Глава первая. ХОЗЯЙКА «ГОЛОВЫ ПАВЛА»

Времена были беспокойные, но Марта Куинн оставалась невозмутимой. Ум ее был занят лишь самым необходимым: питанием и размножением. Она никогда не усложняла себе жизнь размышлениями о грядущем, дискуссиями о различных вероисповеданиях, могущих обеспечить райское блаженство, к которым всегда были готовы мужчины, или склонностью к каким-либо политическим взглядам, разделявшим нацию на враждующие лагеря. Даже приготовления к войне с Голландией note 1, возбуждавшие всю страну, и страх перед чумой note 2, основанный на сообщениях о нескольких случаях этой болезни в лондонских предместьях, не могли омрачить ее простого и спокойного существования.

Несколько больший интерес вызывали у Марты Куинн пороки двора, дававшие обильную пищу для городских сплетен, желтые капюшоны с прорезями для глаз, ставшие повальным увлечением модниц, и всеобщее преклонение перед красотой и талантом Сильвии Фаркуарсон, игравшей Екатерину note 3 вместе с мистером Беттертоном note 4 в «Генрихе V» лорда Орри note 5 в Герцогском театре note 6.

Но и эти вещи служили для хозяйки «Головы Павла» на Полс-Ярде note 7 всего лишь незначительными мелочами, гарниром к блюду, которое являла собой жизнь. Зато во всем, что касалось мяса и напитков, знания владелицы столь процветающего заведения не имели себе равных. Для миссис Куинн не существовало тайн в придании должной сочности гусю, индейке или фазану; говяжий филей, поджаренный в ее печи, был непревзойденным; с мозговыми костями она творила чудеса; приготовленный ею пирог с олениной был достоин стола принца. Будучи матерью шестерых здоровых детей от разных отцов, миссис Куинн обладала наметанным глазом в отношении мужской красоты. Я готов поверить, что в этой области у нее был не меньший опыт, нежели тот, который позволял ей, как она утверждала, с первого взгляда определить возраст и вес каплуна.

Именно упомянутому опыту Марты Куинн полковник Холлс, сам того не зная, был обязан проживанием в течение последнего месяца в весьма комфортабельных условиях, причем без каких-либо вопросов, касающихся его платежеспособности. Не знаю, беспокоило ли полковника это обстоятельство, но не исключаю такой возможности, ибо помимо прекрасной фигуры, его внешний облик едва ли мог внушать доверие.

Миссис Куинн предоставила в его исключительное пользование уютную маленькую приемную за общей комнатой. В настоящий момент полковник Холлс сидел у окна этой приемной, в то время как сама хозяйка удаляла со стола остатки весьма солидного завтрака, хотя уже давно миновали времена, когда она исполняла эту лакейскую обязанность своими пухлыми ручками.

Окна с зеленоватыми освинцованными стеклами были открыты в залитый солнцем сад, где цвели вишневые деревья, на одном из которых дрозд пел величальную песнь весне. Подобно миссис Куинн, дрозд концентрировал внимание лишь на самом необходимом и радовался самой жизни. Другое дело — полковник Холлс. В нем сразу же можно было распознать человека, попавшего в паутину житейских сложностей. Это становилось ясно при взгляде на его озабоченно нахмуренные брови, тоскливое выражение серых глаз и апатичную позу, в которой он сидел в своей поношенной одежде, положив ногу на кожаные подушки и рассеянно покуривая длинную глиняную трубку.

Миссис Куинн сновала между столом и посудным шкафом, бросая украдкой взгляды на постояльца и не решаясь прерывать его размышления. Она была женщиной ниже среднего роста, довольно плотной, хотя это и не бросалось в глаза. Фразу «пухлая, как куропатка» словно специально изобрели для ее описания. Хозяйке «Головы Павла» было не меньше сорока лет, и хотя она обладала определенной миловидностью, за исключением ее самой, едва ли кто-нибудь мог бы назвать ее красивой. С ярко-голубыми глазами и румяными щеками миссис Куинн казалась воплощением здоровья, что" бесспорно, придавало ей определенную привлекательность. Однако опытный взгляд мог различить алчность в складке полного рта с оттопыренной верхней губой и хитрость в проворно бегающих глазах — компенсацию, воздаваемую природой за низкий интеллект.

Тем не менее, чар и состояния владелицы «Головы Павла» оказалось достаточно, чтобы привлечь Коулмена, книготорговца с угла Полс-Ярда, и Эпплби, продавца шелка с Патерностер-Роу. Миссис Куинн, могла бы выйти замуж за любого из них, когда ей заблагорассудится. Но она не испытывала подобных желаний. Ее критерии мужской красоты не позволяли ей смириться ни с вывернутыми внутрь коленями Эпплби, ни с кривыми ногами Коулмена. Кроме того, эпизодические соприкосновения с высшим светом, свидетельством чего являлись ее отпрыски, выработали в ней разборчивость, не оставляющую надежд торговцам шелком и книгами.

Мысли о браке все чаще приходили в голову миссис Куинн, понимавшей, что возраст приключений подошел к концу, и следует обзавестись постоянным спутником жизни. Однако Марта Куинн не собиралась останавливать свой выбор на первом встречном. Пятнадцать лет процветания «Головы Павла» сделали ее состоятельной женщиной. В любой момент она могла оставить Полс-Ярд, приобрести скромное поместье и стать землевладелицей, к чему ощущала призвание. То, что не дало ей рождение, мог предоставить муж. В последнее время ее. хитрые голубые глаза часто прищуривались в минуты размышлений о подобной перспективе. Марте Куинн для ее целей требовался джентльмен по происхождению и воспитанию, чье состояние значительно уменьшилось вследствие каких-либо обстоятельств, сделав его матримониальные намерения весьма скромными. Помимо этого, он должен быть красивым мужчиной.

Такого человека миссис Куинн нашла наконец в полковнике Холлсе. С тех пор как месяц назад он вошел в ее гостиницу в сопровождении мальчишки, тащившего его сундук и узлы, она узнала в нем мужа, которого искала. С первого же взгляда хозяйка отметила высокую солдатскую фигуру, красивое лицо, чисто выбритое, как у пуританина note 8, свешивающийся с мочки правого уха и поблескивающий среди локонов золотисто-каштановых волос — густых, как парик кавалера note 9, грушевидной формы рубин — несомненный остаток былого богатства, длинную шпагу, на эфесе которой покоилась левая рука с изяществом давней привычки, уверенную осанку, приятный, но властный голос.

Острый взгляд миссис Куинн отметил также плачевное состояние одежды джентльмена: стоптанные сапоги, полинявшее перо на фламандской шляпе, потертую кожаную куртку, несомненно, скрывавшую столь же поношенный камзол. Эти признаки, могущие заставить иную хозяйку оказать подобному гостю весьма сдержанный прием, напротив, побудили миссис Куинн широко раскрыть ему объятия в переносном смысле, дабы суметь вскоре сделать это в буквальном.

Хозяйка «Головы Павла» сразу же признала в постояльце человека ее мечты, приведенного к ее дверям самим провидением, которому она и так была обязана многим.

Гость сообщил, что у него дела при дворе, которые могут задержать его в городе, и спросил, сможет ли он получить жилье на неделю, а возможно, на несколько больший срок.

Миссис Куинн тотчас же дала утвердительный ответ, надеясь про себя, что этот человек останется здесь навсегда.

В распоряжение красивого джентльмена была предоставлена не только лучшая спальня наверху, но и маленькая приемная, выходящая в сад, которую миссис Куинн обычно использовала в личных целях. Прибытие нового постояльца вызвало у нее прилив столь кипучей деятельности, словно в гостинице обосновался пэр королевства. Хозяйка, буфетчик и горничная стремились выполнить каждое его желание. Кухарку вышвырнули на улицу за то, что она пережарила мозговые кости, предназначенные на завтрак полковнику, а горничной надрали уши, так как она забыла согреть грелкой его постель; И хотя наш джентльмен пробыл в гостинице уже месяц и все время питался отборным мясом и самыми лучшими напитками, которые только могли предложить в «Голове Павла», за это время ему ни разу не предъявили счет и не задали вопрос о том, насколько он в состоянии его оплатить,

Сначала полковник протестовал против излишних расходов на его содержание. Однако его протесты были встречены смехом и добродушным презрением. Хозяйка заверила его, что может распознать джентльмена с первого взгляда и знает, как нужно обслуживать джентльмена. Не подозревающий о ее намерениях на его счет полковник не предполагал, что долг, в который он все больше влезал, служил хитрой женщине в качестве одной из веревок, предназначенных для того, чтобы привязать его к себе.

Закончив свои хозяйственные операции, которые она была уже не в состоянии растягивать, миссис Куинн решилась наконец нарушить размышления своего постояльца, которые, будя по выражению его лица, были весьма мрачными. Для этого она тактично воспользовалась постоянно испытываемой полковником жаждой. Жажда эта, неутолимая и в другие времена, сегодня обострялась поданной к завтраку жареной селедкой.

Обращаясь к гостю, миссис Куинн держала в руке оловянный кувшин, из которого тот уже получил утреннюю порцию питья.

— Желаете что-нибудь еще, полковник?

Повернувшись к хозяйке, Холлс вынул трубку изо рта.

— Нет, благодарю вас, — ответил он с серьезностью, омрачавшей последние две недели его добродушные черты.

— Неужели? — румяная физиономия пухлой сирены note 10 расплылась в улыбке. Она приподняла кувшин над своей все еще золотистой головой:

— А глоток пива на дорогу?

Полковник Холлс также улыбнулся. Его улыбка действовала неотразимо как на женщин, так и на мужчин, озаряя печальное лицо, словно солнце, внезапно появившееся на пасмурном небе.

— Вы совсем испортите меня, — заметил он.

Миссис Куинн поставила кувшин на нагруженный поднос, удалилась вместе с ним и вскоре возвратилась с кувшином, наполненным заново. Полковник поднялся, чтобы поблагодарить ее, и налил себе коричневого пива.

— Вы уходите? — спросила хозяйка.

— Да, — ответил Холлс с видом усталой безнадежности. — Мне сказали, что его светлость сегодня вернется. Правда, они говорили мне это уже столько раз, что… — Он вздохнул, не окончив фразу. — Иногда я думаю, что они просто потешаются надо мной. — Потешаются? — с ужасом переспросила миссис Куинн. — Но ведь герцог ваш друг!

— Да, но это было Давно, а люди меняются и иногда удивительно быстро. — Затем полковник словно отбросил мрачные мысли:

— Но если будет война, то, несомненно, понадобятся бывалые солдаты, особенно знающие будущего врага и приобретшие опыт у него на службе.

Казалось, он думает вслух.

Миссис Куинн нахмурилась. За прошедший месяц ей удалось мало-помалу вытянуть из своего постояльца его историю. Хотя она еще не полностью вошла в его доверие, но уже собрала достаточно сведений, чтобы убедить себя в существовании причины, не позволяющей полковнику добраться до герцога, на которого он возлагал надежды в вопросе получения чина в армии. Это утешало достойную хозяйку, ибо, как вы хорошо понимаете, в ее намерения не входило, чтобы полковник Холлс вновь отправился на войну и был бы таким образом для нее потерян.

— Меня удивляет, — заметила она, — что вы беспокоитесь по такому поводу.

— Человек должен жить, — объяснил полковник.

— Да, но он не обязательно должен идти на войну и рисковать умереть. Неужели с вас этого не довольно? В вашем возрасте мужчине следует думать о других вещах.

— В моем возрасте? — Он усмехнулся. — Мне только тридцать пять.

Миссис Куинн не смогла сдержать удивления.

— Вы выглядите старше.

— Это оттого, что я. прожил весьма насыщенную жизнь.

— Как же, старались изо всех сил, чтобы вас убили! Вам не приходит в голову, что наступило время подумать о чем-нибудь другом?

Полковник бросил на нее слегка озадаченный взгляд.

— Что вы имеете в виду?

— Что вам следует жениться, завести дом и семью.

Миссис Куинн произнесла эти слова обычным добродушным тоном. Но ее дыхание слегка ускорилось, а лицо несколько утратило румянец от возбуждения, вызванного тем, что ей наконец удалось затронуть вожделенную тему.

Полковник молча уставился на нее, потом пожал плечами и рассмеялся.

— Отличный совет, — промолвил он, все еще посмеиваясь, очевидно, над самим собой. — Найдите мне леди, которая хорошо обеспечена и настолько мало разборчива, что может удовлетвориться подобным мужем, и дело сделано.

— Вы несправедливы к себе.

— Этому я научился у других.

— Да, но вы вполне подходящий мужчина…

— Подходящий для чего?

Миссис Куинн продолжала, не ответив на фривольный вопрос.

— Есть много состоятельных женщин, нуждающихся в мужчине, который заботился бы о них и оберегал их, — таком мужчине, как вы, занимающем в обществе достойное место.

— Я? Клянусь душой, вы сообщаете новости обо мне!

— Если и не занимаете, то из-за отсутствия средств. Но место принадлежит вам по праву.

— По какому праву, любезная хозяюшка?

— По праву рождения, воспитания и воинского звания, о которых свидетельствует ваша внешность. Почему вы недооцениваете себя, сэр? Средства, могущие обеспечить вам достойное место, предоставит жена, которая будет счастлива разделить их с вами.

Он снова рассмеялся и покачал головой.

— Вам известна подобная леди?

Миссис Куинн сделала паузу и скривила полные губы, притворяясь задумавшейся, чтобы скрыть колебания.

От этих колебаний зависело больше, чем они оба могли вообразить, — фактически, судьба полковника Холлса. Если бы хозяйка сделала решительный шаг и предложила свою персону теперь, а не спустя десять дней, как произошло в действительности, то, хотя ответ полковника ничем не отличался бы от данного им позже, поток его жизни мог бы устремиться по другому руслу, и его история не была бы достойна рассказа.

Но так как миссис Куинн в тот момент не хватило смелости, судьба продолжала выковывать странную цепь обстоятельств, приоткрыть которую вам звено за звеном и является моей задачей.

— Думаю, — ответила она наконец, — что мне бы не пришлось долго ее искать.

— Это убеждение для меня весьма лестно, мэм, но, увы, я его не разделяю, — усмехнулся полковник Холлс, давая понять, что отказывается воспринимать этот вопрос иначе как шутку. Он поднялся, криво улыбнувшись. — Поэтому я все еще возлагаю надежды на его светлость герцога Олбемарла note 11. Быть может; эти надежды слабы, но, во всяком случае, они не слабее надежд на брак.

Говоря это, полковник подобрал шпагу, надел через голову перевязь, укрепил ее на плече и потянулся за шляпой. Миссис Куинн смотрела на него задумчиво и неуверенно.

Наконец она встала и вздохнула.

— Ну, посмотрим. Возможно, мы побеседуем об этом снова.

— Ради Бога, нет, если вы любите меня, прелестная сваха, — запротестовал он, собираясь уходить.

Забота об удобстве постояльца вытеснила из головы миссис Куинн все прочие мысли.

— Еще один глоток — это придаст вам силы, — она снова ухватилась за пустой кувшин.

Полковник остановился и улыбнулся.

— Силы могут мне понадобиться, — признал он, вспоминая разочарования, постигавшие его при всех предыдущих попытках увидеть герцога. — Вы успеваете подумать обо всем, словно вы не миссис Куинн из «Головы Павла», а сама благодетельная Фортуна, рассыпающая дары из неистощимого рога изобилия.

Хозяйка довольно рассмеялась, поняв, что получила цветистый комплимент, а этому искусству она более всего желала научиться у своего постояльца.

Глава вторая. ПРИЕМНАЯ ГЕРЦОГА ОЛБЕМАРЛА

Полковник пробирался вперед сквозь шум и суету Полс-Ярда. Орущие подмастерья, стоящие у «Белой борзой», «Зеленого дракона», «Короны», «Красного быка» и других лавок, среди которых преобладали книжные, оглушали его криками: «Чего желаете?». Несмотря на поношенную одежду, он двигался вперед с вызывающей уверенностью. Фламандская шляпа была лихо заломлена набок, рука покоилась на эфесе длинной шпаги, бесполезные шпоры, начищенные до блеска мальчишкой-прислужником в «Голове Павла», сопровождали его шаги воинственным звоном. Мрачное выражение лица держало на почтительном расстоянии уличных забияк, не осмеливавшихся задирать его. Он пробирался сквозь толпу мирных горожан, словно волк среди овец, и встречные поспешно уступали ему дорогу, рискуя свалиться или столкнуть стоящих рядом в сточную канаву.

Ниже Ладгейта note 12, в обители зла, орошаемой водой из Флитского рва, стояло множество наемных экипажей, и, учитывая расстояние, которое ему придется преодолеть, и желание добраться до места назначения в чистой обуви, полковник Холлс ощутил искушение воспользоваться одним из них. Однако он справился с этим чувством, вспомнив о прискорбной легкости своего кошелька и столь же прискорбной тяжести своих долгов в «Голове Павла». В течение последнего месяца ему не хватало силы воли отказываться от предлагаемых удобств, в результате чего он не знал, каким образом будет оплачивать гостиничные счета, если герцог Олбемарл подведет его.

Полковник несколько преувеличивал свою бедность. Болтающийся в его ухе рубин, будучи обращенным в золото, мог бы обеспечить человеку безбедное существование в течение года. Уже пятнадцать лет, несмотря на многочисленные удары судьбы, камень продолжал поблескивать среди его золотисто-каштановых волос. Голод нередко побуждал полковника продать драгоценность, однако он каждый раз отгонял эти мысли, давно привыкнув к рубину и относясь к нему с некоторым суеверием, словно к талисману.

Полковник Холлс испытывал уверенность, что эта драгоценность — дар незнакомца, чью жизнь он спас на пороге вечности, — сыграет роль в судьбе его самого и человека, спасенного им. Он не сомневался, что рубин, как магнит, притянет их друг к другу через все препятствия, и что встреча окажется важной для них обоих…

Временами, начиная мыслить более трезво, Холлс смеялся над собственным суеверием. И все же даже самая жестокая нужда не могла заставить его продать рубин. Владевшая им уверенность не позволяла расстаться с талисманом, заставляя терпеть любые лишения.

Поэтому, поднимаясь на Флит-Хилл, полковник оставил драгоценность за пределами размышлений о своих весьма недостаточных материальных ресурсах.

Пройдя своей слегка раскачивающейся солдатской походкой через покрытый грязью Стрэнд и Черинг-Кросс, он наконец добрался до Уайт-холла note 13 и устремился в зубчатые ворота Кокпит, связывающие одну часть дворца с другой.

Приближался полдень, и у дворца шумела толпа. Причиной всеобщей суеты служила война с Голландией, ставшая свершившимся фактом. К воротам дворца одна за другой подъезжали кареты, растянувшиеся цепью по всей улице.

Напротив поста конных гвардейцев полковник задержался около группы зевак, наблюдавших за рабочими, которые устанавливали на дворцовой крыше флюгер. Стоявший среди них джентльмен ответ на вопрос информировал его, что это делается для удобства его высочества лорд-адмирала герцога Йоркского note 14, дабы тот мог наблюдать из своих окон, насколько благоприятствует ветер проклятому голландскому флоту, который, как ожидают, может в любой час оставить Тексель note 15. Очевидно, лорд-адмирал не намеревался терять время на квартердеке (Квартердек — приподнятая часть верхней палубы в кормовой части корабля.).

Двинувшись дальше, полковник Холлс бросил взгляд на окна банкетного флигеля, откуда шестнадцать лет назад холодным январским утром вышел покойный король note 16, чтобы лишиться головы. Это зрелище он наблюдал, будучи двадцатилетним корнетом. Возможно, Холлс вспомнил и о своем отце, давно умершем и недоступном для мести Стюартов note 17, который поставил свою подпись под смертным приговором Карлу I.

Полковник вступил под тень арки с росписями Хольбейна note 18, свернул направо и, пройдя особняк герцога Монмута note 19, очутился во дворце Кокпит, где находилась резиденция герцога Олбемарла. Царившая там суета отбросила его сомнения относительно того, вернулся ли в город его светлость. Однако Холлс продолжал сомневаться, снизойдет ли герцог до того, чтобы принять его. В течение последнего месяца он шесть раз пытался добиться аудиенции. В первых трех случаях ему кратко ответили, что его светлости нет в городе, в последний раз сообщили более обстоятельно, что герцог находится в Портсмуте note 20-о дедам флота. В двух оставшихся случаях полковнику ответили, что герцог дома и принимает, однако поношенная одежда визитера возбудила недоверие привратников, которые осведомились, назначена ли ему встреча. Получив отрицательный ответ, они заявили, что герцог слишком занят, чтобы принимать кого-либо, кроме тех, кому была заранее назначена аудиенция, и велели зайти в другой день. Холлс не ожидал, что добраться до Джорджа Монка окажется столь трудным делом, помня о его былом, чисто республиканском пренебрежении формальностями. Но после того, как его не допустили вторично, он принял Меры предосторожности, написав герцогу письмо и умоляя дать распоряжение о том, чтобы его пропустили к нему, если, конечно, его светлость еще о нем помнит.

Таким образом, теперешний визит был решающим. Сегодняшний отказ следует рассматривать как окончательный, и в этом случае Холлсу останется только проклинать свое решение вернуться в Англию, где, по-видимому, в скором времени ему придется голодать.

Привратник с алебардой задержал его на пороге.

— Вы по какому делу, сэр?

— К его светлости герцогу Олбемарлу.

Полковник ответил резким и уверенным тоном, благодаря чему следующий вопрос прозвучал менее вызывающе.

— Вам назначена аудиенция, сэр?

— У меня есть причины полагать, что меня ожидают. Его светлость осведомлен о моем визите.

Привратник окинул его взглядом с головы до ног и позволил пройти.

Холлс миновал еще одного стражника, что оживило его надежды. Но в конце длинной галереи ему преградил путь очередной страж, и вопросы возобновились. Когда Холлс сообщил, что отправил письмо с просьбой об аудиенции, стражник осведомился:

— Ваше имя, сэр?

— Рэндал Холлс, — он произнес это тихо и с внутренней. дрожью, внезапно осознав, что его имя никак не могло служить пропуском в Уайт-холл, ибо ранее Оно принадлежало его отцу — цареубийце и даже более того.

Людское воображение создало огромное количество глупых, сенсационных и мифических историй о казни Карла I. Казнь короля сама по себе являлась чудом, а чудо никогда не происходит без сопровождения маленьких чудес-спутников. Одним из них была беспочвенная история о том, что официальный лондонский палач исчез в день исполнения приговора, так как не осмеливался отрубить голову помазаннику Божьему, а маска скрывала лицо того, кто в последний момент предложил выполнить обязанность палача. Роль этого палача-любителя приписывали многим более или менее известным людям, но чаще всего Рэндалу Холлсу-старшему, чьи твердые и открыто высказываемые республиканские убеждения интерпретировались как личная ненависть к королю Карлу. Из-за этой нелепой выдумки имя Рэндала Холлса в дни реставрации монархии пользовалось весьма дурной славой.

Однако оно не произвело отрицательного эффекта на стражника, который, машинально повторив его, сверился с листком бумаги. После этого его манеры обрели оттенок подобострастия, и он с поклоном открыл дверь.

— Будьте любезны пройти, сэр.

Полковник Холлс двинулся вперед с важным видом, страж последовал за ним.

— Пожалуйста, подождите здесь, сэр.

Стражник пересек комнату, очевидно, для того, чтобы назвать имя визитера своему собрату с жезлом, охраняющему следующую дверь.

Полковник приготовился ждать, заранее вооружившись терпением. Он находился в просторной, скудно меблированной приемной, где ожидала своей очереди еще примерно дюжина посетителей — весьма важных лиц, если судить по их одежде и манерам.

Некоторые из них принялись с подозрением рассматривать бедно одетого визитера, однако в серых глазах полковника Холлса было нечто, способное сбить спесь с кого угодно. Он слишком хорошо знал мир и его обитателей, чтобы кто-либо из них мог своим высокомерием вызвать у него чувство страха или почтения.

Ответив им взглядом, который мог бы быть обращен на мальчишку-прислужника в трактире, Холлс направился к пустой скамье у резной панели и опустился на нее, звеня шпорами.

Этот звук привлек внимание двух джентльменов, которые беседовали рядом со скамьей. Один из них, стоявший спиной к полковнику, повернулся к нему. Это был высокий пожилой человек с веселым румяным лицом. Второй, примерно одних лет с Холлсом, был низеньким и коренастым; его смуглое лицо обрамляли локоны черного парика. Одет он был не без щегольства, а в его манерах дружелюбие сочеталось с независимостью. Бросив на Холлса острый взгляд ярких голубых глаз, в котором, однако, не ощущалось враждебности и презрения, он, хотя и был абсолютно незнаком полковнику, слегка поклонился ему, как бы спрашивая позволения возобновить беседу в пределах слышимости вновь прибывшего,

Обрывки этой беседы вскоре долетели до ушей полковника.

— … Говорю вам, сэр Джордж, что его светлость вне себя от этой задержки. Поэтому он и поспешил в Портсмут, чтобы самолично навести порядок… — Приятный голос на момент стал неслышимым, но вскоре возвысился вновь. — Особенно нужны офицеры, опытные в военной службе…

При этих словах полковник напряг слух. Но голос стих снова, и Холлс не мог ничего разобрать, не показывая своего стремления этого добиться.

— Эти энергичные молодые джентльмены вызывают к себе доверие своим ревностным пылом, — опять донеслось до его ушей, — но на воине…

К раздражению полковника, джентльмен в очередной раз понизил голос. Ответа его собеседника Холлс также не разобрал, после чего беседа, очевидно, приняла иное направление.

— Повсюду только и слышно, что о выходе в море голландского флота и о грозящей городу чуме — сохрани нас от нее Бог, — продолжал смуглый джентльмен. — Это стало почти единственными темами всех разговоров.

— Почти, но не совсем, — усмехнулся старший собеседник. — Вы забыли о мисс Фаркуарсон в Герцогском театре.

— Вы правы, сэр Джордж. То, что о ней говорят не меньше, чем о войне и чуме, показывает, насколько глубокое впечатление она произвела.

— А это впечатление заслуженное? — осведомился сэр Джордж тоном специалиста в подобных делах.

— Уверяю вас, вполне заслуженное! Два дня назад я был в Герцогском театре и видел, как мисс Фаркуарсон играла Екатерину. Это было великолепно! Равную ей мне не приходилось наблюдать не только в этой роли, но и вообще на сцене. Так думает весь город. Хотя я пришел к двум часам, в партере уже не было мест, о мне пришлось заплатить четыре шиллинга за вход в верхнюю ложу. Вся публика была в восторге, а особенно его светлость герцог Бэкингем note 21. Он громогласно возносил хвалы актрисе из своей ложи и клялся, что не успокоится, пока сам не напишет для нее пьесу.

— Ну, если написание пьесы окажется единственным залогом восхищения его светлости, то мисс Фаркуарсон крупно повезло.

— Или, напротив, не повезло, — хитро усмехнулся коренастый джентльмен. — Это зависит от точки зрения самой леди на подобные дела. Но будем надеяться, что она добродетельна.

— Никогда раньше не замечал с вашей стороны недружественного отношения к его светлости, — ответил сэр Джордж, после чего оба рассмеялись. Затем младший собеседник что-то добавил, вновь понизив голос, и сэр Джордж едва не покатился со смеху.

Они все еще хохотали, когда дверь комнаты герцога Олбермарла распахнулась, и на пороге появился стройный джентльмен с румяными щеками. Складывая на ходу пергамент, он быстро пересек переднюю, отвешивая прощальные поклоны, и удалился, после чего из кабинета герцога вышел стражник с жезлом.

— Его светлость будет счастлив принять мистера Пеписа note 22.

Смуглый коренастый джентльмен оборвал смех, поспешно придавая лицу серьезное выражение.

— Иду, — откликнулся он. — Сэр Джордж, не будете ли вы любезны составить мне компанию?

Его высокий собеседник кивнул, и они вдвоем направились в комнату герцога.

Полковник Холлс удивлялся, что в час войны, не говоря уже об угрозе чумы, город интересовался какой-то актрисой и что здесь, в самом храме Беллоны note 23, мистер Пепис из военно-морского министерства отвлекся ради этой фривольной болтовни от серьезного разговора о нехватке офицеров и общей неподготовленности к сражению с голландцами и с чумой.

Холлс все еще размышлял о странностях людских умов и диковинных методах управления страной, которые принесли в Англию возвратившие трон Стюарты, когда мистер Пепис и его компаньон снова появились в приемной, и он услышал, как привратник произносит его собственное имя.

— Мистер Холлс!

Отчасти из-за посторонних мыслей, отчасти из-за пропуска воинского звания, полковник только после вторичного обращения осознал, что его приглашают, и поспешно поднялся.

Те, кто ранее с презрением взирали на него, теперь встрепенулись от возмущения при виде того, как их опережает какой-то оборванец. Послышалось несколько смешков и сердитых возгласов. Но Холлс не обратил на это внимания. Фортуна наконец открыла перед ним двери. Надежда на успех стала тверже, благодаря одной фразе, услышанной им от словоохотливого мистера Пеписа. Стране требовались офицеры, опытные в воинском ремесле, и Олбемарл хорошо знал, насколько редки люди с таким опытом, как у Холлса. Несомненно, он и отдал ему предпочтение, оставив разряженных в пух и прах джентльменов прохлаждаться в приемной.

Уверенным твердым шагом Холлс двинулся вперед.

Глава третья. ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ОЛБЕМАРЛ

За большим письменным столом, помещенным в центре просторной, залитой солнечным светом комнаты, окна которой выходили на Сент-Джеймсский парк, восседал Джордж Монк, барон Потридж, Бошан и Тиз, граф Торрингтон и герцог Олбемарл, кавалер ордена Подвязки note 24, главный конюший, верховный главнокомандующий и член Тайного совета его величества note 25.

Таких высот удавалось достигнуть немногим, и все же Джордж Монк, называемый недругами приспособленцем, а большинством англичан «честным Джорджем», мог добиться еще большего. Если бы он пожелал, то стал бы королем Англии, однако «честный Джордж» предпочел восстановить на престоле династию Стюартов и, осуществив это, едва ли мог бы сослужить своей стране худшую службу.

Монк был человеком среднего роста и крепкого сложения, однако в то время — на пятьдесят седьмом году жизни — уже склонным к полноте. Его смуглое лицо было довольно благообразным, с властной складкой рта контрастировал мягкий взгляд близоруких глаз. Большая голова с излишне короткой шеей покоилась на массивных плечах.

Когда Холлс вошел в комнату, Монк поднял взгляд, отложил перо и медленно встал, с, удивленным выражением наблюдая за быстро приближавшимся к нему посетителем. Когда их уже разделял только стол, он велел стражу удалиться и не сводил с него глаз, пока за ним не закрылась дверь. После этого Олбемарл, на чьем лице удивление теперь смешалось с беспокойством, протянул руку полковнику, несколько озадаченному подобным приемом. Правда, Холлс тут же вспомнил, что осторожность была доминирующей чертой в характере Джорджа Монка.

— Господи, Рэндал! Это в самом деле вы?

— Неужели я так изменился за десять лет, что вам приходится об этом спрашивать?

— Десять лет! — задумчиво промолвил герцог, и его мягкие, почти печальные глаза окинули визитера с головы до. ног. Рука его крепко стиснула руку полковника. — Садитесь, дружище. — Он указал Холлсу на кресло у стола, стоящее напротив его собственного.

Холлс сел, отодвинув вперед эфес шпаги и положив шляпу на пол. Герцог вновь занял свое место с той же медлительностью, с какой недавно поднялся с него.

— Вы становитесь похожим на отца, — промолвил он наконец.

— Значит, я с возрастом не только теряю, но и приобретаю кое-что.

Рэндал Холлс-старший был ближайшим другом Монка. Будучи уроженцами Потриджа в графстве Девон, они росли вместе. И хотя позже их разделили политические убеждения — в те далекие дни Монк служил королю, а Холлс, будучи республиканцем, поддерживал парламент — они оставались друзьями. Когда Монк в 1646 году принял от Кромвеля note 26 командование армией в Ирландии, то предложение этого поста и принятие его произошли под влиянием Холлса. Позднее, когда Холлс-младший избрал, военную карьеру, он начал службу под командованием Монка и, благодаря не только своим заслугам, но и его дружбе, стал капитаном после битвы при Данбаре и полковником после сражения при Вустере note 27. Если бы он продолжал служить под командованием друга своего отца, его судьба могла бы сложиться совсем по-другому.

Мысль об этом мелькнула в голове герцога, который не удержался, от того, чтобы высказать ее.

— Думаете, мне это не известно? — вздохнул Холлс. — Но… Ответом может явиться длинная и утомительная история, которой, с вашего позволения, мы позволим пренебречь. Ваша светлость получили мое письмо, чему свидетельство — мое присутствие здесь. Таким образом, вам известно мое положение.

— Оно чрезвычайно огорчило меня, Рэндал. Но почему вы не написали мне раньше? Зачем вы тщетно пытались прорваться ко мне, позволяя лакеям прогонять вас?

— Я не понимал, насколько вы теперь недоступны.

Взгляд герцога стал острым.

— Вы говорите об этом с горечью?

Холлс едва не вскочил со стула.

— Нет, клянусь честью! Как бы низко я ни пал, на такое я не способен. Все, что вы имеете, вы заслужили. Как и все, кто вас любят, я радуюсь вашему возвышению. — И он добавил с насмешливым цинизмом, желая скрыть вспышку эмоций:

— Я должен этому радоваться, ибо в вас заключена моя единственная надежда. Если она не оправдается, мне остается только броситься с Лондонского моста.

Несколько секунд герцог молча его рассматривал.

— Мы должны поговорить, — промолвил он. — Нам нужно многое сказать друг другу. Вы останетесь пообедать?

— Такое предложение я принял бы даже от врага.

Его светлость позвонил в серебряный колокольчик. Вошел стражник.

— Кто ожидает в передней?

Стражник перечислил ряд пышных имен и титулов.

— Передайте им мои сожаления, что я не смогу принять никого из них до обеда. Попросите тех, у кого ко мне срочные дела, зайти ко мне во второй половине дня.

Когда стражник удалился, Холлс откинулся в кресле и расхохотался. Герцог, нахмурившись, бросил на него вопросительный взгляд.

— Я подумал о том, как они глазели на меня в передней, и как будут смотреть на меня при нашей следующей встрече, — объяснил полковник. — Простите мне мой смех — это единственная роскошь, которую я еще могу себе позволить.

Олбемарл кивнул. Если он и обладал чувством юмора, то крайне редко его обнаруживал, что дало основания любившему посмеяться мистеру Пепису описать его как мрачного человека.

— Скажите, — спросил Монк, — по какой причине вы вернулись в Англию?

— Из-за войны. Не мог же я оставаться на голландской службе, даже если бы голландцы не возражали против этого, что весьма сомнительно. Последние три месяца ни один англичанин не мог показаться на улицах Гааги, не подвергаясь оскорблениям. А если бы он возмутился и дал отпор, то оказался бы в руках властей, которые сурово наказали бы его в назидание другим. Это одна причина. Другая состоит в том, что Англия в опасности и нуждается в шпаге каждого своего сына, так что я могу рассчитывать на назначение. Я слышал, что вам нужны опытные офицеры…

— Видит Бог, это правда, — с горечью прервал его Олбемарл. — Моя приемная переполнена знатными молодыми людьми, явившимися ко мне по рекомендации герцога такого-то, графа такого-то, а иногда и самого его величества с просьбой о назначении, которое даст возможность этим щеголеватым петушкам командовать куда более достойными… — Он умолк, очевидно понимая, что чувства вынудили его изменить обычной осторожности. — Но, как вы сказали, — вновь заговорил Монк, — нам очень не хватает опытных офицеров. И тем не менее, друг мой, вам не стоит строить надежды на этом обстоятельстве.

Холлс уставился на него.

— Как?.. — начал он, но Олбемарл тут же ответил на невысказанный вопрос.

— Если вы полагаете, что даже в этот грозный час для таких людей, как вы, найдется место на службе Англии, — мрачно промолвил он, — то, следовательно, вам ничего не известно о том, что здесь происходило, пока вы были за границей. В течение последних десяти лет я часто думал, что вас нет в живых, и теперь спрашиваю себя: имею ли я право при существующем положении вещей радоваться, видя вас целым и невредимым. Жизнь обладает ценностью лишь тогда, когда имеешь возможность жить достойно — то есть проявить себя с лучшей стороны. А как вы можете сделать это в сегодняшней Англии?

— Как? — Холлс был ошеломлен. — Предоставьте мне возможность, и я продемонстрирую вам это. Испытайте меня, и клянусь, что вы не будете разочарованы.

Побледнев от возбуждения, он поднялся с кресла и стоял перед герцогом в напряженно вызывающей позе, с чуть дрожащими ноздрями.

Но Олбемарл оставался невозмутимым. Махнув желтоватой мясистой рукой, он сделал знак полковнику сесть.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь. Не спрашиваю, как вы провели эти годы, и вижу даже без намеков в вашем письме, что они не пошли вам на пользу. Но это не имеет для меня никакого значения. Я знаю вас и могу вам доверять. О присущих вам дарованиях мне известно со времени вашей многообещающей молодости, а также по мнению, сложившемуся о вас в Голландии. Это удивляет вас, верно? По-моему, Опдам note 28 характеризовал вас, как «vir magna belli peritia» note 29, — он сделал паузу и вздохнул. — Видит "Бог, я крайне нуждаюсь в таких людях, как вы, и с удовольствием использовал бы вас. Но….

— Но что, сэр?

Монк скривил губы и нахмурился.

— Я не могу сделать это, не подвергая вас страшной опасности.

— Опасности? — Холлс рассмеялся.

— Вижу, вы меня не понимаете. Поймите, что вы носите имя, занесенное в списки отмщения.

— Вы имеете в виду моего отца? — недоверчиво осведомился полковник.

— Совершенно верно. К сожалению, вас назвали в его честь. Имя Рэндала Холлса стоит под смертным приговором покойному королю. Проживи ваш отец достаточно долго, это явилось бы таким же приговором для него самого. Вы сами сражались на стороне парламента против ныне царствующего монарха note 30. В Англии вы остаетесь в живых только потому, что пребываете в полной неизвестности. А вы просите меня дать вам чин в армии, представить вас на всеобщее обозрение, в том числе перед глазами и памятью короля, которые в этих вопросах не ослабевают.

— А как же Акт об амнистии? note 31 — воскликнул Холлс, в ужасе видя, что его надежды рассыпаются в пыль.

Олбемарл с презрением фыркнул.

— Где вы жили все это время, если не знаете, что стало с многими из тех, кто понадеялся на этот закон? — Он мрачно улыбнулся и покачал массивной головой. — Никогда не принуждайте человека к обещаниям, которые он дает с величайшей неохотой. Такие обещания никогда не выполняются, даже будучи скрепленными узами закона. Я выжал этот билль у его величества, когда он все еще был лишенным трона скитальцем. Когда король находился в Бреде, я договорился с ним и с Кларендоном note 32, что из Акта об амнистии будут только четыре исключения. Однако после Реставрации note 33, когда закон был подготовлен, определение числа исключений было предоставлено парламенту. Я понял, к чему это ведет, умолял, спорил, напоминал о королевском обещании. Наконец условились, что количество исключений увеличится до семи. Мне пришлось согласиться, так как я не имел возможности противостоять королю de facto note 34. Но когда билль представили на рассмотрение палаты общин, раболепно исполняющей королевские пожелания, она определила двадцать исключений, а палата лордов пошла еще дальше, исключив из закона всех, кто принимал участие в суде над покойным королем, и даже некоторых, не участвовавших в нем. И это называлось биллем об амнистии! За ним последовала декларация короля, предписывающая сдаться властям в течение четырнадцати дней всем, замешанным в смерти его отца. Дело было представлено как простая формальность. Большинство оказалось достаточно разумным, чтобы не поверить этому, и покинуло страну. Но некоторые повиновались, рассчитывая, что отделаются легким наказанием.

Монк немного помолчал, откинувшись в кресле. На губах человека, лишенного чувства юмора, мелькнула усмешка.

— Несмотря на объявление, что не подчинившиеся будут исключены из Акта об амнистии, а подчинившиеся останутся под его защитой, дела последних были переданы в суд, где лояльные присяжные признали их виновными и приговорили к смерти. Первым был казнен генерал-майор Харрисон note 35, которого четвертовали в Черинг-Кроссе. За ним последовали другие, пока народ, насытившийся ежедневными кровавыми зрелищами, не начал роптать. Тогда был сделан перерыв, после которого казни начались снова. Обвинения предъявлялись постепенно — Ламберт note 36 и Вейн note 37 предстали перед судом только в 1662 году. Но они не были последними. Казней не происходило лишь в этом году, но, возможно, конец еще не наступил.

Монк вновь сделал паузу, а когда он заговорил, в его голосе послышалась горечь.

— Я сообщаю вам все это с глазу на глаз не для того, чтобы критиковать действия его величества. Не дело подданного осуждать монарха, особенно сына, стремящегося отомстить за то, что он считает, справедливо или нет, убийством своего отца. Я говорю это, стремясь заставить вас понять, что несмотря на мое горячее желание быть полезным, я не могу оказать вам помощь тем путем, на который вы рассчитываете, так как это обратит на вас, прямо или косвенно, внимание его величества. Отмщение не заставит себя ждать. Ваше имя Рэндал Холлс, и…

— Я могу изменить имя! — воскликнул полковник, осененный внезапным вдохновением. Затаив дыхание, он смотрел на задумавшегося Олбемарла.

— Может найтись кто-нибудь, кто знал вас раньше, — заговорил герцог, — и кто с удовольствием разоблачит обман.

— Я готов рискнуть, — весело говорил Холлс, оправившись от безнадежности, в которую поверг его пространный монолог Олбемарла. — Я рисковал всю жизнь.

— А как же я? — осведомился герцог, в упор глядя на него.

— Вы?

— Мне ведь придется участвовать в этом обмане.

— Можете не сомневаться, что я вас не выдам.

— И тем не менее, мне придется в этом участвовать. — Тон Олбемарла стал более серьезным, чем прежде.

Черты лица Холлса постепенно вновь обретали мрачное выражение.

— Вы понимаете меня? — печально спросил герцог.

Но Холлс не желал понимать. Приподнявшись в кресле, он оперся руками о стол.

— Но в военное время, когда Англия нуждается в опытных офицерах, должно же быть какое-то оправдание для…

И снова Олбемарл покачал головой, его лицо было серьезным и печальным.

— Для лжи не существует оправданий.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, и Холлс пытался скрыть охватившее его отчаяние. Затем он медленно опустился в кресло. Некоторое время он сидел, уставившись на полированный пол, потом вздохнул, пожал плечами и потянулся за лежащей рядом шляпой.

— В таком случае… — Холлс сделал паузу, чтобы проглотить комок в горле, — … мне остается только откланяться…

— Нет-нет! — Герцог склонился вперед и положил ладонь на руку посетителя. — Мы не можем расстаться таким образом, Рэндал.

Холлс смотрел на него, все еще изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Он печально улыбнулся.

— У вас полно дел, сэр. На ваших плечах бремя государства, ввергнутого в войну, а я…

— Тем не менее вы останетесь пообедать.

— Пообедать? — переспросил Холлс, спрашивающий себя, где он будет обедать в следующий раз, ибо разоблачение состояния его дел должно было неминуемо последовать за неудачей попытки их улучшить, и комфорт «Головы Павла» станет для него недоступным.

— Пообедать и возобновить знакомство с ее светлостью, — Олбемарл встал и отодвинул кресло. — Она, безусловно, будет рада вас видеть. Пойдемте. Обед уже подан.

Холлс медленно и неуверенно поднялся. Его самым большим желанием было покинуть Уайт-холл и остаться наедине со своими горестями. Тем не менее, он подчинился, дабы не сожалеть впоследствии о своем отказе. К тому же его душу согрела мысль о доброжелательном приеме со стороны ее светлости.

Когда Олбемарл провел его в соседнюю комнату, массивная, неопрятного вида женщина уставилась на гостя, затем хлопнула себя по бедрам, выражая свое изумление, и бросилась к нему навстречу.

— Клянусь Богом, это же Рэндал Холлс! — воскликнула она. Прежде чем полковник смог догадаться о ее намерениях, женщина, вцепившись ему в плечо, приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку. — Джорджу повезло, что он привел вас в качестве оправдания. Обед стоит уже десять минут — хорошее мясо стынет и портится! Ну, пошли! За столом расскажете мне, какая удача привела вас сюда.

Взяв гостя под руку, она повела его к столу, который мистер Пепис, обладавший пристрастием к земным благам, описывал заваленным дрянным мясом и грязными тарелками. Стол и впрямь походил на герцогский не более, чем его хозяйка на герцогиню. Нэн Кларджес, дочь и вдова кузнеца, была ранее швеей и любовницей Монка, когда лет двадцать назад его заключили в Тауэр note 38, на которой в недобрый, по общему мнению, час он впоследствии женился, чтобы узаконить их детей.

У нее было мало друзей в том мире, где ныне вращался ее супруг, а прежние друзья давно исчезли из ее поля зрения. Поэтому она хранила добрую память о тех немногих, кого могла назвать этим именем. Одним из них был Рэндал Холлс. Из глубокого уважения к Монку, а отчасти из природной доброжелательности он в ранние дни брака Монка выказывал должное почтение к его супруге, к которой большинство друзей и соратников мужа относились с нескрываемым презрением. Миссис Монк холила и лелеяла это почтение, как может делать только женщина в ее положении, и память о нем запечатлелась в ее голове навсегда.

Кларендон, подобно многим, не выносивший супругу Монка, охарактеризовал ее следующей фразой: «Nihil muliebris praeter copus gerens» note 39. За ее неопрятной внешностью он не разглядел женское сердце, быстро откликающееся как на ненависть, так и на любовь. Холлс мог бы просветить его на этот счет. Но, увы, они никогда не встречались друг с другом.

Самое незначительное добро, сделанное нами на протяжении жизненного пути, может явиться семенем, дающим богатый урожай, который понадобится нам в час нужды.

В данный момент Холлс хорошо это понимал. За обедом хозяйка засыпала гостя вопросами, пока не вытянула из него информацию не только о состоянии его кошелька, но и о причинах возвращения в Англию, надеждах, которые он питал, и разрушении этих надежд ее супругом. Последнее привело в ярость достойную леди.

— Черт возьми! — завопила она на своего повелителя. — Ты дал Рэндалу от ворот поворот, словно нищему попрошайке?!

Честный и бесстрашный Джордж Монк, всю жизнь твердо шагавший прямой дорогой и не боявшийся ни одного человека, включая самого короля, которого он посадил на трон, опустил гордый взгляд перед сварливой мегерой. Как вам известно, Монк был храбрым солдатом, в одиночку усмирившим мятежный полк в Уайт-холле, который спасовал перед его властностью. Но своей вульгарной и скандальной герцогини он, возможно, страшился больше, чем другие люди страшились его.

— Видишь ли, любовь моя, не в моих возможностях… — неуверенно начал он.

— Не в твоих возможностях! — с презрением прервала его она. — Скудные же у тебя возможности, Джордж, если они не позволяют тебе помочь другу!

— Я могу помочь ему угодить на виселицу, — запротестовал Монк. — Имей терпение и дай мне объяснить.

— Видит Бог, я нуждаюсь в терпении! Ну, говори!

Герцог мягко улыбнулся, как бы подчеркивая снисходительное отношение к неподчинению его власти. Не обращая внимания на прерывающие его речь презрительные возгласы, он описал ситуацию столь же подробно, как только что описывал ее Холлсу.

— Ты стареешь, Джордж, — заметила герцогиня, выслушав его. — Ты уже совсем не тот, каким был раньше. А еще «делатель королей»! Тьфу! — воскликнула она с уничтожающим презрением. — Где же твои мозги, которые вернули трон Карлу Стюарту? В те дни ты не отступал перед первым препятствием. Интересно, что бы ты делал без меня? Придется мне научить тебя, как помочь другу, не привлекая при этом к нему внимания, чтобы ему не повредить.

— Если ты сможешь сделать это, дорогая…

— Можешь поджарить половину моих мозгов себе на ужин, если не смогу! Все равно тогда бы они больше ни для чего не годились! Разве ты в состоянии предоставить ему командный чин только здесь, в Англии?

Брови Монка дрогнули, словно откликаясь на ее вопрос.

— Разве у королевства нет колоний? Например, Индий — Восточной и Западной note 40? Туда все время назначают офицеров. Кто там будет интересоваться именем Рэндала?

— Клянусь Богом! Это идея! — Герцог устремил на Холлса просветлевший взгляд. — Что вы скажете на это, Рэндал?

— А для меня там есть пост? — с энтузиазмом осведомился полковник.

— В данный момент нет. Но вакансии появляются время от времени. В дальних странах люди умирают или устают от тамошней жизни, находят климат невыносимым и возвращаются. Конечно, риск остается…

— Я уже сказал вам, что рискую всю жизнь, — прервал его Холлс. — А насколько я понял, на родине мне грозит куда больше опасностей. Так что я с радостью пойду на риск. К тому же я не так привязан к Старому Свету, чтобы не поменять его на Новый.

— Ну, тогда посмотрим. Немного терпения, и мне, возможно, удастся предложить вам место за границей.

