РЕИМБАЙ САБИРОВ
      Шахиня искусства
      Перевод с туркменского А. Колпакова
      Солнце перевалило за полдень, когда в знойном мареве встали сияющие минареты и дворцы старинной столицы Хорезма.
      Они словно парили в воздухе - изумительно стройные, легкие, невесомые. То было волшебное видение, город из восточной сказки. Да, он был лучше, гораздо лучше, чем рисовался в моем ограниченном воображении. Ничего не скажешь: эти парни из Академии архитектуры Востока не, зря едят свой хлеб. Как и мой друг Мухтар, один из инициаторов возрождения былой красоты Куня-Ургенча.
      Поскольку в Куня-Ургенч я попал впервые, пришлось изрядно поработать языком, спрашивая людей о местонахождении института, где подвизался Мухтар. Центр оказался на окраине Куня-Ургенча, в густом парке, в котором тихо шелестели водометы и сонно дремали финиковые пальмы - северный вид, выведенный ботаниками к столетию Октября.
      Я остановился, любуясь зданием, похожим на дворец какого-нибудь сельджукского султана. У входа на скамье сидела миловидная девушка в белом.
      - Где тут Институт реанимации? - спросил я.
      -- Он перед вами, - удивленно сказала девушка, едва взглянув на приезжего чудака.
      - Мне бы Мухтара.
      Она широко раскрыла красивые карие глаза.
      - Доктора Рахманова?
      По интонации, с какой она произнесла это, я понял: Мухтар для нее не просто "доктор Рахманов".
      Улыбнувшись мне, она встала: - Идемте. Он на месте.
      Миновав длинный коридор, мы свернули налево, в полукруглый зал. Девушка показала на тисненную золотом табличку "Главный врач" и, еще раз пристально взглянув на меня, ушла.
      Я приблизился к двери с табличкой, постучал.
      - Войдите, войдите! - отозвался знакомый голос.
      Я. бесшумно открыл дверь.
      Сидя за столом в углу просторной комнаты, Мухтар, не поднимая головы, копался в груде микролент.
      - Разрешите? - Тут он вскинул глаза - и взвился над столом. Свалив по пути несколько книг, бросился ко мне.
      - Так это ты?! Эх, забери тебя шайтан!.. - Мухтар обнял меня, похлопал по спине.
      Пока мы здоровались и расспрашивали друг друга, я незаметно разглядывал друга и был неприятно поражен: раньше его пышущее здоровьем лицо напоминало румяный гранат, а теперь казалось болезненным. Широкий лоб, преждевременные морщины под глазами делали Мухтара похожим на старого ученого.
      И я припомнил разговоры московских коллег о том, что "Рахманов ведет новую линию в реанимационной биологии и сколотил группу талантливых энтузиастов". Потом я подумал, что много сил отнимает у Мухтара и его вторая страсть - искусствоведение.
      Имея в виду мои видеописьма, где я высказывал желание лично ознакомиться с красотами возрожденного Хорезма X-XI веков, Мухтар спросил:
      - Прибыл перелистать странички истории, так, что ли?
      - Ты угадал, яшули, - усмехнулся я.
      - Надолго?
      - Месяц-полтора, не больше.
      - Жаль, что мало, - вздохнул он.-- Будешь жить у меня, друг историк.
      - Согласен и благодарю... А как у тебя дела?
      - Все о'кэй, - невесело пошутил Мухтар. - Все по-старому.
      - Неправда. Ты кое-что скрыл. Например, ты нашел невесту.
      - Кто сказал? - Мухтар отвел взгляд.
      - Она сама.
      - Смотри-ка, да ты прямо сыщик. От тебя ничто не ускользнуло.
      Он рассмеялся. На мгновение его выразительные глаза оживились.
      Тут без стука вошла Айсенем с кипой микролент в руках.
      - Это мой друг, - ласково сказал ей Мухтар. - Но я вижу, вы успели познакомиться. - Лукавый взгляд в мою сторону. - Оказывается, он все выпытал.
      Айсенем чуть зарделась от смущения.
      - Я ничего не говорила, - возразила она с милой улыбкой.
      - Этот человек умеет понимать и несказанное. - Мухтар подмигнул мне. Айсенем молча прошла к столу и, свалив на него ворох микролент, ушла.
      Я горячо пожал Мухтару руку.
      - Поздравляю! Очень хорошая девушка.
      - Хорошая-то хорошая, да немного ревнивая.
      - Как так?! - удивился я.
      Мухтар молчал, о чем-то размышляя. Я истолковал это посвоему: Значит, ее подозрения обоснованны?
      - Да не совсем... - промямлил он.
      - Как же тогда понимать тебя?
      Мухтар снова промолчал. И я понял: у него есть секрет, который он не хочет открыть.
      Вскоре мы пришли к коттеджу Мухтара. Дом стоял на берегу широкой реки - ответвлении Казахской Оби, как назвали географы новый водный поток, повернутый в Закаспий. Вокруг коттеджа был разбит сад. На газонах рдели экзотические цветы.
      - А вот там, - и Мухтар показал на уютный домик, ослепительно белый на фоне леса, росшего в излучине реки, - живет Айсенем.
      - Выходит, невеста по соседству? - пошутил я.
      Мухтар улыбнулся и нажал кнопку на панели входа. Мягко раздвинулись створки, и мы вошли в холл, затем в большую комнату, Из которой еще одна дверь вела, очевидно, в смежную.
      Я пытался открыть эту дверь, но она не поддалась. Автоматика, что ли, заблокирована?
      - А ну открывай, Сезам, - обратился я к Мухтару. Тот выжидательно наблюдал за моими действиями. - Или там у тебя ханская казна?
      Мухтар принужденно усмехнулся:
      - Пошли-ка лучше на кухню. Вместе плов сварим.
      "Все ясно, друг Мухтар, - подумал я. - Ты что-то скрываешь".
      Придя в кухню, мы принялись за дело. Я начал чистить овощи, а Мухтар рубить баранину. Спустя несколько времени я с наигранной обидой сказал:
      - Говорят, у настоящих друзей нет секретов друг от друга.
