Нина Садур
      ПАННОЧКА
      ПЬЕСА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ
      ПО МОТИВАМ ПОВЕСТИ Н. В. ГОГОЛЯ "ВИЙ"
      В черном черном лесу
      стоит черный черный дом
      В черном черном дому
      стоит черный черный стол
      На черном черном столе
      стоит черный черный гроб
      В черном черном гробу
      лежит черный черный мертвец
      - Отдай мое сердце!!!
      Из детских выдумок
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
      Явтух, старый козак.
      Спирид, козак средних лет.
      Дорош, молодой козак.
      Хома Брут, философ Киевской бурсы.
      Панночка, она же старуха.
      Хвеська, нестарая еще бабенка.
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      КАРТИНА ПЕРВАЯ
      "КОЗАКИ"
      Двор сотникова дома. Козаки полудничают.
      Спирид. А хорошо, ребята, на свете жить!
      Дорош. Ты, Спирид, правильно говоришь! Ты хорошо говоришь. Явтух, он хорошо говорит.
      Явтух. Горилка добрая у нашего пана.
      Дорош. Явтух хорошо говорит. Спирид, Явтух правильно говорит!
      Спирид. Я вот что скажу, ребята. Хоть вы меня убейте, или же, к примеру, утопите в самой большой бочке, что стоит в погребе нашего пана, я...
      Дорош. Ты хорошо говоришь, Спирид!
      Спирид. А что, может человек просидеть в бочке ну хоть до захода солнца?
      Явтух. А что ж? Ежели горилка в той бочке добрая, просидит.
      Дорош. Просидит, Спирид! Человек все может!
      Спирид. Нет, ребята, я вам вот что скажу. Может человек просидеть в бочке или не может, а чудеса на свете бывают!
      Дорош. Бывают!
      Явтух. Чудес нет!
      Козаки в изумлении глядят на Явтуха.
      Дорош. Явтух, то ли тебе горилка не нравится? То ли галушки кончились в чане? Кончились галушки. (Кричит.) Хвеська! Подсыпь галушек, баба!
      Явтух. Не в галушках дело, товарищи мои добрые. И горилка хорошая у нашего пана, злая горилка, горячо течет по козацким жилам, веселит щедрые козацкие души и тяжелит крепкие наши головушки, а только кончились чудеса на свете, товарищи вы мои хорошие. Хоть до самого Киева пройди пешком через все наши степи и леса, а ни одного чуда пo дороге ты не встретишь.
      Спирид рыдает.
      Не плачь, друже! Выпей лучше горилки, залей свое горе.
      Спирид (отталкивая чарку). Не можно человеку без чуда жить! Явтух, как же ты, ковтун сивый, такое говорить-то можешь? Чтоб до самого великого Киева и ни одного чуда на свете не осталось?
      Явтух (упрямо). Нету чудес.
      Спирид. Боже ж мой, боже ж мой, что же это в мире делается? Как же человек без чуда жить теперь будет, если он один на всей земле и никакой ему истории не приключится? Ничто теперь ему не привидится, ни одна тайная красота не сверкнет в утреннем тумане, не поразит в самое сердце, и не пойдет он искать червонного клада под душную ночь Ивана Купалы?
      Дорош. А так хорошо сидели! Эх!
      Входит Хвеська.
      Сгинь, баба! Козаки плачут! Не должно бабе видеть козацкое горе.
      Хвеська. Больно-то мне надо горе ваше видеть, бездельники толстолобые! Только и горя у вас, что бока отлеживать и панское добро проедать. Благо, что погреба не запираются, и щедрее нашего пана никого нет на свете. То-то откормил он настоящих толстых кабанов!
      Дорош. Что она говорит, ребята! Что она такое говорит, эта глупая баба! Нет, эта баба глупая!
      Явтух. Баба есть ведьма. Потому не может козак, если он настоящий козак, а не кнур дрянной, не может он насмешку терпеть от бабы. И не будет!
      Хвеська. Ой, ой, больно страшно стало! Ты, Явтух, старый, а ума у тебя у самого нету. Думаешь, есть? Нету. И никогда не было.
      Явтух (сплюнув). Ведьма и есть.
      Спирид. А если ведьма, то где же у ней хвост?
      Явтух. И хвост у ней есть. У всякой бабы есть хвостик. А уж у этой точно есть хвост. Это закон природы.
