Человек не утешал Жофи, даже не погладил ее по голове. Он долго рылся в каком-то ящичке с наклейкой "П". Потом достал оттуда карточку, некоторое время разглядывал ее, и наконец адрес Иштвана Понграца, аккуратно записанный на бумажке, оказался в руках Жофики. Сказав дважды "спасибо", она стала спускаться вниз, волоча правой рукой сумку, а в левой сжимая адрес. Было четверть четвертого. На улице палило солнце, асфальт плавился под каблуками. Шаг за шагом, внимательно оглядываясь на перекрестках, как учили в школе, Жофика приближалась к дому. Перед дверями квартиры ей пришлось надолго остановиться: выходя из дому, она положила ключ на самое дно сумки, и теперь на него были навалены арбуз, картошка, цветы и мясо, на котором бумага совсем промокла и разлезлась.

Наконец дверь открыта. Жофика опустила свою ношу на кухонный стол, но раскладывать покупки не стала, даже цветы не поставила в воду. Ноги она тоже не будет мыть, хотя к ним присохла кровь от мяса. Жофи вошла в мамину комнату и легла на диван. Она полежит ровно пять минут, пока придумает, что делать дальше. Только пять минут. Она так устала, и ей так грустно. Нет, придется прикрыть глаза, всего на одну минутку…

Когда Жофика проснулась, рядом с ней, подперев рукой голову, сидела мама. В глазах у нее были слезы. Стрелки часов показывали половину шестого. Мама разжала Жофикину левую ладонь – в ней лежала скомканная и перепачканная мясной сукровицей бумажка. "Нет, она нехорошая девочка", – шепотом причитала мама. Первый день Жофи оставили дома одну, и она уже не обедает, неизвестно где бродяжничает. Не пошла к тете Като. Перед квартирой на половике рассыпана картошка, в кухне на столе портится мясо и арбуз лопнул. И за что только ей выпало на долю такое наказание, как Жофи?

Жофика же разглядывала свои ноги, следы от грязных сандалий на розовом покрывале дивана и думала о том, что место работы Иштвана Понграца – женская школа 1-го района на площади Апацаи Чери, та самая школа, где учится она, а это значит, что швейцар Иштван Понграц и дядя Пишта – одно и то же. Но ведь Жофи страшно боится дядю Пишту. С тех самых пор, как ее записали в школу, она ни разу не слышала от него ни одного человеческого слова. Он всегда только рявкает, как зверь, и бранится. Так или иначе, но с Иштваном Понграцем она знакома шестой год.

Жофи не помнит такого лета, чтобы школу не ремонтировали.

Главный подъезд был закрыт, и она прошла в одну из боковых дверей. Расписание дополнительных занятий тоже висело теперь не у главного входа, а здесь. Во время каникул дополнительные занятия проводились не по классам, а по предметам, и только для второгодников, но класс Жофики составлял исключение: тетя Марта три раза в неделю охотно занимается со всеми, кто приходит на ее уроки. Мама ушам своим не поверила, когда услыхала, что Жофика летом намерена посещать школу. Она даже позвонила в канцелярию и справилась, действительно ли там проводятся дополнительные занятия. Жофике было очень обидно, что ей не поверили, но, с другой стороны, мама по-своему права: откуда она может знать, правду говорит Жофи или нет, если еще вчера она не пошла к тете Като и не смогла толком объяснить, где была в первой половине дня.

Летом школа совсем другая! Ни детей, ни учителей. Пусто! Если бы не строители, то здесь не было бы ни души. В Жофикином классе на экзаменах провалились двое: Ица Рожа и Маргит Пэтэ; Рожа куда-то уехала, а Пэтэ не из тех, что ходят на дополнительные занятия. То-то удивится тетя Марта, увидев ее, Жофи! Теперь только без четверти три. Если она пройдет по коридору и подымется по лестнице на один пролет, то сверху ей будет видно как раз то место у входа, где обычно дежурит дядя Пишта. Он и по воскресеньям не оставлял своего поста, откуда лестничная клетка была как на ладони, так что дядя Пишта видел каждого, кто входил в школу. Теперь-то ему тут делать нечего: каменщики работают над самым входом, и с улицы в школу не попасть. О том, чтобы просто подойти к дяде Пиште и начать его расспрашивать, не может быть и речи. Даже страшно и подумать, что бы из этого получилось! Дядю Пишту все боятся, его еще никто не видел улыбающимся. Надо же, чтоб так не повезло и последние слова папы слышал именно дядя Пишта!