      А ты что-то скрываешь, верно?
      Тоном, каким успокаивают малое дитя, Мухтар ответил: - Никакой особенной тайны нет. Есть проблема, над которой потею не один год.
      - Что за проблема?
      - Характер проблемы определят результаты, - уклончиво сказал Мухтар. Они еще неясны... В общем, за дверью - моя личная лаборатория. Конечно, я оборудовал ее с разрешения ученого совета. Так надо было.
      Я был крайне удивлен.
      - Ну что ж... Если так, я рад. И все же, надеюсь, ты скажешь мне.
      - В любознательности ты перещеголял даже Айсенем, - улыбнулся Мухтар.
      - А что... она тоже?
      - Надоедала похуже тебя. Я ведь говорил, что она ревнива?.. В одну из ночей она пришла ко мне - как раз в момент "экспериментум круцис" [ Решающий опыт (латин.). ]. Автомат двери, как всегда, был заблокирован мною. Когда я приоткрыл створку - Айсенем едва не прошмыгнула у меня под рукой. Пришлось остановить... Она возмутилась: - Что там у тебя? Я хочу взглянуть!
      - Да ничего интересного.
      - Так ли, милый? Тогда, открой.
      - Нет, дорогая Айсенем.
      - А?!
      - Очень прошу, не сердись на меня. Там лишь приборы. И больше ничего.
      - Которые нельзя показать любимой девушке? - насмешливо протянула Айсенем, - Ложь!.. - И ее карие глаза засверкали гневом. - Кого ты скрываешь здесь?
      От ее кулачков, которыми она яростно колотила в дверь, коттедж заходил ходуном.
      - Ах, даже так? - сказал я. - Не пустил невесту?! Ну, знаешь...
      - Да разве женщины способны хранить секреты? - Мухтар сделал вид, что страшно рассердился.
      И я оставил его в покое.
      Плов сварился, мы накрыли круглый столик в большой комнате и с аппетитом поели.
      Когда я убирал посуду, мой взгляд упал на дутар, прислоненный к этажерке с книгами. Я взял инструмент и протянул его Мухтару:
      - Ну-ка, друг, сыграй что-нибудь из того, что исполнял в студенческие годы.
      Мухтар как-то по-особенному взглянул на меня: - Лучше я сыграю мелодию, которую ты никогда не слышал.
      Он настроил дутар и начал играть. Сперва мелодия звучала глуховато. Потом, набирая темп, стала разливаться полноводной рекой. Журчащие потоки звуков хватали меня за сердце, а порой ласково-печально омывали его. Минорный оттенок мелодии нарастал, ширился, зазвенели тоска и плач, безысходная грусть...
      Они рождали во мне волну новых, неизведанных ранее эмоций.
      Мухтар с закрытыми глазами раскачивался в такт мелодии, словно заклинатель духов. Его пальцы мелькали с неуловимой быстротой, свидетельствуя о незаурядном мастерстве исполнителя. Все мощнее, полнозвучнее лилась мелодия... Не помню, сколько она длилась, - я забыл все на свете. И даже не заметил, как умолкли струны.
      - Замечательная музыка! - сказал я, с трудом вернувшись к реальности. - Кто ее написал? У кого ты научился?
      Мухтар неопределенно усмехнулся:
      - У одного здешнего аксакала. Это старинная мелодия Хорезма. Она звучала еще во времена сельджукских султанов и хорезмшахов. Говорят, она состоит из семидесяти двух мотивов. То, что играл я, - лишь кусочек, дошедший до нас.
      Он немного помолчал и вдруг сказал: - Приоткрою тебе кусочек и м о е и тайны... Если проблема получит разрешение - могут вновь родиться на свет потерянные мелодии Хорезма.
      - Ты меня запутал, - признался я. - По какой же отраслл знания твоя работа? Медицина или музыка?
      - Все вместе... - тонко улыбнулся Мухтар.
      Он встал с диванчика, опять странно поглядел на меня я сказал:
      - В общем, слушай... Как историк и знаток философии, ты, наверно, согласен с постулатом: "Вещи, вещество не исчезают, а переходят из одной формы в другую".
      - Да, примерно так это звучит.
      - Однако долой абстрактные дефиниции! Проще говоря, возьмем воду. Ее можно превратить в кислород и водород, то есть перевести в невидимую и неосязаемую руками человека форму. При желании воде можно придать первоначальный вид - жидкого, так сказать, полимера. Физика давно это умеет... А я надеюсь, что и биология станет вровень с физикой.
      - Утопия! - Я сделал вид, что не поверил.
      Мухтар хмыкнул и ушел в лабораторию. Спустя несколько минут он вернулся. В руках он держал полусферический сосуд.
      - Эта голубая жидкость оживляет мертвые клетки организма.
      - Эликсир жизни, так и не найденный алхимиками? - ввернул я, пытаясь шуткой скрыть смущение.
      - Нет, почему же? - холодно отпарировал задетый Мухтар. - Мы назвали ее сигма-полимером. Больше ничего не скажу. Пока достаточно! Иди спать. Я еще поработаю.
      И он скрылся за дверью лаборатории. Тихо щелкнуло заблокированное реле автомата. Гм, прямо перед самым моим носом...
      Следующий день был выходным.
      Рано утром Мухтар пригласил в дом Айсенем. Когда я вышел ей навстречу, Мухтар сказал:
      - Прошу тебя, Айсенем, сопроводи гостя. Он хочет полюбоваться возрожденным Куня-Ургенчем.
      - А разве ты не идешь с нами?!
      Он несколько смущенно пробормотал: - Не могу, милая. Много работы. Пойми меня правильно.
      Айсенем подозрительно смотрела на него, собираясь что-то сказать, но сдержалась.
      - Что ж, я готова, - сухо произнесла девушка.
      И мы отправились в путь.
      ...Наконец-то сбылась моя давняя мечта! Вот я стою здесь, и передо мной всемирно известный Куня-Ургенчский минарет.
