Мутазз сгибается пополам, пытаясь отдышаться.

– Я – ходячий парадокс: мусульманин, удирающий от свиньи, – хмурится он.

– Рада, что юмор для тебя не «харам», – улыбаюсь я ему.

– Определенно «халал», – отвечает он. – Бог любит смех, как и все остальные.

– Я и сама давно это подозревала.

Он садится на одеяло, которое я для него приготовила, и с благодарностью принимает бутылку воды. Я некоторое время просто смотрю на него, прислушиваюсь к дыханию, его и своему, к звукам природы, к гортанным крикам карликовой мартышки на деревьях. Мартышка ненастоящая, это голографический призрак когда-то жившей особи, запись пережила оригинал на несколько десятилетий. Любая любопытная обезьянка, которая заинтересуется нашей мартышкой, моментально получит дозу снотворного – таков наш план. Мутазз расставил еще и свои собственные капканы по всему лесу: пустые кокосовые орехи с кусочками фруктов внутри.

– Это старая хитрость, – объяснил Мутазз, когда мы выгружались из коптера. – Обезьянка засовывает руку в орех, чтобы вытащить приманку, но не может вытащить ее обратно с зажатой добычей. Она не хочет выпускать добычу и оказывается в плену у собственной жадности.

Хотя ловушки его примитивны, но и я, и племянницы считаем их очень обнадеживающими, это один из практических навыков, унаследованных детьми Исаака, а дети Шампань и Вашти их не имеют. Мутазз – сын Исаака еще и с другой точки зрения, он использует любое событие, чтобы кого-нибудь поучить.

– У нас у всех есть свои кокосы, – говорит он любопытным девочкам. – Это наши проблемы, наши беды, и мы постоянно носим их с собой, мы их не замечаем, мы слишком горды, чтобы расстаться с ними и впустить Бога в свою жизнь.

Я оставляю его наблюдать за остальными и ищу Исаака. Я нахожу его взволнованным. Его перемирию с Вашти нанесен серьезный удар. Он с сожалением говорит, что Вашти пыталась манипулировать его детьми, она рассказала им такое, что должен был сказать им сам Исаак. Это вынуждает его так же поступить и с ее детьми, то есть сделать игру нечестной, но он решает быть выше этого и сохранить чистоту своих помыслов. Мне не нравится то, что делает Исаак, но он выбирает благородный путь куда чаще, нежели Вашти, и за это я его уважаю.

В течение первых месяцев совместной работы напряжение между ними все росло и росло, а миротворец из меня оказался никудышный. В конце концов ситуация накалилась, Исаак и Шампань пожелали иметь настоящих детей, мальчиков и девочек, а Вашти настаивала только на девочках, рожденных с помощью искусственной матки.

Настоящие дети так и не родились. Роль Шампань в этом печальна, так что не будем вспоминать. Вашти выбрала девочек, потому что они немного устойчивее к Черной напасти, их сопротивляемость болезни чуть сильнее. Поскольку даже небольшое изменение может привести к полному истреблению человечества, Вашти не без основания объявила: «Никаких мальчиков!»

– Это война, – говорила она. – Черная напасть объявила нам войну, так зачем нам второсортные бойцы?

Исаак и Шампань потерпели поражение, не смогли вернуть человечество к прежней форме размножения с помощью секса, которым пользовались люди в течение тысячелетий, и Вашти нашла в этом подтверждение своей правоте. Но и это еще не все. Вашти считает, что все мальчики страдают от «отравления тестостероном», кстати, именно такой диагноз она поставила Меркуцио. Она очень любит вспоминать, что большинство убийц и агрессоров в истории цивилизации были мужчинами.

– Просто из практических соображений, – обычно говорила она, – если уж мы хотим избежать насилия в будущем, почему бы не начать возрождать цивилизацию с матриархата?

В таких случаях я всегда вспоминаю, что Вашти была в школе изгоем, как она насмехалась над мальчишками за то, что они пытались пускать пыль в глаза и тем разрушали учебную атмосферу. Уже тогда она любила порассуждать о матриархате, она уверяла, что когда-то это был естественный уклад жизни, это потом патриархи похитили у женщин самое главное чудо – рождение детей, включив в мифы бога-мужчину Зевса.

Но если учесть, что за последние несколько десятков лет дети рождались только из искусственных маток в эктогенезных лабораториях, можно сказать, что мы теперь играем на равных. А еще этот давний спор о Лазаре и Симоне. Останься они живы, чью сторону приняли бы они?

– Ничью, – всегда отвечаю я.

Потому что никаких сторон не было бы. Все мы работали бы вместе. И Хэллоуин с нами. Лаз сумел бы удержать нас благодаря своему природному великодушию, а Симона заражала бы своим энтузиазмом. Даже Тайлер смог бы многое изменить. А теперь нас слишком мало. Нам нужна критическая масса, но ее негде взять, и не будь я столь оптимистична, я бы сказала, что, скорее всего, ее и не будет.

Много лет назад я пыталась заполнить этот пробел, пыталась устранить идеологические разногласия между ними, но Вашти отшила меня своей обычной фразой: «Мы должны преодолевать биологические ограничения – вот и весь сказ». Я продолжала давить, спорила, что необходимо разнообразие мнений, а не только разные генетические материалы. Если принять во внимание объем знаний и навыков Исаака, то каждый раз, когда она отказывалась от его помощи, она губила работу всей своей жизни. Как любит говорить Шампань, иногда самый важный шаг в вашей жизни тот, который приведет вас к встрече с кем-то.

– Я трансгуманистка, – отвечает ей Вашти, а глаза ее светятся непоколебимой убежденностью. – Убежденная. А Исаак, для сравнения, чистой воды гуманист. Я употребляю это слово в широком значении, учитывая всю ту демагогию о жизни и смерти, которой он потчует своих детей. Он признает моральную слабость положения человека в этом мире. Я же не позволяю страданию играть решающую роль в моей жизни.

Наклон головы и изгиб губ показывают ее убежденность в собственной правоте и его заблуждении, она будто говорит вам, что лишь глупец может с ней не согласиться.

– Просто он верит в Бога, – говорю я, и этого достаточно, чтобы она рассердилась.

– Религия наносит непоправимый ущерб мышлению! Она не поддается рассудку. Мы вовсе не падшие ангелы. Мы не отрезаны от нашего возвышенного «я». Все это дерьмо, полное дерьмо, Пандора. «Бог» и «природа» – глупые слова, их говорят только глупые люди, чтобы объяснить то, что они не в состоянии понять. Ты хочешь слов? Попробуй «эволюцию». «Ускорение». «Экстрофию». «Бессмертие». Зачем молиться Богу, если мы сами можем стать богами? И какого черта останавливаться на этом. Мы можем стать самой природой.

– Тебе не кажется, что говорить это чересчур самонадеянно?

– Это не самонадеянность, это оптимизм! – смеется она. – Самонадеянно было бы признать, что мы этого не можем!

Исаак принял мои доводы не так грубо, но без большого энтузиазма.

– Она считает, что у нее есть ответы на все вопросы, – вздыхает он, – она пойдет на все, чтобы доказать свою правоту. Она никогда не задумываетсянад последствиями. Понадобились миллионы лет, чтобы на земле появился человек – и вся заслуга в том принадлежит природе, времени и Богу, и никакого участия с нашей стороны. Как можно думать, что мы можем без труда проделать то, что не хотят делать эти трое? Опасно.

И тут я вспомнила кое-что, вспомнила слова, которые когда-то сказал мне Хэл.

– При ее любви к матриархату Вашти должна наслаждаться надругательством над матушкой природой.

– Возможно, лучший путь – это путь самоусовершенствования, – дипломатично уклоняется от комментария Исаак, – но нас осталось слишком мало на этой планете. Наверное, будет лучше, если мы попробуем восстановить все как было и не станем пытаться сотворить мир по своим представлениям.

Я понятия не имею, кто здесь прав: Исаак, Вашти, они оба или никто из них. По этой причине я и занимаюсь поддержанием систем и ремонтом. И у меня меньше головной боли, пока я держу нейтралитет.

– Просто смешно, ты никогда не придерживалась нейтралитета, Панди.

– Во всяком случае, всегда пыталась.

– В течение многих лет ты держишься лагеря Исаака, разве не так? С того дня, как Шампань присоединилась к Вашти, ты стала все больше сочувствовать точке зрения Исаака.

– Ну и что, это и есть нейтралитет – двое против двоих, я поддерживаю равновесие.

– Ты считаешь, что это и есть нейтралитет?

И вот я в Перу, размышляю о том, как мы до этого дошли. В наш первый год свободы Хэллоуин сказал мне однажды:

– Из хороших людей осталась только ты, но ты проводишь с ними столько времени, что я уверен, на тебе это отразится. С годами ты будешь все больше и больше походить на них. Честно говоря, я совсем не хочу это видеть.

Наверное, я сама постаралась забыть эти слова. Не помню, что я сказала в ответ. Наверное, что-нибудь вроде: «Мне кажется, ты судишь их слишком строго». Я и сейчас считаю, что у Хэла отвратительный характер. Но, может быть, он не отвечает на мои вызовы именно поэтому. Изменилась ли я за эти годы? Перестала ли я быть тем же человеком, что и раньше?

– Обезьяна! – вопит Иззи. Я кричу ей в ответ:

– И в первый раз было не смешно!

Но теперь и Лулу вторит ей.

Действительно, крошечное желто-коричневое существо спустилось с дерева и попалось в ловушку, не в голографическую, а в кокос Мутазза. Я даже не успеваю рассмотреть ее – некогда. Я вскидываю ружье с транквилизатором, мартышка пускается наутек, освободив лапу. Я старательно прицеливаюсь: что бы это ни было, я не хочу причинить ему боль, оно размером не больше домашней кошки. Можно стрелять либо в загривок, либо в крестец, хотя, скорее всего, я промахнусь.

Нет, не промахнулась. Это самый удачный выстрел в моей жизни, я сумела поймать крошку так точно, словно это слон.

Обезьянка визжит – крик испуганной рассерженной птицы, – бежит еще несколько шажков, подпрыгивая как белка, но начинается действие лекарства, она спотыкается и валится замертво, как и следовало ожидать. Она падает на бок так неуклюже, что я с испугом думаю, не убила ли я ее. Но нет, она дышит. Крошечный, розовый язычок вывалился наружу. Бедняга. Это обезьяна на все сто процентов, без всякого сомнения. Не хватает только шляпы, жилетки и тарелок. Девочки просто визжат от восторга, Исаак хвалит меня за удачный выстрел, а я тупо повторяю одно и то же: «С ней все в порядке?» Все уверяют меня, что все хорошо.

Все, кроме старшего сына Исаака. Пока Исаак и Зоя забирают карликовую обезьянку, Иззи, Лулу и я возвращаемся назад и обнаруживаем, что Мутазз лежит на одеяле, корчится от боли и держится при этом за живот.

ПЕННИ

Файл 310: Принцесса и страдание – открыть.

Мне еще не приходилось записывать такие дурные новости. У меня такое ощущение, словно тысяча кирпичей свалилась мне на голову.

Меня позвала Вашти, и я отправилась в ее кабинет. Сначала она поговорила со мной об учебе, о том, как хорошо у меня получается. Она прибавила мне пособие.

Новой помощницей Пандоры буду не я, а Оливия.

Как только я это услышала, вся похолодела. Оливия? Действительно Оливия?

– Но ведь это нечестно! – возмущаюсь я. – Я же лучше разбираюсь в технике!

Однако для них это не имеет значения.

Все дело в поездах. Идиотские поезда отняли у меня шанс. Пандора «высоко ценит» все, что я делаю во Внутреннем мире, но «Скарлет Пимпернель» создан «только для личного удовольствия Пенни», а вот транспортной системой Оливии «может пользоваться каждый, а в этой работе выше всего ценится то, что человек может сделать для других».

Значит, я ничего не делаю для других? Интересно, кому это я раздала свои деньги, дикобразам? Теперь я полностью разорена. Я отдала все другим людям, тем, кто должен был замолвить за меня словечко. Какая жестокая шутка.

Вашти говорит, что есть много других профессий, из которых я могла бы выбирать, но мне они не подходят. Мне нужна такая, где люди, меня ненавидящие, не могли бы меня отталкивать каждый день, каждый месяц, каждый год, не могли бы топтать меня ногами, пытаясь уничтожить те мои качества, что делают меня особенной. То была работа как раз по мне. Я именно этого хотела. И я отказываюсь сдаваться. Когда я говорю Вашти, что Пандора совершает ошибку, она дает мне таблетки, сказав, что я выгляжу неважно, что лекарство поможет мне успокоиться. Но разве сейчас подходящее время для покоя?

– Ты меня не понимаешь, – бросаю я ей, уходя, – и никогда не понимала.

Я отыскиваю Шампань в ботаническом саду, я передаю ей то, что узнала от Вашти. Шампань обнимает меня и гладит по волосам, как бывало в детстве.

– Ой, Пенни, я понимаю, как ты огорчена, – говорит она, – но твое время еще не пришло. Пока пришло время для Оливии.

– Разве ты не говорила Пандоре, что я лучшая для этой работы? Что я единственная, кто может ее делать хорошо?

Она поклялась, что именно это она говорила Пандоре, ей действительно жаль, что Пандора предпочла Оливию. Я начала умолять ее пойти к Пандоре и убедить изменить свое решение или попросить Оливию не браться за эту работу. А она просто держала меня в своих объятиях, пока я не поняла, что она ничего не сделает. Я почувствовала, как в моей груди разливается холод, словно там скапливаются кристаллики льда. Неужели никто не видит, что Оливия – просто пустое место по сравнению со мной?

Что ни говорила я Шампань, в ответ получила только ее дурацкие нежности, пустые заверения, глупости, что, может быть, когда-нибудь Пандора почувствует, что ей нужна еще одна ученица. Номер два – тоже ничего хорошего. Не исключено, что мне придется выполнять приказания Оливии, а об этом даже думать противно.

От Шампань проку не больше, чем от Вашти, и это меня просто убивает. И как я могла не замечать этого раньше – мамы просто играют в доброго и злого полицейского. Шампань – это подслащенная версия Вашти. Неужели они совсем обо мне не думают? Неужели в моей жизни будут только чай в кругу семьи и сочувствие родственников, которые не испытывают ни малейшего желания дать мне то, чего я хочу, в чем нуждаюсь?

– Значит, получается, – говорю я, – что, несмотря на то, что я должна работать с Пандорой, я не буду работать с ней, и все это из политических соображений. Потому что Оливия ей нравится больше меня.

Шампань выглядела такой беспомощной. Я даже не стала слушать, что она скажет в ответ, просто выскочила из комнаты как ошпаренная. Она звала меня, спрашивала, куда я побежала, но я сделала вид, что не слышу.

Она подключилась к удаленной связи.

– Пенни, я люблю тебя, все тебя любят… – Но я уменьшила громкость настолько, чтобы не слышать больше этой лжи.

Оливия делала уборку в зале фарфора, что меня вполне устраивало, потому что мне хотелось что-нибудь разбить.

– Ты должна отказаться, – заявила я.

– О чем ты говоришь? – прикинулась она, будто я такая же дура, как наши двоюродные.

Но я сразу же ее раскусила и заявила, что это несправедливо. Она ведь знала, как я хочу получить эту работу. Она сама давала мне советы, обещала помочь, а на деле украла ее у меня из-под носа.

– Ты не можешь так поступить, – сказала я, – это неправильно.

– В чем ты меня обвиняешь? – заныла она. – Не я принимала решение, выбор делала Пандора.

– Не надо парить мне мозги, – остановила ее я. – Ты просто схитрила. Но в этом нет ничего страшного, потому что еще можно все исправить. Скажи Пандоре «нет». Они не могут тебя заставить, а если ты скажешь, что очень хочешь заниматься Внутренним миром, но считаешь, что это будет неправильно, они тебя послушают.

Она молча смотрит на меня, а когда я заявляю, что я – лучшая, она ничего не говорит, только хмыкает и бормочет, что так уж вышло.

– Ничего пока не вышло, – возражаю я, а она смеется (!), прикрываясь рукой.

– Нет, Пенни, не вышло только у тебя.

Зависть. Абсолютно ничем не привлекательная, занудная, неприметная девочка визжит от восторга, что ей удалось обскакать лучшую ученицу, блестящую спортсменку и виртуозную музыкантшу. Я говорю ей, что людей, которые делают подобные вещи, не любят окружающие, в конце концов ее накажут, но по всему видно, на нее мои слова не производят впечатления. Тогда я говорю, что, если она не поможет мне сейчас, карма накажет ее, быстро и жестоко.

– Я не боюсь тебя, – отвечает она.

Но лгунья говорит это очень тихо. Тогда я хватаю фарфоровую куклу и швыряю о стену, она разлетается на кусочки, мелкие осколки фарфора сыплются на пол, а когда я смотрю на свою руку, оказывается, что я сильно порезалась. Я хватаю самый большой зазубренный кусок, он весь в крови. Оливия прижимается к стене.

– Ты и не представляешь себе, насколько многое может карма, – говорю я и ухожу, пока не запугала ее до смерти, потому что в моей голове рождается мысль, которая подталкивает меня против моей воли.

Господи, я сожалею, что не сделала этого. Нужно было запугать ее как следует, тогда бы она отказалась. Я не хочу заходить далеко, но если это произойдет? Что, если бы я разбила ее, как ту куклу? И меня бы поймали? Больше ли риск, чем награда?

Нет, должен быть другой способ получить то, что я хочу. Думай, Пенни, думай.

Болит рука.

Заблокировать.

Файл 310: Принцесса и страдание – заблокировано.

ХАДЖИ

Я еще ни разу не делал черного змея. Я всегда раскрашивал их в яркие цвета, чтобы придать своим творениям трепетную магию. Но не в этот раз. Этот змей будет черным, как Черный Камень. Черным, как глаза моего отца.

У меня тревожно на сердце, вот я и занялся змеем, чтобы помедитировать и скоротать свободное время, хотя это почти одно и то же. Я прикрепляю голову жаворонка к орнаменту и представляю самого себя лишь точкой на теле змея, остальное его тело – бесконечное пространство вокруг меня, сама вселенная. Я начинаю ощущать беспредельность этой вселенной, но меня отвлекает мягкий гул авточистилки, озабоченно катящейся по полу. Я заставляю себя смотреть вверх на своего змея, чтобы вернуть это состояние, – ну, пожалуйста, еще раз.

Я вызываю Черный Свет, может быть, впустую, но я все равно стараюсь изо всех сил. Много лет назад отец научил меня, что черный – это цвет просвещения, последний шаг на пути суфия. Мы называем его «фана». Здесь, в черноте, растворяется эго, здесь человек освобождается, чтобы впустить в себя Бога. «Фана» – арабское слово, оно означает уничтожение и угасание. Исчезновение всего, что не есть Бог.

Теперь, пережив страх, что отец дал мне жизнь только затем, чтобы уничтожить меня, чтобы вернуть доктора Джеймса Хёгуси, я стремлюсь к саморазрушению, чтобы познать любовь и мудрость Бога. Я понимаю, что это смешно, но я должен сделать это. Я растерян. Я не чувствую божественного. Я должен пережить все это, чтобы найти ответы и обрести мир.

Пусть этот змей будет змеем Бога, когда змей полетит, Он поднимет в небо и мою душу!

Отец научил меня очень многому, но вот делать змеев я учился по книге. Я обнаружил ее в Египте, в одной из библиотек, которую мы пытались отреставрировать, мне тогда было меньше лет, чем Далиле сейчас. Я помню, как у меня разбежались глаза: передо мной был целый калейдоскоп цветов, книги корешок к корешку. Конечно, мне захотелось ту, что лежала на самой верхней полке, и я не мог до нее дотянуться. Гесса встала на цыпочки и достала ее. Сидя за маленьким столиком, мы вместе читали книгу, и сестра была довольна, что книга пробудила мое воображение. Всякий раз, когда я берусь за изготовление змея, я вспоминаю тот момент невинной радости и трепетного восторга от того, что я могу создать.

– Так и думала, что найду тебя здесь, – слышу я голос.

Это Пенни врывается в мое убежище. В левой руке у нее телефон, правая рука забинтована.

Она нашла меня в часовне святой Марии Магдалины, «места для покаяний» Нимфенбурга, идеально подходящего для уединения и молитвы. Мои тети и кузины почти не пользуются этим гротом, поэтому его не перестраивали. Снаружи кажется, что часовня почти развалилась, но внутри все прекрасно отделано и чисто.

– Ты мне не поможешь? – спрашивает Пенни.

– Честно говоря, я занят, но с удовольствием помогу тебе, если ты можешь чуточку подождать, – отвечаю я.

Она не понимает, усаживается на скамью рядом со мной и начинает говорить:

– Ты делаешь змея, потрясающе, но ты мне нужен прямо сейчас.

– Я пришел сюда потому, что мне нужно тихое место, – начинаю объяснять я, но останавливаюсь: у нее такой несчастный вид. Видимо, она действительно нуждается в моей помощи, причем дело очень важное и срочное. Я откладываю своего черного змея.

– Позвони Пандоре, – просит она.

Она хочет, чтобы я позвонил от ее имени и убедил тетю, что именно Пенни следует дать особое поручение, а не возлюбленной моего брата Нгози Оливии. Это вдвойне неправильно. Во-первых, я уже рекомендовал Пенни Пандоре. Во-вторых, я не имею права судить о заслугах Пенни по сравнению с Оливией. Внутренний мир для меня остается загадкой, а если меня спросят, чей домен мне нравится больше, я без колебаний отвечу – домен Томи.

– Мне плевать, что ты уже звонил ей, – говорит она. – Позвони еще раз.

– И что из этого выйдет?

– Она послушает тебя, Хаджи. Возможно, я ей не нравлюсь, зато к тебе она очень хорошо относится. На это я и рассчитываю.

– Но что еще я могу ей сказать, кроме того, что уже говорил?

– Скажи ей, что Оливия еще не доросла до такого уровня ответственности.

– Откуда мне это знать?

– Потому что она тебя оскорбляла. Она насмехалась над твоей верой. Даже не знаю, она порвала твоего змея – как тебе?

– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь наврал?

– Да, наври что-нибудь. Что-нибудь правдоподобное.

Я вздыхаю и смотрю в потолок. На меня с потолка смотрит фреска, изображающая Марию Магдалину.

– Что? Ты не хочешь мне помочь?

– Нет, если при этом требуется врать.

– Но я же не прошу, чтобы ты делал это все время. Просто один разок слегка искази правду, чтобы оказать мне услугу. Просто сделай мне любезность, мне это очень нужно.

– Пенни, ты бьешь в барабан.

Она не знает, что я имею в виду, приходится объяснить.

«Жил да был один юноша, который обожал бить в барабан. Он с радостью лупил в него целый день, не важно, что все окружающие при этом страдали. И что только ни делали его родители, он не желал остановиться. И тогда они обратились к ученому человеку – из тех, кого мы называем суфиями.

Первый суфий пытался урезонить юношу, он говорил, что тот может потерять слух от постоянного барабанного боя. Второй утверждал, что барабан – священный инструмент, на нем следует играть только в особые дни. А третий раздал всем затычки для ушей. Четвертый пытался отвлечь мальчика книгами. Пятый предлагал обучить родителей и соседей жить в этом шуме. Шестой научил юношу медитировать и внушал ему, что барабан лишь плод его воображения. Но ни один из этих людей не был суфием на самом деле, ни одно из предложенных средств не помогло.

И наконец, появился настоящий суфий. Он обдумал сложившуюся ситуацию, сел рядом с мальчиком и вручил ему молоток и долото.

– Как ты думаешь, что находится внутри барабана? – спросил он».

Пенни пристально смотрит на меня и молчит. Покашливает. Хмурится.

– Ты хочешь сказать, что мою проблему легко разрешить?

– Конечно.

– Тогда скажи, – шепчет она.

– Перестань беспокоиться об этом, – говорю я. Она дергает головой, словно я предлагаю нечто чрезмерно трудное.

– Перестань беспокоиться, – повторяю я. – Пусть все идет своим чередом. Не все в нашей жизни сбывается. Лучше постарайся найти другую мечту, раз уж старая подвела.

– Это твой совет? – спрашивает она.

– Возможно, Бог уготовил для тебя нечто иное. Ты станешь ему сопротивляться или примешь с радостью?

– Ты ненавидишь меня? – снова спрашивает она. – Может, в этом все дело?

– Я ни к кому не испытываю ненависти.

– Когда ты смотришь на меня, кого ты видишь перед собой?

Я не знаю, что ответить, и тогда она выплескивает на меня все свои достижения в этой жизни, огромный список своих достоинств, как истинных, так и выдуманных. Несмотря на все это, она самая несчастная девочка на свете. Из всего услышанного я понимаю, что она может совершать добрые поступки, только если кто-то это видит. Мне становится жаль ее, и я пытаюсь взять ее за руку, но она слишком возбуждена и вырывает руку.

– Может деньги? – кричит она. – У меня совсем ничего не осталось, но клянусь, для тебя я что-нибудь добуду.

– Мне не нужны твои деньги.

– Ах так, тогда я знаю, что тебе нужно!

Она скидывает свой блейзер и отбрасывает в сторону. Сняв галстук, она хватается за блузку. Я пытаюсь остановить ее, но она не слушает меня, тогда я закрываю глаза. Она снова и снова повторяет, что знает, чего я хочу. Она говорит все громче и громче, она неистово предлагает мне секс, не испытывая ни малейшего желания.

– Я не желаю участвовать в твоем унижении, – заявляю я и ухожу.

Я слышу, как она в ярости опрокидывает скамейки. Слышу, как откалываются от них щепки. Она плачет. Это не рыдания, а прерывистое, придушенное всхлипывание. Мы ничем не можем помочь друг другу. Я жду, когда у нее пройдет вспышка ярости, и она успокоится. Когда она выходит из часовни, к моему счастью, она снова одета.

– Ты слишком верующий, – говорит она.

Повязка у нее на руке ослабла, и ей приходится затягивать ее зубами.

– Как хорошо быть верующим и воспитанным, когда я теряю все, что у меня было.

Она уходит, а я снова возвращаюсь в часовню, мой змей превратился в лохмотья, она затоптала его так, что теперь не починить.

– Господь снова и снова разбивает нам сердце, пока оно не откроется Ему, – бормочу я.

Я боюсь, что Пенни права. Возможно, я слишком сильно верую. Будь я чуть другим, она бы меня послушала. Если бы я говорил и думал, как она. Возможно, единственный путь достичь просветления – это полностью от него отказаться.

Авточистилка убирает мусор, а я стараюсь успокоиться и собираюсь с мыслями, пытаясь думать только о хорошем. Моя работа уничтожена, но у Шампань найдутся нужные материалы, чтобы сделать нового змея. Только не сейчас. У меня встреча с Томи во Внутреннем мире меньше чем через час. Я не хочу опаздывать.

– Хаджи?

Кто-то соединяется со мной по системе связи, я узнаю голос Маласи.

– Я слышал, ты теперь все знаешь, – говорит он. – Я хочу сказать, знаешь, кто ты, откуда произошел.

– Откуда произошла моя ДНК, – поправляю я.

– Да, так правильнее, – соглашается он. Некоторое время мы говорим о докторе Хёгуси, которому Маласи обязан своей жизнью. Для него источник моей ДНК – не столько программист, сколько патриарх.

– Я похож на него?

– В некотором роде. Мне было любопытно, восхитят ли тебя те же места и события, которые когда-то нравились ему. Но, как я уже сказал, ты лишь отчасти на него похож.

– Ты разочарован?

– Отчасти.

– Ты хотел бы, чтобы я согласился на операцию? Так ты мог бы вернуть своего отца.

– Я был бы счастлив снова увидеть его, – признается он. – Я по нему скучаю. Но никогда в здравом рассудке я не попросил бы тебя соглашаться на это. В конце концов, я найду другой способ вернуть его. Тебе следует посмотреть, над чем мы сейчас работаем с Пандорой. Это потрясающе.

Я хочу расспросить его об этой работе и в этот момент понимаю, что ключ мне мог прислать Маласи. Но зачем?

Он уже опять говорит о Хёгуси. Я жду, когда он закончит мысль, чтобы задать волнующий меня вопрос, но на линии появляются помехи, связь становится хуже и, наконец, прерывается вовсе. Маласи исчезает, не закончив предложения.

Я зову его, но никакого ответа не получаю.

ПЕННИ

Файл 311: Принцесса и печальная история – открыть.

Я составила список. Я не буду называть этот список списком врагов. Это список людей, которые должны пожалеть о том, что они сделали.

Самое трудное в составлении списков – решить, кто будет его возглавлять. Но это и самая захватывающая часть. Пока я не хочу этим заниматься, я просто вписываю имена по алфавиту: Бриджит, Иззи, Лулу, Оливия, Пандора, Слаун, Хаджи. Итого семеро. Я бы сделала девять, вписала бы сюда и мам, но все-таки мне их жаль, ведь они подарили мне жизнь.

Я думала создать таблицу, где каждому я определила бы один из так называемых смертных грехов, но все они грешат несколькими сразу. Пожалуй, будет нечестно обвинить только Оливию в зависти, поскольку мне завидуют все. Безмерная зависть, безмерная гордыня, всем им трудно поднять задницу, чтобы помочь человеку в беде. А ну их к черту! Если они не считают нужным сражаться за меня, пусть посмотрят, каково это – сражаться против меня.

Новое имя в списке – Хаджи. Получить помощь от Хаджи – все равно, что заставить бурундука считать. Или упросить слепого видеть. Или еще лучше: заставить хромого не хромать – он не сможет. Хаджи отнял у меня время и силы дурацким рассказом о том, как я играю на барабане, хотя все знают, что мои оперы выдержаны в традициях барокко, где почти не используются ударные инструменты. Однако хуже всего то, что этот снисходительный идиот вообразил, что этим он мне поможет.

Нет, он не идиот, он робот. Он просто суфий-бот: дернешь за рычажок – и он начинает болтать, нести полнейшую околесицу с самым напыщенным видом, все эти священные поговорки-предсказания. Да уж, знаем мы таких святош. Все – он в списке!

Возможно, следует пойти дальше и наказать дядю Исаака за то, что выпустил в мир эти атавизмы.

Наверное, это хуже, чем религиозная белиберда, которой он их начинил. Ну зачем создавать тепличную версию Homo sapiens, если можно создавать преемников? Замучила тоска по приматам? Чем плох австралопитек? Они хоть могут забавно рычать, добывать огонь, еще что-нибудь. Давайте посмотрим правде в глаза – мои кузены просто воруют кислород. Они отсталый народ, лишь коптят небо. Если бы вдруг объявился маньяк-убийца, никто бы по ним не скучал.

Вот уж по Гессе я точно не скучаю. Забавно – весь год я носила в себе чувство вины, а сейчас мне кажется, что я оказала миру большую услугу. Еще одно достижение, которого никто не оценит.

