РЕИМБАЙ САБИРОВ
      Шахиня искусства
      Перевод с туркменского А. Колпакова
      Солнце перевалило за полдень, когда в знойном мареве встали сияющие минареты и дворцы старинной столицы Хорезма.
      Они словно парили в воздухе - изумительно стройные, легкие, невесомые. То было волшебное видение, город из восточной сказки. Да, он был лучше, гораздо лучше, чем рисовался в моем ограниченном воображении. Ничего не скажешь: эти парни из Академии архитектуры Востока не, зря едят свой хлеб. Как и мой друг Мухтар, один из инициаторов возрождения былой красоты Куня-Ургенча.
      Поскольку в Куня-Ургенч я попал впервые, пришлось изрядно поработать языком, спрашивая людей о местонахождении института, где подвизался Мухтар. Центр оказался на окраине Куня-Ургенча, в густом парке, в котором тихо шелестели водометы и сонно дремали финиковые пальмы - северный вид, выведенный ботаниками к столетию Октября.
      Я остановился, любуясь зданием, похожим на дворец какого-нибудь сельджукского султана. У входа на скамье сидела миловидная девушка в белом.
      - Где тут Институт реанимации? - спросил я.
      -- Он перед вами, - удивленно сказала девушка, едва взглянув на приезжего чудака.
      - Мне бы Мухтара.
      Она широко раскрыла красивые карие глаза.
      - Доктора Рахманова?
      По интонации, с какой она произнесла это, я понял: Мухтар для нее не просто "доктор Рахманов".
      Улыбнувшись мне, она встала: - Идемте. Он на месте.
      Миновав длинный коридор, мы свернули налево, в полукруглый зал. Девушка показала на тисненную золотом табличку "Главный врач" и, еще раз пристально взглянув на меня, ушла.
      Я приблизился к двери с табличкой, постучал.
      - Войдите, войдите! - отозвался знакомый голос.
      Я. бесшумно открыл дверь.
      Сидя за столом в углу просторной комнаты, Мухтар, не поднимая головы, копался в груде микролент.
      - Разрешите? - Тут он вскинул глаза - и взвился над столом. Свалив по пути несколько книг, бросился ко мне.
      - Так это ты?! Эх, забери тебя шайтан!.. - Мухтар обнял меня, похлопал по спине.
      Пока мы здоровались и расспрашивали друг друга, я незаметно разглядывал друга и был неприятно поражен: раньше его пышущее здоровьем лицо напоминало румяный гранат, а теперь казалось болезненным. Широкий лоб, преждевременные морщины под глазами делали Мухтара похожим на старого ученого.
      И я припомнил разговоры московских коллег о том, что "Рахманов ведет новую линию в реанимационной биологии и сколотил группу талантливых энтузиастов". Потом я подумал, что много сил отнимает у Мухтара и его вторая страсть - искусствоведение.
      Имея в виду мои видеописьма, где я высказывал желание лично ознакомиться с красотами возрожденного Хорезма X-XI веков, Мухтар спросил:
      - Прибыл перелистать странички истории, так, что ли?
      - Ты угадал, яшули, - усмехнулся я.
      - Надолго?
      - Месяц-полтора, не больше.
      - Жаль, что мало, - вздохнул он.-- Будешь жить у меня, друг историк.
      - Согласен и благодарю... А как у тебя дела?
      - Все о'кэй, - невесело пошутил Мухтар. - Все по-старому.
      - Неправда. Ты кое-что скрыл. Например, ты нашел невесту.
      - Кто сказал? - Мухтар отвел взгляд.
      - Она сама.
      - Смотри-ка, да ты прямо сыщик. От тебя ничто не ускользнуло.
      Он рассмеялся. На мгновение его выразительные глаза оживились.
      Тут без стука вошла Айсенем с кипой микролент в руках.
      - Это мой друг, - ласково сказал ей Мухтар. - Но я вижу, вы успели познакомиться. - Лукавый взгляд в мою сторону. - Оказывается, он все выпытал.
      Айсенем чуть зарделась от смущения.
      - Я ничего не говорила, - возразила она с милой улыбкой.
