После сечи привели Хромота под стремя воеводы и тут же, не откладывая, снесли ему голову; это было шестого марта 1486-го.
      Но где та незамедлительная помощь, которую сулил король Казимир? Приятный час выпал королю в Коломии, там сиятельнейший монарх улыбался, и горько было Штефану-Воеводе. Так полагалось бы соблюсти общие интересы и сдержать данную клятву. Пусть явятся полки - вести их есть кому. Пусть отвоевывают крепости - привь!кают бить неверных; чтобы и неверные отведали горечь поражений.
      Все оказалось праздным суесловием.
      Тщетно потопил господарь орду в Катлабуге и порубил ее у Скеи, - завтра хлынет из Белгорода либо из Килии новая лавина; а когда он остановит и ее, последует другая. Эти раны неисцелимы, как и больная нога господаря. Рыжебородый крымский врачеватель хазар121 Солом, посланный Менгли-Гиреем, острого ума человек, говорил в Сучаве князю Штефану, проводя рукой по больной ноге:
      - С этой раной, государь-батюшка, одержишь ты еще немало одолений и даст господь - уснешь в глубокой старости.
      - А вот Молдавия от ран своих погибнуть может.
      - Не верь, светлый князь, словам королей, - продолжал с умной улыбкой хазар.
      - Ты прав. Я верю одному господу богу, - отвечал со вздохом воевода.
      - Я врачеватель ран, государь, но разбираюсь и в державных недугах. Поведаю тебе, что я не только ногу твою лечу, но и пекусь о делах моего господина, хана Мечгли. И повелитель мой посылает тебе совет, государь, полезный прежде всего ему самому. Оставь ляха. У тебя в Московии свояк, в Крыму - старый друг. Они лучше поляков и могут подсобить тебе; когда захочешь, воротишься в Коломию ради иного пира. Ведома мне. князь-батюшка, что та рана ноет, не хуже больной ноги. Но для той раны есть доброе снадобье, а от него и ноге станет легче.
      Это было в Крещенские праздники лета 1488. Отовсюду стекались верующие в Сучаву к великому водосвятию. Потрудившись па господаревой раде и на пиру с боярами, - Штефан отошел с врачевателем Соломом в покои княгини Войкицы. Прекрасная дочь Басараба-Воеводы была уже несколько лет княгиней в Сучаве и подарила Штефану сына, нареченного Богданом. Младенец с мамками спал во внутренней опочивальне. Междутой опочивальней и покоем княгини была моленная. Заслышав знакомые шаги, княгиня Войкица отослала дев и боярских дочек и встретила мужа сладостной улыбкой и детскими ласками; рядом с его сумрачными сединами она выглядела сущим младенцем. Сблом, не подавая вида, внимательно следил за ними, рассматривая в то же время снадобья и мази княгини у вепицейского зеркала.
      "Пустые безделушки, - думал он, - а между прочим, княгиня-господарыня уверена, что вся ее краса от них исходит".
      Княгиня Войкица обвила шею мужа нежными руками. Врачеватель через мешенную прошел в опочивальню поглядеть на спящего младенца.
      - О, господин мой, опять ты закручинился. Разве ты уже не прежний крепкий государь и муж любимый?
      Воевода безмолвно покачивал головой. Нет, он уже и не великий и несильный; молодость ушла, и не сбылись заветные думы.
      - Господин мой, - продолжала княгиня, - услышала я однажды от мудрого человека слова о том, что пришла тебе пора помыслить об отдыхе. Столько лет провел ты в заботах и войнах. А пользы было мало и христианские князья оставили тебя в беде.
      - Кто сей мудрец, княгиня? - сулыбкой осведомился Штефан. - Уж не крымский ли врачеватель?
      - Нет, не Солом, господин мой, - поспешила возразить княгиня, не краснея, ибо лицо ее покрывали румяна. - Жертвы-то они хороши, особливо когда их приносят другие.
