– Гатчина – небольшой городок в пригородах Санкт-Петербурга и известна тремя вещами, – завел я лекцию, когда Афанасий закрыл за нами ворота – Первая, и самая знаменитая, – Государственный Университет психотехники. Его основное здание располагается в Павловском дворце. Когда отправленная на поиски эзотерических секретов Востока экспедиция представителей мальтийского ордена вернулась в Россию, Павел Первый распорядился проводить все опыты именно здесь. Сочетание оккультных знаний Запада, хранившихся на Мальте до ее завоевания англичанами, записей экспедиции о природе боевых искусств Востока, а также русской изобретательности породило то, что принято называть психотехникой. По преданию, произошло это в той части дворца, где ныне располагаются кабинеты преподавательского состава.

Мы вышли на тропу, в двух сотнях метров от нас пересекавшую железнодорожные пути. По ним как раз проходил состав: машинист делал предупредительные свистки и ничего, помимо этих свистков, стало не слышно. Паровоз марки «Миллениум трейн» – железка массивная, свистит солидно да и тащит хороший груз. Нам пришлось пропустить вереницу вагонов, увозящую в направлении столицы горы каменного угля – на обогрев города и обеспечение топливом паровозного парка.

– Вторая вещь, благодаря которой Гатчина обрела известность, – продолжил я, как только появилась возможность, – местный парк. Благодаря ему, а также императорскому указу от тысяча девятьсот тридцать шестого года в нашем городе можно свободно дышать. Здешний воздух даже чище петербургского, как бы там ни помогали «психи».

– По сравнению с Москвой разницу ощущаю, – призналась Ксения, сделав пару пробных вдохов. – У нас в Сибири, вдали от цивилизации, еще свежее, но если сравнивать с воздухом крупных городов… она существенна.

В этом месте нам пришлось прерваться еще раз. Над нашими головами неторопливо прошел пассажирский дирижабль из Хельсинки. С палубы доносились обрывочные фрагменты марша, экипаж развлекал финских гостей перед посадкой при помощи патефонной записи.

– Они всегда так низко летают? – поинтересовалась девушка, когда трехсотметровая туша ушла из зенита и показала нам свои хвостовые рули. – Это же может быть опасно! Тут в лучшем случае шестьдесят метров высоты. А если впереди окажется холм, дерево, воздушный феномен психотехнического происхождения?

– Летом, в хорошую погоду и ниже бывает, – провожая воздушный корабль взглядом, ответил я. – Здесь же проходит северная траектория захода на посадку – чтобы при сегодняшнем ветре подлететь к причальным мачтам со стороны Питера, надо или на этой высоте подходить, или делать резкий разворот возле самого аэродрома. На самом деле все не так страшно, как может показаться вначале. К этим гигантам быстро привыкаешь.

Сказал и подумал, что вот уже через несколько дней полечу на одном из таких воздушных кораблей. Сначала в качестве пассажира, а потом – когда встречусь с напарником – и в составе экипажа. Представил, будто смотрю с палубы вниз, вижу под собою заснеженную дорогу, двойную линию уходящей к горизонту «железки», школу Поликарпа Матвеевича, самого себя, сопровождающего Ксению на ознакомительной прогулке…

И как будто замкнулось что-то в мозгу. Голова закружилась, и вдруг отчего-то не хватило воздуха.

– Сверху все выглядит совершенно иначе, – задумчиво пробормотала моя спутница, невольно попадая в такт с моими мыслями. А может, и не невольно – футуроскопия, особенно неконтролируемая, штука загадочная и, да будет мне позволителен этот каламбур, непредсказуемая.

– Мир под дирижаблем, если долго смотреть в иллюминатор, кажется ненастоящим, игрушечным. Красивой детской моделькой, которую торжественно и чуть-чуть снисходительно рассматривают родители. А ведь оно все настоящее, – говорила Ксения. – Настоящие люди, леса, дома. Натуральных размеров, не крошечное. Так легко забыть об этом, когда смотришь сверху…

– Никогда не забуду, – чувствуя какой-то скрытый упрек в свой адрес, пообещал я. – Богу богово, со снисхождением смотреть на наш мир людям недозволительно.