      - Этот человек умеет понимать и несказанное. - Мухтар подмигнул мне. Айсенем молча прошла к столу и, свалив на него ворох микролент, ушла.
      Я горячо пожал Мухтару руку.
      - Поздравляю! Очень хорошая девушка.
      - Хорошая-то хорошая, да немного ревнивая.
      - Как так?! - удивился я.
      Мухтар молчал, о чем-то размышляя. Я истолковал это посвоему: Значит, ее подозрения обоснованны?
      - Да не совсем... - промямлил он.
      - Как же тогда понимать тебя?
      Мухтар снова промолчал. И я понял: у него есть секрет, который он не хочет открыть.
      Вскоре мы пришли к коттеджу Мухтара. Дом стоял на берегу широкой реки - ответвлении Казахской Оби, как назвали географы новый водный поток, повернутый в Закаспий. Вокруг коттеджа был разбит сад. На газонах рдели экзотические цветы.
      - А вот там, - и Мухтар показал на уютный домик, ослепительно белый на фоне леса, росшего в излучине реки, - живет Айсенем.
      - Выходит, невеста по соседству? - пошутил я.
      Мухтар улыбнулся и нажал кнопку на панели входа. Мягко раздвинулись створки, и мы вошли в холл, затем в большую комнату, Из которой еще одна дверь вела, очевидно, в смежную.
      Я пытался открыть эту дверь, но она не поддалась. Автоматика, что ли, заблокирована?
      - А ну открывай, Сезам, - обратился я к Мухтару. Тот выжидательно наблюдал за моими действиями. - Или там у тебя ханская казна?
      Мухтар принужденно усмехнулся:
      - Пошли-ка лучше на кухню. Вместе плов сварим.
      "Все ясно, друг Мухтар, - подумал я. - Ты что-то скрываешь".
      Придя в кухню, мы принялись за дело. Я начал чистить овощи, а Мухтар рубить баранину. Спустя несколько времени я с наигранной обидой сказал:
      - Говорят, у настоящих друзей нет секретов друг от друга.
      А ты что-то скрываешь, верно?
      Тоном, каким успокаивают малое дитя, Мухтар ответил: - Никакой особенной тайны нет. Есть проблема, над которой потею не один год.
      - Что за проблема?
      - Характер проблемы определят результаты, - уклончиво сказал Мухтар. Они еще неясны... В общем, за дверью - моя личная лаборатория. Конечно, я оборудовал ее с разрешения ученого совета. Так надо было.
      Я был крайне удивлен.
      - Ну что ж... Если так, я рад. И все же, надеюсь, ты скажешь мне.
      - В любознательности ты перещеголял даже Айсенем, - улыбнулся Мухтар.
      - А что... она тоже?
      - Надоедала похуже тебя. Я ведь говорил, что она ревнива?.. В одну из ночей она пришла ко мне - как раз в момент "экспериментум круцис" [ Решающий опыт (латин.). ]. Автомат двери, как всегда, был заблокирован мною. Когда я приоткрыл створку - Айсенем едва не прошмыгнула у меня под рукой. Пришлось остановить... Она возмутилась: - Что там у тебя? Я хочу взглянуть!
      - Да ничего интересного.
      - Так ли, милый? Тогда, открой.
      - Нет, дорогая Айсенем.
      - А?!
      - Очень прошу, не сердись на меня. Там лишь приборы. И больше ничего.
      - Которые нельзя показать любимой девушке? - насмешливо протянула Айсенем, - Ложь!.. - И ее карие глаза засверкали гневом. - Кого ты скрываешь здесь?
      От ее кулачков, которыми она яростно колотила в дверь, коттедж заходил ходуном.
      - Ах, даже так? - сказал я. - Не пустил невесту?! Ну, знаешь...
      - Да разве женщины способны хранить секреты? - Мухтар сделал вид, что страшно рассердился.
      И я оставил его в покое.
      Плов сварился, мы накрыли круглый столик в большой комнате и с аппетитом поели.
      Когда я убирал посуду, мой взгляд упал на дутар, прислоненный к этажерке с книгами. Я взял инструмент и протянул его Мухтару:
      - Ну-ка, друг, сыграй что-нибудь из того, что исполнял в студенческие годы.