      Или вот изумительный мавзолей Торебег Ханум. Старинные часовни, дворцы, здания, возвращенные из небытия руками зодчих начала XXI века, в торжественном спокойствии окружали просторную площадь. Великолепные орнаменты, украшавшие их, казались мне песней без слов - гимном тем мастерам из народа, которые в глухую пору средневековья сумели создать подобные шедевры... Не видно ни конца, ни края этому волшебному городу, где можно без конца любоваться куполами небесно-голубого цвета, переливами красок, впитывать каменную симфонию минаретов и дворцов. Как прекрасен купол Текеш-шаха! А величественный Караван-сарай? В моем сердце медленно поднялась волна чувства, восхищение силой человеческого гения.
      Почти час простоял я перед минаретом - не мог отвести от него глаз.
      - Наверно, самый высокий в Азии? - спросил я Айсенем.
      - Во всем мире, - поправила она. - Особенно пришлось потрудиться строителям над его верхней частью. Ведь войска Чингисхана разрушили большую часть вершины.
      Помолчав, Айсенем без всякого перехода сказала:
      - Мухтар очень странный человек... Первые дни, когда он приехал сюда, вообще не выходил из этих мавзолеев и минарета. Можно было подумать, что он стал жертвой каких-то древних чар. Ночами он где-то пропадал... я ревновала, - смущенно сказала девушка. - Однажды его не было целые сутки. "Может, заболел?" - подумала я. И пошла к нему домой. Там его не оказалось. Я бросилась на поиски, дала знать сотрудникам института... Четыре мини-вертолета искали Мухтара и наконец обнаружили его на окраине зеленого городка Кырк Гыз. Мухтар был без сознания. Много дней пролежал он в больнице - не спадал жар. И что удивительно: к груди он прижимал какой-то прибор с полой трубкой. Никто не мог оторвать его, как ни старались. Очень крепко держал Мухтар... Не одну ночь просидела я у изголовья больного. Временами Мухтар бредил: "Найду! Где бы ты ни таилась - найду!.."
      ...Я с любопытством слушал Айсенем. И вдруг понял: Мухтар тогда отнюдь не бредил!
      - На следующий день он пришел в себя, - продолжала Айсенем, - и я спросила: "Что было с тобой?" - "Заблудился в песках", - коротко сказал он. "А как очутился в Кырк Гызе?" Мухтар не ответил. Как бы то ни было, дней через вять он выздоровел и встал на ноги. Однако ночные вылазки не оставил... Так прошло еще три года. Ой-ля-ля! - спохватилась Айсенем. Этак мы не вернемся и к полуночи. Идемте дальше.
      Мы направились к мавзолею Торебег Ханум. Там, как я знал, были изумительные орнаменты на потолке - один из редчайших образцов искусства средневековья. И я спешил лично убедиться в этом.
      Когда мы вступили в мавзолей, послышались звуки дутара.
      На мраморной плите, лежавшей в глубине полутемного помещения, сидел старик. Он будто возник передо мной из сказок Шехрезады: высокий, прямой, с лицом отшельника и совершенно белой бородой, закрывавшей грудь. Запрокинув голову к куполу мавзолея и раскачиваясь, он играл на дутаре. На сухом, тонком лице старика застыло блаженное выражение.
      И тут меня словно током пронзило: да это же вчерашняя мелодия! Только старик исполнял ее много искуснее Мухтара.
      И я понял, у кого мой друг научился играть старинную мелодию Хорезма.
      Потом я поднял глаза к куполу - и был сражен. Искусство, с которым неведомый гений орнаментировал свод, казалось немыслимым для простого смертного. Прошло столько веков, а узоры орнамента, похожие на цветущий сад, и поныне сверкали первозданной чистотой и свежестью красок. В них, чудилось мне, живет сокровенная красота женской души, витает сказочная птица безграничной мечты... А мелодия словно истекала из лабиринтов орнамента - в поисках нетленной красоты, что жила в ней самой.
      Мелодия тихо угасла - старик открыл глаза.
      Мы почтительно поздоровались с ним. Вежливо ответив на наше приветствие, он сказал с улыбкой:
      - Наверно, подумали: вот сумасшедший старик. В полумраке наигрывает самому себе на дутаре.
      - Нет, яшули, - с достоинством возразил я. - Гениальная мелодия - а это так! - свидетельствует против вас.
      - Спасибо, сынок. Но если бы на моем месте сидел более искусный музыкант...
      - О нет, яшули! - твердо сказал я. - Велико и ваше искусство.
      - И небо Хорезма свидетель тому, - поддержала меня Айсенем.
      Старик был доволен. И все же, погладив бороду, заметил:
      - Разве это искусство, доченька? Вот в старину эту мелодию играла Рухсар-бану, и птицы слетали с неба, садились на колок ее дутара.
      - Рухсар-бану? - заинтересоваля я. - Кто такая?
      - Вы ничего не слышали о ней?!
      Я смущенно молчал.
      Старик важно кивнул головой и пригласил нас сесть.
      - В славном Хорезме некогда жил непревзойденный музыкант, - начал он, взяв в горсть конец своей великолепной бороды. - Не было у него соперника в музыке, как не было и соперницы в красоте.
      Известно, что тогда в Хорезмском оазисе процветало сильное государство, а Ургенч превосходил многолюдием иные города и столицы Востока. Со всего света привозили в него товары для продажи. Купцы Ургенча были самыми горластыми: они кричали на базарах так громко, что приводили в неистовство даже верблюдов.
      Хорезмшах, правивший во времена Рухсар-бану, безмерно кичился своим могуществом, важничал и пыжился, как жирный индюк в пору брачных церемоний. А в сердце его постоянно гнездился страх: шах боялся потерять власть и престол.
      Однажды он пригласил в свои покои визиря Мехдуны и пожаловался: Что-то в последнее время меня не радуют пиршества.
      Мрачная туча повисла в моем сердце... Посему слушай: сегодняшнее празднество распусти пораньше. Сам останься, будет особый разговор.