– Ты хочешь после экзаменов устроиться на воздушный корабль? – удивилась Ксения.

Мне отчего-то показалось, что мои слова вызвали в ней следующую волну футуроскопии. Выглядела она неуверенно, как будто заранее ознакомилась с черновиком нашей беседы и теперь не знала, какие правки в него вносить.

Неторопливым прогулочным шагом мы вышли к гатчинскому парку, той самой знаменитости номер два, о которой я рассказывал несколько минут назад. У входа в парк муниципальный рабочий ремонтировал газовый фонарь. По расчищенным дорожкам разгуливали дамы с собачками и господа с газетами.

– Поликарп Матвеевич уже договорился с моим будущим наставником. До четверга я сдаю экзамены на ранг подмастерья. Но на торговый корабль меня уже устроили. Сэнсэй, похоже, не сомневается, что я все сдам. Мне бы его уверенность…

– Сдашь, – попыталась подбодрить Ксения. – Я тоже не сомневаюсь.

Что-то в ее голосе меня насторожило. Подобные заверения произносятся многими, но когда слышишь это от девушки, подверженной приступам футуроскопии, – смысл слов меняется. Интересно, каково это – улавливать обрывочные образы будущего?

– Извини, – заметив, что я насторожился, произнесла Ксения. – Я не умею заглядывать в судьбы других людей, но иногда, против моей воли, возникают яркие картины. Совсем недавно, в тренировочном зале, я видела воздушный корабль, а на нем тебя. Видения могут обманывать, но они показывают наиболее вероятное будущее.

– Спасибо, – неуверенно пробормотал я.

Мои собственные психотехнические способности утверждали, что девушка говорит правду. Точнее, часть правды. Расходилось что-то в ее видении с теми словами, которыми я описывал свои планы. С одной стороны, любопытно, но с другой – хочу ли я это знать? Страшная все-таки штука футуроскопия. Опасная. Хорошо еще, что встречается редко.

Мимо нас прошла семейная пара, классическое столичное чиновничество на загородной прогулке. Он – солидный мужчина в гражданском, но с неистребимой военной выправкой, она – классическая дама «высшего света», с меховой муфтой, карликовой собачкой на поводке и вдохновенно скучающим выражением лица.

– Идиллия, – проводив их взглядом, заметила Ксения. – У вас тут все как на книжных картинках.

Я, разумеется, сделал вид, что совершенно не замечаю, как она лихорадочно подбирает новую тему для разговора. Более того, сейчас мне и самому хотелось говорить о чем угодно, только не о высоких материях.

– Немного неправдоподобно? – попробовал угадать я. – Как будто идешь по гигантской сцене между увлеченных своей игрой актеров, сам при этом актером не будучи?

Ксения остановилась и посмотрела на меня то ли с восторгом, то ли с ужасом.

– У меня иногда тоже прорывается. – Мне захотелось отвести глаза в сторону или попросту опустить их. Приложив волевое усилие, я не сделал ни того ни другого. – Стилевидение, ты, наверное, знаешь…

– Глядишь на человека, а потом догадываешься, как он поступит в той или иной ситуации, – кивнула Ксения. – У моего старшего брата было то же самое, только выраженное в очень слабой форме. Хотя даже этим он пользовался, чтобы дразниться – сидел и попугайничал. Я лезла в драку после второй или третьей реплики, а он, конечно же, знал о моих намерениях заранее и успевал сбежать.

Я сочувствующе вздохнул. У меня никогда не было младшей сестры.