      Мухтар как-то по-особенному взглянул на меня: - Лучше я сыграю мелодию, которую ты никогда не слышал.
      Он настроил дутар и начал играть. Сперва мелодия звучала глуховато. Потом, набирая темп, стала разливаться полноводной рекой. Журчащие потоки звуков хватали меня за сердце, а порой ласково-печально омывали его. Минорный оттенок мелодии нарастал, ширился, зазвенели тоска и плач, безысходная грусть...
      Они рождали во мне волну новых, неизведанных ранее эмоций.
      Мухтар с закрытыми глазами раскачивался в такт мелодии, словно заклинатель духов. Его пальцы мелькали с неуловимой быстротой, свидетельствуя о незаурядном мастерстве исполнителя. Все мощнее, полнозвучнее лилась мелодия... Не помню, сколько она длилась, - я забыл все на свете. И даже не заметил, как умолкли струны.
      - Замечательная музыка! - сказал я, с трудом вернувшись к реальности. - Кто ее написал? У кого ты научился?
      Мухтар неопределенно усмехнулся:
      - У одного здешнего аксакала. Это старинная мелодия Хорезма. Она звучала еще во времена сельджукских султанов и хорезмшахов. Говорят, она состоит из семидесяти двух мотивов. То, что играл я, - лишь кусочек, дошедший до нас.
      Он немного помолчал и вдруг сказал: - Приоткрою тебе кусочек и м о е и тайны... Если проблема получит разрешение - могут вновь родиться на свет потерянные мелодии Хорезма.
      - Ты меня запутал, - признался я. - По какой же отраслл знания твоя работа? Медицина или музыка?
      - Все вместе... - тонко улыбнулся Мухтар.
      Он встал с диванчика, опять странно поглядел на меня я сказал:
      - В общем, слушай... Как историк и знаток философии, ты, наверно, согласен с постулатом: "Вещи, вещество не исчезают, а переходят из одной формы в другую".
      - Да, примерно так это звучит.
      - Однако долой абстрактные дефиниции! Проще говоря, возьмем воду. Ее можно превратить в кислород и водород, то есть перевести в невидимую и неосязаемую руками человека форму. При желании воде можно придать первоначальный вид - жидкого, так сказать, полимера. Физика давно это умеет... А я надеюсь, что и биология станет вровень с физикой.
      - Утопия! - Я сделал вид, что не поверил.
      Мухтар хмыкнул и ушел в лабораторию. Спустя несколько минут он вернулся. В руках он держал полусферический сосуд.
      - Эта голубая жидкость оживляет мертвые клетки организма.
      - Эликсир жизни, так и не найденный алхимиками? - ввернул я, пытаясь шуткой скрыть смущение.
      - Нет, почему же? - холодно отпарировал задетый Мухтар. - Мы назвали ее сигма-полимером. Больше ничего не скажу. Пока достаточно! Иди спать. Я еще поработаю.
      И он скрылся за дверью лаборатории. Тихо щелкнуло заблокированное реле автомата. Гм, прямо перед самым моим носом...
      Следующий день был выходным.
      Рано утром Мухтар пригласил в дом Айсенем. Когда я вышел ей навстречу, Мухтар сказал:
      - Прошу тебя, Айсенем, сопроводи гостя. Он хочет полюбоваться возрожденным Куня-Ургенчем.
      - А разве ты не идешь с нами?!
      Он несколько смущенно пробормотал: - Не могу, милая. Много работы. Пойми меня правильно.
      Айсенем подозрительно смотрела на него, собираясь что-то сказать, но сдержалась.
      - Что ж, я готова, - сухо произнесла девушка.
      И мы отправились в путь.
      ...Наконец-то сбылась моя давняя мечта! Вот я стою здесь, и передо мной всемирно известный Куня-Ургенчский минарет.