      - Верно, - согласился,улыбаясь, воевода. - Тяжко, когда плоды стараний отравлены горечью. Ведомо мне: лишь Христос, вольный в жизни и смерти, смог до конца остаться терпеливой жертвой; мы не смеем уподобиться ему.
      Княгиня вздохнула.
      - Будучи еще девой несмышленой, я тоже так подумала однажды. В год, когда ты развеял войско Солимана-Скопца - парод ждал тебя в Сучаве во главе с владыкой Феоктистом, чтобы славить победителя неверных. И я, бедная, ждала, ибо давно не видела тебя; и радовалась твоему приезду. А ты, государь, только успел сосчитать знамена и полон у Высокого моста, как опять воссел на коня и спустился в Нижнюю Молдавию к Дунаю. А
      потом призвал ты народ свершить и другие державные дела и задержался так; что увидела я тебя лишь весной. С той поры желала я тебе, господин, покоя и защиты, но ты не глядел на меня. Не наберись я духом еще тогда, может быть, прошел бы ты по жизни, не изведав моей любви. Положен отдых и мир тому, кто никогда не знал их. По моему разумению. Порта была бы очень довольна замирению в Молдавии.
      Так, наравне с собственными сомнениями и заботами, толкала Штефама-Воеводу в руки филистимлян и лукавая любовь княгини Войкицы. Посольства его к чуркам были удачливы и уговор - добрый. Страна радовалась и славила господаря за обретенный покой; но княжичу. Алексэндрелу, правителю земель от Бакэу до самых секлеров и горцев, пркшлось отправиться в Царьград. Он был залогом мира. Печально было расставание с отцом, но с городом Бакэу он прощался без сожаления; его ждала роскошная жизнь столицы мира.
      Возраст и разочарования утихомирили, казалось, неукротимый нрав Штефана-Воеводы; но именно это и причиняло ему самое тяжкое страдание.
      Глава IX
      О кринице искупления и начале войны с крулем Альбрехтом; о Козминском сражении и ратном пиру в Хырлэу.
      I
      Подворье стояло па краю пустыни, в том самом месте, где некогда высилась глиняная церковка. Были там покои для иноземных путников и помещения для слуг и скота; и наипаче знаменитая криница, куда по глиняной трубе вода стекала из-под дальней горы. Турки в крепостях называли это место Богдан-пунар122, а молдаване - Господаревой криницей. Подворье содержалось на деньги Штефана. Тут можно было найти и сменных коней; жившие у рубежей рэзеши стояли тут поочередно дозором. Их было восемь, а с сотником - девять. По словам иных рэзешей, у которых только и дела было, что стоять в дозоре язык чесать, - господарь хотел построить в том месте святую пустынь, приписанную к Путненской обители и Зографскому монастырю на Афонской горе; когда же черные правители основались в Белгородской крепости, и Штефан-Воевода учинил мир с султаном Баязетом, то строительство забросили. Сказывают, господарю во сне привиделась та самая криница искупления.
      Однажды вечером под самые Рождественские праздники отдыхали на том подворье крымские послы и львовские купцы. И беседовали они с сучавскими купцами-армянами, знавшими, как свои пять пальцев, все государевы дела. Туг же сидел дозорный сотник, добивавшийся от сучавцев разных пояснений.
      - Крымчаки, - говорили те, - следуют к господарю с грамотами и дарами сукнами по меньшей мере на 60 татарских золотых. И нужно им непременно быть в Сучаве к 26 декабря, чтобы на Штефанов день попасть к господарю. Хотят поздравить его с днем ангела и поднести сукна. А уж о грамотах послы и не упоминают. Только мы-то знаем, что в них написано. Теперь между крулем и султаном замирение, а Гирею хотелось бы наскрести кое-какой ясырь для своих татар. И спрашивает господаря нашего, когда он желает идти ратью в Лехию, чтобы поддержать его дескать своими яртаулами.