Гатчина, всероссийский психотехнический центр, о котором в Сибири складывались легенды, оказалась небольшим и очень милым городком. Да, чувствовалась в нем определенная специфика столичного сателлита, не было промышленных предприятий, загрязняющих все вокруг сажей и копотью. Многие подростки щеголяли ученическими вольтами, совершенно открыто играли с крохотными Воздушными Ловушками. Так и хотелось найти в ближайших кустах фотографа, снимающего на тему «Психотехнический рай». Первый час прогулки сопровождался побочными футуроскопическими эффектами, чувством заброшенности и непричастности к окружающему миру. Если бы не старающийся быть любезным Николай, Ксения отдалась бы на волю этим эффектам. Необходимость поддерживать беседу дисциплинировала девушку, фиксировала настоящее и не позволяла ему совершаться раньше времени.

Пару раз Николай, сам того не замечая, поступал не так, как в видениях. От подобного диссонанса кружилась голова, и только обилие свежего зимнего воздуха помогало Ксении не терять сознание.

В парке немного полегчало. Мир сфокусировался и наполнился оттенками. Короткий зимний день подошел к концу, и по всему парку зажглись газовые фонари. Где-то в стороне заиграл оркестр, студенты Университета, встав в круг, пытались соорудить что-то вроде небольшого торнадо. Получалось – точнее, не получалось – очень весело, в круг приглашались все прохожие с мечами или вольтами. Николай вопросительно посмотрел в сторону Ксении, но, очевидно, решил, что на сегодня и без того достаточно.

Ксения придерживалась того же мнения. В парке было интересно, но это наверняка не последний раз. До стадии подмастерья девушке оставалось полтора года – срок вполне достаточный, чтобы внимательно изучить Гатчину с парком.

Над головой проплыл очередной дирижабль, а может, и не один – Ксения все больше смотрела по сторонам, а не в небо.

– Пора возвращаться, – задумчиво произнес Николай, присмотревшись к большим университетским часам. – Поликарпу Матвеевичу вряд ли понравится, если мы пропустим ужин. По случаю твоего приезда готовится что-то необычное.

– И я не имею представления, – кивнула Ксения.

Видения будущего прекратились, оставляя однозначность настоящего пополам с усталостью. К усталости прибавлялась странная апатия, нездоровая и фрагментарная. Казалось, что все газовые фонари, попадавшиеся на пути, пульсируют в такт ударов сердца, голос Николая становился то тише, то громче, невпопад, где-то на середине фразы.

Отчего-то домой пошли через аэродром. Там фонарей было не в пример больше, чем в парке, однако обилие дирижаблей, приземлившихся или висящих над причальными мачтами, не позволяло свету распространяться вдаль. Гигантские газовые камеры, как тучи, нависали над заправочными установками, приземистыми залами ожидания и многочисленными ангарами для ремонта.

– Страшно, – призналась Ксения, проходя по краю посадочного поля. – Как будто очутился на дне Мирового океана и попал на дружескую встречу левиафанов. Вот-вот кажется: сделаешь выдох, а на вдохе вместо воздуха польется в легкие соленая вода.

Дышать действительно становилось трудно. Вдоху и выходу сопутствовало какое-то препятствие, похожее на Воздушную Ловушку, неведомым образом оказавшуюся в бронхах. Почему-то это затруднение не распространялось на речь. Слова выходили без напряжения, да и воздух для новых слов проникал в легкие обычным порядком. Само собой захотелось говорить, говорить, говорить – не выбирая тем, не следя за связностью и смыслом. На «ты» они с Николаем перешли еще в самом начале прогулки. Со стороны Ксении это была естественная реакция, связанная с футуроскопической волной: когда знаешь будущее человека лучше, чем он сам, невольно принимаешь его в свой круг и позволяешь себе вольность говорить ему «ты». С Николаем, очевидно, сходную роль играло стилевидение.

Ксения рассказала спутнику о родном приграничном городке, о своей семье, братьях, сэнсэе, во всех подробностях описала долгую дорогу в Гатчину, на воздушном транспорте с тремя пересадками, в Иркутске, Перми и Твери. Удивляясь срывающимся с языка формулировкам, довольно точно описала ощущения накатывающего будущего и отступающего в сторону, в позицию не вмешивающегося ни во что, настоящего. Николай внимательно слушал ее, как будто понимал всю значимость этого монолога. А может, и понимал, поскольку стилевидение, в отличие от футуроскопии, не вырывает человека из потока жизни, а, наоборот, погружает его все глубже и глубже.

