Георгий лежал с открытыми глазами, тщетно стараясь уснуть. Ветер гудел в трубе, стучал в ставни окон. Что-то тревожило Георгия. То ему вновь мерещились тени людей за выступом башни, то в завывании ветра чудился человеческий вопль.
      Он долго лежал, прислушиваясь к звукам ночной бури. Потом, стараясь не разбудить жену, тихо оделся, накинул плащ и вышел из дому.
      Повернув на Замковую улицу, он быстро пошел в сторону тайной типографии. Еще не добежав до знакомого домика, он ощутил запах гари.
      Возле печатни стояла карета, запряженная пугливыми конями. Какие-то люди вталкивали в карету Товия, скручивая ему руки. Товий оглянулся и застонал. Из дверей шел густой дым, и острые языки пламени рвались к окну, заваленному деревянной рухлядью. Товия уже подняли на ступеньки кареты, когда сквозь вой ветра он услышал крик.
      – Товий! Товий! – кричал Георгий.
      – Пан Францишек! – завопил старик и, рванувшись изо всех сил, оттолкнул стражников со ступенек.
      Эта задержка дала возможность Георгию добежать почти до кареты. Но Товия уже втолкнули внутрь повозки.
      – Товий, брат мой! – Георгий задыхался от быстрого бега, ветра и волнения.
      – Прощайте, Франек! – успел крикнуть старик. – Спасайтесь!
      Дверца захлопнулась, колеса быстро застучали по камням. Георгий бросился назад, к типографии:
      – Войтех! Где ты, Войтех?
      Никто не отозвался. Здесь все уже было объято пламенем. Георгий бросился в дверь. Едкий дым горящего клея, бумаги и кожи поднимался кверху. Внизу еще можно было дышать. Георгий увидел корчившиеся в огне дорогие ему оттиски. Он двинулся к ним ползком и стал сбивать огонь. Пламя вырывалось из-под его пальцев, на нем загорелась одежда. Схватив несколько обгоревших листов, Георгий выполз из дома.
      Мимо бежали люди. С площади доносилось тревожное гудение набата, крики. Георгий побежал вслед за людьми, прося их:
      – Помогите! Люди добрые, помогите!
      Но голос его потонул в звуках начавшегося бедствия. Уже полыхало зарево еще одного пожара. Люди бежали туда.
      Внезапно страшная догадка осенила его. Они бежали по направлению к ратуше. Так оно и есть! Деревянный дом Якуба Бабича со всеми дворовыми строениями ярко пылал.
      Толпа быстро заполняла площадь и прилегающие улочки. Протолкавшись к воротам, Георгий увидел Якуба.
      Одежда его была разорвана, лицо покрыто грязью и копотью, на лбу кровоточила ссадина. Якуб командовал людьми, передававшими из рук в руки ведра с водой. Но пламя, подгоняемое ветром, бушевало все сильней и сильней.
      – Якуб! – окликнул Георгий.
      Якуб махнул головой.
      – Не одолеем, – крикнул он Георгию. – Горе нам!..
      – Горит и наша друкарня! – сказал Георгий.
      Якуб на секунду остановился, опустив ведро.
      – Одна рука! – сказал он не своим голосом. Потом быстро шагнул туда, куда слуги выбрасывали из горящего дома мебель, домашние вещи.
      Кто-то схватил Георгия за руку.
      – Франек, я ищу тебя! Горит твой дом!
      Это был Николай Кривуш.
      – Я вывел Маргариту с ребенком в сад… в беседку… С ними Гинек… Скорее, Франек!
      Они побежали. Вокруг пылавшего дома Скорины тоже толпился народ. Но стража не подпускала людей к воротам. Пламя бушевало, развеваясь над домом, как гигантский багровый плащ. Охваченная огнем крыша накренилась; вдруг сильным порывом ветра ее подняло на воздух. Затрещали и рухнули балки креплений. Крыша, словно на крыльях, поднялась вверх и огненным покрывалом опустилась на маленький окруженный высоким забором сад. Загорелись деревья, доски забора. Ветер расшвыривал горящие обломки по соседним крышам. Люди, толкавшиеся возле дома, бросились врассыпную, спасаясь от летящих бревен. Сад, в котором Кривуш оставил Маргариту, теперь был опоясан огненным кольцом пылавшего забора. Деревья горели, как огромные факелы, протягивая скрюченные ветви к черному небу. На месте садовой беседки высился столб огня. Георгий стоял, закрыв руками лицо.