      Или вот изумительный мавзолей Торебег Ханум. Старинные часовни, дворцы, здания, возвращенные из небытия руками зодчих начала XXI века, в торжественном спокойствии окружали просторную площадь. Великолепные орнаменты, украшавшие их, казались мне песней без слов - гимном тем мастерам из народа, которые в глухую пору средневековья сумели создать подобные шедевры... Не видно ни конца, ни края этому волшебному городу, где можно без конца любоваться куполами небесно-голубого цвета, переливами красок, впитывать каменную симфонию минаретов и дворцов. Как прекрасен купол Текеш-шаха! А величественный Караван-сарай? В моем сердце медленно поднялась волна чувства, восхищение силой человеческого гения.
      Почти час простоял я перед минаретом - не мог отвести от него глаз.
      - Наверно, самый высокий в Азии? - спросил я Айсенем.
      - Во всем мире, - поправила она. - Особенно пришлось потрудиться строителям над его верхней частью. Ведь войска Чингисхана разрушили большую часть вершины.
      Помолчав, Айсенем без всякого перехода сказала:
      - Мухтар очень странный человек... Первые дни, когда он приехал сюда, вообще не выходил из этих мавзолеев и минарета. Можно было подумать, что он стал жертвой каких-то древних чар. Ночами он где-то пропадал... я ревновала, - смущенно сказала девушка. - Однажды его не было целые сутки. "Может, заболел?" - подумала я. И пошла к нему домой. Там его не оказалось. Я бросилась на поиски, дала знать сотрудникам института... Четыре мини-вертолета искали Мухтара и наконец обнаружили его на окраине зеленого городка Кырк Гыз. Мухтар был без сознания. Много дней пролежал он в больнице - не спадал жар. И что удивительно: к груди он прижимал какой-то прибор с полой трубкой. Никто не мог оторвать его, как ни старались. Очень крепко держал Мухтар... Не одну ночь просидела я у изголовья больного. Временами Мухтар бредил: "Найду! Где бы ты ни таилась - найду!.."
      ...Я с любопытством слушал Айсенем. И вдруг понял: Мухтар тогда отнюдь не бредил!
      - На следующий день он пришел в себя, - продолжала Айсенем, - и я спросила: "Что было с тобой?" - "Заблудился в песках", - коротко сказал он. "А как очутился в Кырк Гызе?" Мухтар не ответил. Как бы то ни было, дней через вять он выздоровел и встал на ноги. Однако ночные вылазки не оставил... Так прошло еще три года. Ой-ля-ля! - спохватилась Айсенем. Этак мы не вернемся и к полуночи. Идемте дальше.
      Мы направились к мавзолею Торебег Ханум. Там, как я знал, были изумительные орнаменты на потолке - один из редчайших образцов искусства средневековья. И я спешил лично убедиться в этом.
      Когда мы вступили в мавзолей, послышались звуки дутара.
      На мраморной плите, лежавшей в глубине полутемного помещения, сидел старик. Он будто возник передо мной из сказок Шехрезады: высокий, прямой, с лицом отшельника и совершенно белой бородой, закрывавшей грудь. Запрокинув голову к куполу мавзолея и раскачиваясь, он играл на дутаре. На сухом, тонком лице старика застыло блаженное выражение.
      И тут меня словно током пронзило: да это же вчерашняя мелодия! Только старик исполнял ее много искуснее Мухтара.
      И я понял, у кого мой друг научился играть старинную мелодию Хорезма.
      Потом я поднял глаза к куполу - и был сражен. Искусство, с которым неведомый гений орнаментировал свод, казалось немыслимым для простого смертного. Прошло столько веков, а узоры орнамента, похожие на цветущий сад, и поныне сверкали первозданной чистотой и свежестью красок. В них, чудилось мне, живет сокровенная красота женской души, витает сказочная птица безграничной мечты... А мелодия словно истекала из лабиринтов орнамента - в поисках нетленной красоты, что жила в ней самой.
      Мелодия тихо угасла - старик открыл глаза.
      Мы почтительно поздоровались с ним. Вежливо ответив на наше приветствие, он сказал с улыбкой:
      - Наверно, подумали: вот сумасшедший старик. В полумраке наигрывает самому себе на дутаре.
      - Нет, яшули, - с достоинством возразил я. - Гениальная мелодия - а это так! - свидетельствует против вас.
      - Спасибо, сынок. Но если бы на моем месте сидел более искусный музыкант...