Неожиданно Ксении стало хуже. Николай заметил проезжавшего мимо Михея и замахал ему. Михей был уже нетрезв, однако это ничуть не мешало ему ворочать рычаги паромобиля. Машина ловко развернулась на сто восемьдесят градусов, подъехала к прогуливающимся и остановилась.

– Подвезете до школы Архипова? – поинтересовался Николай, памятуя о наставлениях сэнсэя. – Мы заплатим!

Глаза Михея хищно сверкнули в неверном свете газового фонаря. Транспортируемая им штанга для посадочной мачты была отцеплена в мгновение ока. Водитель клятвенно заверил Ксению, Николая, а также всех православных святых в том, что подберет штангу сразу после того, как выполнит богоугодное дело, подработает извозчиком. За дело Михей взялся споро, машина заурчала и двинулась в путь, словно только и ждала именно таких вот пассажиров.

– С ветерком докачу! – приговаривал водитель едва ли не трижды в минуту. – Ежели оно надо, мы можем не просто быстро, а абсолютно быстро.

Каким образом Михей представлял себе абсолютную быстроту, осталось неизвестным. Разогнавшаяся машина, громыхая сваленными в грузовом отсеке предметами, затормозила в сотне метров от школы.

– Ну прямо как заколдовали тропинку! – в сердцах воскликнул водитель. – И в тот раз сломались, и в этот раз неполадка. Извиняйте Михея. Тут Михей не виноват. Во всем гремлины виноваты. Это мне начальник аэродрома по секрету объяснил.

На свежем воздухе Ксении чуть полегчало. Резко полегчало, с внезапно проявившейся пульсацией крови в висках и слабостью в ногах.

«Еще не хватало упасть в обморок перед воротами школы, – напрягая силу воли, подумала она. – До комнаты обязательно надо добраться своим ходом».

Замысел удалось реализовать на три четверти. Афанасий резво отворил ворота, ловко забросил брус засова, когда прогуливавшиеся вошли во двор, зычно кликнул Оксану и юркнул за угол. Ксения с трудом поднялась на крыльцо, прислонилась к бревенчатой стене. Заходить внутрь не хотелось. Внутри не было свежего воздуха, зато была лестница на второй этаж, о существовании которой Ксения успела благополучно забыть.

– Замерзнешь ведь! – добродушно пожурил девушку вышедший по своим делам Поликарп Матвеевич.

Под его ногами крутилась, выпрашивая еду, школьная кошка.

Ксения попробовала покачать головой, но именно в этот момент ноги подогнулись сами по себе. Николай снова оказался рядом. Поликарп Матвеевич испытал легкое deja vu, когда его старший ученик рванулся вперед и подхватил Ксению на руки.

Бежать от Теслы Бобби Длинный Язык решился во время бомбардировки. Самое позднее, сутки спустя, когда приплелся после утомительного ремонта к своей койке, бессильно свалился на нее и тут же вскочил, поскольку увидел в полете – за миг до приземления на жесткий матрас – кошмарный незабываемый сон.

Снился Бобби взрыв. Большой страшный взрыв. Неестественно тихий, как будто перенесшийся в сонную реальность из синематографа. Страшная вспышка ослепила Бобби, опалила его лицо, огонь охватил его тело и развеял его в прах. Но на этом кошмар не закончился. Наоборот, сразу стало видно намного лучше, как будто раньше приходилось носить авиационные очки-консервы со стеклами, закопченными для разглядывания солнечных затмений, а теперь кто-то выскочил из-за спины и эти самые очки сорвал. Бобби увидел, как гнев Господа обрушивается на мир, как испаряются в воздухе газовые камеры многочисленных дирижаблей, как превращаются в огненные шары и падают дождем в океанские воды их металлоконструкции. Как исчезают люди, будто их выключают из реальности потусторонние механики.