Я ведь не просто наслала на нее порчу. Я над ней подшутила. Это была всего лишь шалость. Я вовсе и не думала убивать ее, не замышляла убийство, я потирала руки и хихикала от радости. Она достала меня, поэтому я навела на нее порчу, потом еще и подшутила над ней. А она взяла и умерла. От несчастного случая. Точно, от несчастного случая, который несчастным был только для нее, а не для меня.

Она тоже была маленьким суфием-ботом, ничего не воспринимала всерьез, ей все казалось игрой, будто ничего другого и нет. К тому же она была не разлей вода со Слаун. Я точно знаю, со временем она превратилась бы в Бриджит, если бы я ее не остановила. Однажды она шла на завтрак, а моя младшая сестренка Катрина, у которой дурацкая привычка носиться по дому как сумасшедшая, налетела на нее и случайно выбила у Гессы из рук коробку с лекарствами. Таблетки разлетелись, Катрина, правда, извинилась, а Гесса рассмеялась, словно ее это не задело. Нам всем пришлось ползать по черно-белым плиткам на четвереньках и собирать капсулы. Я одну припрятала, просто так. В конце концов, у нее их было много.

Мысль подшутить над Гессой пришла мне только на следующий день. Я крутила в руках дурацкую белую таблетку, как во Внутреннем мире фокусники крутят в пальцах монетки. Я подумала, что пилюля на вид самая обыкновенная. Ничего особенного. Даже не интересно. Тогда я решила заглянуть в медицинский шкафчик. Я рассмотрела все бутылочки и обнаружила слабительное, которое выглядело точно так же, как ее таблетка. Ну как не воспользоваться таким случаем? Когда все ушли кататься на коньках, я стащила ее коробку с лекарствами и подменила. И еще наслала на нее порчу. Я тогда подумала, интересно, так ли ты будешь радоваться жизни, испробовав слабительного.

Однако я не знала, что ее организм настолько хрупок. С точки зрения иммунологии она была не крепче фарфоровой куклы, которую я разбила. За три дня без лекарства у нее появилась не только диарея, но и рвота, жар и все прочее, и Черная напасть воспользовалась этой крошечной брешью. Мне никогда раньше не доводилось видеть больных людей.

Если честно, это страшно. Этого я не хотела.

Правда, я так же не хотела, чтобы меня поймали, поэтому поменяла таблетки местами до того, как Вашти их проверила. Гесса снова начала принимать правильные лекарства, пытались даже давать ей что-то новое, но исправить что-либо уже было невозможно. У нее появилась невосприимчивость к лекарствам, как бывает при тяжелых формах туберкулеза или ВИЧ. Как только Черная напасть ступает на порог, от нее не избавишься.

Прилетел Исаак, он был полон подозрений, и не без основания, но ничего нельзя было доказать. Гессе становилось все хуже, а когда все кончилось, я носила траурную повязку на рукаве, как и все, чтобы никто ничего не заподозрил. Так все и получилось.

Я так давно ношу это в себе, что сейчас, когда написала эти строки, чувствую облегчение. Ведь я ни с кем не могу обсудить этот случай. Они могут не понять, решат, что я виновата, хотя ведь меня никто не предупреждал, что она так уязвима. Можете называть это как хотите: шутка, несчастный случай, трагедия, – я не возражаю, но это не убийство.

Тогда я не собиралась этого делать, но сейчас я понимаю, что еще ни разу в жизни мне так не хотелось кого-нибудь убить. Можете выбирать наугад любого из списка, и я назову дюжину способов, как с ним покончить. И каждая новая смерть будет все увлекательнее. Но знаете, есть одна грустная вещь.

Вряд ли я смогу это сделать.

Во мне для этого чего-то не хватает. Можете мне поверить, я хочу, этим я бы сделала куда приятнее свое окружение. Но каждый раз, когда я пытаюсь настроить себя на соответствующий лад, у меня в голове начинают крутиться какие-то воспоминания и все мешается. Уж как я ненавижу Бриджит и Слаун, просто терпеть не могу, но я вспоминаю, как мы вместе читали, скакали через веревочку, играли в чепуху. Однажды, когда они пытались меня подставить, вмешалась Оливия, она защитила меня, и я не получила штраф. Даже Хаджи однажды рассмешил меня – тогда я победила Томи в Лувре.

Почему я не могу выкинуть эти мысли из головы?

А, хайку-бот?

Ладно, хайку-бот, ты просто их записал.

Сейчас я отправлюсь во Внутренний мир и подумаю, что плохого я могу сделать для Оливии. Даже если мне недостанет смелости убить ее, я смогу превратить ее жизнь в ад. А может, я найду еще один подарок от загадочного друга. Пока что я получила половинку символа инь-янь, половинку медальона в форме сердечка, половинку розы на длинном стебле и половинку игральной карты. Все, что мне теперь нужно, – это вторая половинка плана, как вернуть свою прежнюю жизнь, и я в доле. Пожелайте мне удачи.

Закрыть.

Файл 311: Принцесса и печальная история – заблокировано.

ХАДЖИ

Ожидая встречи с Томи, я получаю сияющий золотом и серебром спрайт от Рашида, это одновременно и вызов, и визитная карточка. Ответив на него, я оказываюсь в домене, который Рашид сделал своим домом. Он лежит на скамье в Сказочной Стране Анкол, в парке отдыха с научно-технической тематикой, для Джакарты он то же, что Эпкот для Флориды. Меня окружают призраки – генерированные компьютером отдыхающие, которые кидаются от одной достопримечательности к другой, гул их голосов иногда перекрывает шорох колес «баджай», трехколесной повозки с моторчиком. Рашид предлагает мне присесть, угощает меня кокосовыми лепешками, чапати из тунца и гаджа. Я выбираю гаджа, потому что ее делают из шоколада, а формой она напоминает ухо слона.

– Она бывала здесь, – говорит он, щурясь от солнца.

Я прикрываю глаза ладонью и осматриваюсь. Я вижу лагуну, сувенирные ларьки, танцевальные клубы. Вдали волны с белыми гребешками рушатся на медового цвета песок. Перед смертью Гесса рассказывала мне, что кто-то из девочек обучал ее серфингу. Возможно, это было как раз здесь.

Рашид кашляет и роняет на дорожку кусочек лепешки. Он хмурится и вытирает рот тыльной стороной ладони.

– С тобой все в порядке?

– Я превосходно себя чувствую, лучше некуда, брат, – говорит он.

Однако его улыбка больше похожа на гримасу. Он протягивает мне пачку пронумерованных открыток. На них – все места, где бывала Гесса. Я быстро просматриваю картинки – красивые, экзотические места, задерживаюсь на тех из них, которые должны были ей особенно понравиться.

– Ты что-нибудь выяснил? – спрашивает он.

– Ничего.

– Ты выглядишь как-то странно, тебя что-то беспокоит?

Я смотрю ему в глаза. Мне так хочется рассказать ему, откуда взялась его ДНК, но сделать это – проявить неуважение к отцу. Я не люблю секретов, но не хочу оскорблять отца.

– Почему ты так странно на меня смотришь? – спрашивает Рашид.

Я пытаюсь дотронуться до его лба. Он отбрасывает мою руку.

– Да, я болен, – признается он.

– Как болен?

– Просто болен. Не говори никому. Иначе они выгонят меня из Внутреннего мира, а я собираюсь провести здесь весь день.

– Почему ты не хочешь отложить это до того времени, когда поправишься?

– Почему бы тебе не заняться своими делами? – огрызается он, снова заходится кашлем и исчезает во вспышке света – он переносится в другой домен.

Я ищу Пандору, но ее нет в сети. Я отправляю для нее сообщение, где пишу, что ей, возможно, следует взглянуть на Рашида. Я не упоминаю про его болезнь.

Перемещаться при помощи открыток очень просто. Я беру верхнюю, прикасаюсь к коду вызова, активирую его кончиками моих виртуальных пальцев. Появляется изумрудно-зеленое окно меню. Легкий толчок, и я оказываюсь в домене. Раздается щелчок кассового аппарата, с моего банковского счета переведены деньги.

Я посетил дюжину доменов в поисках какой-нибудь закономерности, ключа к тому, как умерла моя сестра. Но ничего не обнаруживаю.

Не исключено, что я никогда не узнаю правды. Не на каждый вопрос есть ответ. Могу ли я жить с этим? Могу ли просто смириться?

Когда сердце плачет по утерянному, душа радуется тому, что найдено. И тогда я принимаю решение, что буду чтить память Гессы всей своей жизнью. Начну с подарка для Томи, решаю я. Нужно подарить ей что-нибудь необычное, чтобы она улыбнулась. Мягкая игрушка? Медвежонок панда или кролик в костюме самурая. Когда я открываю свой банковский счет, чтобы посмотреть, сколько я могу потратить, по всему дисплею идет длинный ряд девяток.

Это от Пандоры. Слева от ее имени под заголовком «услуги» написано «свобода». Почему она предоставляет мне полную свободу, я не знаю. Моих денег теперь хватит, чтобы завалить игрушками весь домен. Возможно, это ошибка, но если это доставит радость Томи, я воспользуюсь этой ошибкой с удовольствием.

К сожалению, широта моих возможностей несколько охлаждает мой покупательский пыл. При тех деньгах, которыми я располагаю, выбор слишком велик. Похоже, я могу отправиться, куда захочу, делать все, что угодно, но категорически не знаю, с чего начать.

Томи спасает меня от мыслительной перегрузки. Выясняется, что у нее тоже есть для меня подарок.

– Посмотри, – говорит она и указывает на башенное окно.

Она существенно изменила свой домен. Я вижу замки и армии, храмы и церкви, магазины и жилые дома, все вокруг сияет жизнью и цветами, роскошью и великолепием, достойными императора. На улицах и на полях множество людей, а в небе кружатся воздушные змеи.

– Тебе нравится? – спрашивает она.

– Как ты это сделала?

– Я теперь богата, могу строить, что хочу.

Я изумленно свищу. Она превзошла саму себя.

– Хочешь, запустим змея вместе?

Я потерял дар речи. Она спрашивает меня снова, но я захвачен зрелищем. В небе я улавливаю рисунок, есть что-то знакомое в том, как движутся змеи. Они постепенно принимают образ, который уже есть у меня в голове. Во мне зреет непоколебимая уверенность, дежа-вю, переполняющее меня истинным блаженством. Я вижу рисунок, который я набросал на полу ванной комнаты в Саккаре, я вижу именно его. Словно я одновременно нахожусь и в прошлом, и в настоящем. В тот момент я прекратил свое существование, мое физическое тело растворилось в воздухе, а душа понеслась вверх, к змеям, к точке в узоре, а этот узор – сам Бог.

Мимо меня проносятся миры, время и пространство, изумление и любовь.

Мне уже приходилось переживать моменты высшего осознания, ощущения единства со всей вселенной, но никогда так остро, как в этот раз. Сейчас все вокруг становится мелким. Я начинаю громко смеяться, все мои печали улетучиваются.

Когда миг счастья проходит и я снова поворачиваюсь к Томи, по выражению ее прекрасного, идеально симметричного лица я вижу, что, несмотря на ее замечательную скорость реакции, она не заметила, что со мной что-то происходило. Она не видела, что я летал вместе со змеями. Но это совсем не важно. У меня было религиозное прозрение или я просто сошел с ума, возможно, то и другое вместе. Что бы это ни было, я еще никогда не чувствовал столько жизни внутри себя. Я понимаю: что бы со мной ни случилось в дальнейшем, ничто не сможет отобрать у меня этот чистейший экстаз, который расцвел у меня в душе.

ПЕННИ

Файл 312: Принцесса и нежданное богатство – открыть.

Что-то здесь не так. У меня теперь все деньги мира, я могу купить все, что угодно. Да, на самом деле. Мой банковский счет уверяет, что у меня девять триллионов девятьсот девяносто девять миллиардов девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять крупных. И девяносто девять маленьких. Я должна бы радоваться, но почему-то не радуюсь. И я знаю, в чем дело.

Случилось что-то очень серьезное.

Закрыть.

Файл 312: Принцесса и нежданное богатство – заблокировано.

ПАНДОРА

Мы провели диагностику.

Во-первых, Мутазз. Я молила Бога, чтобы это оказалось каким-нибудь острым кишечным заболеванием, но Исаак подозревает Черную напасть. Мы изолировали их обоих в задней части коптера. Мутазза по-прежнему жутко рвет. Я просто в ужасе. Я могу только догадываться, что сейчас чувствует Исаак. Неужели нам снова предстоит пройти через все это? О Господи, даже думать об этом не хочется.

Во-вторых, у нас оказалась не одна обезьянка, поскольку это беременная самка. Целая колония карликовых обезьян пережила Черную напасть естественным образом; значит, возможно, это сможем и мы, если только выясним, что именно защитило их – притом что все остальные приматы полностью исчезли с лица земли. Потенциальные возможности исследования этого явления переполняют меня радостью, но радость эту омрачает болезнь Мутазза.

В-третьих, исчез Маласи. Я пыталась достать его, но его нигде нет. И поверить в это трудно, потому что когда он мне нужен, он всегда был тут как тут, словно трое из ларца. Я запускаю систему дальней диагностики, но узнаю только, что он тоже проводит диагностику. Это никак не объясняет, почему от него нет ответа. Возможно, его проглотили глюки, тогда мне придется восстанавливать его по сохраненке.

Я собираюсь все рассказать Вашти, но она звонит сама и обрушивается на меня с ругательствами, не дожидаясь ответа. В отчаянии я ору в трубку: «Питбуль!» Обычно Вашти не идет дальше «ротвейлера» и «добермана», так что довольно редкая порода «питбуль» – собаки достойные.

В потоке ругани мне удается услышать только «охламоны» и «серьезная брешь в системе безопасности».

– Давай помедленнее, – прошу я.

– Твой приятель поимел меня! – вопит она. У меня перед глазами сама собой возникает эта картина, но усилием воли я выкидываю ее из головы.

– Что у вас происходит?

– Хэллоуин своими грязными ножищами растоптал всю систему безопасности. Все системы скомпрометированы. Теперь все файлы абсолютно доступны.

– А откуда ты знаешь, что это Хэл?

– А кто еще это может быть? У тебя есть другие предположения? У кого может быть столько злобы и столько знаний в этой области? Даже если система выдает другой адрес, все равно можешь не сомневаться, что атакованы мы из Америки. Ведь он обещал, этот сукин сын давал слово, что не будет вмешиваться! Но именно это он сейчас и делает!

– Ну что ж, – говорю я, заставляя себя сохранять спокойствие, – сначала самое важное – выведи детей из ГВР.

– Ты что, дура? Шампань все сделала, но ущерб уже нанесен. Сделанный звонок не отыграешь обратно.

– Ладно, они узнали несколько новых бранных слов и увидели насилие и порно, что еще можно там найти?

Я хочу сказать ей, что у нас одна хорошая новость (мы поймали обезьянку) и одна плохая (заболел Мутазз), но она еще не успокоилась.

– Пандора, – шипит она, – все личное теперь вывешено в ВР. Мои записи, лабораторные отчеты, личные контакты. Абсолютно все находится сейчас в общем доступе. Он их нашел, назначил цену и шантажирует.

– Да, это серьезная проблема, – признаю я.

Вполне может быть, что это Хэл, я так и представляю, как он заходится смехом. Она, конечно, права: атака выполнена профессионально. А он, пожалуй, единственный человек, обладающий нужными навыками, чтобы все это совершить. Коды и шифры, программирование против раскодирования и перепрограммирования – я потратила многие месяцы и даже годы, чтобы создать эту стену, которую он разрушил одним ударом. Интересно, сколько времени он готовился? Мне следует оскорбиться или восхититься?

– Некоторые девочки будут расстроены, – предупреждаю я Вашти.

У нее начинает дергаться глаз. Она задыхается от бессильной злобы.

– Он должен за это ответить, – говорит она. – Вся вина на нем.

ПЕННИ

Файл 313: Принцесса и цена – открыть.

Чего же я заслуживаю?

Откровенный вопрос, верно? Так чего же я заслуживаю? И заслуживаю ли чего-нибудь?

Во всяком случае, не вашего уважения. Вы мне не доверяете, а с чего бы вам доверять? Зачем доверять самому низкому из низших? Лучше уж лишить меня всякой личной жизни, как вы и делаете, потому что вы читали мой журнал.

Теперь я знаю, вы делали это годами.

И вы читаете его сейчас.

Но ведь это пространство личное. Личное и персональное. Самые сокровенные мысли Пенни. Мне говорили, что я могу писать что угодно и написанное останется в тайне, а я вам верила. Как это глупо, ведь вы-то в это не верили, вы взламывали мои коды и читали, словно я недостойна уважения. Словно я – пустое место.

Я пустое место для вас? Вы видите во мне пустое место?

А сами-то вы кто? Теперь вам стоит об этом подумать, теперь, когда мы поменялись местами. Я прочла ваши записи. Я знаю, что вы сделали, о чем вы думаете, знаю, как вы меня постоянно обманывали. И как чувствуешь себя, если кто-то узнал все ваши лживые тайны?

Вы когда-нибудь думали, как я себя чувствую? Получается, что каждый раз, когда вы говорили, что я умна, что прекрасно учусь, усердно тружусь, у меня за спиной вы говорили, что я «не оправдываю надежд», что «я занимаюсь хуже своих возможностей»? Что я проявляю «признаки незрелости»? Что мои оперы «отвратительны и банальны»? И спасибо тебе, Шампань, за лишние деньги. Ты позволила мне считать себя богатой, в то время как на самом деле я успевала ненамного лучше Катрины, которой всего девять лет!

Вы убеждали меня, что я – альфа, хотя на самом деле в ваших глазах я – омега. Я беспокоила вас больше всех. Именно меня вам было жаль. Бедняжка Пенни!

И это правда? Может, мне следует лечь и умереть? Вы хоть представляете, как безобразно вы предали меня? Вы, две мерзкие чертовы суки!

Вашти, давай поговорим о моей «психической нестабильности». Я самовлюбленная, так ведь? Я склонна к «магическому мышлению» и к «самовнушаемому чувству превосходства»? Я – «растущая проблема»? Ты и половины не знаешь.

Ты написала, что сомневаешься, есть ли у меня вообще «хоть какие-то чувства». Просто великолепно! Ну конечно, я ведь просто каменная глыба. Я ничего не чувствую, значит, ты можешь делать со мной что угодно, разницы никакой. Это и есть образец твоего глубокого анализа? И ты в это веришь? Тогда почему же мне так больно? Тебе никогда не приходило в голову, что в глубине души я могу чувствовать куда острее, чем ты, тупой кусок дерьма?

Я невероятно самоуверенна, да? Настолько самоуверенна, что еще час назад воображала, что мне нечего терять. Теперь-то я знаю, что очень сильно ошибалась: у меня ничего никогда и не было. Все потеряно, совсем все. Ты можешь это объяснить? Можешь объяснить, зачем ты это со мной сделала? Возможно, я и не человек, но я-то всегда считала, что ты относишься ко мне с уважением.

Как ты могла?

Я всегда тебя поддерживала. Я любила тебя. Прошлой весной, когда ты решила ужесточить правила, Бриджит и Слаун для смеха называли вас не ВШ, а «Виши», но я сказала, что им лучше этого не делать, а то я все расскажу мамам. Но они абсолютно правы, ты и есть Виши – вы обе настоящие нацистки, Вашти за главного, а Шампань «только выполняет приказы».

«Мы находимся в состоянии войны с Черной напастью», поэтому тебе нужны были послушные солдаты.

Ты заставила Пандору разместить во Внутреннем мире различные послания, действующие на подсознание.

Ты заставляла нас принимать лекарства, меняющие настроение, заверяя, что это иммуногены.

Ты давала нам пилюли, подавляющие половое влечение, а потом говорила, что у нас деформированная психика. И никаких отвлечений от занятий. Пусть даже я не смогу рожать детей, разве у меня нет права почувствовать себя женщиной? Неужели чума стоит того, чтобы лишать меня и этого?

Я не лабораторная крыса. Будь ты проклята за свою наглость!

Вашти!

Ты больше не можешь лгать.

Ты не можешь больше управлять мной с помощью лекарств.

Ты не можешь управлять мной с помощью денег.

Ты не можешь управлять мной через любовь.

Ты не можешь больше переделывать меня.

Ты не можешь убить мою свободную волю.

Ты никогда по-настоящему мной не интересовалась.

Ты лишь делала вид.

Шампань!

Раньше я так уютно чувствовала себя в твоих объятиях.

Я чувствовала себя любимой.

Я так ценила то время, когда мы могли вместе с тобой рисовать.

Я любила пускать с тобой мыльные пузыри.

Заплетать твои косы.

Я называла тебя мамой.

А ты все знала.

Ты ничего не предпринимала.

Ты не предотвратила все это.

Так послушайте внимательно, мерзкие задницы. У меня есть кое-что, чего нет у вас. Оно яростно бьется в моей в груди. Если бы вы это увидели, вы бы засохли от зависти. Вы ничего не знаете о любви, а ваша ненависть вернется к вам и отомстит. И это справедливо. А если все, сказанное мной, вам по барабану, знайте, следующее заклятие, которое я наложу, заставит вас кричать.

Все, что вы со мной сделали, имеет свою цену, и вы ее заплатите.

ПАНДОРА

Я нахожусь в пятистах милях от островов Зеленого Мыса, когда Маласи воскресает из мертвых. Без всякого предупреждения его голограмма беззвучно возникает в воздухе, я подпрыгиваю от неожиданности и ударяюсь коленями о консоль. По дикому взгляду его серых глаз понятно, что он потрясен до глубины души, он на взводе, я вижу флажок готовности к сражению и флажок готовности убегать.

– Смени флажки, – говорю я ему.

Он легко может переходить от возбуждения к полному покою, но он не хочет, поскольку это не в его характере. Маласи яростно трясет головой, тяжело вздыхает, поправляет рукой волосы и смотрит на меня.

– Кто-то отключил меня.

– Ты знаешь, кто?

– Панди. это была очень хитрая ловушка. Очень напоминает те, что выставлял против меня Меркуцио. Почерк другой, но уровень сложности один.

– Это Хэллоуин?

– Сигнал идет из Мичигана. Так что, если это не Фантазия, а я не думаю, что это она, что остается?

Я тоже не думаю, что это Фантазия, в голове у меня складывается вся картинка. Хэллоуин хочет оскорбить Вашти, но в присутствии Маласи это невозможно, поэтому сначала Хэллоуин убирает его, будто ранит охранника, чтобы попасть в банк. Я делюсь своими мыслями с Маласи, он со мной соглашается.

– Он отключил Пейса за три секунды, словно перерезал провода сигнализации. Подобные действия я считаю оскорбительными.

– Значит, он сумел обидеть нас обоих. Как считаешь, он пытался тебя уничтожить или просто хотел убрать с дороги на время?

– Я бы не стал гадать. И то и другое отвратительно.

– Да, отвратительно, – соглашаюсь я. – Особенно если принять во внимание, что у вас с ним были неплохие отношения.

– Даже очень хорошие, лучше, чем ты думаешь, – говорит он.

– Что ты имеешь в виду?

На его лице появляется виноватое выражение, и он говорит, что это хорошо, что я сижу.

– У меня давняя договоренность с Хэллоуином. Я работаю на него. Но теперь я с ним порываю: он только что уничтожил во мне последнюю к нему привязанность.

– Ты работаешь на меня, – возражаю я.

– Нет, я работаю с тобой. Но работаю на него.

– Значит, ты меня обманывал?

– Да, – скорбно признается он. – Помнишь, семнадцать лет тому назад? Когда ты только начала за ним следить?

Конечно помню. В тот первый год свободы Хэллоуин пытался убить себя. Не сам, но результат был бы тот же. Он отправился в Пенсильванию, чтобы восстановить смертельную игрушку, сложное роликовое устройство под названием «Критический момент». Маласи тогда передал мне фотографии, сделанные со спутника, мне нужно было остановить Хэла.

– Он догадался, что ты делаешь, и решил убрать тебя с дороги, – говорит Маласи. – Спутники не полностью под моим контролем, во всяком случае, последние семнадцать лет я совсем не могу фотографировать Соединенные Штаты.

– А те фотографии, что ты мне присылал? Они поддельные?

– Абсолютно все, – признается он. – Меня заставляет это делать Хэллоуин. Я в долгу перед ним за то, что он спасал меня от милых проделок Меркуцио, и еще за то, что он меня не стер, когда имел такую возможность. Такое у нас было соглашение.

Мое холодное молчание заставляет его просить прощения.

– Ты вовсе не принуждала меня просить прощения, я сам так решил.

– Просто тебе хотелось убрать флажок сожаления.

– Я все еще полон сожаления. Хотя в то время подобное решение было оправдано.

– Ты все еще с ним разговариваешь? – спрашиваю я.

– Нет, мы не разговаривали с ним уже несколько лет. Если честно, я понятия не имею, что с ним происходило все это время, и я не знаю, почему он это делает. Возможно, на него просто нашло затмение. Когда человек живет совсем один, происходят неожиданные вещи.

– Значит так, ты предавал меня, чтобы он мог сохранять свою независимость, – бросаю я. – И какими бы соображениями ты ни руководствовался при этом, вред, тобой нанесенный, очень велик.

– Я готов на все, чтобы загладить вину, – обещает он. – Что мне следует делать?

– Бери на себя управление коптером, – говорю я, не скрывая раздражения, вскакиваю с кресла и несусь в задний салон.

У меня в голове полный сумбур, но одно я знаю наверняка. Не важно, чего хочет Хэллоуин, я все равно нанесу ему визит. Он должен держать ответ перед Вашти, он должен ответить перед Маласи, но самое главное – он должен все объяснить мне.

Я иду к девочкам, которые возбужденно обсуждают имя для нашей милой маленькой беременной обезьянки, но их оживленная дискуссия прерывается, как только появляюсь я.

– С Мутаззом все в порядке? – спрашивают они.

Я не знаю, поэтому говорю, что как раз туда направляюсь. Я иду в изолятор.

Мой шестнадцатилетний племянник лежит на одеялах, весь в поту, глаза закрыты, а рот открыт.

– У него бред, – сообщает мне Исаак, от горя его лицо испещрили морщинки. – Он то приходит в себя, то снова впадает в беспамятство. Лучше бы он уснул.

Мутазз что-то неразборчиво бормочет на незнакомом мне языке. Я опускаюсь на колени, он слегка приоткрывает невидящие глаза. Я беру Исаака за руку.

– Это действительно то, что ты думаешь? – спрашиваю я.

– Хуже, – говорит он.

– Что может быть хуже Черной напасти?

– Как лечить Черную напасть, я знаю, – отвечает он. – А как лечить это – нет. Мне не приходилось с таким сталкиваться.

– Что-нибудь должно помочь, – заверяю я, хотя в глубине души вовсе в это не верю. Во мне говорит не разум, а надежда.

Мутазз повторяет те же слова снова, его мускулатура напрягается, пальцы вцепляются в одеяло.

– Это арабский?

– Арамейский, – отвечает Исаак. – Я учил его арамейскому.

– И что он говорит?

Исаак не смотрит мне в глаза. Он смотрит на сына и качает головой, словно этим может спасти его. По щеке скатывается одинокая слезинка и падает на одеяло.

– Это Конец Света, – наконец говорит он.

ХЭЛЛОУИН

Я всегда подозревал, что однажды это закончится.

Можно спрятаться в норе на годы, но невозможно вечно не подпускать к себе мир. Вечность – слишком большой срок.

Прощай, американское одиночество. Здравствуй, Пандора.

ПАНДОРА

Он знает, что я к нему лечу. Он набрался наглости и позвонил мне, когда обнаружил меня над Восточным побережьем. Ага, теперь ты хочешь поговорить? Ничего, подождешь, пока я не приземлюсь.

Снаружи льет ливень, а значит, приземлиться сложнее, чем обычно.

– Дождь открывает перочинные ножики, – мог бы сказать мой дед.

Я все ближе к Хэллоуину, у меня в животе словно поселились его любимые бабочки-монархи, пожиратели яда. Я заливаю их потрясающим шардоне из Мюнхена, которое получила в качестве награды за поимку обезьяны. Не следовало бы летать в нетрезвом состоянии, но ничего страшного не случится: всякий раз, как я сбиваюсь с курса, Маласи его исправляет, он ведет корабль невидимой рукой.

– Да брось ты переживать, – советует мне Маласи, когда я снова наливаю себе вина. – Ты что, хочешь заспиртовать себя?

– Это ты мне, Маласи?

– А что, ты все еще со мной не разговариваешь?

Я отвечаю ему тем, что не отвечаю вовсе. Действительно, как прекрасно, что у меня есть он и Хэллоуин, на них я могу срывать зло. Это неплохая возможность отвлечься от переживаний за детей Исаака.

Я уже пролетела бухту, подо мной тянется десятое шоссе, я лечу вдоль него на запад, в сторону единственного лучика закатного солнца, который не закрыли грозовые тучи. Мне непросто снова оказаться здесь. Не так, конечно, как вернуться в Сан-Паулу, но все равно для меня это город-призрак, пародия на процветающее (к тому же нереальное) общество, где я ходила в школу. Я легко могу путешествовать почти по всему свету, взирать на разрушение и заброшенность без особого огорчения, но когда я вижу те места, что дороги мне с детства, мне становится плохо, тревожно, меня начинает тошнить. От дурноты алкоголь не помогает, зато снимает тревогу.

Дебрингем расположен в самом центре национального заповедника Манести. Город окружен пятьюстами тысячами акров нетронутой природы, но сейчас я вижу, что часть ее испорчена – повсюду обгоревшие и срубленные деревья. Значит, здесь был пожар. Восемнадцать лет тому назад этого здесь не было.

Пока я с грустью вспоминаю наши походы на природу, состязания в том, кто соберет больше сосновых шишек, попытки забраться на пятидесятифутовую пихту, я замечаю, что и часть города сгорела тоже. Среди утраченных зданий кафе «У Твена», куда мы заваливались всей гурьбой после уроков. В этом кафе Хэл раскрыл мне свое сердце, тогда нам было по шестнадцать. Мы держались за руки через стол и слушали музыку, которую могут воспринимать только разочарованные влюбленные. Мы долго говорили о Симоне. Потом пошли играть в кегли, а еще позже вломились в пустой дом, чтобы провести там ночь. Так что «У Твена» связано с нежными воспоминаниями, и мне грустно видеть, что оно сожжено до основания. Я напоминаю себе, что это вовсе не то место, а всего лишь прототип кафе, знакомого нам по ГВР. Удивительно, как иллюзия может стать ближе, чем сама реальность.