      - Повеление солнца Хорезма - закон для меня, - сказал визирь и, пятясь задом, вышел из покоев.
      Вечером празднество началось, как всегда, весело. Позолоченные стены зала содрогались от гомона подвыпивших придворных и гостей. Самого шаха на пиру еще не было, и гуляки, пользуясь этим, цедили вино и веселились вовсю. Те, у кого на бороде густо пробивалась седина, укрываясь в халаты, жадно следили за танцовщицами, а при случае тайком гладили их по локонам и бедрам.
      Вдруг звонкий, как бурная мелодия, голос возвестил: - Властелин мира, его величество шах Хорезма идет!
      Веселье мгновенно стихло. Придворные, словно стая жаворонков, слетевшаяся на гумно, с шумом покинули свои места и, склонив головы, замерли в поклоне.
      Отворилась дверь с золотой цепью - вступил хорезмшах.
      Он величественно проследовал к трону. Лицо шаха было сумрачным, что говорило о каких-то заботах, угнетавших властелина мира.
      Хорезмшах воссел на трон, и веселье возобновилось.
      Крепко задумавшись, шах все больше мрачнел и даже не слушал сладостно-пьянящую музыку, не видел красоту танцев прелестных девушек.
      Заметив плохое настроение правителя, придворные и гости потихоньку исчезали. Вскоре дворец окутала мертвая тишина.
      Хорезмшах и Мехдуньь остались вдвоем. Тогда шах облегченно ВЗДОХНУЛ и заговорщическим тоном произнес: - В моей казне, Мехдуны, много золота, рубинов, сеоебра и кораллов, собранных на беоегах полуденного моря. А мне нужны сейчас лишь два комплекта одежды каландаров. Сумеешь достать?
      Визирь молча наклонил голову и ушел. Вернулся он очень быстро, неся в руках одежду нищих.
      - Да простит, великий шах, мое любопытство, если я спрошу: зачем властелину мира одежда каландаров?
      Шах тонко усмехнулся и объяснил Мехдуны свои намерения:
      - Видишь ли, визирь, я не особенно верю твоим сыщикам. Словно бродячие собаки, рыскают они среди моих подданных, а толку мало. Я сам хочу услышать, что говорит мой народ. Подобно Гарун аль Рашиду, я желаю лично видеть, как они живут и что делают. Поэтому сегодня ночью мы с тобой превратимся в нищих и совершим прогулку - по Ургенчу. В этом городе, как тебе известно, жизнь кипит и ночью. Послушаем, о чем судачат на улицах и в пристанищах каландаров. И подобным образом выявим врагов нашего престола.
      - Великий шах превзошел в мудрости самого Гарун аль Рашида! подобострастно сказал Мехдуны и, склонившись в поклоне, спрятал от шаха кривую ухмылку сомнения.
      Вскоре на освещенных фонарями улицах Ургенча появились двое пеших спутников. Один был высокого роста, широкоплечий здоровый мужчина, другой же - среднего роста, худой и тонкий, качающийся под ветром, словно ветка ивы. Он казался старше первого лет на десять, но даже слепой мог бы заметить: большую власть имеет здоровый мужчина.
      Путники внимательно прислушивались к разговорам людей в караван-сараях, на улицах, а если кто-нибудь обращал на них внимание, делали вид, что они просто идут своей дорогой, ничего не видя и не слыша.
      На одной из оживленных улиц худой "каландар", забыв о конспирации, прогнусил: - О солнце Хорезма, нельзя ли идти потише? Я изнемогаю: Слова расслышали гуляки, стоявшие под фонарем и праздно болтающие о том о сем.
      - О аллах, правоверные! Вы посмотрите только, - сказал своим приятелям один из них. - На обоих рваные шапки и тряпье на теле, жалкая посуда из тыквы на боку, а худой величает приятеля-громилу солнцем Хорезма.
      - Что тут особенного? - равнодушно заметил его сосед, позевывая. Сказано ведь: "Нищие всегда хотят стать шахами".
      Гуляки дружно расхохотались.
      Так, прохаживаясь по улицам Ургенча, визирь и шах неожиданно встретили настоящих каландаров. По-видимому, один из них был слепой, ибо второй вел его как поводырь.
      Слепой каландар вполголоса напевал очень приятную мелодию.
      - Эй, правоверные! - окликнул их хорезмшах. - Откуда и куда идете?
      Слепой перестал петь и сделал вид, что слушает. Потом тихо спросил поводыря: - Кто такие?
      Поводырь был весьма красивым юнцом лет шестнадцати.
      Когда он ответил, что перед ними такие же нищие, слепой успокоился и спросил путников: - А вы, влюбленные в бога рабы, не на веселье каландаров идете? Тогда шагайте с нами.
      ...Спустя полчаса вся компания достигла окраины столицы, где находилось каландар-ханэ. Едва путники во главе с поводырем вошли в ханэ, изрядно захмелевшие каландары подняли радостный шум: - Сто лет жизни великому музыканту, славящему аллаха!
      - Пусть искусные руки не знают усталости!
      - Да подарит аллах прозрение глазам отца, имеющего такого сына!
      "Ах вон оно что", - подумал хорезмшах, глядя на слепого и его поводыря.
      Каландар-ханэ было достаточно просторным: в нем помещалось человек шестьдесят. Стены были основательно закопчены дымом табака и анаши. Хотя обстановка в ханэ была далеко не столь пышной, как во дворце хорезмшахов, настроение людей, сидящих тут, было намного веселее, чем у придворных на шахском пиршестве. Накурившись банга, табака и опиума, каландары могли запросто продать или купить за медяки весь подлунный мир. Они сами была шахами, султанами - короче говоря, хозяевами своего ханэ.
      Слепого и его сына почтительно усадили на лучшем месте.
      И только после этого шакаландар, смуглый мужчина с тронутой проседью бородой, обратился к двум "каландарам", стоявшим у входа: - Откуда будете, слуги аллаха?