      – Их нет здесь, – сказал Кривуш, дрожа от волнения. – Я приказал слугам, если пожар усилится, увести Маргариту…
      – Куда? – спросил Георгий.
      – В тайную друкарню, – ответил ничего еще не знающий Кривуш.
      Георгий застонал. Черные хлопья сажи падали на его непокрытые волосы. Огонь перебрасывался с одного дома на другой. Загорались все новые и новые строения, заборы, улицы. Уже били в набат колокольни всех виленских церквей и костелов.

* * *

      Стоящий у двери слуга сделал знак, и друкарь Войтех осторожно шагнул в обширный полутемный кабинет. Барон Иоганн фон Рейхенберг стоял у высокого стрельчатого окна, глядя на багровое зарево, нависшее над городом.
      – Приказ вашей мосци исполнен, – сказал почтительно Войтех, – иудей схвачен и брошен в колоду. Обе друкарни и дом схизматика горят.
      Барон не обернулся. Вынув из-за пояса кошелек, он швырнул его через плечо. Войтех на лету поймал кошелек.
      – Ступай! – молвил барон.
      Друкарь на цыпочках вышел. Рейхенберг быстро обернулся и хлопнул в ладоши.
      – Этот человек, – сказал он вбежавшему камердинеру, – не должен выйти из замка. Пусть его схватят и запрут в подземелье.
      Камердинер замешкался: видимо, он был озадачен.
      – Он виновен в поджогах и заслуживает строгого наказания, – пояснил барон. – Беги же и помни: он не должен выйти из замка.
      Камердинер мгновенно исчез за портьерой. Рейхенберг снова повернулся к окну. Пожар все разрастался. Набат, не переставая, гудел над пылающим городом. Якуб Бабич, давно уже покинувший сгоревший дотла двор свой, носился с гурьбой братчиков и приставших к ним добровольцев, пытаясь остановить бедствие. Увидев, что все их старания тщетны, бурмистр приказал выводить из города стариков, женщин и детей. Свою семью он отправил с провожатыми к реке, в рыбачью слободу.
      Но выполнить бурмистрово распоряжение было нелегко. Толпы обезумевших людей устремились ко всем пяти городским воротам. На узких улицах началась страшная давка. Там и сям раздавались вопли, проклятия, мольбы о помощи. Кто-то крикнул, что воевода закрыл Медницкие ворота и поставил там стражу, что Трокские ворота горят и подойти к ним невозможно. Бурный человеческий поток повернул назад к Рудницким воротам. Люди задыхались в дыму. У иных от жары лопалась кожа на лице и руках.
      – К замку! – раздался чей-то отчаянный призыв. – К замку воеводскому!
      Тут многие сообразили, что обширный пустырь перед замком может оказаться надежным убежищем от огня.
      – В замке – сам Гаштольд. Пусть спасает воевода виленчан, пусть держит ответ! – И толпа ринулась к замку.
      Пану Гаштольду доложили о приближении огромной толпы. Воевода, и так уже насмерть перепуганный грозным бедствием, вовсе впал в уныние.
      Дверь отворилась, и на пороге появился Рейхенберг. За поясом его торчал большой охотничий нож, на левом боку висела длинная итальянская шпага. Воевода был настолько растерян, что не удивился этому внезапному появлению. Волнуясь, он сообщил немцу о приближении толпы.
      – Вся стража и рейтары разосланы к городским воротам или для охраны присутственных зданий, костелов, панских имений. В замке осталась лишь горсточка солдат. Бог знает, чем может это кончиться…
      – Чего вы опасаетесь? – спросил холодно Рейхенберг.
      – Они станут требовать, чтобы я выдал им виновников.