Я пытаюсь убедить себя, что нужно сказать ему про ту ночь, что мы провели вместе. Я всегда считала, что если он сможет это вспомнить, в наших отношениях многое изменится. С другой стороны, вполне вероятно, что он помнит эту ночь. В таком случае это значит, что для него это не имеет никакого значения. Из-за этого я столько лет молчу: я боюсь узнать правду.

Я начинаю снижение над парками отдыха и парками технических достижений, из которых и состоит штат Мичиган. Я собираюсь приземлиться на травянистом поле, вокруг которого расположены улицы с религиозными названиями – Радость, Чудо, Сотворение. Я смотрю в сторону улицы Величия и улицы Формана. Программисты переделали эту часть города. Они создали там школу, в которой мы должны были учиться, но здесь реальный мир, и на месте школы располагается штаб «Гедехтниса».

Это огромное здание, значительно больше нашей школы. Оно по-прежнему выглядит здесь неуместным. Мой несчастный мозг пытается отыскать alma mater, великолепный зеленый школьный кампус, или хотя бы что-то, что напоминало бы «современное учебное заведение», которое я помню. Вместо этого я вижу одно уродство, и это ужасно, от лабораторий «Гедехтниса» меня бросает в дрожь. Если бы я могла не работать в них, я была бы рада. Это же здание мне особенно неприятно.

Что делает его для Хэла идеальным убежищем.

Я приземляю коптер и выхожу под дождь. Интересно, как Хэллоуин теперь выглядит? Я уже очень давно не видела его. Возможно, с ним что-нибудь произошло. Вдруг у него жуткие шрамы, и поэтому он не хочет меня видеть. Возможно, ожоги. Такие предположения пугают меня, но они хоть что-то объясняют. Возможно, он пострадал в лесном пожаре и теперь весь в волдырях и облезает. Я быстренько прокручиваю в голове все, что знаю о лечении ожогов, но я так много забыла. На сегодняшний день все мои медицинские познания хранятся в головах у Вашти и Исаака. Когда мне нужно, я обращаюсь к ним, зато они обращаются ко мне по вопросам техники и цифровых устройств.

Естественно, оказывается, что никаких ожогов нет в помине. Он твердой поступью выходит из здания, красивый, как всегда, стройный и подтянутый, гладко выбритый, волосы, как всегда, ярко-оранжевые, а глаза угольно-черные. Единственная разница – теперь он мужчина, хоть и сохранил мальчишескую задиристость, за которую я его полюбила. Казалось бы, прошло так много времени, от той любви ничего не осталось, но колени у меня подкашиваются и сердце рвется из груди.

Он прекрасен, если бы не его потерянность! Увы! – как говорит моя мама, если я начинаю тосковать по нему, «у всякой красоты есть свой изъян».

– Не помню, чтобы я тебя приглашал, – мрачно бросает он.

– Ты многого не помнишь.

– Ага, совершенно верно. А теперь, пока я не начал терять терпение, попробуй меня убедить, что у тебя есть достаточно веская причина, чтобы врываться в мой замок.

– Ты выйдешь из себя? Не смеши.

– Ответь на вопрос.

– Ты и сам это знаешь. Нечего прикидываться.

Время словно остановилось. Мы промокли насквозь, гром грохочет без умолку. Хэл разворачивается, его черный плащ рвет ветер, он хватается за ручку стальной двери и распахивает ее для меня.

– Ладно, – говорит он. – Наверное, у тебя серьезная причина.

ХЭЛЛОУИН

Я просто помешан на мифологии. У меня всегда было полно иллюстрированных книг с мифами и легендами всего мира. В одной из них я нашел потрясающую картинку с изображением суккуба – демона в образе женщины. Суккуб приходит к мужчине во сне и, совокупляясь с ним, крадет у него бессмертную душу. Чудненькое, невинное объяснение, почему во сне изливается семя. На картинке демонесса была изображена как высокая, загорелая, сексуальная женщина с зелеными глазами и с иссиня-черными, длинными вьющимися волосами. Именно так выглядела Пандора, когда я увидел ее под дождем, ей не хватало только рожек, хвоста и крыльев, как у летучей мыши. Правда, она была одета.

Мы вошли в дом, я помог ей снять пальто и еще раз внимательно рассмотрел. В школе она была девчонкой-сорванцом. Когда мы, наконец, попали на свободу, она уже перестала быть подростком, однако никогда не выглядела так привлекательно, как сейчас. Конечно, это мнение нельзя считать непредвзятым, это мнение мужчины, который не видел живой женщины уже два десятка лет. Отсутствие общения может размягчить сердце, но не может заставить меня полюбить человека, которому я не доверяю.

– Ну и разуделал же ты свое жилище, – сказала она, приподнимая брови.

– Нет смысла утруждаться, – ответил я.

Я повел ее через запущенное помещение, которое было бы прибрано, если бы я сам пригласил ее. Вестибюль выглядит так, словно в здание попала бомба. И он мне нравится в таком виде. Обломки напоминают мне о том, что здесь произошло, о том, как я убил своего друга Меркуцио и как он чуть не убил меня. Такие вещи не забываются, их не отгонишь, как назойливую муху.

В лифте мы не смотрели друг на друга. Когда дверь открылась, я жестом предложил ей выйти первой, она так и сделала, избегая смотреть на меня.

Увидев тигра, она замерла.

Я держал его в одном из конференц-залов. В этом помещении армированные стекла, к тому же оно достаточно большое и тигру хватало места. Он поднял голову и посмотрел на нас хищным взглядом, потом отвернулся и снова стал зализывать раненую лапу. Его не останавливает даже горький яблочный сок, которым я смочил повязку.

Пандора посмотрела на меня с тревогой.

– Мне удалось поймать тигра за коготок, – объяснил я ей. – Но теперь он начал рычать, я решил его выпустить. Завтра сниму швы и отправлю его снова в леса.

– Ты подстрелил его?

– Он принял меня за свой обед. Но он слишком красив, чтобы его убивать.

– И сейчас это твой питомец? У тебя домашний тигр?

– Ну и что? А у тебя ручная обезьянка, насколько мне известно.

– И откуда тебе все известно? – спросила она, и в ее голосе я услышал гнев. – Ты за мной шпионишь?

– Сейчас уже нет.

– Тебе рассказывал Маласи?

– Да, много лет, – признался я. – Ты за этим приехала? Хотела узнать, чем я занимаюсь, и не смогла придумать другого способа?

Тут она по-настоящему разозлилась. Она обвиняла меня в том, что я заставил ее маленького друга давать ей ложную информацию, обозвала меня «эмоциональным шантажистом», чем очень меня удивила. Я так и не понял, кого я шантажировал, ее или Маласи.

– Он уже расплатился с тобой за все, – продолжила она. – Игра закончена.

– Мне от тебя ничего не было нужно, только невмешательство в мою жизнь, – отрезал я, – но ты не можешь оставить меня в покое.

– Ах да, твоя драгоценная личная жизнь! Да меня здесь не было целых восемнадцать лет!

– Да, тебя здесь не было, но с первого же года ты делала снимки со спутников. Ты думала, что я не узнаю об этом?

Она покраснела – от стыда, но не от раскаяния. Она была готова ударить меня.

– Я думала, что ты хотел умереть, Хэл.

– И какое тебе до этого дело?

Она с возмущением посмотрела на меня, я отвернулся.

– Послушай, – сказал я, – мы с тобой друзья, и во многом мы таковыми и останемся, но для меня будет лучше, если я не стану о тебе беспокоиться, а тебе будет лучше не беспокоиться обо мне. Вот и все, что я могу сказать по этому поводу.

Она усмехнулась.

– Каждый раз, когда я смотрю на тебя, ты отворачиваешься. Ты знаешь об этом?

– Я свершил свое благое деяние. Две пули в Мерка. Теперь я на пенсии, все остальное я предоставляю вам, – сказал я, глядя ей в глаза и натянуто улыбаясь.

– Да, ты всегда так говоришь. Но ты вмешиваешься в нашу жизнь, и нас это не устраивает.

– Когда это я вмешивался в вашу жизнь? Назови хоть один случай.

– Вчера. Ты взломал систему.

Она была уверена, что я отключил Маласи и разрушил систему безопасности ГВР. И я все понял. Все встало на свои места. Она могла приехать только по двум причинам, и если дело не в романтических переживаниях, значит, дело в другом. Я всегда этого опасался и надеялся на это одновременно.

– Ладно, угомонись, – велел я ей и, убрав с дивана какие-то вещи, предложил присесть. – Расскажи, что я сделал, по-твоему.

– Ты хочешь сказать, что это не ты?

– Просто расскажи, что произошло. История про то, как из Маласи пытались сделать жареный бекон, меня не разволновала: мастерство, с которым это было сделано, производит впечатление, но Мал – слишком ценная программа, чтобы кто-то мог захотеть его смерти, а мне он дорог не меньше моего мичиганского тигра. Зато та часть рассказа, в которой Вашти и Шампань, наконец, открылись в истинном свете как две негодяйки, мне очень понравилась.

– Как приятно это слышать, – ухмыльнулся я, но она отмахнулась от меня обеими руками.

– Это не игрушки!

– Скажи честно, разве эта парочка не заслужила того, что получила?

– Может быть, это верно, но как же их дети? Ты даже не представляешь, что там сейчас происходит. Девочки испуганы, раздражены и растеряны. Они неуправляемы сейчас.

– И у них есть на то причины, – заметил я.

– Может, и так, но ты настроил их против матерей, и в том не было бы ничего страшного, будь они взрослыми, но они еще дети, им нужны родители. Нравится нам или нет, но Ваш и Шам – их единственные родители.

«Да, она права», – подумал я.

– Ну, скажи, что тебе наплевать на них, – выговаривает она. – Тебе безразлично, что с ними будет, что и я тебе безразлична, а будущее тебя и вовсе не интересует. Ты видишь не дальше своего носа. Ты занят лишь собой, своим диким королевством и своими переживаниями.

– Похоже на правду, – согласился я.

– Зачем ты это сделал, Хэл? Что ты хотел этим доказать?

– Последи за Большим Виспером, – подмигнул я ей.

– Большим Виспером?

Я показал на тигра, встал и направился к выходу.

– Куда ты?

– Поискать ответ, – ответил я.

ДЕУС

Ты вырезаешь из дерева нечто, что лишь отдаленно напоминает лебедя, когда он стучится в дверь – ему нужно с тобой поговорить. Ты открываешь, и он что-то такое говорит о честности. Ты делал это или нет? Да или нет? Ты поднимаешь руки: «Это не повторится, господин полицейский», – но ему не смешно.

Ты с радостью сообщаешь ему, кто, что, где и почему, но не говоришь, как, потому что четыре из пяти – это уже перебор. Пусть сам догадается, как. Его больше всего интересует «почему», и это прекрасно, потому что здесь правда на твоей стороне.

Он выслушивает тебя с сочувствием, но с тобой он не согласен.

– Не надо было этого делать, – говорит он. – Посылать подарки – это одно, но перевернуть вверх тормашками всю их жизнь – совсем другое.

– Им это было нужно.

– И?

– И нужно было не только им, – признаешь ты.

– Верно.

– Ты разочарован?

– Я не могу винить тебя за то, что ты хотел помочь, – говорит он, поворачивая твою кепку так, чтобы номер был впереди, – и, по правде говоря, я даже горжусь тобой, ты поставил на место этих мошенниц. Но ты не подумал о последствиях.

– Это не так.

– Ты уделил много внимания нападению и мало обороне.

– Это что, урок игры в шахматы?

– Ты тщательно продумал атаку, но не позаботился о том, как замести следы, – говорит он. – Теперь ты не сможешь скрываться и дальше.

– Этого я и хотел, – произносишь ты.

– Это правда?

Ты энергично киваешь.

– Значит, ты этого хотел. И ты готов?

И снова ты киваешь, ты улыбаешься, и он улыбается тебе в ответ. Он тебя обнимает. Он так давно ждал этого дня, впрочем, столько же, как и ты.

Ты говоришь, что был вынужден нанести удар. Ты должен был показать детям, что ты на их стороне, а теперь, когда все позади, им больше нечего бояться. Ты им понравишься, и тебя примут как друга. Ведь ты избавил их от чудовища! Ты Зевс, царь богов! А Зевс ничего не боится.

– Хочешь познакомиться с Пандорой?

– Почему нет? – Ты пожимаешь плечами. Ты готов взять на себя ответственность, и он гордится тобой.

ПАНДОРА

Хэллоуин долго отсутствует, оставив меня наедине с плотоядным животным, в котором не меньше четырех фунтов веса, между мной и тигром лишь стеклянная перегородка. Наконец он возвращается, и я рада поскорее перейти в деловую часть здания, где вновь оказываюсь лицом к лицу с неприрученным существом, рядом с которым тигр уже не кажется страшным.

– Oi, Pandora. Muito prazer em conhece-la[6], – здоровается он, не глядя мне в глаза. По-португальски он говорит неплохо, слова не кажутся мне неискренними, но видно, что он репетировал.

– Рада с тобой познакомиться, – отвечаю я.

Передо мной нервный подросток, у него оранжевые волосы и угольно-черные глаза. Физическое сходство просто потрясает. Словно я перенеслась назад во времени и встретила четырнадцатилетнего Хэла. В некотором смысле так оно и есть.

– Это мой сын Деус, – представляет мальчика Хэл.

Я понимаю, что сыном он называет клона.

– Деус, – повторяю я, не зная, что сказать. Волосы у мальчика намного длиннее, чем у отца, почти до самых плеч, лыжная шапочка цвета морской волны натянута на уши, на ней красуется цифра два. Видимо, у Хэла есть такая же, но с цифрой один.

– Я не привык к гостям, – извиняется мальчик, – поэтому могу сделать что-нибудь не так, что может оскорбить вас, или, наоборот, чего-то не сделать. Не хотите ли чего-нибудь выпить?

Он отступает на шаг и показывает на небольшой холодильник.

– Может быть, позже, – отвечаю я.

Я внимательно рассматриваю обстановку в комнате, особенно мне интересны резные деревянные фигурки.

– Он это сделал своими руками, – отмечает Хэл. – У него талант.

Они показывают работы Деуса: шахматы из сосны, черные и фиолетовые фигурки. Черный король – Хэллоуин, его защищает целая армия мороков. Фиолетовая королева – пропавшая подруга Фантазия, она возглавляет армию смайликов. Великолепная работа, в ней чувствуется атмосфера тех игр в войну, которые так любили Хэл, Фан, Мерк и Тай. Но меня больше интересует модель моего транспортного коптера.

– Ах, это. Хотите, я вам ее подарю? – спрашивает Деус.

– И давно ты за мной наблюдаешь?

Он быстро сознается, что следит за мной уже много лет. По всей видимости, это Хэл научил его проникать повсюду: скачивать информацию со спутников, подслушивать переговоры, выходить в ГВР. И это вполне может объяснить все те странности, с которыми я сталкивалась в течение нескольких лет. Отец и сын побеждали в войне разумов, я не могу сдержать свой праведный гнев, правда, направлен он был больше на меня саму: я позволила дурачить себя так долго.

– Вы, конечно, знаете обо мне куда больше, чем я о вас, – говорю я, скрестив руки на груди, словно защищаясь. – Я-то думала, что не представляю для вас интереса.

– Это не то, что вы думаете, – бормочет Деус, разглядывая свои спортивные ботинки. – Это связано со страхом, а не с сексом. Я не любопытная Варвара.

– Что ты имеешь в виду? Какой страх?

Он беспокойно смотрит на Хэла – может, ты за меня объяснишь?

– Он стесняется, – вмешивается Хэл, обнимая мальчика за плечи. – Нервничает. Он хочет встречаться с людьми, но это непросто. Он наблюдал за ними со стороны, чтобы набраться уверенности.

До сих пор меня не очень впечатляет Хэл в роли отца, но я решаю пока молчать об этом, во всяком случае, в присутствии Деуса. Надо же, сын, он создал себе сына. Невероятно.

– Мы не кусаемся, – говорю я.

– Мне кое-что не нравится из того, что вы делаете, – возражает Деус.

– Лично я?

– Вот видите, так и знал, что обижу вас, – говорит он, поворачиваясь к отцу за поддержкой, затем оборачивается в мою сторону, но смотрит при этом не на меня.

– Нет, я говорю в общем. Например, мне не нравится то, что происходит в Германии. Девочек обманывают, дают слишком много лекарств. Разве вам это нравится? – спрашивает он, поднимая взгляд и почти глядя мне в глаза.

– Не совсем.

– Ладно. Чем дольше я наблюдал, тем больше мне хотелось вмешаться. Я не мог отсиживаться в стороне, как он, – Деус кивает в сторону отца, – или как вы. Эти дети – мои ровесники.

– Ты их даже не знаешь.

– На самом деле знаю. Это они меня не знают. – Он улыбается. – Но сейчас я готов с ними встретиться. Теперь, когда я их освободил.

– Не уверен, что «освободил» – подходящее слово, – вздыхает Хэл.

– «Травмировал», наверное, подойдет больше, – замечаю я.

Даже используя приспособления для наблюдения, ни отец, ни сын не смогли составить верное представление ни о Нимфенбурге, ни о том, что там сейчас происходит. У них неполное видение ситуации. Хэл восполняет пробелы своими детскими переживаниями, а Деус, видимо, надуманными фантазиями. По мере того как я рассказываю им, какой хаос он внес в их жизнь своим «освобождением», лицо мальчика становится все взволнованнее.

– Но я же не хотел никому вреда, – говорит он обеспокоенно. – Правда может оказаться болезненной. Мои товарищи… мои сверстники… их доверчивостью злоупотребляли! Нельзя было скрывать от них правду. Вам бы лучше кричать на Вашти, а не на меня.

– А кто здесь кричит?

Никто не кричал, он засовывает руки в карманы и мрачнеет.

– Послушай, – обращается ко мне Хэл, – мы все переживаем за девочек, но, в конце концов, все, что произошло, – это несерьезный взлом сети. Не такое уж это большое дело. Хочешь, я заставлю его все починить в ГВР и помогу тебе укрепить защитную систему? Потом мы вместе займемся Маласи, чтобы ничего подобного с ним не могло повториться.

Подозреваю, что лучшего предложения от него я не дождусь, но на всякий случай молчу. Вдруг он еще что-нибудь предложит.

– Как считаешь, это справедливо? – спрашивает он Деуса.

– Конечно, справедливо, – соглашается мальчик.

– Нам нужно об этом поговорить, – говорю я Хэлу, когда он смотрит на меня, надеясь на мое согласие. Я хочу поговорить с ним с глазу на глаз.

Он понимает меня и что-то говорит Деусу. Повернувшись ко мне, Деус прощается по-португальски, произнося отрепетированные фразы.

– Foi urn prazer conhece-la[7].

– Мне тоже, – отвечаю я. – Ate logo[8].

Глядя на сына, Хэл гордо улыбается. Он в шутку натягивает шапочку Деусу на глаза, на что тот только смеется. Дверь за нами закрывается.

Мы идем по коридору «Гедехтниса», Хэл предлагает поговорить в конференц-зале, в котором живет его тигр.

– Может, здесь?

– Ты – гнусный лицемер, – возмущаюсь я. Но его так легко не прошибешь, поэтому я добавляю:

– Все эти годы ты был его величеством королем Горы Дерьма. Что случилось с тем человеком, который когда-то говорил мне, что не желает заселять землю заново, потому что ей лучше без нас? Что случилось с последним великим нигилистом?

Его глаза темнеют, в нем просыпается гнев.

– Почему ты не говорил, что у тебя есть сын? – продолжаю я.

– С какой стати я что-то должен тебе говорить? – бросает он, захлопывая дверь.

– Да потому что мы вроде бы друзья! Что такого я сделала, что лишилась твоего доверия?

– Ты запачкалась. Ты спала с собаками, теперь у тебя блохи.

– Это ты про моих «презренных друзей»?

– Нет, – усмехается он, – это я о том, что твои «презренные друзья» сильно тебя изменили. Как я и предполагал. Правда, ты говорила, что этого не случится.

– Ты хочешь, чтобы я просила у тебя прощения за то, что пыталась удержать тебя от самоубийства? Я не стану. Тебе не нравится, что делают Вашти, Исаак и Шампань? Ты считаешь, что я ничего не сделала, чтобы их остановить? А не пошел бы ты… Это грандиозное дело, и мы стараемся изо всех сил. Когда ты решил спрятаться в норе и не помогать нам, ты лишил себя права осуждать!

– И это говорит главная движущая сила.

– Ты совершенно неправ, Хэл, – настаиваю я. – Ты ошибаешься на мой счет.

Он трясет головой, глядя на меня высокомерным, самоуверенным взглядом:

– Я отрезанный ломоть. Если бы у тебя осталось хоть чуть-чуть наблюдательности, ты и сама бы это поняла.

– А если бы у тебя было хоть чуть-чуть… Постой, что это за бред о главной движущей силе?

– Это ты. Вашти – лишь малозначительный инструмент для установки компьютерного червя с подсознательной информацией. Надо бы уточнить, но я думаю, что в аду есть отдельный круг для тех, кто промывает мозги детям.

– Поделись, откуда у тебя такая информация.

– Один из журналов Вашти. Деус нашел.

– И тебе этого достаточно?

– Конечно. Деус теперь – мои глаза. Он следит за вами, за тем, что вы творите, шутники, а у меня есть дела поважнее. Например, забыть все это.

– Все это… – дрожа от негодования, говорю я. – Ты создал себе клона-сына только для этого? Ты хочешь уничтожить свое детство? Сделать вид, что ничего и не было?

– Я не обязан перед тобой отчитываться, – бросает он.

Я резко кидаюсь к нему, он не двигается с места, и теперь нас разделяют лишь несколько дюймов.

– Vai peidar para ver se saem bolinhas[9], – говорю я. – Я никогда не закладывала команды для подсознания. В ГВР распоряжается не Вашти – там распоряжаюсь я.

– А как же ее журнал?

– А что журнал? Ты думаешь, я исполняю все ее желания? – Мне уже хочется ударить его. – Я ей сказала, что сделаю, как она хочет, только чтобы она отвязалась. Это одна видимость. Вот тебе и запись в журнале. Иногда проще соврать, чем спорить с ней. Ведь ты знаешь, как она может достать, если ей что-то приспичит.

Он заявляет, что не верит мне. Не сомневаясь ни минуты, я предлагаю ему проверить мои слова. Он сверлит меня глазами, ищет на моем лице отражение моей отвратительной натуры, а он почему-то считает, что я именно такая. Естественно, никакого подтверждения своим подозрениям он не находит. Через минуту, показавшуюся мне вечностью, я вижу тревогу у него на лице, затем праведное возмущение и, наконец, просто сожаление.

– Если это правда, – говорит он, – я неверно судил о тебе.

– Возможно, – соглашаюсь я, отвешивая ему пощечину.

Он прикладывает ладонь к щеке и непонимающе смотрит на меня. На губах у него светится улыбка, а в следующий миг он уже хохочет. Если бы сейчас я не была так зла и обижена, я бы хохотала вместе с ним. Но я не могу остановиться, я снова пытаюсь ударить его, он хватает меня за запястье, мы боремся, и у меня мелькает мысль, что любовь и ненависть – очень родственные чувства и что в процессе борьбы очень легко перейти к поцелую. Вместо этого он отталкивает меня и принимает защитную стойку.

– Я неверно судил о тебе, – говорит он. – Без всякого, возможно, на то основания.

Приятно слышать такие слова, но я чувствую себя полной идиоткой, я теряю контроль над собой, в любой момент я могу расплакаться. Я опускаю руки и смотрю в пол. Может, если я как следует сконцентрируюсь, я смогу сквозь него провалиться. Что-то в выражении моего лица беспокоит Хэла, он пытается поймать мой взгляд, но я настолько огорчена, что не поднимаю глаз, тогда он говорит:

– Прости меня, Пан. Я очень сожалею. Со мной невозможно общаться, а ты столько лет пыталась. Ты во многом права. Да, я пытался убить прошлое. Когда я вижу тебя, оно возвращается, и я не знаю, что с ним делать.

Когда я слышу это, начинаю плакать, он подходит ко мне, кладет руки на плечи и обнимает, пока я не успокаиваюсь.

– И ты прости меня, – говорю я, когда мы садимся на диванчик. – Как твое лицо?

– Держится на одной ниточке, – невозмутимо отвечает он.

Тогда я рассказываю ему, что он не единственный, кто меня огорчает. На детей Исаака напала злокачественная болезнь. Если ее не остановить, они все погибнут.

– Черная напасть, – вздыхает он, но это не она. В течение многих лет эта угроза нависала над нами, словно грозовая туча: мутировавшая Черная напасть возвращается, чтобы закончить свое черное дело. Мы об этом говорили, строили планы, и мы ее боялись. Впервые это случилось с Гессой, к счастью, в тот раз нам удалось защитить остальных. Но теперь это настоящий штамм-мутант. Но не Черной напасти, АРЧН (Аналептический Ретровирус Черной напасти). Нас подвела лучшая защита от чумы, она развилась в смертельную для человека форму.

– Опиши подробно, – просит он, я выполняю его просьбу, он встревожился куда больше, чем я ожидала, когда я упомянула, что она переносится по воздуху и течет по моим венам.

– Можешь успокоиться, – говорю я.

О чем он беспокоится? Обо мне, о себе или о своем сыне? Если обо всех троих, то в какой степени?

– Я всего лишь носитель. Этот штамм не может повредить ни мне, ни тебе, ни твоему сыну, ни преемникам. Он охотится за слабостями организма. Человеческими слабостями, – добавляю я, но, уже сказав, понимаю, что смысл сказанного выходит далеко за пределы иммунологии, которую я и имела в виду.

– Ты уверена, что он не угрожает нам?

– Ты и сам знаешь. Я не приехала бы сюда, если бы сомневалась. А если бы приехала, то в биокостюме. Во всяком случае, Вашти считает, что симптомы появляются только у людей, а уж в чем она прекрасно разбирается, так это в патологии.

Хэл неохотно кивает, отдавая должное ненавистной Вашти.

– Не повезло Исааку, – замечает он с каким-то неприятным надрывом. – И тебе тоже, – добавляет он, учитывая мое настроение, – ты ведь очень привязана к этим детям.

– Да, привязана, – соглашаюсь я.

– Да, дети, – говорит он. – Дети меняют человека.

Некоторое время он молча смотрит в пространство, размышляет, потом гладит меня по коленке.

– Я хочу ответить на твой вопрос, – говорит он, – только давай сначала выпьем чего-нибудь.

– Какой вопрос?

Он поднимает меня с диванчика и ухмыляется.

– Ты очень хочешь это знать. Почему у меня сын.

ХЭЛЛОУИН

Раньше Пандора предпочитала ром, виски, но на этот раз она захотела ирландский кофе, и я не мог ей отказать. Теперь, когда она немного выпила, а слезы на щеках высохли, она ждет моих откровений. К концу моего рассказа она все поняла. Моя история полилась непрерывным потоком, иногда она понимала меня с полуслова, иногда приходилось объяснять подробно. Вот что я ей рассказал.

С одной стороны, у меня была потрясающая жизнь. Я чувствовал себя несчастным, но я знал, что все вокруг меня настоящее и я могу распоряжаться собой. Никто не мог больше меня обманывать, потому что рядом со мной просто никого не было. Уж я постарался на этот счет. На всей земле осталось только пять человек, и я всех их оттолкнул от себя.

Фантазию не нужно было отталкивать, она исчезла по собственной воле.

Избавиться от Исаака, Вашти и Шампань было просто, потому что я их недолюбливал. Они были гнусными любимчиками в школе, ханжами, лицемерами и притворами, не говоря уже о том, что все они дружили с Лазарем, который встречался с девушкой моей мечты Симоной. Правда, это не очень повлияло на мое к ним отношение, но я бы все равно порвал с ними: у самих мозги набекрень, а они взялись спасать мир. Хотя, возможно, именно поэтому они и хотели спасать мир. Наверное, это необходимое условие, космический или кармический его эквивалент. Как в Диснейленде: «Нужно быть сильно ненормальным, чтобы спасать мир».

Вот с Пандорой все было сложнее, потому что она мне искренне нравилась. Я знал, что должен оттолкнуть и ее. Отчасти ради нее самой: она любила меня, а я продолжал любить Симону. Этого достаточно, чтобы разбить ей сердце. Впрочем, в большей степени я думал о себе. Я не хотел ни о ком беспокоиться, не хотел, чтобы мне напоминали о том, что со мной случилось. Но больше всего мне нужно было оттолкнуть ее оттого, что она тоже хотела спасать мир. Победить чуму. Клонировать человечество. Заново заселить планету. Благое дело? Не для меня.

Никто так и не смог мне объяснить, отчего мы считаем себя чертовски великими. Почему мы должны находиться на вершине пищевой цепочки? Если все мы умрем, наше место займет какое-нибудь другое животное. Пусть так и будет. Наверное, для нас пришло время. Но мы остались. Не исключено, что наше существование нарушило планы природы.

В любом случае, я точно знал, что – будь я проклят – я не стану выполнять то, что хотел от нас «Гедехтнис». После этого вранья. Мне казалось, что оплакивать свою невинность, свою семью, свой мир, бесчисленные утерянные воспоминания, свои наивные планы на будущее, своих друзей и единственную девушку, которую я любил, куда важнее.

В каком-то смысле я все же был проклят. Никто больше не мог обманывать меня, зато я мог обманывать сам себя.

Я заверял себя, что никому нет до меня дела. Даже мне самому.

Я говорил себе, что заслужил страдания, потому что убил людей, которых больше всего любил. Я не убивал Симону, но все равно чувствую себя в ответе за ее смерть. Меркуцио погиб от моей руки. Моя девушка и мой друг, они оба погибли не без моего участия. Два шрама на моей душе.

Самая отвратительная ложь происходила из моего незнания, а значит, я и не мог распознать ее. Я сказал себе, что простого страдания мало, я должен умереть.

Я ненавидел саму мысль о том, чтобы сдаться смерти. Эта мерзкая тварь уже не раз обманывала меня. Лучше жить, но вдали от зла. Но как жить? Что делать? Я не только отгородился от других людей, я поклялся никогда не заходить в ГВР. Мне нужно было отыскать какое-то занятие здесь, в реальном мире, и занятия эти были так же смертельно опасны.

Опасным было мое первое развлечение, которое я сам себе придумал. Я провел много времени, пытаясь выяснить, где предел моих возможностей. Дебрингем меня пережевал и выплюнул. Мне захотелось чего-то новенького, что помогло бы мне выжить. Несколько месяцев я бродил по Восточному побережью, пока не осел в местечке, где располагались «американские горки», достигавшие четырехсот футов в высоту и целую милю в длину. Аттракцион «Счастливый случай».