      Нельзя сказать, чтобы рэзешскому сотнику, его милости Тоадеру Боре из Бырладской земли такое дело претило. Три года тому назад ходил он с господарем в Пругье и неплохо промыслил тогда. После долгой и крепкой дружбы с Лехией, его светлость господарь Штефан почему-то прогневался па польское королевство.
      - Честной боярин, - ответил старшина сучавских купцов, - знать-то ты хорошо знаешь почему, а хочешь выведать у нас знаем ли мы.
      - Может быть и знаю, -гордо возразил рэзеш, шевельнув усом.- А что скажут ваши милости?
      - Да что мы можем сказать? Одно разве, что правда на стороне господаря. Хранится у него древнее заемное письмо, еще от Александра-Воеводы Старого. И лежит это письмо на 3000 золотых в государевой казне, и круль до сих пор еще не рассчитался по ней. "Думали мы, - говорит господарь, - что будем едины па пользу наших земель; думали мы, что получим ратную помощь в лихую годину. А когда каждый старается только для себя, так и мы поступим так же". Того ради вступил он в Покутье, означил новый рубеж и поставил своих Пыркэлабов.
      - А мы неплохо там промыслили, - заметил, шевеля усом. -Так вы, честные купцы, думаете, что это самое письмо от Александра Доброго еще сохранилось?
      - Должно быть, сохранилось.
      - Может статься. Только вот, что я скажу милостям: господарев меч наилучшая расписка.
      - Это верно, - поспешно согласились купцы.
      Татарские послы, отужинав, сидели и слушали, ничего не понимая. Их было двое, один старый, с седой бородкой в виде мочалки, с толстыми черными губами, обветренными декабрьской стужей; другой - молодой и проворный, с почти белобрысым лицом, редко встречающимся у татарского племени. Это был Ахмет-мурза, тот самый, что за три года шесть раз побывал со своими отрядами в Польше. Старика звали Ливан Кадыром, и был он самым доверенным человеком Гирея.
      - Что говорит начальник стражи? - спросил Ахмет купцов.
      Старшина, учтиво поклонясь, поведал притчу с распиской. Старик счел нужным посмеяться, обнажив при этом последние оставшиеся зубы: два нижних, один - верхний.
      - Есть и другой долг, - сказал он. - Тот не оплатишь и всем Покутьем. Спроси начальника стражи, ходил ли он со Штефаиом-Воеводой в Коломию. Ходил?
      - Говорит - не ходил.
      - А может, хотя бы знает, что там было?
      - Говорит, что молдавские и ляшские бояре изрядно там поели и попили.
      - Возможно, но было там и другое; псам Штефан-Воевода - никому о том не говорит, только иногда булатным железом пишет. Расчет еще не окончен; и сей начальник стражи, если ему угодно, еще побывает в ляшской стороне.
      Когда сотнику Тоадеру Боре перевели слова татарина, он задумался. Что там могло стрястись? Одному господу богу известно. Да и какое нам дело, рэзеши, до грсподарских забот? Конечно, можно делать вид, что знаешь обо всем на свете, а коль случится такой тайный промысел, то лучше молчать и улыбаться: дескать, мы тоже знаем толк в таких делах. Ачто, если его величество круль обругал Штефана-Воеводу? Возможно и обругал. Оттого, должно быть, и замирился вскоре господарь с султаном Баязетом. А все вроде не верится: ведь короли да цари-люди иного склада, не оскверняют уста свои непотребными словами.
      - Что бы там ни было - а вышло неплохо, - заговорил он, поворотясь к купцу. - Из-за той досады замирилась Молдавия с землей, откуда набегали волки. Теперь стада наши пасутся до самых дунайских заводей; турок не осмеливается хватать овцу, знает, что лишится головы. Такой мир и покой настал, что денно и нощно славим всевышнего, за добрую мысль господаря. Нашим хлебным ямам уже не грозит опасность; скотина тучнеет на полянах и отгонных нолях. Наступили семь изобильных лет, про которые в книгах сказано. Господарь разъезжает по стране, жалуя людям земли и творя правый суд. И кое-кто из сермяжников за отвагу выходит в бархатишки. Искусные зодчие возвели новые хоромы в Васлуе, Яссах и Хырлэу, другие завершают в разных местах господаревы храмы; много милостей увидели от князя чернецы и попы. Теперь, что ж выходит? Раз у нас все хорошо, то следует и нам стать волками для других? Что говорит старый татарин?