— Терпения! — повторил Холлс, у которого вновь отвисла челюсть.

— Ну, посты за границей ведь не растут, как яблоки. Дайте мне знать, где вы проживаете, и я сообщу вам, как только появится вакансия.

— А если вы скоро не получите от него сообщения, Рэндал, то приходите ко мне, и мы его поторопим, — сказала ее светлость. — Джордж славный человек, но он стареет и становится тугодумом.

При этом великий воин, устрашавший одним взглядом целые армии, благожелательно улыбнулся своей половине.

Глава четвертая. ВИШНИ В ЦВЕТУ

Полковник Холлс опустился на колени на сиденье у открытого окна в своей приемной в «Голове Павла». Склонившись на подоконник, он, казалось, задумчиво созерцал маленький сад с двумя вишневыми деревьями, на которых еще оставались запоздалые цветы. Холлс действительно видел перед собой вишни в цвету, но не из сада миссис Куинн. Два дерева этого миниатюрного оазиса в центре Лондона размножились перед его мысленным взором в вишневый сад, росший в минувшие годы в Девоне.

Это явление не было новым для полковника. Вишни в цвету всегда вызывали у него видения, подобные тому, которое он с тоской представлял себе теперь. Крошечный садик миссис Куинн превратился в обширный, залитый солнечным светом вишневый сад. Справа над деревьями устремлялся в голубое небо шпиль, увенчанный флюгером в форме рыбы, являвшейся, как смутно припоминал Холлс, эмблемой христианства note 41. Слева виднелась заросшая плющом стена, сверху уже начинавшая разрушаться. Через нее украдкой перелезал длинноногий светловолосый юноша, черты лица которого напоминали его собственные, отличаясь отсутствием морщин — примет возраста и тяжелой жизни. Ловко и бесшумно, как кошка, парень спрыгнул на землю с другой стороны стены и застыл, слегка пригнувшись, с улыбкой на губах и во взгляде серых глаз. Он наблюдал за девушкой, которая, не замечая его присутствия, раскачивалась на качелях, коими служила веревка, протянутая между двумя деревьями.

Она едва вышла из детского возраста, но обладала той гибкой грациозностью, которая обманывала посторонних, считавших девушку старше ее пятнадцати лет. В лице ее не было томной бледности — загорелая кожа свидетельствовала о здоровой жизни на природе, вдали от городов. И все же; глядя в ее ярко-голубые глаза, украшавшие хорошенькое личико, становилось ясно, что сельская жизнь не сделала ее простодушной. Девушка, безусловно, обладала достаточным количеством женской хитрости, унаследованной от праматери Евы ее возлюбленными дочерьми. Разумному мужчине следовало быть настороже, когда она казалась особенно скромной и застенчивой.

Распущенные каштановые волосы развевались позади, когда девушка взлетала на качелях вперед, и падали ей на лицо, когда она неслась назад, напевая в ритме движения качелей:

Где прячешься, моя любовь?

Я жду, чтоб стать твоей женой.

Песня перешла в визг. Юноша, по-прежнему не замечаемый девушкой, бесшумно появился из-за деревьев, и, когда она в очередной раз отлетела назад, обхватил ее за талию своими сильными руками. Среди множества нижних юбок мелькнули две ножки в черных чулках, после чего качели полетели вперед пустыми, а нимфа очутилась в объятиях юного сатира. Но только на миг. С бешенством, реальным или притворным, она вырвалась от него, тяжело дыша, с румяными щеками и сверкающими глазами.

— Вы позволяете себе странные вольности, Рэндал, — заявила она, давая ему пощечину. — Кто приглашал вас сюда?

— Мне показалось, что вы меня звали, — ответил юноша, нисколько не испуганный пощечиной и грозным видом собеседницы. — Признавайтесь, Нэн!

— Я? Я вас звала? — Она возмущенно выпрямилась.

— Разумеется, вы станете это отрицать, будучи женщиной с головы до пят. Но я все слышал. — И он запел, подражая девушке:

— Где прячешься, моя любовь?.. Я прятался за стеной и сразу же откликнулся на зов. А в благодарность за риск порвать новую пару штанов я получил пощечину.

— Если вы здесь задержитесь, то получите еще кое-что.

— Надеюсь. Иначе я бы не пришел.

— Но это может вам не слишком понравиться.

— Будь что будет. А пока что вернемся к пощечине. Такую вещь я не потерплю ни от кого. Мужчине я бы ответил своей шпагой…

— Вашей шпагой! — девушка расхохоталась. — Да у вас нет даже перочинного ножа.

— У меня есть шпага. Сегодня я получил ее от отца в подарок на день рождения. Мне исполнилось девятнадцать, Нэн.

— Как быстро вы растете! Чего доброго, скоро станете мужчиной! Так ваш отец подарил вам шпагу? — Склонившись на ствол дерева, девушка лукаво посмотрела на собеседника. — Весьма опрометчивый поступок с его стороны. Вы, безусловно, порежетесь ею.

Юноша улыбнулся, но менее самоуверенно.

— Вы отклоняетесь от темы. Речь шла о пощечине. Если бы вы были мужчиной, то боюсь, что мне пришлось бы убить вас, повинуясь требованиям чести.

— Убить вашей шпагой? — невинно осведомилась девушка;

— Разумеется.

— Фи! Джек — убийца великанов note 42 в вишневом саду! Вы должны понять, что вам здесь не место. Вы мне никогда не нравились, Рэндал, а теперь просто отвратительны. Несмотря на ваш нежный возраст, у вас такие кровожадные намерения. Даже думать боюсь, во что вы превратитесь, став мужчиной.

Юноша проглотил насмешку.

— А я с удовольствием думаю, во что превратитесь вы, став женщиной. Мы еще к этому вернемся. А пока что поговорим о пощечине…

— О, как же вы утомительны!

— Это потому, что вы меня отвлекаете. Я уже сказал вам, что бы я сделал с мужчиной, который ударил бы меня.

— Надеюсь, вы не думаете, что я вам поверила.

Но на сей раз Рэндал не позволил себя отвлечь.

— Вопрос в том, что делать с женщиной. — Он подошел к ней. — Когда я смотрю на вас, мне представляется возможным лишь одно наказание.

Рэндал взял девушку за плечи с неожиданной твердостью, и в ее еще недавно насмешливом взгляде мелькнула тревога.

— Рэндал! — воскликнула она, догадываясь о его коварном намерении, которое юноша тут же осуществил. Поцеловав девушку, он отпустил ее, ожидая неминуемого взрыва, которого, однако, не последовало. Она молча стояла перед ним, и румянец медленно исчезал с ее щек. Внезапно он вернулся вместе с трогательным дрожанием губ и подозрительным блеском глаз.

— Что с вами, Нэн? — спросил юноша, встревоженный столь неожиданной реакцией.

— О, почему вы это сделали? — спросила она со слезами в голосе.

Если бы девушка снова дала ему пощечину, это его бы не удивило. Но то, что она вместо ожидаемых упреков обратилась к нему с жалобным вопросом, заставило его разинуть рот от изумления. Ему пришло в голову, что им, возможно, найден способ приручить ее, и он пожалел, что не прибег к нему раньше. Тем временем вопрос девушки требовал ответа.

— Я ждал этого целый год, — просто ответил Рэндал, — и хочу сделать это снова. Нэн, дорогая, неужели вы не знаете, что я люблю вас? Неужели вам это не было ясно без моих слов?

Настойчивые вопросы помогли девушке взять себя в руки. Ее взгляд стал твердым.

— Это заявление должно было предшествовать вашему… оскорбительному поступку.

— Оскорбительному? — протестующе воскликнул Рэндал.

— А какому же, по-вашему? Разве не оскорбление целовать девушку, не спросив на то позволения? Будь вы мужчиной, я бы вас не простила. Но так как вы всего лишь мальчишка, — в ее тоне зазвучало презрение, — то будете прощены, если обещаете, что это больше не повторится.

— Но я же сказал, что люблю вас, Нэн! — настаивал он.

— Вы развиты не по годам, юный Рэндал. Очевидно, этому способствуют игры со шпагой. Я скажу вашему отцу, что вы больше нуждаетесь в хороших манерах, чем в оружии.

Девушка подвергала Рэндала изощренному наказанию, но это его не обескуражило.

— Нэн, дорогая, я прошу вас выйти за меня замуж.

Она подскочила при этих словах, и ее глаза расширились.

— Боже, какая снисходительность! По-вашему, мне нужен ребенок, который будет держаться за мою юбку?

— Я говорю серьезно, Нэн, — настаивал юноша.

— Еще бы, если речь зашла о браке.

— Завтра, рано утром, я уезжаю, Нэн. Я пришел проститься.

Веки девушки дрогнули, и проницательный взгляд отметил бы в этот момент в ее глазах выражение тревоги, которая, однако, не слышалась в ее голосе.

— А я поняла, что вы явились делать мне предложение.

— Почему вы дразните меня? Ведь это так много для меня значит, Нэн. Я хочу услышать от вас, что вы будете меня ждать и когда-нибудь станете моей женой.

Рэндал стоял очень близко от нее. Нэнси подняла на него взгляд, затаив дыхание. Женская интуиция предупреждала ее, что он намерен позволить себе очередную вольность, женское упрямство побуждало препятствовать этому намерению, но женское сердце заставляло с радостью ожидать его осуществления.

— Когда-нибудь! — передразнила его она. — Очевидно, когда вы подрастете? Ну, к тому времени я была бы старой девой, а у меня нет желания ею становиться.

— Не насмехайтесь надо мной, Нэн. Скажите, что будете меня ждать.

Он снова попытался взять ее за плечи, но она увернулась от его цепких рук.

— Вы еще не сказали мне, куда вы едете.

Рэндал сообщил девушке новости, рассчитывая, что они придадут ему вес в ее глазах и, возможно, обеспечат ее благосклонность.

— Я собираюсь в Лондон, в армию. Отец добыл для меня чин корнета в кавалерии, и я буду служить под командованием его друга, генерала Монка.

Сообщение произвело впечатление, хотя Нэнси не позволила юноше увидеть, насколько это впечатление было глубоким. Откровенно говоря, армия для нее означала всего лишь грызущих удила лошадей, ревущие трубы и развевающиеся знамена. О более мрачной стороне она не думала, иначе восприняла бы новость более серьезно. Теперь же девушка молчала, с удивлением глядя на Рэндала. Юноша совершил ошибку, попытавшись поторопить события. Он обнял ее, прежде чем она смогла уклониться.

— Нэн, дорогая моя!

Девушка пыталась вырваться, но Рэндал крепко держал ее. Чувствуя бесполезность своих усилий, она начала сердиться по-настоящему.

— Пустите сейчас же! Пустите, или я закричу!

Услышав гнев в голосе Нэнси, юноша отпустил ее и молча стоял, пока она отступала на несколько шагов, тяжело дыша и сверкая глазами.

— Не сомневаюсь, что вы будете иметь успех в Лондоне! Там оценят ваши изысканные манеры! Думаю, вам лучше уйти.

— Простите меня, Нэн! — Юноша выглядел виноватым, чувствуя, что зашел слишком далеко и всерьез вызвал ее гнев. — Не будьте такой жестокой! Бог знает, когда мы увидимся вновь.

— Очень этому рада.

— Неужели вы говорите правду, Нэн? Неужели вы не испытываете ко мне никаких чувств и рады моему отъезду?

— Вам следует улучшить ваши манеры, — упрекнула его она, пойдя на некоторый компромисс.

— Постараюсь это сделать. Я просто хотел сказать вам, что уезжаю далеко и, возможно, не увижу вас несколько лет. Если вы не любите меня, то вряд ли я когда-нибудь вернусь в Потридж. Но если я вам не совсем безразличен, Нэн, и вы будете меня ждать, то я отправляюсь в путь с легким сердцем, и это поможет мне добиться чего угодно. Ради вас, дорогая, я завоюю мир и брошу его к вашим ногам! — красноречиво закончил он с безграничной самоуверенностью молодости.

Глаза Нэнси сияли. Преданность и энтузиазм Рэндала тронули ее: Однако упрямство оказалось сильнее. Она разразилась насмешливым хохотом.

— Ну и что вы мне прикажете с ним делать?

Слова и смех девушки рассердили Рэндала. Он открыл ей сердце и в своем восторженном монологе возвеличил самого себя, а теперь ощущал, как под действием ее сарказма словно сжимается до прежних размеров. Юноша принял выражение холодного достоинства.

— Можете смеяться, но когда я вернусь назад, вы наверняка об этом пожалеете.

— Только не забудьте прихватить весь мир, — поддразнила его Нэнси.

Смертельно побледневший Рэндал. бросил на нее свирепый взгляд, затем молча повернулся и зашагал прочь. Пройдя несколько шагов, он столкнулся с пожилым джентльменом в одеянии приходского священника, который медленно двигался ему навстречу, читая на ходу книгу. Священник поднял на юношу глаза, такие же голубые, как у Нэнси, но взгляд, их был более мягким.

— Здравствуй, Рэндал! — окликнул он юношу, едва не налетевшего на него, будучи полуослепленным невыплаканными слезами.

— Доброе утро, мистер Силвестер. Я… я пришел проститься.

— Знаю, мой мальчик. Твой отец говорил мне…

Из-за деревьев донесся насмешливый голос девушки:

— Не задерживай джентльмена, отец. Он спешит завоевать весь мир.

Мистер Силвестер приподнял густые брови, в уголках его рта мелькнула улыбка, добрые глаза смотрели вопрошающе.

Рэндал пожал плечами.

— Нэнси радуется моему отъезду, сэр.

— Нет-нет!

— Как видите, сэр, это ее настолько забавляет, что она не в силах удержаться от смеха.

Священник ласково взял юношу за руку и вместе с ним направился к дому.

— Нэнси под смехом скрывает волнение, — объяснил он. — Все женщины таковы. Чтобы понять их до конца, нужно долго учиться, и я сомневаюсь, есть ли смысл тратить на это время. Но я ручаюсь, что она встретит тебя с радостью, независимо от того, завоюешь ты мир или нет. Мы все будем ждать тебя, мой мальчик. Ты отправляешься служить великому делу, и Бог поможет тебе вернуться домой целым и невредимым.

Но Рэндала это не утешило, и, расставшись с мистером Силвестером, он поклялся себе, что не вернется назад, что бы ни случилось.

Однако перед отъездом из Потриджа юноша убедился, что мистер Силвестер был прав. В тот день Нэнси тщетно ожидала его возвращения. А ночью на ее подушке остались слезы, вызванные не только досадой, но и горем, которое пробудила в ней предстоящая разлука с Рэндалом.

Рано утром, когда деревня еще спала, Рэндал поскакал завоевывать мир, вооруженный туго набитым кошельком и новой шпагой — подарком отца, сопровождаемым его благословением. Когда он проезжал мимо стены, за которой виднелись верхушки цветущих вишневых деревьев, и возвышавшегося над дорогой серого дома ректора, наверху распахнулось окно, и в нем появились голова и плечи Нэнси.

— Рэндал! — нежно окликнула она его, когда он оказался рядом.

Юноша натянул поводья и поднял голову. Весь его гнев растаял в ту же секунду, а сердце бешено заколотилось.

— Нэн! — в этот возглас он вложил всю душу.

— Я.. Простите, что я смеялась над вами, Рэндал. На самом деле мне было совсем не весело. Я плакала и не спала всю ночь, чтобы не пропустить вас. — Последнее едва ли соответствовало действительности, но в данный момент она, по-видимому, искренне этому верила. — До свидания, Рэндал! Да хранит вас Бог, и возвращайтесь ко мне поскорей!

— Нэн! — снова воскликнул юноша. Больше он ничего не мог вымолвить, но этот возглас был столь красноречив!

Что-то упало на холку его лошади. Протянув руку, он успел поймать маленькую, украшенную кисточками перчатку.

Сверху послышался крик:

— Моя перчатка! Я уронила ее! Рэндал, пожалуйста… — Девушка наклонилась вниз, но она находилась чересчур высоко, чтобы вернуть пропажу. Рэндал снял шляпу и сунул перчатку за ленту.

— Я буду носить ее, как знак вашей благосклонности, пока не вернусь просить руки, которую она покрывала! — восторженно воскликнул юноша. Поцеловав перчатку, он отвесил девушке низкий поклон, надел шляпу и пришпорил лошадь.

Вслед ему донесся голос Нэнси, насмешливый и в то же время слегка дрожащий, что выдавало таящиеся в нем слезы:

— Не забудьте привезти с собой весь мир!

Эти слова были последними, которые он от нее слышал.

Прошло пять лет, прежде чем Рэндал вернулся в Потридж. Подъезжая с колотящимся сердцем к дому ректора вместе с трусившим следом слугой, он вновь видел цветущие вишневые деревья над серой стеной сада, колеблемые бризом.

Старший Холлс, переселившийся в Лондон вскоре после отъезда сына к Монку, скончался два года назад. Если Рэндал и не осуществил свое хвастливое намерение завоевать мир, то он, по крайней мере, завоевал себе в нем важное место — видное положение в армии, которое должно было послужить ступенью к дальнейшему возвышению. Рэндал стал самым молодым полковником в армии, благодаря как хорошему отношению Монка, так и собственным достоинствам, не будь которых, Монк никогда бы не проявил к нему благосклонности. Властный облик, богатая одежда, пышная сбруя великолепного коня, присутствие слуги — все это выдавало значительную особу. Рэндал гордился этим ради Нэнси, вдохновлявшей его на подвиги. Он искренне благодарил Бога за все достигнутое им, так как теперь мог предложить это ей.

Быстро подъезжая к дому ректора, Рэндал думал о том, как сейчас выглядит Нэнси. Последнее известие от нее он получил три года назад, что было вполне естественно, так как постоянные передвижения, требуемые солдатской жизнью, делали невозможным регулярное получение писем. Рэндал часто писал Нэнси. Однако за все эти годы он получил от нее лишь одно письмо в ответ на его сообщение о том, что после битвы при Данбаре ему присвоили чин капитана, и это является очередным продвижением к завоеванию мира.

Как Нэнси встретит его теперь? Как посмотрит на него? Каким будут ее первые слова? Рэндал надеялся, что прежде всего она произнесет его имя, а он прочитает в ее голосе все, что хочет узнать.

Рэндал и его слуга остановились у дома ректора. Молодой человек соскочил с коня без помощи грума, звеня шпорами, подошел к дубовой двери и постучал в нее рукояткой хлыста.

Дверь открылась изнутри. Перед ним предстала испуганная на вид тощая старуха, нисколько не напоминавшая дородную Матильду, бывшую ранее экономкой в ректорском доме. Рэндал уставился на нее, и радостное выражение начало исчезать с его Лица.

— Ректор дома? — осведомился он.

— Дома, — ответила старуха, недоверчиво глядя на его импозантную фигуру. — Подождите, пока я его позову. — Она исчезла во мраке холла, откуда вскоре донесся ее голос:

— Хозяин! Хозяин! Вас спрашивает какой-то незнакомец!

Незнакомец! О Боже! Неужели?..

Послышались быстрые и твердые шаги, и к двери подошел миловидный светловолосый молодой человек, чья черная одежда и спускающиеся с воротника две белые полоски выдавали в нем священника.

— Вы желали видеть меня, сэр? — спросил он.

Рэндал Холлс ошеломленно смотрел на него, будучи не в силах произнести ни слова. Наконец он облизнул губы и заговорил:

— Я хотел видеть мистера Силвестера, сэр. Где он? Его здесь нет?

И, забыв о манерах, он вцепился в руку незнакомого священника.

— Нет, — ответил тот. — Мистер Силвестер отошел в мир иной три года назад, и мне достался его приход.

— Это тяжелое известие для меня, сэр. — Холлс сдерживался с трудом. — Он был моим старым другом. А его дочь, мисс Нэнси? Где она?

— Не знаю, сэр. Она уехала из Потриджа до моего появления здесь.

— Но куда же она уехала? — В отчаянии Рэндал дернул за руку священника, который молча это стерпел, понимая состояние собеседника.

— Об этом мне тоже ничего не известно, сэр. Видите ли, я не был знаком с мисс Силвестер. Быть может, сквайр…

— Ах, да! Сквайр!

К нему Рэндал и направился. Пожилой и тучный сквайр Хейнс, сидевший за столом в холле, поднялся при появлении великолепного гостя.

— Господи! — изумленно воскликнул он. — Это же молодой Рэндал Холлс! Живой!

Оказалось, что в Потридж пришло сообщение, будто Рэндал погиб при Вустере. В другое время и при других обстоятельствах Холлс мог бы посмеяться над собственным тщеславием, побудившим его считать, что его имя известно всей стране. Сюда, в родной Потридж, не донеслось эхо его славы. Рэндала сочли мертвым, и никакие известия о его последующих подвигах не дошли до этой деревушки — единственного места в Англии, где его деяния могли вызвать интерес.

Позже Рэндал извлек из этого урок, который помог ему обуздать свою самонадеянность. Но в тот момент он думал только о Нэнси. Известно ли, куда она уехала?

Сквайр во время отъезда Нэнси что-то об этом слышал, но начисто позабыл — дочь священника не представляла для него особого интереса. Тщетно он пытался вспомнить, повинуясь настоятельным просьбам Рэндала, после чего ему пришло в голову обратиться к экономке. Женщины лучше запоминают подобные мелочи. Вызванная экономка тотчас дала ответ. Нэнси отправилась в Чармут, к замужней тете, сестре ее отца и единственной оставшейся в живых родственнице. Тетю звали миссис Тенфил.

До конца дней Рэндал запомнил бешеную скачку в Чармут. Душевное волнение начисто вытеснило в нем ощущение усталости. Скакавший следом слуга дремал в седле, а просыпаясь, начинал ворчать и жаловаться.

Полумертвые от усталости, они добрались до Чармута и нашли дом миссис Тенфил, где, однако, не оказалось Нэнси.

Миссис Тенфил, пожилая особа, суровая лицом и сердцем, обладала избытком благочестия при отсутствии милосердия. Такие люди превращают религиозность в порок, обеспечивающий им вечное проклятие. Правда, оставаясь женщиной, несмотря на возраст и фанатизм, она несколько смягчилась при виде красивого и элегантного молодого незнакомца. Но при упоминании имени племянницы миссис Тенфил вновь помрачнела.

— Это создание лишено страха Божьего. Мой брат был слабым человеком, и он испортил ее своей добротой. Хорошо, что он умер, не узнав, во что превратилась его дочь — упрямая и своенравная девица.

— Мадам, я спрашиваю вас не о характере мисс Силвестер, а о ее местопребывании, — сердито напомнил Рэндал.

Миссис Тенфил посмотрела на него с иной точки зрения. В красоте и импозантной внешности визитера, сначала представивших его в выгодном свете, она разглядела теперь дьявольскую печать любителя мирских радостей. Такой человек наверняка ищет ее племянницу с недоброй целью, и в то же время именно подобного мужчину она бы с радостью приветствовала на свою погибель. Губы миссис Тенфил плотно сжались. Она должна стать щитом между этим нечестивцем и ее племянницей. К счастью — а по ее мнению, в результате воли провидения — племянницы сейчас не было дома. Во имя святой цели миссис Тенфил решила солгать посетителю, и у бедняги Рэндала не возникло ни малейшего подозрения на этот счет.

— В таком случае, сэр, вы спрашиваете о том, на что я не в силах дать вам ответ.

Таким образом миссис Тенфил ухитрилась удержаться между правдой и ложью. Но Рэндал потребовал большего.

— Вы имеете в виду, что племянница покинула вас, и вы не знаете, где она?

Миссис Тенфил пришлось прибегнуть к откровенной лжи.

— Именно это я и имею в виду.

Однако ответ не удовлетворил Рэндала, который потребовал добавочной порции обмана.

— Скажите, по крайней мере, когда она уехала?

— В Мартынов день будет два года. Она прожила у меня год.

— И куда же она отправилась? Вы должны это знать!

— Тем не менее, я не знаю. Мне только известно, что она уехала. По всей. вероятности, она в Лондоне — это самое подходящее место для всех безбожников и нечестивцев.

Рэндал уставился на нее, ощущая физическую тошноту. Его маленькая Нэн одна в Лондоне, без друзей и без средств к существованию! Что могло произойти с ней за эти два года?

— Мадам, — промолвил он голосом, дрожащим от горя и возмущения, — если вы выгнали ее, о чем свидетельствует ваше поведение, то будьте уверены, что Бог накажет вас!

И он повернулся на каблуках, не дожидаясь ответа.

Расспросы в деревне могли бы изменить всю его дальнейшую жизнь. Однако вымышленные боги, которым поклонялась миссис Тенфил, явно пришли ей на помощь. Рэндал покинул Чармут, не обменявшись более ни с кем ни единым словом. У него не было причин сомневаться в правдивости миссис Тенфил.

Шесть последующих месяцев Рэндал повсюду разыскивал Нэнси, которая все это время терпеливо ожидала в Чармуте, что он приедет и вызволит ее из рабства у благочестивой тетушки. Она не сомневалась, что когда-нибудь случится то, что в действительности уже произошло: Рэндал приедет искать ее в Потридж, узнает, куда она уехала, и последует за ней. В отличие от других обитателей Потриджа, Нэнси не верила в гибель Рэндала, хотя, когда слухи об этом впервые достигли ее родной деревни, она горько его оплакивала. Однако вскоре после переезда в Чармут, Нэнси получила от Рэндала письмо, написанное спустя несколько месяцев после битвы при Вустере, в котором сообщалось, что он не только цел и невредим, но преуспевает; постепенно завоевывает мир и надеется вскоре положить его к ее ногам и просить ее руки.

А тем временем Рэндал все больше впадал в отчаяние. Жить и бороться ради единственной цели и в час триумфа обнаружить, что эта цель недостижима, оказаться в положении одураченного Фортуной! Для его преданного сердца это явилось сокрушительным ударом, сделало его жизнь бессмысленной, лишило честолюбия и изменило характер. Твердость сменилась постоянным беспокойством. Рэндалу требовалось отвлечение от печальных мыслей, но его не могла предоставить солдатская профессия на родине, в дни мира. Оставив службу в армии парламента, он отправился в Голландию — рай для всех бездомных авантюристов, поступил там в армию и некоторое время преуспевал на новой службе. Однако Рэндал более не стремился создать себе видное положение. Это было невозможно в чужой стране, где он являлся наемником, солдатом удачи, продававшим свой воинский опыт без всякого вдохновения. Надев мундир наемника, Рэндал приобрел и соответствующие привычки: швырял направо и налево легко зарабатываемое золото, тратя его на выпивку, азартные игры и недостойных женщин.

Рэндал приобрел славу человека отчаянной смелости, дешево ценящего свою жизнь, способного командира, но при этом распутника, пьяницы и скандалиста.

После пяти лет подобной жизни, калечащей его пущу, наконец наступила реакция. В один прекрасный день ему пришло в голову, — что он уже перешагнул свое тридцатилетие, попусту растратил молодость и вступил на дорогу, неуклонно ведущую к одинокой и презираемой старости. То доброе, что еще таилось в глубине его души, призывало его остановиться. Необходимо вернуться назад, физически и морально, поймать ускользавшую жизнь и строить ее так, как он намеревался ранее. Для этого необходимо возвратиться в Англию.

Рэндал написал Монку, бывшему в то время могущественным человеком в королевстве. Но, вновь одураченный Фортуной, он написал ему слишком поздно. Уже прошло несколько недель после Реставрации. Для знаменитого солдата армии парламента и сына еще более знаменитого члена парламента теперь не было места на службе в Англии. Обратившись к Монку на несколько месяцев раньше, когда Реставрация была еще под вопросом, и помогая генералу осуществить ее, Рэндал тем самым искупил бы прошлое в глазах Стюартов, с лихвой уплатив старый долг.

Об остальном вы легко догадаетесь. Рэндал предавался порочным привычкам, делая себя все более негодным для великой цели, и так продолжалось пять ужасных лет, казавшихся ему впоследствии целым веком. Затем началась война, и Англия безмолвно воззвала ко всем своим сыновьям, пробивающим себе путь шпагой за рубежом. Служба в Голландии больше не удерживала Рэндала. Ему наконец представилась возможность отряхнуть грязь жизни наемника и, вернувшись домой, найти достойное применение своим способностям.

Однако, если бы не кредит, предоставленный ему с далеко идущими целями хозяйкой таверны, и доброе отношение вульгарной старухи, сохранившей о нем хорошие воспоминания, то теперь он мог снова оказаться отброшенным на стезю, ведущую в ад.

Глава пятая. НАЕМНИК

Полковник Холлс прогуливался по Полс-Ярду, влекомый отчасти голосом проповедника на ступенях собора Святого Павла, собравшего вокруг себя толпу, а отчасти собственными беспокойными мыслями. Прошло три дня после его визита к Олбемарлу, и хотя он едва ли мог ожидать от него новостей спустя столь короткий срок, их отсутствие не давало ему покоя.

Холлс шел мимо толпы, слушавшей проповедника, не намереваясь задерживаться, когда услышанная фраза остановила его.

— Покайтесь, говорю вам, пока есть время! Гнев Господень распростерт над вами! Бич чумы уже занесен и вот-вот ударит вас!

Холлс бросил взгляд над головами столпившихся горожан и увидел похожего на черного ворона субъекта с запавшими глазами, зловеще поблескивающими на смертельно бледной физиономии.

— Покайтесь! — продолжал проповедник. — Пробудитесь! Узрите грозящую вам опасность и попытайтесь молитвами и праведным поведением отвратить ее, пока еще не поздно! За эту неделю страшная болезнь унесла тридцать жизней в приходе Святого Джайлса, десять в приходе Святого Клемента и столько же в приходе Святого Андрея в Холборне. Это только предупреждения! Медленно, но верно чума вползает в город. Как был уничтожен древний Содом, так будет уничтожен и Содом нынешний, если вы не восстанете и не отринете зло, таящееся среди вас!

Толпа была, в основном, настроена весьма непочтительно. Повсюду раздавались смешки, а кто-то пронзительным голосом передразнивал проповедника. Тот сделал паузу и воздел руки к небесам, при этом словно увеличившись в росте.

— Вы смеетесь! Неужели вы не поняли предупреждения? Гнев Господень вот-вот обрушится на вас, а вы смеетесь! «Ты осквернил свои святилища множеством пороков. Я извлеку пламя, таящееся в тебе, и оно обратит тебя в пепел на глазах у всех!»

Холлс двинулся дальше. Он уже слышал странные разговоры о чуме, начавшей косить людей в предместьях и являющейся, по мнению многих, оружием голландцев, которые занесли ее в Англию, но обращал на это мало внимания, зная, что паникеров хватает всегда. Очевидно, лондонские горожане придерживались такого же образа мыслей, судя по весьма индифферентному отношению к мрачным и хриплым воплям проповедника.

Стоящий на краю толпы человек, обладавший красивой внешностью и военной выправкой, джентльмен по одежде и осанке, смотрел на Холлса с испугом и удивлением. Когда Холлс поравнялся с ним, он внезапно шагнул вперед и схватил его за руку. Полковник "остановился и повернулся к незнакомцу.

— Либо ты Рэндал Холлс, — заявил тот, — либо дьявол в его обличье!

Холлс сразу же узнал старого товарища по оружию времен Вустера и Данбара. Они оба были призраками из прошлого друг друга.

— Такер! — воскликнул Рэндал. — Нед Такер!

Его лицо просветлело. Он протянул Такеру руку, которую тот крепко пожал.

— Я бы узнал тебя повсюду, Рэндал, хотя время здорово изменило тебя.

— Тебя оно изменило не меньше. Но ты, как будто, процветаешь! — Лицо полковника помолодело от выражения почти мальчишеской радости.

— О, у меня все в порядке, — ответил Такер. — А у тебя?

— Как видишь.

Такер устремил на него внимательный взгляд темных глаз. Наступила неловкая пауза, во время которой каждый хотел задать другому сотню вопросов.

— Я слыхал, что ты в Голландии, — заговорил Такер.

— Я совсем недавно вернулся оттуда.

Брови Такера удивленно поползли вверх.

— Что же заставило тебя вернуться?

— Война и желание найти пост, на котором я мог бы послужить своей стране.

— И ты нашел его? — презрительная улыбка на смуглом лице давала понять, что ответ ясен заранее.

— Еще нет.

— Меня бы крайне удивило, если бы ты его нашел. С твоей стороны было вообще опрометчиво возвращаться, — Такер понизил голос, чтобы его не слышали посторонние. — Климат теперешней Англии неблагоприятен для старых солдат парламента.

— Однако ты здесь, Нед.

— Я? — презрительная усмешка вновь мелькнула на красивом лице Такера. Пожав плечами, он склонился к Холлсу и заговорил еще тише:

— Мой отец не был цареубийцей, так что на меня едва ли обратят внимание.

Удовольствие от встречи начало исчезать с лица Холлса. Неужели люди вечно будут помнить о подписи отца под смертным приговором королю и о глупой лжи вокруг этого события? Неужели это явится для него непреодолимым препятствием в стюартовской Англии?

— Ну-ну, не смотри так мрачно, дружище! — Такер рассмеялся и взял полковника под руку. — Давай пойдем куда-нибудь, где мы сможем поговорить. У нас есть что сказать друг другу.

Холлс огляделся вокруг.

— Пойдем в «Голову Павла», — предложил он. — Я там остановился.

Но Такер не согласился.

— Я живу совсем рядом, в Чипсайде.

Они молча двинулись в указанном Такером направлении. На краю Полс-Ярда Такер обернулся к собору, у дверей которого все еще ораторствовал фанатичный проповедник. До них долетел его пронзительный голос.

— О Господь, великий и ужасный!..

Такер сардонически усмехнулся.

— Красноречивый парень, — заметил он. — В конце концов, он пробудит от сна этих баранов,

Полковник озадаченно посмотрел на приятеля, ощутив в его словах скрытый смысл. Но Такер молча двинулся дальше.

В красивой комнате на первом этаже одного из самых импозантных домов в Чипсайде Такер указал гостю на лучшее место.

— Случайно встретил старого друга, — объяснил он заглянувшей экономке. — Так что подайте бутылку белого испанского — самого лучшего.

Когда женщина, принеся вино, удалилась, закрыв за собой дверь, полковник поведал свою историю.

Такер внимательно слушал, его лицо оставалось серьезным. Когда наступило молчание, он несколько секунд печально смотрел на друга.

— Значит, твоя единственная надежда — Джордж Монк? — медленно произнес он и презрительно усмехнулся. — Тогда на твоем месте я бы лучше повесился — это менее мучительный конец.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты и вправду веришь, что Монк намерен тебе помочь?

— Разумеется. Герцог обещал это, а он был моим другом и другом моего отца.

— Другом! — с горечью повторил Такер. — Никогда не слыхал, чтобы приспособленец был бы другом кого-нибудь, кроме себя самого. А Джордж Монк — принц среди приспособленцев, о чем свидетельствует вся его жизнь. Сначала он служил королю, потом разрывался между королем и парламентом, затем перешел на сторону парламента, предав своих друзей из королевской партии, а в итоге снова переметнулся к королю, покинув ближайших парламентских друзей. Он всегда выбирает ту сторону, которая побеждает и может заплатить за его услуги. В результате Монк — барон такой-то, граф такой-то, герцог Олбемарл, верховный главнокомандующий и еще Бог знает кто. О, он здорово заработал на своем приспособленчестве!

— Ты несправедлив к нему, Нед, — мягко упрекнул приятеля Холлс.

— К нему нельзя быть несправедливым.

— И тем не менее, ты несправедлив. Ты забываешь, что человек может искренне менять убеждения.

— Особенно когда ему это выгодно, — усмехнулся Такер.

— Это не правда. — Преданное сердце полковника не позволяло ему отречься от друга. — Ты не прав и в другом отношении. Монк помог бы мне, но…

— Но он убоялся небольшого риска — вернее, неудобства, могущего возникнуть, если ему станут задавать вопросы. Конечно, Монк мог легко бы избежать этого неудобства, притворившись, что не знает о твоем прошлом.

— Он для этого слишком честен.

— Честен! Ах, да, «честный Джордж Монк»! Обычно несчастья учат уму-разуму, но ты… — Такер улыбнулся полупечально-полупрезрительно, оставив фразу неоконченной.

— Я же сказал тебе, что Монк обещал мне помочь.

— А ты полагаешься на его обещания? Обещания ничего не стоят! Ими отделываются от докучливых посетителей. Монк видел, что ты нуждаешься, так же как это вижу я. Прости, Рэндал, но это сразу же становится ясным по каждому шву на твоем камзоле, — Такер успокаивающим жестом положил ладонь на руку друга, ибо полковник густо покраснел. — Я докажу тебе, что был прав. Годовой доход Монка — тридцать тысяч фунтов. Он был твоим другом и. другом твоего отца, которому, как всем известно, многим обязан. Скажи, он предложил тебе свой кошелек, чтобы помочь пережить нужду, пока ему удастся выполнить обещание?

— Я бы все равно не воспользовался им.

— А я спросил тебя не об этом. Предложил он тебе кошелек? Конечно, нет! А разве друг не должен был сразу же помочь тебе всем, что в его силах?

— Монк не подумал об этом.

— Другу следовало бы подумать. Но у Монка нет друзей.

— Повторяю: ты несправедлив к нему. Ты забываешь, что он, в конце концов, вообще не был обязан что-либо обещать.

— Ему пришлось это сделать. Ты же сам мне сказал, что при этом присутствовала его герцогиня. Грязная Бесс note 43 умеет быть назойливой и вертит мужем, как хочет. Всем известно, что Монк ее боится, как огня. Чтобы не связываться с супругой, он пообещал то, что не собирается выполнять. Я хорошо знаю Джорджа Монка и всех, ему подобных. Такими сейчас полна Англия — они питаются ее трупом, как стая стервятников. Я…

Заметив, что полковник Холлс уставился на него, изумленный его горячностью, Такер оборвал фразу и рассмеялся.

— Я вышел из себя без всякой причины. Хотя нет, я злюсь на тех, кто обманывает моего старого друга. Тебе не следовало возвращаться в Англию, Рэндал. Но коль скоро ты здесь, не строй надежды на пустых обещаниях, чтобы потом не разочаровываться. — Он поднял бокал. — Пью за твою, у дачу, Рэндал.

Полковник выпил, не произнеся ни слова. Его сердце словно окаменело. Представленный Такером портрет герцога Олбемарла, несомненно, был нарисован кистью врага, но факты биографии Монка делали его весьма правдоподобным, хотя и несколько окарикатуренным. А мрачный и озабоченный своим положением Холлс видел в нем только правдоподобные черты.

— Если ты прав, — промолвил он, уставившись в стол, — то мне остается внять твоему совету и повеситься.

— В нынешней Англии это единственный выход для человека, сохранившего уважение к себе, — ответил Такер.

— В моем положении это единственный выход где угодно. Но почему ты с такой горечью говоришь об Англии?

Такер пожал плечами.

— Мои убеждения тебе известны, а я не приспособленец и твердо их придерживаюсь.

Холлс внимательно посмотрел на Такера. Не понять его слова, а тем более его тон было невозможно.

— А тебе не кажется опасным… твердо придерживаться своих убеждений? — осведомился он.

Такер усмехнулся.

— Некоторые вещи честные люди должны ставить превыше опасности.

— О, безусловно.

— Честность невозможна без твердости, а я, надеюсь, честный человек.

— Ты имеешь в виду, в отличие от меня? — медленно произнес Холлс.

Такер не стал возражать — он всего лишь пожал плечами и снисходительно улыбнулся. Полковник встал, взволнованный невысоким мнением, которое сложилось о нем у его друга.

— Я нищий, Нед, а нищие не могут выбирать. Кроме того, последние десять лет я был наемником. Я живу, продавая свою шпагу. Я не создаю правительства и не беспокою себя вопросами о том, чего они стоят, а служу им ради золота.

Но Такер, печально улыбнувшись, медленно покачал головой.

— Если то, что ты говоришь, правда, то ты бы не был сейчас в Англии. Ты сам сказал, что приехал из-за войны. Быть может, ты и продаешь свою шпагу, но у тебя есть родина, и прежде всего ты предлагаешь свою шпагу ей. И даже если она откажется от твоей шпаги, ты не предложишь ее врагам Англии. Зачем же преуменьшать свои достоинства? Здесь ты можешь найти много друзей, хотя они едва ля окажутся среди тех, кто правит страной. Ты приехал служить Англии? Ну так служи ей! Только сначала спроси себя, как ей лучше послужить.

— О чем ты?

— Садись, дружище. Садись и слушай.

И, взяв с полковника обещание строго хранить тайну, Такер, полагаясь на старую дружбу с Холлсом и его отчаянное положение, поведал ему о том, что являлось ни более ни менее чем государственной изменой.

Прежде всего, Такер предложил полковнику поразмыслить о том, в какое состояние повергло страну правление расточительного, развратного, мстительного и бесчестного короля. Начав с нарушения билля об амнистии, он шаг за шагом воссоздал картину растущей тирании в течение пяти лет после реставрации Карла II, представляя каждое ее проявление со своей точки зрения, враждебной, но достаточно точной. Коснувшись войны, в которую вовлекли страну, Такер показал, как она была спровоцирована и стала возможной в результате легкомыслия и преступного пренебрежения военно-морским флотом, который Кромвель оставил столь мощным. На царящие при дворе возмутительные нравы он обрушился с бешенством истинного пуританина.

— Мы положим этому конец, — твердо заявил он. — Уайт-холл будет очищен от Карла Стюарта и от его шлюх, сводников, фаворитов. Их вышвырнут в навозную кучу, в Англии восстановят республику, а разумное и честное правительство позволит англичанам гордиться своей страной.

— Боже мой, Нед, ты просто спятил! — Холлс был в ужасе от оказанного ему доверия.

— Ты имеешь в виду риск? — Такер мрачно улыбнулся. — Эти вампиры уже вырвали кишки у лучших людей, стоявших за правое дело, а если нас постигнет неудача, то пускай они делают со мной то же самое. Но мы не проиграем. Наши планы отлично продуманы и уже начали осуществляться под руководством человека, находящегося в Голландии — я пока не буду называть тебе его имя, но вскоре оно станет дорого всем честным людям. Час близится. Наши агенты действуют повсюду, возбуждая народный гнев и направляя его в нужное русло. Само небо послало нам в помощь чуму, чтобы посеять ужас в сердцах людей и заставить их подумать, не является ли болезнь наказанием за пороки, которыми позорят Англию ее правители. Проповедник, которого ты сегодня видел на ступенях собора Святого Павла, — один из этих агентов. Он делает отличную работу, бросая семя в плодородную почву. Скоро наступит время богатого урожая!

Он сделал паузу и устремил на пораженного ужасом друга взгляд, в котором сверкал фанатичный огонь.

— Твоя шпага пребывает в праздном состоянии, Рэндал, и ты ищешь для нее работы. Перед тобой служба, которая принесет тебе честь. Это служба республике, за которую ты сражался в былые дни, и она нацелена на врагов, из-за которых в Англии нет места таким людям, как ты. Ты будешь драться не только за себя, но и за тысячи тебе подобных. И твоя родина этого не забудет! Мы нуждаемся в таких шпагах, как твоя. Обещаю тебе сразу же и службу, и карьеру. Олбемарл просто отделался от тебя, посулив место, которое приберегут для очередного сводника при дворе Карла Стюарта. Я открыл тебе сердце, несмотря на риск. Что ты мне ответишь?

Холлс поднялся. По его лицу было видно, что он принял решение.

— То, что я уже тебе сказал. Я наемник. Я не создаю правительств, а служу им. Никакая цель в мире не может вызвать у меня энтузиазма.

— Все же ты вернулся в Англию, чтобы служить ей в час нужды.

— Потому что больше мне было некуда деться.

— Отлично! Я нанимаю тебя за твою цену, Рэндал, — не потому, что поверил тебе, а дабы избежать споров. Вернувшись на родину, ты нашел все двери, в которые рассчитывал войти, закрытыми перед тобой. Что же ты собираешься делать? Ты называешь себя наемником и утверждаешь, что в твои намерения входит лишь бездушная служба твоему нанимателю. Я готов представить тебя хозяину, который гарантирует тебе богатое вознаграждение. Так как для тебя все службы одинаковы, пускай мне ответит наемник.

Такер тоже встал, протянув руку. Полковник несколько секунд молча смотрел на него, затем улыбнулся.

— Какой адвокат пропал в тебе, Нед! — заметил он. — Ты придерживаешься сути дела, но опускаешь то, что не идет тебе на пользу. Наемник служит правительству in esse note 44, служба правительству in posse note 45 — занятие для энтузиастов, а во мне уже более десяти лет нет ни капля энтузиазма. Устанавливайте ваше правительство, и я охотно предоставлю свою шпагу к вашим услугам. Но не проси меня ставить голову в игре в приведение к власти этого правительства, ибо голова — это все, что у меня осталось.

— Если ты не хочешь сражаться во имя любви к свободе, то почему не желаешь сражаться из ненависти к Стюартам, чья мстительность не позволяет тебе зарабатывать на хлеб?

— Ты преувеличиваешь. Хотя многое из сказанного тобой — правда, я все еще не отчаялся получить помощь от Олбемарла.

— Ты безумный слепец! Говорю тебе, что в скором времени Олбемарл не сможет помочь даже самому себе, не то что кому-то другому.

Холлс собирался заговорить, но Такер жестом остановил его.

— Не отвечай мне теперь. У нас есть несколько дней. Подумай над тем, что я тебе сказал, и если через некоторое время ты не получишь вестей из Уайт-холла о выполнении этого пустого обещания, то, возможно, взглянешь на вещи по-другому и поймешь, в чем заключаются твои интересы. Тогда не забудь, что мы нуждаемся в опытных солдатах так же, как и в предводителях, и всегда радушно тебя примем. Помни также, будучи наемником, каким ты себя представляешь, что теперешние предводители останутся таковыми и когда задача будет выполнена, разумеется, с соответствующим жалованием. А пока что, Рэндал, садись, и давай поговорим о других делах, а то бутылка еще не опустела даже наполовину.

Возвращаясь в сумерках домой, полковник изумлялся опасной откровенности Такера, который доверился ему в отчаянном деле, полагаясь только на его слово и, очевидно, все еще считая его надежным человеком, каковым он уже давно перестал быть. Однако размышления несколько умерили его удивление. Такер не сообщил ему никаких фактов, разоблачение которых могло бы серьезно повредить заговорщикам. Он не назвал никаких имен — только смутно упомянул о пребывающем в Голландии руководителе, которым, как догадывался полковник, был Элджернон Сидни note 46, находившийся вне пределов досягаемости Стюартов. Что же такого Такер поведал ему еще? Что существует серьезное движение, поставившее целью свергнуть династию Стюартов и восстановить республику? Допустим, Холлс сообщит об этом властям — что тогда? Он ведь не сумеет назвать ни одного имени, кроме Такера, а о нем сможет сказать лишь то, что тот поведал ему эту историю. Для правосудия слова Такера окажутся не менее весомыми, чем слова Холлса, а если начнут выяснять прошлое полковника, то в опасности окажется он, а не Такер.

Выходит, Такер не был так уж простодушен и доверчив, как предполагал Холлс. Полковник посмеялся над собственной простотой и при мысли о сделанном ему предложении. Конечно, он в отчаянном положении, но все же не настолько. Холлс с нежностью погладил свою шею. Он не испытывал желания ощутить наброшенную на нее петлю. Не собирался он и терять надежду из-за слов, сказанных Такером об Олбемарле (разумеется, для подкрепления собственных аргументов). Чем больше Холлс думал об этом, тем сильнее убеждал себя в. искренности и добрых намерениях герцога.

Глава шестая. МИСТЕР ЭТЕРИДЖ ПРОПИСЫВАЕТ

Вернувшись в «Голову Павла» после опасной беседы с Такером, полковник застал в гостинице необычное возбуждение. Общая комната была переполнена, что не было странным само по себе, однако вызывали удивление разгоряченные выкрики обычно тихих и спокойных торговцев. Миссис Куинн внимала непривычно пронзительному голосу своего поклонника, продавца книг Коулмена, и ее круглое красное лицо, которое полковник всегда видел расплывшимся в притворно добродушной улыбке, было торжественным и в то же время несколько утратившим природный румянец. Рядом суетился буфетчик, смахивающий деревянным ножом со стола воображаемые объедки в качестве предлога для того, чтобы оставаться поблизости. Хозяйка была настолько взволнована, что не делала ему выговоров за явное подслушивание.

При этом миссис Куинн все же бросала украдкой взгляды на полковника, пробиравшегося сквозь всеобщую суматоху с присущим ему невозмутимым высокомерием, которое ее так восхищало. Вскоре она последовала за ним в маленькую приемную, где нашла его небрежно развалившимся на его излюбленном сиденье у окна и отложившим в сторону шпагу и шляпу. В данный момент он набивал трубку табаком из свинцовой табакерки.

— Господи, полковник! Какие ужасные новости! — воскликнула хозяйка.

Холлс вопросительно поднял брови.

— Вы слышали, что говорят в городе? — продолжала миссис Куинн.

Он покачал головой.

— Не слышал ничего страшного. Я встретил старого друга и провел с ним три часа, а больше ни с кем не говорил. Так в чем же состоят ваши новости?