      - О нет, яшули! - твердо сказал я. - Велико и ваше искусство.
      - И небо Хорезма свидетель тому, - поддержала меня Айсенем.
      Старик был доволен. И все же, погладив бороду, заметил:
      - Разве это искусство, доченька? Вот в старину эту мелодию играла Рухсар-бану, и птицы слетали с неба, садились на колок ее дутара.
      - Рухсар-бану? - заинтересоваля я. - Кто такая?
      - Вы ничего не слышали о ней?!
      Я смущенно молчал.
      Старик важно кивнул головой и пригласил нас сесть.
      - В славном Хорезме некогда жил непревзойденный музыкант, - начал он, взяв в горсть конец своей великолепной бороды. - Не было у него соперника в музыке, как не было и соперницы в красоте.
      Известно, что тогда в Хорезмском оазисе процветало сильное государство, а Ургенч превосходил многолюдием иные города и столицы Востока. Со всего света привозили в него товары для продажи. Купцы Ургенча были самыми горластыми: они кричали на базарах так громко, что приводили в неистовство даже верблюдов.
      Хорезмшах, правивший во времена Рухсар-бану, безмерно кичился своим могуществом, важничал и пыжился, как жирный индюк в пору брачных церемоний. А в сердце его постоянно гнездился страх: шах боялся потерять власть и престол.
      Однажды он пригласил в свои покои визиря Мехдуны и пожаловался: Что-то в последнее время меня не радуют пиршества.
      Мрачная туча повисла в моем сердце... Посему слушай: сегодняшнее празднество распусти пораньше. Сам останься, будет особый разговор.
      - Повеление солнца Хорезма - закон для меня, - сказал визирь и, пятясь задом, вышел из покоев.
      Вечером празднество началось, как всегда, весело. Позолоченные стены зала содрогались от гомона подвыпивших придворных и гостей. Самого шаха на пиру еще не было, и гуляки, пользуясь этим, цедили вино и веселились вовсю. Те, у кого на бороде густо пробивалась седина, укрываясь в халаты, жадно следили за танцовщицами, а при случае тайком гладили их по локонам и бедрам.
      Вдруг звонкий, как бурная мелодия, голос возвестил: - Властелин мира, его величество шах Хорезма идет!
      Веселье мгновенно стихло. Придворные, словно стая жаворонков, слетевшаяся на гумно, с шумом покинули свои места и, склонив головы, замерли в поклоне.
      Отворилась дверь с золотой цепью - вступил хорезмшах.
      Он величественно проследовал к трону. Лицо шаха было сумрачным, что говорило о каких-то заботах, угнетавших властелина мира.
      Хорезмшах воссел на трон, и веселье возобновилось.
      Крепко задумавшись, шах все больше мрачнел и даже не слушал сладостно-пьянящую музыку, не видел красоту танцев прелестных девушек.
      Заметив плохое настроение правителя, придворные и гости потихоньку исчезали. Вскоре дворец окутала мертвая тишина.
      Хорезмшах и Мехдуньь остались вдвоем. Тогда шах облегченно ВЗДОХНУЛ и заговорщическим тоном произнес: - В моей казне, Мехдуны, много золота, рубинов, сеоебра и кораллов, собранных на беоегах полуденного моря. А мне нужны сейчас лишь два комплекта одежды каландаров. Сумеешь достать?
      Визирь молча наклонил голову и ушел. Вернулся он очень быстро, неся в руках одежду нищих.
      - Да простит, великий шах, мое любопытство, если я спрошу: зачем властелину мира одежда каландаров?
      Шах тонко усмехнулся и объяснил Мехдуны свои намерения:
      - Видишь ли, визирь, я не особенно верю твоим сыщикам. Словно бродячие собаки, рыскают они среди моих подданных, а толку мало. Я сам хочу услышать, что говорит мой народ. Подобно Гарун аль Рашиду, я желаю лично видеть, как они живут и что делают. Поэтому сегодня ночью мы с тобой превратимся в нищих и совершим прогулку - по Ургенчу. В этом городе, как тебе известно, жизнь кипит и ночью. Послушаем, о чем судачат на улицах и в пристанищах каландаров. И подобным образом выявим врагов нашего престола.