      -Хан опять поднимает рать?
      - Этого он не может признать, - отвечал с улыбкой сучавский купец. - Но посольства князей и королей, в мирное время имеютсвой особый смысл; ведь у них много дела нет на этом свете - им лишь бы воевать. Что еще угодно твоей милости спросить?
      - Спроси молодого мурзу, хорошо ли погулял в Лехии па похоронах круля Казимира? Все королевские войска с панами были тогда в Кракове, а крымские отряды пустились в это рремя грабить.
      - Не способно нам такое спрашивать. И так видать, что хорошо погуляли.
      - А как им гулялось после похорон, когда круль Альбрехт собрал войско?
      Купцы засмеялись. В самом деле, такого отважного и гордого короля давно не знала Польша. Кому не ведомо, какую трепку задал тогда Альбрехт татарам? И все же они успели нагрузить кибитки и умчаться восвояси. Татары не воюют; они нападают ради ясыря; таков их закон.
      - По-своему они тоже правы: ведь саблей кормятся. Так вы говорите, господа Честные купцы, что по весне пойдем походом в Лехию, мы с одной стороны, а они с другой?
      - Ничего мы о той войне не знаем, честной боярин. Сохрани нас господь отопаслости.
      - А чего же тогда едут послы в Сучаву?
      Купцы-армяне горько вздохнули. Они и впрямь побаивались новой войны. Будучч осведомленными обо всем, что делается на свете, они знали, что Штефан-Воевода основа/, свою власть в Покутье не только па мире с султаном, пои на докопчапиисхапом Гир"ем ч русскими князьями, властвовавшими па севере по ту сторону польского королевства. Однако было доподлинно известно и другое: круль Альбрехт посулил в Сейме гибель всем врагам Польши: "А потому, - заявил его величество, - тот, кто захватил одно Покутье поплатится двумя". И татары, повадившиеся ходять в Польшу, не найдут обратной дороги. Что же касается Молдавии и Покутья, его величество Альбрехт учинил совете братом своим Владиславом, угрским королем, и хотя никто не говорит открыто о том, что было решено на том совете, все же некоторые знают. Ох, ох, как трудно торговому люду промыслить золотую денежку, когда князья мира затевают столько войн!
      На второй день послы и купцы пустились в путь, с ними ехал и его милость рэзеш Бора, отслуживший свой срок. Зима стояла снежная и студеная. Ледяные мосты на реках были, казалось, воздвигнуты из белого кремня. Повсюду, в лучах неяркого солнца лежали сугробы и волнистые заносы. Села дымили на косогорах. Сап и пугни ков, звеня колокольчиками, скользили по гребням холмов. В Бырладе застали они силистрийского санджака Малкоча, который тоже вез дары в Сучаву к Штефанову дню; и санный поезд, идущий от Лимана, пристал к санному поезду Махмуд-аги, и вместе они поспешили к большому господареву шляху.
      II
      Много разных послов и купцов перебывал о той зимой и следующим летом в стольной Сучаве. Приходили тайные грамоты от турок, татар, от брашовских купцов, а то из ляшской стороны от людей, состоявших у господаря на жалованье. И снова сокрушался Штефан, узнавая из грамот и от людей о кознях соседних правителей. Сам он был занят мирными державными делами, трудолюбиво поспевая повсюду, не забывал он и о душе: в унижении и поражении славил он имя Христа, возводя во всех уголках Молдавии каменные обители. В праздник 24 топя собралось столько пароду поклониться мощам Иоанна Нового, - кто на крытых возах, кто верхом, кто пешком, - столько было поднесено даров, что сердце Штефана исполнилось радостью за клирошан своих и господарев храм в Сучаве. А вот доставленные вести свидетельствовали о зависти и новых кознях соседей.