Но миссис Куинн нахмурилась, устремив на постояльца внимательный взгляд круглых голубых глаз. Полковник Холлс встретил старого друга. Казалось, ничто в этих словах не могло возбудить беспокойство. Но миссис Куинн постоянно тревожилась, что полковнику помогут твердо стать на ноги и тем самым лишиться зависимости от нее. Ловко выведав у него подробности разговора с Олбемарлом, она поняла, что с той стороны он вряд ли может рассчитывать на скорую поддержку. От него попросту отделались неопределенным обещанием, а миссис Куинн обладала достаточным опытом, чтобы не беспокоиться по такому поводу. Она бы отбросила все сомнения, вступив с полковником в отношения, которых добивалась, однако тот не обнаруживал никакого желания идти ей навстречу. Тем не менее, миссис Куинн была слишком искусной охотницей, чтобы вспугивать дичь преждевременным и слишком прямым нападением.

Единственной причиной, способной побудить ее и подобным неосторожным действиям, могло стать какое-нибудь неожиданное обстоятельство. Поэтому упоминание о старом друге, с которым ее постоялец провел три часа в интимной беседе, смутно встревожили достойную хозяйку. Миссис Куинн собралась расспросить об этом друге подробнее, но Холлс настойчиво повторил:

— В чем же состоят новости?

Серьезность упомянутых новостей выветрили из головы хозяйки тревожные мысли.

— Чума появилась в городе — в доме на Бйрбайндер-Лейн. Ее занес туда француз, который жид на Лонг-Эйкр и съехал оттуда, узнав о случаях болезни по соседству. Но этот несчастный оказался уже зараженным и, не спасши себя, принес чуму к нам.

Полковник подумал о Такере и его агентах, сеющих панику.

— Возможно, это не правда, — предположил он.

— Правда, вне всякого сомнения! Об этом рассказывал сегодня проповедник на ступенях собора Святого Павла. Сначала люди ему не верили, а потом пошли на Бирбайндер-Лейн и увидели, что дом заперт и оцеплен солдатами, посланными лорд-мэром. Говорят, сэр Джон Лоренс отправился в Уайт-холл, чтобы получить приказы о мерах, которые должны помешать распространению болезни. Собираются закрыть театры и другие места, где скапливается много народу; значит, возможно, таверны и столовые. Что же мне тогда делать?

— До этого едва ли дойдет, — успокоил хозяйку Холлс. — Люди ведь должны есть и пить, иначе они умрут с голоду, а это ничем не лучше чумы,

— Будьте уверены. Но никто об этом не подумал, когда всех внезапно обуяла богобоязненность. Народ ведь уверен, что чума — наказание за грехи двора. И надо же этому случиться в такое время, когда голландский флот собирается атаковать наши берега!

Почувствовав угрозу своему безбедному существованию, миссис Куинн обнаружила изрядную словоохотливость, рассуждая на темы болезней и пороков общества, коих она прежде никогда не касалась.

Сообщенные ею новости были достаточно правдивы. Лорд-мэр в данный момент находился в Уайт-холле, требуя принятия срочных мер против распространения эпидемии, одной из которых являлось немедленное закрытие театров. Но так как сэр Джон Лоренс не настаивал на закрытии церквей, служивших не менее опасными местами скопления народа, то при дворе решили, что он — орудие пуритан, стремившихся сделать на чуме капитал. Кроме того, наказание, по всей вероятности, обрушится лишь на бедные кварталы и низшие классы. Небеса не могут быть столь неразборчивыми, чтобы позволить болезни поражать представителей высшего общества,

К тому же в Уайт-холле беспокоились о другом: пошли слухи, что голландский флот вышел в море, и этого оказалось достаточным, чтобы занять все внимание столпов нации, следовавших в обычное время по стопам их обожающего удовольствия короля. Значительное количество упомянутых столпов было озабочено и личными неприятностями в связи с войной и флотом. Из них в наиболее раздраженном состоянии пребывал его светлость герцог Бэкингем, обнаруживший прискорбное пренебрежение со стороны нации тем фактом, что он проделал долгий путь из Йоркшира note 47, где он был лорд-лейтенантом (Т. е. главой судебной и исполнительной власти в графстве.), дабы предложить ей свои услуги в час нужды.

Герцог потребовал командования большим кораблем, не сомневаясь, что его ранг и его таланты дают ему полное основание претендовать на это. Что подобное требование будет встречено отказом, ему и в голову не приходило. Тем не менее, именно это и произошло. Против Бэкингема сработали два обстоятельства. Первое состояло в том, что герцог Йоркский терпеть его не мог и не упускал случая унизить; второе — что тот же герцог Йоркский, будучи лорд-адмиралом флота, не желал попусту рисковать. Существовало много хороших постов, на которые не допускались способные моряки, уступая дорогу аристократии. Но командование крупным военным кораблем не относилось к их числу.

Бэкингему предложили бриг. Учитывая, что предложение исходит от брата короля, он не стал выражать возмущение в эпитетах, которых требовала его горячая кровь, но сделал все, чтобы подчеркнуть свое презрение. Герцог отказался от брига и записался добровольцем на флагманский корабль. Однако здесь сразу же возникли новые сложности. В качестве тайного советника Бэкингем имел право места и голоса во всех военных советах, где он мог принести еще больший вред, чем на капитанском мостике самого большого корабля. Вновь натолкнувшись на противодействие герцога Йоркского, Бэкингем в бешенстве покинул Портсмут и отбыл в Уайт-холл жаловаться. Веселый монарх мог бы стать на сторону красивого повесы, мастерски владевшего искусством получать от жизни все возможные радости, но о выборе между Бэкингемом и родным братом не могло идти речи. Так что здесь и Карл оказался бессилен.

Бэкингем остался при дворе холить свою досаду и обрести в итоге кружной путь в странную историю полковника Рэндала Холлса. Как вам известно, его светлость обладал весьма буйным темпераментом, который в то время, хотя он и приближался к сорокалетию, ничуть не утратил своей живости. Такие натуры всегда быстро находят утешение. Очень скоро герцог устремился к новой, куда менее достойной цели, забыв не только о недавнем унижении, но даже о том, что его страна пребывает в состоянии войны. Драйден note 48 описал его одной строкой: «Готов на все, но лишь вначале». Эта фраза кратко, но емко характеризует таланты и характер герцога.

Его друг Джордж Этеридж, еще один одаренный повеса, год назад внезапно прославившийся комедией «Комическое отмщение», оглушил Бэкингема похвалами красоте и способностям недавно открытой, но уже широко известной актрисы Сильвии Фаркуарсон. Сначала Бэкингем посмеивался над энтузиазмом приятеля.

— Стоит ли тратить красноречие на описание девки с театральных подмостков? — позевывая, говорил он. — Для человека твоих дарований, Джордж, ты кажешься просто неоперившимся юнцом.

— Желая меня упрекнуть, ты мне льстишь, — рассмеялся Этеридж. — Казаться юнцом, несмотря на годы, это знак величия. Любимцы богов вечно молоды и умирают молодыми, каков бы ни был их возраст.

— Если ты пускаешься в парадоксы, то помоги мне Господь!

— Никаких парадоксов. Так как любимцы богов никогда не стареют, — пояснил Этеридж, — они не страдают от пресыщения, подобно тебе.

— Возможно, ты прав, — мрачно признал его светлость. — Пропиши мне тонизирующее.

— Я это и делаю, прописывая тебе Сильвию Фаркуарсон из Герцогского театра.

— Тьфу! Актриса! Размалеванная кукла! Лет двадцать назад твой рецепт еще мог бы пойти мне на пользу.

— Следовательно, ты признаешь, что стареешь. Но клянусь тебе, что мисс Фаркуарсон не размалеванная кукла, а воплощение красоты и таланта.

— То же самое я слышал о многих, которые, как оказывалось, не обладают ни тем, ни другим.

— И к тому же она добродетельна.

Бэкингем уставился на друга, широко открыв глаза,

— Как это может быть? — осведомился он.

— Это основной компонент моего лекарства.

— Но существует ли он в действительности, или ты еще более неоперившийся юнец, чем я думал? — спросил Бэкингем.

— Пойди и посмотри сам, — предложил мистер Этеридж.

— Добродетель невидима, — возразил Бэкингем.

— В отличие от красоты, она отражается во взгляде наблюдателя — поэтому, Бакс, ты никогда ее и не видел.

В конце концов, его недовольная светлость позволил отвести себя в Герцогский театр на Линкольнс-Инн-Филдс. Он пришел презирать, но остался восхищаться. Вы уже знаете со слов болтливого мистера Пеписа, как герцог-литератор, обращаясь из ложи к своему компаньону и всей публике, громко объявил, что не даст своей музе отдыха, пока не напишет пьесу, где будет иметься роль, достойная выдающихся талантов мисс Фаркуарсон.

Слова герцога передали актрисе, которая не осталась к ним равнодушной. Сильвия Фаркуарсон пока не чувствовала себя достаточно твердой в одеянии славы, внезапно наброшенном на нее. Оставаясь неиспорченной, она еще не могла снисходительно воспринимать подобные возгласы, как всего лишь должную оценку ее дарования. Похвала одного из великих мира сего, который был не только веселым собутыльником короля, но и выдающимся писателем, являлась для нее кульминацией в серии недавних триумфов.

Это подготовило Сильвию Фаркуарсон к последовавшему вскоре визиту Бэкингема в актерскую уборную. Представленная мистером Этериджем, с которым она уже была знакома, девушка робко стояла перед взглядом высокого элегантного герцога.

В своем золотистом парике Бэкингем выглядел не больше чем на тридцать лет, несмотря на суровые детские и юношеские годы. К тому же он еще не приобрел тучности, которая заметна при взгляде на портрет, созданный несколькими годами позже сэром Питером Лели note 49. С его продолговатыми синими глазами под безупречной линией бровей, прекрасной формы носом и подбородком, насмешливым и чувственным ртом герцог всё еще оставался одним из самых красивых мужчин при дворе Карла II. Его осанка и движения отличались поразительным изяществом, привлекая к себе всеобщее внимание. И тем не менее, Бэкингем с первого взгляда инстинктивно не понравился мисс Фаркуарсон, ощутившей под привлекательным внешним обликом нечто зловещее. Она внутренне сжалась и слегка покраснела под оценивающим взглядом красивых глаз, проникавшим, казалось, слишком глубоко, хотя разум и честолюбие возражали против этой инстинктивной неприязни.

Одобрение Бэкингема имело солидный вес и могло существенно поддержать ее на трудном пути к высотам, который она начала успешно преодолевать. К такому человеку нужно было отнестись с вниманием и предупредительностью, несмотря на все внутренние предубеждения.

Со своей стороны герцог, уже плененный красотой и грацией мисс Фаркуарсон на сцене, еще сильнее восхищался этими качествами, находясь в непосредственной близости от нее. Румянец, появившийся на щеках девушки под его пристальным взглядом, усиливал ее очарование, заставляя поверить кажущимся не правдоподобными утверждениям Этериджа о ее добродетели. Робость и простодушная улыбка могли быть притворными, но краску смущения не вызовешь по собственному желанию.

Его светлость низко поклонился; при этом локоны его золотистого парика свесились вперед, словно уши спаниеля.

— Мадам, — сказал он, — мне следовало бы поздравить вас, не будь у меня больше оснований поздравлять себя с лицезрением вашей игры, а еще более того лорда Орри — автора пьесы, в которой вы так блистали. Его я не только поздравляю, но и испытываю к нему зависть, и это губительное чувство мне удастся победить, лишь написав для вас роль столь же великолепную, как его Екатерина. Вы улыбаетесь?

— Из чувства признательности за обещание вашей светлости

— Интересно, — продолжал Бэкингем, прищурив глаза и слегка улыбаясь, — вы говорите правду или считаете, что я хвастаюсь, и что выполнение этого обещания вне пределов моих возможностей? Признаюсь, что пока я не увидел вас на сцене, так оно и было. Но вы сделали это возможным, дорогая.

— Если так, то я и вправду достойна своей публики, — ответила она со смехом, как бы сводящим на нет цветистый комплимент.

— Так же, как я надеюсь оказаться достойным вас, — промолвил герцог.

— Автор пьесы всегда достоин своих лучших марионеток.

— Да, но он редко получает то, что заслужил.

— У тебя, Бакс, возможно, есть причины для подобных жалоб, — усмехнулся Этеридж. — А у меня — другое дело.

— Конечно, Джордж, — кивнул его светлость, возмущаясь тем, что его прервали. — Ты — редкое явление, так как всегда находишь лучшее, чем того заслуживаешь, а я нашел это только теперь. — И он бросил красноречивый взгляд на мисс Фаркуарсон, как бы объясняя свои слова.

Когда они наконец ушли, чувство радостного возбуждения покинуло девушку. Она не могла объяснить, почему, но одобрение герцога Бэкингема больше ее не волновало. Сильвия почти что желала, чтобы его и вовсе не было, поэтому когда дружелюбно улыбающийся Беттертон явился поздравить актрису с успехом, он застал ее печальной и задумчивой.

Этеридж, в свою очередь, нашел задумчивым герцога, когда они вдвоем ехали назад в Уоллингфорд-Хаус.

— Похоже, мое лекарство пришлось тебе по вкусу, — улыбаясь, заметил он. — При продолжительном приеме оно может даже отчасти вернуть тебе потерянную молодость.

— Меня интересует лишь то, — отозвался Бэкингем, — почему ты прописал это лекарство мне, а не себе.

— Я — воплощенное самопожертвование, — заявил Этеридж. — Кроме того, она не для меня, хотя я на десять лет тебя моложе, столь же красив и почти так же лишен щепетильности. Девушка слишком целомудренна, а с такими я никогда не умел справляться. Для этого требуется специальное обучение.

— Ну что ж, — заметил Бэкингем. — Тогда мне придется этим заняться.

И он приступил к делу со всем рвением человека, любящего обучение необычным предметам.

С тех пор герцог ежедневно присутствовал в ложе театра на Линкольнс-Инн-Филдс и ежедневно посылал мисс Фаркуарсон в знак восхищения цветы и конфеты. Он намеревался прибавить к ним драгоценности, но более разумный Этеридж удержал его от этого.

— Ne brusquez pas l'affaire note 50, — посоветовал он. — Ты испугаешь ее своей стремительностью и все испортишь. Такая победа требует долгого терпения.

Его светлость, вняв совету, принудил себя быть терпеливым и сдерживал свой пыл, соблюдая предельную осторожность во время ежедневных визитов, наносимых им мисс Фаркуарсон после спектакля. Герцог ограничивался выражением восхищения искусством актрисы, и если касался ее красоты и изящества, то лишь в связи с ее игрой, что как бы оправдывалось его намерением написать для нее роль.

Таким образом Бэкингем пытался усыпить бдительность девушки и отравить ее чувства сладостным ядом лести, обсуждая с ней пьесу, которую он собирался написать, и которая, по его словам, должна обессмертить и его, и ее, а следовательно, объединить их навеки. Это предложение духовной связи между двумя видами искусств, должной даровать жизнь будущей пьесе, казалось столь далеким от всего личного и материального, что мисс Фаркуарсон в итоге проглотила приманку, которой его светлость придал весьма привлекательную форму. Тема его пьесы, сообщил он, бессмертная история Лауры и Петрарки note 51, изложенная во всем блеске старой итальянской драмы. Приложив старания, герцог представил девушке набросок первого акта, не лишенный лирического очарования.

В конце недели Бэкингем заявил, что первый акт уже написан.

— Я трудился дни и ночи, побуждаемый вдохновением, которое внушили мне вы. Оно так велико, что я должен считать это сочинение скорее вашим, чем моим, особенно если вы отметите его печатью своего одобрения, — сказал герцог, словно речь шла о заранее решенном деле. — Когда вы позволите прочесть его вам?

— Быть может, лучше прочесть всю пьесу, когда ваша светлость закончит ее, — предположила девушка.

Судя по выражению лица, герцог был поражен ужасом.

— Закончу, не зная, обрела ли она форму, соответствующую вашим пожеланиям? — воскликнул он.

— Но дело не в моих пожеланиях, ваша светлость…

— Тогда в чем же? Разве я не пишу пьесу специально для вас, побуждаемый к этому вашим искусством? Могу ли я доводить ее до конца, терзаемый сомнениями, сочтете ли вы ее достойной вашего таланта? По-вашему, пьеса менее важна, чем одежда? Разве она не является одеянием для души? Нет, чтобы продолжать работу, мне требуется ваша помощь. Я должен знать, нравится ли вам первый акт, соответствует ли моя Лаура вашим дарованиям, и обсудить с вами дальнейший план пьесы. Поэтому я снова спрашиваю и во имя священного дела искусства умоляю не отказывать мне: когда вы выслушаете то, что я уже написал?

— Ну, коль скоро ваша светлость оказывает мне такую честь, то когда вам будет угодно.

Преклонение перед ее талантом, испытываемое человеком столь одаренным и занимающим такое высокое положение, бывшим на короткой ноге с королями и принцами, было настолько лестным, что подавило, по крайней мере, временно, последние потуги интуиции Сильвии Фаркуарсон, предупреждающей ее против этого блистательного джентльмена. За неделю их отношения стали вполне дружескими, а его поведение оставалось безупречным и почтительным, поэтому она решила, что при первой встрече инстинкт обманул ее.

— Когда мне будет угодно? — переспросил Бэкингем. — Это великая честь для меня! Ну, скажем, завтра?

— Если ваша светлость считает это удобным и принесет с собой первый акт…

— Принесу с собой? — Герцог поднял брови и скривил губы, окидывая взглядом тусклую уборную. — Надеюсь, вы не предлагаете мне, дитя мое, читать пьесу здесь? — И он засмеялся, словно отметая подобное предложение.

— А где же тогда? — спросила девушка, слегка сбитая с толку.

— Где же, как не у меня в доме? Какое иное место может для этого подойти?

— О! — испуганно воскликнула мисс Фаркуарсон. Инстинктивная тревога овладела ею снова, побуждая ее извиниться и отказаться от этого намерения. Но разум победил инстинкт. Было бы глупо обижать герцога отказом. Это выглядело бы оскорбительным, так как предполагало бы недоверие, а она вовсе не желала оскорблять его.

Бэкингем сделал вид, что не замечает тревоги в голубых глазах девушки и молча ожидал ответа, который последовал после минутной паузы.

— Но… у вас в доме… Что подумают обо мне, ваша светлость? Прийти к вам одной…

— Дитя мое! — прервал ее" герцог с мягким упреком в голосе. — Неужели вы считаете, что я способен с такой легкостью предоставить вас в качестве пищи для грязных городских сплетен? Прийти одной? Успокойтесь! Несколько моих знакомых дам будут вместе с вами слушать написанное мною, возможно, мисс Сеймур из этого театра — для нее в пьесе имеется маленькая роль — а также одна-две леди из Королевского театра. Наконец придут и мои друзья; быть может, даже его величество почтит нас своим присутствием. Мы поужинаем в веселой компании, а после вы вынесете приговор моей Лауре, в которую вам предстоит воплотиться. Ну, ваши сомнения побеждены?

Они и впрямь были побеждены. Мысли девушки закружились в хороводе. Ужин в Уоллингфорд-Хаусе, где она будет в каком-то смысле почетной гостьей, и где будет присутствовать сам король! Колебаться было бы чистым безумием — ведь это означало вступить в высший свет одним шагом. Правда, это сделали и другие актрисы — Молл Дейвис и малышка Нелли note 52 из Королевского театра — но пропуском им послужил отнюдь не актерский талант. Она предпочла бы, чтобы мисс Сеймур не присутствовала при чтении, так как была весьма невысокого мнения о ее поведении. Но в пьесе для нее имелась роль, что оправдывало ее включение в число гостей.

Отбросив сомнения, мисс Фаркуарсон осчастливила его светлость согласием на его просьбу.

Глава седьмая. ЦЕЛОМУДРИЕ

Вечером того дня, когда Холлс повстречал Такера, и примерно в тот час, когда сэр Джон Лоренс тщетно доказывал в Уайт-холле целесообразность закрытия театров и других мест скопления народа в связи с появлением чумы в городе, его светлость герцог Бэкингем сидел за ужином в веселой компании в большой столовой Уоллингфорд-Хауса.

За столом, накрытым на двенадцать персон, присутствовали одиннадцать человек. Стул справа от герцога пустовал, так как почетная гостья, мисс Фаркуарсон, еще не прибыла. В последний момент актриса прислала сообщение, что вынуждена задержаться дома, и что если из-за этого ей придется лишиться чести отужинать за герцогским столом, то она, по крайней мере, успеет в Уоллингфорд-Хаус к чтению пьесы, которым его светлость осчастливит собравшихся.

Все это частично являлось вымыслом. Мисс Фаркуарсон не задерживало ничего, кроме пробуждения инстинкта, вновь предостерегшего ее против присутствия за ужином, предполагавшего наступление несколько более близких отношений с хозяином дома. Пьеса — другое дело. Следовательно, ей нужно прийти к концу ужина и началу чтения. Для пущей уверенности она решила явиться в Уоллингфорд-Хаус спустя два часа после назначенного времени.

Его светлость был весьма раздосадован сообщением и хотел задержать ужин до прибытия мисс Фаркуарсон, однако этого не позволили ему гости. Говоря по правде, первого акта будущей пьесы не существовало в природе, ибо герцог еще не написал ни единой строки и едва ли намеревался делать это в будущем. Таким образом, ужину предстояло стать единственной процедурой приема, и следовательно, как бы поздно ни пришла Сильвия Фаркуарсон, она все равно застала бы собравшихся за столом. Ее опоздание ничего не меняло, и пустой стул справа от герцога терпеливо ждал почетную гостью.

Время шло, и веселая компания становилась "еще веселее. Разумеется, за столом присутствовал Этеридж, бывший подлинным организатором собрания. Этот талантливый и элегантный распутник уже тогда славился пристрастием к вину, которому предстояло свести его в могилу во все еще молодом возрасте. Неподалеку от него сидел Седли note 53, еще один одаренный повеса, чья хрупкая, почти женская красота составляла причудливый контраст с характером буйного гуляки. Юный Рочестер note 54 также находился бы здесь, если бы не попал в Тауэр за глупую попытку похищения мисс Мэллет два дня назад. Его место занимал сэр Харри Стэнхоуп — вернее, занимал лишь наполовину, так как в отличие от Рочестера, являвшегося не только развратником, но и весьма остроумным человеком, он был просто развратником. Кроме них присутствовали сэр Томас Огл, веселый собутыльник Седли, и еще двое, чьи имена до нас не дошли.

Дамы образовывали не столь выдающуюся компанию. Ослепительно белые плечи хорошенькой Энн Сеймур из Герцогского театра обнаруживало декольте, слишком смелое даже по тогдашней моде. Сидя между Стэнхоупом и Оглом, она, по мере того как они топили сдержанность в вине, превращалась в яблоко раздора между ними. Молл Дейвис из Королевского театра поместилась между герцогом и полностью поглощенным ею Этериджем. Смуглая и величавая Джейн Хауден расставила сети для сэра Чарлза Седли, выказывающего явную охоту в них угодить. Четвертая леди, сидевшая слева от Огла, делала отчаянные, но тщетные попытки отвлечь внимание сэра Томаса от мисс Сеймур.

Трапеза была достойной блистательного хозяина и великолепной комнаты с резными панелями и высоким потолком, покоившимся на изящных колоннах, освещенной сотней свечей в огромных позолоченных канделябрах. Вино текло рекой вместе с весьма солеными шутками, причем эта соль была отнюдь не аттическая note 55. По мере того, как иссякало остроумие, усиливался смех. Ужин завершился, но собравшиеся все ещё сидели за столом, потягивая вино и ожидая запоздавшую гостью, чье место оставалось свободным.

Рядом с этим пустым стулом возвышалась импозантная фигура герцога, облаченная в костюм из белого атласа с бриллиантовыми пуговицами, сверкавшими, словно капли воды. Восседавший на большом позолоченном стуле, как на троне, он казался отчужденным, задумчивым и раздраженным отсутствием леди, в чью честь было устроено это торжество, подобно зеленому юнцу, явившемуся на первое свидание.

Один из всей компании Бэкингем не злоупотреблял вином, снова и снова отмахиваясь от лакеев, приближавшихся, чтобы наполнить его бокал. Он редко улыбался, в то время как самая плоская шутка вызывала у его гостей взрывы хохота, видя покрасневшие лица присутствующих, постепенно отбрасывавших хорошие манеры по мере того, как оргия приближалась к кульминации. Герцогу хотелось сдержать их, но такое поведение по отношению к гостям было, по его мнению, нарушением приличий. Его взгляд мрачно скользил по столу, нагруженному золотыми и серебряными блюдами, сверкающим хрусталем и ароматными цветами и фруктами, которые уже использовались резвыми гостями в качестве метательных снарядов.

Взирая на собравшихся с высот необычной для него трезвости, Бэкингем находил их шумными и утомительными, их смех действовал на него раздражающе. Он перевел взгляд на занавесы, скрывающие высокие окна, тянущиеся вверх почти от пола до потолка, на голубовато-зеленой ткани которых сверкали золотые павлины, выделяясь на мрачном фоне стенных панелей. Герцог напрягал слух, стараясь уловить шорох колес во дворе, находящемся за этими окнами, и недовольно хмурился, когда очередной взрыв смеха заглушал все остальные звуки.

Седли запел плаксивым и пьяным голосом весьма сомнительную песню собственного сочинения, в то время как мисс Хауден разыгрывала комедию, делая вид, что пытается заставить его замолчать. Он все еще пел, когда Стэнхоуп, вскочив на стул, поднял изящную туфельку, сорванную с ножки мисс Сеймур, и громогласно потребовал вина. Малютка Энн попыталась вернуть украденную обувь, но была удержана Оглом, схватившим ее в объятия, в которых она извивалась, визжала и хихикала одновременно.

Лакей с серьезным видом, словно совершая вполне естественный поступок, налил вино в туфельку, протянутую ему Стэнхоупом, тут же предложившим тост, содержание которого я не намерен воспроизводить.

Он уже заканчивал, когда двойные двери за герцогом внезапно распахнулись, и голос камергера торжественно прозвучал над общим шумом:

— Мисс Сильвия Фаркуарсон, к услугам вашей светлости.

Последовала краткая пауза, после которой вновь раздались крики гостей, приветствовавших услышанное объявление.

Бэкингем вскочил и повернулся, несколько человек поднялись вместе с ним, дабы встретить должным образом долгожданную гостью. Стэнхоуп, стоя одной ногой на стуле, а другой на столе, отвесил вновь прибывшей поклон, взмахнув туфлей, из которой только что пил.

Сильвия Фаркуарсон, бледная и затаившая дыхание, застыла на пороге, в испуге глядя на представившуюся ее глазам сцену. Она видела знакомую ей Энн Сеймур, которая, смеясь, вырывалась из объятий сэра Томаса Огла. Она видела также хорошо известного ей Этериджа с красным лицом и поблескивающими от вожделения глазами, обвивающего рукой обнаженную шею мисс Хауден, чья красивая темноволосая голова покоилась на его плече. Она видела Стэнхоупа в съехавшем набок парике, бессмысленно кривляющегося и бессвязно сыпавшего непристойностями. Она видела остальных, чье поведение также соответствовало атмосфере, царившей на этой оргии.

Наконец девушка заметила приближающуюся к ней высокую фигуру герцога, облаченную в белое. Его глаза сузились, на полных губах играла улыбка, приветственным жестом он протягивал к ней руки. Бэкингем двигался с присущим ему изяществом, не обнаруживая признаков опьянения, которые демонстрировали другие участники этого пиршества Цирцеи note 56. Однако трезвость герцога не внушила девушке уверенности. Ее щеки, из бледных ставшие багрово-красными, вновь побледнели, на сей раз от ужаса и отвращения.

Несколько секунд Сильвия Фаркуарсон, словно зачарованная, наблюдала за приближением его светлости. Затем она повернулась и ринулась прочь, испытывая чувства человека, заглянувшего в преисподнюю и отшатнувшегося в страхе оказаться ею поглощенным.

За ее спиной воцарилось изумленное молчание, продолжавшееся секунд пять-шесть и сменившееся взрывом демонического хохота, побудившего девушку мчаться еще быстрее.

Она бежала по длинной галерее, словно в ночном кошмаре, вынужденная ограничивать скорость из-за скользкого полированного пола и задыхавшаяся от страха перед воображаемыми звуками шагов преследователей позади нее.

Промчавшись через холл и вестибюль с развевающейся за ее спиной шелковой мантией, она наконец добралась до открытой двери, у которой стояли лакеи, удивленно уставясь на нее, но не делая попыток задержать.

Слишком поздно до них донесся крик помчавшегося в погоню герцога, приказывающего лакеям преградить беглянке дорогу. К тому времени Сильвия Фаркуарсон была уже во дворе и мчалась, как заяц, к открытым воротам, выходившим на Уайт-холл. Как раз в этот момент оттуда отъезжал наемный экипаж, доставивший ее сюда. Задыхаясь, она подбежала к нему, когда возница остановил лошадей, повинуясь ее крику.

— В Солсбери-Корт! Скорее! — приказала девушка.

Она вскочила в экипаж, когда три лакея устремились к нему, выкрикивая требования остановиться, и, высунувшись из окна на другой стороне, поторопила кучера.

— Поезжайте! Скорее, ради Бога!

Находясь во дворе, возница, быть может, не осмелился бы тронуться с места. Но карета уже въехала в ворота Уайт-холла и свернула налево в сторону. Черинг-Кросса. Да улице кучер был не обязан повиноваться лакеям герцога, а те не осмеливались пытаться задерживать карету.

Экипаж покатился вперед, и мисс Фаркуарсон, откинувшись на сиденье, перевела дыхание, приходя а себя от невыразимого ужаса.

Нахмуренный герцог неохотно вернулся в столовую, где его приветствовал град насмешек, на которые его гости едва ли осмелились бы, будь они более трезвыми. Он пытался посмеяться вместе с ними, дабы уменьшить досаду, но не преуспел в этом и плюхнулся на стул в самом дурном расположении духа. Мистер Этеридж, перегнувшись через мисс Хауден, положил унизанные перстнями пальцы на руку друга. Хотя он выпил, возможно, больше остальных, но единственный во всей компании не обнаруживал признаков опьянения, если не считать слегка покрасневшего лица.

— Я предупреждал тебя, — сказал он, — что эта девушка чересчур целомудренна и потребует немалого терпения. Это твой шанс поупражняться в нем.

Глава восьмая. МИСТЕР ЭТЕРИДЖ СОВЕТУЕТ

Ближе к полуночи, когда все гости, кроме Этериджа, удалились, и свечи, оплывавшие в канделябрах, освещали царивший в столовой беспорядок, герцог держал совет с более молодым повесой. Он отпустил слуг, закрыл двери, и друзья остались вдвоем.

Бэкингем со страстью и горечью облегчил душу, признавшись, что упражнения в терпении, советуемые ему мистером Этериджем, были за пределами его возможностей. Стараясь двигаться к цели с максимальной осторожностью, он так напугал девушку, что положение стало куда худшим, чем раньше.

— Ты чертовски неблагодарен, — улыбнулся Этеридж. — Сам действовал неуклюже, а меня винишь в своей неудаче. Если бы ты спросил у меня, я бы сказал тебе, к чему может привести сборище дураков и шлюх, которые и пить как следует не умеют. Если бы девушка прибыла в условленное время, пока они еще были трезвы, все могло пройти как надо. Она, возможно, сама бы немного опьянела и смотрела бы на их шалости глазами, которые вино сделало бы более добрыми и терпимыми. Ты же вместо этого просто оскорбил ее отвратительным зрелищем, а я тебе не советовал ничего подобного.

— Будь что будет, — мрачно заявил герцог, — но насмешки надо мной не должны оставаться безнаказанными. Теперь я за более крутые меры.

— Вот как? — Этеридж поднял брови и презрительно усмехнулся. — Значит, таково твое терпение?

— Черт бы побрал это терпение!

— Ну, тогда эта девушка не для тебя. У меня нет иллюзий относительно того, что ты подразумеваешь под «более крутыми мерами». Ты, возможно, трезвей меня, зато я соображаю лучше. Поэтому позволь моей сообразительности информировать Твою трезвость.

— Ради Бога, переходи к делу!

— Я и перехожу. Если ты намереваешься похитить девушку, то не забывай, что за такие дела по закону полагается виселица.

Герцог уставился на него и разразился презрительным смехом.

— По закону! Дорогой Джордж, какое отношение я имею к закону?

— Ты считаешь, что стоишь выше его?

— Ну, до сих пор обычно бывало именно так.

— Да, до сих пор. Но времена меняются быстро. Рочестер, несомненно, думал так же, как ты, похищая в пятницу вечером мисс Мэллет. В результате он сидит в Тауэре.

— И, по-твоему, его повесят? — усмехнулся Бэкингем.

— Нет, его не повесят, потому что похищение оказалось ненужным шутовством, и он готов возместить ущерб мисс Мэллет, женившись на ней.

— Чтоб мне пропасть, Джордж, если ты не более пьян, чем я думал! Мисс Мэллет занимает важное положение в обществе, имеет могущественных друзей…

— У мисс Фаркуарсон тоже есть друзья — например, Беттертон, который обладает немалым влиянием. А у тебя нет недостатка во врагах, всегда готовых поучаствовать в травле.

— Из-за девки с театральных подмостков? — недоверчиво осведомился Бэкингем.

— Народ любит этих, как ты говоришь «девок с подмостков», а настроения в Лондоне в настоящее время таковы, что я бы не осмелился их возбуждать, будь я герцогом Бэкингемом. Угроза войны и чумы заставляет людей подумать о собственных грехах. Проповедники снуют по городу, заявляя, что эпидемия — наказание, ниспосланное Богом за новый Содом, а люди развешивают уши и начинают указывать на Уайт-холл как на источник всех пороков, вызвавших гнев Божий. К тому же тебя, Бакс, они любят еще меньше, чем меня. Люди нас не понимают, и, говоря откровенно, наши имена будят в них зверей. Дай им такой аргумент против тебя, и они позаботятся, чтобы закон был выполнен, можешь в этом не сомневаться. Англичане внешне кажутся беспечными людьми, что позволяет некоторым глупцам оскорблять их на свою же беду. Место, где отец его величества лишился головы, отлично видно из этих окон. Поэтому предупреждаю: то, что ты собираешься сделать, чревато риском в любое время, но теперь способно тебя уничтожить. Высокое положение, которое ты считаешь гарантией безопасности, напротив, таит в себе угрозу. Пожар, грозящий трону, обрушивается в первую очередь на тех, кто его окружает. Менее значительное лицо могло бы осуществить такое предприятие с куда меньшим риском, чем ты.

Его светлость наконец отбросил свое презрение и погрузился в мрачное раздумье. Этеридж, откинувшись на стуле, наблюдал за ним с едва заметной циничной усмешкой. Наконец герцог пошевелился и поднял взгляд на лицо друга.

— Какого черта ты сидишь и усмехаешься? Посоветуй, как мне быть!

— К чему, раз ты все равно не следуешь моим советам?

— Все же позволь мне их выслушать.

— Забудь эту девушку и займись чем-нибудь полегче. Ты уже не так молод для столь утомительной охоты.

Его светлость выругался и заявил, что не откажется от мисс Фаркуарсон и завоюет ее, чего бы это ему ни стоило.

— Ну, тогда тебе прежде всего следует загладить скверное впечатление, которое ты произвел этим вечером. Это будет нелегко — фактически, это самое трудное во всем предприятии. Но кое-какие моменты говорят в твою пользу. Во-первых, ты, как ни странно, не был пьян, когда поднялся приветствовать ее. Будем надеяться, что она это заметила. Нанеси девушке в понедельник визит в театре и принеси самые почтительные извинения за недостойное поведение твоих гостей. Дай ей понять: если бы ты знал, что они способны на нечто подобное, то никогда бы не пригласил ее в такую компанию. Вырази радость по поводу того, что она сразу же удалилась, и намекни, что ты сам посоветовал бы ей так поступить.

— Но я преследовал ее! Мои лакеи пытались задерживать ее карету!

— Естественно, ты спешил за ней, чтобы принести извинения и одобрить ее отъезд, на котором сам бы настоял при сложившихся обстоятельствах. Черт возьми, Бакс! Ты начисто лишен воображения, а еще считаешь себя драматургом!

— Думаешь, она мне поверит? — с сомнением осведомился его светлость.

— Это зависит от твоей игры — ведь ты известен еще и как актер. Неужели ты забыл, сколько раз разыгрывал комедию с той же целью?

— Разумеется, нет. Но ты считаешь, что это поможет?

— Да, вначале. Но должно последовать продолжение. Ты должен представить себя в новой роли. До сих пор она знала тебя, сперва по твоей репутации, а сегодня и по собственному опыту, только как повесу. Это само по себе заставляло ее тебя остерегаться. Представь ей себя в качестве героя, скажем, спасшего красавицу, попавшую в беду. Спаси ее от какой-нибудь грозной опасности, и ты удивишь ее своей доблестью и вызовешь у нее благодарность к тебе. Женщины любят героев. Так что веди себя соответственно и, быть может, твой героизм вознаградит удача.

— А где я найду грозную опасность? — мрачно спросил герцог, подозревая, что его друг подшучивает над ним.

— Если ты будешь искать ее, то тебе придется долго ждать. Поэтому создай ее сам. Немного хитрости и изобретательности снабдит тебя всем необходимым.

— Можешь ты предложить что-нибудь конкретное, а не эти туманные намеки?

— Надеюсь. Только надо немного подумать…

— Так думай, черт бы тебя побрал!

Этеридж рассмеялся в ответ на горячность хозяина дома. Наполнив бокал вином, он посмотрел сквозь него на пламя свечей и залпом выпил.

— Во мне пробуждается вдохновение. Слушай.

И, склонившись вперед, он предложил план кампании, отличавшийся коварством и изобретательностью, служившими ему одновременно во славу и на погибель.

Глава девятая. ОЛБЕМАРЛ ПРЕДЛАГАЕТ

Нед Такер не оставил неподтвержденным предложение, сделанное им Холлсу. Поэтому он явился в «Голову Павла» спустя три дня, в воскресенье, и долго беседовал с ним в маленькой приемной к глубокой досаде миссис Куинн, решившей, судя по манерам и одежде незнакомого джентльмена, что он — лицо весьма значительное.

Такер нашел полковника несколько более уступчивым и менее упорным в желании служить исключительно правительству in esse. Дело было в том, что, не получив в течение этих дней ни слова от Олбемарла, Холлс начал склоняться к мысли, что Такер правильно обрисовал ему положение вещей. Надежды его таяли, а страх перед ежедневно растущим счетом за проживание и услуги в «Голове Павла» соответственно рос.

Полковник еще не поддался на уговоры Такера, но не стал обескураживать его, когда тот обещал прийти на следующее утро вместе с еще одним старым другом времен их службы парламенту. Верный своему слову Такер пришел в понедельник в сопровождении джентльмена несколькими годами старше его по имени Ратбоун, знакомство с которым полковник Холлс припомнил с трудом. На сей раз они явились с конкретным предложением, уполномоченные, по их словам, человеком, чье имя они пока не могут назвать, но если бы они его назвали, то оно уничтожило бы всякие сомнения Холлса.

— В этом, Рэндал, можешь положиться на наше слово, — заявил Такер.

Холлс кивнул и выслушал посетителей. Они предложили ему в случае успешного установления нового правительства положение, казавшееся ослепительным не только для человека, подобно ему, находившегося в отчаянной ситуации. И если, вступая в эту игру, ему придется поставить собственную голову, то предлагаемая ими ставка была немногим менее значительной.

Они продолжали искушать его, рассказывая, насколько далеко продвинулись их приготовления.

— Небо на нашей стороне, — говорил Ратбоун. — Оно послало чуму, дабы расшевелить народ и заставить его подумать об избранных им правителях. Наши агенты обнаружили сегодня в городе четыре случая чумы: один на Вуд-Стрит, один на Фенчерч-Стрит и два на Крукед-Лейн. Власти надеются скрыть это от населения, но мы им помешаем. В настоящий момент наши проповедники оповещают об этом, сея ужас в сердцах людей, дабы направить их на верную дорогу.

— Понимаю, — усмехнулся Холлс. — Когда дьявол болен, его заменяет монах.

— Ты сам видишь, что все готово, и мина заложена, — убеждал его Такер. — Это твой шанс, Рэндал. Если ты упустишь его…

Он умолк, услышав стук в дверь, и вскочил, побуждаемый нечистой совестью заговорщика. Ратбоун также с беспокойством огляделся вокруг.

— Чего вы испугались? — спросил полковник, улыбаясь, чтобы успокоить их. — Это всего лишь моя добрая хозяюшка.

Миссис Куинн вошла в приемную с письмом, только что доставленным для Рэндала Холлса.

Полковник с интересом взял его и, увидев большую печать, слегка покраснел от волнения. Развернув письмо, он прочитал его под внимательными и беспокойными взглядами друзей и хозяйки.

Прежде чем заговорить, Холлс прочел письмо еще раз. Произошло неожиданное, причем как раз в тот момент, когда оно еще было в состоянии удержать его на краю того, что, как теперь он понимал, могло оказаться пропастью.

«Удача постигла Вас скорее, чем можно было ожидать, — писал Олбемарл. — Как я только что узнал из полученных писем, в Индии имеется вакантный пост для офицера. Он вполне достоин Ваших способностей, и там, за морями, Вам не будут грозить нежелательные расспросы. Если Вы сегодня заглянете ко мне в Кокпит, то получите дальнейшую информацию».

Холлс попросил друзей извинить его, взял из шкафа перо и бумагу и быстро написал несколько строк ответа.

Когда миссис Куинн удалилась, чтобы передать записку посыльному, и дверь за ней закрылась, оба заговорщика засыпали полковника вопросами. В ответ Холлс положил перед ними письмо Олбемарла. Такер схватил его и углубился в чтение, а Ратбоун заглядывал ему через плечо.

Когда Такер, наконец, положил письмо, его взгляд был серьезным и, печальным.

— Что же ты ответил? — осведомился он.

— Что я зайду сегодня к его светлости, как он того требует.

— Но с какой целью? — спросил Ратбоун. — Неужели вы примете назначение от правительства, которое обречено?

Полковник пожал плечами.

— Я уже говорил Такеру, что служу правительствам, а не создаю их.

— Но только что… — начал Такер.

— Это правда — я колебался. Но, как видите, на весы было брошено еще кое-что.

Они попытались спорить, но тщетно.

— Если я буду представлять ценность для вашего правительства, когда вы установите его, то вы будете знать, где меня найти, и, надеюсь, сочтете меня достойным доверия.

— Но ты представляешь для нас ценность теперь — когда готовится схватка, — убеждал Такер. — И за участие в ней мы согласны богато тебя вознаградить.

Однако Холлс оставался непреклонным. Письмо Олбемарла поспело вовремя.

Расставаясь с друзьями, полковник заверил их, что будет хранить их тайну и забудет все, сказанное ими. Впрочем, в этом не было особой необходимости, так как они по-прежнему не открыли ему никаких жизненно важных деталей, оповещение о которых могло бы угрожать их планам.

Посетители удалились, негодуя, но Такер вскоре вернулся один.

— Рэндал, — сказал он, — возможно, что, поразмыслив, ты поймешь ошибку, которую совершаешь, связывая себя с правительством, обреченным на падение, и с королем, над которым уже занесена рука Божья. Ты можешь быть разумным и предпочесть предлагаемое нами величие подачке, бросаемой тебе Олбемарлом. В таком случае тебе известно, где меня найти. Приходи и можешь рассчитывать на мою дружбу.

Они пожали друг другу руки и расстались. Со вздохом и улыбкой Холлс повернулся, чтобы набить трубку, думая, что ему едва ли когда-нибудь доведется снова увидеть Такера.

Этим же днем он явился к Олбемарлу, который сообщил ему подробности. Холлсу предлагался важный пост с хорошим жалованием, и если он будет достойно выполнять свои обязанности, в чем герцог не сомневался, то его в скором времени ожидает повышение по службе.

— Служба поможет вам стереть в памяти окружающих ваше прошлое. Когда впоследствии я, возможно, буду рекомендовать вас на какой-нибудь пост здесь, в Англии, то окажется вполне достаточным напомнить о ваших недавних заслугах в Индии, чтобы избежать других вопросов. Это временная ссылка, и вы можете верить мне, что она не продлится дольше, чем необходимо.

Холлс не нуждался в убеждениях согласиться на службу, важность которой превосходила все, на что он мог рассчитывать. Он откровенно заявил об этом, выразив глубокую признательность.

— В таком случае, если вы зайдете ко мне завтра утром, вас будет ожидать приказ о назначении.

Полковник удалился, торжествуя. Наконец-то, после долгих лет, фортуна улыбнулась ему. И в самое время, так как он, обуреваемый отчаянием, уже был готов связаться с компанией фанатиков, мечтавших об очередной революции.

Холлс вернулся в «Голову Павла» в приподнятом настроении и потребовал бутылку лучшего канарского. Миссис Куинн безошибочно распознала тревожные признаки.

— Значит, ваши дела в Уайт-холле процветают? — осведомилась она.

Холлс откинулся в кресле с трубкой в зубах, положив на табурет ноги, с которых успел снять сапоги.

— Процветают более, чем я заслужил, — ответил он, улыбаясь и глядя в потолок.

— Это просто невозможно, полковник, — в свою очередь, улыбнулась хозяйка, протягивая ему полный бокал.

Холлс привстал, чтобы взять его.

— Возможно, вы правы. Но я уже позабыл о своих заслугах.

— Зато не позабыли другие.

И она робко спросила о том, в чем заключается его успех.

Отхлебнув вино, полковник поставил бокал на стол и рассказал хозяйке о предложенной службе.

Чело миссис Куинн омрачилось. Холлс был тронут, приняв это за проявление дружбы и сожаления о его скором отъезде.

— Когда же вы уезжаете? — с беспокойством спросила она.

— Через неделю.

Полковнику показалось, что миссис Куинн слегка побледнела.

— В Индию! — воскликнула она. — К дикарям и черномазым язычникам! Да вы просто с ума сошли, если решились на такое!

— У нищих нет выбора, мэм. Я еду туда, где могу найти службу. Кроме того, там не так уж скверно, как вам кажется.

— Но зачем вам вообще уезжать? Я уже говорила вам, что такому человеку, как вы, следовало бы обосноваться на родине и жениться.

Миссис Куинн понимала, что наступило время дать бой. Теперь или никогда. Последним заявлением она отправила вперед застрельщиков.

— Посмотрите на себя, — продолжала хозяйка, прежде чем он успел ответить. — Во что вы превратились! — И она обвиняющим жестом ткнула пальцем в дыру на пятке его правого чулка. — Вам нужно не. ехать воевать за моря, а найти женщину, которая будет о вас заботиться.

— Отличный совет, — рассмеялся Холлс. — Единственная трудность состоит в том, что тот, кто женится, должен содержать жену, а я, оставшись в Англии, не смогу содержать даже себя. Поэтому я и еду в Индию.

Миссис Куинн подошла к столу и, облокотившись на него, посмотрела полковнику в глаза.

— Вы забываете, что существует немало хорошо обеспеченных женщин, и многие мужчины, пребывающие в положении, подобно вашему, находят себе жену, обладающую достаточным состоянием.

— Вы уже говорили нечто похожее. — Он снова рассмеялся. — Вы считаете, что мне следует стать охотником за богатыми наследницами. По-вашему, я подхожу для этой роли?

— По-моему, да, — ответила к его удивлению миссис Куинн. — Вы настоящий мужчина и можете предложить дворянское имя состоятельной женщине, которая им не обладает. Таким образом, обе стороны останутся в выигрыше.

— Честное слово, вы подумали обо всем! Тогда, миссис Куинн, распространите свою доброту дальше простого совета и найдите мне такую женщину, а я тогда подумаю об отказе от места в Индии. Но вам следует поспешить, так как у меня есть только неделя.

Слова эти сопровождались смехом, свидетельствовавшим об уверенности полковника в том, что его вызов не будет принят. Когда миссис Куинн смущенно отвела взгляд, он засмеялся еще громче.

— Это труднее, чем давать советы, те так ли? — поддразнивал он ее.

Хозяйка взяла себя в руки и вновь посмотрела на него.

— Не так уж это трудно, — заверила она Холлса. — Если вы говорите серьезно, тая могла бы найти для вас достаточно миловидную леди, примерно вашего возраста, обладающую тридцатью тысячами фунтов, не считая недвижимого имущества.

Холлс, прекратив смеяться, уставился на нее, держа трубку в руке.

— И эта женщина выйдет замуж за нищего бродягу? Она, должно быть, не в своем уме!

— Вовсе нет. Если вы серьезны, то я представлю вам ее.

— Черт возьми! Поневоле станешь серьезным, когда речь идет о тридцати тысячах фунтов. Да с такими деньгами я могу стать деревенским сквайром!

— Почему бы и нет?

Хозяйка сбивала полковника с толку своей уверенностью, что все зависит только от него.

— Потому что нет такой женщины.

— А если есть?

— Но ведь ее нет!

— Повторяю: вы не правы.

— Тогда где же она?

Отступив от стола, миссис Куинн подошла к Холлсу.

— Она… она здесь.

— Здесь? — недоуменно откликнулся он.

Хозяйка подошла еще ближе.

— Здесь, в этой комнате, — мягко произнесла она.