      - Великий шах превзошел в мудрости самого Гарун аль Рашида! подобострастно сказал Мехдуны и, склонившись в поклоне, спрятал от шаха кривую ухмылку сомнения.
      Вскоре на освещенных фонарями улицах Ургенча появились двое пеших спутников. Один был высокого роста, широкоплечий здоровый мужчина, другой же - среднего роста, худой и тонкий, качающийся под ветром, словно ветка ивы. Он казался старше первого лет на десять, но даже слепой мог бы заметить: большую власть имеет здоровый мужчина.
      Путники внимательно прислушивались к разговорам людей в караван-сараях, на улицах, а если кто-нибудь обращал на них внимание, делали вид, что они просто идут своей дорогой, ничего не видя и не слыша.
      На одной из оживленных улиц худой "каландар", забыв о конспирации, прогнусил: - О солнце Хорезма, нельзя ли идти потише? Я изнемогаю: Слова расслышали гуляки, стоявшие под фонарем и праздно болтающие о том о сем.
      - О аллах, правоверные! Вы посмотрите только, - сказал своим приятелям один из них. - На обоих рваные шапки и тряпье на теле, жалкая посуда из тыквы на боку, а худой величает приятеля-громилу солнцем Хорезма.
      - Что тут особенного? - равнодушно заметил его сосед, позевывая. Сказано ведь: "Нищие всегда хотят стать шахами".
      Гуляки дружно расхохотались.
      Так, прохаживаясь по улицам Ургенча, визирь и шах неожиданно встретили настоящих каландаров. По-видимому, один из них был слепой, ибо второй вел его как поводырь.
      Слепой каландар вполголоса напевал очень приятную мелодию.
      - Эй, правоверные! - окликнул их хорезмшах. - Откуда и куда идете?
      Слепой перестал петь и сделал вид, что слушает. Потом тихо спросил поводыря: - Кто такие?
      Поводырь был весьма красивым юнцом лет шестнадцати.
      Когда он ответил, что перед ними такие же нищие, слепой успокоился и спросил путников: - А вы, влюбленные в бога рабы, не на веселье каландаров идете? Тогда шагайте с нами.
      ...Спустя полчаса вся компания достигла окраины столицы, где находилось каландар-ханэ. Едва путники во главе с поводырем вошли в ханэ, изрядно захмелевшие каландары подняли радостный шум: - Сто лет жизни великому музыканту, славящему аллаха!
      - Пусть искусные руки не знают усталости!
      - Да подарит аллах прозрение глазам отца, имеющего такого сына!
      "Ах вон оно что", - подумал хорезмшах, глядя на слепого и его поводыря.
      Каландар-ханэ было достаточно просторным: в нем помещалось человек шестьдесят. Стены были основательно закопчены дымом табака и анаши. Хотя обстановка в ханэ была далеко не столь пышной, как во дворце хорезмшахов, настроение людей, сидящих тут, было намного веселее, чем у придворных на шахском пиршестве. Накурившись банга, табака и опиума, каландары могли запросто продать или купить за медяки весь подлунный мир. Они сами была шахами, султанами - короче говоря, хозяевами своего ханэ.
      Слепого и его сына почтительно усадили на лучшем месте.
      И только после этого шакаландар, смуглый мужчина с тронутой проседью бородой, обратился к двум "каландарам", стоявшим у входа: - Откуда будете, слуги аллаха?
      - Если говоришь о нас, о шакаландар, то мы из Хорасана, - смело ответил визирь Мехдуны. - А пришли, чтобы поклониться святой земле Хорезма.
      - Мне нравится твой ответ, - удовлетворенно заметил шакаландар. Проходите, пожалуйста.
      И глава братства нищих указал им лучшее место.
      Обитатели ханэ, видимо, ожидали прихода слепого. Один из каландаров снял со стены дутар и поставил его у ног поводыря. Тот степенно выпил пару пиал ароматного чая, засучил рукава халата и взял инструмент. Шум и гомон в ханэ сразу утихли.
      Парень взялся за колок дутара, настроил струны и обвел взглядом толпу сидящих в живописных позах людей. Его иссиня-черные, похожие на драгоценные камни глаза почему-то тревожно смотрели на слушателей, хотя белое, как молоко, лицо хранило выражение приветливого спокойствия.