      - Если говоришь о нас, о шакаландар, то мы из Хорасана, - смело ответил визирь Мехдуны. - А пришли, чтобы поклониться святой земле Хорезма.
      - Мне нравится твой ответ, - удовлетворенно заметил шакаландар. Проходите, пожалуйста.
      И глава братства нищих указал им лучшее место.
      Обитатели ханэ, видимо, ожидали прихода слепого. Один из каландаров снял со стены дутар и поставил его у ног поводыря. Тот степенно выпил пару пиал ароматного чая, засучил рукава халата и взял инструмент. Шум и гомон в ханэ сразу утихли.
      Парень взялся за колок дутара, настроил струны и обвел взглядом толпу сидящих в живописных позах людей. Его иссиня-черные, похожие на драгоценные камни глаза почему-то тревожно смотрели на слушателей, хотя белое, как молоко, лицо хранило выражение приветливого спокойствия.
      ...Дутар источал ни с чем не сравнимые звуки. Он словно печалился о вечных страданиях и горестях правоверных, о погибающих в юдоли рабства несчастных, о богатырях, павших в борьбе за свободу людей. Сладостно-грустная мелодия хватала за сердце даже самого черствого из присутствующих.
      Нужно было иметь каменное сердце, чтобы без трепета внимать чудесным переливам, словно птицы в садах Эдема, разлетавшимся из-под пальцев юноши.
      Видавший виды хорезмшах тоже оказался в плену чарующей музыки. Однако он не сводил пристального, холодного взгляда с быстро мелькавших пальцев поводыря и время от времени значительно поглядывал на Мехдуны. Тот, опьяненный мелодией, совсем потерял голову и, слегка раскрыв рот, закагив зрачки под лоб, слушал.
      Тогда хорезмшах сердито ткнул его в бок и процедил сквозь зубы: Взгляни на пальцы музыканта.
      Истолковав слова шаха по-своему, визирь прошептал: - Смотрю, смотрю, повелитель. Они так прекрасны, будто принадлежат нежной девушке.
      - Да она и есть девушка, глупец!.. - рассердился шах на тупость и непонятливость Мехдуны.
      Визирь изумленно уставился на хорезмшаха.
      - Неужели так, ваше величество?
      Шах только гневно двинул бровью.
      Юноша кончил играть. Прислонив дутар к стене, он взял пиалу и стал не спеша пить обжигающий чай. Над красиво изогнутыми, черными, словно бархат, глазами юноши выступили капельки пота, белое лицо светилось радостью, глаза сверкали. В таком виде музыкант был просто неотразим.
      - Уважаемый шакаландар, - обратился хорезмшах, - если б этот славный юноша, с вашего позволения, спел нам еще пару песен, мы забыли бы свои печали.
      Вместо шакаландара ответил слепой: - Почтенный гость! Исполнить ваше желание - наша обязанность. К сожалению, мой сын не поет, он только играет на дутаре.
      И шах понял, что его подозрения подтвердились. "Ты хитер, старик, но и я не глуп, - подумал он. - Ты запретил петь сыну потому, что знаешь: стоит ему открыть рот - и обман раскроется. Что ж, опасения твои вполне уместны. Девушке жить среди мужчин-бродяг не совсем удобно. Вряд ли она смогла бы найти защиту от посягательств у беззащитного отца.
      Недаром говорят: "Красота - твой враг, это поймет и нищий и шах".
      И, поблагодарив шакаландара, хорезмшах сказал: - Мы тронуты твоим вниманием, милосердный человек! У нас есть место в караван-сарае, и если вы разрешит нам уйти, это будет самой большой милостью, о шакаландар.
      Известно, что шах был непревзойденным дипломатом.
      ...Ночной ветерок хорезмской осени немного прояснил мозги "каландаров", одуревших от дыма табака и опиума. Визирь едва поспевал за весело шагавшим хорезмшахом: тот был под впечатлением волшебных мелодий дутара, а перед глазами мелькали бесподобные пальчики "юноши", игравшего на инструменте. Вскоре оба достигли переулка, где их давно поджидала карета, запряженная белыми текинцами.
      И "каландары" опять превратились в могущественных людей Хорезма.
      Шах всю дорогу молчал, а когда подъехали ко дворцу, коротко сказал визирю: - Завтра утром первым человеком, которого я увижу, окажется юноша музыкант, не так ли?
      Мехдуны почтительно наклонил голову.
      - Слушаюсь и повинуюсь.
      Ловко спрыгнув на землю, визирь поймал шахскую пятку и помог "солнцу Хорезма" выйти из кареты.
      Не было ещё случая, чтобы повеление шаха оставалось неисполненным. Утром, едва он вошел в зал, где обычно разбирались жалобы и заявления подданных, приоткрылась дверь напротив - показалась борода Мехдуны.
      - Богатырь времени! Если позволите, один бедняга хочет лицезреть ваш солнечный лик.
      Хорезмшах кивнул, и вместе с визирем в зал вошел испуганный поводырь. И тут хорезмшах сделал то, что никогда себе не позволял раньше: он пошел навстречу дервишу. Одетый в лохмотья, растерянно стоящий посреди пышного убранства комнаты, он казался рваной обувью на драгоценном ковре.
      И все же юноша в лохмотьях был подобен жемчужине, случайно оброненной в грязь.
      Шах пристально вгляделся в его испуганный глаза: - Ювелиры распознают золото, как бы его кто ни прятал. И берут... Вот и мы сочли вас достойными предстать перед солнцем Хорезма, невзирая на одежду каландаров.
      Юноша музыкант молчал. А хорезмшах с улыбкой продолжал: - Говорите же! Или боитесь, что узнают по голосу? Но мы, даже не слыша вашего голоска, знаем, кто вы.
      - Чего от меня хотят? - с отчаянием спросил музыкант.
      Серебристый голосок восемнадцатилетней девушки, вынужденной молчать столько времени, заставил трепетать сердца и шаха и визиря.
      - Не бойтесь, - властно произнес хорезмшах. - Мы влюбились не б вас, а в вашу музыку. Почему и пригласили в наш дворец. Надеемся, вы отвергнете общество нищих и в качестве свободной служанки будете жить здесь.