Взрыв не пощадил и морские корабли. Факелы вспыхивали и тут, но быстро съеживались и уходили под воду. Огонь Господнего гнева изверг тонны воды вон из эпицентра. Тысячи людей сварились заживо, когда пар окутал их тела, полностью заменяя собой пригодный для дыхания воздух.

А потом пришла взрывная волна. Именно ее, подобную диабазу, с которым сталкивается выбросившийся из окна самоубийца, ощутил Бобби, просыпаясь от собственного, так и не состоявшегося крика. Ибо не взрывная волна это была, а одеяло из верблюжьей шерсти, на которое он свалился лицом вниз.

Сон был вещим, это Длинный Язык понял сразу. Понял – и ни разу не усомнился в своем решении сбежать.

А тут еще и повод представился отличный. У Теслы закончились так необходимые ему детали, а базу, где можно было достать новый запас, разбомбила орегонская эскадра Риковера. Пришлось капитану разворачивать корабль и плыть на восток, заказывать новые. А где одно пополнение запасов, там и второе, третье… Механики, одним из которых был Бобби, перебирали каждый доступный им механизм, определяли степень его износа и составляли список запчастей, которые могли бы понадобиться в самом ближайшем будущем.

Стоило подсуетиться, немного смошенничать при игре в кости – и вот Бобби входит в состав той дюжины закупщиков, которая выйдет на берег. Ему завидуют завистью всех оттенков радуги, а также белой и черной. И никому из завидующих неведомо, что Бобби и сам смертельно боится выплывать наружу, в большой мир.

Катер пришвартовался в надежном месте, под присмотром наземных товарищей. Список необходимых деталей был велик, а времени на закупку Тесла выделил крайне скупо. А тут еще и секретность надо соблюдать. Бобби половину дня добросовестно исполнял свои прямые обязанности – ходил по конторам, договаривался о ценах и сроках. И конечно же, уточнял составленный по памяти план бегства, то тут, то там натыкавшийся на несостыковки, несоответствие воспоминаниям и обманчивость условных обозначений.

Вечером, сказавшись занятым, Бобби вошел в контору по продаже подшипников через парадный вход, а вышел через черный. Прием столь же банальный, сколь и безотказный. Прежде чем его напарники сообразят, что старший механик Роберт Шонсон навсегда покинул их компанию, должно пройти не меньше трех часов. За это время можно скрыться так, что и сам дьявол не найдет. Потом Бобби, конечно же, преобразится. Ему хотелось добиться полной неузнаваемости, однако он глядел на себя в зеркало и все равно видел в нем перепуганного механика, сбежавшего из ада. С его лица исчезли борода и усы, зато появились лысина и фальшивая татуировка с изображением звездно-полосатого американского флага – в точности на правом виске, чтобы бросалась в глаза и затмевала кривой нос, характерный шрам под нижней губой, отвлекала внимание от рыскающего в поисках опасности взгляда. Место в ночлежке для бездомных он выиграл в кости у одного из постоянных обитателей этого гадюшника. Здесь Бобби собирался переночевать, прежде чем рвануть на север, через фронтовую полосу – в Орегон. Где-где, а в колонии, управляемой представителем британской короны, тоже есть жизнь. Там любят деньги и женщин и нарушают государственную монополию на алкогольные напитки.

– Я был механиком на самой лучшей подлодке в мире, – тихо пробормотал себе под нос Бобби, укладываясь на дощатую кровать, мало отличавшуюся по жесткости от той, которую он оставил, сбежав. – Они мне поверят. Поверят и дадут денег. А с деньгами мне Тесла не страшен. Плевать я на него хотел.

Волнение постепенно спало, позволило расслабиться и заснуть. Спал он ровно двадцать одну секунду. Именно столько длился в объективном времени его кошмар. Дополненное издание того, который Бобби видел на субмарине.

