ГЛАВА 28

Дан Ховелер схватил оружие и покинул лабораторную палубу, помахав Анюте Задор — как он сам при этом полагал, прощаясь навсегда. Как обычно, в бронированном тяжелом скафандре Дан чувствовал себя до беспомощности неуклюжим. Ховелер торопился, как мог, на защиту стеллажей с драгоценным грузом. Несколько секунд назад мозг станции, находившийся в состоянии полной боевой готовности, сообщил о проникновении на борт извне — судя по всему, это проникновение совершили два берсеркера-абордажника, прорвавшиеся на станцию с двух сторон, по отдельности друг от друга.

Анюта Задор, также вооруженная и закованная в броню, осталась на своем постоянном боевом посту, поблизости от центра лабораторной палубы.

Пока Ховелер пробирался между палубами, вся станция вокруг него сотрясалась и гудела. Поблизости от станции по-прежнему полыхало космическое сражение, еще более яростное, чем прежде. Очевидно, бой шел со всех сторон. Люди, находящиеся на борту, не могли даже сказать, что за силы сошлись в этой схватке, — никто из сражающихся не сделал ни малейшей попытки связаться с ними.

Даже во время этого отчаянного бега в неуклюжей броне Ховелер продолжал получать сообщения от корабельного мозга, помогавшего ему выслеживать проникших на борт берсеркеров. Дан был слегка удивлен тем, что ни один из абордажников, кажется, не намеревался уничтожить биллион соларианских зародышей вопреки откуда-то возникшему у него предположению. Возможно, это предположение не имело рационального обоснования, а проистекало лишь из длительной и своеобразной истории берсеркеров. Однако, какой бы ни была причина, обе вторгшиеся машины сейчас продвигались к палубе, где была установлена большая часть станционных маточных репликаторов.

Там же, в полузасекреченной лаборатории Фрейи, находилось множество беспомощных нерожденных — точное их число было известно только Фрейе да еще, может быть, Дираку.

Дан Ховелер бежал изо всех сил, пытаясь опередить механических убийц, хотя он и не надеялся пережить эту стычку.

Через несколько секунд он обогнул угол и сразу же попал под перекрестный огонь, ведущийся из куда более мощного оружия, чем то, которое было у него в руках. Одна из ступней Ховелера скользнула по лужице расплавленного металла, и он упал, проехавшись на спине поперек коридора. Это случайное падение, несомненно, спасло ему жизнь. Весь коридор вокруг него был охвачен пламенем и взрывами.

Силовые заряды, рикошетившие от переборок, били по его телу, словно огромные молоты. Ховелеру понадобился бесконечный миг, чтобы осознать, что выстрел, прошедший в нескольких сантиметрах от его шлема, был нацелен не в него.

Справа от него, не более чем в десяти метрах, покачивался на металлических ногах давно знакомый механический ужас — берсеркер. Спаренные оружейные стволы, торчащие из отверстий на его плечах, изрыгали огненные вспышки. У Ховелера возникло ощущение, подобное тому, что иногда испытываешь во сне, — казалось, он может сосчитать эти вспышки, как будто в замедленной съемке.

А слева от него стояла машина, выглядевшая абсолютным близнецом первого берсеркера. Она попала в поле зрения Ховелера, когда его тело завершило скольжение. И эти берсеркеры стреляли друг в друга. Уцелеть в этом гибельном шквале было невозможно. Машина, находившаяся слева от Ховелера, начала падать; от нее отлетели оторванные выстрелами ноги. За секунду до того, как металлическое туловище коснулось палубы, в него врезались еще три заряда и превратили берсеркера в бесформенную груду. Во все стороны брызнул град расплавленных обломков.

Грохот битвы, наполнявший замкнутое пространство, неожиданно оборвался. Наступила почти полная тишина, нарушаемая лишь тихим жалобным стоном искореженного металла переборок.

Оглушенный ударами, Ховелер поднялся на колени, а потом и на ноги. Словно бы оглядывая поле недавней перестрелки с огромного расстояния, он заметил, что коридор вокруг него изломан, иссечен и искорежен жаром выстрелов. Если бы не скафандр, он в мгновение ока изжарился бы и обратился в прах. Наверху, над его головой, чудом уцелевшие трубы аварийной системы уже начали выпрыскивать влажные облачка; чуть позже они должны были превратиться в охлаждающие струйки жидкости.

Но один из берсеркеров выжил в поединке.