      ...Дутар источал ни с чем не сравнимые звуки. Он словно печалился о вечных страданиях и горестях правоверных, о погибающих в юдоли рабства несчастных, о богатырях, павших в борьбе за свободу людей. Сладостно-грустная мелодия хватала за сердце даже самого черствого из присутствующих.
      Нужно было иметь каменное сердце, чтобы без трепета внимать чудесным переливам, словно птицы в садах Эдема, разлетавшимся из-под пальцев юноши.
      Видавший виды хорезмшах тоже оказался в плену чарующей музыки. Однако он не сводил пристального, холодного взгляда с быстро мелькавших пальцев поводыря и время от времени значительно поглядывал на Мехдуны. Тот, опьяненный мелодией, совсем потерял голову и, слегка раскрыв рот, закагив зрачки под лоб, слушал.
      Тогда хорезмшах сердито ткнул его в бок и процедил сквозь зубы: Взгляни на пальцы музыканта.
      Истолковав слова шаха по-своему, визирь прошептал: - Смотрю, смотрю, повелитель. Они так прекрасны, будто принадлежат нежной девушке.
      - Да она и есть девушка, глупец!.. - рассердился шах на тупость и непонятливость Мехдуны.
      Визирь изумленно уставился на хорезмшаха.
      - Неужели так, ваше величество?
      Шах только гневно двинул бровью.
      Юноша кончил играть. Прислонив дутар к стене, он взял пиалу и стал не спеша пить обжигающий чай. Над красиво изогнутыми, черными, словно бархат, глазами юноши выступили капельки пота, белое лицо светилось радостью, глаза сверкали. В таком виде музыкант был просто неотразим.
      - Уважаемый шакаландар, - обратился хорезмшах, - если б этот славный юноша, с вашего позволения, спел нам еще пару песен, мы забыли бы свои печали.
      Вместо шакаландара ответил слепой: - Почтенный гость! Исполнить ваше желание - наша обязанность. К сожалению, мой сын не поет, он только играет на дутаре.
      И шах понял, что его подозрения подтвердились. "Ты хитер, старик, но и я не глуп, - подумал он. - Ты запретил петь сыну потому, что знаешь: стоит ему открыть рот - и обман раскроется. Что ж, опасения твои вполне уместны. Девушке жить среди мужчин-бродяг не совсем удобно. Вряд ли она смогла бы найти защиту от посягательств у беззащитного отца.
      Недаром говорят: "Красота - твой враг, это поймет и нищий и шах".
      И, поблагодарив шакаландара, хорезмшах сказал: - Мы тронуты твоим вниманием, милосердный человек! У нас есть место в караван-сарае, и если вы разрешит нам уйти, это будет самой большой милостью, о шакаландар.
      Известно, что шах был непревзойденным дипломатом.
      ...Ночной ветерок хорезмской осени немного прояснил мозги "каландаров", одуревших от дыма табака и опиума. Визирь едва поспевал за весело шагавшим хорезмшахом: тот был под впечатлением волшебных мелодий дутара, а перед глазами мелькали бесподобные пальчики "юноши", игравшего на инструменте. Вскоре оба достигли переулка, где их давно поджидала карета, запряженная белыми текинцами.
      И "каландары" опять превратились в могущественных людей Хорезма.
      Шах всю дорогу молчал, а когда подъехали ко дворцу, коротко сказал визирю: - Завтра утром первым человеком, которого я увижу, окажется юноша музыкант, не так ли?
      Мехдуны почтительно наклонил голову.
      - Слушаюсь и повинуюсь.
      Ловко спрыгнув на землю, визирь поймал шахскую пятку и помог "солнцу Хорезма" выйти из кареты.
      Не было ещё случая, чтобы повеление шаха оставалось неисполненным. Утром, едва он вошел в зал, где обычно разбирались жалобы и заявления подданных, приоткрылась дверь напротив - показалась борода Мехдуны.
      - Богатырь времени! Если позволите, один бедняга хочет лицезреть ваш солнечный лик.