В комнату, где лежала Ксения, Кася пробралась без труда. Если умеешь проскальзывать под ногами у людей, ластиться к ним и быть настойчивой – закрытых дверей для тебя не существует. Конечно, для того чтобы полностью воспользоваться всеми этими качествами, надо быть кошкой. Обыкновенной домашней кошкой, живущей в доме почти что с самого рождения, не вызывающей никаких подозрений. Вот и на этот раз она прошмыгнула под ногами Поликарпа Матвеевича, а тот будто даже и не заметил ее.

Возле кровати, на которой лежала Ксения, на тяжелом резном стуле из вишневого дерева сидел профессор Воронин, усталый и встревоженный.

– Никакой динамики? – для проформы поинтересовался сэнсэй, подходя поближе.

Кася нырнула под кровать и уселась, обернувшись хвостом. Прислушиваться к Намерениям говорящих. Произносимые слова она пропускала мимо ушей, сосредоточиваясь на ритме дыхания девушки. Намерение профессора Кася и Архипов считали еще перед тем, как войти, а потому ответа и не ждали.

Профессор поднял голову и посмотрел на Ксению. Внимательно посмотрел, не одним только зрением. В диапазон доступных ему психотехнических способностей входила дистанционная диагностика и даже какие-то незначительные зачатки стилевидения. Кася, уже успевшая осмотреть девушку, терпеливо уставилась на профессорские ботинки, точнее, на аккуратно завязанные шнурки. Она питала слабость к узелкам, и только неуместность игры останавливала ее от немедленного нападения на ноги Воронина.

– Запас внутренней энергии все меньше и меньше, – вздохнул профессор, тщательно пряча отчаяние. Кася даже сощурилась, настолько тягостна оказалась эта эмоция. – Она по-прежнему не приходит в себя, застряла в эпицентре футуроскопической ловушки и никак не может вырваться. Я и не подозревал, что ее способности сильны настолько, чтобы использовать их сознательно. Яков Измаилович, когда описывал мне эту девушку, заверял, что до полного раскрытия футуроскопии есть по меньшей мере год, – когда я изучал будущее, получался сходный результат. Аномалия, Поликарп! Непредсказуемая аномалия. Это меня тоже беспокоит. Как будто бы предсказания перестают работать, а мы попадаем в такие времена, в которых свобода самоопределения уступает место неопределимой однозначности фатума.

Кася предусмотрительно скрыла от «психов» свои Намерения, а потому профессор не заметил, как пожилая школьная кошка преисполнилась гордости за свое предназначение. Борьба с фатумом была смыслом Касиной жизни, – этой жизни – и Кася знала, что сможет ему противостоять. Если, разумеется, люди не вмешаются и все не испортят. С людьми такого рода несуразности происходят довольно часто, особенно когда начинаешь считать их разумными существами.

– Николай сдал экзамены, – глухим голосом сообщил сэнсэй, подтаскивая к кровати второй стул. – Нисколько в нем и не сомневался. Это второй мой ученик с такими способностями к стилевидению.

«А Ксения должна была стать моей первой ученицей с футуроскопией», – дополнило фразу Поликарпа Матвеевича Намерение.

– Он улетает в четверг? – поинтересовался Воронин, больше ради продолжения беседы, чтобы не состоялась гнетущая и наполненная безнадежностью тишина. – Ты уверен в Захаре? Все-таки первый выпуск…

– Полностью уверен, – выдохнул сэнсэй, потихоньку избавляясь от ощущения, что Ксения обречена, подобно сотням других учеников и учениц с футуроскопией, умереть, не выходя из комы.

Кася, украдкой способствовавшая возрождению надежды, тихо заурчала. Люди, по ее мнению, являли собой пример бестолкового использования своих природных способностей. Вот, например, слух: даже тот, кто не стал обученным «психом», мог бы – если бы постарался – услышать, как она урчит под кроватью. «Психи» тем более могли.