Жофи заглянула в приоткрытую дверь швейцарской – там было пусто и темно. Тогда она отважилась и просунула голову внутрь, но по-прежнему ничего особенного не увидала. В швейцарской была чистота и порядок, в одном углу на крюке висел черный сатиновый халат истопника дяди Секея. Может быть, дядя Пишта в отпуску? У кого бы узнать? Пожалуй, у тети Добози, но где ее найти? Она, очевидно, наверху, на детской площадке. Во время учебного года тетя Добози на переменках продает леденцы. Она достает их из кармана передника, но стоит появиться кому-нибудь из учителей, как тут же прячет их и берется за метлу. После дополнительных занятий Жофи непременно пройдет к ней.

Только нет, это напрасно: во время каникул детскую площадку закрывают, и тетя Добози, наверное, уехала вместе с ребятами в лагерь. Как же теперь быть?

Раздался звонок, и Жофи поднялась на второй этаж. У комнаты для дополнительных занятий никого не было, но из дверей учительской торчал ключ. Конечно, лучше всего постоять немножко и пойти домой – мол, не дождалась тетю Марту. Но Жофика все же осталась. Она продолжала стоять, переминаясь с ноги на ногу.

Минут через десять после звонка из учительской выглянула тетя Марта и, увидев Жофику, указала ей на дверь зала, где стоял рояль. Это означало: "Иди туда". Жофика думала, что учительница похвалит ее, скажет: "Молодчина, что пришла" или "Вот увидишь, тебе это пойдет на пользу", – но ничего подобного не произошло. Тетя Марта, казалось, и не заметила, что из всего класса на занятия явилась только Жофи. Тетя Марта вошла в зал и сразу же начала урок грамматики. Жофи писала обычно без ошибок, но это получалось у нее как-то само собой – правил она не знала. Теперь же, когда тетя Марта обращалась только к ней и ее не отвлекали ни девочки, ни шум с улицы, Жофи вдруг многое стало понятно. Каверзная фонетика, которая никак не давалась ей, была теперь не такой уж страшной. Она даже запомнила раньше казавшийся ей бессмысленным ряд глухих согласных. "Кет, хет, сюч, пуфф", – произнесла тетя Марта заветные слова. Если ты из этих четырех слов выкинешь гласные, то останутся глухие согласные". И Жофи запомнила их. Бывало, сколько она дома ни прикладывала ладонь к горлу, чтобы определить, дрожат голосовые связки или нет, у нее ровным счетом ничего не получалось. Казалось, что гортань гудит при всех звуках. А вот четыре слова – "кет, хет, сюч, пуфф" – это дело! Интересно, что, как только Жофи запомнила глухие звуки, она поняла и правило их уподобления. Тетя Марта диктовала, а Жофи уже безошибочно определяла, в каком месте мягкий согласный становится твердым, – не то что в той последней работе.

"Когда девочка совершенно одна, – думала Марта Сабо, – она вынуждена сосредоточить внимание на моих словах. Как легко и быстро она все усваивает! Я всегда чувствовала, что у Жофики прекрасная память. Любопытно, что привело ее сегодня сюда? Это так не похоже на Жофику. Вероятно, Юдит Надь заставила прийти".

– Дядя Пишта сбивал палкой вишни перед конюшней, – начала диктовать Марта Сабо, – он слегка пригнул одну ветку, но ветка вдруг с сильным треском обломилась.

Теперь Жофика должна отыскать слова с уподоблением.

Но что случилось? Почему глаза у девочки опять беспокойно забегали, как будто не она только что легко и свободно разбиралась во всех примерах, которые ей давала Марта.