      Тридцать с лишним лет стремился князь соединить силы венценосцев во имя защиты креста, а их величества одолевала лень, и оставили они его одного в лихую годину поражений. А теперь сами ополчаются - и не на язычника, а супротив него, брата во Христе. Такова расплата за деяния и сподвижничество его! Посланцы турок, побежденных им у Высокого моста, прибывали к господареву двору в Штефаиов-день с дареми и ласковыми грамотами, признавая силу и власть князя, а соседние короли вынашивают тайные замыслы, дабы стереть его с лица земли.
      "Верно говорят, - раздумывал про себя Штефан-Воевода, - что гром не грянет среди ясного неба". Страдания недавно прошумевших лет и унижение, перенесенное в Коломии, давали господарю право искать друзей в другой стороне и сеять рознь меж ними и ляхами. Подобные политические дела и составляют основное занятие властителей народов; следовательно, и господарь Штефан позволял себе ради блага Молдавской земли то же, что позволяли себе другие венценосцы ради вотчин своих; замирившись с турками на Дунае, призвал великого московского князя Ивана Васильевича и крымского хана Гирея вторгнуться в польские земли, мысля обезопасить тем самым свои рубежи и с ляшской стороны. С венгерским королевством Штефан тоже жил в мире, а с семиградскими князьями был в цружбе и приятельстве. Стало быть, оставалось отплатить, - с лихвою - за рану, нанесенную его честолюбию.
      Будучи учеником Христа, он мог, конечно, простить оскорбление. Но на великом пиру в Штефапов день - господарь, лукаво улыбнувшись, по своему обыкновению, заверил советников своих, что не намерен забывать коломийской утехи. Будь он иноком - подставил бы и вторую щеку; но он - божьим изволением, - князь и господин; а посему не желает забывать обиды; а грех, который он совершил, будут отмаливать чернецы в монастырях и попы в церквах. Итак, натравив и других князей на польского и дождавшись удобного времени и повода, он вторгся с войсками в Покутье и отодвинул к северу порубежные знаки с изображением тура. Может, это и вызвало недовольство Альбрехта. Но дело было не только в этом. Как бы ни провинился Штефан-Воевода пред ляшским крулем, не следовало бы забывать, какую пользу приносил он в прошлом, сколько вынес, как много жертв понес он в войнах, ради того, чтобы Польша могла спокойно веселиться. Если уж турецкое царство забывает поражения, нанесенные ему самым грозным врагом, то неужели Альбрехт не простит старого друга родителя своего? Пускай он слишком далеко зашел, отторгнув покутские земли в пользу Молдавии. - но ведь можно по-братски договориться, обсудить права и рассмотреть оные заемные письма, о которых идет спор.
      Да, дело было не только в этом. Альбрехт- неспокойный и спесивый король. Еще при жизни родителя он ходил ратью на ногайцев и преследовал их в Диком поле. После смерти Казимира он восстал против воли собственного отца, оспаривая право брата на престол. Так что Владиславу досталась угрская корона, а властный и надменный круль Альбрехт занял место отца. Теперь же замыслы его шли еще дальше. Было у них еще два брата. Александр княжил в Литве, а Сигизмупду нужна было вотчина. Вот он и получит Молдавию. И надо всеми старшим и сильнейшим будет он, Альбрехт.
      Все это хорошо понимал Штефан. Новая несправедливость подкрепляла его старые права. Прозорливый и спокойный к во гневе думал он о расплате будущей. И дожидался листопада, чтобы снова повести конников в Покутье и в польское порубежье. В то время князь позаботился послать искусных послов к венгерским графам, уведомляя их о желании Альбрехта-короля подчинить ляшской короне Молдавию. Старые венгерские графы, ведая, что молдавским воеводам неугодна и венгерская корона, стали подозревать своего короля Владислава, что он служит скорее интересам Польши и ягеллоиов, нежели интересам угрской земли. И в Польше Штефаповы друзья не сидели сложа руки. Ибо в той стране было немало магнатов и храбрых рыцарей, помнивших о подвигах молдавского князя во имя христианской веры.