Полковник смотрел на нее, все еще не понимая. Затем он заметил робкую улыбку, которой миссис Куинн пыталась успокоить его, и до него наконец дошел смысл ее слов.

Глиняный мундштук трубки треснул у него между пальцами, и Холлс наклонился за обломками, радуясь предлогу отвести взгляд от лица собеседницы и дать себе несколько секунд на обдумывание неожиданной ситуации.

Когда полковник поднял голову, его лицо покраснело, что, возможно, являлось следствием прилива крови во время наклона. Ему хотелось смеяться, но он понимал, что это было бы крайне невежливо. Холлс встал, положив обломки трубки на стол, заговорил смущенно и мягко:

— Я… я не понимал, что вы имеете в виду… — Он не смог окончить фразу.

Смущение Холлса приободрило хозяйку.

— А теперь понимаете, полковник? — прошептала она.

— Я… Не знаю, что вам сказать…

Его мозг начал возобновлять свои функции. Холлсу стало ясно, почему человеку, явно испытывающему нужду, предоставили в этом доме неограниченный кредит.

— Тогда не говорите ничего, дорогой полковник, — замурлыкала миссис Куинн; — Кроме того, что вы откажетесь от намерения плыть в Индию.

— Но… но я уже дал слово.

В отчаянии он цеплялся за соломинку, но соломинка оказалась не слишком удачной, так как предполагала, что данное слово — единственное препятствие.

В результате хозяйка очутилась на максимально близком от него расстоянии, положила ему руку на плечо и пустилась в уговоры.

— Вы же дали слово до того… до того, как все узнали. Его светлость поймет. Стоит вам только объяснить, и он никогда не станет вас принуждать.

— Я… я не смогу, — продолжал отбиваться Холлс.

— Тогда смогу я.

— Вы? — Он уставился на нее.

Миссис Куинн выглядела бледной, но решительной.

— Да, — ответила она. — Если вас удерживает только ваше слово, то я сразу же найму экипаж и отправлюсь в Уайт-холл. Джордж Монк примет меня, а если нет, то это сделает его герцогиня. Я хорошо знала ее в прошлом, когда была молодой девушкой, а она — швеей, работавшей за гроши. Нэн Кларджес никогда не откажет старой подруге. Так что, если пожелаете, я быстро освобожу вас от данного слова.

Лицо Холлса вытянулось, и он снова отвел взгляд.

— Это еще не все, миссис Куинн, — запинаясь, проговорил он. — Дело в том, что я… едва ли смогу сделать женщину счастливой.

Однако она отмела его опасения, сочтя их признаком скромности.

— Я готова пойти на риск.

— Но… видите ли, я так долго вел бродячую жизнь, что вряд ли смогу осесть где-нибудь навсегда. Кроме того, мэм, что я могу вам предложить?

— Если я удовлетворена сделкой, к чему об этом думать?

— Ваши слова меня глубоко тронули, миссис Куинн. Я не думал, что смогу испытать к какой-нибудь женщине даже простое чувство признательности. Однако, мэм, это не может изменить моих намерений. Женитьба не для меня.

— Но…

Холлс властно поднял руку, удерживая хозяйку от продолжения. Он, наконец, нашел нужную формулировку отказа.

— Спорить бесполезно, мэм. Повторяю: я глубоко тронут и признателен вам, но мои намерения неизменны.

Твердость, звучащая в его голосе, заставила миссис Куинн побледнеть от унижения. Предложить себя и быть отвергнутой этим нищим, которому она кажется столь непривлекательной, что его не смогли соблазнить даже тридцать тысяч фунтов! Это оказалось горькой пилюлей. Лицо миссис Куинн покрылось пятнами. Теперь она испытывала к своему постояльцу смертельную ненависть.

Хозяйка ощущала настоятельную потребность наброситься на полковника с жестокими обвинениями, но обвинять его было не в чем. Если бы он поощрял ее, играл ее чувствами или пытался соблазнить, она могла бы выплеснуть наружу бушевавший в ней гнев. Однако Холлсу нельзя было предъявить никаких упреков, облеченных в словесную форму…

Миссис Куинн злобным взглядом сверлила полковника, который смущенно стоял перед ней, отведя глаза в сторону открытого окна и не пытаясь что-либо добавить к сказанному ранее.

— Понятно, — тихо произнесла она. — Очень жаль, что…

— Прошу вас, не надо! — вновь прервал ее Холлс, начиная ощущать сочувствие к своей хозяйке.

Миссис Куинн двинулась к двери, открыла ее, но задержалась на пороге и обернулась.

— Раз уж все так сложилось, может быть, вы найдете себе другое жилье не позднее, чем завтра?

Полковник склонил голову в знак согласия.

— Естественно… — начал он, но дверь с шумом захлопнулась, оставив его в одиночестве.

Со вздохом Холлс опустился на стул и поднес руку к влажному лбу.

Глава десятая. БЭКИНГЕМ РАСПОЛАГАЕТ

Полковник Холлс, насвистывая, одевался, собираясь отправиться на важную встречу в Кокпит, и, когда он закончил свой туалет, в нем никто бы не узнал вчерашнего опустившегося авантюриста.

Рано утром он высыпал содержимое кошелька на кровать, дабы сориентироваться в своих ресурсах. В кошельке оказалось тридцать пять фунтов и несколько шиллингов. Олбемарл обещал ему вручить вместе с приказом о назначении распоряжение казначею о выдаче тридцати фунтов в качестве расходов на экипировку и все остальное. Рэндал считал себя обязанным предстать перед покровителем в достойном облике. Вторично появиться в Уайт-холле в лохмотьях означало бросить тень на герцога Олбемарла. Ведь Монк, возможно, представит его кому-нибудь, и он не должен краснеть за своего протеже.

Поэтому, покончив с завтраком, принесенным не миссис Куинн, а буфетчиком Тимом, Холлс отправился на Патерностер-Роу. Там, подчиняясь пристрастию к нарядной одежде, свойственной искателям приключений, и с присущей этой породе людей расточительностью, а также учитывая высокую воинскую должность, которую ему предстояло занять, он купил прекрасный камзол из алого камлота с золотыми кружевами, штаны, чулки и шарф. Добавив к этому пару башмаков из превосходной испанской кожи, черный шелковый пояс, шитую золотом перевязь и черную шляпу с красным плюмажем, Холлс обнаружил, что лишился трех четвертей своих скудных сбережений, и что в кошельке осталось не более восьми фунтов. Но это едва ли могло обеспокоить человека, в кармане которого через два часа будет лежать приказ о выдаче денег в казначействе. Он всего лишь ускорил естественный ход событий и был доволен тем, что ему удалось это сделать, несмотря на стесненные финансовые обстоятельства.

Вернувшись с покупками в «Голову Павла», полковник с удовлетворением посмотрел на себя в зеркало. В чисто выбритом джентльмене с тщательно причесанными длинными и густыми золотисто-каштановыми волосами, перевязанными лентой с левой стороны, со сверкавшим в ухе продолговатым грушевидным рубином, с утопающей в пене кружев шеей, в великолепном красном камзоле, превосходно сидящем на его плечах, едва ли можно было узнать вчерашнее пугало. Холлс был уверен, что выглядит не старше своих тридцати лет.

Спустившись вниз, полковник произвел сенсацию своим новым обликом, и так как нельзя было допустить, чтобы он шел пешком по грязным улицам в полированных до блеска испанских башмаках, Тим вызвал наемный экипаж, который должен был доставить Холлса в Уайт-холл.

Оставался еще час до полудня, и полковнику это казалось наиболее ранним временем для визита к Олбемарлу. Однако кое-кто другой умудрился явиться в Кокпит еще раньше. Этим другим был его светлость герцог Бэкингем, который в сопровождении своего друга сэра Харри Стэнхоупа прибыл к дому Монка за целый час до того, как полковник Холлс приготовился оставить свое жилище.

Джентльмена столь высокого положения, разумеется, не заставили ждать. Его сразу же провели в комнату, выходящую окнами в парк, где его светлость герцог Олбемарл занимался делами. Оба герцога — щеголеватый повеса и суровый солдат — являли собой полную противоположность друг другу, однако отношения между ними были вполне добросердечными. Ведущий правильную и осмотрительную жизнь, Монк относился к вопросам морали без предубеждений и нетерпимости. Его обычная молчаливая сдержанность таила под собою отвагу льва, но, как правило, его поведение отличала мягкость ягненка, сочетаемая с вежливым хладнокровием, которое завоевало ему немногих друзей, но еще меньшее количество врагов. Человек получает то, что дает, и Монк, не будучи щедрым ни на любовь, ни на ненависть, редко возбуждал эти страсти по отношению к себе. Он стремился не приобретать врагов, но не особенно беспокоился о том, чтобы заводить друзей.

— Я хотел бы, — заговорил Бэкингем, — чтобы ваша светлость позволили представить вам моего доброго друга сэра Харри Стэнхоупа, заслуженного молодого солдата, которому я "умоляю вашу светлость оказать услугу.

Олбемарл слышал о сэре Харри, как об одном из самых отчаянных распутников при дворе, и рассматривая его теперь, пришел к выводу, что внешность этого джентльмена вполне соответствует его репутации. То, что Бэкингем охарактеризовал Стэнхоупа как солдата, вызвало у Монка удивление, которого он, однако, ничем не обнаружил, а всего лишь склонил голову в ответ на поклон сэра Харри.

— Нет нужды умолять меня об услуге любому другу вашей светлости, — ответил Олбемарл с холодной вежливостью. — Пожалуйста, садитесь, ваша светлость, сэр Харри.

И он указал молодому повесе на меньший из двух стульев, стоящих у письменного стола, а когда визитеры сели, вновь занял свое место, склонившись вперед и положив локти на стол.

— Быть может, ваша светлость сообщит мне, каким образом я могу иметь честь быть ему полезным?

— Сэр Харри, — ответил Бэкингем, закинув одну изящную ногу на другую, — желает, по некоторым личным причинам, повидать мир.

Олбемарл не питал иллюзий относительно упомянутых причин. Было общеизвестно, что сэр Харри не только проиграл наследство, в которое вступил три года назад, но к тому же влез в колоссальные долги, и что если кто-нибудь немедленно не придет ему на помощь, то кредиторы могут сделать его жизнь весьма неприятной. Стэнхоуп был бы не первым придворным мотыльком, познакомившимся с долговой тюрьмой. Однако эти мысли, мелькавшие в голове главнокомандующего, никак не отразились на его смуглом лице и в бесстрастных темных глазах.

— Но сэр Харри, — продолжал Бэкингем после небольшой паузы, — очень желал бы обратить свое отсутствие в Англии на пользу его величеству.

— Короче говоря, — расшифровал слова Бэкингема Олбемарл, который не мог скрыть презрения, — сэр Харри хотел бы получить пост за морем.

Бэкингем коснулся губ кружевным носовым платком.

— В целом, ситуация именно такова, — согласился он. — Не сомневаюсь, что сэр Харри оправдает доверие вашей светлости.

Его светлость бросил взгляд на сэра Харри и очень в этом усомнился. В глубине души он презирал ничтожного хлыща, помочь которому обмануть кредиторов просил его Бэкингем.

— А какой именно пост. хотел бы получить сэр Харри? — невозмутимо осведомился он.

— Военный пост более всего соответствовал бы вкусам и качествам сэра Харри. Он располагает определенным воинским опытом, прослужив некоторое время в гвардии.

«В гвардии! — подумал Монк. — Боже мой, ну и рекомендация!» Но выражение его лица не изменилось. Совиные глаза спокойно взирали на молодого повесу, который заискивающе ему улыбался, чем только сильнее вызывал у него отвращение.

— Очень хорошо, — ответил Олбемарл. — Я запомню просьбу вашей светлости в отношении сэра Харри, и когда найдется подходящее место…

— Но оно уже нашлось, — прервал его Бэкингем.

— В самом деле? — Черные брови Монка взлетели вверх. — Я не осведомлен об этом.

— Вчера вечером я узнал при дворе, что после смерти бедного Макартни его пост в Бомбее стал вакантным. Вы, очевидно, забыла об этом. Эта служба вполне подходит сэру Харри.

Олбемар нахмурился. Он немного подумал, так как никогда не действовал поспешно, а затем покачал головой, скривив полные губы.

— Ваша светлость, мне ведь еще необходимо решить, подходит ли для этой службы сэр Харри, и, говоря откровенно, должен со всем уважением заявить, что мне так не кажется.

Бэкингем этого не ожидал. Он бросил высокомерный взгляд на Олбемарла.

— Не думаю, что я вас понял, — промолвил он.

Вздохнув, Олбемарл пустился в объяснения.

— Для этой весьма ответственной службы требуется опытный и закаленный солдат. Сэр Харри, несомненно, обладает многими положительными качествами, но в его возрасте никак не возможно располагать опытом, который ему понадобится для выполнения тяжелых обязанностей, ожидающих его на этом посту. К тому же, ваша светлость, это не единственное препятствие. Я не только выбрал нужного человека, но уже предложил ему это назначение, и он его принял. Так что пост более не является вакантным.

— Однако мне известно, что его величество только вчера вечером подписал пустой бланк.

— Совершенно верно. И тем не менее я связан обещанием и в любую минуту ожидаю джентльмена, которому уже поручена эта служба.

Бэкингем не скрывал разочарования.

— Могу я узнать его имя? — осведомился он, причем вопрос прозвучал, как требование.

Олбемарл колебался. Он сознавал опасность, которую таит для Холлса упоминание его имени в этот неудачный момент. Бэкингем мог пойти на многое, чтобы избавиться от Рэндала, само имя которого, не говоря уже о его прошлом, могло дать для этого основания.

— Его имя едва ли известно вашей светлости. Он простой офицер, чьи заслуги, однако, хорошо известны мне, и я убежден, что лучшего человека на это место найти невозможно. Но в течение нескольких дней, несомненно, освободится еще какой-нибудь пост, и тогда…

Бэкингем весьма невежливо прервал его.

— Вопрос стоит не о каком-нибудь другом, а именно об этом посту. Я уже имею санкцию его величества и нахожусь здесь по его предложению. Хорошо, что человек, которого вы назначили на это место, никому не известен. Ему придется смириться, а вы утешите его другим вакантным постом. Если вашей светлости потребуются более подробные указания, то я буду счастлив доставить вам письменное распоряжение его величества.

Олбемарлу сделали мат. Он сидел мрачный и неподвижный, словно высеченный из камня. Но в душе у него кипел гнев. Всегда одно и то же! Ответственные посты, требующие опыта и умелых рук, которыми были готовы служить Англии ее самые достойные сыны, постоянно доставались бесполезным паразитам, тучами клубившимся при легкомысленном дворе Карла II. Монк был особенно сердит, так как не мог сопротивляться из-за того, что его руки связывала сама личность человека, избранного им на это место. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, обладавшим не только военным опытом Холлса, но и прошлым, позволяющим открыть его имя, он бы тут же нахлобучил шляпу, отправился во дворец обсудить дело с королем и нашел бы аргументы, могущие обуздать наглость Бэкингема. Но Монк понимал, что в данной ситуации он не может этого сделать без риска погубить Холлса и навлечь незаслуженный гнев на себя.

— Черт побери! — воскликнул бы король. — Вы говорите мне в глаза, что предпочитаете сына цареубийцы другу моего друга?

И что он мог бы на это ответить?

Олбемарл опустил взгляд. Приказ о назначении, бывшем предметом дискуссии, лежал перед ним; место, намеченное для имени Рэндала Холлса, все еще пустовало. Он знал, что побежден, и что самое лучшее для него и Холлса смириться с этим фактом.

Олбемарл взял перо, обмакнул его в чернильницу и придвинул к себе документ.

— Так как вы уполномочены его величеством, не может быть никаких возражений.

Быстро скрипя пером по бумаге, он внес туда имя сэра Харри Стэнхоупа, с горечью размышляя о том, что с таким же успехом мог вписать в документ имя Нелли Гуинн. Посыпав надпись угольным порошком, Монк молча протянул бумагу визитерам, устремив на них тяжелый взгляд.

Оба посетителя поднялись с улыбками.

— Преданный слуга вашей светлости, — кланяясь, впервые заговорил сэр Харри. — Я буду стараться достойно исполнить свои обязанности и уничтожить все сомнения, которые может вызывать у вашей светлости моя молодость.

— К тому же, — добавил Бэкингем, ободряюще улыбаясь Олбемарлу, — молодость — недостаток, неизбежно устраняемый самой жизнью.

Олбемарл медленно поднялся, и оба гостя удалились с поклонами.

Затем он тяжело опустился на стул, сжал голову руками и выругался сквозь зубы.

Часом позже явился Холлс, сияющий и выглядевший помолодевшим в своем великолепном красном камзоле, чтобы быть сокрушенным новостью, вновь поставившей его в положение одураченного Фортуной.

Однако, как бы глубоко он ни был ранен в душе, внешне это на нем не отразилось. Куда более возбужденным был Олбемарл, в весьма крепких выражениях поносивший разлагающее влияние Двора и порождаемые им безобразия.

— На это место нужен настоящий человек, а они вынудили меня отдать его бездельнику, размалеванной кукле в штанах!

Холлс припомнил обличения Такером нынешнего правительства и начал понимать, насколько он и его сподвижники были правы в своей уверенности, что народ готов восстать и расчистить эти авгиевы конюшни note 57.

Олбемарл пытался утешить его надеждой на скорое появление очередной вакансии.

— Которую снова выхватит какой-нибудь погрязший в долгах сводник, стремящийся спастись от кредиторов, — промолвил Холлс, обнаруживая, наконец, горечь, переполнявшую его душу.

Олбемарл печально глядел на него.

— Я знаю, Рэндал, что это явилось для вас тяжелым ударом.

Полковник взял себя в руки и принужденно рассмеялся.

— Тяжелые удары сыплются на меня постоянно.

— Да, знаю. — Опустив голову, Олбемарл подошел к окну и вернулся назад, остановившись перед полковником. — Держите меня в курсе вашего местопребывания и ждите от меня вестей. Не сомневайтесь, я сделаю все, что от меня зависит.

Во взгляде полковника блеснул огонек надежды.

— Вы и вправду считаете, что может подвернуться что-нибудь еще?

Герцог сделал паузу, во время которой его лицо помрачнело.

— Откровенно говоря, Рэндал, я не особенно на это рассчитываю. Как вы сами понимаете, для вас и вам подобных такие шансы редки. Но неожиданное может произойти быстрее, чем мы осмеливаемся надеяться. Если это случится, не сомневайтесь, что я о вас не забуду.

Поблагодарив его, Холлс поднялся, чтобы уходить, всем своим видом выражая уныние.

Олбемарл наблюдал за ним из-под густых бровей. Когда Холлс подошел к двери, герцог остановил его.

— Одну минуту, Рэндал!

Полковник повернулся, поджидая, пока Олбемарл подойдет к нему. Его светлость был погружен в раздумье и, казалось, колебался, стоит ли ему говорить.

— Надеюсь, вы не нуждаетесь в деньгах? — спросил он наконец.

Жест и усмешка полковника являли собой стыдливое признание в обоснованности подозрений герцога.

Взгляд Олбемарла несколько секунд оставался неподвижным. Затем он вынул из кармана явно не слишком тяжелый кошелек и развязал его.

— Если долг поможет вам до тех пор, пока…

— Нет-нет! — воскликнул Холлс, чья гордость восстала против принятия почти что милостыни.

Отказ его был искренним лишь наполовину, но Олбемарл не настаивал. Туго завязав кошелек, он сунул его в карман, и на его лице отразилось облегчение.

Глава одиннадцатая. ОТВЕРГНУТАЯ ЖЕНЩИНА

Полковник Холлс возвращался назад пешком. Поездка в экипаже или по воде была теперь не для него, так как рухнула последняя преграда между ним и нищетой.

Конечно, выход из положения существовал, но в высшей степени отчаянный: участие в мятеже, к которому тщательно пытался привлечь его Такер. Мысль об этом начала шевелиться в голове у Холлса, когда он, волоча отяжелевшие ноги, брел к Темпл-Бару note 58, задыхаясь от необычайной для конца мая жары. Полковника одолевало искушение не только потому, что в восстании заключалась его единственная надежда на спасение от голода, но и вследствие возмущения несправедливыми действиями правительства, которое выбрасывало опытных солдат, вроде него, в сточные канавы, покровительствуя ничтожным фаворитам, игравшим роль сводников при распутном монархе.

Порок, говорил он себе, стал единственным пропуском на службу в Англии после реставрации Стюартов. Такер и Ратбоун были правы. По крайней мере, их действия были оправданы необходимостью спасения страны от терзающей ее чумы морального разложения — болезни, куда более страшной, чем настоящая чума, которая, как рассчитывали республиканцы, может побудить нацию осознать свое положение.

Конечно, в случае неудачи его ожидает гибель. Но коль скоро жизнь — единственное, что он теперь может поставить на кон, к чему колебаться? Что, в конце концов, стоит его жизнь, чтобы не сделать ее ставкой в последней игре с Фортуной? Эта богиня благоволит смелым. Возможно, в прошлом он не был достаточно смел.

Глубоко задумавшись, Холлс дошел до церкви Святого Клемента Датского, когда его внезапно остановило предупреждение:

— Держитесь подальше, сэр!

Полковник посмотрел направо, откуда донесся голос.

Он увидел человека с пикой, стоящего у запертой на замок двери, на которой красной краской были намалеваны крест и надпись: «Господи, помилуй нас!»

Полковник вздрогнул, словно столкнулся с чем-то нечистым и ужасным. Поспешно перейдя на другую сторону улицы, он на мгновение задержался там, глядя на закрытые ставни пораженного болезнью дома. Это зрелище было для Холлса внове, ибо, когда он проходил здесь неделю назад, эпидемия, хотя уже поражала людей по соседству, была все же ограничена Бутчерс-Роу на северной стороне церкви и отходящими от него небольшими улицами. Случай чумы на основной дороге между Уайт-холлом и Сити служил грозным свидетельством ее распространения. Инстинктивно ускорив шаг, Холлс задумался о пользе, которую могут извлечь революционеры из ужасной болезни. Постоянные беспокойные и сумбурные размышления затуманили обычную ясность его ума, и он уже начинал становиться на точку зрения, что чума это наказание, которому Господь подверг нечестивый город. Следовательно, небеса должны быть на стороне тех, кто стремился к очищающим переменам.

Когда полковник поднимался на Ладгейт-Хилл в сторону собора Святого Павла, решение было принято. Вечером он повидает Такера и свяжет свою судьбу с республиканцами.

Войдя на Полс-Ярд, Холлс увидел солидную толпу, собравшуюся у западных дверей собора. Она состояла из людей самых различных занятий: торговцев, лавочников, подмастерьев, конюхов, мусорщиков, мошенников с переулков за Старой биржей, просто зевак, а также городских щеголей, солдат и женщин. На ступенях портика стоял притягивающий их магнит — похожий на черную ворону проповедник, который предрекал городу гибель. Текст проповеди изобиловал повторами, подобными припеву в песне.

— Вы осквернили ваши святилища множеством пороков, мерзостью вашей торговли!

Тем не менее, между коринфскими колоннами, на фоне которых ораторствовал проповедник, не было видно лавок торговцев шляпами, стоявших там во время республики, — их снесли после Реставрации.

То ли до слушателей дошла бессмысленность обвинений, то ли группа подмастерьев внесла среди собравшихся дух непристойного веселья, но ответом на угрозы проповедника послужили громкие насмешки. Это не смутило пророка конца света, бесстрашно ринувшегося в атаку.

— Покайтесь, нечестивцы! — завопил он, покрывая пронзительным голосом шум и смех. — Подумайте о том, что с вами будет! Через сорок дней Лондон погибнет! Чума восторжествует в этом средоточии греха! Она подкрадывается, аки лев рыкающий, ища, откуда наброситься на вас. Еще сорок дней, и…

Яйцо, брошенное каким-то мальчишкой, угодило в лицо оратору, вынудив его оборвать фразу. Клейкая масса стекала с его бороды на поношенное черное одеяние.

— Насмешники! Нечестивцы! — визжал он, воздев руки к небу и напоминая огородное пугало на ветру. — Ваша погибель близка!..

Рев смеха заглушил голос проповедника, на которого отовсюду посыпались метательные снаряды. Последним из них была живая кошка, которая вцепилась когтями ему в грудь, испуганно фыркая.

Посрамленный пророк повернулся и скрылся в соборе, преследуемый хохотом и бранью. Однако едва он исчез, смех стих, сменившись мертвой тишиной, после чего толпа с криками ужаса рассеялась в разные стороны.

Полковник Холлс, оставшись в одиночестве и не понимая, что вселило в этих людей такую панику, шагнул к опустевшему пространству перед ступенями собора. Там, на вымощенной грубым булыжником мостовой, он увидел молодого парня, одетого, как преуспевающий торговец, и скорчившегося, словно от боли. Шляпа валялась рядом с ним; он тихо стонал, судорожно подергивая головой. Из-под полузакрытых ресниц виднелись белки закатившихся глаз.

Когда Холлс направился к больному, чей-то голос крикнул ему:

— Осторожней, сэр! Это может быть чума!

Полковник остановился, парализованный ужасом, которое внушало страшное слово. Затем он увидел пожилого мужчину в длинном парике, просто, но аккуратно одетого в черное, в очках в роговой оправе, придававших его круглому лицу совиное выражение, который спокойно приближался к больному. Несколько секунд он стоял, глядя на него, затем, обернувшись, подозвал жестом двух крепких парней с алебардами. Отважный джентльмен в черном вынул из кармана носовой платок, на который капнул что-то из флакона. Поднеся платок к носу левой рукой, он опустился на колени перед больным и спокойно начал расстегивать его куртку.

Наблюдая за ним, полковник проникся восхищением к его храбрости и устыдился собственных страхов за свою абсолютно никчемную жизнь. Решительно двинувшись вперед, он присоединился к маленькой группе.

Доктор оглянулся при его приближений. Но Холлс в этот момент не видел ничего, кроме больного, чью грудь обнажил лекарь. Один из алебардщиков указал другому на красноватое выпуклое пятно внизу шеи несчастного. Глаза его округлились, а лицо побледнело от ужаса.

— Видишь? Это примета чумы! — сказал он товарищу.

Доктор заговорил, обращаясь к Холлсу:

— Вы бы лучше не подходили к нему близко, сэр.

— Это… это чума? — тихо спросил Холлс.

Врач кивнул, указывая на багровое пятно.

— Признаки абсолютно безошибочны, — ответил он. — Умоляю вас, сэр, уходите скорей.

Вновь поднеся платок ко рту и носу, он повернулся спиной к полковнику.

Холлс повиновался, шагая медленно и задумчиво, будучи поражённым зрелищем чумы, обрушившейся на молодого парня. Когда он приблизился к толпе, глазевшей на происходящее с солидного расстояния, то заметил, что люди отшатываются от него, словно от уже заразившегося.

Увиденное событие производит на нас куда большее впечатление, чем двадцать подобных случаев, о которых мы только слышим. До сих пор эти лондонские горожане относились к чуме весьма легкомысленно. Еще не прошло десяти минут с тех пор, как они осыпали насмешками и швыряли чем попало в проповедника, призывавшего их покаяться и грозившего гневом Господним. Но когда внезапно, точно гром среди ясного неба, болезнь сразила одного из них, их сердца наполнились ужасом при виде того, о чем ранее знали только по рассказам.

Полковник двинулся дальше, размышляя о том, что этот случай привлечет делу республики больше сторонников, чем куча проповедников. Он расценил его как перст судьбы, указывающий, что ему следует присоединиться к Такеру.

Но прежде чем отправиться в Чипсайд и предложить свою шпагу революционерам, следовало утолить жажду, вызванную долгой ходьбой под изнуряющим зноем. С помощью Такера и его друзей Холлс раздобудет необходимые средства, чтобы оплатить счет в «Голове Павла» и съехать от любвеобильной миссис Куинн, в чьей гостинице он ни в коей мере не мог проживать далее.

Полковник вошел в общую комнату; хозяйка отвернулась от группы горожан, с которыми она беседовала, и проводила его взглядом, плотно сжав губы, когда он направлялся в свою маленькую приемную. Спустя минуту она последовала за ним.

Холлс, успевший снять шляпу и расстегнуть камзол, любезно пожелал миссис Куинн доброго утра, словно между ними не произошло вчерашней трагической сцены. Однако его легкомыслие показалось хозяйке оскорбительным.

— Чем могу быть вам полезной, полковник? — осведомилась миссис Куинн.

— Кружкой эля, если вы будете так любезны, — ответил он. — Я словно побывал в африканской пустыне. Уф! Ну и жара!

И Холлс расположился на сиденье у окна, где было больше воздуха.

Хозяйка молча удалилась и вернулась с кружкой, I которую поставила на столе перед постояльцем. Полковник жадно приник к ней губами, и когда ее прохладное содержимое смягчило его горло, он возблагодарил небо за то, что в мире, где столько зла, существует такая хорошая вещь, как эль.

Миссис Куинн, нахмурив брови, молча наблюдала за ним.

— Вы оставите мой дом сегодня, как мы договорились вчера вечером? — осведомилась она, когда он, наконец, оторвался от кружки.

Холлс кивнул, облизнув губы.

— Я скоро переберусь в «Птичку в руке» на другой стороне Полс-Ярда, — ответил он.

— В «Птичку в руке»! — В ее голосе прозвучало презрение к упомянутому заведению, которое и впрямь являлось жалкой таверной. — Эта дыра отлично подойдет к вашему великолепному камзолу. Впрочем, это не мое дело. Коль скоро вы перебираетесь, я удовлетворена.

В ее тоне слышалось нечто зловещее. Подойдя к столу, миссис Куинн облокотилась на него. Ее поза и выражение лица не оставляли сомнений, что эта женщина, до сих пор относившаяся к нему с такой нежностью, теперь стала его злейшим врагом.

— У моего дома хорошая репутация, и я намерена сохранять ее и впредь, — продолжала миссис Куинн. — Поэтому мне не нужны здесь изменники и висельники.

Холлс намеревался проглотить очередную порцию эля, но ее слова остановили его, когда он уже подносил кружку к губам.

— Изменники? Висельники? — медленно переспросил он. — Не Думаю, что я вас понял, хозяюшка. Вы относите эти эпитеты ко мне?

— К вам, сэр.

И миссис Куинн плотно сжала губы.

Полковник, нахмурившись, посмотрел на нее, затем рассмеялся, пожав плечами.

— Вы с ума сошли, — сказал он и залпом допил кружку эля.

Нет, я не сумасшедшая и не дура, мистер мятежник! Человека узнаешь по его друзьям. Разве может не быть изменником тот, кто водит с изменниками компанию, да еще прямо здесь, в этом доме, в чем я могла бы поклясться в случае необходимости, или если бы хотела причинить вам вред? Я не стану этого делать, но прошу вас сегодня же покинуть мой дом, иначе я могу изменить свое решение.

Холлс со стуком опустил кружку на стол и вскочил на ноги.

— Черт возьми! — рявкнул он, охваченный гневом, который усиливала тревога. — Что вы имеете в виду? С какими изменниками я водил компанию?

— С какими? — Она усмехнулась. — Что вы скажете о вашем друге Дэнверсе, которого в настоящий момент разыскивают полицейские с Боу-Стрит? note 59

Полковник сразу же почувствовал облегчение,

— Дэнверс? — переспросил он. — У меня нет такого друга. Я никогда не слышал этого имени.

— В самом деле? — с иронической усмешкой осведомилась миссис Куинн. — А может, вы никогда не слышали имен его помощников, Такера и Ратбоуна, которые только вчера были у вас в этом доме, в. чём я могу поклясться? О чем вы с ними говорили? Сможете вы объяснить это так, чтобы удовлетворить судей? Они могут заинтересоваться, как вы познакомились с двумя изменниками, которые сегодня утром были арестованы в числе прочих заговорщиков, намеревавшихся восстановить республику. Негодяи собирались убить короля, захватить Тауэр и сжечь Сити — не более, не менее!

Полковник словно ощутил сильный удар в переносицу.

— Арестованы! — воскликнул он. Его челюсть отвисла, глаза расширились. — Вы сказали, Такер и Ратбоун арестованы? Да вы просто бредите!

Но в душе Он понимал, что это не так. Ибо, если ее история была вымыслом, как она могла узнать о заговоре?

— Я брежу? — миссис Куинн злобно усмехнулась. — Пойдите на Полс-Ярд и спросите первого встречного об аресте, произведенном в Чипсайде незадолго до полудня, и об охоте, которая сейчас идет на Дэнверса и других, замешанных в злодейском заговоре. Так вот, я не хочу, чтобы за ними охотились здесь. Не хочу, чтобы мой дом именовали местом встречи изменников, во что вы его превратили, обманывая меня вашим приятным обхождением и пользуясь отсутствием мужчины, который мог бы меня защитить! Я бы сразу же побежала к судье, да только не хочу бросать тень на доброе имя моего дома. Это единственная причина моего молчания — можете быть ей благодарны. Но уезжайте сегодня же, а не то я могу и передумать.

Подобрав со стола пустую кружку, хозяйка двинулась к двери, прежде чем Холлс смог найти слова для ответа. У порога она задержалась.

— Скоро я принесу вам ваш счет, — заявила миссис Куинн. — Когда оплатите его, можете складывать вещи и убираться. — И она вышла, хлопнув дверью.

Счет! Какое это имело значение по сравнению с ужасной угрозой тюрьмы и виселицы? Едва ли стали бы принимать во внимание, что он абсолютно невиновен в каком-либо соучастии в разоблаченном заговоре республиканцев (если не считать сегодняшнего решения к ним присоединиться). Если его обвинят в сообщничестве с Такером и Ратбоуном, то сыну цареубийцы Рэндала Холлса нечего надеяться на пощаду. Происхождение и прошлое окажутся решающими доказательствами против него. И все же счет был хотя и сравнительно незначительным, но наиболее непосредственно угрожающим злом, и поэтому занимал его мысли в настоящий момент более всего остального.

Холлс знал, что счет будет весьма весомым, и его ресурсы никак не могут ему соответствовать. Тем не менее, если он не сможет заплатить, то миссис Куинн, безусловно, не проявит к нему милосердия, а последняя выходка Фортуны, связавшая его с Такером накануне ареста этого заговорщика, полностью отдавала его во власть миссис Куинн.

Полковник с горечью подумал, что подобные вещи, очевидно, постоянно будут с ним происходить. После этого он обратил свой утомленный ум на поиски средств для уплаты долга, проклиная легкомысленные утренние траты.

Вскоре его можно было видеть вновь облаченным в поношенную одежду, с которой он надеялся расстаться навсегда, выходящим из «Головы Павла» с узлом, содержавшим недавние покупки, и идущим в направлении лавок на Патерностер-Роу, где они были столь торжественно приобретены.

Там Холлс смог постичь всю разницу между отношением к покупателю и продавцу. Следующим открытием было то, что одежда, использованная хоть один раз, утрачивала практически всякую Цену. Дело заключалось в том, что если Холлс отлично знал воинское ремесло, то лавочники были не менее сведущи в ремесле торговом. А искусство торговли в значительной степени состояло в быстром понимании нужд клиента и готовности безжалостно ими воспользоваться.

Десять фунтов — это было все, что Холлс смог выручить за то, на что несколько часов назад истратил тридцать. Волей-неволей, ему пришлось согласиться на продажу. Во время сделки он держался оскорбительно и едва не набросился на торговца с угрозами, но тот остался невозмутимым. Оскорбления ничего для него не значили, пока он извлекал прибыль.

Вернувшись в «Голову Павла», полковник Холлс нашел хозяйку, ожидавшую его со счетом. При взгляде на последний он ощутил тошноту. Это явилось кульминационным ударом судьбы. Холлс тщательно изучал все пункты, стараясь скрыть охвативший его страх, ибо миссис Куинн наблюдала за ним своими пронизывающими голубыми глазами, зловеще сжав губы.

Полковник удивлялся количеству поглощенного им за эти недели эля и канарского вина, приписывая свою дорогостоящую жажду длительному пребыванию в Нидерландах, где привычка к выпивке распространена повсеместно. Общая сумма превышала двадцать фунтов. Конечно, полковник ожидал, что ему придется раскошелиться, но на такое он никак не рассчитывал. Понимая, что миссис Куинн, очевидно, вложила в счет оскорбление, нанесенное ее нежным чувствам, Холлс подумал, не является ли брак с ней (если она только еще не отказалась от этой мысли) единственным выходом из положения. Уплатить по счету не было никакой возможности.

Подняв глаза от грозной колонки цифр, полковник встретил злобный взгляд леди, которая, не сумев стать его женой, превратилась в его злейшего врага. Взгляд этот был еще страшнее требуемой суммы. Поэтому Холлс вновь устремил глаза на меньшее зло и прочистил горло.

— Счет весьма солидный, — заметил он.

— Разумеется, — согласилась хозяйка. — Вы пили, как лошадь, и пользовались всеми услугами. Надеюсь, в «Птичке в руке» вам будет не менее удобно.

— Буду с вами откровенен, миссис Куинн. Мой дела пошли скверно, хотя не по моей вине. Его светлость герцог Олбемарл, на которого я имел все основания полагаться, подвел меня. В настоящее время я нахожусь в… стесненном состояний и почти что без всяких средств.

— Это, однако, не заботило вас, когда вы ели и пили все самое лучшее, что вам могли предложить в моем доме. Истории, подобные вашей, постоянно рассказывают все жалкие мошенники…

— Миссис Куинн! — загремел полковник.

Она ничуть не испугалась, радуясь возможности нанести рану гордости этого человека, который столь ужасно обошелся с ее собственной гордостью.

— … а с мошенниками нужно обращаться соответственно. Вы думаете, что если я женщина, то буду обходиться с вами мягко я нежно. Но я отлично знаю вашу породу, полковник Холлс — если вы и в самом деле полковник. Меня еще не удавалось провести ни одному наглому оборванцу, и я позабочусь, чтобы это не удалось и вам. Больше я ничего не скажу, хотя могла бы сказать многое. Но если вы будете причинять мне беспокойство, я напущу на вас констебля, а с ним вам, возможно, придется улаживать кое-что и помимо этого счета. Вы знаете, что я имею в виду и что могу о вас порассказать. Поэтому советую вам оплатить счет без хмыканья — оно трогает меня не больше, чем этот деревянный стол!

Холлс стоял перед хозяйкой, сгорая от стыда и с трудом сдерживаясь, так как он мог выйти из себя, будучи спровоцированным. Впрочем, из нелюбви к лишним трудностям, полковник редко позволял себе поддаваться на провокации. Он подавил кипевший в нем гнев, сознавая, что если даст ему волю, то это обернется против него же и погубит его окончательно.

— Миссис Куинн, — ответил Холлс спокойно, как только мог, — я продал свою одежду, чтобы заплатить то, что вам должен; Однако даже теперь этот долг превышает имеющиеся у меня деньги.

— Продали одежду? — злобно расхохоталась она. — Вы имеете в виду, те наряды, которыми хотели щегольнуть в Уайт-холле. Но вы продали еще не все. Этот рубин в вашем ухе вдвое превышает мой счёт.

Вздрогнув, Холлс поднес руку к серьге. Рубин был подарен ему красивым юношей-роялистом, чью жизнь он спас вечером после битвы при Вустере около пятнадцати лет назад. Старое суеверие, внушавшее ему, что его судьба зависит от этой драгоценности, не позволяло осознать реальную стоимость рубина. Даже в теперешней отчаянной ситуации мысль о его продаже была для него невыносима. Все эти годы он хранил серьгу, несмотря на удары судьбы, но теперь хозяйка ясно дала ему понять, что речь идет о его шее.

— Я забыл о нем, — промолвил Холлс, опустив голову.

— Забыли? — осведомилась миссис Куинн таким тоном, словно называя его лжецом и плутом. — Ну так теперь вам о нем напомнили.

— Благодарю вас за это напоминание. Я сейчас же продам его, и ваш счет будет оплачен сегодня. Мне жаль, что… О, не имеет значения!

И он выбежал из дома разыскивать еврея, занимающегося превращением драгоценностей в золото.

Глава двенадцатая. ПОДВИГ БЭКИНГЕМА

Мисс Сильвия Фаркуарсон занимала уютные апартаменты на Солсбери-Корт, приобретенные для нее, когда она стала на путь к славе и успеху, Беттертоном, живущим в доме напротив. В дверях дома Беттертона девушка впервые увидела тощую волчью физиономию Бейтса.

Это случилось в то утро, когда полковник Холлс испытал разочарование в доме Олбемарла и последующие унижения со стороны миссис Куинн.

Мисс Фаркуарсон нуждалась в материале для платьев, который, как ей сообщили, можно приобрести у одного торговца в Чипсайде. С этой целью она после полудня вышла из дома и села в портшез, ожидавший ее у дверей. Когда носильщики взялись за свою ношу, девушка, выглянув из незастекленного левого окошка портшеза в сторону дома своего друга Беттертона, увидела злобное и хитрое лицо, высунувшееся из тени дверей, словно наблюдая за ней. Вид его внушил ей страх, и она инстинктивно отшатнулась назад, однако спустя несколько секунд, уже смеялась над своими глупыми фантазиями и вскоре позабыла о зловещем наблюдателе.

Понадобилось целых полчаса, чтобы добраться до лавки торговца в Чипсайде с изображенным на вывеске серебряным ангелом,

Так как носильщики двигались весьма медленно. Погонять их в такую жару было бы безжалостно, а безжалостность не являлась чертой характера мисс Фаркуарсон. К тому же девушка не торопилась. Она спокойно сидела в портшезе, который носильщики несли по Полс-Ярду, где на ступенях собора проповедник разглагольствовал перед толпой, как вам уже известно, в итоге осыпавшей его насмешками.

Когда, наконец, портшез поставили у двери «Серебряного ангела», девушка вышла и направилась в лавку заняться делом, которое ни одна женщина не совершает в спешке.

Мистер Бейтс крался за портшезом вместе с тремя громилами, следовавшими за ним на некотором расстоянии, и еще тремя, державшимися на таком же расстоянии от первых. Он достаточно хорошо знал женскую натуру и пришел к выводу, что пройдет около часа, прежде чем мисс Фаркуарсон выйдет из лавки. Мошенник обладал немалой проницательностью, а его темные злые глаза не упускали ничего. Заметив небольшую толпу у лестницы собора и услышав, о чем вещает проповедник, Бейтс решил, что сцена отлично подходит для гнусной комедии, которую он намеревался разыграть по поручению его светлости герцога Бэкингема. Оставалось доставить главного актера — самого герцога — поближе к сцене. После этого все пойдет весело — словно под перезвон свадебных колоколов.

Скользнув в портик, мистер Бейтс вытащил карандаш и лист бумаги и нацарапал три-четыре строчки. Сложив записку, он сделал едва заметный знак одному из громил, который тут же присоединился к нему.

Бейтс сунул ему в ладонь записку вместе с кроной.

— Возьми экипаж и как можно скорее передай записку его светлости, — распорядился он. — Поторопись!

Парень умчался прочь, а Бейтс, отойдя в тень, набил трубку и продолжал наблюдение. Это был низкорослый субъект с торчащими скулами, гладко выбритыми щеками и длинными черными волосами, свисавшими подобно водорослям на лицо и тощую шею. Одет он был в поношенный черный костюм, придававший ему вместе с широкополой высокой шляпой и своеобразной внешностью облик религиозного фанатика.

Мисс Фаркуарсон явно не спешила. Прошло полтора часа, прежде чем она вышла, сопровождаемая торговцем и нагруженная пакетами, которые взяла с собой в портшез. Носильщики взялись за перекладины, и пока лавочник продолжал подобострастно кланяться знаменитой актрисе, потащили портшез назад — в ту сторону, откуда пришли.

Провидение, казалось, в тот день было на стороне герцога, помогая изобретательному Бейтсу в постановке комедии. Ибо прошло не более получаса после бегства от ступеней собора горожан, напуганных чумой, поразившей одного из них, когда портшез с мисс Фаркуарсон пронесли мимо этого места в направлении толпы, которая разбилась на небольшие группы, обсуждающие событие.

Девушка почувствовала страх. Серьезные испуганные лица мужчин и женщин, их жалобные возгласы привлекли ее внимание, заставив задуматься о причине происходящего.

Затем, откуда-то сзади, послышался резкий каркающий голос, перекрывающий остальные звуки:

— Вот одна из тех, кто накликал наказание Господне на этот несчастный город!

Мисс Фаркуарсон услышала, как другие повторяют эту фразу, и увидела, как те, кто стояли спиной к портшезу, повернулись и уставились на нее.

Поняв, что этот голос обвиняет ее, напуганная, несмотря на твердость духа, враждебными взглядами множества глаз, она откинулась вглубь портшеза и задвинула кожаную занавеску, чтобы спрятаться получше.

Снова прозвучал пронзительный голос:

— Там сидит театральная шлюха в шелках и бархате, в то время как богобоязненные люди ходят в лохмотьях, а гнев Господень грозит нам мечом чумы за грехи, которые она сеет среди нас!

Портшез качнулся, словно носильщиков толкнули. И в самом деле, трое или четверо уличных подонков, всегда готовые возбудить смуту, вместе с выкрикивающим обвинения фанатиком бросились к портшезу. Страх мисс Фаркуарсон усилился. Не требовалось богатого воображения, которым девушка обладала в избытке, чтобы представить себе то, что может с ней произойти, попади она в руки обезумевшей толпы. Мисс Фаркуарсон с трудом взяла себя в руки, подавив желание завизжать от страха.

Однако носильщики, крепкие и сильные парни, относившиеся к девушке с уважением, которое она внушала всем, знавшим ее, продолжали двигаться вперед, несмотря на толчки, и, что самое главное, сохраняли выдержку и оставались невозмутимыми. Они не верили, что толпа может наброситься на предмет всеобщего поклонения из-за подстрекательств фанатика.

Но к нему присоединились еще несколько негодяев, подкреплявших нечленораздельными возгласами его становящиеся все более злобными обвинения.

— Это Сильвия Фаркуарсон из Герцогского театра! — вопил он. — Дщерь Велиала note 60, бесстыдная распутница! За грехи таких, как она, рука Божья обрушилась на нас! Из-за нее и ей подобных мы страдаем и будем страдать, покуда город не очистится от скверны!

Незнакомец был уже рядом с портшезом, размахивая короткой дубинкой, и мисс Фаркуарсон, бросив испуганный взгляд на его злобную физиономию, с удивлением узнала в нем человека, подглядывавшего за ней два часа назад у дома Беттертона на Солсбери-Корт.

— Вы видели, как чума поразила одного из вас на ваших глазах, — продолжал он вещать. — И так же она поразит остальных за грех разврата, в котором погряз этот город!

Несмотря на страх, охватывавший ее все сильнее, ум мисс Фаркуарсон оставался полностью ясным. Гнев этого фанатика, судя по его словам, был вызван каким-то недавним происшествием на Полс-Ярде, явившимся очередной демонстрацией небесного возмущения грехами Лондона. Но так как незнакомец наблюдал на Солсбери-Корт за ее отъездом и следовал за ней оттуда, становилось ясным, что он действует по заранее подготовленному плану.

Несколько негодяев, присоединившихся к незнакомцу, продолжали толкать носильщиков с возрастающей решительностью. Портшез угрожающе раскачивался, и мисс Фаркуарсон вместе с ним. Толпа наступала нападавшим на пятки, женщины выкрикивали оскорбления.

Оказавшись в куче враждебно настроенных людей, носильщики были вынуждены остановиться как раз напротив «Головы Павла». На ступенях, ведущих к входной двери гостиницы, стоял полковник Холлс, вышедший с целью найти покупателя для своего рубина и задержавшийся, привлеченный шумом.

Сцена вызвала у него отвращение. Возможно, та, кого толпа осыпала оскорблениями и угрозами, была ничем не лучше поносившего ее грязного фанатика, но все же она была беспомощной женщиной. К тому же, превыше всех пороков Холлс ненавидел чрезмерную добродетель.

Полковник видел, как раскачивавшийся над людскими головами портшез наконец опустился на землю. На таком расстоянии он не мог разглядеть лицо женщины, но этого не требовалось, чтобы. понять грозящую ей опасность и страх, который она испытывала, находясь во власти взбешенных преследователей.

Полковник Холлс подумал, что может позволить себе развлечение и совершить при этом достойное деяние, отрезав уши фанатику в черном, возбуждающему страсти толпы.

Однако прежде чем он успел приступить к выполнению своего намерения, помощь пришла из другого места. Высокий изящный джентльмен в золотистом парике и широкополой шляпе с белыми страусовыми перьями, казалось, внезапно материализовался вместе с сопровождавшими его людьми. Одежда выдавала в нем знатного вельможу и обитателя Уайт-холла. Короткий камзол из голубого бархата был отделан золотыми кружевами, воротник и манжеты, доходившие до локтей, сверкали белизной, плечи и колени украшали многочисленные ленты. Плюмаж был прикреплен к шляпе сверкающей брошью, пуговицы также были изготовлены из драгоценных камней.

Незнакомец выхватил шпагу и, угрожая ею и властными окриками, стал прокладывать через толпу дорогу к портшезу. За ним следовали четверо рослых парней в полосатых ливреях и коричневых шляпах — очевидно, лакеи с хлыстами в руках, которые они без колебаний использовали, обрушив удары на голову и плечи фанатика в черном и его дружков, продолжавших атаковать портшез.