"Дяди Пишты в швейцарской нет, – думала Жофика. – И теги Добози в школе нет. Нужно подкараулить дядю Секея". Вдруг он скажет, что Понграц выехал из города? Тогда ей придется ждать много дней и даже недель. Может быть, он все же дома? Разве он обязан всю жизнь сидеть в швейцарской? Как-то Ица Рожа говорила, будто технический персонал школы живет внизу, в подвале. И дядя Секей, и тетя Добози там живут. Уж туда-то она не осмелится спуститься! Это ведь не райсовет, а квартира. Ух, как может ей влететь от дяди Пишты! А вдруг жена его выйдет? Интересно, есть у дяди Пишты дети?

Марта наблюдала за Жофикой. О, как хорошо знакомо ей это выражение лица. У Марты было такое ощущение, что она стучит в дверь, которую ей не желают открыть. Девочка думает о чем-то другом. Но о чем? О вишнях? Может, она есть хочет? Но ведь только миновало время обеда. Может, ее заинтересовала конюшня? Но это городской ребенок, и его вряд ли займут мысли о лошадях. Нет, тут что-то непонятное. Девочка только что безошибочно находила примеры неполного уподобления, а теперь смотрит в одну точку отсутствующим взглядом, как на экзамене, и скребет ногтем доску.

– Сбивал – слегка, – подчеркивала учительница примеры уподобления. Жофика перевела глаза с доски на нее, и Марте показалось, что девочка даже не слышит того, что она говорит. – "Чуть было не сшиб цыпленка, – продолжала диктовать Марта. – Испуганная птица вскочила на сапог дяди Пишты". В этом предложении также имеется уподобление. Подчеркни его, пожалуйста.

Жофика продолжала неподвижно стоять у двери. "Терпение, – говорила себе Марта Сабо. – Ее занимает что-то постороннее. Она занята, очень занята. Но что это может быть? Ведь пока я не начала диктовать, все шло хорошо, девочка радовалась, что понимает материал".

– Укажи глухие согласные, – сказала она громко, не подымая глаз от тетради, чтобы не смущать ученицу.

– Кет, хет, сюч, пуфф! – выпалила Жофи, и они обе рассмеялись, до того эти слова, так вот, рядышком, показались забавными.

Марте Сабо вдруг вспомнилась статья Юдит Надь об ошибочности мнемонических методов преподавания грамматики, практикуемых отдельными учителями, о роли сознательного мышления в деле усвоения учебного материала. Нет, когда они проходили слова "кет, хет, сюч, пуфф", еще все шло хорошо. Это началось с диктовки. Видимо, для Марты так и останется тайной, что отвлекло вдруг внимание девочки. Ну да все равно. Она и так за один сегодняшний урок усвоила больше, чем за шесть недель учебного года. Будет на первый раз. Пусть идет домой и отвлечется немного.

Жофика собрала вещи. В зале было душно: из-за уличного шума пришлось закрыть окна. Залетевший шмель, жужжа, бился о стекло.

– К четвергу выполнишь третье упражнение, – сказала учительница. Жофи почтительно закивала, отметив в книге домашнее задание. Конечно, так она и выполнит его! Да ее ноги здесь больше не будет! – Ты можешь дома докончить и тот текст, про дядю Пишту. Подчеркни в нем цветным карандашом уподобления. Просмотри еще раз фонетические правила, потом напиши шесть примеров на полное уподобление. И чтобы примеры тоже были про дядю Пишту. Бедняга, я имею в виду нашего, школьного, дядю Пишту, не скоро сможет он снова сбивать вишни. С тех пор, как я работаю в этой школе, он впервые слег.

Нашла! Нашла случайно, как это бывает с учеными во время бесчисленных экспериментов: великое открытие, жизненно важное решение приходит порой внезапно, в тот момент, когда его меньше всего ожидаешь. Глаза девочки, сонные, ничего не выражающие, отчужденные глаза, вдруг ожили. Жофика повернулась на каблуке и прижала руку к груди. "Я ничего не должна замечать, – думала Марта Сабо. – Если она увидит, что я поняла, то испугается и тогда всему конец. Но какое она имеет отношение к Понграцу? А что дело в нем, нет сомнения. Она не знала, что он болен, это ясно, но обрадовала ее эта весть или огорчила – не могу понять". Поднявшись, Марта закрыла книгу.