      - Если он теперь и согрешил, -доказывали они, - так призовем его именем Христа начать переговоры. Мы уверены, что он придет. Ибо при старом короле молдавский паладин был лучшим нашим доброхотом.
      - Нельзя нам совершать такое, - доказывал на сейме вельможный пан Мечислав Домбровский, приятель господаря. - Разве можно, не срамясь, нападать на Христова воина? Обращаю ваше внимание, ясновельможные паны, что наш молодой круль желает нарушить старые и добрые порядки. По доброму старинному обычаю, мы, паны, хозяева в сей Республике наших дедов. Его величество желает устранить нас и править единолично. Только теперь я вижу, как мы ошиблись, допустив в наставники принцу Альбрехту итальянского пришельца. Как видно, сей Филиппе Буонакорси, именующий себя Калимахом, многому научил своего господина. Пресловутый Калимах- стал теперь самым доверенным советником его величества. Он-то и учит его губить нас, магнатов. Он же надоумил короля стереть с лица земли Молдавское господарство.
      К Альбрехту от имени панов явился сам преосвященный Креслав, Владиславский епископ и дал ему добрый совет не вести войн, кои не приносят пользу Республике; и особенно оставить одну мысль, которая может принести ему большой вред. Все старые ляшские паны помнят, какие несметные рати вел Магомет-султан в Молдавскую землю; помнят и в каком виде эти рати оттуда уходили.
      Король поднялся, грозный и великолепный.
      - Святой отец, - сдержанно заговорил он, - в делах своих я никому не отдаю отчета. Господь укажет мне, как поступить; а храбрая рука моя совершит положенное. Воротись к своим ксендзам, а уж заботу о войнах оставь крулю. Если бы я думал, что моей одежде ведомы тайные умыслы мои, я бы кинул ее в огонь. Имеющие уши да услышат, покуда не постиг их гнев короля.
      Тайное решение двух братьев-королей в Лойтшау уже не было тайной ни для ляшских сановников, ни для Штефана. А посему господарь готовился к войне с великим тщанием. Король Альбрехт, между тем, старался убедить дипломатов, что слабость их заключена в их искусных хитросплетениях. Разве нельзя обмануть турок и заставить их поверить, что ополчившиеся ляшские войска идут на крепости Причерноморья? Разве мог бы подумать Штефан-паладин, сподвижник Христа, как прозвал его римский папа, что христианский король пойдет ратью на христианского князя и старого друга? На самом деле, это война против османов, а они - мол - ничего о том не ведают и почивают в своем Стамбуле на докончальных грамотах.
      - Жила-была лиса, - говаривал с улыбкой круль советнику своему Филиппе Буонакорси, когда они вдвоем обсуждали план молдавской кампании. - Жила-была старая лиса и ловко обходила капканы старых охотников. Ибо знала, где находятся эти капканы и кто их ставит. А покуда она, по своему обыкновению, настороженно следила за старыми охотниками, появился неожиданно новый и пронзил ее одним ударом копья.
      III
      Итак, охотник завершил свои приготовления к лету 1496 года. Частые тайные гонцы Альбрехта спешили к.Буде. К этому же времени, в июле, из царьградского Богдан-сераля отправилось в Молдавию печальное посольство старых служителей княжича Алексэндрела. Его светлость Алексэндрел, подточенный недугом, томившим его в последнее время, умер среди немногих верных слуг на том чужедальном берегу. Ни один греческий и итальянский лекарь не смог найти причин болезни. Султанские посланцы сопровождали поезд, неся с собой свиток от великого визиря, в котором содержались и соболезнующие слова великого султана. С ними же ехали благочестивые монахи, посланцы патриархии, неся князю благословение святейшего патриарха. Вскоре они прибыли с печальной вестью в Сучаву. Посланец великого визиря передал, что вдова княжича останется с сыном усопшего в Богдан-серале. И пустьугешится Штефан-Воевода, ибо на то воля всевышнего, и да соизволит согласиться, чтобы в Царьграде под крылом Порты остался сын усопшего князя, юный Штефан.