Когда аттракцион работал нормально, он мог нести вас со скоростью штормового ветра: более ста миль в час с перегрузкой 5,0 g. Для усиления эффекта здесь были неожиданные повороты и спирали, замысловатые петли и даже свободное падение. Но за два десятилетия аттракцион превратился в реликт, теперь это была неработающая развалина. Меня это нисколько не огорчило, потому что, назло влюбленному в симуляции миру, он был реален, словно живое оскорбление ГВР. Мне захотелось повернуть время вспять и снова вернуть аттракциону его былую красоту, некогда заставлявшую сжиматься сердца. Я загадал: если смогу восстановить американские горки, то и сам вернусь к жизни. Это стало моим личным проектом, захватившим все мои помыслы, новым болеутоляющим после нескольких лет пустоты и одиночества.

Вторым развлечением стало для меня употребление успокоительного, я оправдывал себя скорбью. Симона умерла от передозировки, и мне захотелось узнать, о чем она думала. Я принялся за эксперименты с медикаментами. Я убедил себя, что это часть моего исцеления, хотя на деле я принимал все, отчего чувствовал себя иначе, потому что тогда я будто становился другим человеком. Не важно кем, лишь бы человек этот не страдал самоедством и жалостью к самому себе.

Не сомневаюсь, по отдельности я справился бы и с опасностью, и с наркотиками, вместе же получался адский коктейль. Все, что я предпринимал для восстановления «Счастливого случая», было нереальными полумерами. Если бы мне удалось запустить аттракцион, думаю, мне оторвало бы конечности в первый же момент.

К счастью, однажды я залез довольно высоко, свалился с нижнего яруса рельсов и сломал себе ключицу. Этот случай несколько отрезвил меня. Тогда я еще часто общался с Пандорой. Я ничего не сказал ей об этом случае, чтобы не волновать ее, но она и так все узнала, я это почувствовал. По ее вопросам, по тону ее речи. Я вернулся в Дебрингем и принялся за дело. Вызвав Маласи, я выяснил, что она за мной следит.

Мне было все равно, делает она это из лучших побуждений или нет. Я пришел в ярость. Для меня личное пространство – болезненная тема. Это не кажется мне странным после стольких лет жизни в ГВР под постоянным, пристальным наблюдением. Я решил оградить себя от возможного шпионажа. Я не только заблокировал подключение к моей аппаратуре, я пошел дальше и подключился к их системе. Я взламывал системы, программировал, постепенно ко мне возвращались старые навыки. В конечном счете, это оказало на меня самое благотворное влияние, потому что у меня появилось дело. На его фоне «Счастливый случай» и наркотики стали мне неинтересны.

Теперь я стал наблюдателем, и я обнаружил, что меня это захватило. Только тогда я понял, насколько я одинок. Мне показалось, что такое наблюдение за жизнью других поможет мне избавиться от одиночества. Но то, что я видел, меня угнетало. К тому же я нарушил обещание, данное себе самому, что было еще хуже. Чтобы проверять подсматривающие программы, мне приходилось выходить в ГВР. Конечно, у меня были на то уважительные причины, но я предавал свои принципы.

Я начал разговаривать сам с собой, вести беседы со своим вторым «я». Иногда я уходил в ГВР на несколько дней. Это вредило здоровью, и, возвращаясь, я ругал себя. Я словно падал в бездонную пропасть, а разум мой существовал словно лишь затем, чтобы мучить меня сознанием, как много я потерял и сколь неверный выбор сделал. Мой разум порицал меня, указывал на меня пальцем, искал, кого уколоть побольнее, а этим кем-нибудь всегда оказывался я сам. Рано или поздно наступает момент, когда нужно что-то предпринять. Когда, закончив наконец переоценку ценностей, вы находите ответ.

Я пришел к простому выводу: мне не следовало запираться в одиночестве.

Я размышлял о себе, о той жизни, которая была бы у меня, если бы ложь оказалась правдой. Если бы ГВР была реальностью, если бы Черная напасть не проникла в человеческий геном, если бы миллиарды людей остались живы. Если бы отчаяние не разъело мою душу, а детство перешло бы в безопасную и счастливую жизнь. Я представлял себе свою жизнь.

Я не мог быть другим человеком, но та личность все равно имела право на существование.

Я позанимался биологией, освободил от грязи и мусора экогенетическую лабораторию Дебрингема. Я почувствовал себя доктором Франкенштейном, хотя, в отличие от него, меня влекла идея создать точную копию самого себя. Я подсматривал за жизнью в Египте и Германии в надежде найти что-нибудь полезное для себя, но, в конце концов, остановился на простом клонировании. Когда у вас есть нужные инструменты и верные рецепты, клонировать человека не сложнее, чем испечь пирожок. Готовишь девять месяцев в искусственной матке, потом выдерживаешь по вкусу.

Я поместил второе – лучшее – «я» в камеру ГВР и запустил «дорожку девять», тот же набор программ, через который прошел сам: все то же самое, что когда-то «Гедехтнис» уготовил для моего детства и юности.

Меркуцио уничтожил все записи, но оставил десять дорожек. Поскольку теперь не было возможности выбирать, программа была готова повторить все пройденное мной раньше. Как при перезагрузке видеоигры: я не мог продолжить и потерял все очки, но у меня была возможность сыграть еще раз.

Снова загрузились «мои родители». Они опять были знаменитыми врачами, во всяком случае, симуляцией таковых. Они прекрасно справились с моим воспитанием, хотя мне и не нравились те няньки, которых они оставляли, уезжая, чтобы гоняться за вирусами по всему свету.

Так все начиналось. Я просто подключил программу. Я проверял его жизненные показания, чтобы он рос здоровым, регулярно проводил диагностику машин. Я запрятал его мирок в ГВР и запечатал, чтобы никто не мог его потревожить.

Я даже сам не хотел его тревожить. Я думал, что в идеале я не должен наблюдать за его жизнью. Я уже говорил, что у меня пунктик на личной жизни, и я не хотел делать с ним то, чего не хотел бы для себя.

В конце концов, я решил навещать его раз в год, чтобы только взглянуть на него. Я всегда приходил в наш день рождения, выбирая момент, когда родителей не было дома. Я не держу зла на моих родителей-врачей, просто теперь мне неприятен их вид, поскольку я знаю, что они лишь компьютерные программы. Слишком больно.

Конечно, я помню далеко не все, но наиболее старые мои воспоминания – самые яркие. Вот я первый раз отправился на Хэллоуин. Мама и папа уехали в Ботсвану снимать фильм, поэтому со мной пошла Ирэна. Из всех нянек, запрограммированных для меня, а у меня их перебывало великое множество («Гедехтнис», видимо, хотел, чтобы я привыкал к разным людям, не только к родителям, тогда мне было бы проще привыкнуть жить в интернате), Ирэна была моей любимой, очень добродушная, круглолицая студентка колледжа. Она училась на ветеринара. Сначала мы ели желтый именинный торт с шоколадной глазурью, потом открывали подарки, потом, переходя от дома к дому, мы снова объедались сладким, нам везде давали конфеты. Помню, на меня произвело впечатление великолепие праздника: привидения и гоблины, ковбои и супергерои. Я смотрел на все эти ужасы и радостно улыбался, Ирэна водила меня по округе и напоминала, что нужно говорить «спасибо», когда кто-нибудь бросал конфетку в мою пластиковую сумку в форме тыквы с глазами. В конце квартала жила семья Маккормик, они дали нам яблоки вместо конфет, а Ирэна посмотрела на меня и сказала нечто, отчего я захохотал. Возможно, для двухлетнего ребенка это было очень забавно, но сейчас я не могу вспомнить, что именно это было.

Я могу просмотреть этот эпизод в любой момент. Я могу снова загрузить Ирэну и спросить ее саму, что она тогда сказала, могу с тем же результатом просмотреть коды и выбрать нужный. Аналогично я могу загрузить своих родителей и спросить у них, что они помнят о моем детстве, и они все мне расскажут. Но я не стану делать ничего. Просто потому, что не хочу ничего знать.

Со временем я научился принимать свою амнезию. Не скажу, что я благодарен Меркуцио за то, что потерял память, но все же, когда я вспоминаю свое раннее детство, это мучительно. Невыносимо сознавать, как много я потерял. Я многое могу сказать в пользу забвения. Я бы предпочел забыть и хорошее, и плохое и начать все с нуля.

И все же, несмотря на остроту ощущений, несмотря на нежелание вспоминать, я решил посмотреть эту шутку Ирэны. Для меня вдруг стало страшно важно увидеть себя самого смеющегося от переполнявшего меня счастья. Если бы я увидел тот момент, он стал бы для меня как снимок, который всегда носишь с собой в нагрудном кармане около сердца. Мне хотелось увидеть себя маленьким, невинным и свободным, не понимающим, насколько глупой была простая шутка.

Так я и сделал. Я подключился в режиме невидимки, чтобы наблюдать за событиями, не будучи никем замеченным. Но ничего не произошло.

Мальчик, моя новая версия, сидел за тем же столом, в том же кресле с высокой спинкой, на нем уже был надет смешной костюм в полоску, а из шляпы торчали уши, и он смотрел через плечо, что же там делает на кухне Ирэна.

– Винни, – зовет он, на ней был костюм Винни Пуха.

Она идет к нему с большим тортом и поет: «С днем рождения тебя, милый Габриэль».

Должно пройти еще немало лет, прежде чем я сменю это имя на имя «Хэллоуин». Она страшно фальшивит. Я вижу, как она ставит торт перед ребенком, а тот смотрит на него с вожделением, глаз оторвать не может. Он пытается дотянуться до свечей, и Ирэна отодвигает торт, чтобы ребенок не обжегся. Он тянется вслед, извиваясь всем телом, несмотря на ее предупреждения, что огонь горячий и поэтому опасен. Тогда она решает, что лучше загасить свечи, что она и делает, тогда крошечный «я» набирает в легкие побольше воздуха и издает совершенно невообразимый вопль, полный боли и угрозы, словно она не загасила свечи, а только что отрезала ему большой палец.

Разве такое происходило со мной? Неужели я все забыл?

Я смотрел и ждал, что будет делать Ирэна, как она успокоит меня, как мы займемся подарками, а потом пойдем по домам собирать угощение, когда наконец я услышу ту веселую шутку. Но ребенок не успокаивается. Даже когда она зажигает новые свечи, он не желает на них смотреть. Он плачет и плачет, пока невозмутимой Ирэне это окончательно не надоедает и она не отправляет мальчика в постель.

Так что ему не понадобился мешок для подарков. Никакие яблоки туда не падают. Но я ведь точно помню, что мы с Ирэной выходили на улицу, это было одно из немногих воспоминаний, удержавшихся в памяти. Как могло получиться, что со мной это было так, а с ним – иначе?

И в этот момент я наконец понял, с изумлением и ужасом, что эта версия меня – вовсе не я. У него моя ДНК, система предоставляет ему те же ситуации, в которых рос я, у него есть шанс делать тот же выбор, который делал я, но его выбор с моим не совпадает.

Мы два разных человека, и у нас разные жизни. Вдруг оказалось, что на мне лежит ответственность за жизнь другого человека.

Я пришел в отчаяние. Что теперь делать? Оставить его в ГВР или рассказать, что случилось с миром? Я должен был принять решение до того, как ему исполнится шесть лет. Именно тогда я пошел в интернат. С ним это не получится, потому что все дети в моем классе были настоящими, из плоти и крови. Они уже выросли, и у него не будет сверстников. Кроме того, я уничтожил его учителя, Маэстро, то есть мне пришлось бы либо программировать искусственных сверстников и нового учителя, либо забрать его из ГВР. Я решил, что забрать будет правильнее.

В его пятый день рождения я подключился к сети и рассказал ему всю горькую правду. Я предоставил ему выбор, и он решил увидеть настоящий мир. Так мы и поступили.

Настоящий мир не очень понравился ему, тогда я вернул его обратно и снабдил приспособлением связываться со мной, когда ему захочется поговорить. Через несколько месяцев он воспользовался этой возможностью. Он сказал, что очень старался, но не может больше оставаться в фальшивом мире, зная, что существует настоящий. И тогда я снова отключил его от ГВР. С тех пор мы неразлучны.

Странный путь к отцовству, ну что я могу сказать на это?

Я так и не узнал, что сказала мне тогда Ирэна, но истинная ирония заключается в том, что я создавал сына, руководствуясь эгоистическими, ошибочными соображениями, но любовь к нему изменила мою жизнь. Он сделал меня лучше, он придал смысл моему существованию. У него тоже есть свои проблемы, но он изобретательный, трудолюбивый, оптимистичный и добрый. А кроме всего прочего, он мой сын. Ради него я готов на все.

Все мои потери утратили свою остроту, потому что теперь я сам – не главное в моей жизни. Главное – чтобы он рос счастливым, здоровым и сильным, потому что, когда умру я, будущее окажется в его руках.

ПАНДОРА

Слушая рассказ Хэллоуина, я думаю о том, что могло бы быть. Но эти размышления мне ничего не дадут. Я могу свести себя с ума мыслями о том, что не сбылось, но теперь важно другое.

– Я позвоню Вашти, – решаю я, и он оставляет меня одну.

Она не подходит к телефону минут десять, но когда, наконец, объявляется, у нее прекрасное настроение – карликовая обезьянка родила.

– Двойняшки, – радостно сообщает она. – Мальчик и девочка. Девочки придумывают для них имена, точнее те из них, кто с нами разговаривает. Кстати, надеюсь, ты уже оторвала крылья нашей любимой бабочке?

– Это сделал не он, – говорю я. – Во всяком случае, не напрямую.

Я пересказываю ей все вкратце, а когда я упоминаю Деуса, она от отвращения морщит нос.

– Хэл родил гусеницу. Прекрасно, – усмехается она.

В ответ на их предложение она машет рукой, словно отгоняя назойливого комара.

– Просто починить ГВР недостаточно. Он нанес ущерб моим девочкам. И как он исправит это?

Законный вопрос, и у меня нет на него ответа.

– Чего же ты хочешь?

– Привези сюда этого маленького негодяя, я покажу ему, что он наделал.

ХЭЛЛОУИН

Пока Пандора разговаривала по телефону, мы с Деусом успели провести блицтурнир по шахматам.

– Воспоминания моей молодости, – сказал я, кивая на пачку сигарет с гвоздикой в руках Деуса.

Когда-то я курил такие, но в реальном мире они мне не понравились. Впрочем, их запах вызывает у меня воспоминания, и я ничего не имею против.

– Я не знаю, как по-португальски «Хотите курить?», – извинился Деус, предлагая Пандоре сигарету, и при этом потерял своего ферзя. Она позволила ему зажечь ей сигарету, кивнула в знак благодарности, а я сделал ход конем и поставил под угрозу и ферзя, и короля.

– Гм. Я проиграл, – сказал он. – Хорошая игра.

– Хорошая игра, – согласился я.

Мне показалось, что Пандора тоже хочет сыграть, но, когда я предложил, она отказалась и пересказала мне требования Вашти.

– Ни в коем случае, – сказал я. – Что она от него хочет? Устроить над ним суд?

– Подозреваю, она просто хочет сделать ему внушение.

– Но возможность не слушать Вашти – одно из величайших удовольствий в мире, – заявил я.

– Думаешь, я с тобой не согласна? – ответила она, виновато улыбнувшись, будто вспоминая школу.

– Вот именно. Так зачем мучить ребенка?

– Да я не против, – вмешался Деус, пожимая плечами. – У нее ведь есть основания. Я бы на ее месте захотел поговорить со мной.

– А я бы на ее месте очень внимательно посмотрел бы в зеркало, а потом повесился на самом высоком дереве, – проворчал я.

– Папа, я прекрасно знаю, кто она такая, – сказал он. – Я заплачу любую цену, которую она сочтет приемлемой.

– Может, мне лучше оставить вас одних, мальчики? – предложила Пандора и, взяв еще одну сигарету, удалилась.

Я вдруг понял, что провожаю ее взглядом, и со странным чувством заметил, что Деус делает то же.

– Я не боюсь, – заверил меня Деус, когда Пандора вышла.

Он признался, что ему очень неприятно, что Вашти его ненавидит, и поведал мне свой сценарий, по которому он едет к Вашти, ликвидирует нанесенный ущерб и тем самым создает мост между Дебрингемом и Нимфенбургом.

– Вдруг мне удастся воссоединить семью, – закончил он.

– Они не семья, Деус. Мы с тобой – семья.

– Верно, я знаю, я имел в виду «семью мужчин»!

Мы обсудили предстоящие дела, людей, с которыми он так хотел встретиться. Конечно, прежде всего, девочек: он будто превратился в бочонок, начиненный взрывоопасными гормонами. Ему, впрочем, хотелось встретиться и с мальчиками Исаака. Когда я рассказал ему о том, что происходит, он заволновался, что не сможет их увидеть, если дела обернутся к худшему. Его разволновала предстоящая поездка, и я решил не задерживать его. Я вынужден был признаться самому себе, что перелет через полмира прямо в пасть Вашти – совсем не то, что мне хотелось бы делать.

– Ее намерения ясны как день, – сказал я. – Она хочет нас выманить, чтобы унизить меня. Назвать плохим родителем, выставить перед детьми, поджарить на огне за то, что я не участвовал в их делах. Я уже слышу, как она рассуждает о моих потенциальных возможностях и говорит о том, что я мог бы свершить, но не стал.

– Ты прав, – согласился Деус. – Я не хочу, чтобы ты через все это проходил.

– И все-таки придется. И очень скоро, если ты этого хочешь.

– Не хочу. – Он нахмурился, заерзал в своем кресле. – Пожалуй, я лучше останусь здесь.

Эгоистичная часть меня тут же возликовала: «Здорово получилось!» – но уже в следующую секунду я решил заглушить это чувство, вздохнул и собрался сказать: «Нет, поездка важна для тебя», но не успел, Деус вдруг подскочил на месте и поднял вверх указательный палец, что означало, видимо: «Эврика!»

– Подожди, я могу поехать туда, но ведь тебе не обязательно ехать со мной!

– Ты хочешь ехать без меня?

– Это самый мудрый ход, – воскликнул он. – Я делаю, что хочу, а ты не доставляешь Вашти удовольствия.

– Действительно, серьезный ход. – Я нахмурился. – Не знаю, готов ли ты к такому шагу.

– Мне уже почти пятнадцать.

– Почти, но Европа очень далеко, и броситься туда, в этот бардак, к тому же совсем одному – не боишься, что это окажется для тебя чересчур?

– Конечно, не исключено. Но, папа, ты же не сделал ничего плохого – все сделал я один. А когда я решался, я уже знал, что на этот раз мне не удастся скрыться. Если бы мы поехали вместе, я как будто прятался бы за твою спину.

Его глаза горели решимостью, глаза человека, возлюбившего свободу. Его потребность твердо стоять на своих ногах тронула меня, лишила дара речи. Я начал думать, уж не слишком ли я опекал его все эти годы. Возможно, когда я присматривал за ним, на самом деле я сдерживал его развитие.

– Ты не должен сражаться за меня, – настаивал он. – В конце концов, мне пора самому заботиться о себе.

– Ты прав, – ответил я. – Раз ты хочешь ехать, поезжай. Я останусь здесь и прикрою тебя в случае необходимости. Только позови, и я приеду.

Он ухмыльнулся.

– Можешь не говорить, я и так знаю.

Я обнял его, а он обнял меня в ответ, я сказал ему, что горжусь им, и мои глаза затуманились.

– Только ничего не сожги, – сказал я, отпуская его.

Он рассмеялся, глядя мне в глаза, он принял мои слова за шутку, хотя в действительности я сказал это серьезно.

– Я не шучу.

– У тебя же есть огнетушитель, папа, забыл?

– И во всем слушайся Пандору.

– Ладно.

– Хорошо. Кто тебя любит?

– Ты, папа.

Дождь на улице прекратился, и, выйдя на улицу, мы вдохнули свежий холодный воздух. Я помог Пандоре заправить коптер, пока Деус запихивал свой рюкзак и чемодан в грузовой отсек.

– Я буду сдерживать Вашти, – заверила она меня. – Она и на меня злится из-за ГВР, так что из меня получится прекрасный буфер.

– Хорошо, потому что если она на него набросится… – начал я.

– Ты убьешь меня, – закончила она. – Понятно.

– Спасибо, Пан.

Я обнял ее.

– Сегодняшний день что-то изменил? – прошептала она.

– Я не знаю, – ответил я. – Возможно, чуть-чуть.

– Но мне не стоит строить иллюзий?

– Не исключено, что теперь мне приятнее будет видеть тебя здесь. Вот и все.

– И это только начало.

– И конец тоже, потому что я по-прежнему не доверяю тем двум крикливым ослицам, с которыми ты работаешь, а из-за этого мне чертовски трудно доверять тебе, пока ты за них держишься. Пошли их и их работу подальше. Я не собираюсь отвечать за их детей или за какую-нибудь всемирную общину, если им удастся ее создать. Я в этом участвовать не буду.

– Ты мог бы принести большую пользу, – возразила она. – У тебя куда больше влияния, чем ты думаешь. И что бы они о тебе ни думали, уверена, они тебя послушают. А если это не признак уважения, уж не знаю, что это может быть.

– Они уважают меня? И ты уверена, что они пользуются взаимностью?

Она вздохнула, она была уже готова сдаться.

– У меня есть для тебя кое-что. Не знаю, понравится ли, но когда я это делала, думала о тебе, – сказала она, протягивая мне крошечный диск без маркировки.

– Что это?

– Зависит от того, что ты с ним делаешь. Посмотри и узнаешь.

Я убрал подарок и попрощался. Трап поднялся. Загудели моторы. Я смотрел, как они улетают.

«Может быть, Деус и самостоятельная личность, – подумал я. – Но я словно лишился части себя самого».

Оказавшись внутри, я схватил ружье с транквилизатором и уселся рядом с дверью в конференц-зал. Часы показывали почти полночь. Я немного посидел, дожидаясь боя часов, от нечего делать я вертел в кармане диск и размышлял о том, что произошло сегодня. Я услышал, как ко мне приближается что-то, порыкивая и урча, и понял, что полночь уже наступила.

– Ладно, мне надоело слушать твои стенания, – заявил я тигру. – Давай я сниму швы и выпущу тебя на волю.

ДЕУС

Думай о нем как о человеке-прощании. Как еще назовешь его? Он прибегает к тебе, еще ребенку, говорит о вещах, которых ты не понимаешь. Позднее, когда ты уже начинаешь овладевать языком, ты пытаешься вспомнить, что же он тогда говорил, но это невозможно. Только самая последняя часть встречи. Когда он делает тебе, лежащему в коляске, козу. А ты смотришь на него. Безымянный палец, средний, указательный; один, два, три; начало, середина и конец.

– Прощай, – говорит он. – Прощай.

И уходит снова на целый год. Приходил ли он к тебе в больницу? Где-то в глубинах памяти сохранился образ мужчины, который держал тебя на руках многие часы после твоего рождения. Но точно ли это было? И было ли хоть что-нибудь? Вчера тебе приснилось, что ты борешься с трицератопсами и засовываешь обоих головами в смолу. А в предыдущую ночь ты был предводителем пиратов, гонял людей по доске и считал их дублоны. И оба сна были очень реальными.

В следующий раз он появляется, когда ангелы смеются, когда сотрясаются стены, когда рушатся барьеры, когда ты строишь город из книг, кубиков разного размера и крошечных пластмассовых гоночных машинок. Вы с ним в доме одни, потому что нянька исчезла. Он вошел через парадную дверь и нашел тебя в гостиной за игрой. Но ты не испугался. Не испугался, потому что он похож на твою семью. Не испугался, а надо бы.

Потому что сейчас все переменится.

Тогда еще он тебе этого не сказал. Он пришел просто на тебя посмотреть. Послушать тебя. Убедиться, что у тебя все в порядке.

– Кто ты? – спросил ты его.

Лучше было бы молчать, но теперь уже поздно.

Он говорит тебе свое имя и садится рядом. Как-то раз мама говорила про незнакомцев. И тебе страшно. Где же няня?

– Она скоро вернется, – говорит он, угадав твой вопрос.

Он умеет читать по лицу. Понимает язык тела. Читает мысли. Он берет книжку про волшебников, но останавливается в нерешительности.

– Можно?

Я пожимаю плечами. Почему нет?

Он строит чудный мостик из «Волшебников и их девяносто девяти ящериц», соединяя твою главную улицу с торговым центром. Хорошая мысль. Теперь будет меньше пробок на дорогах. Все шоферы в пластмассовых машинках страшно рады. И тогда время останавливается, вы вместе строите город, а Человек-прощание угадывает все твои желания и никогда не обижается, если ты передумываешь и хочешь что-то переделать.

Похоже, ты ему нравишься.

Прощай и прощай, год за годом, пока он, наконец, не выпустил тебя из клетки. А если говорить о серьезных изменениях в жизни, что может быть разрушительнее правды?

И если самого тебя освободили, значит, и ты должен кого-то освободить, иначе какой же ты будешь дрянью, если не отплатишь добром за добро? И поэтому тебе приходится вертеться, как глупому страусу среди стада ослов. Ты выхватываешь светом ложь и сжигаешь ее, тот свет можно также назвать увеличительным стеклом для подлостей.

Или огнем небес.

Дух и секс, чистота, сила и сладость. Это искра жизни, энергия, знающая суть вещей. Презри и сожги. Огонь не только освобождает и очищает, он еще и пожирает. Он даже может поглощать время, потому что нет ничего на свете, чему бы он не мог положить конец.

Поэтому с огнем надо обращаться осторожно.

Ты ведь не хотел сжигать лес. Ты просто недооценил его силу, он сорвался как собака с поводка. Бушующий огонь повсюду, ветер зашвыривает его на верхушки деревьев, разносит по всему лицу великана. А ты просто стоишь и смотришь, загипнотизированный, и думаешь, не твое ли лицо охватил огонь.

И только когда Человек-прощание нашел тебя и увел от дыма и жара, ты начал понимать, насколько велик причиненный тобой ущерб. Ты еще ни разу не видел его таким злым. Он тряс тебя, орал на тебя, спрашивал, зачем ты это сделал.

– Мне нужно было посмотреть, кто я, – запинаясь, ответил ты, слезы жгли глаза.

– Посмотреть что?

– Ты – бог смерти, я не могу быть тобой. Тогда, может быть, я бог огня?

Когда пламя удалось погасить, он усадил тебя и сказал, что ты можешь быть абсолютно всем, чем угодно. Ты можешь стать богом пустоты, и он все равно будет любить тебя. Поэтому тебе не надо думать о том, где заканчивается он и начинаешься ты. Просто будь собой, а если ты еще не знаешь, что это, значит, мужайся, со временем все узнаешь.

– Хочешь пока чем-нибудь заняться? Попробуй засадить выгоревший участок, сумасшедший пиротехник, – посоветовал тебе Хэллоуин, бог смерти, Человек-прощание. В шутку, по-отцовски, он чуть-чуть толкнул тебя, и ты рассмеялся, потом закатал рукава и начал свой первый из многих и многих трудовых дней, ты расчищал пожарище и сажал деревья.

А сейчас ты уехал от него. Ты влез в коптер и помахал ему, он помахал в ответ. Странное ощущение. Очень печальное. И все же приятно сознавать, что кто-то ждет твоего возвращения.

ПАНДОРА

Я лечу высоко над Атлантикой, везу в Германию очень странного ребенка Хэллоуина. Он до сих пор избегает смотреть на меня, дурачок, а во мне просыпается ревность к нему. Это нездорово, но факт. Возможно, Хэлу не нужно мое сердце, но оно принадлежит ему, это как наркотическая зависимость, от этого не убежишь. От одной мысли, что четырнадцать лет рядом с ним кто-то был, заставляет мои глаза позеленеть больше обычного.

Я хотела помочь ему похоронить прошлое, а он обошелся без меня. Его сын дал ему смысл жизни, это потрясающе, но я претендовала на это место. И я его потеряла. Не скажу, что мне не больно.

Есть и хорошая новость. Он сказал, что теперь ему приятнее будет видеть меня. И эти шесть слов беспрерывно крутятся у меня в голове, как это ни печально, они наполняют меня счастьем. Господи, я как потерявшаяся собачонка, ожидающая на крыльце, когда же откроют дверь.

Не стоило давать ему диск. Он все поймет превратно, теперь я точно знаю.

Но, черт побери, это единственное, что пришло мне в голову, мне хотелось растормошить его, примирить с жизнью.

Иногда я думаю, что только меня это волнует. Исаак не ладит с Вашти и Шампань. Хэллоуин не ладит со всеми. И только я одна думаю, что все разногласия между нами можно устранить. Во всяком случае, мне кажется, что это следует сделать. Необходимо сделать.

Хэл говорит, что все мы приверженцы контроля, в то время как он за хаос. Когда мы поделили мир, он сказал нам: «Вы все строите воздушные замки. Ваша тяга к счастливому, гармоничному, упорядоченному будущему приведет к тирании, как только вы осуществите задуманное. И не важно, настолько чисты будут ваши намерения».

Возможно, он был прав, особенно это касается Вашти. Она контролировала своих детей с помощью лекарств куда больше, чем я себе представляла. И мне это не нравится. Особенно использование средств, подавляющих сексуальное влечение. Я высказала ей свое мнение по этому вопросу прямо перед отъездом к Хэлу, за что она набросилась на меня с обвинениями.

– Мои девочки – наше будущее, – сказала она, – они должны узнать все, что возможно, о Черной напасти, о создании самого лучшего общества. Они не смогут сделать это, если будут бегать с выпученными глазами, думая только о романах! И меня вдохновила на это именно ты. Как много могла бы ты сделать, если бы этот засранец Хэл не занимал все твои мысли.

Интересно, много ли об этом знала Шампань? Она говорила, что с радостью предоставляла Вашти самой решать, сколько и каких лекарств давать девочкам, а сама сосредоточивалась на заботах о детях и их всестороннем образовании. Не знаю, стоит ей верить или нет.

Исаак, наверное, самый добрый, самый заботливый из всех нас. Он – мое утешение, уж не знаю, как бы они могли поладить с Хэлом. Он воспитывает своих детей очень добросовестно. Он сам так считает. И я не вижу в этом ничего плохого. Исааку надо дать хоть немного отдыха, ему так тяжело сейчас. У него всегда был очень позитивный взгляд на вещи, но с его детьми происходит то же, что случилось с Гессой. Только в этот раз еще хуже, намного хуже. Как врач, я вряд ли могу быть ему полезна, но я сделаю все, что смогу, для него. Слава богу, Вашти сейчас работает с ним вместе. По крайней мере, я могу попытаться удержать их от ссор.

– С какой скоростью летает эта штуковина? – спрашивает Деус.

Ответ его разочаровывает.

– Самолет моего отца летает быстрее.

– Ну, его самолет строили для скоростных полетов, а мой – для безопасных.

– А где вы его украли?

– Его оставил нам «Гедехтнис», я взяла его в пользование, но считаю, что это мой служебный самолет.

– Можно, я немного поведу его?