Ховелер нетвердо стоял на ногах. Он отлично сознавал всю свою гибельную неуклюжесть, несовершенство обычного человека и понимал, что воин из него совершенно никакой, но тем не менее Ховелер начал поднимать свое оружие.

Ствол оружия прыгал в такт с дрожанием его руки. А победоносный кусок высокоинтеллектуального металла, стоявший чуть дальше по коридору, вовсе не целился в него, а вместо этого поводил своими металлическими щупальцами. А потом со стороны металлического монстра раздался голос — его речевой аппарат производил слова, звучавшие совсем не похоже на обычную речь берсеркеров, с настоящими человеческими интонациями. Берсеркер сказал:

— Не стреляйте, не стреляйте! Я — полковник Фрэнк Маркус! — Услышав, что ее муж прибыл на станцию, и придя в ужас от начавшегося боя, леди Женевьева бросилась за советом и защитой к спешно вызванной станционной версии Ника Третьего.

Сразу же после того как Ник присоединился к ней, они, по его настоянию, вместе ушли в спасительную каменную прохладу Вестминстерского аббатства.

Стоя в десякубе — в отличие от такого же устройства на яхте, станционная установка до сих пор была цела, — Женевьева надела ВР-шлем и пошла вдоль длинного нефа. Это была сцена из ее постоянных кошмаров — о том, что у нее снова нет тела, — и все же по настоянию Ника она нашла в себе силы встретиться с этим кошмаром лицом к лицу.

— Здесь берсеркеры не будут мне угрожать? — Женевьева с трудом узнала собственный голос.

Ник, облаченный в знакомый наряд менестреля, шел рядом с ней.

— Защитит ли это место нас от берсеркеров — не знаю. Но когда ваш муж — мой отец ~ явится искать вас, мы оба будем готовы, насколько это возможно, встретить его.

Ник настойчиво увлекал ее вперед, сквозь гулкие залы из воображаемого камня, словно стремясь к какой-то определенной цели. Как ни странно, первый ужас Женевьевы, испытанный ею при появлении в этом месте, сосредоточении ее кошмарных снов, вскоре прошел. Она впервые видела аббатство глазами тела из плоти. Чувства отличались едва заметно, но даже эта разница давала Женевьеве ощущение контроля над ситуацией.

Премьер Дирак поздравил себя с тем, как хитро он обошел своих врагов.

Когда, к немалому его удивлению, они осмелились последовать за ним на корабль-берсеркер, он смог понаблюдать за их приближением. После этого премьер проделал обратный путь и в одиночку вернулся на станцию — на базу, покинутую его преследователями. Только здесь у него был единственный реальный шанс обрести будущее, обрести силу — если кипящее в окружающем космосе сражение, спровоцированное, очевидно, новым нападением соларианцев, оставит ему вообще какие-либо шансы.

Дирак посадил свой челнок на летной палубе станции; в этот момент он не помнил ни о каких других конфликтах, происходящих на борту. Его встречали Варвара Энгайдин и Кэрол. Кэрол выглядела еще менее вменяемой, чем обычно.

— Где Скарлок? — спросила она, устремив безумный взгляд мимо премьера, внутрь маленького пустого челнока.

— Он решил остаться на берсеркере. Я обойдусь и без него. Где моя жена?

— Она пошла в десякуб, — сообщила ему Варвара и умолкла. Затем она с горечью добавила:

— А я-то думала, что ты, быть может, вернулся за мной…

В этот момент Дирака не интересовали ни мысли, ни слова Варвары. Он резко произнес:

— Я иду за ней. Вам лучше подождать здесь. — И он в своем тяжелом скафандре направился к десякубу.

Скарлок действительно решил остаться со своим старым покровителем — берсеркером. В душе он был рад избавиться от премьера и вовсе не хотел возвращаться в другие, опасные места. Машина предоставила ему маленькую уютную комнатку, совсем рядом с небольшим личным шлюзом. Комната была именно такой величины, как ему требовалось, и очень уютной — с влажным воздухом, небольшой силой тяжести и некоторым количеством мебели. Там был даже маленький голографический экран, посредством которого можно было наблюдать за тем, что происходит за бортом, в открытом космосе. Но Скарлока это не интересовало.

В маленькой комнате была еще одна дверь, во внутренней переборке; очевидно, она вела в глубь корабля, во внутренние отсеки. Но эта дверь до сих пор ни разу не открывалась. Возможно, она не откроется никогда.