      Хвеська. Люди крещеные! Да что же это говорится тут такое! Да вы послушайте этих одурелых козаков! Да они же спятили совсем от своих научных заседаний! Хозяйство нашего пана стоит без присмотра, а эти толстолобые заседают только да едят!
      Явтух. А нехорошо будет, если я сейчас исподницу скину и прогуляюсь по одному месту хворостиной.
      Хвеська примолкла в своем углу.
      Да. Чудес нету. И мир стоит сам собой, трезвый и твердый, как козак перед шинком.
      Спирид. А что же тогда есть в мире, Явтух? Если все чудеса перемерли, то что осталось в нашем божьем мире?
      Явтух. Научность.
      Дорош. Он хорошо говорит! Спирид, Явтух опять хорошо говорит!
      Явтух. Да. Осталась научность, и ко всему теперь есть объяснение. Вот так вот, други мои. Поэтому давайте-ка наполним наши чарки...
      Вдалеке слышится голос. Приближается. Казаки слушают с поднятыми чарками.
      Голос. Светоприемную свещу, сущим во тьме явльшуюся, зрим Святую Деву, невещественный бо вжигающи огнь, наставляет к разуму Божественному вся, зарею ум просвещающая, званием же почитаемая, сими: Радуйся, луче умнаго Солнца; радуйся, светило незаходимаго Света. Радуйся, молнис, души просвещающая; радуйся, яко гром враги устрашающая. Радуйся, яко многосветлое возсияваеши просвещение; радуйся, яко многотекущую источаеши реку. Радуйся, купели живописующая образ; радуйся, греховную отъемлющая скверну. Радуйся, бане, омывающая совесть; радуйся, чаше, черплющая радость. Радуйся, обоняние Христова благоухания; радуйся, животе тайнаго веселия. Радуйся, Невеста Неневестная.
      Входит Философ Хома Брут.
      Философ. Спаси вас Бог, люди крещеные!
      Явтух. Спаси Бог, добрый человек.
      Дорош. Он хорошо пел. Ребята, он хорошо пел, он ученый человек.
      Явтух. Кто ты есть, ученый человек?
      Философ. Философ я, люди добрые. С Киевской бурсы человек. Прозываюсь Хома Брут.
      Дорош. Это видно, что ученый человек. Ученого всегда видно.
      Спирид. А вот скажи, если ты вправду ученый: есть ли еще на всем нашем белом свете чудеса?
      Философ. Я вам так скажу, люди добрые. Иду я с самого Киева, песни кричу, надо мной небо синее, под ногами земля зеленая. И никто моих песен не слышит, кроме жаворонков да волков ночных, и подумалось мне, что скучно стало одному идти, да и в животе грусть завелась. И только мне такое подумалось, как ноги сами вывели меня к вам, хотите верьте, хотите - нет.
      Спирид (Явтуху). Что скажешь, Явтух?
      Явтух. Ну что тут можно сказать? Сказать-то, конечно, можно...
      Спирид. Нет, ты скажи, Явтух! Ты самый старый!
      Дорош. Он с самого Киева идет, ребята! И не чудо ли, что через все это огромное место, что он прошел, он прямо на нас и вышел? А ведь мог пройти и на соседний хутор.
      Спирид. А? Явтух? Молчишь?
      Явтух. Это, конечно, так. Но особого чуда тут нет. Он почувствовал, что мы тут сидим, и разговор у нас ученый, а ноги уж вывели. Нет, тут особого чуда нет.
      Философ. Вижу я, что народ передо мной почтенный, и есть мне чему поучиться. Так что я, пожалуй, тут у вас останусь немного.
      Спирид. Садись с нами, Философ. Ты прав, разговор у нас научный, и спор выходит самый что ни на есть опасный. Так что надо выпить.
      Философ (пьет). Хорошая горилка!
      Явтух. Если ты ученый, то скажи, отчего светит месяц?
      Дорош. Да, пусть скажет! Хвеська, подсыпь галушек!
      Философ. Я так думаю, что месяц светит оттого, что божьи ангелы каждую зарю протирают его золотыми тряпицами и на весь день с осторожностью упрятывают в особый ларь, чтоб к вечеру он не оцарапался и не поблек, а вышел на небо, как новенький, и честно светил бы на всю нашу православную землю.