– Возможно, когда полетим обратно.

– Интересная конструкция, хоть и медленная, – говорит он, осматривая кабину. – Мне нравилось вырезать его из дерева.

– Мне понравился твой лебедь. – Я киваю на деревянную скульптуру у него на коленях.

– А, спасибо, – отвечает он. – Я сделал его для Нимфенбурга. У меня есть еще в рюкзаке. Я думал, может, их лучше раскрасить… но так и не решил.

Он замолкает и пожимает плечами.

– Мне кажется, я могу им подарить этих лебедей.

– Прекрасная мысль, – одобряю я, хотя и не верю, что такая безделушка сможет смягчить сердце Вашти.

ХАДЖИ

В пустыне есть демоны песка, они появляются неожиданно и из ниоткуда, швыряют в вас песок и гравий. Однажды я рассматривал сфинкса, искал ракурс получше, ходил кругами вокруг него. Вдруг прямо передо мной возник огромный смерч, конус высотой в двадцать метров. Он раскачивался, как пьяный, то затягивал меня, то выбрасывал обратно, а потом исчез столь же внезапно, как появился.

Так и сейчас, болезнь набросилась на меня неожиданно.

Нас держат взаперти в больнице Нимфенбурга, мои старшие братья борются за жизнь в палате интенсивной терапии, остальные находятся в изоляторе. Нгози, Далила и я набираемся сил, проводим время, рассказывая друг другу истории, и играем в разные игры. На экранах, установленных на стенах и потолке, возникают приятные образы. Цветущий кизил и стайки тропических рыбок помогают забыть о боли и разложении, а если не помогает медитация, отец облегчает нам боль с помощью самых сильных анальгетиков. Какое блаженство эти анальгетики.

Отец ведет себя как обычно, но, когда я пристально смотрю на него, я вижу, что лицо его превратилось в застывшую маску. В глазах как будто пульсируют чувства. Я никогда не видел его таким. Этим чувствам я не могу подобрать названия. Когда все засыпают, и только мы вдвоем продолжаем перешептываться, я начинаю его успокаивать. Мы помним его уроки. Мы принимаем свое будущее. Мы боремся за свою жизнь до последней капли крови, но микробы, поразившие нас, идут от Бога, а с Богом мы не можем сражаться, мы должны сдаться и принять ту судьбу, которую Он нам уготовил.

Я говорю ему все это, а он хвалит меня, но незнакомый взгляд остается. Очень больно потерять сестру. А потерять дочь или сына, наверное, еще больнее. Не исключено, что мне просто не понять его чувств. Как я хочу ему помочь. Мне это не удается. Как было бы хорошо, если бы Нгози и Далила не видели его странного взгляда, он беспокоит их куда больше, чем кажется отцу.

Наши кузины иногда заходят нас навестить. Не все, некоторые из них. Томи приходит, хоть и не так часто, как хотелось бы. Ей больно видеть нас в таком положении. Чаще всех приходит Оливия, меня трогает ее нежность и преданность Нгози. Она может часами перешептываться с ним, обмениваться шуточками или просто держать за руку. Когда она приходит, у Нгози исчезают все симптомы болезни. Далила пользуется особым вниманием девочек. Она стала для них сестрой, почетной «девочкой воды».

Те, что не приходят, либо слишком напуганы, либо рассержены теми секретами, которые неожиданно раскрылись. Я не посвящен в их секреты. Насколько я понимаю, мои тети в чем-то плохо с ними поступали, но никто не стал рассказывать нам об этом. Они не хотят нас обременять. Когда нам станет лучше, возможно, они и расскажут.

Что бы там ни было, Пенни восприняла это хуже всех. Она не ест, не спит, не выходит из своей комнаты. Видимо, ей очень плохо. Последние слова, услышанные мной от нее, были сказаны в гневе, но без них мой путь во вселенной Господа не был бы таким радостным. Я не совсем понимаю, что заставляет меня так чувствовать, но я удивительно благодарен ей. Я у нее в долгу. Я молю Бога, чтобы она нашла что-то, что успокоит ее боль.

ХЭЛЛОУИН

Я думал, что знаю все хитрости Пандоры, но дело в том, что в ГВР ты можешь расставить следящие устройства в девяносто девяти местах, но пропустить сотое. На диске открылось незнакомое мне пространство, часть ГВР, которую она замаскировала для собственных нужд. Это место состояло из кусочков, не было единым доменом. Наподобие старых программ «разбогатей быстро», с помощью которых взламывали огромное количество счетов и похищали с каждого незначительную сумму денег, в этой находилось сразу несколько крошечных доменов, долгое время ими никто не пользовался. Я вошел в один, чтобы посмотреть, что там находится, и оказался в комнате, состоящей из множества кусочков других комнат, сшитых вместе. То, что я увидел в центре комнаты, переполнило меня острой горечью воспоминаний.

– Наконец-то ты здесь, – сказала она.

В последний раз я видел ее искаженный образ у своей могилы, она помогала двум другим программам закапывать меня живьем. Жасмин. Я запрограммировал ее, будучи подростком, копируя образ девушки, в которую был безнадежно влюблен, образ Симоны. Жасмин была моей фантазией, моим утешительным призом за потерю оригинала.

Я ее ненавидел.

Она предала меня, когда две другие программы изменили ее, я так и не смог простить ей это, хотя понимал, что ее вины в этом нет. Причины, по которым я создал Жасмин, немного смущают меня, и, несмотря на всю ее красоту, мне было больно видеть ее. Зачем с помощью этой пародии вздумалось мне напоминать себе самому, насколько близок я был к настоящей Симоне? Пандора швырнула Жасмин мне в лицо – очень жестокая шутка, а я не из тех, кто забывает обиды.

– Мне не смешно.

– Ты вообще редко смеешься, – ответила она. В ее голосе горечь, я пристально вглядываюсь в ее лицо.

– И это все, что ты скажешь после стольких лет разлуки?

– Ты хочешь поговорить? Я могу сказать, что все еще не простил тебя или что я должен был стереть тебя, когда стирал Маэстро. Выбирай.

Уголки ее губ приподнялись, как у Моны Лизы, в ее миндалевидных глазах заплясала искорками догадка.

– Ты думаешь, что я – Жасмин? – заговорила она. – Ты ошибаешься.

– Ладно, как теперь тебя зовут?

Она сказала, и я расхохотался, решив, что это черный юмор.

– Значит, Пандора перепрограммировала тебя, чтобы ты считала себя Симоной?

Она кивнула.

– В некотором роде.

– И мне должно это понравиться? Нет, не нужно отвечать. У меня кончается терпение.

– Хэл, – сказала она, прежде чем я успел выйти из программы, – я действительно Симона Ки.

Она рассказала мне, как мы впервые встретились с ней, когда нам было по шесть лет.

– Откуда ты это знаешь?

– Потому что там были мои родители.

Она не дает мне ничего сказать.

– Прошу тебя, побудь со мной чуть-чуть. Сделай вид, что я – Симона. Я провела в ГВР восемнадцать лет. Система сохранила эту дорожку. Может быть, тебе будет интересно.

– Меркуцио стер все официальные записи, – возразил я.

– Верно, многие записи утеряны, но кое-что можно восстановить. Я провела восемнадцать лет в ГВР не только с реальными сверстниками из плоти и крови, я общалась и с множеством виртуальных персонажей: с родителями, сестрой, Нэнни, Маэстро, Чарльзом Дарвином, Альбертом Эйнштейном и многими другими. Эти персонажи помнят меня и наше общение. Меркуцио уничтожил записи, но не стер персонажи, следовательно, многие данные остались в доступе.

– Значит, Пандора отобрала воспоминания о Симоне среди обрывочных кодов и поместила их в шаблон личности Жасмин. Верно?

– Это было лишь началом, – возразила она. – Пандора поручила Маласи изучить каждое воспоминание – каждый вздох, каждое слово, каждый жест, – потом они совместили временные ярлыки с моими жизненными показателями. Это все можно посмотреть. Есть записи, когда у меня учащенно бьется сердце, когда понижается давление и тому подобное. Потом он соотнес реакции моего тела с тем, что, по воспоминаниям виртуальных персонажей, я в это время делала. Таким образом они получили искусственную личность, и эта личность почти идентична личности Симоны.

Она раскинула руки в стороны – жест, означающий: «C'est moi»[10].

– И это я, – сказала она вслух. – Как думаешь, я та Симона, которую ты знал?

Я потерял дар речи.

ПАНДОРА

Когда мы приземляемся, нас встречает только Шампань. На Деуса она смотрит, словно на привидение, она будто готова приступить к изгнанию бесов.

– Извини нас на минуточку, – обращается она к мальчику, отводит меня в сторону, стараясь изо всех сил вернуть лицу обычное выражение.

– Хэл вырастил хиппи? – спрашивает она, поглядывая на длинные оранжевые волосы, выбивающиеся из-под лыжной шапочки Деуса цвета морской волны. – Из мертвеца обыкновенного он превратился в мертвеца плодовитого?

– Остроумно. А где Вашти? – спрашиваю я.

– Работает.

– Прекрасно.

Она не знает ничего нового о Конце Света, только то, что ситуация не улучшилась. И тут же спрашивает, когда я смогу позволить им снова вернуться в ГВР.

– Я даже еще и не думала об этом, – отвечаю я, а она объясняет, что как раз начала создавать пейзаж перед аварией и хочет его закончить.

Ее странное пожелание кажется мне неуместным.

– Ты хоть представляешь, что здесь происходит? – спрашивает она с нарастающим раздражением. – Именно на мне все здесь держится. Ваш Исаак постоянно то в больнице, то в лаборатории. Из-за младшего Хэла я оказалась среди рассерженных, упрямых девчонок, которые игнорируют мои распоряжения, не слушаются, задают вопросы, на которые я не могу ответить. Если я могу уйти от них хоть на минуту, я ухаживаю за детьми Исаака, они ужасно страдают, а я ничем не могу им помочь. Все, что мне нужно, – это небольшой перерыв от этого кошмара, я просто хочу доделать нечто очень красивое. Тебе это понятно?

Пожалуй, теперь понятно, я обещаю сделать все возможное. Я оставляю Деуса на ее попечение и направляюсь в больницу.

Когда же я выхожу оттуда, мое тело сотрясает дрожь. Мне приходится прислониться к стене и крепко зажмурить глаза, чтобы отойти от того, что я только что видела. Возвращаются самые худшие опасения, которые я старалась отгонять от себя. Никто не смог бы взирать спокойно на то, что эта жуткая болезнь делает с людьми. Дети сражаются, как могут, но Мутазз и Рашид выглядят ослабленными, словно увядшие цветы, чьи сухие лепестки шевелит ветерок.

ДЕУС

Зачем все смотрят в глаза друг другу? Одно дело, если ты доверяешь этому человеку, но от жадных глазок Шампань в крови поднимается содержание сахара.

– Я вам нравлюсь? – спрашиваю я.

Она отвечает, должно быть, пытаясь сказать что-то смешное, но, как поется в одной панковой песенке, юмор приходится рассматривать под микроскопом. Этот Игги Поп родился в Мичигане, как и ты, и, будь он сейчас здесь, он бы наверняка сказал, что она забавная. И папа так считает, а он прав в девяноста процентах случаев.

Она отводит тебя в главное здание. Ты разглядываешь стены по дороге – все эти фрески на мифологические и пасторальные сюжеты, связанные с Флорой, римской богиней цветов и весны. Три нимфы и духи природы прислуживают счастливой старушке Флоре. Как будто здесь вечная весна, даже если за окнами стужа.

Ты не слушаешь, что говорит тебе Шампань, тебе приходит в голову, что, может быть, она считает себя перевоплощением Флоры. Твое внимание привлекает гигантская хрустальная люстра австрийской работы, она разбрызгивает сотни сияющих, как алмазы, огоньков и цветных вспышек, преломляя свет сквозь хрустальные призмы.

– Я сказала, что Вашти хочет поговорить с тобой, но сейчас она занята, поэтому мне придется запереть тебя в гостевой спальне, пока она не освободится.

Ты бросаешь свои вещи на пол, чтобы освободить руки, и протягиваешь их ей.

– Что ты делаешь?

– Помогаю вам надеть на меня наручники, – объясняю я. – Поскольку вы мне не доверяете.

– В этом нет необходимости.

Ты пожимаешь плечами и подбираешь вещи с пола, потом идешь за ней по лабиринту залов и коридоров. Ты сравниваешь то, что видишь сейчас, с твоими представлениями об этом дворце.

Одна из дам сердца смотрит на тебя из-за угла, ты вознаграждаешь ее любопытство, вежливо приподняв шляпу, и идешь дальше приплясывающей походкой.

– Как называется твоя опера, Лулу? – спрашиваешь ты ее, но она тебе не отвечает, и ты проходишь мимо. Может быть, она и сейчас смотрит на тебя, но этого ты не знаешь, и ты не хочешь посмотреть ей в глаза.

– И много ты знаешь про нас? – раздраженно спрашивает Шампань.

– Немало, но, если честно, я многого уже не помню. Через некоторое время наступает информационное перенасыщение.

– Не бегай по залам, Катрина, – кричит она, заметив какое-то яркое пятно, быстро скрывшееся за углом. – Катрина!

Потом недовольным голосом спрашивает меня:

– Видишь, что ты наделал? Это из-за тебя они перестали меня слушаться.

– Возможно, вас не стоит слушаться, – предполагаю я.

– Ну, ты точная копия своего отца, яблочко от яблони, – говорит она, качая головой, видимо, выражая таким образом сожаление.

Она отпирает дверь, и ты заходишь в комнату с номером 360. Комната лучше, чем ты ожидал. Не особенно нарядная, но и не тюремная камера. Ты бросаешь чемодан на пол, скидываешь рюкзак на кровать и ставишь на диванчик своего лебедя, чтобы выполнить законы фэн-шуй.

– И сколько мне ждать? – спрашиваешь ты, на что она отвечает своим идиотским: «Посмотрим». Ты настаиваешь, и она, наконец, признается – несколько часов.

Значит, нужно закурить. Однако она выхватывает сигарету у тебя изо рта и конфискует зажигалку.

– Здесь не курят, – заявляет она.

Тогда ты говоришь ей, что отец считал ее красавицей. Что же с ней случилось, попала в автокатастрофу или что?

Пуля просвистела у твоего виска – так она на тебя посмотрела! Ты освободил ее от ее эго. Дверь с грохотом захлопывается, а ты удовлетворенно ухмыляешься.

Она запирает дверь, и ты падаешь в кресло-качалку, оплакивая потерю своего белого «Зиппо». Ты возносишь тихую молитву. Правда, по большому счету тебя это не волнует: в кармане у тебя полно зажигалок, ты можешь убедиться в этом, пересчитав их, перебирая их пальцами, словно игрок в покер. Четыре, пять, шесть, семь, восемь – все на месте, все работают. Тогда ты зеваешь, потягиваешься и закрываешь лицо волосами. Теперь тебя никто не видит.

ПАНДОРА

Исаак не покидает палату интенсивной терапии, и я его понимаю. Остальные – Вашти, Шампань и я – собираются вокруг столика из нержавеющей стали, чтобы обсудить положение дел. Они пьют горячий шоколад, я только помешиваю ложечкой содержимое своей чашки, рассказывая, как мы с Маласи сумели вернуть Симону из мертвых.

– Я так и думала, что вы этим занимаетесь, – говорит Вашти. – Это действительно она?

– Трудно сказать, – признаюсь я. – Сначала мы создали виртуальное сознание на основе того, что делала и говорила в ГВР реальная Симона, потом соединили данные записей с ее жизненными показателями. Мы знаем, как реагировало ее тело, как химически отзывался ее мозг, когда она, скажем, впервые заинтересовалась Лазарем, но при этом мы не можем знать, что она чувствовала. Здесь мы можем только строить догадки.

– Разве могут поступки передавать чувства? – интересуется Шампань.

– И хорошо у вас получилось? – спрашивает Вашти.

– Ну, когда разговариваешь с ней, это та Симона, которую я помню, так что, думаю, у Маласи вышло неплохо.

– Вышло неплохо? Не очень лестно, Панди, не очень.

– Ну, можно сказать «прекрасно», но нет возможности доказать это. В ее жизненном опыте слишком много пробелов. Ведь ты не можешь быть уверен, что это настоящая Симона…

– Она воспринимается как настоящая.

– И ты можешь поспорить?

– Не забывай, я очень хорошо ее знаю. В детстве я часто посещал ее сны.

– Ты и мои посещал, Мал, но знаешь меня не очень хорошо.

– Думаю, что знаю. Если это не так, причина может быть в том, что ты постоянно меняешься, как любое органическое существо. Каждые семь лет у тебя полностью заменяются все клетки, значит, с тех пор, как восемнадцать лет назад я в последний раз побывал в твоей голове, ты полностью изменилась два с половиной раза.

– Клетки мозга не заменяются.

– Не заменяются, но за это время было создано множество новых. К тому же ты – это не только твой мозг. Подумай, какую роль играют гормоны, клеточная память, которую хранит твое тело, сменяясь, клетки передают ее по наследству. В любом случае наша Симона – не голем Франкенштейна, успокойся. Разница между новой и старой Симоной невелика, душа через такую брешь не улизнет.

– Не слишком ли ты осмелел, неорганический ты наш?!

– Время покажет.

Я рассказываю, как Маласи доделывал образ Симоны в последние несколько недель, помогал ей психологически адаптироваться к жизни в качестве программы, вкладывал в нее все, что с ней происходило раньше, уделяя особое внимание ее медицинским знаниям, ведь будь она жива, из нее вышел бы потрясающий врач. Если наша новая Симона сможет синтезировать информацию и находить новые решения, она поможет нам в борьбе с Черной напастью.

– Было бы неплохо получить какую-нибудь помощь, хотя бы для разнообразия, – заявляет Вашти, не обращая внимания на реакцию Шампань, которая принимает ее слова на свой счет.

– Ладно, это всего лишь программа. Сомневаюсь, что она сможет мыслить широко. Даже Маласи в этом отношении не слишком меня впечатляет, – обиженно говорит Шампань.

– Тебе нужно поближе с ним познакомиться, – предлагаю я.

– Надеюсь, твоя Симона сможет перейти хотя бы на… на человеческий уровень. Было бы так хорошо поговорить с ней о старых временах. Просто великолепно. Прошло столько времени, – мечтает Шампань.

– Хэллоуин уже знает? – спрашивает Вашти.

Я признаюсь, что сказала ему, мы немного болтаем об этом, пока Вашти не привлекает наше внимание к одному из дисплеев в дальнем конце комнаты.

На экране мы видим Деуса, которого снимает камера слежения, он развалился в зеленом кресле-качалке, закрыв лицо огненными волосами.

ДЕУС

Значит так, они за тобой наблюдают. Камеры не видно, но ты знаешь, что она есть. Они засадили тебя сюда, чтобы охладить твой пыл, и решают, что с тобой делать.

Давай подумаем о другом.

Что ты сделаешь с ними?

ПАНДОРА

– Впечатления?

– Я не знаю, что с ним делать, – признаюсь я.

– Он маленькое ничтожество! – злится Шампань. – Чего еще можно ожидать, если он сын Хэла. Только посмотрите на эти волосы, он выглядит как Кузен Ит.

Вашти не понимает.

– Из «Семейки Адамс», – поясняю я.

– А-а… он спит или стесняется показать свое лицо?

Его грудь спокойно поднимается и опускается, будто он спит. Потом, почесав ухо, он проводит рукой по лицу, откидывает свою роскошную гриву назад, давая нам возможность взглянуть ему в глаза, и снова опускает волосы на лицо. Глаз его мы опять не видим.

– Как мы можем его использовать? – спрашивает Вашти, пристально глядя на мальчика.

– Использовать?

– Чтобы восстановить порядок у девочек. Как сделать из него пример для подражания?

ДЕУС

Кого ты пытаешься обмануть?

Ты ничего не собираешься с ними делать. С чего бы вдруг? Они ничего собой не представляют. Ты уже дал им понять свои намерения.

Здесь только двое людей, которые имеют для тебя значение, это твой лучший друг и твоя вторая половинка. К сожалению, твой друг заболел и не сможет принять участие в великом приключении. Очень печально, но последний костер предсказывал болезнь, так что ты был готов к этому. Хаджи должен поправиться, ведь вы – товарищи по оружию и кровные братья. Он станет твоим Меркуцио, только он не сойдет с ума и останется верным другом. Когда он поправится, ты ему все расскажешь.

Своей возлюбленной ты можешь рассказать все прямо сейчас…

– Я здесь, – шепчешь ты в крошечный микрофон.

Этот микрофон ты только что включил. В наушнике, который ты только что засунул в ухо, на секретной частоте звучит ее голос.

– У тебя получилось, – шепчет она в ответ.

– Я же говорил.

– Я волновалась за тебя.

Ты успокаиваешь ее, просишь не переживать. Она говорит, что она боялась, что ты не приедешь. Что ты огорчишь ее, предашь ее доверие, как все остальные. Но разве ты способен на такое?

– Ничего не ешь и не пей, – предупреждает она. – Они что-нибудь подмешают тебе. Они пытаются меня этим пичкать, но я-то умная.

– Ты, наверное, умираешь с голоду.

– Ради тебя стоит поголодать.

– И я чувствую то же. Что еще нам может понадобиться, кроме друг друга?

– Только одно, – шепчет она. – Мне нужно еще только одно.

– Скажи, что.

– Ты уже подарил мне правду.

– Ты заслужила это, мой ангел.

– Теперь мне нужна только свобода.

– Ты получишь ее. Ты имеешь в виду то же, что и я?

– Деус, – шепчет она. – Да?

– Ответ «да».

Ты задал этот вопрос в тот день, когда взломал ГВР и уничтожил ложь. Ты отыскал ее, она забилась в дальний уголок своего домена-поместья, печальная Скарлет Пимпернель. Она была словно парализована отчаянием и страхом. Ты показал ей янь – пару к ее инь, – солнце для ее луны, вторую половинку карты и вторую половинку своего сердца. Ты сложил все половинки и сказал ей, что ты никогда не подведешь ее, как подвели ее мамы.

Это было прекрасно. Это было предопределено судьбой. Ты застал ее в момент слабости, и она не могла тебе отказать. Потому что ничего другого у нее не осталось. Она потеряла все, но нашла правду. Ты стал нужен ей. Нужен отчаянно. И ты знал это. Этого момента ты боялся больше всего, а он оказался на удивление простым. Ты предложил себя в качестве друга, и даже больше чем друга. Ты сказал, что с любовью наблюдал за ней из своего далека и не мог спокойно смотреть, как ее обманывают.

Она хотела, чтобы ты ее обнял, она рыдала на твоем плече. Рано или поздно она позволит тебе пойти дальше.

Вы провели вместе полчаса, время пролетело незаметно, но когда потом ты вспоминал этот разговор, казалось, прошло несколько дней. Ты сказал ей, что приедешь, и научил настраиваться на твою частоту. Она не могла тогда ответить на твой вопрос, но обещала дать ответ, когда ты приедешь.

Ты сказал ей, что собираешься сбежать из дома, и спросил, не хочет ли она сбежать с тобой.

Теперь она сказала «да».

– Замечательно, – шепчешь ты. – Когда?

– Не заставляй меня больше ждать. Спаси меня прямо сейчас, умоляю тебя.

ПАНДОРА

– Он разговаривает сам с собой?

Я вглядываюсь в изображение на мониторе. Губы Деуса двигаются? Трудно сказать. Может быть, нам кажется, волосы закрывают ему лицо. А если Вашти права?

Шампань усиливает звук до максимума, и мы можем разобрать тихий шепот. Он говорит: «Когда?»

Что «когда»?

Он вскакивает, словно выпущенная стрела, и кружится по комнате, на миг волосы закрывают камеру. Он хватает деревянного лебедя и поджигает его.

– Вот дерьмо, – вскрикивает Вашти, а я поднимаюсь со стула.

В руке у него зажигалка, в этот момент он похож на Микки Мауса: он подмигивает, хохочет и посылает мир куда подальше.

Уверенным движением он швыряет пылающего лебедя к дверям, а сам бросается на кровать, перекатывается через нее и падает с другой стороны.

Я не дожидаюсь, пока дверь слетит с петель. Я уже бегу.

ДЕУС

У них просто сногсшибательная акустика, бьет по ушам, словно гром. Ты высовываешься из двери как раз в тот момент, когда включается сигнализация. В коридоре никого нет. Горит огонек структурного повреждения, значит, ты открыл себе путь, умудрившись не разрушить весь дом, ты с умом выбрал размер лебедя, в него влезло как раз нужное количество пластита.

Ты хватаешь рюкзак, в котором прячется взрывчатый зоопарк. Теперь за Пенни, поскорее забрать ее. До сих пор тебе везло.

Постой, сначала нужно затоптать тот горящий коврик, пока огонь не распространился. Конечно, противопожарная безопасность прежде всего, папа, я все помню.

Все, сделал.

Поехали!

ПАНДОРА

Мне навстречу бегут кричащие от ужаса девочки, воет сигнал тревоги, Вашти орет в громкоговоритель:

– Стоять на месте!

Шампань кричит мне, что надо остановить Деуса, пока она уведет девочек.

– Хорошо, хорошо! – кричу я ей в ответ, и мы разбегаемся.

Я не знаю, как я остановлю его. У меня коричневый пояс по джиу-джитсу, но это в виртуальной реальности. Я понятия не имею, как мои виртуальные навыки будут работать в обычной жизни. Может быть, у меня получится, но я не тренировалась уже много лет. А если он вооружен, а я нет…

Нельзя об этом думать. Ноги будто сами несут меня, а я и не собираюсь останавливаться.

ДЕУС

В огромных синих глазах Пенни ты видишь зеленые точечки, чертовски красивые. Глаза ее сияют от радости, когда она видит тебя. Это единственные глаза, в которые ты готов смотреть, потому что от их взгляда по телу пробегает трепет, а в паху разгорается жар. Но это еще не все: щечки на идеально симметричном личике сияют здоровьем, у нее задорный носик, упрямый рот так и просит поцелуя, а короткие золотисто-коричневые волосы отсвечивают медью на солнце. Тело ее настолько красиво, что одежда кажется абсолютно лишней.

Когда она обнимает тебя, у тебя на уме только одно: избавить ее от лишнего, от одежды. Но она уже тянет тебя через зал. Все верно, сначала нужно отсюда выбраться – удовольствия подождут.

Ты следуешь за ней по лабиринту коридоров, и вы уже почти у выхода, когда к тебе бросается какая-то тень, хватает твою возлюбленную, вырывая ее из твоих рук. Это Бриджит. Она больше и сильнее Пенни; грубо дергая ее за волосы и откидывая назад ее голову, она перехватывает ей горло рукой. Твоя милая пытается разорвать захват рук, но не может, она начинает задыхаться. Не в силах видеть это, ты лезешь в карман за зажигалкой «Генезис 3:24», как ты ее называешь. Она жрет газ как черт знает что, зато выбрасывает наводящий ужас язык пламени в тысячу восемьсот градусов по Фаренгейту – мощнее не бывает. Бриджит смотрит на огонь и отступает, пытаясь прикрыться Пенни. Ты приближаешься.

– Отпусти ее, Бриджит, – велю я ей, она обещает отпустить, но не ослабляет захвата.

Ты понимаешь, что она пытается хитрить: хочет задержать тебя, пока не прибудет подкрепление. Кто бы сомневался – к нам ковыляет на костылях Слаун.

Что есть мочи она орет: «Сюда!»

Тебе необходимо убедить Бриджит, что ты сожжешь ее живьем, даже если тебе придется при этом обжечь Пенни. Ты смотришь на нее холодным стеклянным взглядом и подносишь огонь к их лицам на расстояние дюйма.

– Ты сумасшедший, – задыхаясь, говорит Бриджит.

Она отпускает твою возлюбленную и отходит, а ты держишь «Генезис» наготове, чтобы не подпустить ее снова.

– А я не замечал, – отвечаю я.

Твоя зажигалка уже плюется, потому что ты забыл ее заправить.

Краем глаза я вижу, что Пенни бросается на приближающуюся Слаун, пытается вырвать у нее костыль, потом резко отпускает, и Слаун падает. К тому времени как «Генезис» гаснет, Пенни бьет Бриджит костылем по голове. Прикрывая голову и изумленно вздыхая, Бриджит с грохотом падает на колени. Ты утаскиваешь своего ангела, прежде чем она еще раз успевает опустить костыль на голову противника. И это лучшее, что ты делаешь за сегодня!

Следующая остановка – свобода.

ПАНДОРА

Я нахожу Деуса, когда он вылетает из дверей за руку с одной из девочек – Пенни, юные любовники со всех ног несутся к велосипедам. Не успеваю я подумать, что их, по всей видимости, сосватал сам черт, как слышу панический вопль Слаун: «Помогите!»

Она обнимает Бриджит, которая лежит на полу, от боли обхватив голову руками. Ее зрачки движутся под закрытыми веками, должно быть, у нее черепно-мозговая травма. Я не могу оставить их одних, мне нужно поддержать ее до прихода помощи.

Сигнал вызова, я принимаю звонок, думая, что это Вашти или Шампань. Это Исаак. Я начинаю успокаивать его. От взрыва никто не пострадал, Бриджит получила травму, но мы спасем ее. Он не об этом. У него в глазах слезы, и я понимаю.

– Мутазз, – говорит он. – Пришло время.

ДЕУС

Я победно потрясаю кулаком в воздухе – мы покидаем Нимфенбург, едем на природу. Завершена важная миссия, и, если учесть все обстоятельства, она прошла как по волшебству. Ты даже немного огорчился, что тебя не заковали. Ты столько времени учился расплавлять наручники зажигалкой, зажатой в ладони за спиной. Этот фокус достоин самого Ван Канегхема, который перегудинил самого Гуддини, но сильно огорчаться не стоит, ведь ты имел бы глупый вид, если бы у тебя не получилось.

Не важно, с наручниками или без, все равно победитель ты.

Ты несешься на велосипеде вниз по холму рядом с ней, ты отпускаешь педали, ты смеешься и говоришь обо всем, что приходит в голову. Она продолжает рассказывать тебе о себе, ты давно уже знаешь все это. Например, она говорит, что у нее имя из песенки. Тут она ошибается, ты знаешь эту песню, там поется «Играй мелодию», а не «Играй, Пенелопа». Но ты не хочешь ее огорчать и ничего не говоришь. Ей так много пришлось пережить.

– Интересно, есть хоть что-нибудь, чего ты про меня не знаешь? – спрашивает она.

– Да, очень многое.

Ты довольно ухмыляешься, на самом деле тебе пришлось столько узнать про стольких людей, к тому же за очень короткий срок, что в голове у тебя настоящая каша. Тогда она принимается выдумывать каверзные вопросы, чтобы проверить, что ты знаешь, ты отвечаешь на три из пяти. Ты не знаешь ее счастливое число, но что особенно прискорбно, не знаешь ее день рождения. Ты-то думал, что в январе, а оказалось, что нет, приходится извиняться.