      – А почему бы вам не выдать виновников, пан воевода? – спокойно спросил немец.
      – Но я не знаю их… – пробормотал воевода.
      – Зато я знаю, – сказал Рейхенберг. – Повинно в злодействе православное братство, а главный зачинщик всему Францишек…
      Воевода вздрогнул.
      – Это… невероятно… Где доказательства?
      – Пожар начался от друкарни Скорины и от его дома. На месте пожара был схвачен мастер, служивший у Францишка, по имени Войтех. Он сознался в том, что был подкуплен братством. Каких еще нужно вам доказательств, пан воевода?
      Через окно доносился гул прибывающей на площадь толпы. Рейхенберг продолжал:
      – Вот к чему привело ваше милостивое отношение к схизматикам! Разве я не предостерегал вас?
      Воевода вздрогнул.
      – Мое милостивое отношение? Но ведь вам хорошо известно, как ревностно я стоял на страже престола и церкви. Я никогда не был их другом. Я всегда ждал от этих людей и… и от самого Скорины…
      – Воеводу! – ревела толпа.
      – Пусть выйдет к нам воевода!
      Иоганн схватил воеводу за руку и, потащив к окну, властно сказал:
      – Хорошо! Скажите об этом им! Они ждут вас, идите!
      В окно было видно, как огромная, волнующаяся, грозная толпа заполняла площадь перед замком. Люди все прибывали и прибывали.
      Георгий тоже оказался здесь. Волосы его развевались на ветру, глаза блуждали по сторонам.
      Кривуш крепко держал его за руку.
      Они медленно продвигались сквозь толпу, сами не зная, куда и зачем. Вдруг площадь затихла. Дверь на балконе замка распахнулась, и двое слуг с зажженными факелами стали по ее сторонам. Еще секунда, и народ, требовавший воеводу, увидел барона Рейхенберга.
      – Люди места Виленского! – крикнул он, простирая обе руки к толпе. – Ужасное бедствие постигло ваш славный город! Слуги дьявола обрушили свою злобу на мирных граждан. Но успокойтесь! Злодеи обнаружены!
      – Кто они? – раздались яростные крики.
      – Имена! Назови имена злодеев!
      – Смерть поджигателям!
      Иоганн потребовал тишины.
      – Хорошо, я назову их, – сказал почти спокойно Рейхенберг, и голос его отозвался многоголосым эхом.
      – Он назовет их, назовет… Тише!
      Иоганн продолжал:
      – Главный зачинщик и поджигатель – еретик, чернокнижник и колдун Францишек Скорина!
      В наступившей тишине раздался звенящий женский крик:
      – Ты лжешь, презренный!
      – Маргарита! – вскрикнул Скорина и, вырвавшись из рук Кривуша, бросился на голос.
      Маргарита стояла в толпе в изодранной сорочке, прижимая к груди ребенка.
      – Маргарита, жена моя!
      Расталкивая людей, Георгий пробивался к жене и сыну. Кривуш едва поспевал за ним.
      – Люди! – загремел с балкона Иоганн. – Вот он, ваш злодей! Хватайте и судите его сами! Я разрешаю вам! Хватайте, не то он скроется от возмездия!
      Соседние ряды колыхнулись. Послышались гневные возгласы. Вокруг Скорины образовалось свободное пространство. Еще никто не решился дотронуться до этого человека.
      – Я никуда не скроюсь! – громко сказал Георгий, обратившись к толпе. Лицо его было гневно и величественно, голос тверд. Он взял Маргариту за руку и двинулся к замку.
      Люди расступались перед ним и замолкали.
      Так они дошли до середины площади, где возвышалось лобное место. Скорина с женой и ребенком поднялся по ступеням наверх. Теперь все увидели его.
      – Не давайте ему обманывать вас! – снова послышался лающий голос Иоганна. – Хватайте колдуна и поджигателя!
      Георгий поднял вверх руку, и народ заколыхался, ожидая его слова.
      Он сказал:
      – Братья мои! Знаете ли вы меня, Францишка Скорину?