      Явтух. Ну! И я то же говорю! Нету чудес! Все объяснить можно! Все научно!
      Спирид. Боже ж мой! Боже ж мой! Всему объяснение есть, и никакой тайны не осталось в мире!
      Явтух. А вот скажи, Философ. Это ладно - месяц каждый видит. А что внутри земли?
      Философ. А внутри земли пекло.
      Явтух. Нет. Это не ответ. Это пекло адово, сатанинское. А что под землей, в самом нутре у нее - что?
      Философ. Значит так. Внутрь земли повидать нельзя. Тайна внутри земли. А если кто осмелится и прокопает сквозную дыру, и заглянет в самое сердце земли, тот опалит свои очи до конца дней своих, ибо не можно человеку дерзать на такие тайны!
      Явтух. Ловкий ответ. Ты ученый человек, Философ. Это хороший ответ.
      Спирид. Скажи, Философ, чему тебя учат в бурсе? Тому же, что наш дьяк поет, или чему другому?
      Философ. Значительно большему, друзья мои. Дьяк может разве вести ученый разговор?
      Дорош. Дьяк не может. Дьяк напьется пьян и валяется под лавкой.
      Философ. Ну вот видите!
      Спирид. Нет, я пойду учиться в бурсу! Я хочу все знать! Я хочу знать, куда подевались чудеса и что внутри земли?
      Дорош. Спирид, не ходи. Что внутри земли не разрешают знать. Тебе ученый человек сказал.
      Спирид. Нет, я пойду. Я опалю себе очи, но я узнаю, где тайна нашей крещеной земли. (Его усаживают на место.) Если нету чудес больше и тайн, то откуда все бабы ведьмы? Хвеська, откуда ты ведьма?
      Хвеська. Ты бы хоть при ученом-то человеке не позорился, Спирид! Говоришь, сам не знаешь чего! Ведьма! Еще такие слова страшные! Знаешь ведь, кто есть ведьма!
      Пауза. Воют волки.
      Дорош. Это да. Это не шутки шутить, Спирид!
      Спирид. А что, если тайны нету, и чудес нету, то и ведьм нету!
      Хвеська. Быть беде! Быть беде!
      Философ. Чего вы испугались, ребята? Скажите мне, я в бурсе учусь, в самом Киеве.
      Спирид. Философ, знай же, что дочка нашего пана, не смотри, что румяная красавица, она есть самая лютая ведьма, каких только свет видел.
      Философ. Ну да?
      Дорош. Ей-богу! Скажи, Явтух!
      Явтух. Ведьма. Хвеська. Быть беде! Быть беде! Распустили языки свои, она же чует! Чует - про нее говорят. Вот пройдет сейчас - жилы заноют!
      Проходит Панночка. Она идет и никого не видит. И усмешка на устах, а очи потуплены.
      Спирид. Ну что скажешь, Философ?
      Философ. Я скажу, надо выпить.
      Пьют.
      Спирид. Испугался?
      Философ. Ваша правда - резкая красота у вашей Панночки. Не от людей такая красота. Аж душу свело.
      Хвеська. Это она тянет, тянет из жил-то...
      Дорош. Нет другой такой ведьмы ни у кого, а у нас есть!
      Спирид. Это правда, Философ. У нас одних такая ведьма.
      Философ. Ведьма у вас знатная, ребята. Но только нынешнему человеку ведьму бояться не надо. Ибо разумом своим человек от ведьмы огражден.
      Явтух. Ведьма.
      Хвеська. Она псаря Микиту изожгла до смерти. Это все знают.
      Дорош. Молчи, баба, ты плохо говоришь. Пусть Спирид расскажет. Расскажи, Спирид.
      Спирид. Я расскажу про псаря Микиту.
      Явтух. Ведьма.
      Спирид. Ты, пан Философ, не знал Микиты: эх, какой редкий был человек. Собаку каждую он, бывало, так знает, как родного отца. Теперешний псарь Дорош, что сидит напротив тебя, и в подметки ему не годится. Хотя он тоже разумеет свое дело, но он против него - Дрянь, помои.
      Дорош. Ты хорошо рассказываешь! Хорошо!