      Конечно, девушка прекрасно понимала: вежливое обращение шаха равносильно приказу и ослушание может означать только одно - смерть.
      - Если ваше величество удостаивает меня такой великой милости, я согласна.
      - Молодец музыкант! - Шах даже позволил себе шутку. - Теперь раскройтесь. Кто вы и как вас зовут?
      - Рухсар, ваше величество.
      - Слышишь, Мехдуны? - властно произнес шах. - Объяви всем во дворце мое повеление. Рухсар не потомок шахов, но она - шахиня искусства. Поэтому, когда будут называть ее имя, пусть прибавляют почетное слово "бану". Сейчас отведи Рухсар-бану к моим любимым служанкам, пусть о ней позаботятся. Отведут в баню, оденут в самые красивые одежды.
      Вскоре Мехдуны, отведя девушку, возвратился. И хорезмшах высказал ему мысль, вот уже много дней занимавшую его воображение.
      - Пока мы являемся шахом Хорезма, по воле аллаха все наши желания исполняются, не так ли, Мехдуны?
      - Истинно так, меч ислама!
      - Так вот... Мы хотим в центре Ургенча построить один высокий минарет - самый высокий в мире! И пусть он постоянно напоминает подлунным жителям о нашем могуществе.
      - Если властелин мира желает этого, то оно, слава аллаху, будет, несомненно, исполнено.
      - А как ты думаешь, кто справится с этим делом?
      - В Хорезме много искусных зодчих, великий шах. Но вряд ли найдется человек, который превзошел бы мастера Семендера. Если ваше величество соблаговолит, его и можно назначить старшим зодчим.
      - Ты назвал человека, о котором думал и я, Мехдуны. Мы его хорошо знаем, - удовлетворенно сказал хорезмшах.
      ...Вечернее пиршество началось веселей, чем обычно. Как только хорезмшах пришел и воссел на свое место, по его знаку дворецкий торжественно огласил: - Благородные люди Хорезма! Наша могущественная страна является родиной науки и искусства. И вот в нашем цветнике талантов раскрылась еще одна роза. Великий шах разрешил сделать ее украшением своего дворца. Добро пожаловать, Рухсар-бану ханум!
      Открылась одна из позолоченных дверей зала, вошла высокая красивая девушка, одетая подобно шахине, и, низко поклонившись присутствующим, села на указанное ей возвышение.
      Глаза придворных и гостей были теперь устремлены только на нее.
      - Благородные люди! - вновь прозвучал звонкий голос дворецкого. - Я счастлив огласить еще одно повеление. Его величество намерен возвести в прекрасном Ургенче минарет, по высоте не имеющий равных себе под луной. Соорудить его обязался перед лицом великого шаха знаменитый мастер Семендер - с тремя тысячами рабочих в течение трех лет. Добро пожаловать, мастер Семендер и его ученик Искендер.
      Открылась вторая дверь - в зал вошли смуглый, с коротко стриженной бородой человек средних лет, а с ним богатырского сложения парень красивой наружности.' Однако на вновь прибывших никто не обратил внимания: люди не могли оторвать взгляда от прекрасной Рухсарбану.
      По знаку хорезмшаха один из слуг принес окаймленный золотом дутар и отдал его Рухсар-бану. Девушка легонечко взяла инструмент, поклонилась шаху, засучила обшитые золотом рукава длинного платья и, прикрыв глаза стреловидными ресницами, стала играть.
      Дутар заговорил словно живой человек. Он снова пел о горестной и печальной доле детей аллаха, и люди, очарованные мелодией, сидели молча и слушали. Струны давно умолкли, а они все еще сидели не шевелясь, не в силах произнести слово или возглас. Спустя несколько времени тишину рассек голос хорезмшаха: - Милосердная Рухсар-бану! Наш дворец - место веселого настроения, а не горести и печали.
      - Простите, ваше величество, что я излила свою душу, - сказала Рухсар-бану, опустив голову. - Но теперь с вашего позволения сыграю более веселые мелодии.
      Мастер Семендер что-то шепнул Искендеру.
      - Вот как? - сказал тот с тревогой. - Значит, она дочь слепого каландара, о котором говорит весь народ?! И хорезмшах собирается сделать ее наложницей!..
      - О нет, ты ошибаешься, - ответил Семендер. - К счастью, шах питает большое уважение к ее искусству.
      Веселье продолжалось до полуночи. На этот раз все опьянели и разошлись не от вина и шерапа, а от сладостной мелодии Рухсар-бану.
      А Искендер без памяти влюбился в ее красоту.
      На следующий день Семендер с тремя тысячами работников начал возводить в центре Ургенча шахский минарет. Дело спорилось, стройка быстро продвигалась вперед, но Искендер почему-то стал невеселым. Немало повидавший в жизни мастер сразу понял, что тревожит сердце ученика. Однако решил: в молодости все случается и со временем пройдет.
      Время шло, а Искендер все чах и худел. Тогда Семендер осознал, что свалившаяся на голову помощника беда - это настоящая любовь. Нужно было искать лекарство, хотя дело это, как все знают, очень нелегкое.
      Однажды Семендер позвал своего помощника в гости и сказал обеспокоенно: - Я хорошо понимаю твою боль, Искендер. Только ты не знаешь, что влюбиться в девушку из шахского дворца - все равно что быть влюбленным в луну на небе. Это-то тебе ясно?
      - Да, учитель. Только не могу я перебороть сердца, - виновато сказал Искендер.
      Мастер долго молчал размышляя Потом нашел какое-то решение и поднял голову.
      - Если не возражаешь, Искендер, я обдумаю один выход.
      ...На следующий день, когда стемнело, во дворце шаха появилась закутанная в черный платок служанка довольно высокого роста. О том, как и зачем вошла она во дворец, не знали ни слуги, ни стража. Видимо, служанка была хорошо осведомлена о расположении комнат и местопребывании обитателей дворца - она уверенно вошла ирямо в комнату Рухсарбану. Девушка сидела перед зеркалом, расчесывая густые пряди волос. Обернувшись, она ласково спросила: - Что, с поручением пришли?