Подобно архангелу Михаилу, рассеявшему легион демонов, обладавший столь импозантной внешностью спаситель разогнал напавших на беспомощную леди. Сверкающий клинок его шпаги описывал широкие круги над портшезом, сопровождаемые угрожающими возгласами.

— Невежи! Грязный сброд! Убирайтесь вон! Оставьте леди в покое! Назад или, клянусь Богом, я отправлю кое-кого из вас в преисподнюю!

Нападавшие оказались столь же трусливыми, сколь еще совсем недавно были агрессивными, и быстро отступили перед острием. шпаги. Лакеи отгоняли их ударами хлыстов, пока они не растворились среди наблюдателей, в свою очередь, отступивших под угрозами грумов.

Джентльмен в голубом повернулся к носильщикам.

— Берите портшез, — приказал он им. Носильщики, радующиеся избавлению от нападавших, стремились поскорее убраться от опасного соседства вместе с драгоценным грузом, пользуясь покровительством этого полубога, и поспешили ему повиноваться.

Его светлость герцог Бэкингем, которого уже узнали в толпе, передавая его имя по рядам благоговейным шепотом, шагнул вперед, махнув рукой стоящим перед ним.

— Прочь! — приказал он тоном принца, обращающегося к конюхам. — Дайте дорогу!

Герцог даже не снизошел до того, чтобы пригрозить им шпагой, которую он уже сунул под мышку. Его голоса и выражения лица оказалось более чем достаточно. Толпа расступилась, и герцог спокойно и уверенно шагнул в освободившееся пространство. Носильщики с их ношей последовали за ним.

Лакеи держались за портшезом, образуя арьергард, но в этом едва ли была необходимость, ибо попытки к нападению прекратились. Толпа вновь рассеялась на небольшие группы, а многие разошлись по своим делам, поняв, что дальнейших развлечений не предвидится.

Фанатик, возглавлявший нападение, и присоединившиеся к нему негодяи внезапно и таинственно исчезли.

В числе немногих оставшихся наблюдателей был Холлс, главным образом, в силу того, что мисс Фаркуарсон унесли в том направлении, куда его призывали собственные дела.

Спустившись со ступеней гостиницы, он последовал за портшезом, держась на некотором расстоянии.

Дойдя до Патерностер-Роу, герцог остановился, и носильщики по его знаку опустили портшез.

Его светлость приблизился к окошку, снял шляпу и низко поклонился, так что локоны его золотистого парика почти закрыли ему лицо.

В портшезе сидела мисс Фаркуарсон, все еще бледная, но уже спокойная, рассматривая герцога с несколько странным выражением, которое лучше всего охарактеризовать, как задумчивое.

— Дитя! — воскликнул Бэкингем, прижав руку к сердцу и изобразив на лице испуг. — Вы заставили меня понять, что такое страх, ибо до сегодняшнего дня я никогда не испытывал этого чувства. Какая неосторожность, моя дорогая Сильвия, отправляться в Сити, когда люди так возбуждены войной и чумой, что готовы где попало искать козлов отпущения. Меня едва ли можно назвать набожным, и все же сейчас я испытываю глубокую благодарность небу за чудо, в результате которого я оказался здесь и смог избавить вас от опасности!

Мисс Фаркуарсон склонилась вперед, капюшон ее шелковой накидки откинулся назад, открывая взору герцога ее ослепительную красоту. Ее тонкие губы кривила усмешка, а в печальных зеленовато-голубых глазах мелькнуло презрительное выражение.

— Это произошло весьма кстати, ваша светлость, — бесстрастно промолвила она.

— Конечно, кстати! — горячо согласился герцог, держа шляпу в руке и вытирая лоб носовым платком.

— Ваша светлость очень удачно оказались поблизости!

В ее тоне слышалась неприкрытая насмешка. Девушка поняла, по чьему поручению фанатик шпионил за ней, чтобы напасть на нее и сделать возможным это романтическое спасение. Проницательно оценив ситуацию, она решила использовать в ней свое актерское дарование.

— Я благодарю Бога, и вам, дитя мое, следует делать то же самое, — быстро ответил Бэкингем, игнорируя не ускользнувшую от него насмешку.

Однако мисс Фаркуарсон, казалось, отнюдь не была расположена к изъявлению благодарности,

— Ваша светлость часто бывает к востоку от Темпл-Бара? — иронически осведомилась она.

— А вы? — спросил он, очевидно, за отсутствием убедительного ответа.

— Настолько редко, что случившееся совпадение превосходит все, придумываемое вами и мистером Драйденом для ваших пьес.

— Жизнь полна всевозможных совпадений, — ответил герцог, ощущая неуклюжесть своего притворства. — Совпадения спасают человеческое существование от скуки.

— Вот как? Значит, вы спасли меня, спасаясь от скуки, и дабы сделать это возможным, несомненно, сами подстроили опасность?

— Я подстроил опасность?! — в ужасе воскликнул герцог, не сразу поняв, что проиграл. — Что вы говорите, дитя мое!

В его возгласе слышались боль и возмущение, и последнее, по крайней мере, было непритворным: Презрение в голосе девушки действовало на него, как удар хлыстом. Оно делало его смешным в ее глазах, а его светлости так же мало нравилось быть смешным, как и всем прочим; возможно, даже еще меньше.

— Как вы можете так думать обо мне?

— Думать? — Мисс Фаркуарсон рассмеялась. — О Боже! Я поняла это, сэр, как только увидела вас, появившимся на сцене в нужный момент. Явление отважного героя! О, сэр, меня не так-то легко обвести вокруг пальца. Я была глупа, испугавшись этих глупых фигляров — «фанатика» и его сподвижников. Все это дешевый маскарад! Однако он подействовал на невзыскательную публику Полс-Ярда, которая, по меньшей мере, весь день будет обсуждать ваше мужество и благородство. Но вы едва ли можете ожидать, что это так же подействует на меня, потому что я играла в этой пьесе вместе с вами.

О Бэкингеме — смазливом, изящном и безрассудном сыне человека, обязанного блестящей карьерой своей внешности note 61, — не без основания говорили, как о самом наглом субъекте во всей Англии. Все же насмешки девушки вывели его из себя, и он с трудом сдержал закипавшее в нем бешенство, чтобы не выглядеть еще более жалко.

— Клянусь вам, вы чудовищно несправедливы, — запинаясь, вымолвил герцог. — Все из-за этого проклятого ужина и поведения моих пьяных дураков-гостей. Уверяю вас, что это не моя вина, и я только обрадовался вашему уходу со сцены, которой ни за что на свете не осмелился бы оскорбить вас. Но вижу, что вы не верите моим клятвам.

— Вас это удивляет? — холодно осведомилась мисс Фаркуарсон.

Герцог устремил на нее злобный взгляд и дал некоторый выход своему гневу, однако, соединив его с притворством.

— Посмотрел бы я, что с вами сталось бы, если бы я оставил вас на милость этих негодяев!

Девушка рассмеялась.

— Интересно, какой оборот приняла бы эта комедия, если бы вы пропустили ваш выход! Возможно, моим преследователям пришлось бы самим спасать меня, дабы не вызвать ваш гнев. Это было бы чрезвычайно забавно! Но довольно! — Она прекратила смеяться. — Благодарю вашу светлость за устроенное развлечение, но так как оно не достигло успеха, умоляю впредь не затруднять себя организацией чего-либо подобного. О, сэр, если вы вообще способны испытывать чувство стыда, то постыдитесь хотя бы убожества вашей выдумки!

С презрением отвернувшись, она скомандовала стоящему рядом носильщику:

— Берите портшез, Натаниел, и несите скорей, иначе я опоздаю.

Носильщики повиновались, и таким образом мисс Фаркуарсон удалилась, не удостоив более ни единым взглядом герцога Бэкингема, который настолько упал духом, что не пытался ни остановить ее, ни возобновить протесты. Он стоял со шляпой в руке, побледнев от гнева и закусив губу, мучимый сознанием, что она сорвала с него маску, выставив дураком и сделав объектом насмешек.

Стоящие на заднем плане лакеи изо всех сил пытались сохранять должную солидность, в то время как прохожие останавливались поглазеть на блестящего вельможу, которого весьма редко можно было видеть на улицах Сити с непокрытой головой и на собственных ногах. Ощущая их взгляды и приписывая им, возможно, несколько большую проницательность, нежели они имели в действительности, его светлость считал этих людей насмешливыми свидетелями своего унижения.

Охваченный приступом гнева, он топнул ногой, нахлобучил шляпу и повернулся, чтобы направиться к ожидавшей его карете. Но внезапно чья-то рука тисками сжала его правый локоть, а рядом послышался голос, в котором звучало удивление и кое-что еще.

— Сэр! Сэр!

Обернувшись, герцог увидел орлиные черты и изумленный взгляд полковника Холлса, следовавшего за портшезом и подходившего к нему все ближе, пока Бэкингем беседовал с девушкой, словно подчиняясь какому-то непреодолимому влечению.

Удивленный герцог окинул его взглядом с головы до пят, усмотрев в незнакомце в весьма потрепанной одежде всего лишь очередного очевидца его позора. Гнев Бэкингема, ищущий выхода, вспыхнул с новой силой.

— В чем дело? — прошипел он. — Как вы смеете прикасаться ко мне, милостивый государь?

Полковник, не дрогнувший, как сделали бы многие другие, при звуках этого резкого и вызывающего, словно пощечина, голоса и под взглядом бешено сверкающих глаз на бледном лице, просто ответил:

— Думаю, что я прикасался к вам и раньше, и вы восприняли это с большей признательностью, ибо тогда это пошло вам на пользу.

— Ха! И ваше теперешнее прикосновение призвано напомнить мне об этом, — с презрением бросил герцог.

Оскорбленный грубым ответом, Холлс в свою очередь бросил на него презрительный взгляд и молча повернулся на каблуках, собираясь удалиться.

Однако его поведение было столь непривычным и оскорбительным для того, с кем всегда обращались с глубочайшим почтением, что на сей раз герцог схватил его за руку.

— Минуту, сэр!

Они вновь очутились лицом к лицу, и на сей раз вызывающим было поведение Холлса. Черты герцога отразили удивление, смешанное с возмущением.

— Думаю, — заговорил он наконец, — вам что-то от меня нужно.

— На сей раз ваша проницательность вас не подвела, — ответил полковник.

Интерес герцога усилился.

— Вы знаете, кто я? — осведомился он после небольшой паузы.

— Узнал пять минут назад.

— Но вы, кажется, упомянули, что оказали мне однажды какую-то услугу.

— Это было много лет назад, и тоща я не знал вашего имени. Ваша светлость, возможно, об этом забыли.

Своим презрительным тоном он внушал уважение и внимание тому, кто сам привык презирать других. При этом в герцоге пробудилось любопытство.

— Вы не поможете мне. вспомнить? — почти любезно предложил он.

Полковник мрачно усмехнулся. Бесцеремонно стряхнув герцогскую руку со своей, он отодвинул назад светло-каштановые локоны, обнажив левое ухо и сверкавший в нем рубин.

Бэкингем уставился на него, затаив дыхание от изумления.

— Как к вам попала эта драгоценность? — спросил он, впившись глазами в лицо полковника, который ответил, подавив чувство оскорбления:

— Его подарил мне после битвы при Вустере один никчемный бездельник, чью жизнь я счел достойной спасения.

Как ни странно, герцог не возмутился. Очевидно, удивление временно подавило в нем все другие эмоции.

— Так это были вы! — Его взгляд не отрывался от худого лица собеседника. — Да! — добавил он после паузы. — Тот человек был такого же роста, и нос у него был такой же, как у вас. Однако в других отношениях вы ничем не напоминаете офицера армии Кромвеля, который помог мне той ночью. Тогда у вас вместо локонов была короткая стрижка, как требовало благочестие note 62. И все же это вы! Как странно встретить вас снова! — Его светлость внезапно задумался.

— Они не могут ошибаться! — пробормотал он, продолжая сверлить полковника взглядом из-под нахмуренных бровей. — Я ждал вас. — И герцог вновь повторил загадочную фразу:

— Они не могут ошибаться.

Теперь настала очередь Холлса удивляться.

— Ваша светлость ждали меня? — переспросил он.

— Все эти долгие годы. Мне было предсказано, что мы встретимся снова, и что наши судьбы будут тесно связаны.

— Предсказано? — воскликнул Холлс, сразу же подумав о собственном суеверии, вынуждавшем его хранить драгоценность, несмотря на все удары судьбы. — Как предсказано? Кем?

Вопросы, казалось, пробудили герцога от размышлений.

— Сэр, — сказал он, — мы не может беседовать, стоя здесь. И мы встретились после стольких лет не для того, чтобы тут же расстаться.

Его манеры вновь стали властными.

— Если у вас есть дела, сэр, вы можете отложить их ради меня. Пойдемте!

Герцог взял полковника под руку, приказав по-французски двоим из ожидавших лакеев следовать за ними.

Ошеломленный и охваченный любопытством Холлс, не сопротивляясь, позволил увести себя, словно человек, влекомый самой судьбой.

Глава тринадцатая. ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ БЭКИНГЕМА

Герцог Бэкингем и человек, которому он был обязан жизнью, сидели вдвоем в комнате, занимаемой его светлостью на верхнем этаже гостиницы в конце Патерностер-Роу. Много лет назад, в ночь после битвы при Вустере, когда Бэкингем лежал раненый на поле сражения, он стал добычей двух шакалов в человеческом облике, обиравших живых и мертвых. Юный герцог, учитывая его состояние, достаточно храбро защищался от грабителей, пока один из них не повалил его, а другой не занес над ним нож, дабы положить конец его существованию. И в этот момент из мрака появился молодой Холлс, случайно оказавшийся поблизости. Его тяжелый клинок раскроил череп негодяю, занесшему нож, обратив второго бандита в бегство. Затем, полунеся-полуподдерживая спасенного им красивого раненного юношу, офицер Кромвеля доставил его в коттедж йомена-роялиста note 63. Обо всем этом размышляли сейчас спасенный и спаситель, сидя друг против друга.

На столе между ними стояла кварта бургундского, которую потребовал герцог для угощения визитера.

— В глубине души, — сказал Холлс, — я всегда верил, что мы когда-нибудь встретимся снова. Поэтому я и не расставался с рубином. Знай я ваше имя, я бы быстро нашел вас. Но меня не покидало убеждение, что случай так или иначе приведет меня к вам.

— Не случай, а судьба, — уверенно возразил его светлость.

— Ну судьба, если вы предпочитаете называть это так. Как бы то ни было, я хранил эту драгоценность, несмотря на то, что обстоятельства часто побуждали меня продать ее, в ожидании дня нашей встречи, когда она послужит мне верительной грамотой.

Холлс не стал упоминать о самом странном во всей этой истории — о том, что именно сегодня, в момент их встречи, он вышел из дома, чтобы наконец продать рубин, принужденный к этому отчаянной ситуацией.

Герцог задумчиво кивнул.

— Вы сами видите, что это судьба. Это было предопределено. Разве я не говорил, что наша встреча предсказана?

— Кем предсказана? — вновь спросил его Холлс.

На сей раз герцог ответил ему:

— Кем? Звездами! Они единственные истинные пророки, и их сообщения ясны тем, кто умеет их читать. Очевидно, вы не располагаете этими знаниями?

Холлс уставился на него и затем улыбнулся, выражая презрение к шарлатанству.

— Я солдат, сэр, — ответил он.

— Ну, я тоже — когда того требуют обстоятельства. Но это не мешает мне быть звездочетом, поэтом, законодателем на Севере, придворным в Уайт-холле и еще кое-кем. Человеку приходится играть много ролей. Тот, кто играет только одну, может вообще не играть никаких. Чтобы жить, друг мой, нужно пить из многих источников жизни.

Герцог развивал этот тезис, рассуждая легко, остроумно и с присущим ему невыразимым обаянием, которое действовало на нашего искателя приключений так же сильно, как и много лет назад, во время их краткой, но судьбоносной встречи.

— Когда вы только что случайно встретили меня, — закончил он, — я играл роль героя и влюбленного, автора и актера, причем так скверно, что никогда еще не оказывался в столь смехотворном положении. Клянусь душой, если бы я уже не был вам обязан, то вы сделали бы меня своим должником теперь, избавив мой ум хотя бы на час от тягостных мыслей об этой красотке, которая не дает мне покоя! Возможно, вы видели, как эта девчонка со мной обошлась! — Герцог рассмеялся, но в его смехе слышались нотки горечи. — Впрочем, она правильно упрекнула меня — я поставил пьесу крайне неуклюже и заслужил, чтобы мою игру встретили смехом, как это и произошло. Но она скоро с лихвой заплатит за все неприятности, которые мне причинила. Она… Хотя, чтоб ей пусто было! Я хотел бы услышать о вас, сэр. Когда-то вы были республиканцем — кому же вы служите теперь?

— В настоящий момент никому. С того времени я много служил и на родине, и за границей, но, как можете видеть, это не принесло мне удачи.

— Вы правы, — Бэкингем окинул его критическим взглядом. — По вас не скажешь, что вы процветаете.

— Если вы назовете мое положение отчаянным, то не ошибетесь.

— Ах вот как? — Герцог поднял брови. — Неужели дела так плохи? Я очень огорчен. — Его лицо изобразило вежливое сочувствие. — Но, быть может, я могу чем-нибудь помочь вам? Ведь я У вас в долгу и рад возможности уплатить этот долг. Как ваше имя, сэр? Вы еще не назвали себя.

— Холлс — Рэндал Холлс, до недавнего времени полковник кавалерии в армии штатгальтера note 64.

Герцог задумчиво нахмурился. Имя показалось ему знакомым, но прошло несколько секунд, прежде чем он смог освежить его в памяти.

— Рэндал Холлс? — повторил Бэкингем. — Так звали молодого цареубийцу, который… Но вы никак не можете быть им — вы моложе его лет на тридцать.

— Он был моим отцом, — объяснил полковник.

— О! — Герцог в упор посмотрел на него. — Тогда неудивительно, что вы не нашли службу в Англии. Это, друг мой, крайне затрудняет уплату моего долга, несмотря на мое горячее желание его вернуть.

Вновь обретенная надежда исчезла с лица полковника.

— Этого я и опасался… — начал он мрачно, но герцог склонился вперед и положил ладонь на его руку.

— Я сказал, крайне затрудняет, а не делает невозможным. Ничего, что я желаю, я не признаю невозможным, а в настоящий момент, клянусь, мое самое большое желание — обеспечить вашу судьбу. Но для того, чтобы вам помочь, мне следует знать о вас больше. Вы еще не сказали, как полковник Холлс, служивший сначала в республиканской армии, а затем в армии штатгальтера, решился сунуть голову в петлю, вернувшись в Лондон Старого Раули note 65 — короля, чья злопамятность столь, же бесконечна, как судебный процесс.

Полковник Холлс честно и откровенно рассказал герцогу обо всем, в том числе и о совершенных им ошибках, исключая намерение присоединиться к злополучному заговору Дэнверса под влиянием Такера и Ратбоуна. Он упомянул о преследовании Фортуны, каждый раз выхватывавшей у него из-под носа удачу, вплоть до поста в Бомбее, который предложил ему Олбемарл.

Герцог одновременно шутил и выражал сочувствие. Но когда Холлс дошел до истории со службой в Бомбее, его светлость разразился саркастическим смехом.

— Ведь это я лишил вас выгодного места! — воскликнул он. — Видите, как таинственны дороги судьбы! Но это только увеличивает мой долг, побуждая исправить содеянное. Уверен, что найду способ поставить вас на путь к успеху. Но, как вы понимаете, мы должны действовать осторожно. Однако, вы можете твердо положиться на меня.

Холлс покраснел, на сей раз от удовольствия. Фортуна, столь часто дурачившая его, наконец возвращала ему веру в человечество. В самый последний момент спасение пришло к нему с помощью рубина, который безошибочный инстинкт заставлял его хранить при всех обстоятельствах.

Герцог вытащил зеленый шелковый кошелек, сквозь сетчатую ткань которого приятно поблескивало золото.

— Тем временем, друг мой, в знак моих самых добрых намерений…

— Нет-нет, ваша светлость! — Второй раз за сегодняшний день глупая гордость заставляла Холлса отказываться от предложенного кошелька. За свою карьеру он не раз добывал деньги сомнительными способами, но никогда не принимал их в подарок от людей, чье уважение намеревался заслужить. — Я… я не в такой уж острой нужде и могу пока что сводить концы с концами.

Но его светлость герцог Бэкингем не походил на его светлость герцога Олбемарла. Он был щедр и расточителен, насколько Монк был прижимист, и к тому же не принимал отказов.

Улыбнувшись протестам полковника, Бэкингем перешел к тактичным убеждениям, используя свойственное ему обаяние.

— Я уважаю вас за ваш отказ, но… — Он снова протянул кошелек. — Предлагаю вам не подарок, а небольшой заем, который вы вскоре мне возвратите, когда я сделаю это возможным для вас. Ведь то, чем я вам обязан, не может быть оплачено золотом. Отказавшись, вы бы оскорбили меня.

Надо признаться, что Холлс обрадовался возможности принять деньги, сохранив самоуважение.

— Ну, раз вы так великодушно настаиваете, то в качестве займа…

— А какое иное качество я, по-вашему, мог иметь в виду?

Его светлость опустил тяжелый кошелек в наконец протянутую за ним руку и поднялся.

— Очень скоро, полковник, вы услышите обо мне. Только дайте мне знать, где вы проживаете.

Холлс задумался. Покинув «Голову Павла», он намеревался поселиться в «Птичке в руке», являвшей собой дешевую таверну. Однако полковник любил хорошую пищу и вино так же, как нарядную одежду, и никогда бы не избрал столь убогого жилища, если бы не отчаянные обстоятельства.

Теперь, когда с внезапной помощью судьбы и владельца этого толстого кошелька обстоятельства вскоре должны были измениться к лучшему, Холлс решил избрать более приличное обиталище.

— Ваша светлость найдет меня в «Арфе» на Вуд-Стрит, — сообщил он.

— Тогда вскоре ждите от меня известий.

Они вместе вышли из таверны. Герцог направился к карете, у которой расхаживали его французские лакеи, а полковник Холлс, витая в облаках, важной походкой, еще сильнее подчеркивающей его убогую одежду, зашагал в направлении Полс-Ярда, время от времени притрагиваясь к рубину в ухе, который более не было нужды продавать, как впрочем и хранить, ибо он наконец выполнил задачу, предначертанную ему судьбой.

Сохраняя отличное расположение духа, полковник вошел в «Голову Павла», где его ожидала прискорбная сцена с миссис Куинн. Причиной послужила все та же драгоценность, вид которой вызвал ее гнев, побудив сделать неверные выводы.

— Вы не продали рубин! — завопила хозяйка, когда полковник вошел в заднюю приемную, указывая на серьгу, поблескивающую, словно уголек, под вуалью каштановых волос. — Явились хныкать в надежде сохранить эту безделушку за мой счет!

И тут дьявол подал хозяйке идею, пробудившую в ней бешеную ревность. Прежде чем Холлс успел ответить или хотя бы прийти в себя от внезапного нападения, миссис Куинн опять напустилась на него.

— Я все поняла! — завизжала она. — Это залог любви, верно? Подарок жены какого-нибудь фламандского бургомистра, которую вы, несомненно, дурачили, так же как меня. Вот почему вы не в силах с ним расстаться — даже для того, чтобы расплатиться со мной за жилье и постель, за пищу, которую вы сожрали, и вино, которое вылакали, жалкий, ни на что не годный выскочка! Но я вас предупреждала, а так как вы не послушались, то…

— Успокойтесь, хозяюшка! — властно прервал Холлс, и миссис Куинн умолкла от неожиданности. Он двинулся к ней, заставив ее в испуге отшатнуться, но внезапно остановился и расхохотался. Вытащив из кармана туго набитый герцогский кошелек, полковник снял стягивающие его золотые кольца, продемонстрировав содержавшееся в нем золото.

— Сколько всего с меня причитается? — с презрением осведомился он. — Назовите сумму, берите деньги и оставьте меня в покое.

Но миссис Куинн уже не думала о плате по счету. Она не могла вымолвить ни слова от изумления при виде кошелька и его содержимого, переводя взгляд округлившихся глаз с денег на Холлса. Не в силах догадаться об источнике этого внезапного богатства, она тут же заподозрила худшее, что было свойственно людям такого склада. Подозрение, сузившее ее голубые глаза, перешло в уверенность, выразившуюся в неприятно скривившихся уголках широкого рта.

— Как вы раздобыли это золото? — осведомилась она со зловещим спокойствием.

— Разве это вас касается, мэм?

— Мне казалось, что вы не опуститесь до срезания кошельков, — с презрением промолвила миссис Куинн. — Но, очевидно, я была не права, так же как и в других вещах, касающихся вас.

— Ах, вы, наглая потаскуха! — взревел рассвирепевший Холлс, вызвав у хозяйки не меньший гнев употребленным эпитетом.

— Как вы смеете, паршивый бродяга, называть таким словом порядочную женщину?

— А вы как смеете называть себя порядочной, вороватая шлюха? Ваши непомерные счета показывают, насколько вы порядочны. Назовите мне сумму, чтобы я мог уплатить вам ее и отряхнуть со своих ног пыль вашей таверны!

Как вы можете понять, это было всего лишь начало сцены, которую я не намерен передавать во всех подробностях из-за использования абсолютно непригодных для печати выражений. Миссис Куинн визжала, как рыбная торговка, привлекши внимание сидящих в общей комнате и буфетчика Тима, в тревоге подбежавшего к дверям приемной.

Несмотря на весь свой гаев, полковник Холлс начал понемногу тревожиться, ибо его совесть, как вам известно, была не вполне спокойна, и обстоятельства легко могли быть повёрнутыми против него.

— Вы бессовестный предатель! — орала хозяйка. — И еще смеете устраивать здесь скандалы, после того как превратили мой дом в гнездо измены! Я научу вас хорошим манерам, наглый висельник! — Увидев в приоткрытых дверях лицо Тима, она крикнула ему:

— Тим, приведи констебля! Джентльмен переезжает в Ньюгейт, который лучше подходит в качестве жилья для таких, как он! Беги, парень!

Тим удалился. Полковник поступил так же, поняв, что дальнейшее пребывание не сулит ему ничего хорошего. Высыпав в ладонь половину содержимого герцогского кошелька, он осыпал хозяйку золотым дождем, как Юпитер Данаю, только без любовных намерений последнего note 66.

— Это заткнет ваш грязный рот! — рявкнул Холлс. — Забирайте ваши деньги, старая карга, и пусть дьявол поскорее заберет вас!

Охваченный гневом полковник вылетел из дома следом за Тимом, и никто из полудюжины сидящих в общей комнате не осмелился обсуждать его уход. Очутившись на улице, он оставил за собой в качестве воспоминания кое-какие мелочи и хозяйку, давшую выход злости в потоках слез.

Глава четырнадцатая. ОТЧАЯНИЕ

Три недели полковник Холлс тщетно ожидал в гостинице «Арфа» на Вуд-Стрит обещанных известий от герцога Бэкингема, и его беспокойство начало расти по мере истощения ресурсов, которые он отнюдь не экономил. Холлс занимал хорошую комнату, ел и пил все самое лучшее, приобрел пару хороших костюмов у торговцев подержанной одеждой на Берчин-Лейн, что ему обошлось дешевле, чем посещение лавок на Патерностер-Роу, и даже дал увлечь себя (без особого успеха) страсти к игре, являвшейся одним из главных его пороков.

В конце концов, полковник стал тревожиться из-за продолжавшегося молчания герцога, внушившего ему такую твердую надежду. У него имелись и другие основания для беспокойства. Он знал, что взбешенная миссис Куинн пустила по его следу ищеек, и что его не арестовали только потому, что ей оставалось неизвестным его местопребывание. Холлс слышал, что о нем расспрашивали в «Птичке в руке» — о намерении перебраться в эту таверну он сообщал хозяйке «Головы Павла». Полковник не сомневался, что поиски продолжаются, и что в любой момент его могут разыскать и схватить. То, что преследование не велось более энергично, очевидно, было вызвано тем, что всеобщее внимание приковывали другие дела. В Лондоне стояли тревожные дни.

Третьего числа в городе был слышен отдаленный орудийный гул, который продолжался весь день, свидетельствуя о том, что голландский и английский флоты вступили в сражение, причем в тревожной близости от побережья. Как вам известно, битва произошла где-то у берегов Харуича note 67 и закончилась разгромом голландцев, поспешно отплывших назад к Текселю. Разумеется, и англичане, и голландцы заявляли о своей полной победе и устраивали фейерверки.

Наша история, однако, не имеет отношения к происходившему в Голландии. В Лондоне, начиная с 8 июня, когда пришли первые известия о поражении голландцев и уничтожении половины их кораблей, и до 20-го числа того же месяца, когда состоялись благодарственные молебны по случаю великой победы, происходили постоянные празднества, увенчанные грандиозным торжеством в Уайт-холле 16 июня по поводу возвращения с моря победоносного герцога Йоркского, как сообщает мистер Пепис, потолстевшего, окрепшего и загоревшего на солнце.

К счастью или нет, праздничное возбуждение отвлекло людей от происходящего среди них — закрыло их глаза на медленно, но неуклонно распространявшуюся чуму. Победить этого врага было куда труднее, чем голландцев.

После 20-го числа лондонцы начали осознавать грозящую им опасность. Возможно, причиной страха послужил быстро опустевший Уайт-холл. Двор удалился в Солсбери в поисках более здорового воздуха. 21 и 22 июня в сторону Черинг-Кросса тянулся нескончаемый поток карет и, фургонов, нагруженных людьми, бежавшими в деревню из зараженного города.

Бегство испугало лондонцев, ощутивших себя в положении моряков, которых бросили на тонущем корабле. Паника усилилась вследствие распоряжений лорд-мэра и мер, принимаемых для отражения эпидемии. Сэр Джон Лоренс строго приказал закрывать и изолировать дома, куда проникла болезнь, что окончательно рассеяло иллюзию безопасности для находившихся внутри стен города.

Последовало всеобщее бегство. В Лондоне еще никогда не было такого спроса на лошадей, и никогда за их наем не требовали таких цен. Ежедневно в Ладгейте, Олдгейте, на Лондонском мосту и в других местах выезда из города собирались толпы всадников и пешеходов, вереницы карет и повозок, видимых ранее в Черинг-Кроссе. Деловую жизнь Лондона парализовало уменьшение населения. Говорили, что в пригородах люди мрут, как мухи при наступлении зимы.

Проповедники конца света умножились — их уже не осыпали насмешками и тухлыми яйцами, а слушали в благоговейном ужасе. Испуг обуял даже лондонских подмастерьев, которые не приставали к безумцу, бегавшему обнаженным по улицам с горящим факелом над головой и кричавшему, что Господь огнем очистит город от его грехов.

Однако полковник Холлс был слишком поглощен собственными делами, чтобы поддаваться всеобщей панике. Услышав об исходе из Уайт-холла, он решил действовать, так как опасался, что герцог Бэкингем, на ком основывалась его последняя надежда, удалится вместе с остальными. Поэтому полковник напомнил о себе в письме его светлости. Два дня он тщетно ждал ответа, после чего новый удар поверг его в полное отчаяние.

Однажды вечером Холлс вернулся после похода в город, во время которого он наконец продал драгоценность, уже сослужившую ему службу, по его мнению, предназначенную ей судьбой, так что извлечь из нее пользу можно было, лишь обратив ее в Деньги.

Последние достались ему в весьма небольшом количестве, ибо, как объяснил покупатель, в такие времена люди думают не о побрякушках. Когда полковник вошел в гостиницу, Бэнкс, хозяин «Арфы», отвел его в угол, где они были вне пределов видимости и слышимости собравшихся в общей комнате.

— Двое людей искали вас, сэр.

Холлс встрепенулся, сразу же подумав о герцоге Бэкингеме. Но хозяин печально покачал головой. Постоялец, очевидно, вызывал симпатию у этого толстого добродушного человека. Бэнкс понизил голос, хотя в этом едва ли была нужда.

— Это были сыщики с Боу-Стрит, — сказал он. — Они не назвались, но я узнал их. Они задали множество вопросов. Давно ли вы живете здесь, откуда пришли, чем занимаетесь. А уходя, велели ничего вам не говорить. Но…

Хозяин пожал широкими плечами и презрительно скривил губы. Не сводя темных глаз с полковника, он заметил, как тот внезапно помрачнел. Холлсу незачем было раздумывать о деле, приведшем сюда служителей правосудия. Его отношения с Такером и Ратбоуном были открыты, очевидно, на процессе первого, недавно приговоренного к повешению и четвертованию. Полковник не сомневался, что попади он в руки закона, то будет осужден, несмотря на невиновность.

— Я подумал, сэр, — продолжал хозяин, — что лучше предупредить вас. Если вы нарушили закон, то вам не стоит оставаться здесь ц ждать, пока за вами придут. Я не хочу видеть вас попавшим в скверную историю.

— Мистер Бэнкс, — ответил Холлс, взяв себя в руки, — вы хороший друг, и я благодарю вас. Уверяю вас, что я ни в чем не виновен. Но обстоятельства могут говорить против меня. Несчастный мистер Такер был моим старым другом…

Хозяин прервал его вздохом.

— Из их слов я представил себе нечто подобное, сэр. Поэтому я и рискнул вас предупредить. Ради Бога, уходите, покуда есть время!

Холлса удивило, что Фортуна на сей раз оказалась на его стороне, предоставив владельца очередного жилища, тайно сочувствующего республиканцам.

Послушав совет Бэнкса, полковник оплатил счет, поглотивший большую часть денег, полученных за драгоценность, и, собрав немногочисленные пожитки, покинул дом, ставший столь опасным.

Холлс чуть не опоздал. Едва он шагнул в темноту улицы, как две фигуры загородили ему дорогу, а глаза ослепил свет фонаря.

— Стойте, сэр, именем короля! — прозвучал грубый голос.

Полковник не видел, есть ли у них оружие, и не стал ждать, чтобы удостовериться в этом. Одним ударом он выбил у сыщика с Боу-Стрит фонарь, другим сбил с ног его самого. Руки второго пристава обвились вокруг его тела, однако Холлс изо всех сил толкнул его локтем, отчего он отлетел в сторону и ударился о стену. Как вы догадываетесь, полковник не стал выяснять, что с ним произошло, а помчался, как заяц, по темной улице, слыша за собой крики и топот ног. Преследование продолжалось недолго, и вскоре Холлс смог двигаться вперед более медленной и достойной походкой. Но страх вынуждал полковника идти дальше, не покидая его всю ночь. Наконец он решил переночевать в таверне около Олдгейта, и лежа, задумался о положении, в котором очутился.

Незадолго до рассвета Холлс пришел к выводу, что разумный человек в подобной ситуации мог сделать только одно — покинуть Англию, где он не обрел ничего, кроме горького разочарования. Он проклинал приведший его сюда нелепый патриотизм, называя про себя любовь к родине заблуждением, а тех, кто ему поддается, дураками. Ему следует уехать как можно скорее и никогда более здесь не появляться. Теперь, когда голландский флот вернулся в Тексель, и моря вновь стали открытыми, препятствием к его отъезду не явится даже отсутствие денег. Он станет членом экипажа какого-нибудь судна, плывущего во Францию. С этим намерением Холлс рано утром отправился в Уоппинг note 68.

На корабле требовались люди, но нигде не соглашались взять его, пока он не предъявит справку о здоровье. Чума сделала необходимой эту предосторожность для путешествующих не только за границу, но и внутри страны, где никакие города и деревни не принимали приехавших из Лондона без предъявления соответствующего удостоверения.

Это явилось досадным затруднением, но с ним пришлось смириться. Полковник устало побрел в ратушу по темным, почти безлюдным улицам, где несколько домов имели кресты на дверях и охранялись стражниками, предупреждавшими прохожих, чтобы они держались подальше.

Немногочисленные прохожие, которых встречал Холлс, старались идти посредине улицы, шарахаясь не только от пораженных болезнью жилищ, но и друг от друга. Большей частью это были официальные лица — врачи и санитары — чье присутствие на улицах было связано с эпидемией. Их легко можно было узнать по предписанным законом красным жезлам.

Увиденное заставило полковника осознать степень распространения болезни, которая теперь насчитывала жертвы тысячами. Степень охватившей город паники он постиг, добравшись до ратуши и увидев ее осажденной множеством экипажей, портшезов и людей, пришедших пешком. Всех их привело сюда то же дело, что и его, — стремление получить у лорд-мэра справку о. здоровье, обеспечивавшую возможность бегства из охваченного эпидемией города.

Большую часть дня Холлс провел среди толпы, страдая от жары, голода и жажды. Уличные торговцы продавали исключительно лекарства и амулеты против чумы. Вместо криков «Сладкие апельсины!», которые в обычное время всегда можно было услышать в подобном сборище, и которые полковник с радостью приветствовал бы, повсюду раздавалось: «Надежный предохранитель от инфекции!», «Королевское противоядие!», «Великолепное средство от заражения воздуха!» и тому подобные возгласы.

У Холлса не было средств купить благосклонность привратников, дабы они пропустили его вперед. Оставалось ждать вместе с самыми смиренными своей очереди, которая, так как он пришел поздно, сегодня вообще могла не подойти.

К вечеру, в отличие от наиболее предусмотрительных, которые решили остаться у ратуши на всю ночь, чтобы утром попасть туда в числе первых, Холлс удалился без всякого результата и в прескверном настроении. Однако спустя час он понял, что судьба обошлась с ним лучше, чем ему казалось.

В полупустой столовой в Чипсайде, куда полковник зашел утолить жажду и голод, ибо он не ел и не пил с раннего утра, он услышал обрывки разговора двух горожан за соседним столом. Они обсуждали произведенный сегодня арест, и отдельные фразы привели в замешательство Холлса.

— Но как его нашли? — спросил один из них.

— В ратуше, где он хотел получить свидетельство о здоровье, чтобы убраться из города. Но в эти дни злоумышленникам не так легко покинуть Лондон. Рано или поздно Дэнверса поймают таким же образом. Они поджидают его и остальных заговорщиков.

Полковник Холлс отодвинул тарелку — его аппетит внезапно пропал. Несколько случайно подслушанных слов дали ему понять, что он в ловушке. Попытаться вырваться из нее означало обнаружить себя. Конечно, можно попробовать получить свидетельство под чужим именем. Но с другой стороны, вопросы о недавнем прошлом с целью убедиться в отсутствии инфекции могут быстро его разоблачить.

Холлс оказался между двух огней: Если он останется в Лондоне, то рано или поздно его настигнут те, кто будут искать его еще более упорно после вчерашней стычки с приставами. Если он попробует уехать, то самой попыткой сделать это выдаст себя правосудию.

После долгих и мрачных раздумий полковник решил искать защиты у Олбемарла и с этой целью направился к нему. Но дойдя до Черинг-Кросса, он вновь ощутил сомнения, вспомнив об эгоистичной осторожности Монка. Что, если тот не рискнет поверить в его невиновность, учитывая характер приписываемого ему преступления? Холлс не считал, что герцог может столь далеко зайти в своей осторожности, особенно имея дело с сыном старого друга, правда, от которого в эти дни ему пришлось бы отречься. И все же он не был уверен и потому решил прежде всего сделать последнюю попытку воззвать к сочувствию Бэкингема.

Приняв это решение, полковник свернул во двор Уоллингфорд-Хауса.

Глава пятнадцатая. ТЕНЬ ВИСЕЛИЦЫ

Его светлость герцог Бэкингем не сопровождал двор во время бегства в Солсбери. Обязанности лорд-лейтенанта призывали его в йоркшир. Но он был глух и нем и к голосу долга, и к голосу осторожности. В Лондоне герцога удерживала страсть к мисс Фаркуарсон, а отсутствие каких-либо успехов этой области доводило его до исступления. Положение стало еще хуже, чем было до попытки сыграть роль героического спасителя попавшей в беду красавицы, только сделавшей его смешным в глазах леди.

Охватившее его светлость вожделение явилось причиной его пренебрежения к письму, написанному Холлсом. Оно пришло как раз в тот момент, когда герцога повергло в отчаяние известие о распоряжении сэра Джона Лоренса закрыть в следующую субботу все театры и другие места скопления людей в качестве важнейшей меры в кампании лорд-мэра против чумы. Двор отсутствовал в Лондоне и не мог противодействовать приказу, да и сомнительно, чтобы он осмелился это делать в любом случае. Закрытие театров означало отъезд актеров из города, а вместе с этим конец предоставлявшихся герцогу возможностей. Ему приходилось либо признать поражение, либо действовать немедленно.

Конечно, существовал простейший способ, к которому он должен был прибегнуть давно, если бы не малодушное внимание к предупреждениям мистера Этериджа. Закрытие театров некоторым образом содействовало этому способу, избавляя от многих сопутствующих ему опасностей, которые, впрочем, едва ли были способны остановить его светлость, не считавшегося ни с какими законами, кроме собственных желаний.

Наконец герцог принял решение и послал за хитроумным Бейтсом, игравшим роль Чиффинча note 69 в Уоллингфорд-Хаусе. Он дал ему определенные указания относительно дома, смысл которых Бейтс не вполне понял. Дело происходило в понедельник, так что до субботы, когда должны были закрыть театры, еще оставалось время. Это был тот самый день, в который Холлс спешно покинул «Арфу».

Во вторник утром изобретательный Бейтс доложил хозяину, что нашел именно такое жилище, какое требовалось его светлости, хотя зачем оно ему требовалось, он не мог себе представить. Это был просторный и отлично меблированный дом на Найт-Райдер-Стрит, недавно освобожденный жильцом, который удалился в деревню, спасаясь от чумы. Владелец дома, торговец с Фенчерч-Стрит, был счастлив сдать его за небольшую плату, учитывая, как трудно сейчас найти желающих обосноваться в Лондоне.

Бейтс вел дело с присущей ему осторожностью и заверил его светлость, что ничем не обнаружил того, по чьему поручению он действует.

Герцог расхохотался.

— На моей службе вы сделались опытным мерзавцем, Бейтс, — заметил он.

Бейтс отвесил насмешливый поклон.

— Счастлив заслужить одобрение вашей светлости, — сухо ответил он.

К нагловатым манерам Бейтса герцог относился терпимо, очевидно, понимая, что не может иначе вести себя с человеком, столь осведомленным о его делах.

— Хорошо. Дом подходит, хотя я предпочел бы менее населенный район.

— Если все пойдет, как сейчас, у вашей светлости не будет причин жаловаться по этому поводу. Скоро Лондон станет самым безлюдным местом в Англии. Больше половины домов на Найт-Райдер-Стрит уже опустели. Надеюсь, ваша светлость не намеревается надолго поселиться там?

— Едва ли. — Герцог задумчиво нахмурился. — Надеюсь, на улице нет инфекции?

— Пока нет. Но там ее боятся так же, как и везде. Этот торговец с Фенчерч-Стрит не скрывал, что считает меня безумным, так как я ищу дом в Лондоне в подобное время.

— Подумаешь! — Его светлость с презрением отмахнулся. — Горожане просто спятили от страха! Но это к лучшему, так как отвлечет их внимание от соседей. Я хочу, чтобы за мной там никто не шпионил. Завтра, Бейтс, вы повидаете торговца и снимете дом от собственного имени. Понятно? Мое имя не должно упоминаться. Чтобы избежать вопросов, заплатите ему сразу за полгода.

Бейтс поклонился.

— Будет исполнено, ваша светлость.

Бэкингем откинулся в кресле, прищурившись и с усмешкой глядя на слугу.

— Вы, конечно, догадываетесь о целях, для которых я снимаю этот дом?

— Я бы никогда не позволил себе строить догадки относительно намерений вашей светлости.

— Иными словами, мои намерения ставят вас в тупик. Это признание в глупости. Помните маленькую комедию, которую мы разыграли месяц назад для мисс Фаркуарсон?

— Разумеется. Мои кости все еще болят от колотушек. Французские лакеи вашей светлости играли свои роли весьма реалистично.

— Леди так не показалось. По крайней мере, это ее не убедило. Так что нам придется действовать лучше.

— Да, ваша светлость. — В тоне негодяя не ощущалось ни малейшего сомнения.

— Мы внесем в комедию серьезную ноту и похитим леди. Для этой цели мне и понадобился дом.

— Похитите ее? — переспросил Бейтс, чье лицо внезапно стало серьезным.

— Этого я требую от вас, мой славный Бейтс.

— От меня? — Лицо Бейтса вытянулось, а рот, напоминающий волчий, широко раскрылся. — От меня, ваша светлость? — Он ясно давал понять, что перспектива пугает его.

— Ну конечно! Почему это вас так удивляет?

— Но, ваша светлость. Это… это очень серьезно. За такое могут повесить!

— Черт бы побрал вашу тупость! Повесить, когда за вами стою я?

— В этом-то все и дело. Вашу светлость никогда не осмелятся повесить. Зато, если возникнут неприятности, повесят его орудие, так как понадобится козел отпущения, чтобы удовлетворить чернь, требующую правосудия.

— Вы совсем спятили?

— Напротив, я абсолютно в здравом уме. И если я могу позволить себе дерзость дать совет вашей светлости…

— Это и впрямь было бы дерзостью с вашей стороны, наглый мошенник! — Герцог возвысил голос и нахмурился. — По-моему, вы забываетесь.

— Прошу прощения вашей светлости. — Бейтс продолжал, несмотря на выговор:

— Ваша светлость, очевидно, не осведомлены о панике в городе из-за чумы. Нонконформистские note 70 ханжи-проповедники повсюду кричат, что это наказание за грехи двора. И если ваша светлость осуществит задуманное…

— Черт побери! — загремел Бэкингем. — Вы, кажется, все-таки берете на себя смелость советовать мне!

Бейтс умолк, но в его взгляде, устремленном на хозяина, светилось упрямство. Бэкингем продолжал более спокойно:

— Слушайте, Бейтс. Если чума мешает нам с одной стороны, то помогает с другой. Похищение мисс Фаркуарсон, когда она играет в театре, вызвало бы немедленную охоту на похитителей, которая могла бы привести к. неприятным последствиям. Но лорд-мэр распорядился закрыть все театры в субботу вечером, и следовательно, в субботу, после спектакля, и должно произойти похищение, так как мисс Фаркуарсон никто не хватится, и ее исчезновение не поднимет шума — особенно когда все поглощены страхом перед чумой и только о ней и говорят.

— А после, ваша светлость?

— После?

— Когда леди станет жаловаться?

Бэкингем улыбнулся улыбкой опытного волокиты.

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы леди обращалась с подобными жалобами после? Кроме того, кто поверит, что она попала в мой дом против воли? Помните: мисс Фаркуарсон — актриса, а не принцесса. А я обладаю кое-какой властью в этой стране.

Но Бейтс серьезно покачал головой.

— Сомневаюсь, чтобы власти вашей светлости хватило на спасение моей шеи в случае неприятностей, которые, несомненно, возникнут. Кругом слишком много недовольных, только и ждущих повода, чтобы поднять шум.

— Но кто станет обвинять вас? — раздраженно осведомился герцог.

— Сама леди, если я похищу ее для вас. Кроме того, разве ваша светлость не сказали, что дом должен быть снят на мое имя? Я преданный слуга вашей светлости и, видит Бог, в своей службе вам не проявляю особой щепетильности. Но на такое я не осмелюсь, ваша светлость!

Лицо Бэкингема отразило удивление и презрение. Найдя в Бейтсе препятствие своим планам, он одновременно испытывал желание сердиться и смеяться. Задумчиво побарабанив пальцами по столу, герцог решил пойти с козырей.

— Вы давно у меня на службе, Бейтс?

— В этом месяце исполнилось пять лет, ваша светлость.

— И вы устали от нее, не так ли?

— Ваша светлость знает, что нет. Я всегда преданно служил вам…

— Но вы считаете, что теперь наступило время выбирать, как именно вы будете мне служить. Думаю, Бейтс, вы работаете у меня уже слишком долго.

— Ваша светлость!

— Возможно, я ошибаюсь. Но чтобы убедиться, мне нужны доказательства. К счастью для вас, снабдить меня ими в ваших силах. Советую это сделать.

Герцог холодно посмотрел на Бейтса, и тот ответил ему испуганным взглядом. Тощие костлявые руки негодяя нервно поглаживали шею. Жест этот, несомненно, отражал мысли о том, что упомянутую, шею вскоре может захлестнуть петля.

— Ваша светлость! — взмолился он. — Нет службы, которую я не выполнил бы, чтобы доказать мою преданность! Поручите мне все, что угодно, но… но только не это.

— Я тронут вашими словами, Бейтс, — надменно произнес герцог. — Но, к несчастью, это единственная служба, которая требуется мне от вас в данный момент.

Бейтс пришел в отчаяние.

— Не могу, ваша светлость! — воскликнул он. — Вы знаете, что за это могут вздернуть!

— Меня — да, если строго придерживаться закона, — равнодушно ответил Бэкингем.

— А так как ваша светлость стоите слишком высоко для повешения, то меня сделают вашим представителем.

— Вы повторяетесь — это утомительная привычка. К тому же, тем самым вы лишь утверждаете меня в моем положении. Впрочем, быть может, вас удовлетворят сто фунтов в качестве douceur note 71…

— Дело не в деньгах, ваша светлость. Я не сделал бы этого и за тысячу.