      Хорезмшах кивнул, и вместе с визирем в зал вошел испуганный поводырь. И тут хорезмшах сделал то, что никогда себе не позволял раньше: он пошел навстречу дервишу. Одетый в лохмотья, растерянно стоящий посреди пышного убранства комнаты, он казался рваной обувью на драгоценном ковре.
      И все же юноша в лохмотьях был подобен жемчужине, случайно оброненной в грязь.
      Шах пристально вгляделся в его испуганный глаза: - Ювелиры распознают золото, как бы его кто ни прятал. И берут... Вот и мы сочли вас достойными предстать перед солнцем Хорезма, невзирая на одежду каландаров.
      Юноша музыкант молчал. А хорезмшах с улыбкой продолжал: - Говорите же! Или боитесь, что узнают по голосу? Но мы, даже не слыша вашего голоска, знаем, кто вы.
      - Чего от меня хотят? - с отчаянием спросил музыкант.
      Серебристый голосок восемнадцатилетней девушки, вынужденной молчать столько времени, заставил трепетать сердца и шаха и визиря.
      - Не бойтесь, - властно произнес хорезмшах. - Мы влюбились не б вас, а в вашу музыку. Почему и пригласили в наш дворец. Надеемся, вы отвергнете общество нищих и в качестве свободной служанки будете жить здесь.
      Конечно, девушка прекрасно понимала: вежливое обращение шаха равносильно приказу и ослушание может означать только одно - смерть.
      - Если ваше величество удостаивает меня такой великой милости, я согласна.
      - Молодец музыкант! - Шах даже позволил себе шутку. - Теперь раскройтесь. Кто вы и как вас зовут?
      - Рухсар, ваше величество.
      - Слышишь, Мехдуны? - властно произнес шах. - Объяви всем во дворце мое повеление. Рухсар не потомок шахов, но она - шахиня искусства. Поэтому, когда будут называть ее имя, пусть прибавляют почетное слово "бану". Сейчас отведи Рухсар-бану к моим любимым служанкам, пусть о ней позаботятся. Отведут в баню, оденут в самые красивые одежды.
      Вскоре Мехдуны, отведя девушку, возвратился. И хорезмшах высказал ему мысль, вот уже много дней занимавшую его воображение.
      - Пока мы являемся шахом Хорезма, по воле аллаха все наши желания исполняются, не так ли, Мехдуны?
      - Истинно так, меч ислама!
      - Так вот... Мы хотим в центре Ургенча построить один высокий минарет - самый высокий в мире! И пусть он постоянно напоминает подлунным жителям о нашем могуществе.
      - Если властелин мира желает этого, то оно, слава аллаху, будет, несомненно, исполнено.
      - А как ты думаешь, кто справится с этим делом?
      - В Хорезме много искусных зодчих, великий шах. Но вряд ли найдется человек, который превзошел бы мастера Семендера. Если ваше величество соблаговолит, его и можно назначить старшим зодчим.
      - Ты назвал человека, о котором думал и я, Мехдуны. Мы его хорошо знаем, - удовлетворенно сказал хорезмшах.
      ...Вечернее пиршество началось веселей, чем обычно. Как только хорезмшах пришел и воссел на свое место, по его знаку дворецкий торжественно огласил: - Благородные люди Хорезма! Наша могущественная страна является родиной науки и искусства. И вот в нашем цветнике талантов раскрылась еще одна роза. Великий шах разрешил сделать ее украшением своего дворца. Добро пожаловать, Рухсар-бану ханум!
      Открылась одна из позолоченных дверей зала, вошла высокая красивая девушка, одетая подобно шахине, и, низко поклонившись присутствующим, села на указанное ей возвышение.
      Глаза придворных и гостей были теперь устремлены только на нее.
      - Благородные люди! - вновь прозвучал звонкий голос дворецкого. - Я счастлив огласить еще одно повеление. Его величество намерен возвести в прекрасном Ургенче минарет, по высоте не имеющий равных себе под луной. Соорудить его обязался перед лицом великого шаха знаменитый мастер Семендер - с тремя тысячами рабочих в течение трех лет. Добро пожаловать, мастер Семендер и его ученик Искендер.