Когда челнок снова приземлился в шлюзе, из него выбралась Кэрол и вошла в комнату.

Увидев, что она одна, Скарлок улыбнулся кривой улыбкой. Кэрол улыбнулась в ответ и даже, кажется, слегка успокоилась. Это было почти как в старые дни, когда были только они двое и громадный берсеркер. У Скарлока было ощущение, что машина снова взяла на себя заботу о них.

Он начал понимать, что неприятности начались только тогда, когда появились другие люди.

Дирак обнаружил, что десякуб, как он и ожидал, находится под жестким контролем Ника. На этот раз рядом с премьером не было Локи, но Дирак решил, что не позволит этому обстоятельству испугать его. Он направился вперед.

Он забрался уже довольно далеко в глубь аббатства, до самой часовни Святого Михаила в северном нефе, когда вдруг остановился, потрясенный открывшимся ему зрелищем. Это была гробница леди Элизабет Найтингейл, увенчанная скульптурной группой восемнадцатого века. Несмотря на свою выразительность, эта скульптура до сих пор ускользала от внимания Дирака — да это было и немудрено здесь, среди тысячи других изображений. Скелетоподобная Смерть была изваяна вылезающей из могилы и заносящей копье, чтобы пронзить им коленопреклоненную леди Элизабет, сжавшуюся от страха. А тем временем каменный мужчина — должно быть, муж Элизабет — простирал руку, пытаясь отвести удар.

— Отец, — произнес негромкий голос позади Дирака.

Премьер обернулся и увидел Ника Третьего. Оптэлектронное существо, бывшее когда-то сыном Дирака, сжимало в руках оружие, которому здешняя аппаратура придала вид зазубренного копья, очень похожего на то, которым замахивалась каменная Смерть.

— Ты никогда ничему не научишься, — бросил премьер, вскинул оружие и выстрелил не целясь.

Командор Принсеп не хотел признаваться в этом никому, даже самому себе, но у него возникли опасения, что тоненькая ниточка связи между его отрядом и их друзьями, оставшимися на станции, была прервана. К ним больше не поступило ни одного сообщения.

И скорее всего этот разрыв связи не был случайным. Только что метрах в сорока от разведчиков промелькнула машина, очень напоминающая берсеркера из числа тех, которые обычно участвовали в абордажах. Гавот пальнул в нее, но это не произвело ни малейшего эффекта.

Если план врага состоял в том, чтобы заманить их маленькую дерзкую группу в ловушку, то теперь, кажется, западня вот-вот должна была сработать.

Однако, как бы то ни было, командор не намеревался поворачивать назад. Вместо этого он продолжал сосредоточивать все усилия на достижении изначальной цели: попытаться добраться до центрального мозга берсеркера и любой ценой нейтрализовать его.

Это был единственный способ одержать победу. Но в глубине сознания, втайне от всех, Принсеп признавал, что это была воистину смертельная и почти безнадежная задача; любой, кто знал что-либо о берсеркерах, понимал, что отключить или уничтожить мозг корабля смерти, не приведя при этом в действие какую-нибудь мину-ловушку чудовищной силы, очень трудно. Практически невозможно.

Как горько заметил Динант, в таком случае весь их кажущийся успех будет значить очень мало.

Версия Ника Третьего, по-прежнему сопровождавшая в виде скафандра отряд Принсепа, рвалась вперед в яростной попытке отыскать своего ненавистного отца.

Теперь, когда он находился здесь, на берсеркере, Ника с новой силой начал терзать вопрос, сотни лет остававшийся без ответа: так что же именно случилось с Фрэнком Маркусом?

Почти триста лет прошло с получения последнего загадочного сообщения от Фрэнка Маркуса — сообщения, пришедшего в тот момент, когда он, оптэлектронный Ник, был единственным находящимся в сознании существом на борту яхты. Но память Ника до сих пор хранила практически без искажений каждое слово Маркуса, вплоть до малейших оттенков интонации. Это был странный, но в высшей степени человеческий голос. Его производил механический речевой аппарат, но аппаратом этим, несомненно, управляли нейроны живого человеческого мозга.

Ник прекрасно осознавал, что должна пройти, быть может, целая эпоха — тысячи или десятки тысяч лет, — прежде чем его память угаснет.

И еще Ник понимал, что если ему наконец-то удастся добиться осуществления вновь появившейся у него мечты о теле из плоти, — когда ему это удастся, — то такая продолжительность жизни будет частью того, с чем ему придется расстаться.