      Спирид. Сивухи кварту свистнет вдруг, как не бывало. Славный был псарь! Только с недавнего времени стал он заглядываться беспрестанно на Панночку. Вкляпался ли он точно в нее, или уже она так его околдовала, только пропал человек, обабился совсем; сделался черт знает что; пфу! непристойно и сказать.
      Дорош. Хорошо.
      Спирид. Как только Панночка, бывало, взглянет на него, то и повода из рук пускает. Разбоя зовет Бровком, спотыкается и невесть что делает. Один раз Панночка пришла на конюшню, где он чистил коня. Дай, говорит, Микитка, я положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорят, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился еле живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка; когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою. А такой был псарь, какого на всем свете не можно найти.
      Дорош. Да. Я сам видел, вот этими своими очами видел то пустое ведро, что осталось от псаря Микиты. Оно почернело все и смялось, как будто в адовом пекле черти таскали в нем угли. Я сам псарь, и я так думаю, что сгорел Микита за нашу Панночку, не пожалел ни воли, ни души, потому как...
      Явтух. Все бабы ведьмы.
      Дорош. Явтух хорошо сказал.
      Хвеська. А про Шепчиху ты слыхал, Философ?
      Философ. Нет.
      Спирид. Э-ге-ге! Так у вас в бурсе, видно, не слишком большому разуму учат. Ну, слушай!
      Явтух. Про Шепчиху расскажу я.
      Спирид. Я расскажу про Шепчиху, потому что Шептун - мой кум.
      Явтух. А про Шепчиху расскажу я.
      Дорош. Пускай Явтух расскажет, Спирид. Он старей тебя.
      Спирид. Пускай.
      Явтух. Ну, слушай: у нас есть на селе козак Шептун. Хороший козак! Он любит иногда украсть и соврать без всякой нужды. Но... хороший козак. Его хата нс так далеко отсюда. В такую самую пору, как мы теперь сели вечерять...
      Хвеська. А вечерять вы уселись с утра...
      Явтух. Как мы теперь сели вечерять. Шептун с жинкою, окончивши вечерю, легли спать, и так как время было хорошее, то Шепчиха легла на дворе, а Шептун в хате на лавке; или нет: Шепчиха в хате на лавке, а Шептун на дворе...
      Хвеська. И не на лавке, а на полу легла Шепчиха!
      Явтух. А в люльке лежало годовое дитя - не знаю, мужеского или женского пола. Шепчиха лежала, а потом слышит, что за дверью скребется собака и воет так, хоть из хаты беги. Она испугалась: ибо бабы такой глупый народ, что высунь ей под вечер из-за двери язык, то и душа войдет в пятки. Однако ж думает, дай-ка я ударю по морде проклятую собаку, авось-либо перестанет выть и, взявши кочергу, вышла отворить дверь. Не успела она немного отворить, как собака кинулась промеж ног ее и прямо к детской люльке. Шепчиха видит, что это уже не собака, а Панночка. Да притом пускай бы уже Панночка в таком виде, как она ее знала - это еще бы ничего; по вот вещь и обстоятельство: что она была вся синяя, а глаза горели, как уголь. Она прокусила дитю горло и стала пить из него кровь. А напившись, Панночка кинулась к самой Шепчихе, загнала ее на чердак и закусала всю глупую бабу до смерти. Так вот какие устройства и обольщения бывают! Оно хоть и панского помету, да все когда ведьма, то ведьма.
      Философ. Да, ребята. Я так думаю: раз в мире завелась такая густая научность, и каждый теперь может объяснить устройство любой вещи и любого обстоятельства, то и ведьмы больше не нужны стали человеку. Сколько бы ведьма ни старалась причинить православному человеку зла, от нее теперь у человека твердая научная ограда, посильней самого псалтыря, прости Господи!
      Явтух. Это важная мысль, Философ! Это добрая мысль. Теперь можно и сплясать. (Запевает.) Ой, молодая молодице, Вийди, вийди на вулицю, Заведи на ту купайлицю...
      Хвеська. Быть беде! Быть беде! Разорались пьяные, накликали!
      Все (поют и пляшут).
      На Ивана на Купайла
      Вийшла Хвеська, як та панна,
      На нею хлопцi зглядаються,
      На мед-горшку складаються.
      Философ. А хороша бабенка! А вот отгадайте, многоуважаемая Хвеська, отчего так колотится мое сердце?