      – Знаем! Знаем! Пусть говорит Скорина!
      – Смотрите, – надрывался Рейхенберг. – На нем следы злодеяний, платье его опалено!
      – Вот я стою здесь, на месте казней! – сказал Георгий. – Со мною жена моя и сын… – Он обнял их. – Мы готовы держать ответ перед вами! Казните нас, если верите немцу!
      – Не верим! – первым крикнул Николай Кривуш. – Говори, Франек!
      Скорина подошел к барьеру:
      – Ведомы ли вам книги, друкованные мною?
      – Ведомы! Ведомы!
      – В тех книгах я учил, как отличать кривду от правды, – продолжал Скорина, – учил любить веру отцов и родную, русскую речь… В них была моя жизнь! Кто же поверит тому, что сам я поджег их, и друкарню, и дом мой, и город? Разве сожжет земледелец ниву, возделанную им?
      – Правду сказал! Правду! – послышались голоса.
      – Кто же поджигатель?
      – Он! Он и его сообщники!
      – Не верьте! Не слушайте его!
      – Нет! – поднял голос Скорина. – Не враг я себе и не враг народу моему!
      Повернувшись к балкону, Георгий крикнул громовым голосом:
      – Ты лжешь, Иоганн фон Рейхенберг! Не я, а ты повинен в пожаре сем! Это свидетельствую я, Францишек Скорина, перед господом и всем народом виленским. Ты и твоя черная свора, благословляемые римским папой, пришли порабощать вольные наши народы. Вы хотите отнять у нас волю и достояние, храмы и язык родной. – Он снова повернулся к толпе. – Вот он – злодей! Смотрите, братья, и запоминайте сие! Горят и рушатся жилища наши. Дети теряют отцов, и отцы оплакивают детей своих. Стонет наша земля от чужеземцев. Вновь тевтоны, как тать, прокрались в дом наш и подняли черное знамя свое. – Сжав кулаки, со страшной силой он крикнул: – Бейте их, братья! Уничтожайте за поругание земли нашей, за кровь наших отцов и матерей! Бейте и гоните прочь, не опуская меча!
      – Смерть! – крикнул Николай Кривуш.
      – Смерть! – загудела толпа.
      Передние ряды двинулись к замку. Рейхенберга уже не было на балконе. Телохранители также скрылись. Разъяренная толпа стремительно катилась вперед.
      В замке царило смятение.
      Гаштольд успел выскочить во внутренний дворик и, сопровождаемый несколькими слугами и шляхтичами, подземным ходом пробрался к Медницким воротам. Там его ждали кони.
      Рейхенберг пытался защитить замок. Но стража и слуги частью были смяты ворвавшейся толпой, частью успели скрыться.
      Оставшись один, Иоганн бросился во двор к маленькой винтовой лестнице, спускавшейся в тайный подземный ход. Этим ходом только что успел спастись воевода.
      Вдруг дорогу немцу преградил человек с зажженным факелом. Рейхенберг отпрянул.
      – Приветствую ясновельможного коллегу! – сказал Кривуш насмешливо. – Пан куда-то торопится? Жаль…
      – Прочь! – крикнул Иоганн, выхватив шпагу.
      Кривуш ткнул факелом ему в лицо. Немец взвыл, закрывая ладонями глаза. Шпага зазвенела на камнях двора. Кривуш быстро ступил на нее.
      – Спешить некуда, друг, – сказал он со зловещей усмешкой. – Наконец привел бог побеседовать по душам!
      Николай нагнулся, чтобы поднять шпагу. Быстрым рывком Рейхенберг выхватил из-за пояса охотничий нож и ударил Кривуша в спину. Кривуш пошатнулся, но устоял. Выпрямившись и швырнув факел в сторону, он обеими руками схватил немца за горло. Они свалились в открытую дверь потайного хода и покатились вниз по ступеням винтовой лестницы.
      Борьба продолжалась недолго. Пальцы Кривуша впились в горло врага. Иоганн захрипел, судорога пробежала по всему его телу, больше он не сопротивлялся. Пальцы Кривуша не разжимались.