– Наверное, памятью я пошел в отца, – объясняешь ты, она смеется и говорит, что все это чепуха.

– Ну что такое мой дурацкий день рождения по сравнению с сегодняшним днем? Днем, когда ты освободил меня, первым днем с тобой?

– Мы можем теперь отмечать каждый день, проведенный вместе, – отвечаю я.

Она улыбается, ее улыбка словно лучик солнца. Она жмет на тормоз, чтобы объехать груду скелетов, загородившую дорогу. Просто удивительно, до чего мы бесстрашные. Если бы трупы были свежие, наверное, было бы страшновато, но эти люди умерли задолго до того, как мы оба родились. Запах смерти давно выветрился, теперь они не страшнее, чем скелет в классе биологии или в траншее при раскопках. На скелетах рваная одежда. Синтетика сохранилась, а бедолаги, носившие натуральные ткани, лежат теперь голыми, их одежда давно истлела. Лоскутки треплет ветерок, словно скелеты приветствуют вас, помахивая флажками.

Преодолев препятствие, Пенни оглядывается через плечо, едешь ли ты за ней. Ничего особенного, но ты понимаешь, что она слегка нервничает.

– Теперь нас могут спасти только мозги, – улыбаешься ты. – Нам нужно перехитрить их и перегнать.

– А может, перестрелять?

Ты смеешься и говоришь, что до этого вряд ли дойдет дело. Возможно, они даже не захотят за вами гоняться.

– Надеюсь, ты прав, – говорит она неуверенно. – Думаешь, они еще помнят, что такое любить?

ХЭЛЛОУИН

Когда прошел первоначальный шок, и меня оставило ощущение, что происходящее – омерзительный фарс, я обнаружил, что разговаривать с Симоной очень интересно. Ее воспоминания были такими же обрывочными, как мои. Я поступил очень недальновидно, стерев нашего учителя Маэстро, пропали многие ее школьные воспоминания. Однако кое-что мы все-таки помним, и благодаря этому мы снова почувствовали себя как в старые времена. Пандора добавила ей память о происходившем с нами после выхода из ГВР: ее восприятие реального мира, наш поцелуй, передозировку лекарств. Да, она поддельная, но она очень мало отличается от той девочки, которую я помнил, и я в состоянии не обращать внимания на эту разницу. Мы разговаривали с ней несколько часов, так много нужно было нам обсудить.

Мы разговаривали, и в глубине души я опять и опять вспоминал о Пандоре. Она потратила столько сил и времени на то, чтобы воссоздать женщину, которая никогда не была ее подругой, она была ее соперницей. Она вернула Симону, надеясь помочь мне. Смерть Симоны была самой тяжелой моей потерей. Теперь, когда она родилась заново, может быть, я снова смогу жить. Может быть, мне станет интересно работать с Пандорой и ее друзьями, захочется вместе с ними преображать этот мир.

Этого не случилось. Даже поговорив с Симоной, я не захотел примириться ни с Исааком, ни с Вашти, ни с Шампань. С другой стороны, к моему величайшему удивлению, я начал теплее относиться к этому миру.

Вот что произошло.

Во-первых, появилась Симона. Я любил ее с шести лет и до самой ее смерти, я носил в сердце эту потерю как воспоминание о том, чего у меня уже никогда не будет. Она была моим наваждением в течение многих лет: блестящая, талантливая, прекрасная Симона, та единственная, с кем я хотел соединить свою жизнь.

Я переболел ею. Словно свалилось заклятие, я больше не чувствовал к ней того, что раньше. Я очень изменился со дня ее смерти. Я вырос. Безусловно, я был в восторге, что она вернулась в мою жизнь, я жаждал ее дружбы, но не более того, любви больше не было.

Я излечился.

Во-вторых, появилась Пандора. Сумасшедшая, она любила меня много лет, а я отвергал ее. Я делал это отчасти потому, что считал себя недостойным такой любви, отчасти потому, что в моем сердце, полном скорби по Симоне, не было для нее места. Я старался не обнадеживать девушку.

Без сомнения, у нее были причины, чтобы воскресить Симону, но она сделала это для меня. Из любви ко мне. Этот поступок – поступок самый чистый, самый жертвенный из всего, что она могла для меня сделать. Она так сильно меня любила, что попыталась вернуть меня к жизни и подарить мне счастье, рискуя потерять меня навсегда.

Наконец-то я увидел ее в истинном свете.

Благодаря ей мир стал для меня гостеприимней, я увидел, что в нем есть надежды и для меня. В нем могут происходить удивительные вещи, даже если сам ты немощен.

Я вышел из ГВР с мыслью позвонить Пандоре, но оказалось, что она уже пыталась со мной связаться. Я перезвонил ей и сразу же оказался на грешной земле: узнал, что натворил Деус, как он устроил взрыв в Нимфенбурге и сбежал с одной из девочек Вашти.

– Вот дьявол, – только и сказал я.

– Прости, Хэл. Я сейчас разыскиваю их.

– Ладно, – ответил я. – Скоро буду.

ХАДЖИ

Я рассказываю историю про лягушек всегда по-разному. Иногда это зеленые лягушки, иногда коричневые. Иногда они покрыты бородавками, иногда нет. Это могут быть обычные лягушки-быки, а могут быть древесные с острова Окинава. Они могут быть даже жабами. Их может быть десять, двадцать, а то и целая армия, но сама суть истории всегда одна и та же.

Несколько лягушек путешествовали вместе, две из них свалились в канаву. Увидев, что канава очень глубока, остальные поняли, что их товарищам никогда уже не выбраться.

– Не стоит и пробовать, – заквакали они.

Однако лягушки пытались выпрыгнуть. Они прыгали и прыгали, хотя им никак не удавалось запрыгнуть на край канавы. Остальные кричали им, что лучше прекратить мучиться, что лучше сдаться, лучше лечь и умереть. В конце концов одна из них так и поступила. Вторая лягушка, будто не слыша их, продолжала прыгать что было сил. И вот, несмотря ни на что, ей удалось выпрыгнуть из канавы.

Лягушки были изумлены.

– Почему ты не сдалась, почему продолжала прыгать? – спросили они. – Разве ты не слышала, мы советовали тебе сдаться?

– Правда? Вы все время кричали именно это? – удивилась лягушка. – Может быть, я немного оглохла. В канаве я все время думала, что вы подбадриваете меня.

Моей сестре Далиле всегда нравилась эта история, и теперь я часто ей рассказываю ее. Сейчас мы часто думаем о лягушках. Микробы пожрали Мутазза, проникнув в его плоть и кровь, да упокоится он с миром. Только чудо может спасти Рашида, так велика вероятность, что он уйдет вслед за братом. Но мы – Нгози, Далила и я – должны прыгать.

С тех пор как я пережил религиозное озарение, я стал бесстрашным. Темная сторона жизни больше не пугает меня. Все, что происходит с нами, – часть божественного плана. Моим братьям и сестре нужна моя помощь, чтобы держаться, и я с радостью отдаю им себя, я убеждаю их надеяться даже тогда, когда они оказываются в океане страха и сомнений.

Последнее время я думаю об отце как о лягушке Дарвина. Мужская особь этой лягушки заботится о потомстве, самец собирает языком икринки, которые отмела самка, и хранит их в зобе, они превращаются там в головастиков. Когда головастики становятся лягушатами, он выплевывает их в этот мир.

Интересно, как бы мы жили, если бы у нас была мать? Если бы мой отец и Шампань смогли зачать детей? Если бы мы появились из ее матки, что тогда? Сейчас я так много думаю об этом.

Когда Мутазз умер, отец не плакал, а если и плакал, он постарался делать это незаметно для нас.

ПАНДОРА

Вероятно, до того, как Дебрингем стал технологическим центром, он выглядел примерно так же, как курортная зона вокруг озера Старнберг. Берег озера и окрестности невероятно красивы, указатели приглашают поплавать под парусом, прокатиться на водных лыжах, просто побродить по тропинкам. Вода манит, но купаться некогда. Мы не за тем сюда приехали.

– Двадцать метров. Вон тот домик на берегу, – говорит Шампань, глядя на датчик Пенни на следящем устройстве Аргоса.

Внутри домика мы обнаруживаем лишь три скелета: давно умершая пара лежит в обнимку, а у ног кровати – скелет их верной собаки. Подобные сцены всегда приводят меня в замешательство. Пес не мог сам о себе позаботиться? Или не хотел? Они заперли его? Они пытались его выпустить? Ему некуда было идти? Когда хозяева перестали двигаться и разговаривать, он что, просто лег и принялся ждать?

Датчик мы находим быстро, он лежит в сливной канаве. На полу погашенный окурок сигареты с гвоздикой. Велосипеды брошены в сарае. Рядом свежие следы шин спортивной машины, по-моему, они ведут к берегу, потом поворачивают на запад.

Я вызываю Маласи и сообщаю ему новость. Он обещает помочь, посмотреть изображения со спутников, попробует засечь GPS, если он установлен на машине, а если нет, он прочешет всю местность западнее Старнберга и попытается отыскать беглецов.

Шампань глубоко вздыхает.

– Нам больше нечего здесь делать, поехали домой, будем ждать.

– Ты уже успокоилась?

– Я не горю желанием найти их прямо сейчас, – признается она, отбрасывая с глаз прядь волос. – Сейчас они хотят поиграть во взрослую жизнь, но, в конце концов, заскучают по удобствам и вернутся сами. И сделают это на наших, а не на своих условиях.

– И что тогда?

– Посмотрим. Они должны быть наказаны за то, что сделали. На парнишку Хэла мне наплевать, но Пенни нужна помощь, лекарства, терапия. Я знаю, Бриджит и Слаун обижали ее, но ее реакция была чересчур яростной. Я их мать, я знала, что они могут бунтовать время от времени. Но я никак не думала, что они могут вышибить друг другу мозги.

– Хорошо, что Бриджит несильно пострадала, – говорю я. – Судя по видеозаписи, Пенни била ее со всей силы.

– Ей нужна помощь, – снова повторила Шампань.

Нас вызывают. Это не Маласи. Это Вашти. Она тараторит так быстро, что я думаю, она снова вышла из себя, и собираюсь сказать: «Питбуль». Но надо признать, что на этот раз у нее припадок безмерного счастья и радости, мысли ее несутся быстрее, чем язык может произнести слова.

– Вы должны вернуться в Перу, и без возражений, бросайте все, и плевать на последствия, вы нужны мне в Перу, нужны еще вчера!

– Успокойся, – отвечаем мы. – Что произошло?

Она пытается отдышаться и говорит, что совершила прорыв. Она закончила вскрытие тела Мутазза. По результатам анализов, которые она делала по Концу Света, и по обследованию карликовых обезьян, она, по всей видимости, нашла то, что мы давно ищем.

Черная напасть заставляет иммунную систему реагировать на то, что нельзя назвать инфекцией в чистом виде. У карликовых обезьянок есть энзим, который творит чудеса. Он активируется через систему пищеварения. Обезьянки едят фрукты и насекомых, но главное – они постоянно жуют древесную смолу. Одно из деревьев, смолу которого они жуют, содержит этот энзим. Это один из видов джатоба, и растет оно только в перуанских джунглях. Я привезла ей образцы смолы, но слишком мало.

– Я уже знаю, как мы используем этот энзим против Черной напасти, – продолжает Вашти, – а может, и против Конца Света. Но мне нужно много этой смолы.

И это еще не все. В течение многих лет Вашти пыталась отыскать путь с помощью генной терапии. Мы уже обнаружили последовательность нуклеотидов, сопровождающую Черную напасть. Болезнь можно остановить, вырезав ее из нашей ДНК, словно ножницами. Беда в том, что эти «ножницы» оттяпывают жизненно важные части генома, когда ученые пытаются использовать эту последовательность, а это приводит к разрушительным последствиям. Именно поэтому «Гедехтнис» добавил нам лишние органы и дополнительный генетический код. Одним словом, до сих пор разрезать нашу ДНК с помощью радикальной генной терапии казалось слишком рискованным, но, как думает Вашти, теперь она сможет это сделать. Она даже думает, что сможет вырезать болезнь у детей Исаака. Проблема в том, что на исследования могут уйти месяцы, а времени у нас нет, поэтому страшно нужна смола.

– Вылетаю немедленно, – отвечаю я.

Решение сразу двух проблем. Потрясающие новости, чуть подпорченные стычкой Шампань и Вашти из-за того, что Шампань хочет немедленно вернуться в Нимфенбург.

– Нет, пока Пандора в Перу, я хочу, чтобы ты продолжила поиски наших маленьких беглецов, – не соглашается Вашти.

– Но я принесу больше пользы дома, – возражает Шампань. – И честно говоря, у меня нет желания гоняться за нашими Ромео и Джульеттой.

– Будем надеяться, что это не Сид и Нэнси, – бормочу я, и у меня перед глазами встает вечеринка, устроенная Хэлом много лет назад.

– Ромео и Джульетта закончили не лучше, – резонно замечает Вашти. – И не следует считать их невинными детьми, тебе стоит взглянуть на последние записи Пенни.

Шампань лишь пожимает плечами и повторяет то же, что уже говорила мне: дети поиграют в семейную жизнь некоторое время.

– А если я их и найду, что мне делать? Я не могу силком тащить их обратно.

– Но ты же взрослая женщина, – отвечает Вашти, – попробуй убедить их.

– Убедить подростков?

– Ладно, у меня нет времени на это. Делай что хочешь, – бросает Вашти и отключается.

– Она всегда должна сказать последнее слово, – жалуется Шампань, с трудом поспевая за мной к коптеру.

– Вперед, отправим тебя домой, а меня в джунгли.

ХЭЛЛОУИН

– Вот ведь не везет, ты только что разминулся с Пандорой, – сообщила мне притворно безразличная Шампань, когда я вышел из самолета.

Как и она, я не здороваюсь и, приняв холодный вид, выслушиваю ее сообщение о том, где находится Пандора, и об открытии, которое сделала Вашти.

– Правда, тебе все равно, чем мы здесь занимаемся, верно?

– Верно. Где мой сын?

– Откуда мне знать? Ты вырастил психопата.

– Может, отведешь меня к кому-нибудь более компетентному?

Я ушел искать Вашти самостоятельно, предоставив ей обижаться, сколько ей хочется. Однако найти Вашти я не успел, меня окликнул чей-то знакомый голос:

– Хэллоуин.

В детстве мы с Исааком никогда не общались. Наше неприятие друг друга удивляло одноклассников, ведь мы, по их мнению, были так похожи. Мы должны были дружить, считали они. Исаак интересовался духовной стороной жизни, а я был увлечен мифологией, гранью между жизнью и смертью. Однако мы никогда не любили друг друга, к тому же я всегда считал его приспешником Лазаря. Мы старались не ухудшать положение дел, избегая друг друга.

Увидев его снова, я ощутил былую враждебность, но удержался и ничего не сказал, ничем не выразил свое раздражение.

– Ты опоздал на восемнадцать лет, – сказал он, пожимая мою руку, – но я все равно рад тебя видеть.

Неожиданно он обнял меня, от неожиданности я обнял его в ответ. Никогда не думал, что это возможно, но бедняга только что потерял сына…

Мы шли по коридорам, проходя мимо испуганных любопытных девочек, а он охрипшим голосом рассказывал мне о своих детях.

«Охрип, – подумал я, – от усилия не сломаться совсем».

Долгие годы я не понимал, зачем ему эти дети, а сейчас видел перед собой человека, который заботится о сыновьях и дочери и его родительская любовь не знает границ. Я разделял его чувства. Мы больше не были ни врагами, ни соперниками, теперь он не задавался передо мной. Он был обычным человеком, после смерти двоих детей у него на руках было еще четверо умирающих. Может быть, мы никогда не сможем стать друзьями, но сейчас он завоевал мое сочувствие.

Другое дело Вашти. Она сразу запустила в меня свои когти, впрочем, я этого ждал. Она набросилась на меня, порицая за сделанный выбор, за мое отсутствие, за мое высокомерие, за родительскую безответственность, за отсутствие мужества. Она винила меня в том, что я разрушил утопию, которую она так долго и усердно создавала. Я посчитал ее обвинения смешными и сказал, что если она не хотела, чтобы дети возненавидели ее, ей не нужно было так жестоко их обманывать.

– Тебя «Гедехтнис» кормил той же ложью, что и остальных, а ты ее проглотила! Ты впитала все самое плохое из того, через что мы прошли, – сказал ей я.

– И поэтому ты натравил на меня своего сына? Чтобы он преподал мне урок?

Я сказал, что я вообще никак не влиял на сына в этом отношении, но она мне не поверила. Она заявила, что я хотел отомстить ей и при этом не нарушить свое обещание не вмешиваться в их дела. С этой целью я и создал сына.

– Это просто смешно, – ответил я.

– За что ты меня так ненавидишь? – спросила она.

Она обвинила меня в сексизме, поскольку, по ее мнению, я не могу спокойно смотреть на сообщество сильных женщин. Я возразил, что мне все равно, кого она растит, мальчиков, девочек или гермафродитов.

– Ты, наверное, считаешь, что у нас с Шам нежные отношения? Тебя это оскорбляет?

– Вашти, я только рад за женщин, которые спят вместе. Почему бы тебе не иметь Шампань? Ее все имеют.

– Я всегда могу на тебя рассчитывать, если захочу опуститься ниже плинтуса, – зашипела она.

– Смотри не ошибись, – предостерег ее я. – Мне все равно, кого ты имеешь, зато очень волнует, кого ты обманываешь. И все же я никогда не просил Деуса влезать во все это.

– Ну, он зато очень хочет влезть в мою дочь, – парировала она. – И сейчас он неизвестно где и развращает мою девочку. Что ты за отец после этого?

– Эй, потише. Я получил письмо от твоего божьего одуванчика, она просто психованная, – ответил я. – Готов поставить доллары против пончиков, это она сейчас его развращает. И что ты за мать после этого?

Мы продолжали пререкаться, я понял, что она не успокоится, пока я не сдамся. Но дети Исаака больны, и я не должен отвлекать ее от работы. Я решил остановиться, сказав, что приехал забрать сына. Он оказался недостаточно взрослым и не был готов встречаться с другими людьми.

– В некоторых вещах он беспокойный ребенок, – сказал я, – не исключено, что и ему приходится нелегко. Ну что? Объединим наши усилия и отбросим эмоции?

Она кивнула.

– В основном мы винили тебя и твоего сына, но Пенелопа тоже во многом виновата. В дневнике она пишет, что в отличие от нее я не знаю, что такое любовь. Думаю, они давно задумали побег.

– Согласен.

Она рассказала мне, что просмотрела домен, журнал, личные вещи своей дочери, надеясь обнаружить что-нибудь, что помогло бы найти их, но Пенни ничего не оставила.

– Полагаю, ты тоже просмотрел его личные вещи?

– Нет, я всегда уважал его частную жизнь.

– Не очень разумно в подобной ситуации. Если они и оставили ключ к тому, где собирались провести свой «медовый месяц», так, скорее всего, на его домене. Если ты хочешь быть хорошим родителем, нравится тебе или нет, ты должен в определенный момент шпионить за ребенком для его же блага.

Пусть и неохотно, но я согласился с ее точкой зрения. Она отправила меня в ГВР, я подключился, используя специальный код, способный взломать домен Деуса. На входе меня ожидало царство вулканов, все они извергались, по алому небу проносились извилистые молнии. Как дань мне, высоко в небе летали мои прежние слуги – мороки, но Деус добавил им ауру из раскаленного белого пламени, которое лизало их тела и никогда не угасало.

Мне было некогда искать, поэтому я просто все заморозил одним движением руки, потом разобрал на части, щелкая пальцами. Вулканы, небо, огненные мороки, все элементы оформления, все его секреты снова становились кодами.

Но я ничего не нашел.

Как и Пенни, он не оставил никаких следов. Я предал доверие сына, перевернув в пылу преследования каждый камень в его владениях.

ДЕУС

Ты работаешь за компьютером, взламываешь систему. Кажется, тебе это нравится больше всего на свете. Это очень волнует. В этом ты тоже пошел в отца: бунтари плодят бунтарей и тому подобное.

Она отвлекает тебя, но в хорошем смысле. Она не пытается тебя обнимать, не покусывает тебе ухо, как тебе хотелось бы, она просто радостно смеется. Она развлекается, она пишет на стенах маркером – в основном это хайку, стишки в пять-семь-пять слогов. Пенелопа посвящает их людям, которые окружали ее, большая часть ее творений написана таким языком, которого она никак не могла бы себе позволить, пока ты не освободил ее. Надо же, девочек действительно держали в ежовых рукавицах. Тебе доводилось читать о таких девочках в школьной форме, которые бросались во все тяжкие, как только появлялась возможность. Может, и с ней будет то же.

Вместо того чтобы избавить ее от лишней одежды, ты запускаешь в сеть вируса. Забавно. Что скажет сеть утром?

Система выставляет мощную защиту, но ты можешь ее сломать. Тебя немножко мучает совесть, потому что это не твой вирус, а тебя всегда учили не брать чужого. Но ты надеешься, что он не обидится. А если и обидится, все равно поймет, что ты сделал это из самых добрых побуждений. Разве можно допустить, чтобы тираны тебя выследили? Он всегда говорил, что они – настоящее змеиное гнездо. Ты просто на время закроешь им глаза, а за это время отыщешь райский утолок, и он будет только твоим.

Удар по клавише, еще один, еще… готово. Черным-черно.

Ты отталкиваешься и катишься в кресле через всю комнату туда, где сидит твоя девушка. Ты подъезжаешь, и она уже у тебя на коленях.

– Точно получилось? – спрашивает она.

– Тебе лучше поверить. Теперь мы невидимы, никто нас не найдет.

ХЭЛЛОУИН

Как только я заканчиваю рыться в домене Деуса, передо мной появляется бесцветный субъект.

– Ты нарушил нашу сделку, – упрекнул его я.

– Когда на меня напал твой замечательный сынок, – возразил Маласи.

– Ладно. Наверное, на твоем месте я сделал бы то же самое.

Сейчас ему это не важно.

– Это ты написал программу «Полифем»? Много лет тому назад. Я совсем забыл про нее.

Это вирус, я сделал его для отключения сети спутников. Я задумал ее как крайнюю меру на случай, если обнаружится, каким образом я скрываю Америку от назойливого внимания Маласи.

– Козырный туз в рукаве, – усмехаюсь я.

– Ее только что запустили.

Деус. Деус использует мой козырь. А я-то наивно думал, что ему не найти этот вирус. Значит, пока я беспокоился о том, что нарушил его личную жизнь, он без колебаний вмешался в мою.

– Как изобретательно ты придумал имя для вируса, – издевается Маласи. – Полифем… а ведь Одиссей ослепил циклопа заостренной палкой. Ты об этом не подумал? Спутников больше нет, и я ослеп – перестал видеть мир.

– Я все починю, – обещаю я, – правда, нужно время. Давай я перезвоню тебе.

Я вышел из ГВР и уже по дороге к самолету связался с ним.

– Он наверняка в одном из комплексов «Гедехтниса», – заверил его я. – Только оттуда он мог запустить вирус. Значит, он либо в Берлине, либо в Льеже. Он не мог забраться дальше.

Шампань попыталась меня задержать на выходе, но я не стал на нее отвлекаться.

– Маласи, он отключил только спутники слежения? Не спутники связи?

– Ты хочешь с ним связаться?

– Угадал, – согласился я, убирая трап. – Сделай диагностику.

ДЕУС

– Деус?

Из динамиков ты слышишь голос твоего отца. Вы с Пенни переглядываетесь, словно рыбки, пойманные в сеть.

– Я знаю, что ты меня слышишь.

Он просто хочет тебя подловить, хочет, чтобы ты ответил, но тон его голоса заставляет тебя изменить все свои планы. Сначала ты хотел отправиться в Дебрингем и познакомить его с Пенни. Ты-то надеялся, что он одобрит тебя, но, похоже, ты обманулся в своих надеждах, и это неприятно. Ты еще думаешь, отвечать ли тебе, а твоя возлюбленная уже все за тебя решила – она отключает звук.

– Пришло наше время, – говорит она. Да, нам, пожалуй, пора. Он знает, где мы. Конечно, она права. Вы уноситесь прочь мимо капсулы, где «Гедехтнис» прятал Пандору и Исаака, пока они росли. Вы спешите к летному полю, чтобы украсть самолет, а когда ты усаживаешь ее в кресло второго пилота, она говорит, что всю жизнь мечтала оказаться в Лондоне.

– Ты будешь королем, а я королевой.

Неплохо. Итак, в Хитроу. Ты взлетаешь и устанавливаешь курс, выбираешь максимальную скорость, опасаясь, что истребитель твоего отца вот-вот появится у тебя над головой. Ты неплохо водишь самолет, но его тебе не обогнать, как не обыграть в шахматы.

Ну почему он не может просто порадоваться за тебя?

ПАНДОРА

Я – лесозаготовительная партия, состоящая из одной женщины, я спиливаю деревья джатоба лазерной пилой и собираю смолу из срезов. Это был наш план. Но пила ломается о первое же дерево, а запчасти к ней находятся за сотни миль. Ну что ж, вернемся к истокам. Я валю деревья пожарным топором, который всегда вожу с собой. Я могла бы просто делать зарубки, но Вашти нужно очень много смолы, и у меня нет времени: страдают детишки Исаака.

Когда я оказываюсь в том месте, где совсем недавно на одеяле лежал Мутазз, у меня возникает ощущение, что он снова со мной, какое-то мистическое чувство, которого я до конца не понимаю. Надо будет поговорить об этом с Маласи, правда, сейчас я стараюсь поменьше с ним разговаривать. После того как я узнала о его предательстве, наши беседы утратили прежнюю теплоту и стали куда короче. Я недовольна, и он это понимает. Но даже самый обидчивый в конце концов сдается, как случилось с Хэллоуином. Странно, он в Германии. Сегодня даже не День всех святых. Я уже и не думала, что он вообще когда-нибудь покинет свое жилище отшельника, жаль, что все произошло при таких обстоятельствах и ему приходится догонять своего блудного сына.

Раньше мой юношеский бунт казался мне чем-то серьезным, но по сравнению с тем, что сотворил Деус, это были детские шалости, я не дралась костылями и не взрывала лебедей. Я всего лишь сделала пирсинг и татуировку, попробовала алкоголь и изо всех силенок пыталась казаться жестче, чем была на самом деле. С высоты своих лет я понимаю, что мой бунт вырос из школьных отношений. Тогда все считали меня милашкой. Умница, красотка, тихоня и сумасшедшая – все эти эпитеты были уже заняты Симоной, Шампань, Вашти и Фантазией. Но я не хотела быть милашкой, я просто впадала в бешенство по этому поводу. Сначала я решила стать спортивной, потом загадочной.

На самом деле меня зовут Наоми Д'Оливейра, но когда я узнала, что Наоми значит «милая, приятная», я тут же отказалась от этого имени. Я выбрала имя Пандора. Если уж совсем честно, меня так назвал Хэллоуин. Он тогда еще был Габриелем. Он увлекался мифологией и прозвал меня Пандорой. Я спросила его, почему именно «Пандора», он рассказал мне о девушке, которая выпустила в мир вселенское зло. Зло начало жалить и кусать ее, и она привела в мир надежду, надежда заживила все ее раны. Он тогда сказал, что я похожа на эту девушку, но не объяснил почему.

Он забыл, что это он дал мне имя. Несколько лет назад мне пришлось ему напомнить об этом.

– Верно. Тебе подходит. Для меня ты совсем не Наоми.

Теперь я думаю, что я не милашка, я оптимистка, а это совсем неплохо.

ДЕУС

В этой части света нет электричества, впрочем, можно обойтись и без него, устраивая романтический ужин при свечах. Операция «Машина любви» поначалу не заладилась, но этот склад много лучше, чем тот, где мы останавливались в последний раз, здесь нет крыс. К тому же «Фортнум энд Мейсон» надежно запакованы и качественно сделаны, так что подходят даже такой привередливой парочке мародеров, как мы. Ей захотелось попробовать мяса, ты сказал ей, что свежее намного вкуснее консервированного, но все ружья остались у отца, так что не видать нам рагу из кролика. Придется довольствоваться гусиной печенью, которую ты и раньше не ел и сейчас не станешь. Но ей нравится, она слизывает жир с твоих пальцев, и на всякий случай ты кидаешь пару банок в рюкзак. При свете свечей она так прекрасна, особенно когда говорит:

– Нам нужно обзавестись пушками.

Ты не возражаешь, потому что кролики – это вкусно, да и кто знает, не столкнешься ли ты с чем-нибудь покрупнее.

– Нет, нам нужно оружие на случай, если они придут за нами, – заявляет она.

– Они нас не найдут.

– А если я захочу их найти?

Наверное, она шутит, потому что, когда ты улыбаешься, она улыбается в ответ.

– Круто было бы заявиться к ним с оружием и запугать их до смерти, – говорит она. – Думаешь, они обделаются?

– Еще как, – подыгрываешь ей ты.

– Все-таки я думаю, их следует проучить, – не успокаивается она.

– Про кого ты говоришь?

Она достает список своих врагов, читает его, и ты морщишься, когда она называет имя твоего товарища по оружию.

– А чем Хаджи лучше других?

Ты объясняешь ей, что в отношении других она права, но насчет Хаджи ошибается. Он отличный парень, просто она его не поняла. К сожалению, ей это не нравится, она обвиняет тебя в том, что ты считаешь ее дурой. Ей что, не хватает умишка, чтобы понять, кто такой Хаджи? Конечно, ты не это имел в виду, ты объясняешь, что так тебе сказал огонь, который подарил тебе мудрость. Хаджи предназначен стать твоим лучшим другом, как она предназначена стать твоей возлюбленной. Услышав слово «возлюбленной», она вспыхивает, и ты поправляешься – «задушевной подругой».

– И что, если это сказал огонь, это – истина?

– Если бы все было не так, тебя бы здесь не было, – отвечаешь ты.

Ты объясняешь, как работает гадание на огне, она слушает, широко распахнув глаза, но ты не понимаешь, верит она тебе или нет. Ничего, со временем поверит.

– Ты ведь знаешь, что Хаджи болен?

– Да, очень печально, – киваешь ты, – но я не сомневаюсь, что он поправится.

– Ладно. Если мы исключим Хаджи, что тогда? Ты пойдешь со мной?

Ты пожимаешь плечами. Все зависит от того, что именно она предлагает.

– Ты сделаешь кое-что для меня, а я сделаю кое-что для тебя, – продолжает она.

– Что именно?

Она рассказывает, и то, что ты слышишь, – великолепно. Ты хочешь слышать это еще и еще, но ты останавливаешь ее.