— Тогда говорить больше не о чем. — Хотя Бэкингем внутри кипел от. злости, внешне он сохранял ледяное спокойствие. — Можете идти, Бейтс, я более не нуждаюсь в ваших услугах. Если вы обратитесь к мистеру Гроувсу, он выдаст вам деньги, которые вам, возможно, причитаются.

Взмахом белой, сверкающей драгоценностями руки герцог отпустил мошенника. Несколько секунд Бейтс колебался, не желая смириться с увольнением. Но чувство страха оказалось сильнее. Он мог бы рискнуть всем, только не своей шеей. Сознавая бесполезность дальнейших просьб и протестов, Бейтс молча поклонился и вышел из комнаты.

Если слуга удалился расстроенным, то хозяина он оставил в неменьшем расстройстве. Козырная карта не помогла герцогу выиграть, и теперь он не знал, где найти еще одного агента для выполнения задуманного предприятия.

Мистер Этеридж, пришедший позднее навестить его светлость, нашел его все еще облаченным в халат и мерявшим шагами библиотеку, словно зверь в клетке.

Отлично знавший причину, удерживающую герцога в городе, и сам только что закончивший приготовления к отъезду, Этеридж пришёл сделать последнюю попытку образумить своего друга и убедить его сменить Лондон на более здоровое местопребывание.

Но Бэкингем невесело рассмеялся.

— Твоя тревога лишена оснований, Джордж. Чума — порождение грязи, и поражает она грязных. Посмотри, где происходят вспышки. В домах бедноты и на улицах, где полно оборванцев. Эта болезнь соблюдает весьма достойную разборчивость и не решается обрушиваться на знать.

— Тем не менее, я соблюдаю меры предосторожности, — заявил мистер Этеридж, демонстрируя платок, от которого шел сильный запах камфары и уксуса. — И я считаю, что лучшее лекарство — бегство из Лондона. Кроме того, что здесь делать? Двор уехал, на улицах жара и вонь, как в аду. Ради Бога, давай подышим чистым и прохладным деревенским воздухом!

— У тебя, Джордж, пасторальные наклонности, как у Драйдена. Ладно, отправляйся к своим овцам. Мы здесь обойдемся без тебя. I

Мистер Этеридж уселся и, скривив губы, посмотрел на приятеля.

— И все это ради девчонки, которая не проявляет к тебе благосклонности? Честное слово, Бакс, я не узнаю тебя!

Герцог тяжело вздохнул.

— Иногда мне кажется, что я сам себя не узнаю. По-моему, Джордж, я схожу с ума!

Он зашагал к окну.

— Утешь себя мыслью, что ты еще не окончательно рехнулся, — безжалостно посоветовал Этеридж. — Как может человек твоего возраста мучиться и рисковать, пускаясь в погоню за…

Герцог обернулся и резко прервал его.

— В том-то, и дело! Сводит с ума погоня, в которой нельзя настигнуть добычу!

— Неплохой афоризм — для тебя, — усмехнулся мистер Этеридж. — Но помни, что в любви убегающий ранит, а преследующий умирает,

Но Бэкингем не обратил внимания на насмешки; в его голосе послышалась страсть.

— Очевидно, во мне говорят охотничьи инстинкты. Всегда стремишься настигнуть самую неуловимую добычу. Неужели тебе это не ясно?

— Слава Богу, нет! Я еще не лишился разума. Поезжай в деревню, дружище, и приходи в себя на лужайке среди лютиков.

— Тьфу! — Бэкингем вновь отвернулся, пожав плечами.

— Это твои ответ?

— Вот именно! И я тебя не задерживаю!

Этеридж поднялся и положил руку на плечо.

— Если ты остаешься здесь в такое время, то с определенной целью. С какой же?

— С той, которую я обдумывал перед твоим приходом, Джордж. Окончить начатое дело. — И он процитировал переделанные стихи Саклинга note 72:

Коль меня не полюбит,

Заставлю любить ее сам,

Или пусть достается чертям!

Этеридж с отвращением пожал плечами.

— Ты не только безумен, Бакс, но еще и вульгарен, — заметил он. — Я предупредил тебя об опасности и не собираюсь повторяться. Но не могу не выразить удивления, что ты можешь находить удовольствие в…

— Удивляйся, сколько твоей душе угодно! — сердито прервал его герцог. — Возможно, я и в самом деле подходящий объект для удивления. Я сгораю от страсти к женщине, которая отвергла меня с насмешками и презрением! Если бы я мог поверить в ее добродетель, то отступил бы, склонившись перед ее упрямством. Но добродетель актрисы! Это так же невероятно, как снег в пекле! Она просто находит жестокую и извращенную радость, причиняя мучения человеку, которого видит сгорающим от любви к ней!

Сделав небольшую паузу, Бэкингем продолжал с еще большим жаром; его лицо отражало причудливую смесь любви и ненависти, столь часто порождаемую неудовлетворенной страстью.

— Я бы с радостью растерзал негодницу собственными руками и с такой же радостью пошел бы ради ее любви на любую пытку! Вот до какого жалкого состояния довели меня ее уловки!

И герцог в отчаянии бросился в кресло, сжав голову унизанными драгоценностями руками.

После этого взрыва эмоций мистер Этеридж решил, что подобного человека можно только предоставить его судьбе. Откровенно заявив это, он удалился.

Его светлость не делал попыток удержать гостя и остался один в мрачной, заполненной книгами комнате, словно безумец, окруженный разумом и ученостью. Задумываясь над своим положением, он все более негодовал на отказ Бейтса, лишивший его помощника, осуществлявшего исполнение желаний господина.

Герцога отвлекло от мыслей появление лакея, который доложил, что полковник Холлс настоятельно просит видеть его светлость.

Раздраженный Бэкингем собирался ответить отказом.

— Скажите ему…

Но его светлость не кончил фразу, вспомнив полученное три дня назад письмо с мольбой о помощи. Это пробудило в нем идею.

— Погодите! — Герцог облизнул губы и задумчиво прищурился. Постепенно его взгляд просветлел.

— Приведите его, — распорядился он, поднявшись.

Вошел Холлс, сохранивший военную выправку и относительно сносную одежду, хотя выглядевший очень усталым после дня, проведенного в Уоппинге и у ратуши с постоянным чувством преследуемой дичи.

— Надеюсь, ваша светлость простит мне мою назойливость, — неуверенно начал он. — Но мои обстоятельства, бывшие достаточно тяжелыми, когда я писал вам, теперь стали отчаянными.

Бэкингем задумчиво рассматривал гостя. Отпустив лакея, он указал Холлсу на стул, на который тот устало опустился.

Его светлость продолжал стоять, засунув большие пальцы за пояс халата.

— Я получил ваше письмо, — заговорил он любезным тоном. — Судя по моему молчанию, вы решили, что я позабыл о вас, но это не так. Однако, как вы понимаете, помочь такому человеку, как вы, весьма нелегко.

— Особенно теперь, — мрачно заметил Холлс.

— Что вы имеете в виду? — Взгляд герцога внезапно оживился, словно новость обрадовала его.

Холлс откровенно поведал ему о происшедшем.

— Таким образом, ваша светлость понимает, — закончил он, — что мне грозит не только голод, но и виселица.

Его светлость, стоявший неподвижно во время рассказа гостя, отвернулся и задумчиво зашагал по комнате.

— Какая неосторожность для человека в вашем положении, — заметил он наконец, — иметь отношения, пусть даже вполне невинные, с подобным грязным сбродом! Это все равно, что совать голову в петлю.

— Но эти отношения и вправду были невинными. Такер являлся моим старым товарищем по оружию. Ваша светлость были солдатом и понимаете, что это значит. Он в самом деле искушал меня предложениями — я признаю это, так как ему уже ничто не может повредить. Но эти предложения я сразу же отверг.

Его светлость слегка улыбнулся.

— По-вашему, суд вам поверит?

— Едва ли, учитывая то, что мое имя Рэндал Холлс, и что мстительное правительство будет радо любому предлогу, позволяющему вздернуть сына моего отца. Поэтому я и назвал свое положение отчаянным. Я — человек, живущий под тенью виселицы.

— Тс-с! — остановил его герцог. — Не следует употреблять подобные выражения, полковник. Сам ваш тон свидетельствует о нелояльности. К тому же вы не правы. Будь вы и в самом деле верноподданным короля, вам не следовало тогда пренебрегать вашим долгом. Как только вам в первый раз сделали подобное предложение, вы должны были, несмотря на дружбу с Такером, обратиться в суд и сообщить информацию о заговоре.

— Ваша светлость советует мне поступить так, как вы сами никогда бы не поступили на моем месте. Но даже если бы я пошел на это, кто бы мне поверил? Ведь мне не были известны никакие подробности заговора. Я не смог бы ничего доказать. Мое свидетельство оказалось бы против свидетельства Такера, а меня дискредитировало бы уже одно мое имя. Все бы решили, что это с моей стороны всего лишь дерзкая попытка заслужить благоволение властей, которая при помощи изощренных толкований закона могла бы в итоге оказаться обращенной против меня. Так что мне в любом случае следовало оставаться в стороне.

— Я не сомневаюсь в ваших словах, — любезно произнес герцог, — и, видит Бог, понимаю ваши затруднения и грозящую вам опасность, которую мы должны устранить прежде всего. Вам необходимо решиться на то, что было нужно сделать уже давно, — предстать перед правосудием и откровенно изложить вашу историю, как вы только что изложили ее мне.

— Но ваша светлость сами сказали, что мне не поверят!

Бэкингем прекратил шагать по комнате и улыбнулся.

— Не поверят одному вашему слову. Но если какое-нибудь лицо, обладающее высоким положением и властью, поручится за вас, то вам едва ли осмелятся не поверить. Дело будет прекращено, и более не возникнет вопросов о каких-либо обвинениях.

Холлс уставился на него, боясь верить услышанному.

— Ваша светлость имеет в виду, что… что сделает это для меня?

Улыбка его светлости стала еще шире и любезнее.

— Ну конечно, друг мой! Это необходимо, дабы впоследствии нанять вас на службу, что я и намереваюсь сделать.

— Ваша светлость! — Холлс вскочил на ноги. — Как мне отблагодарить вас?

Герцог знаком велел ему сесть.

— Вскоре я сообщу вам это, друг мой. Есть одно условие. Я буду вынужден просить вас исполнить определённое поручение.

— Вашей светлости достаточно только назвать его!

Бэкингем снова окинул его внимательным взглядом.

— Вы упоминали в вашем письме, что готовы на любую службу?

— Да, упоминал и подтверждаю это сейчас.

— Отлично! — Герцог подошел к стене, уставленной книгами, и вернулся назад. — Мой друг, должен признаться, что ваше отчаяние мне на руку. Мы оба в отчаянном положении, хотя и по-разному, но во власти каждого из нас принести пользу другому.

— Если бы я мог в это поверить!

— Можете. Остальное зависит от вас. — Помолчав, герцог продолжил как бы полушутя:

— Не знаю, сколько в вас после всех скитаний и невзгод осталось щепетильности — того, что обычно именуется честностью?

— Столько, что вашей светлости не стоит принимать это во внимание, — ответил Холлс, как бы смеясь над самим собой.

— Очень хорошо. Но тем не менее, поручение может показаться вам отвратительным.

— Сомневаюсь. Однако, если оно покажется мне таковым, то я прямо скажу вам об этом, хотя сейчас, видит Бог, мне не приходится быть разборчивым.

Герцог кивнул. Возможно, вследствие колебаний относительна предложения, которое он намеревался сделать Холлсу, его поведение стало более властным. Казалось, будто вельможа приказывает лакею.

— Поэтому я вас и предупредил. Если вы захотите сказать мне об этом, то скажите прямо, без лишнего пафоса, не изображая из себя Бобадила note 73, Пистоля note 74 или другого голодранца-бретера. Просто скажите «нет» и избавьте меня от болтовни об оскорбленной добродетели.

Несколько секунд Холлс молча смотрел на герцога, удивленный его тоном. Затем он усмехнулся.

— Мне было бы странно узнать, что у меня еще осталась добродетель, которую можно оскорбить.

— Тем лучше, — заявил герцог. Придвинув стул, он сел, глядя на Холлса. — В жизни вам, несомненно" приходилось играть много ролей, полковник Холлс?

— Бесчисленное множество.

— А вы когда-нибудь играли роль… сэра Пандара Троянского note 75?

Бэкингем пристально наблюдал за гостем, ожидая увидеть на его лице признаки понимания. Но классическое образование полковника, явно оставляло желать лучшего.

— Никогда о нем не слышал. А в чем состоит его роль?

Его светлость не дал прямого ответа, решив зайти с другого конца.

— А о Сильвии Фаркуарсон вы слышали?

— О Сильвии Фаркуарсон? — переспросил полковник. — Имя кажется мне знакомым. Ах да! Это та самая леди в портшезе, которую ваша светлость спасли в Полс-Ярде в день, когда мы встретились. Я слышал, как тогда упоминали ее имя. Но какое она имеет отношение к нам?

— Думаю, что имеет, если только звезды не лгут. А звезды не лгут никогда, оставаясь неизменно правдивыми в этом непостоянном и лживом мире. Я уже говорил вам, что они предсказали нашу встречу и то, что она окажется важной для нас обоих. Эта важность, друг мой, заключена именно в мисс Сильвии Фаркуарсон.

Он встал, наконец отбросив сдержанность, и в его приятном голосе послышалось эмоциональное напряжение.

— Вы видите во мне человека, обладающего большой властью и могущего использовать ее на благо и во зло. Однако в жизни существуют несколько вещей, которые я желаю, но не в состоянии получить. Одна из них — Сильвия Фаркуарсон. Своим притворным целомудрием эта девчонка доводит меня да исступления. Здесь мне и требуется ваша помощь.

Герцог умолк. Полковник уставился на него расширенными глазами, на его впалых щеках появился легкий румянец.

— Ваша светлость едва ли сказали достаточно, — холодно заметил он.

— Вы олух! Что я могу сказать еще? Неужели вам не ясно, что я должен положить конец этой ситуации, сломить мнимую добродетель, которая помогает этой шлюшке отталкивать меня?

Холлс усмехнулся.

— Это я хорошо понял. Что мне непонятно, так это моя роль? Быть может, ваша светлость выскажется яснее?

— Яснее? Ну что ж, я хочу, чтобы ее похитили для меня.

Они сидели, молча глядя друг на друга. Герцог тщетно пытался увидеть на бесстрастном лице полковника отношение к его предложению. Наконец Холлс презрительно скривил губы.

— Но в таких делах широкий опыт вашей светлости послужит вам лучше, чем я.

Возбужденный герцог понял его буквально, не почувствовав сарказма.

— Мой опыт понадобится, чтобы руководить вами.

— Понятно, — промолвил Холлс.

— Я объясню вам подробнее, в чем должна состоять ваша служба.

И Бэкингем сообщил ему о доме на Найт-Райдер-Стрит, который он теперь велел снять Холлсу. Сделав это, полковнику следует быть готовым доставить туда девушку вечером в следующую субботу, после последнего представления в Герцогском театре.

— Возьмите столько людей, сколько вам нужно, — закончил герцог, — и вам не составит труда подстеречь ее портшез, когда она будет возвращаться домой. Дальнейшие подробности мы обсудим, если вы согласитесь принять это поручение.

Полковник побагровел, чувствуя отвращение. Не справившись с гневом, он вскочил, глядя в глаза знатному развратнику, осмелившемуся хладнокровно сделать ему подобное предложение.

— Боже мой! — воскликнул Холлс. — Неужели ваши пороки ведут вас, как собака слепого?

Герцог отступил перед внезапной угрозой, прозвучавшей в голосе его гостя, сразу же облачившись в мантию высокомерия.

— Я предупреждал вас, что не потерплю никакого героического пафоса, и чтобы вы не разыгрывали передо мной Бобадила. Вы просили у меня службы. Я объяснил вам, каким образом могу вас использовать.

— Службы? — задыхаясь от гнева, переспросил Холлс. — Разве это служба для джентльмена?

— Может быть, и нет. Но джентльмену, стоящему в тени виселицы, не следует быть слишком щепетильным.

Краска схлынула с лица полковника, в его глазах вновь появилось загнанное выражение. Герцог с трудом сдержал смех при виде того, как подействовало на гостя мрачное напоминание.

— Вы должны понять, полковник Холлс, что нельзя играть на расстроенной лютне. Вас возмущает пустячная услуга, которую я прошу мне оказать, хотя в обмен я предлагаю обеспечить ваше будущее. Вы сослужите службу не только мне, но и себе. Выполните мое поручение, и я ручаюсь, что не забуду о вас.

— Но это… это… — запинаясь, возразил Холлс. — Это задача для разбойников с большой дороги!

Герцог пожал плечами.

— Стоит ли беспокоиться о характеристиках? — Он снова изменил тон. — Выбор за вами. Фортуна протягивает вам в одной руке золото, а в другой веревку. Я не навязываю вам решение.

Холлс разрывался между страхом и чувством чести. Он уже ощущал петлю на своей шее, видел, как его никчемная жизнь находит достойное завершение в Тайберне note 76. Страх диктовал ему согласиться. Но его удерживали давние идеи, некогда вдохновившие его честолюбие и заставлявшие хранить честь незапятнанной. Смятенные мысли вызвали перед его глазами образ Нэнси Силвестер — такой, какой он видел ее в последний раз, выглядывающей из окна. Холлс представил себе стыд и ужас, отразившиеся на ее лице, если бы она узнала о гнусном деле, порученном ему — тому, кто гордо обещал завоевать для нее весь мир. Этот образ много раз за прошедшие годы удерживал его от искушения.

— Думаю, что я пойду своей дорогой, — промолвил полковник, поворачиваясь, чтобы уходить.

— И вам известно, куда она ведет? — осведомился герцог.

— Меня это заботит не более, чем яблочный огрызок.

— Как вам будет угодно.

Холлс молча поклонился и направился к двери, еле волоча ноги Голос герцога остановил его вновь.

— Холлс, вы дурак.

— Это я давно знаю. Я был дураком, спасая вашу жизнь, а вы платите мне, как и следует платить дураку.

— Вы сами выбрали способ оплаты.

Видя, что Холлс все еще колеблется, герцог приблизился к нему, понимая, что если он не сможет сделать из полковника столь необходимое ему орудие, то найти еще кого-нибудь на эту роль будет нелегко. Поэтому Бэкиигем решил еще раз попытаться переубедить гостя, который явно не был тверд в своем решении. Он дружески положил руку на плечо Холлса, а тот, сжавшись под его прикосновением, не мог догадаться, что герцог, стремившийся превратить его в свое орудие, сам являлся слепым орудием судьбы, прокладывавшим путь к ее неведомым целям.

Пока герцог убеждал полковника, искушая обещаниями и пугая неминуемыми последствиями его отказа, Холлс задумался вновь.

Были ли его руки такими чистыми, жизнь такой непорочной, а честь такой незапятнанной, что он должен шарахаться от предлагаемой подлости, рискуя оказаться повешенным и четвертованным? К тому же объектом этой подлости является всего лишь театральная потаскушка, которая разжигает страсть герцога, надеясь, в конце концов, извлечь из нее как можно больше прибыли. Герцог, устав от ее уверток и капризов, решил поскорее закончить игру. Так обрисовал ситуацию сам Бэкингем, и у Холлса не было причин не верить. его словам. Девушка была актрисой и, следовательно, шлюхой. Пуританское презрение к театру и его обитателям — наследие времен республики — не позволяло ему в этом сомневаться. Будь она знатной леди и добродетельной женщиной, тогда другое дело.

Конечно, участие в подобном предприятии — невероятная гнусность, чтобы избежать которой, можно даже пойти на смерть. Но если объект его сам по себе достаточно гнусен, то, выходит, все дело в оскорблении его солдатской чести? То, что от него требовали, было достойно наемного головореза. Но разве быть повешенным не менее низко? Неужели он должен кончить жизнь на веревке ради девки с театральных подмостков, которую даже не знает?

Бэкингем прав. — он был дураком. Был им всю жизнь, оставаясь щепетильным в малом и легкомысленным в великом. А теперь из-за ничтожной сделки с совестью он намерен расстаться с жизнью!

Резко обернувшись, Холлс посмотрел в лицо герцогу.

— Ваша светлость, — хрипло произнес он, — можете мною располагать.

Глава шестнадцатая. ПОРТШЕЗ

Его светлость повел себя великодушно и в то же время предусмотрительно, обнаружив незаурядный ум одаренного человека, который мог бы стать великим, будь он менее сластолюбивым.

На следующее утро герцог вместе с Холлсом отправился к судьям, лично подтвердив правоту показаний полковника о его отношениях с казненным Такером. К этому Бэкингем добавил, что готов поручиться за лояльность подозреваемого, оказавшегося его другом. Большего не требовалось. Подобострастное правосудие склонило колени перед знатным вельможей, наслаждавшимся дружбой самого короля, и даже выразило сожаление, что позволило обмануть себя опрометчивым и злонамеренным заявлением, нарушив покой полковника Холлса и причинив неудобства его светлости. Прошлое полковника, могущее без протекции Бэкингема стать главным источником неприятностей, и вовсе не было затронуто.

Все это было вполне объяснимо. Если бы полковник Холлс подозревался не в измене, а в каком-нибудь другом преступлении, герцогу, быть может, не удалось бы так легко отвести от него обвинения. Но было немыслимо, чтобы его светлость Бэкингем, жизнь которого служила образцом преданности и привязанности к дому Стюартов, и кто был известен, как один из ближайших и интимнейших друзей его величества, стал бы ручаться за человека, повинного в нелояльности.

Таким образом, для начала Холлс был избавлен от самой грозной опасности. После этого Бэкингем сообщил ему, что так как практически любая служба в Лондоне оставалась невозможной для сына его отца, то он снабдит полковника письмами к высокопоставленным друзьям во Франции, где способный офицер с хорошими рекомендациями никогда не останется без дела. Если Холлс как следует воспользуется представившейся ему возможностью, его будущее обеспечено, а дни бедствий кончены. Это полковник отлично понял, что успокоило слабые угрызения совести относительно недостойного характера поручения, которое ему предстояло исполнить, и окончательно уверило его в том, что он и впрямь был Дураком, позволяя глупой сентиментальности мешать воспользоваться подвернувшейся ему удачей.

В решении отправить Холлса за границу после выполнения порученной ему задачи Бэкингем вновь обнаружил проницательность. Он проявил ее и в предоставлении полковнику в качестве помощников четырех лакеев-французов, которых намеревался потом отправить на их родину вместе с Холлсом.

В итоге герцог на случай возникновения неприятностей с законом избавлялся от всех возможных свидетелей. Никем не поддержанное заявление мисс Фаркуарсон, если та не примирится с ситуацией, что его светлость считал маловероятным, стало бы единственным, говорящим против него. Но Бэкингем не считал, что ему следует опасаться обвинений актрисы, которые он сможет без труда опровергнуть.

Из суда полковник Холлс направился прямиком на Фенчерч-Стрит, чтобы заключить договор с владельцем дома на Найт-Райдер-Стрит. Он снял его на свое имя сроком на год. Торговец не скрывал, что считает безумцем человека, собирающегося поселиться в охваченном эпидемией городе, откуда бегут все, кто только может. Если полковник нуждался бы в напоминании об этом, то таковым мог бы явиться тот факт, что ему пришлось идти пешком, не только потому, что наемные экипажи стали редкостью, но и из-за опасности в них садиться, так как многими из них пользовались зараженные чумой. Дома с красными крестами на двери, охраняемые стражниками, превратились в повсеместное явление, а многочисленные люди, пытавшиеся придерживаться обычного образа жизни, которые еще встречались на улицах, двигались с видом усталой апатии или с напряжением преследуемой дичи. Едкий запах лекарств, особенно камфары, щекотал ноздри полковника, исходя практически от каждого встречного.

Холлс снова подумал, что Бэкингем, как он удачно выразился в разговоре с ним, ведом своей страстью, словно слепец собакой, оставаясь в такое время в городе. Полковник утешал себя мыслью, что, выполнив поручение, он сразу же отряхнет со своих ног ядовитую лондонскую пыль.

Завершив дела с торговцем, Холлс отправился в снятый им дом и поместил туда двоих из четырех лакеев-французов, предоставленных герцогом ему в помощь.

После этого оставалось ждать субботы, ибо по причинам, которые герцог не удосужился сообщить, похищение не могло состояться раньше. Однако этим и следующим вечером полковник приходил к Линкольнс-Инн, чтобы наблюдать с солидного расстояния отбытие из театра мисс Фаркуарсон. В обоих случаях она выходила в одно и то же время — спустя несколько минут после семи — и садилась в ожидавший портшез, в котором ее уносили.

В пятницу вечером Холлс явился к театру в шесть часов и прождал там полчаса, пока не появился портшез, который был должен доставить актрису домой. Это был тот же портшез, что и прежде, и несли его те же люди.

Холлс подошел к ним, чтобы завязать разговор. Несмотря на теплую погоду, он надел поношенную кожаную куртку, скрывающую его красивый камзол, снял со шляпы перо и заменил шитую золотом перевязь простой кожаной. Пара старых сапог довершала облик опустившегося бретера, готового водить дружбу с кем угодно.

Шагая вразвалку и покуривая глиняную трубку, полковник приблизился к носильщикам с видом человека, располагающего свободным временем. Сидящие на перекладинах портшеза парни ничего не имели против того, чтобы скоротать время, слушая хвастливую болтовню незнакомца, на которую можно было рассчитывать, судя по его внешности.

Холлс не разочаровал их. Он без устали говорил о чуме, войне, господствующем при дворе фаворитизме, из-за которого командные посты достаются неопытным хлыщам, а закаленные старые солдаты вроде него вынуждены прохлаждаться на зараженных лондонских улицах. Подобная характеристика собственной персоны насмешила носильщиков, которые, усмотрев в этом непомерное тщеславие, ослепившее бретера, принялись вовсю потешаться на его счет. В конце концов, Холлс пригласил их выпить, на что они охотно согласились, не возражая, чтобы он доставил им не только умственное, но и физическое удовольствие. Радуясь возможности выпить на денежки глупого задиры, носильщики хотели отправиться в таверну Грейнджа. Но у Холлса имелось немало причин предпочесть ей маленькую незаметную пивную на углу Португал-Роу, куда он и повел своих новых друзей.

Когда они, наконец, расстались, так как носильщикам нужно было возвращаться на свой пост к семи часам, со стороны Холлса последовали многословные заверения в вечной дружбе. Полковник заявил, что парни пришлись ему по сердцу, и он обязательно придет повидаться с ними снова. Носильщики возвратили комплименты, а по дороге к театру от души смеялись над глупым хвастуном, за чей счет они неплохо выпили.

Их веселье несколько уменьшилось бы, если бы они могли видеть мрачную коварную усмешку на губах «глупого хвастуна», удалявшегося от пивной, где они отлично провели время.

На следующий вечер. — это была суббота — носильщики мисс Фаркуарсон насмешливо приветствовали Холлса, появившегося в тот же час, что и вчера.

— Добрый вечер, сэр Джон! — воскликнул один из них.

— Добрый вечер, милорд! — присоединился другой.

Полковник, чья раскачивающаяся походка должна была предполагать легкое опьянение, рассматривал обоих совиными глазами, широко расставив ноги.

— Я не сэр Джон и не милорд, — возразил он, вызвав смех обоих, — хотя, уверяю вас, мог бы быть и тем и другим, если бы меня ценили по заслугам. Любой сводник из Уайт-холла, которого именуют милордом, имеет на это меньше прав, чем я.

— Это ясно каждому, кто хоть раз посмотрит на вас, — сказал Джейк.

— Даже круглому дураку, — иронически и двусмысленно добавил Натаниел.

Полковник, очевидно, счел эти слова весьма лестными для себя.

— Вы славные ребята, — похвалил он. — Что бы вы сказали насчет кубка канарского?

Глаза носильщиков заблестели. Они охотно согласились бы и на эль. Но канарское! Этот аристократический напиток им не часто доводилось пробовать. Парни посмотрели друг на друга.

— Что скажешь, Джейк? — спросил Натаниел.

— Немного выпивки никогда не повредит, Нэт, — ответил Джейк.

— Верно, — согласился Нэт. — А этим вечером у нас есть много времени, так как ее милость будет упаковывать веши.

Взяв полковника под руки, они снова направились в пивную на углу Португал-Роу. Их новый знакомый сегодня был еще более разговорчивым и откровенным. Он сообщил им, что встретил старого товарища по оружию, которому повезло в жизни, и у кого ему удалось занять кругленькую сумму, так что, по-видимому, пройдет немало дней, прежде чем он окончательно протрезвеет. Холлс вновь заявил, что считает носильщиков отличными ребятами и прекрасными собутыльниками в эти скверные деньки, когда город стал тоскливым, словно женский монастырь.

Войдя в пивную, полковник усадил новых друзей в углу, подальше от окон и света. Хлопнув по столу эфесом шпаги, он громогласно потребовал хозяйку, а когда та появилась, пресек ее протесты заказом:

— Три пинты канарского, сильно разбавленного бренди!

Когда хозяйка удалилась, Холлс уселся на трехногий табурет, глядя на носильщиков, облизывающихся в предвкушении выпивки.

— Не каждый день встретишь товарища по оружию, которому повезло, и который готов поделиться своей удачей. Вина, мэм! И самого лучшего!

Вино было подано, и веселая парочка с жадностью набросилась на него, дегустируя напиток, закатив глаза и звучно причмокивая ртом. Они даже прекратили насмешки над тем, кто снабдил их этим нектаром. Когда полковник предложил вторую пинту, их лица обрели торжественное выражение, а когда он заказал третью, они уже были готовы обращаться с ним уважительно.

Слегка покачиваясь на табурете, полковник устремил бессмысленный взгляд на собутыльников.

— Почему вы на меня так смотрите? — осведомился он.

Носильщики подняли головы от вновь наполненных кружек, к которым они еще не успели приложиться. Манеры Холлса внезапно обрели суровость.

— Вы, может быть, думаете, что у меня не хватит денег заплатить за это пойло?

Ужас обуял их обоих, так как полковник в точности прочитал их мысли.

— Вы, мошенники, считаете, что джентльмен может заказать вино, не имея денег, чтобы заплатить за него? Пускай вот это успокоит ваши грязные умишки!

Сунув руку в карман, он вытащил оттуда горсть золотых монет, которые со звоном покатились по грязному столу и еще более грязному полу.

Парочка инстинктивно бросилась подбирать деньги, ползая на четвереньках. Когда они поднялись, каждый подобострастно положил перед полковником две монеты.

— Ваша честь должны более осторожно обращаться с золотом, — заметил Джейк.

— Вы могли потерять одну-две монеты, — добавил Нэт.

— Да, в какой-нибудь другой компании, — ответил полковник. — Но я сразу вижу честных ребят и умею выбирать друзей. В этом можно положиться на солдата удачи. Благодарю вас.

Дрожащими руками он собрал монеты и сунул их в карман.

Джейк подмигнул Нэту, который спрятал свою физиономия в кружке, дабы полковник не заметил усмешки, которую он не в силах был сдержать.

Пара провела отличный и весьма прибыльный вечер в обществе томимого жаждой хвастуна.

Они продолжали пить. Попробовав очередную порцию, Джейк шумно причмокнул губами.

— По-моему, оно похуже прежнего, — пожаловался он.

Полковник с беспокойством хлебнул из своей кружки.

— Я пил и лучшее, — заявил он. — Но и это достаточно хорошее — ничуть не хуже предыдущего.

— Может быть, мне показалось, — согласился Джейк, а Нэт молча кивнул.

Полковник возобновил шумную и хвастливую болтовню.

Хозяйка, которой начал не нравиться вид клиентов, подошла ближе. Полковник поманил ее пальцем и сунул ей в руку золотую монету:

— В счет оплаты, — торжественно заявил он.

Трактирщица, пораженная подобной щедростью, присела в реверансе и сразу же удалилась, думая о том, насколько обманчивой бывает внешность.

Полковник возобновил разговор. То ли от его тоскливой болтовни, то ли под действием выпивки, веки Джейка стали такими тяжелыми, что он еле удерживал их в поднятом положении. Нэт пребывал в едва ли лучшем состоянии. Вскоре, поддавшись охватывавшей его сонливости, Джейк положил руки на стол и склонил на них голову.

Встревоженный Нэт стал его тормошить.

— Проснись, Джейк! Мы должны нести домой ее милость.

— Черт бы побрал ее милость, — проворчал Джейк, уже засыпая.

Осоловело уставившись на полковника, Нэт попытался объяснить ему ситуацию.

— Слишком… много… выпил, — произнес он, с трудом выговаривая слова. — Не привык… к вину…

Нэт попробовал подняться, потерпел неудачу и не стал упорствовать. Подобно уже храпящему Джейку, он сделал подушку из собственных рук, опустив на нее голову.

Через минуту оба носильщика спали мертвым сном.

Полковник Холлс осторожно отодвинул табурет и поднялся. Несколько секунд он раздумывал, нужно ли возвращать две или три монеты, которые плутоватая парочка, несомненно, присвоила. В конце концов, он счел это излишней жестокостью.

Хозяйка, увидев, что Холлс встал, двинулась ему навстречу. Взяв ее под руку, полковник свободной рукой вложил ей в ладонь еще одну золотую монету, торжественно прищурив один глаз и указывая на спящую пару.

— Мои друзья — отличные ребята… — сообщил он заплетающимся языком. — Но не привыкли к вину… Пусть спят спокойно…

Трактирщица улыбнулась, судорожно вцепившись в монету.

— Конечно, пусть спят, ваша честь. Вы ведь заплатили за все.

— Вы славная женщина, — Холлс окинул ее критическим взглядом. — И к тому же красивая! Ну, пускай они поспят. Да благословит вас Бог.

Хозяйка ожидала поцелуя, но полковник разочаровал ее. Он отпустил ее руку, повернулся и, пошатываясь, вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, Холлс обернулся назад. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он двинулся дальше, уже более не шатаясь. Походка его стала твердой и уверенной. Полковник на ходу что-то выбросил, после чего раздался звук разбитого стекла. Это был флакон с сильным наркотиком, который он подлил в вино носильщикам, покуда они ползали в поисках рассыпанных им денег.

— Скоты! — с презрением промолвил Холлс и выбросил их из памяти.

Когда на церкви Святого Клемента Датского часы били семь, он подошел к задней двери театра, где мисс Фаркуарсон поджидал никем не охраняемый портшез. Немного поодаль, на узкой улице, лениво прохаживались двое, которых на расстоянии можно было принять за носильщиков, оставшихся спать в пивной. По крайней мере, ливреи и круглые широкополые шляпы, оставлявшие их лица едва видимыми, были точно такими же, как у носильщиков мисс Фаркуарсон.

Холлс осторожно приблизился к ним. Улица была практически пустынна.

— Все в порядке? — спросил он.

— Публика вышла из театра минут десять назад, — ответил один из них на посредственном английском.

— Тогда по местам. Если начнутся вопросы, вы помните, что отвечать?

Они кивнули и подошли к театру, опершись о стену рядом с портшезом, дабы походить на его носильщиков. В случае если мисс. Фаркуарсон заметит подмену, они должны были сказать ей, что Джейк внезапно заболел, и Нэт, боясь, что у него чума, остался с ним, упросив их исполнить обязанности носильщиков.

Холлс укрылся в дверном проеме, откуда мог наблюдать за сценой, и стал ждать. Ожидание оказалось долгим. Как Джейк говорил своему товарищу, мисс Фаркуарсон сегодня задерживалась с уходом. В этот последний вечер в Герцогском театре она должна была упаковать вещи, а актеры — проститься друг с другом. Некоторые из них уже вышли и отправились в путь пешком. Однако мисс Фаркуарсон еще не появилась, хотя вечерние тени уже начали сгущаться на улице.

Несмотря на нетерпение, Холлс понимал, что задержка в некотором отношении ему на руку. То, что он намеревался осуществить, лучше проделать в сумерках, а еще предпочтительнее — в полной темноте. Поэтому он молча ждал вместе с двумя французскими лакеями Бэкиигема, переодетыми носильщиками. Эти двое были выбраны и по той причине, что знали мисс Фаркуарсон в лицо, дважды видев ее вблизи: один раз во время визита девушки в Уоллингфорд-Хаус, а другой — в день так называемого спасения на Полс-Ярде.

Наконец чуть позже половины восьмого, когда предметы на далеком расстоянии уже казались неопределенными, актриса появилась в дверях. Ее сопровождал Беттертон, за ними следовал театральный привратник. Она остановилась, давая последние указания относительно ее багажа. Затем мистер Беттертон галантно проводил ее к портшезу. Носильщики уже были на местах, подбежав к ним при появлении хозяйки. Один стал сзади портшеза, прикрываясь его поднимающейся на шарнирах крышей; другой поместился спереди, защищенный от взглядов самим корпусом портшеза.

Накинув капюшон, девушка шагнула в портшез. Беттертон, прощаясь, склонился над ее рукой. Когда он отошел, носильщик спереди задернул полость, а носильщик сзади опустил крышу. Затем, заняв место у перекладин, они подняли портшез и двинулись вперед. Мисс Фаркуарсон изнутри помахала изящной ручкой Беттертону, который стоял, склонив непокрытую голову.

Глава семнадцатая. ПОХИЩЕНИЕ

Портшез пронесли мимо Темпл-Бара — причудливого деревянного сооружения — и потащили по Флит-Стрит в сгущающихся сумерках летнего вечера. Это был обычный путь, поэтому до сих пор ничто не тревожило мисс Фаркуарсон. Но когда носильщики собирались свернуть направо, в узкий переулок, ведущий к Солсбери-Корту, оттуда внезапно вынырнул какой-то человек и преградил им дорогу. Это был Холлс, добравшийся туда раньше их.

— Назад! — воскликнул он, когда портшез приблизился к нему. — Здесь вы не сможете пройти. Кто-то взломал зараженный дом, и чума распространяется по всем направлениям. Так что поворачивайте.

— Куда же нам идти? — спросил передний носильщик.

— А куда вы направляетесь?

— К Солсбери-Корту.

— Ну, тогда мне с вами по пути. Нам придется обогнуть Флитский ров. Следуйте за мной, — и он быстро зашагал по Флит-Стрит"

Портшез понесли в указанном направлении. Когда носильщики остановились, мисс Фаркуарсон высунулась из окна, чтобы слышать разговор. Когда ее несли по переулку при дневном свете несколько часов назад, она не заметила там никакого запертого дома. Но девушка не видела причин сомневаться в услышанном. Зараженные дома, словно грибы, вырастали на лондонских улицах, и она испытывала облегчение при мысли, что закрытие театра позволит ей отправиться в деревню, подальше от этой зачумленной атмосферы.

Откинувшись назад с усталым видом, мисс Фаркуарсон молча позволила нести себя дальше.

Однако, когда они подошли к Флитскому рву, носильщики, вместо того, чтобы свернуть направо, продолжали двигаться прямо, вслед за высоким мужчиной в плаще, предложившим проводить их. Они уже находились посередине моста, когда мисс Фаркуарсон заметила происходящее. Высунувшись, она окликнула их, сказав, что они ошиблись дорогой. Носильщики не обратили на нее никакого внимания, словно они внезапно оглохли, и продолжали упрямо идти вперед. Девушка крикнула громче, но результат оставался таким же. Перейдя мост, они свернули направо к реке. Мисс Фаркуарсон решила, что их провожатому, очевидно, известен какой-то путь назад, о котором она не знала.

Поэтому, хотя девушке и казалось странным, что носильщики были глухи к ее требованиям, она позволила им идти дальше. Но когда вместо того, чтобы перейти ров в обратную сторону, носильщики свернули налево, в направлении Бейнардс-Касла, ее сомнения удвоились.

— Стойте! — крикнула мисс Фаркуарсон. — Вы идете не в ту сторону. — Видя, что носильщики не обращают внимания, она добавила:

— Немедленно поставьте портшез!

Однако они молча продолжали двигаться дальше, даже ускорив шаг, рискуя споткнуться в темноте о грубые булыжники мостовой. В девушке пробудилась тревога.

— Натаниел! — позвала она, высунувшись и тщетно, пытаясь достать до плеча переднего носильщика. — Натаниел!

Ее тревога усиливалась. Был ли это в самом деле Натаниел или же кто-то другой? В молчаливом упорстве, с которым парень шагал вперед, ощущалось нечто зловещее. Высокий мужчина, указывающий дорогу, замедлил шаг, давая возможность портшезу обогнать его.

Мисс Фаркуарсон привстала, пытаясь поднять крышу портшеза, отодвинуть полость спереди, но ни то, ни другое ей не удалось. В конце концов, она поняла, что крыша и полость закреплены снаружи. Это уничтожило последнюю надежду, которой девушка все еще обманывала себя. Охваченная ужасом, она стала звать на помощь, и ее крики отозвались эхом в безмолвной улице. Высокий мужчина обернулся, выругался и властно приказал носильщикам поставить портшез. Но когда он отдавал распоряжение, на углу Полс-Чейнс внезапно вспыхнул факел, в желтом свете которого можно было различить силуэты трех или четырех движущихся фигур. Застыв при звуках криков девушки, они быстро двинулись в сторону портшеза.

— Пошли! — скомандовал носильщикам Холлс и двинулся вперед. За ним понесли портшез с мисс Фаркуарсон, продолжающей звать на помощь и бешено колотить по крыше и полости.

Она также заметила этих посланных небом спасителей, бросившихся им навстречу, и видела блеск обнаженных клинков при свете факела.

Это были трое джентльменов, возвращавшихся домой в сопровождении мальчика-факельщика. Они были молоды, отважны и готовы обнажить шпаги в защиту дамы, попавшей в беду.

Однако к подобной встрече Холлс был подготовлен, заранее продумав выход из положения.

Первый из спешивших на помощь остановился перед полковником, направив ему в грудь острие шпаги.

— Стой, негодяй! — патетически воскликнул он.

— Стой сам, болван! — презрительным тоном ответил Холлс, не делая попыток защищаться. — Отойдите отсюда — вы рискуете жизнью! Мы несем эту бедную леди домой. У нее чума.

Храбрецы тут же отпрянули, наступая друг другу на ноги. Не боясь вооруженных людей, они испытывали панический ужас перед смертоносным невидимым врагом, о чьем присутствии им было объявлено.

Мисс Фаркуарсон, услышавшая предупреждение полковника и понявшая, какой парализующий эффект оно окажет на ее спасителей, склонилась вперед, боясь вновь оказаться в западне, из которой нет выхода.

— Он лжет! — закричала она. — У меня нет чумы! Клянусь вам! Не слушайте его, господа! Спасите меня от этих негодяев! Ради Бога, не покидайте меня, иначе я погибла!

— Бедняжка повредилась в уме, — печально заговорил Холлс. — Я ее муж, господа, а она принимает меня за врага. Говорят, такое часто происходит с теми, кого поражает эта ужасная болезнь.

Это была правда — весь Лондон знал, что чума нередко сопровождается помрачением рассудка и странными галлюцинациями.

— Должен предупредить вас, джентльмены, что я сам, очень возможно, уже успел заразиться. Умоляю вас не задерживать меня и отойти в сторону, чтобы мы успели домой, покуда у меня еще не иссякли силы.

Из портшеза все еще доносились бешеные отрицания мисс Фаркуарсон и ее жалобные мольбы о помощи.

Если джентльмены и продолжали сомневаться, то они не осмелились удостовериться, обоснованы ли их сомнения. Более того, сам тон говорившей, казалось, подтверждает слова о ее безумии. Несколько секунд они неуверенно топтались на месте, затем один из них внезапно поддался охватывающему его ужасу.

— Бежим! — завопил он и понесся что есть силы по улице. Его паника моментально передалась товарищам, тут же устремившимся за ним. Факельщик замыкал шествие.

Мисс Фаркуарсон со стоном откинулась назад, чувствуя себя покинутой и истощенной усилиями. Но когда один из носильщиков, повинуясь приказу полковника, отодвинул полость, она тут же выскочила из портшеза и бросилась бы бежать, если бы второй носильщик не поймал ее. Он крепко держал девушку, пока товарищ обматывал ей голову длинным шарфом, который вручил ему Холлс для этой цели. Сделав это и связав ей руки за спиной носовым платком, они втолкнули ее в портшез и задвинули полость.

Мисс Фаркуарсон сидела внутри совершенно беспомощная и полузадушенная шарфом, который не только заглушал ее крики, но и закрывал глаза, так что она больше не могла видеть, куда ее несут, только ощущая, что портшез вновь движется.

Свернув налево, они поднялись по Полс-Чейнс и, наконец, повернули вправо на Найт-Райдер-Стрит. Портшез остановился и опустился на землю перед домом на северной стороне улицы, между Полс-Чейнс и Сермон-Лейн. Подняв крышу и отодвинув полость, носильщики начали вытаскивать девушку наружу. Она упиралась изо всех сил, в последней тщетной попытке сопротивления, но Холлс своими сильными руками взвалил ее себе на плечо.

Полковник понес мисс Фаркуарсон в дом, куда вскоре доставили и портшез. Пройдя Просторный холл, в котором молча стояли две неподвижные фигуры — два других французских лакея Бэкингема — Холлс очутился в небольшой и мрачноватой, скромно меблированной квадратной комнате с побеленным потолком. В центре комнаты стоял стол на спиральных ножках, накрытый для ужина. На его полированной поверхности поблескивали хрусталь и серебро, в которых отражалось свечное пламя из помещенного в середине большого канделябра. Высокое окно, выходящее на улицу, было закрыто ставнями. Под ним стояла кушетка из резного дуба, покрытая темно-красными бархатными подушками. Уложив туда свою ношу, Холлс склонился над ней, чтобы убрать носовой платок, стягивающий ее запястья.

Это было продиктовано состраданием, так. как Холлс понимал, как болят связанные руки девушки. Его бледное лицо под широкими полями шляпы было влажным от напряжения, а губы — плотно сжатыми. Стремясь поскорее выполнить поручение, он старался не думать о его мерзкой сущности. Теперь же, склонившись над хрупкой и изящной фигуркой девушки, ощущая исходящий от нее слабый запах духов, словно подчеркивающий ее женственность и беспомощность, полковник ощутил физическую тошноту при мысли о содеянном.

Отойдя, чтобы закрыть дверь, он сбросил шляпу и плащ и вытер пот, катившийся со лба, точно жир с жареного каплуна. Тем временем девушке удалось подняться на ноги. Ставшими свободными руками она стала дергать шарф, пока он не соскользнул с ее лица и не повис на плечах над соответствующим тогдашней моде низким вырезом платья.

Выпрямившись, тяжело дыша и сверкая глазами, мисс Фаркуарсон сердито обратилась к человеку, лишившему ее свободы.

— Сэр, позвольте мне немедленно удалиться, или вы дорого заплатите за это злодеяние.

Холлс закрыл дверь и повернулся к девушке, пытаясь смягчить улыбкой черты своего лица.

Внезапно она умолкла и уставилась на него; открытый рот и расширенные глаза свидетельствовали об изумлении, пересилившем гнев и страх. Ее голос прозвучал хрипло и напряженно:

— Кто вы? Что… как ваше имя?

Холлс уставился на нее в свою очередь, прекратив вытирать лоб и спрашивая себя, что в его внешности могло так странно подействовать на пленницу. Он все еще думал, какое вымышленное имя ему назвать, когда она внезапно сделала ненужной его изобретательность в этой области.

— Вы Рэндал Холлс! — в ужасе воскликнула девушка.

Полковник, чуть дыша, шагнул вперед. Страх зашевелился в его сердце, челюсть отвисла, лицо смертельно побледнело.

— Рэндал Холлс! — повторила мисс Фаркуарсон, и в ее голосе послышалась мука. — Вы! Из всех людей вы решились на такое!

Он увидел, как изумление в ее глазах сменяется ужасом, пока она милосердно не закрыла лицо руками.

Полковник инстинктивно повторил ее жест. Перед его закрытыми глазами годы покатились назад, комната с накрытым столом растаяла в тумане, сменившись цветущим вишневым садом, в котором качалась на качелях и пела прекрасная девушка, чей голос заставил его — молодого и ничем не запятнанного — поспешить к ней. Он видел себя двадцатилетним юношей, отправившимся, подобно странствующему рыцарю, с перчаткой дамы на шляпе (эту перчатку он хранил до сих пор), чтобы завоевать мир и положить его к ногам возлюбленной. Он видел ее — Сильвию Фаркуарсон из Герцогского театра — такой, какой она была в те давно минувшие дни, когда ее еще звали Нэнси Силвестер.

Конечно, годы сильно изменили ее. Мог ли он узнать в этой блестящей красавице девочку, которую любил так отчаянно? Как он мог догадаться, что маленькая Нэнси Силвестер превратилась в знаменитую Сильвию Фаркуарсон, чья слава широко распространилась, подобно сомнительной славе Молл Дейвис или Элинор Гуинн?

Холлс пошатнулся, опершись плечами о закрытую дверь и не сводя глаз с лица девушки. При мысли о ситуации, в которой они оказались, его душу наполнил смертельный ужас.

— Боже! — простонал он. — Моя Нэн! Моя маленькая Нэн!