      Служанка, опираясь спиной о двери, сняла с головы платок и вежливо поздоровалась. Увидев мужчину, Рухсар-бану хотела закричать, но раздумала. Спокойно глядя на пришельца, она спросила: - Что вам нужно? - И вдруг ее лицо засветилось радостью: - Или весточку от эта принесли?
      - Отец ваш жив и здоров, но я принес весточку от своего сердца, - тихо сказал мужчина.
      - Что за весть? - с оттенком разочарования спросила она.
      - Кажется, вы не узнаете меня, бану?
      Девушка взглянула на парня.
      - Да, узнаю. Уж не тот ли вы Искендер-ученик, что приходил с Семендером на празднество во дворце?
      - Именно он, - с достоинством ответил парень. - Я помощник зодчего и ваш пленник.
      - О чем вы говорите? - удивленно сказала Рухсар-бану. - Здесь я сама пленница. Зачем вам быть пленником у пленницы? И вообще, как вы осмелились проникнуть сюда? Если вас узнают...
      - Бану! Настоящая любовь не боится смерти.
      Искендер опустился на колени, с немым обожанием глядя на девушку.
      Рухсар-бану вдруг почувствовала, как у нее затрепетало сердце.
      И влюбленные стали встречаться через день, а иногда и каждый день. Чем больше было таких встреч, тем сильнее становилась их взаимная любовь.
      Прошли месяцы, протекли годы. Сооружение минарета также близилось к завершению. И чем выше поднимался минарет, тем ближе становился день исполнения страшного умысла шаха.
      Однажды хорезмшах позвал к себе Мехдуны и лениво сказал: - Мне кажется, о визирь, минарет вышел таким, каким мы желали его видеть. Завтра или послезавтра Семендер положит последний кирпич. Не забудь, о Мехдуны: такой минарет должен быть только в Хорезме. Выше, чем у Хорезма, славы быть не может. Ты понял меня?
      - Властелин мира... - с робостью глядя на шаха, произнес визирь, - я, по правде сказать, не совсем понимаю.
      Хорезмшах сердито уставился на визиря.
      - Плохо, Мехдуны! Твой разум начинает тупеть. А ведь ум та же сабля: если все время не точить, она затупится... Не каждый мастер способен выстроить такой минарет. Это может только Семендер. И если его голова останется целой и невредимой, кто поручится, что подобный минарет не появится завтра в Хорасане или Самарканде, Кандагаре либо Герате, а?
      Словно холодная молния, пронеслась в мозгу визиря догадка. Его бросило в пот, ибо Мехдуны уважал мастера Семендера как искуснейшего зодчего.
      - Вот теперь я понял, солнце Хорезма... - с усилием произнес визирь.
      Как известно, даже стены имеют уши: в течение нескольких дней черная весть достигла комнаты Рухсар-бану. Сдерживая гнев, она сказала себе: "Нет, подлый хорезмшах! Твое намерение не осуществится".
      Когда большой город погрузился в темноту, во дворец, как и раньше, незаметно пришла "служанка". Рухсар-бану бросилась на грудь Искендеру.
      - О милый... - прошептала она в отчаянии. - Вместо того чтобы веселить тебя, я должна сообщить нечто страшное.
      - Что за слова говоришь, бану?..
      - Над твоим любимым учителем нависла тень смерти.
      -: Над Семендером?! - недоверчиво спросил Искендер. - Да нет, не может быть! Ему благоволит сам шах.
      - Ой, Искендер, да пойми ты: сам хорезмшах и хочет умертвить мастера. Ибо считает: он сможет выстроить такой же минарет и в другой стране.
      - Да, да, Рухсар-бану... Вот я понял тебя, - произнес сразу помрачневший Искендер. - Мой долг сделать что-то для Семендера, ибо я ученик.
      Он торопливо простился с Рухсар-бану и ушел.
      ...В последнее время, день и ночь работая на вершине минарета, Семендер там же обедал и ночевал. Стража, стоявшая у подножия минарета, никого не пускала, и попасть внутрь можно было только по внутренним же ступенькам. Поэтому Искендер не смог наутро передать мастеру черное известие.
      Пришлось мучительно ждать нового рассвета. Едва взошло солнце, как Искендер был на месте. В его голове созрел один план.
      Стоя вместе с рабочими-строителями на середине минарета, на внутренних ступеньках, Искендер передавал вверх отшлифованные и подогнанные кирпичи. Так по живой цепочке они и попадали в руки мастера Семендера. На первом же кирпиче Искендер написал о замысле хорезмшаха и отправил вверх.
      Семендер в тот день встал в хорошем настроении, был весел и радовался, что великое дело завершено. Когда он получил кирпич-"письмо" и прочитал содержание, то побледнел, как белый мрамор. Однако растерянность недолго владела мастером. Он взял кирпич, написал на нем несколько знаков и передал нижестоящему, прибавив: - Пусть Искендер как следует обтешет его.
      Как только кирпич пришел сверху, Искендер понял, что весть дошла до Семендера. И с жадностью прочел написанное его рукой. Семендер просил своего ученика прислать наверх достаточное количество камыша, бумаги и клея. "Я кое-что придумал", - сообщал он.
      Обрадованный Искендер понял, что мастер, хитроумный, как Одиссей, нашел выход из безвыходного, казалось бы, положения. В тот же день Искендер доставил наверх по той же цепочке требуемые материалы.
      Три дня мучился Искендер, не находил себе места, гадая: удалось ли Семендеру осуществить свой замысел? А на четвертый день произошло неслыханное событие, изумившее не только ученика, но и весь Хорезм.