Но последнее послание Фрэнка Маркуса по-прежнему ставило его в тупик. Он тысячу раз прокручивал эти слова и эти звуки в одном или другом банке собственной памяти, изо всех сил стараясь отыскать им «правильное истолкование.

Это сообщение казалось очень важным, если судить по тону, и исходило оно от человека, который, по общему мнению, скорее умер бы, чем стал бы сотрудничать с берсеркерами. От человека, который чтил жизнь так же сильно, как берсеркеры ненавидели ее. От того, кто лелеял и хранил — некоторые сказали бы, что вопреки всякому здравому смыслу, — последние несколько горсточек живой плоти, в которой он был рожден, и кто возил повсюду свои бренные останки в бронированных контейнерах. От самого полковника Маркуса.

Ник никогда не сомневался, что это послание, казавшееся ему столь важным, действительно пришло от Фрэнка. Все без исключения берсеркеры терпели полный провал в попытках имитировать голоса человеческих существ, точно так же, как и в попытках замаскироваться под человеческую внешность. Каковы бы ни были настоящие причины такой неполноценности, она создавала впечатление, что машины-убийцы настолько ненавидят жизнь, что не могут принять даже жалкое подобие ее. Или же они слишком презирали людское сопротивление, чтобы вкладывать в эти попытки маскировки серьезные усилия. Даже когда берсеркеры считали необходимым или уместным говорить на человеческом языке, их голоса были не более чем жалкой пародией на речь. В большинстве случаев эта пародия была неуклюже склеена из настоящих голосов, из записей звуков, издаваемых пленниками под пыткой.

Ник совсем недолго был знаком с полковником, но, если бы его спросили, он ответил бы, что из всех людей, которых ему приходилось когда-либо встречать, Фрэнк Маркус был наименее склонен к самоубийству. Бросок Маркуса к вражескому кораблю был чем угодно, но только не доблестным самопожертвованием. Если все шансы были безнадежно против полковника Маркуса — ситуация, в которой он оказывался достаточно часто, — что ж, пусть будет так. В любой ситуации он неизменно пытался уничтожить врага, уцелеть самому и победить.

Ник испытывал к Фрэнку огромное уважение, несмотря на то что сам Маркус относился к Хоксмуру с презрением. Нет, » презрение» было не совсем верным словом. Фрэнк был совершенно не способен чувствовать презрение к компьютерной программе — точно так же, как, например, расходовать энергию на то, чтобы презирать карту или пар] пассатижей. Все это были полезные инструменты, заслуживающие хорошего отношения и правильного применения.

Разведчики продвигались вперед. Иногда они сбивались в группу, иногда вытягивались в цепочку вдоль коридора или двух параллельных коридоров, но всегда старательно поддерживали контакт друг с другом.

К немалому всеобщему удивлению, однажды они увидели нечто напоминающее зеленые растения. И действительно: где-то внутри этого… этой… штуки за стеклом зеленела растительность.

Столь невероятное зрелище чрезвычайно заинтриговало Гавота. Молодой человек захотел даже повернуть назад и посмотреть на это поближе.

Но Принсеп настоял на том, чтобы неуклонно продвигаться к цели, ради которой они и предприняли свое опасное путешествие. Он строго напомнил всем увлекающимся натурам о том, что любое притягательное, загадочное или интересное зрелище, открывшееся им в боковом коридоре, может оказаться частью хитрой смертоносной ловушки.

— У берсеркера было время, чтобы подготовиться к нашему вторжению. Чтобы проработать план и зарядить оружие, какое у него осталось, — поддержал командира Динант.

— А я бы сказала, что он мертв или настолько близок к состоянию мертвеца, что это уже без разницы, — возразила лейтенант Тонгрес. — Мы бродим у него в кишках, а он до сих пор нас не прикончил.

Люди двинулись дальше.

Время от времени кто-нибудь из разведчиков бормотал что-то в свой передатчик, словно моля о помощи.

Перед отлетом с Иматры Принсеп вызывал подкрепление, и его подчиненные были абсолютно уверены, что рано или поздно это подкрепление непременно прибудет, двинется в том же направлении, что и они, и примется прочесывать космос, стараясь отыскать их. Но слова «рано или поздно» и «в том же направлении» успокаивали мало. Не было практически никаких гарантий, что поиск окажется успешным, даже если и будет активным, — но зато были все причины опасаться, что активным он не будет. Если мыслить реалистично, шансы на то, что спасательная экспедиция — иматранская или любая другая — действительно найдет их в ближайшем будущем, были исчезающе малы.