Глава восемнадцатая. ПЕРЕГОВОРЫ

В любое другое время ив любом другом месте эта встреча наполнила бы его ужасом иного рода. Холлс ощутил бы гнев и боль, найдя Нэнси Силвестер, которую его воображение сделало недосягаемой, подобно звездам, и память о которой служила ему маяком, чье чистое и белое сияние указывало путь через трясину искушений, опустившейся до состояния, рассматриваемого им, как порочное великолепие.

Однако теперь сознание собственного позорного положения вытеснило из его головы все прочие мысли.

Шагнув вперед, Холлс опустился перед девушкой на колени.

— Нэн! Нэн! — задыхаясь, воскликнул он. — Я не знал… Не мог себе представить…

Эти слова подтверждали худшие подозрения Нэнси относительно причин его присутствия, с которыми она отчаянно боролась, несмотря на беспощадные доказательства.

В этой хрупкой девушке чуть выше среднего роста даже теперь, в минуту страшной опасности и горького разочарования, ощущалась царственная гордость.

Она была одета во все белое, если не считать все еще висевшего на плечах голубого шарфа, с помощью которого ее недавно лишили зрения и дара речи. Овальное лицо было не темнее атласного платья. Во взгляде глубоких зелено-голубых глаз, который мог быть то насмешливым, то вызывающим, то ласковым, теперь застыли страдание и ужас.

Откинув со лба прядь каштановых волос, Нэнси с трудом заговорила, так как голос отказывался ей повиноваться.

— Вы не знали! — Боль придала ее чарующему мелодичному голосу резкость, подействовавшую на стоящего перед ней коленопреклоненного Холлса, словно удар шпаги. — Значит все именно так, как я думала! Вы сделали это по чьему-то поручению. Вы, Рэндал Холлс, опустились до роли наемного головореза!

Стон и жест отчаяния явились свидетельством его страданий. На коленях он подполз к ее ногам.

— Нэн, не судите меня, пока не выслушаете…

Но она прервала Холлса, чья униженная поза красноречиво признавала самое худшее.

— Пока не выслушаю? Разве вы не рассказали мне все? Вы не знали, кого похищаете. Но, по-вашему, я не догадываюсь, кто тот негодяй, который дал вам это позорное поручение? И вы — тот человек, который когда-то любил меня, еще будучи честным и незапятнанным…

— Нэн, Нэн! О Боже мой!

— Но я никогда не любила вас так сильно, как ненавижу теперь за то, чем вы стали, — вы, собиравшийся завоевать для меня весь мир! Вы не знали, за чье похищение вам платят! Неужели вы настолько утратили честь и стыд, что смеете оправдываться этим неведением? Ну, теперь вы все знаете, и, надеюсь, что это послужит вам наказанием, что если в вас тлеет хоть слабый уголек стыда, то он обратит вашу душу в пепел! Встаньте! — приказала она с царственным презрением. — Или вы думаете, что, ползая по полу, искупите свое злодеяние?

Холлс сразу же поднялся, однако не столько из готовности повиноваться приказам девушки, сколько потому, что внезапно осознал необходимость немедленных действий. Сейчас нужно подавить все мучения, терзающие его душу, а слова, которые могут выразить и даже облегчить их, должны подождать.

— Я еще могу исправить содеянное, — сказал он, заставляя себя вновь обрести твердость. — Сейчас, когда с каждой минутой увеличивается грозящая вам опасность, нужно не говорить, а действовать. Пойдемте! Как я привел вас сюда, несмотря на все препятствия, так же должен и увести, пока еще есть время.

Нэнси отпрянула от протянутой им руки. В глазах ее вспыхнул гнев, а в голосе вновь послышалось презрение.

— Вы выведете меня отсюда! Вы! Я должна довериться вам!

Однако Холлс даже не моргнул глазом, поглощенный неотложной задачей.

— Может быть, вы предпочитаете остаться и довериться Бэкингему? — свирепо осведомился он. — Говорю вам, пойдемте скорее! — Его властность устояла перед презрением девушки.

— С вами? Нет! Никогда!

Полковник нетерпеливо хлопнул в ладоши.

— Неужели вы не понимаете, что нельзя терять времени? Что оставаясь здесь, вы погибнете? Уходите одна, если хотите. Возвращайтесь немедленно домой. Но так как вам придется идти пешком, и вас, возможно, будут преследовать, позвольте мне, ради Бога, хотя бы идти за вами следом, чтобы обеспечить вашу безопасность.

— Довериться вам? — повторила она, собираясь рассмеяться. — Вам? После этого?

— Да, после этого! Несмотря на это! Вы считаете меня негодяем, и, несомненно, так оно и есть. Но по отношению к вам я никогда не был и не буду негодяем. Конечно, то, что я не знал, кого именно похищаю, не может служить мне извинением. Но это должно заставить вас поверить, что теперь" когда мне все известно, "я готов защищать вас до последнего вздоха. Как вы можете в этом сомневаться? Если бы мои намерения не были честными, зачем мне убеждать вас уйти отсюда? Пойдемте скорее!

Холлс схватил девушку за руку и попытался увлечь ее из комнаты, но она все еще сопротивлялась.

— Ради Бога! — взмолился он. — В любой момент сюда может явиться Бэкингем!

На сей раз Нэнси поняла, что ей придется подчиниться, выбрав меньшее из двух зол. Она бросила взгляд на его лицо, искаженное мучительной тревогой.

— Если я доверюсь вам, вы отведете меня домой? Можете в этом поклясться?

— Как перед Богом! — воскликнул полковник.

Это положило конец ее сопротивлению. Более того, девушка обнаружила нетерпение, не меньшее, чем его собственное.

— Тогда быстрей! — потребовала она.

Испустив вздох благодарности, Холлс схватил со стула шляпу и плащ и потащил Нэнси к выходу.

Однако лишь только они добрались до двери, как она распахнулась снаружи, и перед ними появилась высокая и изящная фигура Бэкингема. Его голова в золотистом парике почти касалась перемычки двери, а красивое лицо раскраснелось от нетерпеливого ожидания. В правой руке он держал шляпу с плюмажем, левая покоилась на эфесе небольшой рапиры.

Увидев его, оба отпрянули, а Холлс выпустил запястье девушки, понимая, что руки могут ему понадобиться для других целей.

Его светлость был облачен в черный с белым атласный костюм, делавший его похожим на сороку. В кружеве воротника сверкали бриллианты, грудь пересекала голубая лента ордена Подвязки.

Несколько секунд герцог, прищурившись, смотрел на них, озадаченный их странным поведением, и переводя взгляд с бледного испуганного лица мисс Фаркуарсон на мрачную застывшую фигуру ее компаньона. Затем он медленно двинулся вперед, оставив дверь открытой. Низко поклонившись леди, Бэкингем выпрямился и обратился к полковнику:

— Полагаю, все приготовлено? — Он махнул рукой в сторону стола и буфета.

Холлс обернулся в том же направлении и устремил взгляд на стол, накрытый для ужина, радуясь возможности обдумать ситуацию.

Полковник знал, что за дверью в холле ожидают четверо французских лакеев Бэкингема, которые по приказу своего господина перережут ему горло с такой же легкостью, как нарезали бы жирного каплуна, лежащего на полке буфета. В своей полной приключений жизни, он бывал и в худших переделках, но тогда с ним рядом не было женщины, за которую он испытывал мучительную тревогу, сковывающую его действия. Холлс благодарил небо за осторожность, удержавшую его от импульса приказать Бэкингему отойти в сторону, как только тот появился в дверях. Если бы он так поступил, то, по всей вероятности, его бы уже не было в живых, а Нэн оказалась бы полностью во власти герцога. Его жизнь внезапно стала значить очень много, так что следовало вести себя как можно осмотрительнее.

Голос герцога, резкий и нетерпеливый, оторвал его от размышлений.

— В чем дело, болван? Вы так и будете торчать здесь всю ночь?

Холлс обернулся.

— Думаю, что все приготовлено, согласно распоряжениям вашей светлости, — спокойно ответил он.

— Тоща можете убираться.

Холлс послушно поклонился. "Он не осмеливался смотреть на Нэн, но слышал ее испуганный вздох и представлял себе вновь появившиеся на ее лице ужас и презрение к его очередному проявлению трусости и подлости.

Полковник направился к двери, взгляд герцога следовал за ним с подозрением. Бэкингем ощущал, что в комнате происходит нечто значительное, чего он не мог понять. Держась за дверную створку, Холлс вновь полуобернулся. Он все еще пытался выиграть время для определенного образа действий.

— Насколько я понял, ваша светлость, этим вечером я вам больше не понадоблюсь?

Его светлость задумался. За ним Холлс видел Нэн, стоявшую, опершись на стол, бледную, как смерть, с широко открытыми глазами и правой рукой, прижатой к вздымающейся груди.

— Нет, — ответил наконец герцог. — Но вы лучше оставайтесь поблизости, с Франсуа и остальными.

— Хорошо, — промолвил Холлс и повернулся, чтобы уходить. Он заметил, что ключ торчит снаружи двери И, наклонившись, вытащил его из скважины.

— Ваша светлость позволит мне оставить ключ с внутренней стороны, — продолжал полковник с гнусной ухмылкой, и, пока его светлость нетерпеливо пожимал плечами, переставил ключ.

Сделав это, он быстро закрыл дверь изнутри, повернув ключ в замке, вытащил его и сунул в карман, прежде чем герцог успел опомниться от удивления, вызванного его эксцентричным поведением.

— В чем дело? — резко осведомился Бэкингем, шагнув к полковнику. Нэн издала слабый крик, свидетельствующий о внезапном понимании происходящего и переходе от отчаяния к надежде.

Холлс, опершись плечами на дверь, отбросив шляпу и плащ.

— Дело в том, ваша светлость, что я хочу поговорить с вами наедине, не опасаясь несвоевременного вторжения ваших лакеев.

Герцог сурово выпрямился, немало заинтригованный, но полностью владеющий собой. Страх, как я уже, наверное, говорил, был чувством, абсолютно ему неведомым. Если бы он был способен к самообладанию и в других областях, то мог бы стать величайшим человеком Англии. Бэкингем не издал возмущенного возгласа и не стал задавать праздных вопросов, считая себя обязанным не ронять достоинство.

— Продолжайте, сэр, — холодно произнес он. — Давайте выслушаем объяснение этой дерзости, дабы мы могли положить ей конец.

— Сейчас вы услышите объяснение, — столь же спокойно отозвался Холлс. — Эта леди, ваша светлость, мой старый друг. Я не знал этого, пока… пока не доставил ее сюда. Как только все открылось, я намеревался проводить ее домой, когда прибыла ваша светлость. Теперь я прошу вас дать мне слово чести, что ни вы, ни ваши слуги не будете мешать нам мирно удалиться.

Несколько долгих секунд Бэкингем рассматривал Холлса, стоя между ним и девушкой. Исключая легкий румянец, его лицо не отразило никаких эмоций. Он даже улыбался, хотя не слишком приятно.

— Какая трогательная и романтическая ситуация! Значит, леди — ваш старый друг? И по этому случаю весь мир должен застыть на месте! — Его голос стал суровым. — А если я откажусь дать слово? Каковы тогда будут предложения полковника Холлса?

— Это было бы очень прискорбно для вашей светлости, — ответил полковник.

— По-моему, вы мне почти угрожаете! — с легким удивлением заметил Бэкингем.

— Можете называть это и так.

Поведение герцога изменилось. Он отбросил маску усталой надменности.

— Клянусь Богом! — воскликнул Бэкингем голосом, скрежещущим как напильник. — С меня достаточно вашей наглости! Вы немедленно отопрете дверь и уберетесь вон, или я прикажу своим людям превратить вас в порошок!

— Я предусмотрительно запер дверь именно для того, чтобы избавить вашу светлость от искушения прибегнуть к столь невежливым мерам. — Холлс сохранял полное спокойствие. — Умоляю вашу светлость обратить внимание на то, что дверь и замок весьма крепкие. Вы можете позвать ваших лакеев. Но прежде чем они сюда доберутся, ваша светлость, очень возможно, уже будет в аду.

Расхохотавшись, Бэкингем выхватил из ножен рапиру и сделал резкий выпад, отмерив расстояние опытным взглядом фехтовальщика.

Действие герцога, быстрое как молния, было рассчитано на неожиданность, в результате которой полковнику предстояло быть пронзенным шпагой, прежде чем он успеет себя защитить. Однако Бэкингему противостоял не менее опытный противник, слишком часто рисковавший жизнью, чтобы не владеть всеми трюками, необходимыми в подобных ситуациях. Заметив взгляд герцога, отмеривавший расстояние между ними, Холлс, много раз видевший такой взгляд в глазах других и знавший, что за ним следует, догадался о его смертоносном намерении. Почти одновременно с ним выхватив шпагу из ножен, он был готов отразить удар.

Испуганный вопль Нэн и лязг скрестившихся клинков прозвучали одновременно. Парировав удар, полковник в свою очередь нанес удар, целясь в лицо пригнувшегося герцога. Чтобы избежать его, Бэкингему пришлось быстро выпрямиться и отступить. Несколько секунд противники стояли молча, опустив шпаги и сверля друг друга глазами.

— В этой игре, ваша светлость, перевес не на вашей стороне, — заговорил Холлс. — Лучше согласитесь на мое предложение.

Бэкингем, недооценивающий полковника, презрительно усмехнулся.

— Вы думаете напугать меня вашим фиглярством, балаганный хвастун-капитан, жалкий Бобадил?! Вы отлично знаете, что перевес именно на моей стороне. Отоприте дверь и убирайтесь, не то я изрублю вас на куски!

— Ого! Так кто же из нас хвастун-капитан? Кто Бобадил? — вскричал Холлс, поддаваясь гневу. Он добавил бы еще кое-что, но герцог остановил его.

— Хватит болтовни! — фыркнул он. — Ключ, мошенник, или я проткну вас насквозь!

Холлс усмехнулся.

— Спасая вашу жизнь под Вустером, я не думал, что мне придется лишать вас ее подобным образом.

— Надеетесь тронуть меня этим напоминанием? — осведомился герцог, наступая на него.

— Едва ли. Я трону вас по-иному, вы, томящийся от страсти простофиля!

Клинки вновь со звоном скрестились, когда противники сошлись в смертельной схватке.

Глава девятнадцатая. СРАЖЕНИЕ

Не думаю, чтобы кто-нибудь вступал в поединок с большей уверенностью в его исходе, чем эти двое. Каждый рассматривал другого полупрезрительно, как глупца, бросившегося навстречу своей гибели.

Холлс был человеком, прошедшим суровую школу жизни и обладавшим большим воинским опытом. Хотя уже несколько месяцев он не занимался фехтованием, ему и в голову не приходило, что он найдет серьезного противника в человеке, проводившем почти все время при дворе, а не в лагере. Однако герцог Бэкингем был, возможно, лучшим фехтовальщиком в тогдашней Англии, хотя и не демонстрировал этого. Он также провел много лет в невзгодах и полных приключений скитаниях, в течение которых посвятил немало времени изучению фехтовального искусства, обладая в этой области врожденным талантом. Энергичный, проворный и хладнокровный, Бэкингем умея делать выпады на необычайно большую длину, что давало ему преимущество в поединках с противниками, не уступавшими ему в других отношениях. Теперешнюю стычку он рассматривал всего лишь как досадную помеху, с которой необходимо справиться как можно скорее.

Поэтому герцог ринулся в атаку, и презрение к противнику сделало его беспечным. К счастью для него, в первые же секунды сражения Холлс решил, что гибель герцога быстро повлекла бы за собой слишком серьезные последствия. Лакеи Бэкингема находились рядом, и, разделавшись с их хозяином, ему придется иметь дело с этими париями, прежде чем он и Нэнси смогут выбраться из дома. Следовательно, было необходимо ранить или обезоружить герцога, который, оказавшись во власти противника, будет вынужден дать обещание не препятствовать их уходу. Поэтому Холлс пренебрег возможностями, предоставленными ему в начале поединка опрометчивостью герцога, намереваясь ранить его в руку, которой тот орудовал шпагой.

Две попытки это осуществить, парированные Бэкингемом, открыли последнему не только намерения, но и фехтовальное мастерство противника, в то время как умелая защита герцога также заставила Холлса умерить питаемое к нему презрение. Следующие несколько секунд полностью обнаружили каждому из них быстроту и ловкость другого, и параллельно с ростом взаимного уважения они стали фехтовать более осмотрительно.

Единственным свидетелем поединка была та, кто явилась его причиной. Бессильно упав в высокое кресло, Нэнси Силвестер осталась сидеть в нем, белая от ужаса, едва дыша и с бешено колотящимся сердцем. Сначала герцог стоял спиной к ней, а Холлс лицом. Она видела спокойный и в то же время напряженный взгляд его серых глаз, устремленных на противника, упругую полусогнутую позу, легкость, с которой он орудовал шпагой, и мужество начинало возвращаться к ней. Уверенность Холлса передавалась Нэнси, постепенно ослабляя сковавший ее смертельный страх.

Внезапно произошло изменение тактики. Бэкингем, быстро отскочив влево, сделал выпад сбоку. Однако Холлс с легкостью танцора повернулся лицом к противнику, готовый парировать удар.

В результате перемены позиции Нэнси видела обоих в профиль. Теперь, когда было уже слишком поздно, девушка поняла, что упустила возможность самой нанести удар в свою защиту. Это нужно было сделать, пока герцог стоял к ней незащищенной спиной. Не будь она так парализована страхом, говорила себе Нэнси, ей следовало бы схватить со стола нож и вонзить его Бэкингему между лопаток.

Возможно, подсознательное ощущение опасности заставило герцога повернуться. Повторив этот прием еще два раза, он вынуждал поворачиваться и противника, пока в итоге Бэкингем не очутился спиной к двери, глядя на Холлса и девушку.

Тем временем звуки сражения в запертой комнате — топот ног и лязг клинков — привлекли внимание находящихся в холле. Послышался громкий стук в дверь, сопровождаемый взволнованными голосами. Это принесло облегчение Бэкингему, который понял, что справиться с его противником труднее, чем он ожидал. Несмотря на свое бесстрашие, герцог осознал, что подвергается немалой опасности. Этот мошенник Холлс оказался дьявольски силен.

— A moi! note 77 — внезапно позвал герцог. — Франсуа! Антуан! А moi!

— Монсеньер! — донесся из-за дубовой двери встревоженный голос Франсуа.

— Enfoncez la porte! note 78 — крикнул Бэкингем.

В ответ на его приказ раздались тяжелые удары, сменившиеся шарканьем йог, когда грумы налегли плечами на дверь. Но с крепкими дубовыми досками было не так легко справиться. Послышались удаляющиеся шаги, и наступило молчание, вполне понятное обоим сражающимся. Лакеи отправились за инструментами для взлома двери.

Это положило конец надеждам полковника сделать герцога беззащитным. Задача, трудности которой он начинал понимать, становилась вовсе невыполнимой. Поэтому Холлс начал сражаться с более зловещей целью. Он должен убить Бэкингема, прежде чем грумы взломают дверь, иначе все пропало. Это, несомненно, повлечет за собой его собственную гибель, либо от рук приспешников Бэкингема, либо от рук закона, но Нэнси, по крайней мере, будет избавлена от преследователя. Полковник изменил тактику, внезапно перейдя от защиты, которая ставила целью измотать силы. герцога, к нападению.

Бэкингему стало казаться, что он видит острие шпаги противника одновременно в нескольких местах. Свирепая атака вынудила его отступить. Однако при этом он шагнул в сторону, опасаясь быть прижатым к двери и приколотым к ней безжалостным клинком. Инстинктивный поиск пространства для отступления явился первым признаком ослабления уверенности.

До сих пор Холлс сражался почти полностью по академическим канонам. Но когда цель изменилась, он, поняв, что одними скоростью и энергией невозможно преодолеть защиту герцога, стал действовать более свободно. Полковник решил использовать прием, которому обучил его несколько лет назад итальянский авантюрист, служивший, как и он, наемником в голландской армии.

Шагнув влево, Холлс сделал выпад в третьей позиции, направив острие в горло противника, дабы заставить того повернуться и парировать. Это был ложный выпад — острие не должно было достичь цели. Прежде чем его клинок встретился с клинком герцога, полковник опустил шпагу "и одновременно пригнулся сам, опершись 9 пол левой рукой. Как он и рассчитывал, Бэкингем не успел повернуться вовремя, оставив на момент незащищенным левый бок. Холлс молниеносно сделал выпад вверх, целясь в сердце врага. Герцог еле успел оттолкнуть левой рукой клинок противника, который тем не менее проткнул рукав его камзола, поранив руку выше локтя.

Однако теперь смертельная опасность грозила Холлсу. Выпад должен был либо увенчаться полным успехом, либо оставить его на какие-то секунды во власти противника. Эти секунды наступили, но прошли, прежде чем герцог сумел справиться с судорогой, причиненной ранением руки. Он быстро оправился и нанес ответный удар, который на миг запоздал.

Пережив мгновения в непосредственной близости от смерти, оба выпрямились и сделали небольшую паузу, мрачно улыбаясь Друг другу. Затем, когда в дверь заколотили снова, Холлс атаковал герцога с удвоенным бешенством. По звуку ударов было ясно, что грумы обзавелись топором, которым теперь крушили дубовые бревна.

Холлс понимал, что нельзя терять времени. Бэкингем, напротив, сознавал, что его спасение заключается в выигрыше времени, поэтому ограничивался защитой. Дважды, несмотря на сильно кровоточившую рану, он использовал левую руку, чтобы отклонить клинок противника. Один раз герцог сделал это безнаказанно. Но при повторении Холлс, воспользовавшись преимуществом, внезапно бросился вперед, оказавшись грудь к груди с Бэкингемом, и схватил левой рукой правое запястье герцога, парализовав его. Однако, прежде чем он успел вырвать у него шпагу, его собственное запястье оказалось сжатым окровавленной левой рукой герцога. Полковник пытался вырваться, но с силой отчаяния, понимая, что если он ослабит хватку, ему конец.

Таким образом, они извивались в свирепой corps-a-corps note 79, раскачиваясь туда-сюда, пыхтя и рыча от напряжения, в то время как дверная панель трещала под ударами, а Нэнси в полуобморочном состоянии наблюдала из кресла за их борьбой.

Внезапно они с грохотом покатились по полу к кушетке под окном, к которой герцог прижался спиной, оказавшись в сидячем положении. Но он по-прежнему не выпускал правое запястье полковника. Холлс уперся ему в живот коленом, пользуясь им как рычагом.

Наконец пальцы Бэкингема начали разжиматься. Но в этот момент очередной удар сокрушил, замок, дверь распахнулась, и грумы ринулись в комнату спасать своего господина.

Холлс вырвал запястье, но было уже поздно. Отшвырнув державшую шпагу руку герцога, он отскочил и с рычанием повернулся к лакеям. Несколько секунд его рапира удерживала их на расстоянии. Затем дубинки переломили клинок, и слуги бросились на него. Полковник успел свалить Антуана ударом рукоятки шпаги, прежде чем получил дубинкой по голове. Отброшенный к столу, он покачнулся и рухнул без сознания.

Один из грумов занес над ним дубинку с явным намерением вышибить ему мозги. Но герцог остановил его.

— В этом нет необходимости, — заявил он, бледный и тяжело дышащий, но уже овладевший собой.

— Ваша рука, монсеньер! — воскликнул Франсуа, указывая на окровавленный рукав.

— Пустяки! Царапина! Займемся ею потом.

Бэкингем указал на распростертую на полу фигуру Холлса, из головы которого капала кровь.

— Унесите Антуана и возвращайтесь за Бобадилом. Он еще может мне понадобиться.

Они повиновались, подобрав тело товарища, которого Холлс оглушил, прежде чем свалился сам.

Герцог был недоволен лакеями. Замешкайся они еще чуть-чуть, и уже было бы слишком поздно. Но упрекнуть их в этом означало признаться в собственной слабости, чего этот гордый и тщеславный человек не мог себе, позволить.

Слуги послушно удалились, и Бэкингем, все еще бледный, но дышавший более ровно, повернулся к Нэнси со странной усмешкой на побелевших губах.

Глава двадцатая. ПОБЕДИТЕЛЬ

Нэнси пребывала в состоянии, в котором чувства, к счастью, становятся притупленными. Она сидела, откинув голову на спинку кресла, закрыв глаза и ощущая тошноту.

Все же при звуках мягкого голоса герцога, обращавшегося к ней, девушка открыла голубые глаза и устремила взгляд на красивого повесу, чья почтительность сама по себе казалась насмешкой.

— Дорогая Сильвия, — заговорил Бэкингем, — я несказанно удручен тем, что вам пришлось присутствовать при этом… неподобающем зрелище: Нет нужды заявлять, что это не входило в мои намерения.

Нэнси ответила почти машинально, однако ирония, звучавшая в ее словах, соответствовала гордой натуре и актерскому мастерству девушки, которые обнаруживали себя даже в этой отчаянной ситуации.

— В это, сэр, я охотно могу поверить.

Герцог смотрел на нее, удивляясь неожиданной для такого состояния силе духа. Это лишь усилило его восхищение. Он вздохнул.

— Ах, моя Сильвия, вы должны простить мне средства, к которым принудила меня любовь, особенно использование этого драчливого хвастуна. Постарайтесь не судить меня сурово, дитя мое. Вините не меня, а этот cos amoris note 80 — вашу несравненную красоту.

Нэнси выпрямилась, скрывая страх под маской возмущения, впрочем, вполне искреннего.

— Вы называете это насилие любовью? — с презрением осведомилась она.

Бэкингем стал защищаться с неподдельной горячностью.

— Не само насилие, а то, что толкнуло меня к нему, что побудило бы меня уничтожить весь мир, если бы он стоял между вами и мной. Я никогда ничего не желал в своей жизни так, как желаю вас, Сильвия. Именно благодаря силе моей страсти я. действовал столь неуклюже, что каждой попыткой повергнуть к вашим ногам свои восхищение и преданность, вызывал ваш гнев. Клянусь вам, дитя, что если бы это было в моей власти, если бы я был свободен, то сразу же предложил бы вам стать моей герцогиней. Клянусь всем, что для меня свято!

Девушка посмотрела на него. Униженная поза и волнующая искренность, звучавшая в голосе герцога, в другое время могли бы тронуть ее. Но сейчас они вызывали только омерзение.

— Есть ли что-нибудь святое для такого человека, как вы? — Нэнси с усилием встала, чувствуя дрожь и головокружение, однако полностью владея собой. — Сэр, ваши преследования сделали вас ненавистным и отвратительным в моих глазах, и вы уже не сможете это изменить. Говорю вам это в надежде, что хоть какие-то остатки мужского достоинства выбросят из вашей головы уверенность в победе, которую вы можете достичь, продолжая мне досаждать своим вниманием. А теперь, сэр, я прошу вас приказать своим наемникам отнести меня домой в том портшезе, в котором они меня доставили сюда. Если вы будете меня удерживать, то обещаю, что вам придется за все держать ответ.

Презрение, звучащее в каждом слове девушки, ненависть, горящая в ее красивых глазах, начали будить в герцоге зверя. Это проявилось в злобной усмешке, исказившей его бледное лицо в ответ на ее требование.

— Позволить вам уйти так скоро? Как вы можете думать об этом, Сильвия? Посадить в клетку очаровательную птичку лишь для того, чтобы тут же дать ей упорхнуть на волю!

— Либо вы сразу же дадите мне возможность" удалиться, сэр, — почти свирепо произнесла Нэнси, в ком возмущение победило слабость, — либо весь город узнает о вашем недостойном поведении! Вы совершили похищение, и вам известно, какую кару влечет за собой подобное преступление. Клянусь, что вас повесят, будь вы хоть двадцать раз герцогом! У вас нет недостатка во врагах, которые с радостью мне в этом помогут, а у меня есть немало друзей, ваша светлость.

Бэкингем пожал плечами.

— Враги! Друзья! — фыркнул он, презрительно махнув рукой в сторону бесчувственного Холлса. — Вот лежит один из ваших друзей, если мошенник сказал правду. От других тоже будет нетрудно отделаться.

— Вашим лакеям не удастся спасти вас от всех врагов.

Замечание больно задело герцога. Кровь бросилась ему в лицо при ядовитом напоминании, что лишь вмешательство слуг спасло его от смерти. Тем не менее он спокойно ответил:

— Этого и не потребуется. Будьте разумны, дитя. Постарайтесь понять ваше положение.

— Оно мне абсолютно ясно, — отозвалась девушка.

— Позволю себе в этом усомниться. Вы столь же низко оцениваете мой ум, как и прочие качества моей особы. Кто сможет обвинить меня и в чем? Вы будете заявлять, что вас доставили сюда силой и удерживали против воли. Короче говоря, обвините меня в похищении, что, как вы мне напомнили, является серьезным преступлением.

— За него вешают даже герцогов, — вставила Нэнси.

— Весьма возможно. Но сначала обвинение должно быть доказано. Где ваши свидетели? Пока вы не предъявите их, ваше слово останется против моего. А слово актрисы, даже знаменитой, в подобных делах всего лишь… слово актрисы. — Он улыбнулся. — Затем этот дом. Он не принадлежит мне, а арендован этим головорезом Холлсом несколько дней назад на его собственное имя. Именно он силой доставил вас сюда. Если понадобится козел отпущения, так Холлс отлично подойдет на эту роль, тем более, что он заслужил повешение за другие преступления. Могут спросить, как я очутился в доме этого человека. Я отвечу, что с целью спасти вас, после чего остался врачевать ваши расстроенные чувства. Факты подтвердят мою историю, а мои грумы поклянутся, что это правда. В результате все увидят в вас ловкую авантюристку, воздающую злом за добро и желающую извлечь прибыль из моего опрометчивого великодушия. Вы улыбаетесь? Вы думаете, что репутация, созданная мне любящей скандалы чернью, позволит вам доказать, что это ложь? Очень сомневаюсь и, как бы то ни было, готов рискнуть. Ради вас, дорогая, я бы пошел и на куда больший риск.

— Вы достигли немалого мастерства в искусстве лжи, как и в других пороках, — с презрением промолвила девушка. — Но ложь вам не поможет, если вы осмелитесь удерживать меня здесь.

— Если я осмелюсь удерживать вас? — Он склонился к ней, устремив на нее пылающий взгляд. — Осмелюсь?

Нэнси в ужасе отшатнулась, но, победив страх, гордо выпрямилась. Властным жестом, словно королева из трагедии, она протянула руку.

— Отойдите, сэр, и дайте мне пройти!

Бэкингем отступил на два шага, но лишь для того, чтобы лучше рассмотреть девушку. Она казалась ему сказочно прекрасной с ее горделивой позой, бледным лицом цвета слоновой кости, сверкающими глазами, которые словно увеличивали темные тени вокруг них. С нечленораздельным возгласом герцог внезапно прыгнул вперед, чтобы удержать ее. Он должен положить конец бессмысленному сопротивлению, должен растопить это ледяное презрение!

Нэнси отскочила, напуганная неожиданным нападением, опрокинув кресло, в котором недавно сидела.

Грохот его падения проник в дремлющий мозг Холлса. Он пошевелился, издав слабый стон.

Это явилось единственным результатом попытки спастись. Пробежав два ярда, девушка натолкнулась на стену. Нэнси хотела обойти вокруг стола, но как только она повернулась, герцог поймал ее и властно привлек к себе, не обращая внимания на попытки вырваться и на резкую боль в раненной кисти руки, кровотечение в которой сразу же усилилось.

— Трус! Подлец! — кричала беспомощная девушка, но Бэкингем зажал ей рот поцелуем.

— Называйте меня, как хотите. Вы в моей власти, и вся Англия не сможет вырвать вас из моих объятий. Смиритесь с этим, дитя, — перешел он к просьбам, — и вы поймете, что я похитил вас лишь для того, чтобы стать вашим рабом.

Нэнси ничего не ответила, вновь ощущая головокружение и тошноту. Беспомощно лежа в объятиях герцога, она стонала от отвращения, словно стиснутая удушающими кольцами огромной змеи. Бэкингем целовал ее глаза, губы, шею, все еще прикрытую голубым шарфом, который он грубо сорвал и отшвырнул, как досадное препятствие.

Герцог склонился над белоснежной шеей девушки, подобно злому вампиру. Но его горячие губы не коснулись ее, так как он внезапно застыл, как вкопанный.

Сзади послышались шаги лакеев, возвращавшихся в комнату. Но не их приход заставил Бэкингема сдержать порыв страсти, остановиться с расширенными глазами, пепельно-серыми щеками, дрожа с головы до ног.

На мгновение герцог был парализован, конечности отказывались ему служить. Медленно отпустив прекрасное тело девушки, он отступил назад, не отрывая от него взгляда, с отвисшей челюстью и глазами, полными ужаса.

Подняв правую руку, Бэкингем указал дрожащим пальцем на шею Нэнси.

— Пятно! — произнес он хриплым сдавленным голосом.

Три грума, входившие в этот момент, остановились на пороге, словно превратившись в камень.

Пришедший в сознание Холлс приподнялся, откидывая назад волосы, которые приклеила ко лбу кровь из разбитой головы. Он ошеломленно смотрел на герцога, протянувшего дрожащую руку и испуганно повторяющего:

— Пятно! Пятно!

Его светлость отступал шаг за шагом, пока не повернулся к слугам.

— Назад! — крикнул он им. — Прочь отсюда! Она заражена! Боже мой! На ней пятно! У нее чума!

Пораженные ужасом лакеи вытянули шеи, чтобы взглянуть на мисс Фаркуарсон, бессильно лежащую у стены. Ее белые плечи и шея четко выделялись на фоне темно-коричневых панелей, и слуги отчетливо рассмотрели на шее пурпурное пятно — грозную эмблему чумы.

Когда герцог приблизился к ним, они отпрянули в страхе. А вдруг он уже несет в себе смертоносную инфекцию? С диким ужасом лакеи бросились вон из комнаты и из дома, не обращая внимания на летевшие им вдогонку приказы хозяина, сразу же последовавшего за ними.

Глава двадцать первая. ПОД КРАСНЫМ КРЕСТОМ

Дверь в дом захлопнулась за поспешно удалившимися людьми. Их быстрые шаги по мостовой затихли вдали.

Полковник Холлс и женщина, которую он искал долгие годы, пока отчаяние не вынудило его отказаться от поисков, остались одни в доме, где их появление по воле иронии судьбы сопровождалось нагромождением ужасов. То, как Холлс привел сюда Нэнси, несомненно, делало ее навсегда потерянной для него. Случай, сведший их вместе после многолетней разлуки, одновременно отбрасывал их на еще большее расстояние друг от друга, не говоря уже о печати смерти, которой теперь была отмечена девушка. Снова Холлс оказался одураченным Фортуной.

Удар входной двери немного прояснил его сознание. С трудом приподнявшись на колени, полковник окинул комнату ошеломленным взглядом. Снова отбросив волосы со лба, он заметил, что его рука мокрая от крови. Туман, окутывавший его мозг, мешая вспомнить о происшедшем, начал рассеиваться. Холлс наконец осознал, где находится и как попал сюда. Он встал на ноги и несколько секунд раскачивался, как пьяный.

В продолговатом венецианском зеркале на стене перед столом Холлс увидел отражение лица Нэнси. Оно было пепельно-серым, в глазах застыл ужас. Он начал припоминать недавние события, складывая воедино отдельные эпизоды. Перед его внутренним взором мелькнул Бэкингем, отшатывающийся от Нэнси, указывая на нее дрожащей рукой; в ушах послышался хриплый голос герцога, произносящий страшное слово.

Холлс все понял. Нэнси уже не грозила опасность со стороны Бэкингема, у которого ее в последнюю минуту отнял куда более страшный и безжалостный враг.

Девушка сама понимала это, глядя в зеркало и видя на своей белоснежной шее клеймо чумы. Хотя она раньше никогда не видела этих пурпурных пятен, но слышала их описания, и потому сознавала свое состояние и без испуганных криков герцога. То ли от страха, то ли от действия болезни, которая нередко вызывала головокружения, подобно испытанным ею недавно и приписанным волнению, Нэнси казалось, что ее отражение увеличивается и уменьшается у нее перед глазами, что комната медленно вращается, а пол качается, словно она стоит на палубе корабля. Девушка отшатнулась и почувствовала, что падает, когда внезапно чьи-то руки поддержали ее.

Подняв взгляд, Нэнси увидела испачканное кровью лицо Рэндала Холлса, бросившегося ей на помощь. Несколько секунд она молча смотрела на него, пытаясь собраться с мыслями.

— Не прикасайтесь ко мне, — наконец заговорила девушка. — Разве вы не слышали? У меня чума.

— Слышал, — ответил он.

— Вы заразитесь, — предупредила она.

— Весьма вероятно, — согласился полковник. — Но это не имеет значения.

С этими словами он поднял ее на руки, что, несмотря на его состояние, стоило ему очень малых усилий, так как девушка была изящной и тонкой. Не сопротивляясь, ибо она для этого была слишком слаба, Нэнси позволила Холлсу отнести себя на кушетку, куда он уложил ее, поместив под голову подушки.

Подойдя к окну, полковник открыл ставни и распахнул рамы, впустив в душную комнату свежий воздух. Сделав это, он вернулся к кушетке, глядя на девушку глазами бессловесного больного животного.

Прохладный воздух несколько привел Нэнси в чувство: ее пульс стал ровнее, а мысли прояснились. Несколько минут она лежала, вспоминая происшедшее и обдумывая свое положение. Затем девушка подняла взгляд, увидев над собой изможденное лицо и измученные глаза Холлса.

— Почему вы здесь? — бесстрастно промолвила она наконец. — Идите своей дорогой, сэр, и бросьте меня умирать. Мне больше ничего не остается и… думаю, что смогу легче покинуть этот мир без вашей компании.

Полковник отшатнулся, как будто она ударила его. Он открыл рот, собираясь ответить, но его губы вновь сжались, а подбородок опустился на грудь. Отвернувшись, он, еле волоча ноги, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Нэнси лежала, охваченная внезапным страхом. Она прислушивалась к его шагам в коридоре, а когда раздался звук захлопнувшейся входной двери, поняла, что он повиновался ей и ушел. Девушка села, затаив дыхание и слушая ставшие очень быстрыми шаги Холлса по мостовой, которые вскоре исчезли вдали. Несмотря на ее слова, мысль о смерти в одиночестве, в пустом доме, наполняла Нэнси ужасом, заставляя предпочесть даже общество этого негодяя.

Девушка попыталась встать, чтобы выйти на поиски какого-нибудь человеческого существа, которое могло бы оказать ей помощь и облегчить ее страдания. Но ноги отказывались ей служить, и она вновь рухнула на кушетку. Нэнси плакала до тех пор, покуда усиливающаяся боль в груди не победила ее жалость к себе. Она корчилась, словно на дыбе, пока потеря сознания не прекратила ее мучений.

Тем временем Холлс быстро шагал по Сермон-Лейн в сторону собора Святого Павла. Он не мог объяснить, почему выбрал именно этот путь. Хотя ночь еще не наступила, улицы были пустынны, ибо в такое время люди предпочитали вечерами сидеть дома, к тому же, согласно распоряжению лорд-мэра, все таверны и увеселительные заведения закрывались в девять часов.

Без плаща и шляпы, с пустыми ножнами, путавшимися у него между ног, подобно хвосту, полковник двигался вперед, как полупомешанный, поставивший перед собой какую-то цель, и понятия не имевший, что делать для ее достижения. Приближаясь к Картер-Лейн, он заметил фонарь, пляшущий, как блуждающий огонек, и движущийся навстречу ему. Вскоре стал различим силуэт человека, несшего фонарь. Увидев у незнакомца красный жезл, Холлс со вздохом облегчения устремился к нему.

— Держитесь подальше, сэр! — предупредил его голос из мрака. — Берегитесь инфекции!

Но полковник продолжал идти, пока его не остановил поднятый жезл.

— Вы что, сэр, с ума сошли? — осведомился незнакомец. Холлс теперь мог различить черты его бледного лица под широкими полями шляпы. — Я занимаюсь обследованием зараженных домов.

— На это я и надеялся, — ответил Холлс. — Возможно, вам удастся помочь мне. Я нуждаюсь во враче, чтобы отвести его к заболевшему чумой.

Человек сразу встрепенулся.

— Где больной? — осведомился он.

— Неподалеку отсюда — на Найт-Райдер-Стрит.

— Тогда вам нужен доктор Бимиш, который живет за углом. Пошли.

Нэнси пробудилась от сна, милосердно избавившего ее от боли и страха, при звуках шагов и голосов. Бросив взгляд на дверь, она увидела сквозь туман, застилавший ей глаза, высокую фигуру полковника Холлса, следом за которым в комнату вошли двое незнакомцев. Один из них был маленький, похожий на птицу человечек средних лет, другой — молодой и широкоплечий. Оба были одеты в черное, и каждый держал предписанный законом красный жезл.

Молодой человек, которого Холлс повстречал на Сермон-Лейн, не двинулся дальше порога. Он держал у носа платок, распространявший едкий запах уксуса, и энергично работал челюстями, жуя змеиный корень в качестве еще одной меры предосторожности. Тем временем, его спутник, вышеупомянутый доктор Бимиш, приблизился к больной и быстро произвел осмотр.

Девушка молча выдержала его, слишком измученная, чтобы уделять много внимания происходящему.

Врач некоторое время держал ее запястье костлявой рукой, положив средний палец на пульс. Затем от тщательно обследовал пятно на шее и наконец поднял по очереди обе руки девушки, пока стоявший рядом Холлс освещал их канделябром. Справа под мышкой доктор обнаружил опухоль.

— Этот признак проявился необычайно скоро, — заметил он. — Обычно опухоли появляются на третий день.

Указательным пальцем врач прощупал опухоль, отчего острая боль пронзила все тело Нэнси.

Доктор Бимиш отпустил руку девушки и выпрямился, задумчиво глядя на нее.

— Это значит, что ее состояние безнадежно? — тихо спросил Холлс.

Доктор посмотрел на него.

— Dum vivemus, speremus note 81, — ответил он. — Ее состояние не более безнадежно, чем любого, заболевшего чумой. Все зависит от энергии, с которой организм борется с болезнью.

Доктор Бимиш видел, как сверкнули глаза Холлса, словно полковник давал клятву, что если речь идет о борьбе, то он будет бороться с чумой так же отчаянно, как боролся с Бэкингемом. Видя это, врач добавил, дабы не внушать ему ложных надежд:

— Многое зависит от этого. Но более всего следует полагаться на Бога, друг мой. — Он говорил с Холлсом, принимая его за мужа больной леди. — Если удастся вызвать нагноение опухоли, тогда выздоровление возможно. Больше мне нечего вам сказать. Чтобы стимулировать это нагноение, понадобится много тяжелого труда.

— На это можете рассчитывать, — заявил Холлс.

Доктор кивнул.

— Сиделку сейчас раздобыть трудно, — продолжал он. — Я сделаю все, чтобы найти ее как можно скорее. А пока вам придется все делать самому.

— Я готов.

— Как бы то ни было, закон не позволит вам покинуть этот дом, пока вы не получите свидетельство о здоровье, а его могут выдать вам лишь спустя месяц после ее выздоровления или… — Он прервал фразу, оставив невысказанным противоположную возможность, и поспешно добавил:

— Таково разумное распоряжение сэра Джона Лоренса с целью не допустить дальнейшего распространения инфекции.

— Я знаю об этом и понимаю свое положение, — ответил Холлс.

— Тем лучше. А пока, друг мой, нельзя терять времени. Часто все зависит от скорости лечения. Леди должна как следует пропотеть, поэтому ее нужно уложить в постель. Чтобы спасти ее жизнь, вам нужно сразу же браться за работу.

— Только скажите, что надо делать, сэр.

— Я дам вам все рекомендации и оставлю все необходимое.

Доктор подозвал Холлса к столу, вынул из кармана объемистый пакет, открыл его и, разложив на столе несколько маленьких пакетиков, стал объяснять Холлсу, какое средство содержится в каждом из них, и каково его назначение.

— Это стимулирующая мазь, которой вы будете натирать опухоль подмышкой каждые два часа. После этого нужно делать припарки из мальвы, льняного семени и пальмового масла. Вот митридат, изгоняющий ядовитые вещества, а спустя два часа после него дадите ей канарского, смешанного с сернистым спиртом. Натопите как следует в спальне леди и накройте ее несколькими одеялами, чтобы вместе с потом из нее выходила инфекция. На вечер этого достаточно. Рано утром я приду снова, и мы обсудим дальнейшие меры. — Он обернулся к своему младшему спутнику:

— Вам все ясно, сэр?

Тот кивнул.

— Я уже велел констеблю прислать стражника. Он скоро будет здесь, и я прослежу, чтобы дом закрыли, когда мы уйдем.

— Тогда остается уложить леди в постель, — заявил доктор, — и я смогу удалиться до завтра.

Эту процедуру леди еще была в состоянии выполнить сама Когда Холлс, отказавшись от помощи врача, сам отнес Нэнси в комнату наверху, она потребовала, чтобы ее оставили одну, и не смотря на ее очевидную слабость, доктор Бимиш предпочел согласиться, дабы не терять зря времени.

Однако раздевание так истощило силы Нэнси и вызвало у нее такие мучительные боли, что когда она наконец легла, то погрузилась в полную прострацию.

В таком состоянии нашли ее вернувшиеся в спальню Холлс и врач. Доктор Бимиш поставил на столике у кровати все, что требовалось для лечения больной и, повторив инструкции, удалился. Полковник проводил его к выходу. Дверь была открыта, и при свете фонаря, который держал стражник, молодой спутник врача заканчивал писать на ней слова: «Господи, помилуй нас!» под уже изображенным зловещим красным крестом.

Пожелав Холлсу доброй ночи, мужества и стойкости, врач и молодой человек двинулись в обратный путь. Стражник, оставшийся препятствовать любому, кто не имеет разрешения властей, входить в дом и покидать его, закрыл дверь. Холлс услышал, как ключ поворачивается снаружи, и понял, что заключен в зараженном доме на несколько недель, если только смерть не освободит его до того.

Подгоняемый мыслями о неотложности своей задачи, Холлс снова поднялся по лестнице, не обращая внимания на боль, причиняемую раной на голове. У него мелькнуло воспоминание о трех джентльменах, бросившихся спасать девушку, будучи привлеченными ее криками, и о том, как ему удалось напугать их, как он тогда считал, ложью, что она больна чумой. Где бы Нэнси была сейчас, если бы эти люди достигли успеха? Был бы с ней кто-нибудь рядом, готовый, как он, без колебания пожертвовать жизнью ради ее спасения? Из самой глубины души, из бездны, в которую он оказался ввергнутым, Холлс возносил благодарность Богу за то, что Он позволил злу обернуться добром, и за предстоящую ему смертельную схватку за жизнь Нэнси.

Полковник нашел девушку в состоянии полнейшей апатии, которая, позволив ей ясно сознавать происходящее вокруг, лишила ее способности говорить и двигаться. Ее блестящие глаза следили за каждым движением Холлса, снявшего камзол и сновавшего взад-вперед, готовясь исполнять предписания доктора. После боли, вызванной лечебными процедурами, Нэнси впала в забытье, а затем в бред, продолжавшийся несколько дней, чередуясь с периодами тяжелого сна, свидетельствовавшего о полном изнеможении.

Глава двадцать вторая. КРИЗИС

Пять следующих дней, явившихся для Рэндала Холлса пятью годами смертельной муки, Нэнси провела между жизнью и смертью. Малейшая несчастная случайность могла перевесить часу весов в пользу смерти, малейший недостаток ухода и заботы мог загасить слабый огонек жизни, еще тлеющий в ее изможденном, охваченном жаром теле.

Доктору, несмотря на его опасения, быстро удалось найти сиделку — опытную и добродушную особу лет сорока, походившую на наседку, которую он привел с собой на следующее утро. Но если бы миссис Дэллоуз заботилась о бальной одна, то при всей ее старательности и компетентности Нэнси не прожила бы и двух дней. Ибо никакая наемная сиделка не смогла бы заботиться о девушке с той самоотверженной преданностью, с какой заботился о ней этот опустившийся авантюрист, любящий ее больше всего на свете и посвятивший ее спасению всю свою силу воли, забыв о собственной усталости.

Ни на миг Холлс не позволял себе расслабиться, сделать паузу в жестокой борьбе со смертью. О сне он и не думал, урывками питаясь тем, что заставляла его съесть и выпить сиделка.

Миссис Дэллоуз тщетно пыталась убедить его отдохнуть во время ее дежурства. Аналогичные попытки доктора Бимиша также оказались напрасными. Холлс не обращал на них внимания так же, как и на просьбы врача принимать меры предосторожности, дабы не заразиться самому. Серный бальзам, оставленный для него доктором в качестве дезинфицирующего средства, стоял нетронутым, равно как полынь и зедоарий, рекомендованные для профилактики.

— Друг мой, — сказал ему доктор Бимиш на второй день болезни Нэнси, — если вы будете так себя вести, то убьете себя.

Холлс улыбнулся.

— Если она выживет, то ее жизнь окажется купленной за дешевую цену, а если умрет, то это не имеет значения.

Доктор, убежденный, что имеет дело с мужем и женой, был тронут подобным проявлением супружеской преданности. Это, однако, не уменьшило попыток пересилить упрямство Холлса.

— Но если она выживет, а вы погибнете? — задал он вопрос, на который полковник ответил внезапной вспышкой гнева.

— Оставьте меня в покое!