– Да, нет ничего хуже болезней, – проговорила она, не глядя на Жофику. – В особенности если человек одинок и никто не уделяет ему внимания. Передай маме привет, скажи, что сегодня у нас все шло прекрасно.

Жофи попрощалась. Марта, закрывая класс, глазами следила за девочкой. Жофи побежала в сторону лестницы, ведущей в подвал. Один из рабочих чуть не сшиб ее ящиком из-под извести. Марте было ясно: Жофи все-таки может концентрировать свое внимание, когда слушает, но только если она одна и ее ничто не отвлекает. В сущности, Марта и раньше не сомневалась, что Жофи умница. Кет, хет, сюч, пуфф. Значит, Юдит даже в этом ошиблась. Надо бы спросить у Понграца, откуда он знает Жофику.

Впервые в жизни Жофи свернула в правое крыло полуподвального коридора. Крыло, ведущее влево, ей уже было знакомо: когда по какой-либо причине к классам был доступ только снизу, ученики и учителя выходили отсюда на лестницу через запасную дверь. Жофи не смела даже заглядывать в правое крыло. Да и что за дело могло быть у нее здесь, где находились квартиры технических служащих. Жофи огляделась. Одна из дверей должна обязательно вести в подвал. Наверное, та, большая, железная, над которой написано: "Убежище", там и стена новее других. Во время войны в подвал попала бомба и там погибли люди. Но Жофика не помнит, кто именно, хотя директор школы и называл их имена на торжественном собрании в конце какого-то учебного года.

А какие гулкие шаги в таких коридорах! Вот дверь тети Добози. Как блестит ручка! А тут, кажется, что-то вроде кладовки – в окошко видны пила и топор. А это что? Неужели та самая длинная крючковатая палка, которой дядя Секей поднимает грифельную доску, когда оборвется проволока.

Вот и дверь комнаты дяди Секея. Вместо занавески у него на стекле какая-то зеленая бумага. А в самом конце коридора живет дядя Пишта. Даже отсюда видна бумажка, прикрепленная кнопками над табличкой с его фамилией. Табличка из дерева, а не эмалированная, какая была прежде у папы. Наверное, дядя Пишта сам смастерил ее, а свою фамилию на дощечке вырезал ножом.

Нет, туда она не войдет. Главное – знать, что дядя Пишта живет здесь. Теперь можно возвращаться домой. До следующего четверга она обязательно что-нибудь придумает. Постучаться? Но ведь на бумажке написано: "Прозьба нестучать". "Нестучать" – вместе. Он даже стучать не разрешает, а входить, наверное, и подавно. "Просьба" дядя Пишта написал через "з". Кет, хет, сюч, пуфф. Это случай неполного уподобления.

Раздавшиеся за спиной Жофи шаги в пустом коридоре загрохотали, как поезд. Жофика в испуге бросилась назад. У поворота она чуть не столкнулась с девушкой, стремительно вылетевшей навстречу.

– Простите, – прошептала, покраснев, Жофика и остановилась.

Девушка, видимо, перед тем бежала, потому что никак не могла отдышаться. Она была красивая и статная. Жофика посмотрела на нее, вздохнула и пошла было дальше,, Но девушка остановила ее.

– Ты часом не от дяди ли Пишты? – спросила она.

Жофика пролепетала, что да, то есть нет, не от дяди Пишты, только от его двери. Разве объяснишь все этой незнакомой девушке!.. Но та почему-то явно обрадовалась, что Жофика идет от дяди Пишты.

– Послушай, – заговорила снова девушка, – ты, наверное, не так торопишься, как я. Зайти мне сейчас к старику – это значит начать объясняться; тогда я как пить дать опоздаю в кино. Вернись к нему, будь другом, и скажи, что приходила Йоли и что Юхоши велели ему передать: никто, мол, из них не сможет за ним ухаживать, даже Рози, ее увезли на лето в Ладань. Ты не забудешь, а?

Жофика покачала головой.