А на станции берсеркер-абордажник, заявивший, что он полковник Маркус, настояв на обществе Ховелера, мирно отправился на лабораторную палубу. Доносящийся из чуждой машины голос полковника сообщил, что у него уже чертовски долгое время не было возможности хоть с кем-нибудь побеседовать. Впрочем, по его голосу нельзя было сказать, что эта деталь особо волновала полковника.

Анюта Задор встретила их у дверей главной лаборатории. Несмотря на сильную примесь африканской крови в ее жилах, ее лицо побелело при виде спутника Ховелера.

Беспомощно заикаясь, Ховелер попытался объяснить происходящее. Но стоявшему рядом с ним механизму, казалось, не терпелось начать разговор. Мужской голос с явным соларианским выговором резко произнес:

— Послушайте, ребята, то, что вы видите, — это не берсеркер. Это я, Фрэнк Маркус, зложить в ящике. Я могу все объяснить — более или менее. Я залез в этот новый ящик, потому что такое положение давало мне определенные преимущества в моей нынешней работе.

И машина действительно изложила свой вариант. По ее словам, в любой битве против общего неживущего врага ценность полковника (в отставке) Фрэнка Маркуса или любого другого сходным образом оснащенного соларианца заключалась по большей части в том, что этот человек в своем ящике или ящиках, куда не поместится нормальное тело взрослого человека, мог сымитировать маленькую машину-берсеркера; причем сымитировать так, что одурачил бы даже настоящего берсеркера — особенно если тот не станет слишком сильно интересоваться этой мелюзгой.

Анюта Задор ошеломленно произнесла:

— Но мы все были уверены, что Маркус погиб! Ховелер кивнул:

— Я был совершенно уверен, что полковник погибнет, даже если берсеркер не сразу распознает в этой железке человека. Все равно берсеркер счел бы эту штуку чем-то опасным.

Машина фыркнула и рассмеялась — совершенно по-человечески:

— Верно, меня могли опознать. Зная это, я, вероятно, нашел бы какой-нибудь способ выйти из положения: «Ну да, вот он я. И что вы намерены с этим делать?»

Затем голос полковника, исходивший из механизма, который как две капли воды походил на берсеркера, поведал обоим ученым о том, что он явился на станцию для выполнения своей нынешней работы — охраны ценного груза.

Уже совершенно замороченные, Задор и Ховелер согласились, что груз в биллион протожизней очень ценен.

Полковник — его слушатели больше не сомневались, что это и вправду он, — сказал:

— Верно. Не спорю. Но это не совсем тот груз, о котором беспокоится мой работодатель.

Станция содрогнулась от близкого взрыва. Ховелер спросил:

— Что это за драка вокруг станции? Кто нападает?

— Берсеркеры, кто же еще? — И с этими словами полковник покинул их, отправившись на свой пост — туда, где он наилучшим образом мог защищать палубу с репликаторами.

Но, уже стоя в дверях, он обратил назад что-то вроде глаза на металлическом стебельке и добавил:

— Если кто-то из вас или вы оба захотите составить мне компанию, я расскажу, как провел последние три сотни лет.

Несмотря на удивительные вещи, которые Фрэнк успел мельком увидеть в течение некоторого времени после своего недавнего пробуждения в недрах гигантского корабля, он продолжал неистово цепляться за свою изначальную уверенность в том, что он находится в плену у берсеркера; все прочие версии он считал результатом хитрых трюков берсеркера.

Однако машина, игнорируя отношение Фрэнка, на хорошем соларианском языке заявила, что она приняла его на службу, поскольку он является наилучшим орудием для борьбы с настоящими берсеркерами. Никто другой не сможет делать это так же хорошо.

И полковнику очень быстро пришлось расстаться со своей убежденностью, поскольку машина предъявила ему слишком много доказательств — доказательств, которые он вынужден был принять. Загадочные объекты, на которые Фрэнк успел бросить один только взгляд, перед тем как его взяли в плен и уложили спать, теперь были представлены на его полное обозрение.

Наконец Маркус признал:

— Ладно, ладно, ты не берсеркер — или, по крайней мере, ты самый чудной берсеркер, которого я когда-либо… видишь ли, стандартный образец поведения очень прост. Берсеркер видит жизнь, берсеркер убивает. Именно так.