      Господарь отправился с малым числом дворян в Пуп (у, где провел три дня в молитвах. Жил он там в скудной келье, постился, стоял все дневные и ночные службы благочестивых иноков и упокойные молебны по усопшим родичам, среди которых ныне числился и любимый сын. Справив печальную тризну, князь воротился в Сучаву, чтобы принять обещанных послов круля Альбрехта. Послы поведали с поклоном, как глубоко опечалено сердце польского венценосца, и тогда некоторые старые советники заметили легкую улыбку на лице господаря. Они уж тоже знали, что вскоре покажутся в Молдавии польские войска. Именно теперь, когда изранена душа, и следует грянуть на него вТЗйной: легче будет справиться с ним.
      В начале сентября месяца нового 1497 года королевские войска стали выходить из своих лагерей. С великим весельем и пышностью ожидали прибытия его величества. На королевских шляхтах в Галиции и господарских в Верхней Молдавии купцы и селяне открыто говорили о войне с Молдавией. Но королевские чиновники по-прежнему звали охочих людей на войну с неверными.
      В Коломии, где королевский двор сделал первый привал, дожидались двое вельмож Штефана-Воеводы с гербами Молдавии и конной свитой. То были логофэт Гэуту и казначей Исак. Попросив приема у Альбрехта, они предстали пред королевским креслом среди польских дворян, советников и военачальников.
      - Светлейший и могущественнейший круль, - обратился с поклоном легофэт Тэуту, - дозволь слугам твоим передать низкий поклон от господина нашего Штефана-воеводы. Из посланий твоей светлости, господарь наш Штефан понял, что господь смилостивился над христианством и умудрил владык мира. Властитель наш понял еще, что твое величество желает пойти ратью на приморские крепости и вернуть их христианам; господарь Молдавии благодарит твое величество и посылает тебе подобающие дары: куньи шкурь, числом тридцать три, и волчьих - пять. И просит он твое величество не переходить Молдавский рубеж, дабы войско твое не разоряло страну. А повелел бы войску спуститься к Лиману левым берегом Днестра через Подолию и Червонную Русь.
      - За дары нашего друга молдавского паладина и за совет его - спасибо, встав, надменно ответил король Альбрехт, - и прошу передать другу и вассалу нашему Штефа ну-Воеводе, что поступим так, как укажет нам бог и воля наша.
      Бояре посидели за королевским столом, затем ушли восвояси. В Сучаву они привезли не только слова короля, но и сведения обо всем, что увгц.ели и уразумели. Штефан похвалил их и продолжал свои приготовления. Военным советникам было велено собрать рэзешей и льготчиков-крестьяи округ Новой крепости в Романе. Наемное войско получило также свои приказы, о которых ведали лишь доверенные государевы военачальники.
      Польское войско двинулось прямо к Молдавскому рубежу, и королевские мастера принялись возводить паромы для переправы через Днестр. В тот же день переплыли реку молдавские вельможи Тэуту и Исак с теми же господарскими гербами. И попросили приема у сиятельного короля. Альбрехт принял их.
      - Когда вы успели прибыть сюда? - спросил, величественно поднимаясь с кресла, король.
      - Мы ждали твоего прихода, преславный круль, -лукаво ответствовал логофэт.
      Оба боярина спокойно поглаживали бороды. В левой руке держали посохи, и, прижимая правую к груди, смиренно кланялись.
      - Вот я и пришел, - отвечал король. - Пора исполнить долг...
      - Осмеливаемся напомнить твоему величеству, - мягко проговорил Тэуту. что господин наш Штефан-Воевода бил тебе челом повести войско иным путем и ие разооять Молдавию.
      - Как! - вскинулся король, - осмеливаетесь указывать путь моему войску?