– Ну, тогда сервус![1]

И девушка исчезла. И как только она может бегать на таких высоких, тонких, словно гвоздики, каблуках? Жофика задумалась. Сейчас она вырвет из тетрадки по грамматике листок, напишет на нем все, что нужно передать, и прикрепит его рядом с бумажкой, что на двери. Дядя Пишта выйдет и увидит. Жофи присела на корточки перед нижней ступенькой. Потом аккуратно, стараясь не шуметь, она попыталась прикрепить свою записку рядом с бумажкой. Но ничего не получалось. Лучше всего снять эту "прозьбу" и приколоть обе бумажки вместе. Но можно ли дотрагиваться до того, что дядя Пишта сделал своими руками? Жофи стояла в растерянности.

Жофика понимала, что такое болезни. Она привыкла слышать о них дома. Когда люди заболевают, звонят папе, и папа идет и излечивает их. Жофи сама не раз болела: у нее была корь, потом еще сыпь от земляники. Ей даже удаляли гланды. Но прежде Жофика всегда думала, что болезни проходят: человек поболеет-поболеет и выздоровеет. Однако с тех пор, как не стало папы, Жофика думает иначе. Оказывается, есть болезни, которые не проходят, которые даже лечить нельзя, скоротечные, они заставляют человека навеки умолкнуть, не дав досказать ему последние слова.

Дядя Пишта болен и, может быть, болен тяжело. Нельзя дожидаться четверга. Надо сразу, не раздумывая, поговорить с ним. Если дядя Пишта вдруг умрет, она никогда не узнает, что хотел передать ей папа. Жофи сунула записку в карман. Сейчас она возьмет и постучится. Но нет, стучать нельзя. Он же сам написал: "Прозьба нестучать". Наверное, стук нервирует его. Ну, в таком случае, она просто войдет. Даже лучше, что не нужно стучаться. Не придется стоять под дверями и гадать, разрешат войти или нет. Дядя Пишта, конечно, накричит на нее, это точно. Дядя Пишта всегда кричит и кричит, даже если очень тяжело болен. Он будет, наверное, кричать и тогда, когда не сможет уже двигаться. Он не умеет тихо разговаривать. Жофи вошла.

В комнате был полумрак. Жофи вначале ничего не могла разобрать. Окно, которое выходило на задний двор, закрывала высокая гора угля, припасенного на зиму, а неба совсем не было видно. Дверь скрипнула, но, к удивлению Жофики, дядя Пишта не заругался. Стояла такая тишина, что даже тиканье часов казалось громким. Старик спал.

Кровать находилась как раз против двери, и он скорее сидел, чем лежал на ней, опираясь на три красные клетчатые подушки. Одна нога, до колена в гипсе, лежала поверх одеяла. На стенах не было ни одной картины, над кроватью висела соломенная шляпа, с широкими полями и зеленой ленточкой. Жофи еще не видела, чтобы стены вместо картин украшали шляпами. Рядом с подставкой для умывальника синел жестяной кувшин, а маленький стол, шкафы и два стула были такого же цвета, как у них в классе. Жофи приблизилась к кровати. Под ногами сильно затрещали половицы. В испуге она оперлась ладонью о столик в ногах кровати, и тут же на нем подпрыгнула пепельница с выдавленной на дне конской головой. Ноги у Жофи похолодели, а коленки как-то обмякли. Дядя Пишта всхрапнул и открыл глаза.

Жофи стало страшно: она не могла вымолвить ни слова. Как это она отважилась войти, не постучавшись! Но ведь дядя Пишта сам не велел стучать. А вдруг он забыл о том, что написал на двери, и теперь ей влетит? Как жутко стоять вот так, в чужой квартире. Главное, она даже не сможет объяснить дяде Пиште, зачем явилась сюда, у нее попросту отнялся язык. Сейчас дядя Пишта начнет ругаться, и она убежит. И до самого дома не остановится. Как дядя Пишта похудел! Голова стала совсем крошечная, и седые брови закрывают чуть не половину лба.

– Где тебя столько времени носило? – спросил дядя Пишта, оправляя одеяло.

Он не кричал, только бормотал, но Жофика по-прежнему испуганно таращила глаза.