      Хвеська. Да ну вас, пан Философ! (Убегает.)
      Казаки разбредаются спать.
      Явтух. Хто не пiде на Купала, шоб йому ноги поламало... (Уходит.)
      Философ (устраивается спать). Он, молодая молодице. вийди, вийди на вулицю...
      Входит Старуха.
      А что, бабуся, чего тебе нужно?
      Старуха идет на него с распростертыми руками.
      Э-ге-ге! Бабуська-то веселая... только нет, голубушка, устарела...
      Старуха лезет и лезет к Философу.
      Слушай, бабуся, теперь пост, а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться... Была бы ты помоложе, другое дело.
      Старуха ловит Философа.
      Бабуся, что ты? Ступай, ступай себе с Богом! Бабу... кто ты? Господи, помилуй мя греш... (Философ замирает. Старуха сложила ему руки и ноги, как ей удобно, пригнула ему голову, вспрыгнула на спину, и Философ поскакал черкесским бегуном.)
      КАРТИНА ВТОРАЯ
      "СКАЧКИ"
      Ночь на земле. Легкая дымка внизу. Лепеты, шепоты, звоны, смехи... Над сонной землей летит Философ со Старухой на спине. Старуха подгоняет Философа басом: "Цоп! Цоп! Гу! Гу!"
      Звуки. Философ философ Хома Брут человечек он летит? ой, иди к нам, вон он вон он миленький, какой он скорей, скорей, спой ему. (Смех, пенье, голоса, чиханье, плеск.) Ай! гордый бегун-топотун топ топ ногой! (Зовут.) Хома-а?
      Философ (мотает головой). А? А?
      Звуки. А? А? А? Крапива или петрушка? Ах ты наша душка! Защекочем, защекочем! Зацелуем, зацелуем! Взыграл коник! Цок-цок-цок!..
      Философ. Что это говорит отовсюду?
      Старуха (басом). Отовсюду! Говорит! Говорит!
      Звуки. Говорим! Говорим, ой, какой парень! Ай-яй-яй!
      Философ. Что это отовсюду говорит со мной и дразнится? И зовет меня!
      Звуки. Это все тебя зовет. Все тебя и зовет. Вот! Вот что увидишь, то и зовет!
      Философ. Что это с землей нашей православной! Неужто вся она живая и в голосах зовущих и дразнящих?
      Звуки. А вот так вот! Чтоб ты знал! А чтоб знал, такой-сякой! А то ишь какой! Поскачи-поскачи полетай-полетай, а ну-ка прыгни вот так вот вот умница вот и молодец!
      Философ. Что это... Что это звенит, и поет, и плещется, и вытягивает всю мою душу! И не можно вынести этой сладости православному человеку. Страшно душе это счастье, и не можно очам человеческим зреть живое это в тумане кипящее... что это? что это со мной?
      Звуки. С тобой с тобой с тобой с тобой ку-ку!
      Философ. Что это, что это целует меня и почему?
      Звуки. А потому, а потому! Вот! Вот! Вот! И я! И я! Не толкайтесь. И я! Я! (Детский плач.) Не плачь, не плачь, поцелуй его тоже, поцелуй... (Детский смех.) Колючий дядько? (Детский смех и лепет.) Дядько большой колючий! Вот мы его зацелуем! Вот мы его защекочем!
      Философ. Господи, не дай разорваться сердцу!
      Старуха (басом). Ух! Ух! (Пришпорила Философа.)
      Звуки. Ах какой ах какой бояка бояка забодаем забодаем! Вот тебе! (Плеск воды, смех.)
      Философ (утирает лицо). Что это балуется и плещется в очи молоком ли, брызгами...
      Звуки. Умой свое личико умой свое личико! Будешь умытый, ах, какой умытый, беленький, ну погляди на него, во-он он беленький... (Детский смех и лепет.)
      Философ. Господи, живое все... и балуется... и глядит... и зовет... все везде смеется и целует... Вся земля твоя. Господи! (Умильно.) Отче наш!
      Старуха (басом, дико). Наш Отче! Отче!
      Философ. Отче наш! Иже еси на небесех!
      Старуха. На небесех! Отче еси еси! Ух!
      Философ. Отче!!! Сбивает меня проклятая ведьма и путает мои слова к Тебе! Не дай, не дай ей слова!