После этих слов Фрэнк умолк, вздохнул и сдался окончательно. Вздох был исполнен очень реалистично; хорошая имитация звука, издаваемого настоящими органическими легкими. Фрэнк так долго практиковался в этом эффекте, что теперь проделывал его бессознательно.

— Но ты не действуешь по этому образцу. И не действовал. Ты убиваешь, но ты не живешь для того, чтобы убивать. Ладно, я сдаюсь. Ты выглядишь совершенно как берсеркер, но ты не берсеркер. Ты не можешь им быть. Но тогда, черт побери, что ты такое?

И машина ответила ему. И предоставила доказательства, которые подтверждали ее слова.

Фрэнк обдумал все увиденное и услышанное.

— Маточные репликаторы, — произнес он наконец. — Ведь верно? Именно они были нужны тебе все это время.

ГЛАВА 29

Тяжеловооруженный и закованный в броню Дирак гонялся за последней оптэлектронной версией своего сына по Вестминстерскому аббатству, созданному в виртуальной реальности десякуба.

А сын гонялся за Дираком.

Премьеру искренне хотелось, чтобы у него была возможность выключить хотя бы часть этих проклятых изображений. Но в данный момент все иллюзии были под полным контролем Ника, и Ник отлично умел с ними обращаться.

Дирак уже не в первый раз говорил себе, что виртуальные личности, программы, имеют свои недостатки, точно так же, как люди из плоти и крови. Один из недостатков виртуальных личностей заключался в том, что такое существо, как Ник, невозможно заставить страдать на самом деле.

Свет, падающий через графическое изображение витражей, раскрашивал виртуальные камни древних башен в неяркие пастельные цвета и заставлял могильные плиты, монументы и колонны отбрасывать глубокие тени. Чем дальше продвигался Дирак, тем сильнее он был уверен, что в аббатстве находится кто-то еще, помимо него и Ника. Эта уверенность была вызвана почти не уловимыми для сознания звуками и движением. Но когда этот «кто-то еще» промелькнул в переходе, над которым возвышалось виртуальное изображение статуи ангела, оказалось, что это всего лишь Женни. Премьер решил, что Женни всего лишь женщина и совершенно не склонна к насилию. А значит, на данный момент она не представляет для него никакой опасности и ее можно пока оставить в покое.

Долгая погоня через виртуальные измерения десякуба увела Дирака на некоторое расстояние к востоку от главного алтаря, в глубь королевских усыпальниц. И тут его взгляд уловил еще какие-то подозрительные движения, необычное шевеление среди детально проработанного миража. Премьер бросился туда и схватился закованной в броню рукой за крышку огромного каменного саркофага. Полифазная материя дна и стенок десякуба мгновенно перестроилась, чтобы приспособиться к визуальным сигналам, поступающим с коры его головного мозга, и при помощи обратной связи сформировала твердый край, за который, собственно, премьер и ухватился.

В неистовом порыве премьер Дирак вскрыл место последнего успокоения Елизаветы Первой и Марии, сводных сестер. Но в этом времени и в этом месте в саркофаге не лежали останки древних королев. Из гробницы с криком выскочила куда более современная женщина.

Дирак выкрикнул в лицо жене проклятие и отшвырнул ее прочь — кричащее привидение среди памятников и могил.

Он пробирался между виртуальными гробницами и статуями, тоже похожий на призрака из плоти.

Огонь был открыт без предупреждения. Но пули отскочили от тяжелого скафандра премьера. Ударивший в него залп развернул Дирака и заставил пошатнуться, но не более того. Чтобы сбить премьера с ног, следовало стрелять под большим углом и с меньшего расстояния.

Дирак стиснул зубы, но не стал стрелять в ответ. Лучше подождать, пока цель не будет ясно видна. Он не хотел разносить эту установку на кусочки, как вышло с десякубом на яхте. Он намеревался проделать на ней большую часть работы по проектированию новой колонии.

Ник Третий, по-прежнему успешно скрывавшийся от глаз Дирака, начал выкрикивать угрозы и проклятия.

Его отец выругался в ответ и бросился в погоню.

— Будь я проклят, — бормотал Дирак себе под нос, — будь я проклят, если позволю убить или побить себя какой-то записанной личности — или, если рассматривать все традиционно, с точки зрения закона, — какой-то компьютерной программе, которая ведет себя так, будто верит, что она — записанная личность.