– Ты оглохла, что ли, как бабка твоя? Я спрашиваю, где ты околачивалась до сих пор? Обещали: зайдем, с утра зайдем, – а пришли вон когда. Ни молока – ничего. Или вы думаете, директриса спустится сюда, сварит мне обед да приберет? А? Разве же я не говорил вашему деду, что Добозиху положили в больницу и я здесь один, как собака? И чего это они тебя надумали прислать? Прислали бы Йоли. Шесть здоровых девок в доме, а является ко мне эдакая малявка. Ты которая? Я тебя не припомню. Как звать-то?

– Жофика, – прошептала девочка.

– Ничего себе помощница. В первый же день пошла бродяжничать. Ты у меня попробуй еще опоздать, скажу деду, он тебе покажет, где раки зимуют. Ну чего уставилась? Вон бутылка на столе, ступай за молоком. На, – он достал из-под подушки жестянку и отсчитал из нее десять форинтов.

– Принесешь еще кофе и хлеба. Сегодня я только кофе буду пить, больше ничего. Можешь прихватить немного крыжовника, тянет что-то на кислое. Вон корзинка, возле кувшина. Не лупи глаза, а лети, чтоб одна нога здесь, другая там!

Надо бы объяснить этому дяде Пиште, что она Жофи Надь и ее вовсе не Юхоши подослали. Надо бы передать ему, что сказала Йоли. Но если он узнает, что Жофи только гостья, он постыдится послать ее за покупками и пролежит целый день голодный. Лучше уж она сбегает и принесет дяде Пиште хлеба и кофе. Мама сегодня придет поздно, у нее экстренное совещание, и Жофика все успеет сделать. А у дяди Пишты, когда он поест, настроение станет лучше, он подобреет и расскажет ей все. Правда, могут увидеть, что она выходит из школы с корзинкой. А как быть, если тетя Марта вдруг встретит ее?

– Ну, чего ты еще ждешь?

Это уже был голос прежнего дяди Пишты. Обычно он так рявкал, когда ребята таскали на ногах грязь или с грохотом захлопывали дверь. Жофи схватила корзинку и стремглав выбежала из комнаты. С громким топотом неслась она вверх по лестнице, мимо рабочих, ящиков с песком и оконных рам. От перелома костей не умирают. Это Жофика знала. Только надо лежать очень долго, может быть, несколько месяцев. Папа говорил, что чем старше человек, тем большая беда для него перелом. А как, должно быть, дядя Пишта проголодался!

На этот раз Жофи не стала дожидаться, пока продавец обслужит всех покупателей – даже тех, что стоят позади – и обратится к ней, она первая подала голос и даже раньше времени поставила на прилавок молочную бутылку. Ей не терпелось поскорее вернуться. Потом она купила пачку кофе "Семейное" и хлеба. Крыжовник Жофи попросила совсем тихо, так как не знала, что это такое. "Крыжовника нет, – ответил продавец. – Спроси в фруктовом магазине". Но Жофика не решилась туда пойти – слишком далеко. На обратном пути она с ужасом думала, что сейчас встретит кого-нибудь из учителей. Но, к счастью, ей никто не встретился. Ее увидели только рабочие, и один из них даже крикнул ей вслед, что она молодчина и хорошая хозяюшка.

– Вскипяти! – приказал дядя Пишта, указав на молоко. – И воду сразу ставь посуду мыть, а пока она греется, можешь подмести, только смотри, чтоб чисто, а то как в пятницу убрала тут Добозиха, так больше и не подметалось. А я ненавижу, когда грязь.

– Дядя Пишта, я хотела кое-что спросить у вас, – проговорила Жофика.

– Спросишь, когда поем, – ответил старик.

Жофи взяла в чулане половую щетку. У них дома совсем другая. У этой ручка гораздо длиннее: пожалуй, Жофи не достать до конца палки. Когда она выметала из-под кровати, то, споткнувшись о щетку, чуть не растянулась: очень неприятно, когда следят за руками! Она так старается, гораздо больше, чем дома, а дядя Пишта не сводит с нее глаз и все время приговаривает: "Вот тут еще, вон там еще!" Хорошо, что здесь пыль легче стирать, чем дома: у дяди Пишты хоть статуэток нету. Да у него и вообще почти ничего нету.

– У тебя молоко убежит! – вместо благодарности накинулся на нее старик, когда она закончила уборку.