      В глубине темного хода, на узкой площадке маленькой винтовой лестницы, долго никем не обнаруженные, лежали в смертельных объятиях два тела: рыцарь Иоганн фон Рейхенберг, проклятый народом Литвы и Польши, и веселый поэт, забияка и богохульник – Николай Кривуш из Тарнува.

* * *

      Наступил день, а пожар не унимался.
      Ветер гнал к городу песчаные смерчи. Солнце едва пробивалось сквозь тучи дыма и пыли. Горели городские стены, и пламя, распространяясь к югу и востоку, уже охватило торговую пристань. Занялись склады пеньки, бочки со смолой, штабеля досок.
      Люди, успевшие выбраться из города, толпились в рыбачьей слободе, глядя на страшное зрелище гибели родного города. До конца своей жизни запомнили они этот ужасный летний день 1530 года.
      На отмели, у рыбачьего баркаса, окруженный тесным кольцом друзей, стоял Скорина, рядом с ним была Маргарита с младенцем Сымоном на руках.
      Не было Кривуша. Никто не знал, где он, никто не видел его в толпе, когда бросились громить замок.
      – Где же Гинек? – спросил Георгий.
      – Гинек погиб… – сказала Маргарита, глотая слезы. – Он бросился спасать твои бумаги, Франек, и не успел выскочить из горящего дома.
      Подбежал Богдан Онкович.
      – Надо спешить, Францишек! – почти приказал он, оглядываясь в сторону города.
      Георгий стоял недвижно.
      – Нечего толковать, – ласково заговорил Якуб Бабич. – Нельзя здесь оставаться… Они не простят Скорине этой ночи.
      – Даст бог, свидимся! – сказал Богдан.
      Они помогли Маргарите с ребенком сесть в баркас. Георгий молча обнял каждого и, перешагнув через борт, остался стоять.
      Гребцы столкнули баркас и прыгнули на ходу.
      Все дальше и дальше уплывал баркас, и люди на берегу глядели ему вслед.
      Георгий все еще стоял, сухими глазами озирая окутанную дымом землю. Баркас приблизился к излучине реки, и здесь клубы дыма, несшиеся от горящего леса, закрыли его.
      В тот же день два странника подошли к восточной стене города. Странники были одеты в платья, какие носили посадские люди Московской Руси. За плечами их были котомки. Молча смотрели они на расстилавшийся перед ними догорающий город. Потом медленно побрели к реке, где толпились люди. Старший из странников обратился к пожилому мужчине:
      – Не знает ли добрый человек, где тут найти доктора Францишка Скорину и что сталось с его печатней?
      – Нет уже ни печатни, ни самого Скорины, – ответил спрошенный и досадливо отвернулся.
      – А по какому делу тебе Скорина надобен? – Богдан Онкович, проходивший мимо, подозрительно оглядел странников.
      Старший ответил:
      – Мы московские. Печатные мастера. Издавна я знаю доктора Скорину и по его зову прибыл в место Виленское, да вот, поди ж ты, что стряслось…
      – А звать как?
      – Тихон, Захаров сын, по прозвищу Меньшой. А се подручный мой, Петька Мстиславцев. – Он указал на своего спутника, застенчивого, молчаливого мальчика лет пятнадцати.
      – Не во благовремении явились, – хмуро сказал Богдан. – Сам видишь, погорельцы мы ныне. А Скорины нет здесь более… Уплыл Скорина.
      Он неопределенным жестом показал на реку.
      Тихон также посмотрел на реку и, тяжко вздохнув, опустился на землю.
      – Уплыл, говоришь?
      – Да…
      – Понятно… А мы вот к нему шли… Эх, незадача!.. И, подумав, обратился к товарищу: – Что же, Петруша… Придется обратно нам…
      Богдан положил руку ему на плечо.
      – Оставайтесь, коли пришли, – сказал он. – Куда вы пойдете?.. Не всегда так будет. Отстроим город. Жить будем. Друкарню наладим, книги снова друковать начнем, ребят малых учить. Нам добрые мастера надобны…