      Звуки. Ах, какой! Ах, какой! Ишь, какой! Ему дай, а ей не дай! Дай! Дай! Дай!
      Философ. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое...
      Старуха. Будет! Да! Твое! святится! да! на! небесах! если ниже! наш! отче! Наш! Наш!
      Философ. Ну ладно же, проклятая ведьма! (Твердо, кричит.) Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением!
      Философ осеняет себя крестом, и Ведьма сваливается с него, глухо охнув. В тот же миг Философ ловко вскакивает ей на спину.
      Звуки. Вскочил, вскочил, горит весь, пылает как страшно, как страшен силач ужасен огнищем пыхает такую нежную такой страшный ай ай ай... Он спалит спалит нежную... Раскалился силач, жаром жжет, жуть, жить...
      Философ (скачет на Старухе, колотит ее палкой). Ага, проклятая ведьма! Поскачи, поскачи! Повози лихого козака!
      Старуха. Ох мне! Ох мне! Ох мне!
      Философ. Веселей, бабуля! Давай, давай, неси козака! гулять козак желает, кровь взыграла в жилах, ну, живей, мой коник, чтоб ветер в ушах свистел! (Бьет ее.)
      Старуха (скачет). Ох мне! Ох мне! Ух! Ух! Чух! Чух! Чух! Крыда! Эхан! Сноха! Сгинь! Сгинь! Сгинь-сгинь!
      Философ. Не слышу твоих черных слов, ведьма! Гуляй, гуляй, мой конь!
      Старуха. Гулла-Гилла, сгинь! сгинь! Гилла-Магал, сгинь-сгинь! (Голос нежнеет, пока не станет совсем девичьим, страдающим.) Сгинь, сгинь, сги... сги... Ох, как же больно, больно мне. Ох, не могу больше! (Оба валятся на землю, раскатились. Философ отползает подальше. Панночка тянет к нему руки с мольбой.) Больно ведь, больно!
      Философ (дрожит). Больно... больно...
      Панночка. Ах, загнал... загнал... не жалко ему, не жалко.
      Философ. Загнал... загнал...
      Панночка. Загнал... попить... пить... пить мне... загнал... пожег всю... всю меня... больно... изжег... попить... хоть капельку... загнал... боль...
      Философ (хватается за горло). Загнал... Попить... (Убегает.)
      КАРТИНА ТРЕТЬЯ
      "ЛЮДИ ДНЕМ"
      Двор сотникова дома. Вбегает Философ. Жадно пьет, так долго пьет, что странно становится, куда это в него столько в одного? Напившись, обливает голову, весь облился, отряхивается, летят брызги.
      Философ. Боже ж мой... боже ж мой... может ведь такая дрянная напасть рухнуть на человека. И ведь рухнет же, и не как-нибудь, а прямехонько на загривок, и вцепится лютой хваткой, и еще так ловко усядется, и пошел скакать человек: будто бешеный конь, только что не ржет. (Ощупывает шею.) Нет, не можно человеку терпеть такое нападение на свою природу и исполнять скачки на потеху всему миру... Что останется от козака, если шея у него гудит, будто он вол подъяремный пропахал поле, а душа и того хуже - лепечет, и плачет, и смеется безо всякой разумной причины, и сладость, и тошнота в ней намешались, и вот-вот лопнет козацкое сердце... Однако ж пора и улепетывать с этих мест, коли тут такие чудеса водятся. (Хочет уйти.)
      Входит Хвеська.
      Хвеська. Ах, пан Философ! А вы уже проснулись!
      Философ. А? Кто тут? Чего тебе?
      Хвеська (хихикает). А я удивляюсь, что вы проснулись уже. Я думала, вы будете до полудня валяться.
      Философ (залюбовался Хвеськой). Знайте же, многоуважаемая Хвеська, что не то что сон, а даже самая легкая дрема не коснулась очей моих.
      Хвеська. Это видно, что вы с Киева, пан Философ. У нас по ночам спят люди и глядят честные сытые сны.
      Философ. Ах, стоит ли говорить о такой никчемности, несравненная Хвеська! Есть кое-что и поважнее снов! И если человек не спит, то у него к тому может оказаться причина.