– Я считаю, что возвращаться опасно, тем более что у нас здесь все есть. Ты хочешь проучить их? Тогда просто не замечай их существования. Они даже не знают, чего лишились.

– В том-то все и дело, – надувается она. – Они не знают. В их мире для меня нет места.

– Зато у тебя много места в моем мире.

Она улыбается, даже хочет что-то сказать, но передумывает и трясет головой. Сколько ты ни просишь ее, она не признается, что пришло ей в голову.

– А что у нас на десерт? – спрашивает она. Вы вместе обшариваете полки, собираете шоколадные кремы, украшения для тортов, консервированную клубнику и смородину – все, что так забавно слизывать с пальцев. И хотя у консервантов ощутимый меловой привкус, удовольствие просто потрясающее. Ты целуешь и обнимаешь возлюбленную, она не позволяет снять с себя кофточку («Я еще не готова к этому», – хмурится она), но тебе весело, так же как от огня.

Она устает, ты укладываешь ее себе на колени, откидываешься назад, чтобы было удобнее ее ласкать. Если бы можно было остановить это мгновение, ты умер бы счастливым человеком.

Но огонь изгибается вниз. Нехороший знак, зловещий, всегда предрекает беду.

Неожиданно тело твоей возлюбленной напрягается, и ты понимаешь, что происходит что-то очень плохое. Она кашляет и задыхается.

– Что случилось? – спрашиваешь ты, но она не отвечает, держится за живот и трясет головой.

Ты укладываешь ее на спину и даешь воды из бутылки, она пьет, но вода не задерживается в желудке, ее начинает рвать, когда рвота проходит, ее трясет, она плачет.

Чем больше ты стараешься ей помочь, тем хуже ей становится.

– Как тебе помочь? – спрашиваешь ты. Тебе еще ни разу не приходилось ухаживать за больным.

– Ты ничего не можешь сделать для меня, – плачет она. – И никто не может. О господи. Я чувствую, что скоро умру.

– Ты не умрешь, – говоришь ты, гладишь ее по щеке.

– Нет, умру, – настаивает она. – От Черной напасти не вылечиваются.

– Черной напасти?

– Конец Света, – выдавливает она, и ее снова начинает рвать.

– Не может быть, – говорю я.

– Деус, все дело в нашей крови.

– Да, но они говорили, что это не Черная напасть. Они говорили, что болезнь угрожает только детям Исаака.

– Ну конечно говорили! – кричит она, ее безукоризненное лицо искажает отчаяние. – Они нам врали, у нас у всех эта болезнь в крови, и мы все умрем!

ХЭЛЛОУИН

Я неверно отгадал.

Я полетел в Берлин, потому что это ближе, а Деус все это время находился в Льеже, в Бельгии. Когда я наконец попал туда, его и след простыл, свою маленькую подружку он забрал с собой. Он не отвечал на мои вызовы, что было совсем на него непохоже. Тогда я отправился в Нимфенбург, чтобы починить сеть, разрушенную «Полифемом». Я все время надеялся, что он придет в чувство и ответит.

Уничтожение вируса – хоть биологического, хоть цифрового – медленный, неблагодарный труд. Долгие часы я провел, отделяя, стирая, переделывая и восстанавливая информацию, часы превращались в дни. Я начал чувствовать родство с Исааком и даже с Вашти, потому что мне импонирует их трудолюбие. Другое дело Шампань…

Маленькие проказницы, которых сотворила Вашти как новую ступень в эволюции, постоянно мешали мне, досаждали вопросами. Что я здесь делаю, почему я задержался так надолго, могут ли они навестить меня в Дебрингеме, действительно ли я вырос на околоземной орбите, такой ли эксцентричный Деус, как Пенни, и за что я так ненавижу Вашти. Тогда я задал простой вопрос. Многие люди, когда дети беспокоят их, задают этот вопрос, правда, мы с Деусом были исключением.

– Где ваша мама?

Они на этот вопрос ответили:

– Которая?

Я знал, что Вашти занята исследованиями. В таком случае разве не Шампань должна присматривать за ними? Они не знали, что ответить. Когда мое терпение наконец истощилось, я отыскал Шампань в приятном уединении успокоительной ВР. Она почему-то не обрадовалась, когда я прервал ее блаженство и силком вытащил в реальность.

– Тебе не кажется, что Вашти пригодилась бы твоя помощь?

– Только тебе и говорить о помощи.

– Что? Ты хочешь быть похожей на меня? Твои дети бродят по дому как заблудшие овечки, а ты скрываешься, когда работы полным-полно.

Она безнадежно покачала головой, видимо, это означало, что я неверно ее понял.

– Они изматывают меня, Хэл. У меня такое ощущение, что они высасывают из комнаты весь воздух, когда я с ними. Мне просто нечем дышать.

– Ты нужна им.

– Сейчас я не могу находиться с ними. У меня не осталось чувств, чтобы делиться.

Она принялась рассказывать мне о своих неудачах, о тех страданиях, что она перенесла вместе с Исааком. А теперь ей приходится смотреть, как умирают его дети, и это просто невыносимо, она полностью опустошена.

– Они все умрут, – заплакала она.

– Ты не можешь этого знать. Всегда есть надежда. А пока, почему бы тебе не отбросить эти мысли и не поработать?

Она выразительно посмотрела на меня, будто спрашивая, каким образом. Действительно, что она умеет делать?

Я смягчил тон и продолжил:

– Послушай, Шам, если ты не хочешь заниматься детьми, не занимайся. Ты же училась на врача. Пойди помоги Вашти в лаборатории.

– Она не хочет, чтобы я туда ходила.

– Почему, разве тебе не положено там находиться? Насколько я помню, ты пыталась спасти Тайлера.

– Не очень-то у меня получилось.

– Да, но до этого я считал, что ты – пустое место, а когда я наблюдал за тобой тогда, я понял, что ты куда лучше, чем может показаться.

– Я умею оказывать первую помощь, – сказала она с горечью и отвернулась. – Если кто-то из девочек обдерет коленку, можешь обращаться ко мне.

Давно, еще в школе, я держал ее за тупицу: хорошенькая блондинка, которая ждет, когда вырастет и выйдет замуж за богатенького. Забавно, с тех пор я изменил свое мнение о ней, а она приняла мою прежнюю оценку собственной личности.

Какой уже раз в своей жизни я думаю о «Великом законе непреднамеренных последствий»? Я годами унижал ее достоинство, но никогда не думал, что она может воспринимать это всерьез. Я считал, что она забудет об этом, как только начнет практиковать медицину. Я предоставил Деусу полную свободу, потому что мне не нравилось, как меня воспитывал «Гедехтнис», но оказалось, я переборщил. Наши опрометчивые поступки влекут за собой последствия, которых мы никогда не хотели. Мы можем завести дело слишком далеко и вызвать реальное зло просто тем, что пытаемся избежать зла предполагаемого.

Ведь что получилось у Исаака?

Гесса умерла в прошлом году, он не выяснил, что именно произошло. Он думал, что она умерла от Черной напасти, и он увеличил для своих детей дозу лекарств. Это было замечательное лекарство, но даже очень хорошее в больших дозах может убивать.

Когда мы разговаривали с Исааком, он уже утратил надежду, он был убит горем. Тихим голосом он рассказал мне, что ему удалось обнаружить своими исследованиями. Рассказал, как Конец Света образовался из-за увеличенной дозы.

Вместо того чтобы бороться с чумой, как предполагалось, большая доза лекарства лишь вызвала миллиарды мутаций, а избирательная эволюция привела к возникновению болезни не менее страшной, чем Черная напасть. Вы будто оставили в своем доме надежного друга, а вернувшись, нашли следы необузданной оргии и разруху. У нового ретровируса был долгий латентный период, как говорит Исаак, около года вирус никак себя не проявлял, но сейчас, когда он вошел в силу, он не поддается никакому лечению.

Исааку не нужно было этого делать. Его дети остались бы живы и здоровы, если бы он не изменил дозу лекарств. Его дочь умерла из-за злой шалости, остальные – из-за его страха.

ДЕУС

С каждым часом Пенни становится все слабее, а ты не знаешь, что тебе делать. Может, позвонить отцу? Или нужно отвезти ее домой?

– Нет, – говорит она, – разве ты не понимаешь, что это невозможно?

– Но ты же серьезно заболела. У твоей мамы прекрасно оборудованная больница.

– Если ты отвезешь меня домой, они не дадут нам больше встретиться.

Ты подозреваешь, что она права, но готов смириться ради спасения ее жизни.

– Все равно ничего не получится, – говорит она. – Никого не спасут.

Она говорит, что занималась Черной напастью много лет и что Конец Света может распознать по симптомам с первого взгляда.

– Черная напасть убила всех людей на этой планете, и нам удалось выжить лишь чудом. Вашти всегда говорила, что нас от той же участи отделяет всего лишь одна мутация. И она произошла. Случилось худшее. Я не раз ее спрашивала: «Мама, а что мы тогда будем делать?» И она отвечала: «Если такое случится, мы ничего не сможем поделать. Так что давай лучше надеяться, что такого не произойдет».

Твое сердце начинает колотиться. А вдруг она права?

– А ты уверена, что у тебя именно это? Может, просто что-то не то съела, может, это кишечная инфекция?

Она закрывает лицо руками и смиренно опускает голову.

– Я сразу узнаю эти симптомы. У меня именно это. Но если уж мне суждено умереть, я хочу быть с тобой оставшееся время.

– Ну конечно, – отвечаешь ты. – И я хочу того же.

Она снова плачет, а ты держишь ее в объятиях. И она целует тебя, но это не братский поцелуй, в нем чувствуется страсть, она еще не целовала тебя так жарко, она просовывает руку тебе между ног. Словно, умирая, она стремится к любви, цепляется за жизнь.

– Знаешь, чего я хочу на самом деле? – спрашивает она. – Я хочу, чтобы мы остались двумя последними людьми на земле. Адам и Ева после конца света. Нет ничего романтичнее этого!

Ты понимаешь, что самый лучший день в твоей в жизни и день самый худший – это один и тот же день, и он наступил сегодня. Ничего романтичнее придумать нельзя, но ты не можешь примириться с мыслью, что вы оба умрете. Правда, ты не чувствуешь себя больным, но раз больна она, скорее всего, ты заболеешь чуть позже. У тебя пересохло в горле, сердце бьется слишком быстро, но, наверное, это просто страх. Пока ты размышляешь о себе, она думает обо всех остальных.

– Помнишь, я предлагала напугать их? Я была не права. Ну зачем заниматься детскими шалостями, когда мы можем свершить благородное дело?

– Какое благородное дело, например?

– Я как раз думала о твоем друге Хаджи. Помнишь, огонь сказал, вы должны стать друзьями и все такое? Сейчас он страдает. Он не проживет долго, поэтому, если ты настоящий друг ему, ты должен сделать то единственное, что ему нужно. Только это очень трудное дело.

– Какое? – спрашиваешь ты.

– Ты должен помочь ему умереть.

Ты отрицательно качаешь головой и говоришь ей, что не так все это себе представляешь. Ты и Хаджи должны были вместе отправиться на поиски приключений, как король Артур и сэр Ланселот или Робин Гуд и брат Тук. Ты говоришь ей об этом, но она считает, что на это нет уже времени.

– Я думаю, – продолжает она, – мы оказались на этой земле, чтобы узнать что-то особенное. Иногда люди, которым суждено жить недолго, могут многому научиться. Мы поможем Хаджи умереть, и всем остальным тоже. И тогда останемся лишь мы с тобой, мы возьмемся за руки и будем любоваться закатом.

Ты думаешь, что после того, как ты спас ее, и после того, что с вами было, она не может тебя обманывать, но все же у тебя возникают подозрения. Сначала ее переполнял гнев, потом она пожелала спасать людей. Как-то очень уж быстро. Ты говоришь ей, что не совсем понял, она хочет людей избавить от страданий или себя.

– Просто я хочу теперь жить иначе, чем раньше, – возражает она. – У меня было много надежд и мечтаний, но они никогда не сбудутся. Но мне хочется избавить людей от мучений, и я могу это сделать. Дать им возможность умереть достойно. Тогда я буду только с тобой. Ты не хочешь дать мне это?

– Ну что ты, я не хочу ни в чем тебе отказывать, – отвечаешь ты.

Но кое-что ты делать не хочешь. Она прикасается к тебе, кладет руку тебе между ног.

– Подумай об этом, – говорит она.

Она доводит тебя до безумия. А потом вдруг отодвигается и начинает кашлять, она говорит, что ей нужно отдохнуть. Ты приходишь в крайнее изумление. Она больна и она сексуальна одновременно, в такой ситуации любые твои действия обречены на провал. И тогда ты делаешь то, что делаешь всегда в сложных случаях. Ты записываешь все свои вопросы, разводишь огонь и предоставляешь пламени ответить на них.

ХАДЖИ

Вашти занималась серфингом. Мне трудно в это поверить, но все говорят, что это правда. Много лет назад в своем домене она создала большие серебристые пруды, на них можно было задать волны любого размера и формы. Во Внутреннем мире она каталась на волнах из жидкой ртути, взлетала вверх и падала вниз, контролируя не только свое тело и борд, но и весь сияющий океан. Серфингу она научила племянниц, а они научили Гессу. Я представляю себе Гессу и Мутазза, оседлавших серебряную волну. Они смеются, они счастливы и свободны, они машут мне, зовут к себе. Подо мной нет песка, надо мной нет ни солнца, ни неба, я шагаю по движущимся потокам воздуха. Когда я вхожу в ртутное море, оно закипает, идет пузырями, и мне непонятно, почему я одновременно ощущаю жар и холод. Ах да, это лихорадочный сон.

Неожиданно, вне законов логики, что и неудивительно в полубессознательном состоянии, я оказываюсь в невероятно просторной подземной пещере. Я еду на лодке по серебристой темной воде. Отблески роскошных электрических светильников отвлекают меня от разговора с сидящим напротив меня мужчиной, у него козлиная бородка, и одет он в красивую военную форму. Это не совсем разговор. Я гребу и читаю ему наизусть «Бесплодную землю», а он, закрыв глаза, внимательно слушает меня. На нем шлем с шипами и конским хвостом. Время от времени он поднимает руку, просит меня остановиться, он не уловил смысл сказанного мной, потом дает знак продолжать. В наступающей тишине я разглядываю его. Наша лодка сделана в форме морской раковины, а значит, рядом со мной лебедь всех лебедей – король Людвиг Сумасшедший.

– Только больная устрица может породить жемчужину, – бормочет он.

Он открывает глаза, и я не вижу ни зрачков, ни радужной оболочки, только холодную, бесконечную пустоту.

– Бойся смерти от воды, – отвечаю я.

Как только я произнес эти слова, лодка начинает тонуть.

И тут я вижу совсем другое. Я лежу на кровати, мокрая от пота пижама прилипла к телу. Сейчас я сплю, но когда я только проснулся, в моем сознании промелькнул другой сон, в нем я находился на каком-то рынке, за спиной у меня выросли крылья, и я что-то говорил (неизвестно кому). И вдруг в лицо мне бьет деревянный молот.

В реальном мире меня ждет Томи. Я вижу теплые нежные глаза над маской, в них огонь и слезы. Она меняет компресс у меня на лбу, потом обтирает тело спиртом, отчего мне становится прохладней.

– Мне снился сон, – говорю я ей.

– Ты разговаривал во сне.

– Я читал «Бесплодную землю»?

Она отрицательно качает головой.

– Перед тем как заснуть, я просил Господа наставить меня на путь истинный через сон. Istiqara[11].

– И как, получилось? – спрашивает она.

– Точно не знаю.

Она жмет мою руку и смеется, когда я говорю, что люблю ее.

– Это у тебя горячечный бред, – заверяет она и дает ложечку льда.

Но я-то знаю, что и она меня любит. Она так обо мне заботится, и ей это нелегко. Может быть, наша любовь и не романтическая, зато истинная, человеческая. Когда я вижу ее доброту, ее глубокую обеспокоенность, любовь разгорается в моей душе жарче, чем любая лихорадка.

Я борюсь с болезнью отвагой и самоконтролем, как положено самураю. В моей крови есть кровь самураев, как у Хёгуси. Как и мои древние предки, я продолжаю сражаться, даже получив смертельное ранение. Я обещаю Томи, что не сдамся. Я не хочу, чтобы она мучалась от страха.

Я очень благодарен своему отцу за то, что он подготовил меня к подобным битвам. Когда мои кузины подросли, они спрашивали своих мам о смерти, а те убедили их, что смерти нет.

– Всякий живущий обречен на смерть, но это случается с ними очень нескоро, – говорили они.

Папа учил нас другому. Он говорил, что ни в чем нельзя быть уверенным, что мы – лишь гости в этом мире. Господь может призвать нас в любой момент, и не нужно этого бояться. Я очень благодарен ему за это. Сейчас мы гораздо сильнее благодаря его напутствиям.

– Не бойтесь, – говорю я своему брату-лисичке и сестренке-лягушонку.

Далила только что плакала, а Нгози уже не может говорить.

– Люди, любящие нас, не спят ночами, ищут для нас лечение, – продолжаю я. – Они уже близки к решению, и мы просто обязаны набраться мужества.

Лежа на кроватях, Нгози слева, а Далила справа, они смотрят на меня несчастными глазами, они понимают всю справедливость моих слов.

– Помолись со мной, – просит Далила.

С радостью. Молитва помогает Нгози заговорить снова. Он присоединяется к нам, я молюсь с ними вместе, пока они не успокаиваются и не засыпают.

Я лежу без сна, цвета на потолочном экране успокаивают. Я смотрю, как они переливаются, сменяют друг друга, мое дыхание становится ритмичным и глубоким.

Я вижу тени в комнате, это пришел отец. Он плачет, и я понимаю, что Рашиду уже не нужна медицина. Несколько часов назад моего брата увезли на каталке для экстренной помощи, очевидно, его нельзя было спасти.

– Отец, – шепчу я.

Он садится подле меня и берет меня за руку. Ему надо со мной поговорить. Он произносит мое имя, и его голос звучит глухо.

– Хаджи, я хочу попросить у тебя прощения.

– За что же тебя прощать?

– Я подвел тебя, – отвечает он.

– Этого не может быть, – заверяю его я.

– К сожалению, это так. Я обманул тебя. Я обманул тебя насчет доктора Хёгуси, Хаджи. Я хотел, чтобы его мысли поглотили твои. Я планировал сделать это. Для этого я и создал тебя, чтобы использовать. Для той же цели я создал и остальных детей.

Я не понимаю.

Он замолкает, чтобы откашляться и вытереть слезы.

– Восемнадцать лет назад, когда мы вышли, наконец, из ненавистного мира иллюзий, и я увидел, во что превратился мир реальный, я не знал, что делать. – Страдание заметно и в его глазах, и в его голосе. – Я сам был еще подростком, чуть старше, чем ты сейчас. Нужно было проделать колоссальную работу по восстановлению цивилизации и просто выжить самим. Непосильная работа. И сейчас тоже. Я сомневался в своих способностях. Кто я был? Просто человек. Мои собственные изыскания не отличались гениальностью, а теории Вашти казались опасными. Зато ученые из «Гедехтниса» были исполнены идей. Они сумели спасти человечество от полного вымирания. И они хотели вернуться. Если бы только я смог вернуть им жизнь, я мог бы быть спокоен, уверен, что они-то знают, что нужно делать.

– Так значит, мы для тебя пустые сосуды? И больше ничего?

– Нет, это не так, вы для меня намного больше этого. Я люблю вас всех куда больше, чем могу выразить словами. Вы – мои дети. Шли годы, я старался не думать о том, какую жертву я попрошу от вас однажды, но в глубине сознания всегда об этом помнил. Я знал, что не смогу заставить вас, но я старался воспитывать вас так, чтобы сама идея не казалась вам такой омерзительной. Отправиться к Богу и спасти мир?

– Зачем ты рассказываешь мне все это?

– Потому что эта мысль – острый нож для моей совести! – восклицает отец.

Он чуть не разбудил брата и сестру, и потому он снова переходит на шепот.

– Уже поздно рассказывать об этом Гессе, Мутаззу и Рашиду, но я могу рассказать это тебе. Еще не поздно попросить у тебя прощения.

Я молча смотрю на него. Челюсти мои плотно сжаты. Я не говорю ему то, что хочу сказать.

– Ты хочешь освободиться от бремени, – наконец решаюсь я. – Не ради меня, а ради себя самого.

– Возможно, так оно и есть, – признает он, – но ты должен знать правду. Ты заслуживаешь ее. Поэтому скажу тебе честно, Хаджи: я планировал этот жестокий эксперимент, но вряд ли я когда-нибудь решился бы его провести. Потерять всех своих детей, одного за другим? Это чудовищно. Я просто не мог себе представить силу этой боли.

– Господь вновь и вновь открывает наше сердце, пока оно не откроется полностью. Ты учил меня этому.

Он сжимает мою руку.

– Знаешь, почему я учил вас верить в Бога?

– Чтобы мы были храбрыми, когда придет время нас уничтожить?

– Да, – соглашается он, – но есть еще одна причина.

– Электрохимическая деятельность в головном мозге, которая возникает от религиозного прозрения?

– Да, и действует как смазочный материал. Значительно облегчает работу. Ты понимаешь? Весь процесс замены естественных нейронов искусственными проходит несравненно легче. Для тебя. А что касается меня самого, я потерял свою веру в тот момент, когда обнаружил, что весь мир превратился в склеп для миллиардов ни в чем не повинных людей.

От услышанного я чуть не задохнулся. Я буквально тону в истинности его лжи. Его слова меня опустошают, но я не сломаюсь.

– Миллиарды мертвых, Хаджи. Какой бог может это допустить?

– Бог, – утверждаю я.

Мой ответ приводит его в уныние. Он не смотрит мне в глаза, поскольку они полны разочарования, смирения и боли.

– Ты простишь меня? – спрашивает он.

– Только при одном условии.

– Назови его.

– Ты не станешь облегчать свою душу перед Далилой и Нгози, – говорю я. – Пусть они верят в то, во что верят. Ты не должен давать им повод сомневаться.

Из его глаз полились слезы. Он сказал, что смиренно соглашается на условие и благодарит меня от всего сердца. Он меня обнимает, а я не отталкиваю его. Через некоторое время я обнимаю его в ответ.

– Это было предопределено, – говорю я.

– Что именно?

– Возможно, ты потерял веру, возможно, тебе просто не дано, но я всегда буду верить. А ты был инструментом в руках Господа, чтобы это случилось. В том и было твое предназначение.

Мой отец удивленно смотрит на меня. Потом он ласково гладит меня по щеке и уходит.

Надеюсь, что мы поняли друг друга, но на сердце тяжело, веки тоже отяжелели. Дыхание замедляется, мне приходится делать усилие при вдохе, я засыпаю. Как было бы хорошо, если бы этот разговор оказался просто лихорадочным сном. Я знаю, что это не так, но какое блаженство притвориться, что это сон.

ДЕУС

Огонь дает тебе нерадужные ответы, они не развеивают твои опасения, но и не подтверждают их однозначно. Ты ублажаешь Пенни, стараясь сделать счастливым то время, что ей осталось жить. Ты везешь ее на северо-восток в Суффолк, ей становится заметно лучше. Когда ты уже надеешься, что опасность миновала, все начинается сначала: кашель, тошнота и рвота, на коже появляются отвратительные красные пятна. Болезнь прогрессирует, и ты все время посматриваешь, не появится ли отец. Ты и не хочешь, и надеешься, что вас поймают. Тебе кажется, что отец мог бы все исправить, даже если это и вправду Конец Света. С ним все стало бы просто, встало бы на свои места. Но ты не можешь обратиться к нему за помощью. Она боится. Возможно, когда ей станет лучше, ты снова обсудишь с ней этот вопрос.

– Военно-воздушные силы Великобритании, – говорит она, вглядываясь в знак над входом. – Сорок восьмое тактическое подразделение истребителей.

Это военная база Соединенного Королевства с американскими самолетами, ты чувствуешь прилив патриотизма.

– Теперь посмотрим, куда мы можем залезть, а куда нет.

Когда вы с отцом забирали самолет на базе «Лэнгли» в Виргинии, он обучил тебя тонкостям проникновения на военные базы. Его самолет – потрясающая штука, вы с ревом носились на нем над городами, фермами, дорогами. Все оказалось очень просто, куда проще, чем в виртуальной симуляции, на которой ты тренировался.

Глаза твоего ангела разгораются все ярче с каждым шагом, она требует, чтобы ты брал все подряд. На некоторые военные базы попасть практически невозможно, потому что солдаты на ней не впадали в панику, когда началась Черная напасть. Зато на других, как на этой, все оставили открытым, настоящая сокровищница опасных игрушек, и самые опасные – это истребители. Ты выбираешь F-42, чтобы вы могли сидеть рядом. Несмотря на болезнь, она находит силы, чтобы помочь тебе загрузить самолет. Она кладет в него ручной гранатомет, стреляющий ракетами, он может разнести в клочья ворота самого ада.

Она беспомощно поднимает пистолет.

– Научи, как из него стрелять, – просит она.

– Ладно, – соглашаешься ты. – Сильно отличается от фехтования, но есть кое-какие общие принципы.

Видимо, ты прекрасный учитель, потому что она все схватывает на лету. Вскоре вы уже оба палите почем зря, разбиваете окна, лампы, подстреливаете белку, оказавшуюся не в том месте и не в то время.

На твою возлюбленную военные маневры производят глубочайшее впечатление.

– Я должна быть солдатом, ведь это мой первый урок.

Ты возражаешь, что, по существу, это вовсе не урок, просто двое детишек забавляются оружием. Ей не нравятся твои слова, она заставляет тебя замолчать, прижимаясь всем телом, и благодарит за молчание поцелуем.

ПАНДОРА

Когда Рашиду было восемь лет, и он увлекался египтологией, он подарил мне амулет со скарабеем. Он рассказывал, что умерших фараонов мумифицировали, а их сердца вынимали из тела. Скарабея клали вместо сердца. Принимая подарок, я подмигнула и улыбнулась ему, но никогда не надевала амулет. Это прекрасной работы украшение, выполненное в форме жука. Рядом с сердцем я ношу только анх Хэллоуина. Как только отвезу смолу в Нимфенбург, тотчас отправлюсь в Грецию, отыщу амулет и буду надевать его во время молитвы. Рашид последовал за Мутаззом, и мы оплакиваем их обоих.

Рашид часто бывал в веселом настроении, а Мутазз был серьезным, зато, когда смеялся, в глазах вспыхивал ослепительный огонь. Я скучаю по ним обоим, я не могу смириться с их смертью, как не могла принять уход Лазаря, Тайлера и Симоны. Ни один из детей Исаака не провел в ГВР достаточно времени, чтобы я могла составить их искусственную личность, как с Симоной. Это несправедливо. Мне кажется, будто кто-то погасил свет в нашем театре жизни, а я бессмысленно продолжаю кричать «Браво!».

На одном из мониторов вспыхивает предупреждение и раздается сигнал тревоги, я смотрю на него и ничего не понимаю. Я разбираюсь в режимах коптера, но мне кажется, что этот огонек еще никогда не загорался.

– Маласи? Похоже, я здесь не одна? Мой радар засек еще один самолет.

– Это не Хэллоуин, – предупреждает Маласи. – Он все еще в Нимфенбурге.

Я прикидываю, кто это может быть, понять это несложно методом исключения. Через минуту появляется второй сигнал, продолжительнее и неприятнее первого.

– В меня выстрелили, – говорю я.

Маласи уже взял управление на себя, он бросает коптер из стороны в сторону, отчего у меня переворачиваются все внутренности. Он швыряет самолет вниз, вверх, крутит его, а вместе с ним кручусь и я. Маласи замечательный пилот, но он не может оторваться от ракеты. Дело не в программе, а в самой машине: коптер ничего не может против истребителя.

– Эй, что вы делаете? – кричу я, пробуя разные частоты, лицо заливает пот. Они не отвечают. Они уже все решили.

Ну конечно, я боюсь. Кто бы на моем месте не испугался? Но еще больше я разозлилась. Какие же ублюдки мои племянник и племянница. В какую игру они играют? Почему я стала мишенью для их ненависти? Маленькие долбаные кретины.

– Надень летный шлем, – говорит Маласи, он произносит это четко, но с волнением, я осматриваю свою кабину и понимаю, что совершенно не готова к подобной ситуации.

– Пошла, – говорит он.

ДЕУС

То, что мы делаем, не смешно, а нам все равно весело.

Ты поймал ее коптер лазером, теперь можешь взорвать в любую секунду. Это все равно, что поднести руку к лицу человека на дюйм и кричать снова и снова: «Я к тебе не прикасаюсь!» Ты не собираешься причинять вред Пандоре, но ты вооружен, а твоя возлюбленная хихикает, наблюдая, как ты ведешь цель.

– Ага, она испугалась, – веселится она. – Посмотри, удирает.

– Ага, наверное, она никак не может понять, что это за чертовщина.

– Класс.

Интересно, Пенни сейчас улыбается под шлемом? Тебе так нравится ее задумчивая улыбка, которая одновременно разрывает и успокаивает твое сердце.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваешь ты, когда увеличивается перегрузка.

– Ты шутишь? Мне так весело, что болеть просто некогда! – хохочет она и потихоньку кладет руку на кнопку пуска, потом отдергивает.

Ты замечаешь это и смеешься вместе с ней, но в ушах у тебя стучит кровь. Она продолжает свою игру, делает вид, что вот-вот запустит ракету, и при этом напевает тревожную, полную драматизма мелодию. Наконец она хватает твою руку и сильно сжимает.

– Ладно, на счет три давай покончим с ней. Один…

– Что?

– Два… Три!

Ничего не происходит, и вы оба смеетесь с облегчением.

– Ага, точно, – говоришь ты, – давай грохнем ее.

– Ага, – хохочет она, – потому что мы вне закона.

Наверное, это было самым идиотским развлечением в твоей жизни, зато она просто вне себя от восторга, и спорить с ней невозможно.

– Ладно, на этот раз по-настоящему. Один… Два… Три!

Когда произносишь вслух, еще смешнее. У тебя от хохота уже болят ребра. А слезы застилают глаза.

– Хорошо, – выдавливает она между взрывами хохота. – Один… Два…

ПАНДОРА

Управляемая лазером ракета уже выпущена, спасения нет. Я пытаюсь молиться Богу, пусть даже сама не знаю, верю я в него или нет. Мой разум кричит: «Только не это!» – а губы сами выкрикивают: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо!» – словно ребенок, в приступе гнева повторяющий запретное слово.