Жофи бросилась к плите и тут же обожглась о ручки кастрюли. Она впервые в жизни варила кофе, и дяде Пиште пришлось отмерить ей в кофейник две ложки цикория. Пока кофе варилось, она успела помыть и вытереть посуду. Дома Жофика никогда так сухо не вытирала тарелки, а тут она очень боялась дяди Пишты.

– Наконец-то, – буркнул старик, когда Жофика, подав кофе, начала взбивать у него за спиной подушки. Он выпил одну чашку, затем вторую, но все еще продолжал держать ее в ладонях, словно отогревая замерзшие руки. В комнате было прохладно, не чувствовалось, что на дворе жаркое лето. Сюда никогда не заглядывало солнце.

– Болит еще ваш радикулит? – поинтересовалась Жофика.

– А тебе-то что? Ты бы лучше подумала о том, как стать немного расторопнее. Такую недотепу, как ты, поискать надо. Тебя только за смертью посылать.

Это она-то недотепа!

Жофика обиженно поставила поднос. В жизни своей она еще так не старалась! Вон у нее какие красные руки от его дурацкой швабры, и пузыри какие-то на пальцах – все из-за него, пусть бы полюбовался!

– Теперь ступай домой, – сказал дядя Пишта. – А завтра утром чтобы явилась вовремя. Если опять будешь шататься невесть где, пеняй на себя – доберусь до тебя, когда встану. Завтра я уже желаю есть по-человечески. Поджаришь мне какого-нибудь мяса, сходишь на рынок. Поняла?

Как бы не так! Во-первых, она варить не умеет, да и вообще, чего это ради она станет ходить сюда вместо Юхошей? Дождется он ее! Вот препротивный старик! Она таких еще не видела. Неблагодарный какой!

– На тебе твои деньги, получай!

Иштван Понграц отсчитал и положил ей в руку три форинта. Жофика постояла некоторое время в нерешительности, затем, покраснев, положила деньги обратно на кровать. У дяди Пишты даже кровь прилила к лицу.

– Может, тебе мало? Что ты уставилась на меня, как баран на новые ворота? Сколько же вы желаете получить? Десять форинтов? Или, может, двадцать?

Он хлопнул по одеялу, и деньги разлетелись в разные стороны. Жофика испуганно кинулась собирать их. Вдобавок он еще хочет дать ей на чай! Просто ужасно.

Ведь у нее дома полно денег, целая копилка. Ей каждый раз в день рождения и на именины кладут в копилку деньги. Жофика заползла под кровать, чтобы достать закатившийся туда форинт.

– Пожалуйста, не давайте мне денег! – шептала она под кроватью. – Вы мне, будьте добры, скажите лучше…

– Ты что же, даром батрачить собралась? Брось-ка ты эту комедию, не то я дам тебе на орехи, вот только встану. И чтоб завтра была тут как миленькая. Слышишь?

С трудом сдерживая слезы, Жофика спрятала деньги. Этот дед совсем ничего не понимает, только и знает что свое твердит. Разве с ним договоришься! Наверное, кричал и тогда, когда папа обращался к нему. Уже в дверях Жофика сделала последнюю попытку заговорить с ним.

– В поликлинике… – начала было она и запнулась: дядя Пишта пригрозил ей кулаком и закричал, что о деньгах по больничному листу и слышать не желает. Он велел Жофике поторапливаться, так как ей до дому идти порядком.

Жофи смертельно устала, в карманах передника, залитого кофе, позвякивали форинты дяди Пишты. Выбравшись на улицу, она хотела дать волю слезам, но сдержалась. Грош ей цена, если она завтра же не объяснит толком Иштвану Понграцу, кто она такая и зачем пришла. Правда, опять может получиться неладно, старик начнет ругать ее, зачем, мол, сразу не призналась. Вот и думай теперь, как поступить. Жофи лизнула пузырь на пальце. Было уже половина шестого. Нужно поторопиться, чтобы прийти раньше мамы. И урок с тетей Мартой плохо прошел, Жофи ничего не запомнила. Не пойдет она больше на эти дополнительные занятия. Валика сказала, что, когда папе стало плохо, прибежал и дядя Шомоди. И Валика была тут же. Они не слыхали ничего, кроме тех слов, какие Жофика уже знает. Конечно, и дядя Пишта не мог дальше ничего разобрать. Просто папа не успел досказать, и глупо расспрашивать всех об этом. Так что незачем ей больше идти к старику. Если бы кто-нибудь знал, будь он даже злодеем, непременно передал бы папины слова. Не ей, так маме. Даже этот грубый старик и тот передал бы. Юхошам некогда! Ничего, пусть помучается один. Пусть сам себе все делает, сам себе платит по три форинта и сам на себя кричит.