– Я больше беспокоюсь за Николая, – продолжил сэнсэй. – Ты ведь смотрел на его будущее, расскажи…

– Пока он не покинул школу? – чуть повысил голос профессор Воронин. – Твое знание может сказаться на его выборе. Он же стилевидец, а наше с тобой знакомство ни для кого не секрет. Стоит ему заподозрить…

Кася все-таки протянула лапу к шнуркам Воронина, но вовремя обуздала свой порыв. Человеческая поговорка «Делу время, потехе час» была совершенно незнакома Касе. Более того, в ее личном словаре не имелось аналогов понятиям «дело», «час» и «потеха». Но если бы Касины мысли попробовали перевести на человеческий язык – переводчик, скорее всего, вспомнил бы именно эту фразу.

Кася закрыла глаза, выпустила наружу когти и задремала.

– Убедил, – кивнул Поликарп Матвеевич. – Но стоит ему подняться на борт дирижабля…

– Разумеется. Кстати, он уже вернулся из Университета? Надо бы мне его поздравить.

– Нам надо поздравить. Вместе. А за Ксенией пока приглядит Оксана.

Оксана… Кася немедленно проснулась, потянула спину и заглянула в ближайшее будущее. Задуманное получится. Фатуму придется отступить – пусть непобежденным, даже немного укрепившим свои позиции, но отступить.

Профессор с Архиповым встали, еще раз посмотрели на бледное лицо Ксении.

– Ты ее будущее смотрел? – сдерживая дрожь в голосе, спросил сэнсэй. – Что в нем?

– Неизвестность, – нехотя ответил Воронин. – Смотреть на будущее футуроскопистов – сплошная головная боль. В данном случае ее будущее не определено. Или, наоборот, полностью предопределено. И тот, и другой исходы моей футуроскопии неподвластны.

Тихо постучалась и вошла в комнату Оксана. Глянула на сидящую под кроватью кошку, вздохнула.

Воронин закашлялся, Поликарп Матвеевич что-то забормотал, и оба, толкаясь и подбадривая друг друга искусственными улыбками, удалились поздравлять Николая.

Едва за ними закрылась дверь, Кася выскочила из-под кровати и жалобно мяукнула.

– Снова хочешь есть? – недоверчиво переспросила Оксана, глядя в круглые кошачьи глаза.

Кася с удовольствием уловила волну Оксаниных Намерений и пообещала себе напомнить о них, как только будет сделано дело. Пока служанка сокрушалась по поводу бледного вида девушки и забытой в комнате кошечки, Кася собрала силы и прыгнула Ксении на грудь.

– Кася!

Оксана соображала быстро, только вот в скорости реакций безнадежно отставала от любого из кошачьих. Чтобы прогнать Касю с кровати, требовалось сделать шаг, наклониться, попытаться схватить кошку на руки – целых полторы секунды, не меньше. Полторы секунды объективного времени и неоценимое, неисчислимое количество секунд времени субъективного. Кася стремительно осмотрела ближайшее будущее – футуроскопическая ловушка, в которую угодила Ксения, распространялась на три с половиной секунды.

– МЯУ! – во всю силу своих легких прокричала Кася, выпуская почти два десятка когтей. – МРРРРРЯЯУУУ!

Ни в одном будущем из тех, где находилась Ксения, этого события не происходило. Реальность ушла вбок, видения девушки – в область нереального. Туда, где все составлявшие ловушку варианты будущего исчезали, растворяясь в небытии.

Ловушка разом лопнула, и Ксению резко швырнуло в настоящее. В единое, неделимое, изменяемое исключительно с течением времени.

– Кыш!

Наконец-то Оксана сумела сделать необходимые шаги, наклониться… взять в руки Касю не удалось. Кошка спрыгнула на пол и спряталась под кроватью. Задуманное осуществилось: фатум был посрамлен, Ксения пришла в сознание. Неведомому противнику Каси в этой необычной войне был нанесен первый удар.