И Дирак продолжал погоню, не забывая, впрочем, что он смертен и уязвим. Сейчас он находился у входа в огромную величественную часовню Генриха Седьмого, своды которой возносились над головой, словно кроны деревьев в чаще леса. Дирак всегда отвергал идею страховочной записи своего сознания. Премьер наслаждался жизнью во плоти и намеревался сохранить свое тело.

Не раз за все эти годы Дирак оценивал возможность сделать с себя запись — в качестве страховки от несчастного случая или убийства. Были моменты, когда эта идея казалась соблазнительной, но премьер всегда отвергал ее, поскольку в результате такой процедуры вполне мог появиться очень серьезный потенциальный противник.

Премьер даже представлял себе, каково это — подвергнуться записи, разделить самую свою сущность на две половины: вот он надевает шлем, потом снимает его, и ничего не изменяется. И в то же самое время, и с такой же эффективностью он надевает тот же самый шлем, а потом постепенно осознает, что навсегда распростился со своей плотью. Нет. Это слишком неприятное вторжение в самый центр его существа.

Теперь он вышел из огромной часовни Генриха, позволив своим инстинктам вести его назад, к центру всего аббатства — духовному, если не геометрическому центру. Впереди него маячила часовня Эдуарда Исповедника, храм во храме, возведенная над усыпальницей из зеленого порфирита. В давние века — в настоящем аббастве — в этой часовне свершались порой чудеса. Так рассказывали.

Премьер вошел в часовню.

Внезапно перед ним появился пустой шлем скафандра Ника, превращенный иллюзией в средневековый шлем. В тот же миг альфа-триггерный карабин Дирака одним выстрелом сбил Ника-скафандр с ног. Тот рухнул и отлетел в угол часовни-иллюзии.

Дирак ликующе умехнулся:

— Тебе снова надо перепрограммироваться, молодой человек! Я же говорил, что ты никогда ничему не научишься! Я же говорил…

Дирак так и не успел закончить свою мысль, поскольку в этот самый момент Варвара Энгайдин, тайком последовавшая за своим бывшим любовником в аббатство, подошла к Дираку сзади и выстрелила ему в спину.

Премьер лежал навзничь и знал, что умирает. На этот раз тяжелый скафандр спас его от мгновенной смерти, но и только.

Ему смутно почудилось, что откуда-то появилась Фрейя и склонилась над ним. Ее длинные волосы развевались на незримом ветру. Дирак не мог разобрать, что она говорит, но, судя по всему, ему в конце концов придется быть записанным.

Чем дальше продвигался командор Принсеп со своей маленькой группой, тем больше путались его мысли. Это невозможно, это безумие, на борту берсеркера не может быть столько пригодного для жизни пространства! В течение долгих минут они двигались через это пространство, войдя в него через настоящий, действующий воздушный шлюз, что уже само по себе было невероятным открытием. Управляющие системы и разметка этого шлюза не соответствовали ни одной системе соларианской конструкции, однако функционировал он совершенно нормально.

— Данная штука — корабль для живых существ. Иначе просто не может быть! — Эти слова произнес Ник — резким яростным шепотом. Он понимал, что они совершенно запутались в бесчисленных предположениях.

Другие члены отряда, не торопившиеся расстегивать шлемы и скафандры, уставились на пустой шлем, произнесший эти слова.

Кто-то возразил:

— Но это не может быть кораблем для живых существ-Ну а что это тогда такое?

— Эти проклятые машины никогда не построят целый корабль, чтобы содержать доброжилов! Они не смогут, да и не станут этого делать-Всякое может быть…

— Нет! Не такой боевой корабль, как этот.

Они по-прежнему не встретили никакого реального противника. С оружием наготове люди продолжали осторожно пробираться по одному из этих невероятных, неуместных, заполненных воздухом коридоров, пронизывающих брюхо чудовища.

В некоторых коридорах переборки за долгие века были стерты до гладкости боками передвигавшихся по этим коридорам обслуживающих машин. Но кое-где, то здесь, то там, попадались знаки, явно предназначенные для прочтения глазами живых существ. Эти надписи, располагавшиеся по большей части возле отверстий и контрольных панелей, были начертаны безошибочно узнаваемым шрифтом Строителей. Некоторые надписи продолжали слабо светиться, но из остальных время и изношенность вытянули всю энергию.