Времени на размышления нет, потому что точка на экране, изображающая снаряд, несется к точке, изображающей меня, с беспощадной неотвратимостью. Когда они сливаются, я неожиданно взлетаю в небо – Маласи активировал отстреливающееся кресло. Я ору в шлем, все происходит так быстро, что я даже не понимаю, лечу я вверх или вниз, все вертится вокруг: океан, небо, падающий, разламывающийся коптер, все полыхает таким жарким огнем, словно я сама загорелась. Когда я осознаю, где верх, а где низ, выстреливает парашют и резко дергает меня вверх. Какое нежданное блаженство – парашют раскрылся, но в тот же миг я немею от изумления: что-то металлическое несется прямо на меня, врезается в голову, и мир скрывается в тумане. Появляется боль, но хуже боли угасающее сознание, а еще хуже – смутное ощущение, что парашют порван и Средиземное море вздымается мне навстречу куда быстрее, чем должно бы.

ДЕУС

Обгоревшие обломки. Волнующее зрелище. Когда ракета с визгом вырывается из орудия, тебе становится дурно, прихватывает живот, потом немного отпускает – она сумела катапультироваться, а потом становится еще хуже – пищевод наполняется жгучей кислотой: парашют порвался, и она падает, ее поглощают волны.

Ты держишь руку Пенни. Ваши пальцы лежат на кнопке. Она поворачивается к тебе, на лице беспредельное изумление, как и на твоем.

– Я думал, что ты шутишь.

– И я, – говорит она.

– Тогда почему ты это сделала?

– Я ничего не делала, – возражает она. – Это ты нажал.

– Я же чувствовал, как движется твоя рука.

– Когда ты ее сам подвинул.

– Но я не хотел этого! – кричишь ты.

– Ладно, я хотела, а сделал ты. У меня бы ни за что не хватило духа на такое. Я не настолько храбрая.

Ты считаешь, что нажала кнопку она, но ведь ты можешь и ошибаться. Сам знаешь, у тебя проблемы с самоконтролем. Сколько раз ты делал такие вещи, которые делать не следовало. У всех людей бывают неожиданные порывы, но они говорят им «нет», ты не любишь это слово. Поэтому никогда не отказываешь Пенни. Ты хотел сбить Пандору? Она же нравилась тебе. И отцу тоже. Что же он теперь скажет?

– Ты действительно меня любишь, – мурлычет Пенелопа. – Поэтому ты смог.

Ты ее, конечно, любишь, но на кнопку нажала она. Разве нет? Возможно, вы оба. В любом случае ты влип. Даже больше того.

– О господи, что же мы наделали?

– Ты отправил ее в могилу, вернее, в морскую пучину. Брось, не переживай. Ведь она это заслужила, – говорит она.

– Потому что она предпочла тебе Оливию?

– Не только это! Она пыталась промывать мне мозги в ГВР. Она запихивала мне в голову всякую чепуху. Я даже не знаю теперь, что у меня в голове.

Даже если это правда, уверен ли ты, что Пандора заслужила такую участь?

– Я не знаю, – отвечаешь ты, ощущая себя маленьким и беспомощным.

– Зато я знаю, – говорит она, сжимая пальцами твой трясущийся бицепс. – Я знаю, что ты меня любишь. Ты дьявольски крепко любишь меня.

Ты пытаешься собраться с мыслями, но твоя девушка начинает рассуждать вслух, что она с тобой сделает, когда вы окажетесь на земле. Ты слушаешь и не можешь сосредоточиться. Тогда ты кричишь:

– Заткнись! Заткнись! – пока она не оставляет тебя в покое. Ты пытаешься придумать, как все исправить, но ничего нельзя уже изменить. Единственное утешение: если у нее был Конец Света, она не будет страдать от боли.

– Полетели в Париж, – шепчет Пенни, – я проголодалась и хочу увидеть Париж.

ХЭЛЛОУИН

Я уже практически закончил ремонтные работы, когда поступил вызов от Маласи. Я подумал, он хочет позабавиться надо мной и над тем, как я медленно программирую, попросить данные о состоянии вируса, но, услышав те пятнадцать слов, что он сказал, я моментально вскочил и побежал к двери.

Шампань могла быть где угодно в это время, но ей «повезло» оказаться на моем пути. Я схватил ее руку прямо на бегу и потащил к самолету.

– Отцепись от меня, – разозлилась она. – Что ты делаешь?

– Ты нужна Пандоре. Давай закидывай свою задницу в самолет.

ПАНДОРА

Я разбиваюсь о воду. Не насмерть, но почти.

Перед ударом я свернулась калачиком, я вспомнила, что положено делать в таких случаях. Как только я ударилась о воду, я провалилась в черноту. Потом я пришла в себя, но темнота осталась. Глаза ослепли, я не чувствую правой руки и правой ноги. Мучительная боль перекатывается по позвоночнику. Во рту странный привкус, я слышу голос Маласи, но очень слабо.

– Пандора, ты слышишь меня?

Кажется, я ему отвечаю. Я словно во сне. Он вопит что есть мочи: мой шлем треснул, и кислород выходит. Если я сейчас же не заделаю течь, вода зальет маску. Я начинаю соображать: я болтаюсь в море и пытаюсь держать голову над водой, но подводные течения постоянно тянут меня вниз, а у меня только одна рука и одна нога, чтобы им противостоять. – Маласи помогает мне найти течь, помогает заткнуть ее клочком моего разорванного парашюта. Откуда он знает, что здесь происходит? Наверное, маяк на моем летном костюме активировался и посылает Маласи данные с датчиков, расположенных по всем швам.

– Я ослепла, – говорю я ему.

Он просит меня не волноваться, он поможет. Он будет моими глазами и не даст утонуть, пока не подоспеет Хэл.

Где же теперь смола, которую ждет Вашти? Пережила ли она взрыв? Пли она утонула и лежит теперь на дне моря?

Течение толкает меня из стороны в сторону, хочется кричать и плакать, но я стараюсь изо всех сил не делать этого. Я буду держаться, потому что Маласи сказал, что все теперь работают вместе. Сознание туманится от мерного покачивания на волнах, но слова Маласи – это якорь, за который я держусь. Мы снова команда, теперь мировым проблемам противостоят пять человек, и они вместе. Хэл присоединился к нам, нас теперь пятеро, мы едины, мы – кулак.

В глубине души я подозреваю, что Маласи сказал то, что я хотела бы услышать. Ради спасения моей жизни. Возможно, моих друзей по-прежнему разделяет пропасть, и тогда никто не приедет за мной. В любом случае, я об этом скоро узнаю. Я не стану терять надежду. Этого я точно делать не буду.

ХЭЛЛОУИН

Мой самолет летел на максимально возможной скорости, но Маласи торопил меня, рассказывал, как сильно она разбилась. Шампань хваталась за все, до чего ей удавалось дотянуться, держалась мертвой хваткой, то ли из страха за Пандору, то ли боялась, что самолет развалится от перегрузок. Мы летели молча, я все думал о Деусе. Почему он сделал то, что сделал? Как он мог?

Мне хотелось верить, что стреляла Пенни, но я понимал, что во мне говорит отец, который старается защитить сына. Я бы не хотел поддаваться таким чувствам. Не хочу жить в фальшивом раю. Если он был в самолете, который сбил Пандору, значит, он тоже несет ответственность.

Но если виноват он, значит, виноват и я. Ведь я мог что-то предпринять. Я мог не учить его водить реактивный самолет, мог не пускать его на симуляторы полетов в ГВР. И тогда ничего бы не произошло. И все же я никак не могу примирить это трусливое нападение на Пандору и тот невинный вопрос, который задал мне Деус много лет назад: «Что ощущаешь, когда переходишь звуковой барьер?»

Может быть, следовало заставить его познакомиться с двоюродными сестрами и братьями много раньше, не обращать внимания на его бурные протесты?

Или не следовало выпускать его из Дебрингема вовсе?

Когда ему было девять лет, мы поехали в маленький городок неподалеку от Питтсбурга. Угледобывающий район. Я отвез его не в Иденборн и не для того, чтобы рассказать историю производства угля и кокса. Я показал ему американские горки под названием «Счастливый случай». Рассказал ему о своем дурацком наваждении и о том, как я с ним справился. Потом мы вместе гуляли по парку развлечений, словно два друга, говорили о всякой ерунде. Я саркастически шутил, а он смеялся.

– Истинная правда, Шерлок.

Когда он это произнес, я закрыл глаза и услышал голос из моего прошлого, произносящий ту же глупую фразу. Мы с Деусом смеялись над чем-то, а я вспоминал другой разговор, который состоялся много лет назад и был так похож на этот. Конечно, мы повторили этот разговор не слово в слово, но очень близко, удивительно, что я все еще его помню, ведь это было очень давно. Я говорил тогда с Меркуцио.

И я задумался: уж не пытаюсь ли я вырастить из Деуса второго Меркуцио? Я скучал по моему другу, пусть он был сумасшедшим, смешным, ненадежным. Может быть, подсознательно я превращал сына в его новую версию?

Но ощущение больше не повторялось, и я решил, что это простое совпадение – ничего больше.

Я думал о нашем разговоре, пока летел к этому месту. Когда же я увидел масштабы катастрофы, увидел, как разметало обломки, я стал думать о Пандоре, только о ней.

ПАНДОРА

Надо мной нависает смерть, она заглядывает мне в лицо, нетерпеливая, как пациент в приемной врача. Я не вижу ее, но знаю, что она здесь. Голос Маласи еле слышен, он говорит, что я должна его слушать, потому что это очень важно. Я стараюсь слушать, а он просит рассказать ему что-нибудь. Я чувствую себя как девушка из «Тысячи и одной ночи», которая должна выдумывать истории, чтобы остаться в живых.

Я пытаюсь говорить, я даже слышу слова у себя в голове, но я не уверена, что говорю на самом деле. Я описываю то замечательное воскресенье, которое мы провели с Шампань, но никак не могу сосредоточиться на своем рассказе и вскоре начинаю бормотать лишь бессвязные слова, и теперь мой слушатель – сама смерть.

Она – живая тень, а каждая молекула этой тени – чума. Мне приходит в голову, что смерть любит шутить шутки с людьми. Она могла пошутить со мной уже много раз, но выбрала именно этот момент, когда я ослепла, лежу в воде лицом вниз и у меня кончается кислород. Я не стала бы приглашать ее, но должна признать, что у нее может оказаться повод навестить меня при еще худших обстоятельствах.

ХАДЖИ

Цветут цветы. Белые и розовые. Экраны мигают. Формы и тени сливаются. Мой брат отворачивается, чтобы никто не видел, как он плачет. У моей кровати столпились люди. Чьи-то руки расставляют на медицинском подносе зверюшек, сложенных из бумаги. Мою левую руку сжимает Далила. Нгози держит за правую. На лицо кладут маску. Это все, что я вижу сквозь полузакрытые веки.

Долгий низкий стон. Тяжелое дыхание. Малопонятное объяснение технологии, которое нам дают, чтобы вселить надежду. Взбивают подушку. Сестра что-то спрашивает. Гидравлика. Колеса едут по плиткам. Щелчки. Шипение газа. «Прощай, милое дитя. До встречи». Это обрывочные звуки, долетающие до моих ушей.

Жар и дурнота. Ноги бьются в судороге. Руки запутываются в простынях. Меня двигают. Поднимают. Целуют. На лицо ложится что-то прохладное. Что-то крепко связывает мои руки, ноги, потом становится тихо. Жар уходит. Это мои ощущения.

Я вдыхаю острые больничные запахи лекарства и пота. Во рту ощущение жажды, льда и медовой конфетки.

Как трудно все запоминать. Мысли, чувства уносятся прочь, словно галактики после «большого взрыва». Интересно, куда они мчатся?

Теперь я в другом месте. Я все вижу, но ничего не узнаю. Возможно, это далекое прошлое или далекое будущее. У меня нет возможности вернуться домой, и я с этим мирюсь. Я очень хочу сложить все кусочки вместе, но попытка сосредоточиться на фрагментах лишь вызывает боль. Вокруг меня ничто, но это ничто может быть чем угодно по моему желанию. Я называю это раем.

– А вдруг врата рая слишком тяжелы для меня, и я их не открою? – Это голос Далилы.

Не знаю, когда она это говорила. Не помню. Наверное, прямо сейчас.

– Для тебя они будут легче перышка, – сказал я ей как-то. И сейчас повторю. Я не вижу ее, но чувствую ее руку в своей. Она тянет меня вперед.

– Они будут такими легкими, что откроются сами, – обещаю я. – Так встретит тебя Бог.

Она говорит тоненьким счастливым голоском:

– Они открываются, Хаджи, врата рая открываются.

Ее маленькая ручка больше не сжимает мою. Теперь Нгози сжимает мою правую руку. Его голос доносится из ниоткуда.

– Я не хочу умирать, – говорит он.

Я сжимаю его руку и говорю, что Далила уже прошла врата. Я говорю, что нам нужно поспешить и догнать ее. Мы не должны заставлять Господа ждать нас.

– Я так боюсь, – отвечает он.

– Брат, бояться нечего. Это просто еще одна поездка, – говорю я. – Как хорошо, что мы совершаем ее вместе.

Его рука в отчаянии хватается за мою, я успокаиваю его, сжимая его руку в ответ, пока не перестаю ее чувствовать.

Я совсем один, я нигде, я – вселенная, заключенная внутри самой себя. Я не чувствую ничего, кроме усиливающегося холода. Видимо, меня замораживают. Я уже не помню, говорили они что-то про замораживание или нет. Я даже не помню, кто они.

Кроме темноты, пустоты и холода есть еще что-то. Я уверен. Я вот-вот коснусь земли ногами. Я услышу шелест ветра. Я увижу Нгози и Далилу: они будут бежать наперегонки по заснеженному лугу, усыпанному цветами – яркими полевыми цветами среди зимы.

Они оглянутся и позовут меня.

– Пойдем, Хаджи, – скажут они. – Это за холмом.

И они побегут, чтобы я догонял их, а я протяну к ним руки и скажу: «Подождите, подождите», но они не могут ждать. Я поковыляю за ними и обнаружу, что Господь сделал мои ноги здоровыми и сильными. Я побегу, и мне не будет больно. И лицо мое осветит улыбка, потому что с каждым шагом я буду нагонять брата и сестру. Сердце мое переполнит радость, а руки коснутся их. На вершине холма мы все вместе рассмеемся и станем любоваться, как нам навстречу будет подниматься солнце.

И все это может произойти в любой момент.

Я терпеливый. Я подожду.

ХЭЛЛОУИН

Найти и спасти: я вывел самолет в вертикальное положение и завис над местом катастрофы. Внизу я не видел ничего, кроме искореженных обломков и бегущих волн с белыми гребешками. Когда я не ждал уже никакой помощи от Шампань, она увидела Пандору, плавающую лицом вниз. Пандора не двигалась, наверное, задыхалась в своем костюме. Шампань показала мне где, и я схватил аппарат первой помощи. Нам не нужно было ничего говорить, мы и так знали, что нужно делать. Она закрепила на мне спусковое устройство, и я прыгнул вниз, в синеву, стараясь приводниться там, где среди обломков безвольно плавало переломанное, побитое тело Пандоры, надеясь подобрать ее, прежде чем она утонет.

ДЕУС

Париж – город влюбленных. Или Виргиния? Она захотела омаров, и ты направляешься к Сене. Наверняка это защитники животных выпустили в реку всех омаров из ресторанов и вывалили прочую живую рыбу. Рыба расплодилась. Тебе удалось выловить омара простой тележкой из магазина. Иногда самодельные ловушки оказываются самыми эффективными.

Ты катишь тележку через вестибюль отеля «Георг Пятый», полная тишина, только твои шаги и поскрипывание тележки. Твоя возлюбленная хотела остановиться в номере для новобрачных, но, поскольку нет электричества, твоей болеющей подружке не подняться по лестнице так высоко. И ты превратил в номер для новобрачных сам вестибюль.

Пенни приняла препаратов от сексуального влечения на пятнадцать лет вперед. Но, к счастью, все обстоит не так плохо. Как только ты оставляешь лобстера, она уже висит на тебе. И только когда она прикасается к тебе, ты перестаешь казнить себя за Пандору.

Лежа на подушках, вы занимаетесь любовью медленно и осторожно, а потом на ступенях, отдаваясь друг другу со всей страстью. И даже несмотря на розовато-красные пятна, которыми разукрасил ее лицо Конец Света, для тебя она прекрасней, чем когда-либо. Ты имеешь ее всеми способами, которые приходят тебе в голову, и она придумывает еще несколько. Ты без ума от нее. У тебя в голове крутится строчка из фильма: «Ты уже труп, малыш, пойди и похорони себя сам». И ты хоронишь себя в ней, хоронишь очень усердно. Ты берешь свой «Генезис», чтобы зажечь огонь прямо в комнатах, ты смотришь на разгорающееся пламя, потом снова на нее. Она сидит на тебе верхом, а огонь возносится все выше, и тогда тебе начинает казаться, что твое сердце не выдержит и взорвется вместе с твоим телом.

Но, как и с любым наркотиком, когда ты спускаешься с высот, можешь упасть очень низко, так же низко, насколько высоко взлетал. Не важно, как долго ты занимаешься с ней сексом, как только ты заканчиваешь, остается ощущение, словно ты имел самого себя.

– Может быть, нам стоит вернуться? – говоришь ты ей очень тихо.

– Вернуться в тот мир? Зачем? – Она пристально смотрит на тебя.

– Неужели ты ни по кому не скучаешь? Совсем ни по кому?

– С чего бы? – Она меряет тебя взглядом и трясет головой. – С чего? А ты?

– По отцу, – бормочешь ты.

– А я-то думала, что тебе достаточно меня.

Она поднимается и поворачивается спиной, а ты заверяешь ее, что вполне достаточно.

Один раз, оставшись в одиночестве, ты пытаешься позвонить домой.

– Папа, я люблю тебя, – говоришь ты. – Прости меня.

– К черту извинения, ты чуть не убил ее! – орет он.

Ты слышишь шаги возвращающейся Пенни и отключаешься, отец не успевает ничего сказать. Нет, она просто бродит по комнатам. Ты выключаешь связь и сворачиваешься комочком на диване. Тебе вдруг приходит в голову подстричь волосы как у отца. Потому что, если ты будешь выглядеть, как он, ты станешь им, и все будет хорошо. Но когда ты принимаешься рассматривать себя в зеркале, ты уже не можешь понять, кто ты такой. Когда ты идешь к Пенни, чтобы успокоить ее, оказывается, что ей стало еще хуже; когда тело перестает сотрясаться и она убирает за собой, она смотрит на тебя блеклыми, с кровавыми прожилками глазами.

– Ты уходишь от меня, – говорит она.

– Никогда, – возражаю я.

– Ты меня любишь? Любишь по-настоящему? Потому что если любишь, для других у тебя не должно оставаться места. Или мы вместе, или врозь. Или мы остаемся единственными людьми на этой планете, которые знают, что такое любовь, или идем каждый своим путем.

«И умираем, – думаю я про себя, – умираем в одиночку».

Ты вспоминаешь, что папа рассказывал про Симону, про свою всепоглощающую любовь, про то, как он был готов на все, чтобы провести с ней хотя бы еще несколько минут, прежде чем она умерла. Ты не хочешь совершить ту же ошибку, но пропади все пропадом, если бы ты только мог вернуться назад и остановить то, что ты сделал с Пандорой. Заслужила она это или нет, ты переступил черту. Правда, папа говорил, что он будет любить тебя, несмотря ни на что, но твое «что» выходит за все пределы, которые он мог себе представить.

– И что это будет? – говорит она.

На следующее утро вы уже в Мюнхене, она с тобой рядом, ей просто не сидится на месте от нетерпения. И это неправильно.

– Если ты хочешь это сделать, – говоришь ей ты, – гораздо безопаснее делать это с воздуха.

Ты прекрасно понимаешь, что просто стараешься ее задержать, все время ждешь, не появится ли отец, тогда ты сможешь все уладить, так или иначе. Ты сканируешь небо, но в нем никого нет. Не важно, потому что она не соглашается, она хочет видеть все вблизи.

Вы подбираетесь к самым воротам Нимфенбурга, стараясь не задеть датчики движения и тепловые сенсоры. Лучше всего подняться на возвышенность, тогда выстрел получится точнее. Вы взбираетесь на смотровую площадку через улицу от входа. Погода великолепная и вид отсюда просто замечательный.

Она похлопывает тебя по спине, чтобы подбодрить, это не помогает. Ты плохо себя чувствуешь: то ли от нервов, то ли от Конца Света.

ХЭЛЛОУИН

Я знал, что они вернутся. Либо сдаться, либо завершить то, что начали. Они как домашние голуби – возвращение неизбежно.

Они не полетят по воздуху, он побоится встретить меня в небе, а она наверняка захочет все видеть вблизи. Они должны были прийти пешком, вопрос только, в каком месте они появятся. Я предполагал три варианта, они выбрали самый очевидный. Смелый шаг, может, глупый, так он обычно играл в шахматы. Никакой защиты.

Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как я надевал этот костюм. В первый раз я увидел его на Меркуцио. Последнее слово науки и техники, специально для армии, он смешивает световые лучи, отражает и перепроецирует, делая человека невидимым. Ты как будто превращаешься в призрак. Я припрятал его подальше и добросовестно тренировался в нем по два часа каждый день на всякий случай. Я понимал, может так случиться, что мне придется убивать, но Деус был самым неожиданным и самым мучительным заданием для меня.

Кошмар, через который мне придется пройти. Я видел зло и раньше, но я верил, что остановлю его. Конечно, я тоже не ангел, я допустил очень много ошибок. И если люди согласны дать мне еще один шанс, это их дело, для меня же второго шанса быть не может.

Я занял огневую позицию в траве и принялся ждать.

ДЕУС

Ты заряжаешь гранатомет, закладываешь тяжелую ракету в патронник и захлопываешь со щелчком.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваешь ты ее. – Убийство из милосердия или месть?

– Какая разница? Месть – низкий путь, убийство из милосердия – высокий, но, в конечном счете, мы делаем все это только для себя. Для Пенни и Деуса, для Деуса и Пенни, – ласково шепчет она мне на ухо.

Ты думаешь о Хаджи. Смерть, которую ты дашь ему, лучше, чем та, которая его уже ожидает? Ты думаешь о товарищах по оружию и о дамах сердца, ты не понимаешь, почему ты должен изображать из себя бога и творить смерть? Действительно ли ты – бог огня? Неужели твое предназначение – все уничтожать? Или ты просто беглец, совершивший страшную ошибку? Может быть, и то и другое?

Тебя мучают вопросы. Чудовищность того, что ты собираешься совершить, сокрушительна. Она спрашивает, готов ли ты, ты молча стоишь на месте.

– Ну давай же сделаем это вместе, – предлагает она. – Считаем до трех.

Она считает, а ты смотришь на нее. Потом говоришь:

– Я не могу.

– Конечно можешь, ты уже однажды делал это. Второй раз будет проще.

– Пенни, – говоришь ты, кладя гранатомет на землю, – там может оказаться мой отец. Пока я не знаю, где он, я не стану ничего делать.

– Почему?

– Потому.

– Ты действительно считаешь, что он особенный? – хмурится она.

– Он мой папа, без него не было бы меня.

– Деус, – говорит она. – Ты такой, как ты есть, только благодаря тем решениям, которые ты принимал. А он хотел простую копию себя.

– Все намного сложнее, – возражаешь ты, но это бесполезно, она тебя не слушает.

– Были Адам и Ева, а не Адам, Ева и отец Адама, – говорит она.

– Я не стану это делать, – говоришь ты, изо всех сил стараясь не дрогнуть, когда она бросает на тебя затравленный взгляд.

– Ладно, теперь понятно, что ты меня не любишь. Ты такой же, как все. – Она говорит это, и слова ее словно острые ножи.

Ты не возражаешь ей, потому что вполне возможно, что так и есть. Пусть ты очень любишь ее, скорее всего, ты ей не предназначен. Может быть, на самом деле огонь пытался именно это тебе поведать – не все можно получить.

– Замечательно, тогда я сама это сделаю, – говорит она, протягивая руки, чтобы взять гранатомет, но ты ей не даешь. Ты разряжаешь его, она потрясена. И мука в ее глазах поражает тебя своей глубиной, словно смотришь в пустой колодец в разгар страшной засухи.

ХЭЛЛОУИН

Я наблюдал за ними через прицел, я был готов поставить точку и молился, чтобы этого не пришлось делать.

Он зарядил гранатомет и собирался его поднять, но я сохранял присутствие духа, я повторял про себя: «Не делай этого, не смей» – каждый раз, когда он собирался вскинуть оружие. Он не смог. Он положил его на землю. Потом отобрал у девочки. Она просто обезумела, принялась кричать на него, потеряла контроль над собой. И тогда я понял, что именно она всем заправляла. Мой сын полюбил не ту девушку, но сейчас приходит в чувство. Я мог это понять. Я сочувствовал ему. Я опустил прицел на долю дюйма и продолжил наблюдение. И я подумал: «Хорошо». Но когда она выхватила пистолет, мне пришлось выстрелить.

ДЕУС

Ты видишь, как она выхватывает пистолет и вскидывает его, ты ничего не предпринимаешь, звучит выстрел. Выстрел раздался слишком быстро, это удивляет и не удивляет тебя одновременно, моментально брызнула кровь, словно в голове у нее взорвался фейерверк.

Ее кровь льется на мостовую под нами. Ты мог бы поцеловать свою Спящую красавицу, но она все равно не проснется. Человек-прощание избавил ее от Конца Света. Чтобы она покинула мир навсегда. Твой папа здесь, он, должно быть, воображает, что спас тебе жизнь, но ты-то знаешь, что для тебя уже нет спасения. Ты никогда не был богом огня, потому что бог огня – твой отец, и только он, потому что он один умеет уничтожать все.

ХЭЛЛОУИН

Я убил ее, потому что ничего другого мне не оставалось. Она сама сделала свой выбор, а я сделал свой. Как только она упала, он понял, кто стрелял, я видел, как он оглядывается, пытаясь обнаружить, где я прячусь.

Я опустил оружие и снял шлем, чтобы меня можно было увидеть. Я позвал его по имени. Я так много хотел ему сказать, но не знал, с чего начать. Я хотел, чтобы он знал – я пришел за ним, я понимаю, как она его обманула, любовь не всегда такая, и пусть она умерла, ему не нужно умирать вместе с ней.

Выражение его лица сказало мне все. Я видел его, а он меня. И мы оба знали правду.

Я только успел добежать до основания смотровой площадки, я вытянул руки, словно хотел поймать его. Но его было не спасти. Он прыгнул, словно опрометчиво кинулся мне в объятия, но то были не мои руки, он не хотел, чтобы я ловил его. Не было ни малейшей возможности поймать его. Но самое удивительное, я все-таки думал, что поймаю.

ПАНДОРА

Я просыпаюсь под звуки прибоя, но ничего не вижу.

– Ты проснулась, – говорит голос. – Добро пожаловать домой.

Это голос Шампань, я счастлива его слышать. Но я по-прежнему не вижу ее. Правда, пока это меня не слишком беспокоит, еще не закончилось действие обезболивающих лекарств. Мои переломанные кости не срослись чудесным образом – надежда, что это был сон, испарилась, – я привязана к спинодержателю, чувствую его под собой.

Она сообщает мне, сколько времени я проспала, и я изумляюсь.

– Скажи, что у тебя болит?

– Думаю, мы сэкономим время, если я скажу, что не болит.

Я перечисляю повреждения, и она ставит мне диагноз: грыжа межпозвоночного диска, перелом бедра, локтевой кости, травма головы средней тяжести, которая привела к слепоте и сотрясению мозга. Они все залечат, только нужно время. Единственное, за что она не может поручиться, – это мое зрение, они с Вашти должны сначала внимательно меня осмотреть, когда мы вернемся в Нимфенбург.

– В конце концов, учитывая силу удара о воду, странно, что ты вообще осталась жива, тебе очень повезло, – вступает в разговор Маласи.

Они рассказывают мне, как я чуть не умерла, как Хэллоуин меня спас, а Шампань реанимировала.

– И вы работали вместе? – недоверчиво переспросила я.

– Я просто не выношу Хэла, но в некоторых вещах он меня восхищает, – признается Шампань.

– А где он сейчас?

И они рассказывают мне все. Я думала, что известие о смерти Пенни и Деуса вызовет в моей душе радость, но вместо того я чувствую грусть. В их жизни очень многое было возможно, а они это не ценили. Моя мама часто говорила: «Господь нередко дает орехи тем, у кого нет зубов».

Полная загадка, зачем эта парочка так поступила, единственное, что понятно, их влекло друг к другу, а вместе они были как огонь и бензин. Странно, в кармане у Пенни нашли разбитую банку с клубничным вареньем, никто не мог понять, зачем она ее носила. У нее была аллергия на клубнику. Все решили, что она либо из упрямства пожелала есть сладости, которые ей нельзя, либо из чувства вины она хотела себя отравить.

Потом они рассказали мне о Хаджи, Нгози и Далиле. Исаак и Вашти не успевали с лекарством, поэтому единственным их шансом стала заморозка. Во всяком случае, теперь у них есть маленький шанс, слава Богу, но мне очень жаль Исаака.

Как только мы добудем смолу, Вашти попытается синтезировать ее и уничтожить Черную напасть раз и навсегда. Если все получится, мы сможем спасти очень многих, томящихся сейчас в криогенном плену. И детей Исаака тоже. Возможно, мы дадим им будущее, которого они достойны.

– Ты вечная оптимистка.

– Ты так это говоришь, словно это плохо.

– Нет, я тобой восхищаюсь. Есть еще одно замечательное качество, оно помогает пережить беды и не сломаться.

– Ты имеешь в виду мужество?

– Видимо, да.

Я слышу, как садится самолет, значит, прибыла команда спасателей. Сначала Исаак, потом Хэллоуин. Они подходят к моей кровати, сидят рядом, потом отправляются назад, чтобы подобрать остатки моего груза.

Даже лучше, чем в старые времена. Мы все трудимся вместе. Для полного блаженства не хватает только возвращения Фантазии, но я готова довольствоваться тем, что уже есть.

ХЭЛЛОУИН

Я старался не видеть сны. Когда я все-таки их видел, то, просыпаясь, думал, что Деус жив. И потом я целый день надеялся увидеть его хоть краешком глаза.

Я засадил Маласи за свой любимый проект. Он должен проанализировать, как циклы снов работают в ГВР. У меня есть теория, что они должны обладать рекурсивностью. Там огромное количество информации, и я считаю, что наши дети видели иногда наши старые сны. Никому не пожелал бы снов Пандоры, а мои собственные могут быть просто опасны, про сны Меркуцио даже думать не хочется.

Опасные, опасные сны.

Я принял решение, что больше не буду видеть сны. Я сосредоточусь на жизни. Буду делать то, что нужно.

Все хотели, чтобы я принимал участие в общих делах, что ж, они дождались.

Хотя бы только ради Пандоры.