      - Славнейший король, - то не указ, то - просьба.
      - Возможно. Нам, однако, угодно проходить здесь.
      - Осмеливаемся возразить твоему величеству, что Молдавская земля имеет своего господина. Наш властелин готов ополчиться с тобой на врагов христовых и благодарит тебя за помощь в овладении утерянных крепостей, но он не дозволит поступить иначе, чем указано в его просьбе.
      - Ага! - нахмурившись, протянул король. - Лиса решилась папугать меня своим тявканьем. Что ты на это скажешь, наш любезным друг и добрый советник, сеньор Филиппе? Что скажете вы, вельможные сановники польской короны? Думаю, скажете тоже, что и ваш король. А я велю, чтобы сих подлых смердов, привезших нам столь дерзостные слова, заковали в цепи и отправили во Львов в самые глубокие подземелья моего замка. Разбить лисьи гербы, а конников, пришедших с этими рабами, разоружить и послать рабочими в обоз.
      Весь день бушевал разгневанный король. Лишь на второй день он улыбнулся, наблюдая за движением проходящих войск.
      - Сир, - дерзнул обратиться господии Богумил Рожанский, бывший маршалом еще в войсках крестоносцев, -повеление ваше исполняется; осмеливаюсь, однако, напомнить вашему величеству, что не поздно поступить иначе.
      - Сделать, как велено, - ответил король, нахмурив брови. - Хотел бы я знать, отчего встречаю вокруг такое неповиновение? Ужели дерзают паны покровительствовать врагу Республики?
      - Это старый друг, ваше величество.
      - Это лукавый враг, пан маршал.
      - Если он станет врагом, сир, то окажется не только лукавым, но и опасным.
      - Знаю, знаю, мне уж о том говорили. Поход наш, как видно, не вызывает особого восторга; клир находит противные знаки в книгах, панам мешает великодушие и сентиментальность. Да будет же вам известно, что король лучше знает, как надо поступать в интересах короны.
      Итак, вся сила короля Альбрехта перешла Днестр у Михэйлеп.
      Это был удачно выбранный момент. Господарь находился в Пугиенском монастыре, на сороковинах по Алексэндрелу-Воеводе. В то время, как служители Альбрехта заковывали штефановых послов в кандалы, быстрые гонцы на этой стороне уже мчали весть в Пугну. Князь туг же отправил приказы всем своим военачальникам и чиновным людям, уточняя заранее намеченные действия.
      Легкие конные отряды короля Альбрехта оттеснили от рубежа господаревы сторожевые дозоры. Другие попытались было пограбить более отдаленные села, но, встреченные стрелами и копьями, поспешили пристроиться к главному войску. Все же путь до Сучавы был проделан без особых трудностей, что показалось его величеству добрым предзнаменованием. Более того, как показывали языки, молдавский паладин вышел из крепости и отошел в Серетскую долину. Король, не мешкая, распорядился выставить пушки под стены стольного града и приступить к осаде, биться крепко и взять скорее твердыню
      Через несколько дней выяснилось, что это не так просто.
      Поход на Сучаву был по сути дела прыжком в пустоту. Как только Альбрехт остановился под крепостью, конные разведчики донесли, что войско окружено, о нет, не ратью! дерзнут ли молдаване напасть! - окружено пустынной полосой: снабжение полков съестными припасами невозможно. Жители сел ушли в леса со всем скарбом, скотом и припасами. Удивительное дело! Альбрехт считал, что он неожиданно перешагнул рубеж. Однако то, что он здесь обнаружил, было еще более неожиданным. В то время война велась без интендантских войск; сами рейтары должны были достать припасы у населения. Не прошло и двух недель, как в осаждающих войсках начался падеж коней; за неимением другого, пришлось питаться подпаленной кожей и костями. А тем временем, защитники Сучавы и слушать не хотели иных приказов, кроме господарских. На ежедневные уговоры королевских бирючей, призывавших сдать крепость, они отвечали дерзкими ухмылками.