      Хвеська (вглядывается). Что-то у вас вид помызганный, пан Философ. Лицо у вас маленько помялось.
      Философ. С чего бы это могло так сделаться?
      Хвеська. А я думаю, может, к вам соняшница пристала или болячка?
      Философ (значительно). Болячка высшего порядка, о несравненная Хвеська.
      Хвеська. Надо вам траву попить или примочку сделать. Примочка оттянет всю вашу болячку, пан Философ.
      Философ. Не надо примочку! А вот отгадайте-ка лучше, ослепительная Хвеська, отчего это колотится мое сердце? (Приобнял Хвеську.)
      Хвеська. Ай, пан Философ, какой вы быстрый!
      Входит Спирид.
      Философ. А-а, брат Спирид!
      Спирид. Здорово, Философ! Ты слыхал новость?
      Хвеська. С самого утра у него новость. Поспал-проснулся и уже успел-таки изловить где-то новость!
      Спирид. А тебе сказано было на кухне находиться!
      Хвеська. Это кто же мне указал, где находиться!
      Философ. Ну скажи свою новость, Спирид. Ручаюсь, что глупость какая-нибудь, дрянь такая, что и слушать не стоит.
      Спирид. Мы, конечно, в бурсе не учились и по писаному не больно разумеем, а только наша новость такая, что нынешней ночью, когда ты, пан Философ, мирно спал на лавке и выдавал своим носом рулады, из панского хлева сбежали две свиньи.
      Хвеська. Ой!
      Философ. М-да. А вот интересно, чего бы это им взбрело взять да и удрать посреди ночи из теплого хлева?
      Хвеська. Ты откуда знаешь? Так и сбежали? Раньше всех узнал! Они что, проститься к тебе зашли?
      Спирид. Да, Философ, никто не знает, по какой причине они это сделали, и что за бегство такое придумали, но только так оно и есть. (Хвеське.) А сказал мне это пастух Микола, а Миколе сказал самолично скотник Потрусь.
      Хвеська. Ну и заработает же Петрусь кожаных канчуков!
      Философ. М-да. Кожаные канчуки, да еще в большом количестве, это вещь нестерпимая.
      Спирид. Ты не знаешь пана сотника. Философ. Не станет он за каких-то бездумных свиней махать кожаными канчуками.
      Хвеська. Пан сотник не станет?! Это ты не станешь. Потому что это не твои свиньи, вот поэтому и не станешь. А пан сотник станет! Две бездумные свиньи! Посмотрите на него! Две бездумные! Ты знай, пан Философ, что наши свиньи самые толстые. И толще их нигде нету. Это тебе каждый скажет. Пойди спроси у любого тут, кто не знает наших свиней. На любой ярмарке народ сбегается смотреть на наших свиней. У нас свиньи тяжелые, пан Философ, серьезные, наши свиньи, пан Философ, это не плюнуть и растереть!
      Спирид (задумчиво). Это сколько же баба может говорить? Бабы говорят длинно.
      Философ. Это да. А вот у нас в бурсе есть богослов Копыта. И вот когда, к примеру, другой, тоже богослов Халява, поспорит с Копытой, кто из них больше съест трехкопейных булок, то спор у них выходит знатный, потому что оба богослова могут съесть такое число булок, что и сказать неудобно. К тому же Копыта обладает басом соразмерным, и если уж возьмет в нижней октаве "до", то будет гудеть его до тех пор, пока не собьет все пение и не заработает себе сотню, а то и две кожаных канчуков.
      Спирид. Много разных явлений водится на свете, Философ Хома.
      Философ. Много, друг Спирид.
      Входит Дорош.
      Дорош. Здорово, ребята! Есть новость! Все смеются.
      Спирид. Дорош, ты бы еще до обедни поспал, а потом бы пришел со своей новостью!
      Хвеська. Ну где уж ему! Спасибо, принес нам свою новость, поспешил!
      Спирид. Нет, пускай Дорош пойдет и еще поспит немного, а потом уж мы послушаем его большую
      новость!
      Дорош. Я не знаю, когда вы успели узнать, потому что пастух Микола мне сказал только что...
      Спирид. А ему сказал скотник Петрусь? Ха-ха-ха, ребята, хорошая новость у Дороша.
      Дорош. Да. Ему сказал скотник Петрусь, что две свиньи...
      Все смеются.