Вечером, принимая ванну, Юдит раздумывала над тем, как быстро, порой без всякой причины меняются дети. Вот Жофика. Еще недавно ей приходилось напоминать, чтобы она сменила передник. А сегодня Юдит Надь застала дочь во всем чистом, та переоделась сама, по своей воле. Потом эти дополнительные занятия. Девочка ни с того ни с сего стала вдруг посещать их и, надо отдать справедливость, неплохо усвоила то, что еще зимой невозможно было вдолбить ей в голову. Юдит только что заглянула в комнату дочери: Жофи спит, лежа на спине, совсем как прежде, когда была еще грудным ребенком. Давно девочка не спала так сладко. С тех пор как умер отец, она вечерами долго лежит без сна, ворочается, зажигает свет, а иногда просит подать ей учебники – все равно, мол, не уснуть. Теперь она посапывает, словно работала целый день и устала. И почерк у нее улучшается, только неизвестно, для чего им задают такие глупые тексты. В кухне она нашла бумажку, на которой написана странная фраза: "Юхоши передавали вам, что от них никто не сможет прийти – все очень заняты". Но почерк просто исключительный. Вероятно, это тоже упражнение по грамматике, здесь в двух местах есть уподобление.

Жофи разбудил гром.

Девочка не испугалась; ей нравилась гроза. Еще когда она была маленькой, папа всегда ставил ее во время грозы на подоконник, и они вместе смотрели на мчащиеся по улице потоки. Жофи любила молнию, рассекавшую небо ярким огненным зигзагом; любила раскаты грома и струи дождя, которые под ветром колыхались, как занавес. А люди, теряя равновесие, продолжали двигаться вперед, словно упирались грудью в бурю. После грозы и воздух всегда становился особенным, он начинал пахнуть грибами, землей и еще чем-то непонятным. Если потрешь друг о друга камешки, между ними проскочит искра и тоже на миг запахнет грозой.

Занавеска пузырится на окне, когда под нее забирается ветер. Очень интересно смотреть из постели на дождь. В окно ветром заносит капли, но Тэри не будет ворчать утром, что залило паркет, не подмажет размокшие квадратики мастикой.

Жофи повернулась на другой бок. Хорошо, что гроза началась ночью: мама спит крепко, хоть из пушек стреляй, а то бы испугалась. Вот цветы на балконе, наверное, радуются!

Как только она вспомнила про цветы, сон как рукой сняло. Ведь все они остались у тети Мюллер, на старой квартире. И балкона здесь нет. И Тэри тоже нет. Если Жофика сейчас же не прикроет окно, то утром маме или ей придется натирать паркет. Она соскочила с кровати и закрыла окно. Подоконник уже был залит водой, занавеска намокла, зато пол, к счастью, еще сухой. Нужно быстренько вытереть подоконник, а то от воды портится дерево. И в маминой комнате надо закрыть окна.

Жофи тихонечко выскользнула на кухню за тряпкой, потом на цыпочках вошла к маме. Дверь заскрипела, но маму это не разбудило. Она не слышала, как дочь возится с испорченной ручкой окна, не почувствовала, что Жофи зажгла свет. А электричество пришлось включить потому, что Жофи еще плохо ориентировалась в новой квартире.

Тряпку Жофи унесла обратно на кухню. Теперь ей совсем расхотелось спать, она с удовольствием оделась бы. Папа говорил, что во время грозы в воздухе много электричества. Сердечникам в такую пору становится хуже, и тем, у кого ревматизм или переломы костей, тоже. Дядя Пишта, наверное, не спит.