      ...Около десяти часов утра на вершине минарета поднялся во весь рост Семендер и обратился к правоверным, густой толпой стоявшим у подножия: Лю-юди-и! Слушайте!.. - что есть силы крикнул он. - Я только что положил на минарете последний кирпич! Я трудился три года, и хотя эта работа была начата по желанию шаха, я посвящаю ее нашим потомкам. Вот почему я трудился днем и ночью. Я не ждал от шаха подарка, но все же надеялся получить "спасибо"! Оказывается, он вместо "спасибо" приготовил мне смертный приговор... Помните, люди! Кто служит шахам, на того рано или поздно падет беда. Я, мастер СеменДер, прощаюсь с вами. Не поминайте лихом!
      И он с возгласом "о аллах!" прыгнул вниз. За плечами у него раскрылись привязанные крылья. Усилием рук взмахнув ими, Семендер, подобно птице, взмыл вверх и полетел в сторону.
      Так спасся знаменитый зодчий Хорезма. Его дальнейшая судьба не известна никому.
      Узнав о том, что Семендер избежал смерти, хорезмшах пришел в дикую ярость. Сыщики Мехдуны наводнили все покои дворца, минарет, днем и ночью допрашивали строителей и наконец дознались: один из работников, чье имя недостойно упоминания, принес кирпич, на котором Искендер писал письмо к мастеру. И разгневанный шах велел сбросить Искендера с вершины минарета.
      Весть о гибели юноши, как молния, распространилась по Ургенчу и с той же быстротой достигла ушей Рухсар-бану. Сердце девушки не смогло перенести трагической смерти возлюбленного: Рухсар-бану повесилась на собственных косах. Смерть шахини искусства тронула каменное сердце хорезмшаха.
      - Сделайте так, чтобы тело Рухсар-бану и после семи тысяч лет было сохранным, - повелел он.
      Вытесали из мрамора саркофаг, наполнили его медом, и, опустив туда тело Рухсар-бану, замуровали.
      Слепой отец, узнав о смерти любимой дочери, стал как помешанный. До конца своих дней он приходил на могилу Рухсар-бану и играл на дутаре печальные мелодии.
      Я долго молчал, завороженный поэтической легендой о зодчем, Рухсар-бану и Искендере. "Жаль, что это лишь прекрасная сказка..." подумал я. И вдруг одна мысль пронзила меня, будто током. Извинившись перед впавшим в задумчивость стариком, я подхватил Айсенем и выскочил из мавзолея.
      - Что с вами? - еле поспевая за мной, спрашивала удивленная Айсенем.
      - К Мухтару!.. Мне нужен Мухтар, - только и повторял я.
      Погруженный в свои мысли, я не заметил, как недоумевающая девушка вырвалась от меня и ушла.
      Когда я вбежал в коттедж, Мухтар вышел мне навстречу.
      Его глаза светились радостью, лицо пылало от волнения. Короче сказать, он был похож на птицу, вот-вот готовую взлететь.
      - Я все знаю! - крикнул я.
      Мухтар снисходительно сказал: - Ты немного запоздал. Я сам давно жду тебя... Ну ладно, говори: что ты знаешь?
      - Ты все-таки отыскал саркофаг Рухсар-бану и пытаешься оживить ее, верно?
      Удивленный Мухтар схватил меня за плечо: - Как ты это узнал?
      - Легенда, дорогой! Я только что прослушал легенду о Рухсар-бану. И понял смысл сказанных тобою слов: "Если мой эксперимент увенчается успехом, вновь оживут потерянные мелодии".
      Мухтар засмеялся.
      - Догадлива твоя голова! Пока никому ничего не говори.
      - Слово мужчины. Но при условии: ты покажешь мне ее.
      - Ладно. Только сначала она попьет чаю. Как считаешь, после многовековое голодовки ей хочется пообедать или нет?
      Я разинул рот: - Действительно она сейчас пьет чай?
      - Шучу, друг, шучу. Но верь: в ближайшие дни она будет сидеть рядом с тобой и пить тот же чай.
      - Угу... - сказал я с глупым видом. - Выходит, твой эксперимент завершился блестящей удачей?
      - Да, да, скептик-историк!
      ...Войдя в лабораторию, я чувствовал себя не очень важно: в глазах прыгали не то чертики, не то шайтанчики. Короче сказать, от волнения я ничего не видел и не слышал. "Где же Рухсар-бану? Где?.." И тут Мухтар рывком отдернул матовый экран в глубине помещения. Вот теперь у меня по-настоящему отнялся язык: в большой белой ванне под куполом, в голубоватой прозрачной жидкости лежала прекрасная девушка! Были видны мельчайшие черты ее лица. Она была именно такой, как описал ее старик дутарист.
      У изголовья Рухсар-бану тихо шелестел улиткообразный аппарат. От него к диску на груди девушки шли трубочки - или провода? Не суть важно... А в уста Рухсар-бану был вложен гибкий ввод кислородного прибора.
      - Ну как? - спросил Мухтар.
      Звук его голоса вывел меня из транса.
      - Неужели она жива? - прошептал я.
      - Почти... Аппарат давно восстановил функции сердца. Кровь уже циркулирует. Ну а сигма-полимер возбудит нервные клетки. Нужно лишь некоторое время.
      - Сколько?! - закричал я.
      Мухтар усмехнулся, любуясь моим волнением.
      - Думаю, реакция продлится не менее трехсот часов. Впрочем, как пойдут... - Он что-то прикинул в уме. - Возможно, пройдет и меньшее время. Главное - электронный контроль процесса! Если "прихватить" больше трехсот часов...
      Мухтар вдруг умолк на полуслове и метнулся в лабораторию, вернее, в смежную с ней аппаратную. Спустя пять минут вернулся, облегченно переводя дыхание.
      - У-уф!.. Твои сомнения и меня, было, опутали. Оказывается, ничего не забыл. Все о'кэй! Теперь я должен ввести в курс дела и Айсенем. Ее помощь вскоре нам очень понадобится.
      Я с нескрываемой завистью смотрел на Мухтара. Его глаза светились огнем скрытой радости, он казался мне волшебником из "Тысячи и одной ночи", которому подвластны и жизнь и смерть. И я подумал: "Разве не стоит ради великого мгновения трудиться всю жизнь?"