      Хвеська. Дорош, тебе надо в дозоре стоять! То-то быстро все углядишь.
      Дорош. Две самые толстые свиньи прибежали домой, как ни в чем не бывало, будто бы ночью они никуда не убегали.
      Спирид (сплюнув). Эти свиньи - бездумные твари, такими их создал Господь, и ничего тут нового не скажешь!
      Дорош. И еще одно обстоятельство чудесного свойства. У тех глупых свиней оказались прокушенные горла. Но раз они такие толстые, то самая-то кровь вылиться из них не смогла, потому что сало заткнуло прокусы, и эти свиньи очень даже здоровые. Я вот что думаю, ребята: когда эти глупые свиньи выбежали в поле, то их учуяли молодые волченята и задумали съесть. Но раз они еще молодые щенки, а не волки, то и зубов ихних только-только хватило, чтоб прокусить нашим свиньям горла, а дальше уж силенок у них не осталось, потому что наши свиньи самые толстые, а эти две, что бегали ночью из дома, есть самые толстые свиньи на всем хуторе!
      Спирид. Я так думаю, ребята, что нам не дано знать, зачем эти свиньи убежали из дома, но только другие наши свиньи, не такой солидной толщины, не решились бы убегать на волю из теплого хлева.
      Философ. А у нас в бурсе за бега дают тысячу кожаных канчуков! Не каждый может выдержать тысячу кожаных канчуков! Но если кому втемяшится воля, то удержать того человека уже не можно, хоть посули ему и две тысячи кожаных канчуков.
      Спирид. Я не знаю. Философ, тонкостей этого дела, только кто же задаст свинье тысячу кожаных канчуков?
      Дорош. Хорошо вы говорите, ребята! Тысячу кожаных канчуков задать свинье не можно!
      Спирид. Опять же, я не знаю тонкостей всех твоих мыслей. Философ, но посуди сам, ежели задать свинье тысячу кожаных канчуков, то какой с нее после этого выйдет окорок?
      Дорош. Или же колбасы с чесноком?
      Спирид. Это уже будут не колбасы с чесноком, а тьфу, срам, неприлично и сказать, что такое! Лучше пойти и удавиться, чем есть такие колбасы!
      Дорош. Да, ни один человек не станет есть колбас, которых до того наказали кожаными канчуками. Разве что не примет до этого полведра горилки.
      Философ. Что ж, полведра горилки - это вещь вполне соразмерная.
      Спирид. Нет, скажи, Философ, станешь ли ты есть такую битую колбасу? Или же у вас в Киеве теперь едят такую колбасу?
      Дорош. Я бы не стал ни за что!
      Философ. А что ж, тут есть об чем подумать, ребята.
      Хвеська. Ишь вы, какие Панове объявились! Это так вот взять и осрамить ни за что ни про что двух самых видных панских свиней? Это кто же не будет колбас от них есть? Ты, Дорош? Да ты первый слопаешь вот такую колбасу и усом не моргнешь при этом. А ты, Спирид, ты не станешь? Знаю я, как ты не станешь. То ли я не знаю ваших знаменитых аппетитов? Эдак про всякого можно сказать, что он негодный, и его надо поскорее на улицу выкинуть! Двух самых толстых панских свиней!
      Дорош. Я не стану. Пускай их теперь режут, не стану! Ни за что!
      Спирид. Лучше сразу пойти и наложить на себя руки, чем есть эти колбасы, прости Господи!
      Входит Явтух.
      Явтух. Есть новость.
      Дорош. Явтух, не надо нам твою новость! Мы не станем есть тех колбас.
      Спирид. Мы так решили, Явтух. Пускай это будут самые жирные колбасы, потому что, как ни крути, а свиньи-то были неплохие, довольно-таки крупные были свиньи, но мы решили не есть тех колбас, и Философ из Киева тоже не будет есть с нами. Мы лучше похлебаем кашки с беззубым старьем, а колбас тех есть мы не станем.
      Дорош. Нет, не станем.
      Хвеська. И не слушай их, Явтух! Раз уж свиней закололи, то и колбасы они есть станут! И куда это они денутся теперь? Что ж теперь, мясо выбрасывать, раз им взбрело кураж наводить и характер свой выявлять? А сами уже уставили свои носы - когда же колбасами запахнет?