После этого доктор Бимиш прекратил уговоры, решив, в соответствии с всеобщим мнением, которое он полностью разделял, что Холлс наделен самым мощным профилактическим средством — отсутствием страха перед инфекцией.

Хотя полковник пренебрегал всеми превентивными мерами, предписанными ему врачом, он много курил, сидя у окна спальни, которое в эту удушливую июльскую жару было открыто днем и ночью. В камине, по распоряжению доктора, постоянно поддерживался огонь, очищающий воздух. То и другое, являясь в какой-то мере дезинфекцией, могло, несмотря ни на что, спасти Холлса от заражения.

Благодаря неустанной бдительности Холлса и постоянным припаркам, опухоль подмышкой созрела, и гной начал выходить вместе со смертельным ядом, текущим в ее венах.

Бимиш был удивлен и обрадован.

— Сэр, — сказал он полковнику вечером четвертого дня, — ваши труды вознаграждены. Они совершили чудо.

— Вы имеете в виду, что она выживет? — воскликнул Холлс с надеждой.

Доктор сделал паузу, убоявшись собственного оптимизма.

— Так много я пока еще не могу обещать. Но худшее позади. С Божьей помощью и должной заботой я верю, что мы сможем ее спасти.

— Насчет заботы можете не сомневаться. Скажите, что нужно делать.

Доктор начал давать инструкции, которые жадно выслушивал Холлс, забыв о страшной усталости и готовый все тщательно исполнить.

Тем временем, словно подстегиваемая ужасной жарой, чума стала распространяться по Лондону со скоростью, угрожающей истребить все его население, как пророчили проповедники. Холлс слышал от Бимиша о том, что в стенах города только за последнюю неделю количество жертв эпидемии достигло почти тысячи. Свидетельства опустошения можно было наблюдать даже из окна на Найт-Райдер-Стрит. Проводивший около него долгие часы дня и ночи, Холлс замечал, что улица становилась все более пустынной, что пульс деловой жизни города делался все слабее и слабее.

Три из домов, видимых из окна на противоположной стороне улицы, уже имели на запертых дверях красный крест и круглые сутки охранялись стражей.

Провизию и все необходимое доставлял их собственный стражник. Холлс, все еще располагавший средствами, предоставленными ему Бэкингемом для затеваемой авантюры, опускал требуемые деньги из окна в корзине. Таким же образом стражник отправлял наверх покупки, уходя за которыми, он оставлял входную дверь запертой, а ключ забирал с собой.

Увеличивающуюся зловещую тишину время от времени нарушал печальный похоронный звон колоколов, а ночью на улицах слышался скрип колес, медленный стук лошадиных копыт и хриплый голос, провозглашавший жуткое требование.

— Выносите ваших мертвецов!

Выглядывая в окно, Холлс видел призрачные очертания повозки, привлеченной опечатанными домами, словно стервятник падалью. Неизменно она останавливалась у их входной двери при виде стражника и тускло вырисовывающегося при свете фонаря красного креста. Голос звучал все более настойчиво:

— Выносите ваших мертвецов!

Получив ответ стражника, повозка медленно катилась дальше, а Холлс, вздрагивая, бросал через плечо взгляд на мечущуюся в жару больную, со страхом спрашивая себя, не придется ли ему в следующий раз ответить на призыв и вынести из дома это прекрасное тело, присоединив его к страшному грузу в повозке.

Так продолжалось до утра шестого дня, когда от рассвета до начала девятого полковник с нетерпением ожидал прихода Бимиша, встретив прибывшего наконец врача наверху лестницы.

Лицо Холлса отражало дикое возбуждение, глаза горели, он весь дрожал.

— Она спит — спокойно и мирно, — шепотом сообщил он доктору, приложив палец к губам.

Они на цыпочках вошли в спальню и приблизились к кровати. Взгляд, брошенный врачом, подтвердил ему новость, сообщенную Холлсом. Девушка не только спокойно спала, впервые в этой постели, но и жар полностью оставил ее. Опытные глаза доктора подметили это еще до того, как он нащупал ее пульс.

Почувствовав его прикосновение к своему запястью, Нэнси вздохнула, пошевелилась и открыла глаза, удивленно глядя на сморщенное очкастое лицо Бимиша. Но он тут же заговорил, и его слова помогли ей решить загадку ее местонахождения и состояния.

— Опасность миновала. Теперь, благодаря Богу и вашей неуставной заботе, она будет поправляться. Вы сами беспокоите меня куда больше. Оставьте леди на попечение миссис Дэллоуз и идите отдыхать, не то я не отвечаю за вашу жизнь.

Повернувшись от Холлса к девушке, он встретил ее осмысленный взгляд.

— Видите? Она проснулась!

— Опасность миновала? — эхом откликнулся Холлс, его голос звучал неестественно. — Неужели это правда, доктор? Или я заснул на своем посту, и мне все это снится?

— Вы не спите, и я повторяю, что опасности больше нет. Теперь идите отдыхать.

Интересуясь, с кем разговаривает доктор, кому принадлежит хриплый усталый голос, задающий ему вопросы, Нэнси медленно повернула голову, увидев человека-призрака, худого и изможденного, с ввалившимися глазами и бледными впалыми щеками, покрытыми жесткой щетиной, вцепившегося в один из столбиков кровати, дабы устоять на ногах. Встретив ее взгляд, он отпрянул, поднеся руку ко лбу.

— Меня ничто не беспокоит, доктор, — пробормотал он, и она сразу же поняла, кто это. — Я должен поскорее…

Голос Холлса оборвался; не окончив фразу, он пошатнулся и внезапно рухнул вниз, растянувшись на полу во весь рост. Тревожно вскрикнув, миссис Дэллоуз опустилась рядом с ним, перевернула на спину, с трудом приподняла его голову и положила ее себе на колени. Доктор Бимиш поспешил на помощь. У сиделки и врача одновременно мелькнула одна и та же мысль.

Нэнси с усилием, ибо она страшно ослабела, пыталась приподняться, чтобы видеть происходящее на полу.

Доктор проворно расстегнул камзол полковника, но в этом не было необходимости. Он сразу же понял, в чем дело. Уверенность, что Нэнси вне опасности и больше не нуждается в его заботах, словно вырвала из рук Холлса поводья, которыми он сдерживал свою усталость. Природа наконец заявила о себе.

— Он спит — вот и все, — усмехнулся доктор Бимиш. — Помогите мне отнести его на кушетку, миссис Дэллоуз. Больше пока ничего делать не нужно. Не бойтесь разбудить его — он проспит по меньшей мере двенадцать часов.

Они устроили Холлса на кушетке, подложив ему подушку под голову, и Бимиш вернулся к своей пациентке. Нэнси снова откинулась назад, но ее глаза, казавшиеся особенно большими на похудевших щеках, не отрывались от лежащей фигуры Холлса.

— Он спит? — спросила она доктора. — Это просто сон?

Девушка, как и многие другие, никогда не видела, чтобы сон свалил человека, словно пистолетный выстрел.

— Ничего более страшного, мэм. Полковник не сомкнул глаз целую неделю. Теперь сострадательная природа сделала это для него. Вам незачем о нем беспокоиться. Сон — это все, в чем он сейчас нуждается. Так что отдыхайте и берегите оставшиеся у вас силы.

Нэнси посмотрела на него в упор.

— У меня была чума, не так ли?

— У вас была чума, мэм, но ее уже нет. Правда, она истощила ваши силы, но больше вас ничто не должно беспокоить. Вы вне опасности. Когда силы вернутся к вам, можете ходить повсюду, не опасаясь инфекции. Чума не поразит вас вторично. За ваше чудесное спасение вы должны благодарить Бога и вашего мужа.

Она озадаченно нахмурилась.

— Моего мужа?

— Да, мэм. Такой муж бывает у одной из тысячи женщин — даже из десяти тысяч! За последнее время я повидал многих мужей, и, увы, страх перед чумой вытеснял у них все другие чувства. Но полковник Холлс не из таких. Преданность вам сделала из него героя, и он спасся, благодаря своему бесстрашию. Фортуна помогает смелым!

— Но… но он не мой муж!

— Не ваш муж? — ошеломленно переспросил доктор и добавил с оттенком цинизма, в действительности абсолютно не свойственного добродушному маленькому человечку:

— Возможно, это все объясняет… Но кто же он такой, если рисковал ради вас жизнью?

Нэнси помедлила, не зная, как охарактеризовать их отношения.

— Когда-то он был моим другом, — ответила она наконец.

— Когда-то? — Врач поднял густые брови. — А когда, по-вашему, перестал быть вашим другом человек, который остался с вами в зараженном доме, хотя мог спокойно сбежать, который не спал и не отдыхал все эти дни, чтобы заботиться о вас, который вырвал вас из рук смерти, тысячу раз рискуя заразиться чумой?

— И он сделал все это? — спросила девушка.

Доктор Бимиш описал ей во всех подробностях героизм и самопожертвование, проявленное Холлсом.

Когда он умолк, Нэнси продолжала лежать, задумавшись и не говоря ни слова.

— Возможно, он, как вы сказали, был когда-то вашим другом, — улыбнулся доктор. — Но не думаю, что в большей степени, чем теперь. Да пошлет мне Бог такого друга в час нужды!

Девушка не ответила. Она продолжала молча лежать, уставившись на резной купол огромной кровати; ее лицо походило на ничего не выражающую маску, в которой доктор тщетно пытался найти ключ к разгадке отношений между этими двумя. Любопытство побуждало его продолжить расспросы. Но, помимо других причин, его удерживала от этого мысль о ее состоянии. Больной были необходимы пища и покой, и не ему лишать ее последнего назойливыми вопросами.

Глава двадцать третья. СТЕНЫ ГОРДОСТИ

Вечером доктор Бимиш вернулся, приведя с собой, как и во время первого визита, чиновника, которому надлежало проверить заявление доктора об эффективном лечении для последующего доклада, дабы в случае, если в течение двадцати восьми дней никто из обитателей дома не заболеет, здание можно было открыть.

Холлс, пробудившись после одиннадцатичасового сна, но все еще ощущая смертельную усталость, также присутствовал, так как чиновнику нужно было убедиться в здоровье его и миссис Дэллоуз. Нэнси, не отрываясь, смотрела на бледное небритое лицо полковника, который едва осмеливался бросить взгляд в ее сторону.

Когда чиновник и доктор наконец вышли из комнаты, Холлс устало потащился вслед за ними, спустившись с лестницы и оставшись внизу после их ухода.

Ему предстояло пребывание в этом доме в течение четырех недель. Ночь он провел в спальне на нижнем этаже, а утром, приготовив себе завтрак с помощью миссис Дэллоуз, отправился приводить в порядок столовую, где намеревался устроить себе обиталище на предстоящий период заключения.

В столовой было темно — после прибытия в дом Нэнси туда никто не входил. Полковник вспомнил, что сам закрыл ставни по требованию чиновника после того, как он унес Нэнси из комнаты в тот страшный вечер. Холлс открыл ставни, впустив потоки дневного света в комнату, где все напоминало ему о случившемся неделю назад. На полу лежал стул, перевернутый Нэнси, когда она спасалась от Бэкингема. Под столом поблескивал, ускользнувший от взгляда доктора Бимиша клинок сломанной шпаги полковника, а в углу. лежала рукоятка, закатившаяся туда, когда он выпустил ее из рук после удара по голове.

Темно-коричневое пятно у стола было оставлено его собственной кровью. Такие же пятна на кушетке и на скатерти, очевидно, являлись следами крови Бэкингема.

Рапиру герцога Холлс обнаружил лежащей между окном и кушеткой. Бэкингем уронил ее после их схватки и не удосужился подобрать перед поспешным уходом.

Стол загромождали оплывшие свечи, увядшие цветы и гниющие фрукты. На буфете стояло множество изысканных лакомств, приготовленных для интимного ужина, который так и не состоялся. Они наполняли воздух запахом гниения, казавшимся Холлсу испарениями мрачных воспоминаний, пробуждаемых в нем этой комнатой.

Распахнув створки окон, полковник провел около получаса, приводя столовую в порядок и избавляясь от остатков пищи.

После этого он лег на кушетку, задумчиво покуривая трубку. Большую часть последующих дней он проводил подобным образом, считая свою жизнь конченной и рассчитывая, что смерть принесет ему долгожданный покой.

Холлс смутно надеялся — он молил бы об этом Бога, если бы давно не разучился молиться, — что инфекция, возможно, еще присутствующая в доме, изберет его в качестве жертвы. Снова и снова он расстегивал камзол и осматривал грудь и подмышки, ожидая найти там признаки чумы.

Однако судьба препятствовала его желанию умереть, так же как ранее препятствовала всем его желаниям, связанным с жизнью. Пребывая в зараженном доме, вдыхая его отравленный воздух, он оставался невосприимчивым к инфекции.

Первые три дня заключения прошли в праздной апатии. В доме имелись книги, но Холлс не испытывал желания читать, продолжая лежать, куря и предаваясь хандре. Каждое утро миссис Дэллоуз докладывала ему о состоянии больной, которое постепенно улучшалось, что подтверждал доктор, нанесший за эти дни два визита. Во время второго из них он задержался, чтобы поговорить с Холлсом и сообщить ему об ужасной ситуации в городе.

В Уайт-холле не осталось ни одного придворного, за исключением герцога Олбемарла. Честный Джордж Монк оставался на своем посту в качестве представителя короля, осуществляя от его имени, пока его величество занят ухаживанием за мисс Фрэнсис Стюарт note 82 в Солсбери, все то, что следовало бы осуществлять самому королю в дни национальных бедствий, дабы смягчить страдания своих подданных.

Холлс спросил у Бимиша, что тот знает о Бэкингеме, надеясь, что герцога сразила чума.

— Он уехал вместе с остальными, — Ответил доктор. — Отбыл на север неделю назад, побуждаемый к исполнению долга лорд-лейтенанта Йоркшира тем фактом, что лакей-француз из его штата заболел чумой. В Йоркшире он, конечно, будет в безопасности.

— Только лакей! — На лице полковника отразилось разочарование. — Дьявол оберегает свое отродье! — проворчал он. — Несчастный лакей платит за грехи своего господина. Ну-ну, если есть Бог…

— По-моему, сэр, у вас есть все основания не сомневаться в этом и возносить Ему благодарность, — упрекнул его Бимиш.

Холлс ничего не ответил, а только отвернулся, пожав плечами, что усилило недоумение доктора относительно поведения обитателей дома. Оно казалось ему все более странным.

Повинуясь внезапному импульсу, доктор вышел из комнаты и вновь поднялся по лестнице, несмотря на то, что у него было мало времени и много пациентов. Отослав миссис Дэллоуз на кухню с каким-то пустячным поручением, он остался на пять минут наедине с мисс Силвестер. Доктору и сиделке девушка назвалась своим настоящим именем.

Неизвестно, было ли это вызвано тем, что доктор сказал ей во время этого краткого разговора, но спустя час после ухода Бимиша миссис Дэллоуз сообщила Холлсу, что мисс Силвестер встала и хочет поговорить с ним.

Острые глаза сиделки заметили, как Холлс побледнел и задрожал при этом известии. Первым его побуждением было ответить отказом. Но, пройдясь по комнате, он вздохнул и заявил, что пойдет. Мисс Дэллоуз открыла перед ним дверь, тактично оставшись на месте.

Полковник умылся, побрился и оделся поприличнее; локоны его длинных золотисто-каштановых волос ниспадали на снежно-белый воротник, который миссис Дэллоуз нашла время постирать и погладить. Таким образом, он уже не выглядел полубезумным и неопрятным субъектом, каким его в последний раз видела мисс Силвестер. Однако ничто не могло смягчить жесткую складку губ и изгнать печаль из его глаз.

Холлс нашел мисс Силвестер сидящей у открытого окна, где он сам провел большую часть пяти дней и шести ночей, отгоняя смерть от ее постели. Девушка занимала большое кресло, поставленное для нее миссис Дэллоуз; колени ее покрывал плед. Она выглядела слабой и бледной, но ее состояние, казалось, только прибавило ей очарования. На Нэнси было платье цвета слоновой кости, в котором она прибыла в этот недобрый дом; в тщательно причесанные каштановые волосы была вплетена нитка жемчуга. Глаза, окруженные впадинами, производили впечатление еще более синих и глубоких, чем обычно. Благодаря этим и другим изменениям, Холлс узнал в ней не знаменитую актрису Сильвию Фаркуарсон, а Нэнси Силвестер его далекой юности, которую он так любил.

Бросив на него печальный взгляд, девушка посмотрела в окно на залитую жарким солнцем почти пустую улицу.

Холлс закрыл за собой дверь, сделал два шага вперед и остановился, словно грум в ожидании приказа.

— Вы посылали за мной, иначе я не осмелился бы вас беспокоить, — сказал он.

Слабый румянец появился на щеках Нэнси. Рука, ставшая за это время почти прозрачной, нервно теребила лежащий на коленях плед. От смущения ее речь казалась формальной и неестественной.

— Я посылала за вами, сэр, чтобы выразить вам глубочайшую признательность за то, что вы самоотверженно заботились обо мне, пренебрегая грозившей вам опасностью, короче говоря, за мою жизнь, которой я бы лишилась, если бы не вы.

Окончив фразу, она обернулась к нему, в то время как Холлс устремил взгляд в окно, спасаясь от ее сверкающих, словно сапфиры, глаз.

— Вам не за что меня благодарить, — ответил он, и его голос прозвучал почти сердито. — Я всего лишь пытался исправить содеянное мною зло.

— Это было до того, как ко мне на помощь пришла чума. Тогда вы рисковали жизнью, спасая меня от злого человека, в чьи руки вы передали меня. Но вы не были виноваты в том, что я заболела чумой, Я уже была заражена, когда вы привели меня сюда.

— Это не имеет значения, — промолвил Холлс. — Я был обязан перед самим собой исправить свой поступок.

— И поэтому рисковали ради меня жизнью?

— Моя жизнь, мадам, не так уж важна. Жизнь, растраченная, понапрасну, не имеет большой ценности. Она была самым меньшим, чем я мог пожертвовать.

— Возможно, — мягко заметила девушка. — И все же она была куда большим, чем вы были обязаны рисковать.

— Не думаю. Но об этом вряд ли стоит спорить.

Холлс не шел навстречу Нэнси. Убежденный в ее презрении, которое он считал вполне заслуженным, полковник принял слова девушки как выражение оскорбительно жалостливой признательности. Он стоял перед ней в униженной позе, переполненный сознанием собственной недостойности. Однако, сам того не сознавая, полковник облекал в доспехи унижения свою гордость. Его самым большим желанием было прекратить этот разговор, который не мог принести ему ничего, кроме боли.

Но Нэнси задержала его, упорствуя в том, что он считал жестокой жалостью.

— По крайней мере, содеянное вы исправили полностью.

— Меня бы утешили ваши слова, если бы я мог им поверить, — мрачно ответил Холлс, намереваясь удалиться, но девушка вновь остановила его.

— А почему вы мне не верите? Почему я не могу искренне благодарить вас?

Он наконец посмотрел ей в глаза, и она увидела в его взгляде выражение боли.

— О, я верю, что вы искренне хотите меня поблагодарить. Это вполне естественно. Но, выражая мне признательность, вы меня презираете.

— Вы так в этом уверены? — мягко спросила Нэнси, с жалостью глядя на него.

— Уверен? А в чем еще я могу быть уверен? Разве я не ненавижу и не презираю себя? Не сознаю собственную низость достаточно ясно, чтобы не дурачить себя надеждой, будто она хоть частично ускользает от вас?

— О нет! — воскликнула девушка. Но в печальном выражении ее лица он прочитал лишь подтверждение того, что она пыталась отрицать.

— Стоит ли закрывать глаза на очевидную истину? — продолжал Холлс. — Много лет я искал вас, Нэн, будучи незапятнанным человеком, чтобы найти в тот час, когда я от стыда за себя не смогу выносить вашего взгляда! По иронии судьбы наша встреча произошла благодаря моему поступку, швырнувшему меня на самое дно позора и бесчестья! В тот ужасный вечер вы с полным основанием взирали на меня с отвращением. А теперь смотрите с жалостью, которая побуждает вас благодарить меня, хотя в этом нет надобности. То, что я сделал для вас, я сделал во искупление собственной подлости. Если бы этот дом не был заперт, а я — пленником в нем, то я удалился бы отсюда в тот благословенный момент, когда Бимиш сообщил мне, что грозящая вам опасность миновала, и позаботился бы о том, чтобы наши пути более никогда не пересеклись, дабы я не мог оскорбить вас снова зрелищем моего падения или необходимостью выражать признательность за благо, полученное из нечистых рук, которые вы заслуженно презираете!

— По-вашему, этим все сказано? — печально осведомилась Нэнси. — Но вы не правы. Сказать можно еще очень много.

— Избавьте меня от этого! — взмолился Холлс. — От милосердия, вынуждающего вас благодарить меня. — И он добавил, стремясь закончить разговор:

— Если я вам понадоблюсь, мадам, то я буду внизу, пока дом не откроют, после чего каждый из нас сможет пойти своей дорогой.

Отвесив формальный поклон, полковник повернулся.

— Рэндал! — позвала девушка, когда он подошел к двери. Звучание его имени, произнесенного этим ласковым голосом, вынудило его остановиться. — Рэндал, почему бы вам не рассказать мне, как вы очутились в… в том положении, в каком я вас нашла? Почему вы не позволите мне знать все, чтобы я могла судить о вас справедливо?

Холлс стоял у двери, бледный и дрожащий, борясь со своей гордостью, скрывавшейся под маской унижения и так обманывавшей его, что он поддался ей.

— Судите обо мне, мадам, на основании того, что вам известно. Этого достаточно, чтобы вынести мне справедливый приговор. Ничто, происшедшее ранее, никакие превратности моей бродячей жизни не могут оправдать то, что вы обо мне знаете. Вы, в чьих глазах я должен был предстать человеком незапятнанной чести, видите перед собой негодяя. Боже, помоги мне! Неужели вы не понимаете?

Ее глаза внезапно наполнились слезами.

— Я понимаю, что вы, очевидно, судите себя слишком сурово. Предоставьте это мне, Рэндал. Разве вы не видите, что я хочу все простить? Или мое прощение ничего для вас не значит?

— Оно значило бы для меня все, — ответил он. — Но я никогда не смогу в него поверить. Вы говорите, что хотите все простить. О благословенные слова! Но ведь причина в том, что вы признательны мне за жизнь, которую я помог вам сохранить. Это побуждает вас простить мне мое падение. Но за вашими признательностью и прощением всегда останутся ненависть и презрение. Я знаю, что это неизбежно. И потому…

Он не кончил фразу, пожав плечами и криво улыбнувшись. Но она не видела этого, устремив затуманенный слезами взгляд в окно, на желтые дома за черными изгородями на другой стороне улицы.

Холлс потихоньку вышел и закрыл дверь. Нэнси слышала, как он ушел, но не пыталась остановить его, не зная, как преодолеть владевшие им мысли.

Медленно спустившись по лестнице, полковник вернулся к себе в комнату. Разговор с Нэнси оставил его при прежнем мнении. Они встретились лишь для того, чтобы снова расстаться. Их пути не могут сойтись, так как память о совершенной им гнусности будет вечно довлеть над ними. Даже если бы он не был опустившимся бродягой, которому нечего предложить женщине своей мечты, его действия в качестве наемника Бэкингема делали невозможными всякие отношения между ними, не говоря уже о любви.

Холлса обуяла безысходная тоска. Гордость заточила его душу в стены позора и унижения, единственный выход из которых могла открыть только чума. Но даже чума не пожелала быть его другом.

Глава двадцать четвертая. БЕГСТВО

Шли недели, приближался август, Период карантина подходил к концу, и обитателей дома на Найт-Райдер-Стрит ожидало скорое освобождение. Однако с течением времени настроение Холлса не изменилось. Он не искал новых встреч с Нэнси, и она больше не просила его придти.

Полковник постоянно получал сведения о здоровье девушки и с удовлетворением узнавал, что она быстро набирает силы. Но миссис Дэллоуз, ежедневно поставлявшая ему эту информацию, с огорчением добавляла, что настроение больной не улучшается.

— Бедная леди так печальна и одинока. Если бы вы видели ее, то ваше сердце растаяло бы от жалости, сэр.

На эти часто повторяющиеся сообщения Холлс только мрачно кивал.

Миссис Дэллоуз была очень встревожена, что усиливало ее сходство с курицей. Она понимала, что отношения этих двоих окружены тайной, что между ними стоит какое-то препятствие, причиняющее им муку, так как они, безусловно, любят друг друга. Неоднократно сиделка пыталась завоевать доверие каждого из них. Ее побуждения, несомненно, были милосердными. Она хотела Помочь этим людям лучше понять друг друга. Но ее усилия проникнуть в их тайну оставались безуспешными, и она могла лишь горевать, видя их горе. Печаль и досада ее усиливались, когда она ощущала глубокое беспокойство в вопросах, которые они ежедневно задавали друг о друге.

Холлс не выходил из своей комнаты внизу, где он не только постоянно курил, но и весьма много пил, пока не истощил небольшой запас вина, содержащийся в доме. Не имея возможности топить свое отчаяние в винной чаше, он повторял сам себе, что его жизнь кончена, и на земле ему больше нечего делать.

Наступил август. Холлс слышал от стражника рассказы о творящихся в Лондоне ужасах. Каждую ночь он наблюдал из окна очередное грозное предзнаменование — комету, пылающий меч гнева, как именовал ее стражник, висящий над проклятым городом, словно указывая от Уайт-холла в сторону Тауэра.

До открытия дома оставалось три дня, когда вечером миссис Дэллоуз вошла к Холлсу, дрожа и задыхаясь от возбуждения.

— Мисс Силвестер велела передать вам, сэр, что она была бы вам очень благодарна, если бы вы поднялись повидать ее.

Сообщение испугало полковника.

— Нет-нет! — воскликнул он, словно охваченный паникой, и затем, взяв себя в руки, решил найти спасение в отсрочке, которая даст ему время подумать. — Скажите… скажите мисс Силвестер, чтобы она меня извинила, так как этим вечером я не смогу прийти. Я устал — очень жарко…

Сиделка склонила голову набок, устремив на него маленькие и блестящие птичьи глазки.

— Если не сегодня, то когда? Завтра утром?

— Да-да! — с готовностью откликнулся Холлс, думая лишь о том, как избежать непосредственной угрозы. — Скажите ей, что я приду утром.

Миссис Дэллоуз удалилась, оставив его потрясенным и испуганным. Он боялся самого себя и к себе испытывал недоверие. Любовь раздувала в его душе пламя стыда, грозящее поглотить его. Во время прошлого разговора с Нэнси Холлс был откровенен с ней, но сделать это вторично у него не хватит сил. Мягкость, рожденная ее проклятой благодарностью, может заставить его не выдержать, полностью раскрыть перед ней свою душу, что она и просила, вызвать у нее жалость, а с помощью жалости — полное прощение. А если он окажется настолько слаб, что упадет к ее ногам и поведает ей всю историю своей любви, то она может из сострадания, признательности или чувства долга согласиться стать женой жалкого подонка и погубить себя, позволив утащить в конуру, которая ждет его в будущем.

Если он поступит так, то причинит Нэнси куда больший вред, чем тот, который причинил ранее и, возможно, частично искупил. Не веря, что сможет сохранить в ее присутствии молчание, требуемое честью, Холлс испытывал муки при мысли, что завтра ему волей-неволей придется повидать девушку, потому что она этого хочет и достаточно упряма, чтобы самой найти его в случае отказа.

Полковник сидел, курил и думал, решив, что разговор никоим образом не должен состояться. Существовал только один путь избежать его, — сбежать из опечатанного дома, не дожидаясь истечения установленного законом срока. Это был отчаянный путь, который мог повлечь за собой очень серьезные последствия. Но другого выхода не было, а последствия, в конце концов, ничего для него не значили.

Приняв решение, Холлс успокоился. Не муки и риск, которые он испытывал, спасая Нэнси от чумы, а то, что он собирался сделать теперь, являлось искуплением его греха. Когда она подумает о его поступке, то поймет поставленную им цель, и это может наконец уничтожить презрение к нему, таящееся в ее душе, как бы она ни старалась скрыть его выражением благодарности.

Охваченный решимостью полковник нашел перо, чернила и бумагу, придвинул стул к столу и начал писать письмо:

"Вы хотели знать, каким образом я докатился до позорного состояния, в котором Вы встретили меня. Я удержался от ответа, чтобы не усилить в Вас чувства сострадания, ведущего к самообману. Но теперь, когда я скоро исчезну из Вашей жизни, и ми едва ли встретимся снова, я хочу рассказать Вам все, дабы унести с собой надежду, что Вы скоро будете вспоминать обо мне с жалостью, свободной от отвращения.

История о злой судьбе, преследовавшей меня, начинается с тою майского утра много лет назад, когда юноша, обладающий некоторым положением и куда большей гордостью, твердо стоящий на честном пути, скакал в Чармут, полный энергии и честолюбивых надежд. Я ехал с намерением достигнуть заоблачных высей и положить все, завоеванное мною, к. Вашим ногам, попросив Вас стать моей навсегда…"

Холлс писал в наступающих сумерках, поэтому ему пришлось вскоре зажечь свечи. Строки быстро появлялись на бумаге с красноречием, исходящим из глубины его страдающего сердца.

Пока он писал, свечи догорали, колеблемые вечерним бризом из открытого окна, восковые сталактиты свисали с канделябра. Холлс слышал, как менялась стража у входа, но не обратил на это внимания. Позже он также пропустил мимо ушей скрип проезжающей повозки с мертвецами, сопровождаемый колокольным звоном и хриплыми выкриками возницы.

Только один раз полковник сделал паузу, чтобы зажечь новые свечи. Лишь незадолго до рассвета он выполнил задачу.

Холлс откинулся назад в своем кресле, задумчиво глядя перед собой. Затем из внутреннего кармана камзола он вынул украшенную кисточками желтую перчатку, на которой годы оставили явственные следы. Глядя на нее, полковник вспоминал утро, когда эту перчатку бросила ему из окна дама его сердца, и он прикрепил ее к шляпе. Холлс тяжело вздохнул, и на его руку упала слеза, исторгнутая этим мучительным воспоминанием из очерствевшего сердца авантюриста.

Снова взявшись за перо, он нацарапал несколько строк внизу последнего листа.

«Передо мной перчатка, которую Вы дали мне много лет назад. Я носил ее, как рыцарь носит дар своей дамы, гордый Вашей благосклонностью. Долгие годы этот амулет сохранял мою честь незапятнанной, несмотря на все испытания и искушения. Теперь, когда перчатка не смогла выполнить свое предназначение из-за моей низости и трусости, Вы не можете желать, чтобы я хранил ее далее».

Эта рукопись — ее едва ли можно назвать письмом — дожила до наших дней. Потускневшие строки занимают тридцать страниц бумаги, ставшей желтой от прошедших веков. Как вы можете догадаться, рукопись побывала у меня, послужив основой этой истории, которая без нее никогда бы не была написана.

Холлс не стал перечитывать письмо — у него не было на это времени. Он оставил его таким, каким оно вылилось из самого сердца. Присоединив к листам перчатку, полковник перевязал их шелковой лентой, на узле которой он оставил кружок воска, припечатав его большим пальцем. Написав на пакете «Для мисс Нэнси Силвестер», Холлс оставил его на столе у канделябра, где пакет мог заметить каждый, вошедший в комнату.

Полковник взял свой все еще наполненный кошелек и высыпал его содержимое на стол. Половину он вернул назад, а другую разделил на две части, уложив их в два пакетика, один из которых адресовал доктору Бимишу, а другой — миссис Дэллоуз.

После этого Холлс отодвинул стул и поднялся. Подойдя на цыпочках к окну, он посмотрел вниз — туда, где стражник примостился в углу все еще запертой на висячий замок двери. Звук храпа свидетельствовал, что парень спит. Зачем ему утруждать себя бдительным дежурством? Какой безумец может рискнуть навлечь на себя суровое наказание за побег из дома, который должны открыть через три дня?

Отойдя от окна, Холлс взял шляпу и плащ. Затем, осененный внезапной мыслью, он нашел свою перевязь и вложил в пустые ножны рапиру, оставленную Бэкингемом. Клинок свободно болтался в ножнах, но ему удалось закрепить его при помощи рукоятки.

Надев перевязь через голову и укрепив ее на плече, полковник задул свечи и спустя две секунды снова очутился у окна.

Без единого звука вскарабкавшись на подоконник, Холлс повис на нем с наружной стороны; пальцы его ног находились на высоте не более трех футов от каменной мостовой темной и пустой улицы. Собравшись с духом, он разжал руки и опустился на камни почти бесшумно, так как не носил шпор. После этого он сразу же зашагал в сторону Сермон-Лейн.

Стражник проснулся от звука удаляющихся шагов, но даже нс подумал связать их с кем-нибудь из обитателей охраняемого им дома. Устроившись поудобнее, он вновь погрузился в дремоту.

Тем не менее побег Холлса не остался незамеченным, как он рассчитывал. Хотя ему удалось обойтись почти без всякого шума, все же звуки достигли окна этажом выше, у которого сидела Нэнси, так как она не могла заснуть из-за обуревавших ее мыслей.

Выглянув из окна, девушка устремила взгляд в темноту. Она слышала приглушенный звук, донесшийся до нее, когда Холлс опустился на мостовую, а затем топот его удаляющихся шагов. На улице она заметила удаляющуюся фигуру, казавшуюся тенью во мраке. Однако гораздо больше ей удалось увидеть при помощи воображения. Нэнси уже собиралась крикнуть, но сдержалась, боясь разбудить часового и направить по следам Холлса погоню, которая в случае успеха могла бы иметь для него ужасные последствия. Тот же страх удержал ее от инстинктивного желания окликнуть полковника.

Нэнси успокаивала себя тем, что, возможно, она ошиблась, став жертвой собственного воображения, что ее перенапряженные чувства сыграли с ней шутку. Но сомнение было невыносимо. Она должна сразу же в этом убедиться. Дрожащими непослушными пальцами девушка зажгла свечу. Затем, завернувшись в плед, она начала спускаться. Нэнси впервые шла вниз по этой лестнице, горько упрекая себя за то, что не сделала этого раньше и не разыскала сама того, кто так упрямо отказывался ее видеть.

Когда на следующее утро обеспокоенная миссис Дэллоуз вошла в столовую в поисках своей подопечной, она нашла ее там к своему облегчению и огорчению. Нэнси сидела на кушетке у открытого окна в ночной рубашке, плед свалился с ее обнаженных плеч. Глаза ее были сухими, но на бледном лице застыло такое выражение боли, что вид слез казался бы более утешительным. Рядом с ней стоял канделябр, в котором горела одна свеча; на полу валялись листы письма Холлса, выпавшие из ее ослабевших пальцев.

Письмо сделало то, на что рассчитывал Холлс. Оно окончательно погасило еще тлеющие угольки презрения Нэнси, пробудив в ней прежнюю любовь, сострадание и наконец отчаяние. Ибо теперь он был вновь потерян для нее. В письме Холлс сообщал, что уходит навсегда, и самим способом своего ухода он делал себя человеком вне закона.

Глава двадцать пятая. ДОМА

Беспокоясь за свою подопечную, миссис Дэллоуз сразу же послала, стражника за доктором Бимишем, и, когда тот прибыл, сообщила ему о побеге полковника и о вызванном им удрученном состоянии мисс Силвестер.

Добрый доктор, питавший искреннюю привязанность к полковнику и девушке, коренившуюся, по-видимому, в жалости, которую вызывали у него их таинственные и, несомненно, несчастливые отношения, сразу же отправился к мисс Силвестер, уже вернувшейся к себе. Ее состояние встревожило его своей неестественной сдержанностью.

— Это ужасно, дорогая, — сказал он, взяв ее руки в свои. — Что могло побудить этого несчастного действовать столь… столь опрометчиво?

— Его нужно найти! — воскликнула Нэнси. — Вы распорядитесь, чтобы начали поиски?

Доктор вздохнул и печально покачал головой.

— Мне незачем распоряжаться на этот счет. Мой долг вынуждает меня сообщить о побеге полковника. Поиски начнутся, но если его найдут, это может повлечь для него тяжелые последствия: за побег из зараженного дома полагается суровое наказание.

Таким образом, доктор Бимиш всего лишь добавил новую ношу на ее и без того отягощенное сердце. Это довело Нэнси до состояния, близкого к отчаянию. Девушка не знала, чего желать. Если Холлса не найдут, то она, по-видимому, никогда не увидит его снова, а если найдут, то сурово покарают, и, возможно, им также больше не удастся встретиться.

Желая помочь девушке, доктор Бимиш добивался ее доверия. Он понимал, что речь идет о глупой и упрямой гордости, грозящей разбить два Сердца. Побуждаемый искренней привязанностью к Холлсу и Нэнси, доктор сделал бы все, что в его силах, чтобы помочь им, если бы только ему указали на то, что именно нужно делать. Мисс Силвестер была бы счастлива во всем довериться Бимишу, но она не могла этого сделать, не разоблачив содеянного Холлсом низкого поступка, приведшего ее в этот дом. Чувство преданности делало невозможным разоблачение его позора.

Поэтому, не воспользовавшись шансом облегчить тяготившее ее бремя, Нэнси несла его оставшиеся два дня заключения. Доктор явился только на утро третьего дня вместе с чиновником, который принес ей и сиделке удостоверения о здоровье, дозволяющие свободу передвижения. Бимиш сообщил, что Холлса еще не нашли, но она не знала, радоваться этому или печалиться.

Портшез, в котором девушку принесли в дом, должен был доставить ее по указанному ею адресу. Роль одного из носильщиков вызвался исполнять стражник.

— Куда вы собираетесь? — с тревогой спросил ее доктор.

Они стояли в дверном проеме. Девушка была в своем белом платье и легкой накидке из голубой тафты. Освещенный солнцем портшез ожидал ее.

— Домой, — просто ответила Нэнси.

— Домой? — удивлённо переспросил Бимиш. — Но, значит, этот дом…

Девушка посмотрела на него, как бы озадаченная его изумлением. Затем она слабо улыбнулась.

— Этот дом мне не принадлежит. Я оказалась здесь… случайно, когда заболела.

Запоздалое открытие этого неожиданного обстоятельства наполнило доктора новым беспокойством на ее счет. Зная об изменениях, происшедших в многострадальном городе за последний месяц, о том, сколько покинутых жилищ стоит без всякой охраны, он с полным основанием опасался, что дом мисс Силвестер мог оказаться в их числе, и что она найдет его далеко не в том виде, в каком оставила.

— Где вы живете? — спросил он.

Нэнси ответила, добавив, что вернувшись домой, обдумает свое дальнейшее местопребывание. Ей бы хотелось, закончила она, обрести покой в сельской жизни. Возможно, она вернется в Лондон, когда эпидемия кончится. Впрочем, истинные намерения девушки не вполне совпадали с ее словами.

Услышанное лишь увеличило беспокойство доктора. В эти дни было крайне сложно уехать в деревню, не имея положения и состояния, а обладавшие тем и другим уже давно покинули город. Поток беженцев из Лондона сейчас был остановлен двумя факторами. На многие мили вокруг не было ни одного городка и ни одной деревни, которые приняли бы этих беженцев, могущих принести с собой инфекцию. Чтобы не впускать приезжих, сельские жители даже брались за оружие. Отчасти для того, чтобы избежать беспорядков и кровопролития, а отчасти в качестве отчаянной меры против распространения чумы по всей Англии, лорд-мэр был вынужден приостановить выдачу удостоверений о здоровье, без которых ни один человек не мог уехать из Лондона. Находившимся в зараженном городе, где чума еженедельно уносила более тысячи жизней, приходилось оставить надежды покинуть его до окончания эпидемии.

Думая о положении мисс Силвестер и о том, что ей сказать, доктор Бимиш понимал, что девушка все еще нуждается в нем: Ей вскоре понадобится помощь друга, как недавно была нужна помощь врача.

— Если позволите, — предложил он, — я пойду к вам в дом вместе с вами и прослежу, чтобы вы благополучно устроились.

— Позволю? О, друг мой! — Нэнси протянула ему руку. — За эту последнюю услугу я вам буду не менее признательна, чем за все остальное.

Доктор улыбнулся и похлопал по маленькой ручке девушки, намереваясь затем проводить ее к портшезу.

Но у нее оставался еще один долг. В тени холла Нэнси заметила миссис Дэллоуз, еле сдерживающую слезы при расставании с подопечной, к которой она так привязалась. Мисс Силвестер повернулась и подбежала к ней.

— Возьмите это на память о той, кто никогда не забудет, чем вам обязана, и никогда не перестанет думать о вас с любовью.

Девушка сунула в руку сиделке бриллиантовую застежку, снятую ею с корсажа, которая значительно превосходила по стоимости деньги, оставленные Холлсом в уплату за услуги. Когда миссис Дэллоуз начала одновременно благодарить и протестовать против столь чрезмерной щедрости, Нэнси обняла и поцеловала добрую женщину. Обе плакали, когда девушка повернулась и побежала к ожидавшему ее портшезу.

Носильщики — стражник и парень, которого он привел себе на помощь — подняли портшез и понесли его в сторону Полс-Чейнс. Маленькая черная фигурка доктора семенила рядом, размахивая длинным красным жезлом, которым доктор пользовался как тростью, в то время как миссис Дэллоуз, стоя у двери дома на Найт-Райдер-Стрит, сквозь слезы смотрела им вслед.

Внутри портшеза мисс Силвестер тоже наконец дала волю слезам. Эти слезы были первыми с тех пор, как она получила письмо полковника — единственную вещь, взятую ею из этого злосчастного дома. Не обращая внимания на окружающее, Нэнси не замечала пустых и тихих улиц, где лишь изредка попадались прохожие.

Наконец они добрались до Солсбери-Корта и дома, где проживала Нэнси. Доктор Бимиш сразу же увидел, что оправдались его худшие ожидания.

Дверь была распахнута настежь, на оконных стеклах толстым слоем лежала пыль, два из них были разбиты. Мисс Силвестер, выйдя из портшеза, в ужасе застыла при виде этого зрелища. Оглядевшись вокруг, она заметила, что вся площадь, ставшая полностью необитаемой, выглядит точно так же. Из-за пыльного окна дома напротив, чья дверь была помечена красным крестом, заперта и охраняема, за ней наблюдало желтое старческое лицо с парой злобно сверкающих глаз. Больше нигде не было видно никаких признаков жизни.

— Что это значит? — спросила девушка доктора.

Тот печально покачал головой.

— Вы не догадываетесь? За время вашего отсутствия здесь, как и повсюду, поселились чума и страх перед ней. — Вздохнув, он добавил:

— Давайте войдем.

Они вошли в мрачный вестибюль, где под ногами хрустели сухие листья, занесенные ветром, и начали подниматься по узкой лестнице, перила которой покрывала пыль. Мисс Силвестер дважды пробовала позвать кого-нибудь, но никто не откликнулся, если не считать эха, гулко прозвучавшего в нежилом доме.

Три комнаты, составлявшие жилище Нэнси, располагались на втором этаже, и, поднявшись на лестничную площадку, они увидели, что все три двери открыты. В. двух комнатах царил мрак из-за закрытых ставней, но гостиная, выходившая прямо на лестницу, была залита солнечным светом, и еще до того, как они вошли туда, их глазам предстала картина опустошения. Мебель была опрокинута и частично поломана, а некоторые ее предметы исчезли. Ящики, остались выдвинутыми, а часть их содержимого, показавшаяся ворам недостойной внимания, валялась на полу. Застекленная горка, стоявшая в углу, разлетелась на куски. Секретер был открыт, его замок сломан, на нем и рядом с ним лежали разбросанные бумаги. Сорванные занавесы исчезли, как и восточный ковер, покрывавший часть пола.

Некоторое время доктор Бимиш и девушка молча стояли в дверях, наблюдая этот ужасающий разгром. Затем мисс Силвестер двинулась к секретеру, во внутреннем ящике которого хранилась значительная сумма денег — большая часть состояния, которым она в то время располагала. Ящик был взломан, а деньги исчезли.

Девушка повернулась и посмотрела на доктора Бимиша, ее бледное испуганное лицо вызывало острую жалость. Она пыталась заговорить, но ее губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Столько вынести и застать дома подобную сцену!

Доктор шагнул вперед в ответ на мольбу в ее взгляде. Придвинув чудом оставшийся целым стул, он упросил Нэнси сесть и отдохнуть, словно она нуждалась в физическом отдыхе. Девушка повиновалась и, сложив руки на коленях, беспомощно обозревала картину разгрома.

— Что мне делать? Куда идти? — спросила она и тут же ответила сама себе:

— Лучше мне сразу же покинуть этот дом. У меня есть старая тетя в Чармуте. Я вернусь к ней.

Нэнси добавила, что у банкира неподалеку от Черинг-Кросса, хранятся кое-какие ее деньги. Когда она заберет их, ничто не будет удерживать ее в Лондоне. Девушка встала, собираясь немедленно осуществить свое намерение. Но доктор удержал ее и, стараясь говорить помягче, объяснил, что ее положение более безнадежно, чем она думает.

Вне всякого сомнения упомянутый банкир временно прекратил дела и удалился из города, где паника и беспорядок положили конец всякой коммерции. Но даже если он находится у себя в конторе и сможет удовлетворить ее требование, то задуманное ею путешествие в деревню так или иначе неосуществимо. Правда, перенесенная чума снабдила мисс Силвестер свидетельством о здоровье, и теперь никто не может воспрепятствовать ее отъезду. Но учитывая то, откуда она едет, едва ли кто-нибудь предоставит ей кров за пределами Лондона, и скорее всего спустя день ее заставит вернуться если не сила, то нужда.

Сознание того, что она обречена на заточение в ужасном городе, покинутом Богом и людьми, населенном только нищими и ворами или же больными и умирающими, повергло Нэнси в крайнюю степень отчаяния.

Несколько секунд девушка оставалась неподвижной и молчащей. Затем она заговорила быстро и взволнованно:

— Что же мне тоща делать? Как жить? Лучше бы я умерла от чумы! Теперь я понимаю, что Рэндал Холлс нанес мне самый страшный вред тем, что спас мою жалкую жизнь!

— Тише, тише! Что вы говорите, дитя мое? — Доктор успокаивающе обнял ее за плечи. — Вы не совсем одиноки, — заверил он. — Я, ваш друг, все еще здесь и готов служить вам.

— Простите меня, — пролепетала девушка.

Он потрепал ее по плечу.

— Я все понимаю. Это очень тяжело для вас. Но вы должны быть мужественной. Покуда мы здоровы и сильны, никакие жизненные невзгоды не являются непреодолимыми. Я стар, дорогая, и хорошо это знаю. Давайте подумаем о вашем положении.

— О чем же тут думать, доктор? Кто может мне помочь?

— Например, я.

— Но каким образом?

— Несколькими, если понадобится. Но сначала я хочу объяснить, как вы сами можете себе помочь.

— Сама? — Она посмотрела на него, недоуменно нахмурившись.

— Помогая другим, мы часто помогаем себе, — объяснил доктор. — Тот, кто живет только для себя, ведет жалкую жизнь, подобно лукавому рабу с его талантом note 83. Счастья можно достичь, лишь помогая ближнему. Это двойное счастье, ибо оно приносит радость выполнения долга и отвлекает наши мысли от собственных бед на несчастья других.

— Да-да. Но как я могу это сделать?

— Несколькими путями, дорогая. Укажу вам один из них. Благодаря милосердию Бога и героической преданности того, кто вас любит, вы исцелились от чумы и стали человеком, невосприимчивым к инфекции, который может без опаски находиться среди страдающих той же болезнью. Сиделок найти все труднее, ежедневно их количество уменьшается, в то время как работы для них все прибавляется. Многие из них — благородные, самоотверженные женщины, которые, не обладая вашим иммунитетом, бесстрашно ухаживают за больными и, увы, то и дело заражаются.

Он умолк, глядя на нее близорукими глазами из-под очков.

Нэнси с изумлением посмотрела на него.

— И вы предлагаете, чтобы я… — Она оборвала фразу, испуганная открывающейся перед ней перспективой.

— Вы можете сделать это, воздавая тем самым долг Богу и людям за ваше выздоровление, или же потому, что исцеляя недуги других, сбросите с себя груз собственных бед. Но, как бы то ни было, это благородное деяние, которое, безусловно, не останется без награды.

— А если я не сделаю этого, то что мне делать тогда?

— Нет-нет, — поспешно возразил доктор. — Я не желаю принуждать вас к чему бы то ни было. Если эта задача отвратительна для вас — а я хорошо понимаю, что такое вполне возможно, — то не думайте, что я покину вас, если вы от нее откажетесь. Не сомневайтесь, что я не оставлю вас, одинокую и беспомощную.

Нэнси снова взглянула на него и улыбнулась.

— Конечно, это вызывает у меня отвращение, — честно призналась она. — Иначе и не могло быть — ведь я привыкла с детства, что моим желаниям потакали. Поэтому, если я соглашусь, то, возможно, моя жертва будет еще более угодна небесам. К тому же, как вы сказали, это мой долг. — Девушка взяла доктора за руку. — Я готова, друг мой, приступить к его уплате.

Глава двадцать шестая. ПОВОЗКА ДЛЯ МЕРТВЕЦОВ

Если бы вы спросили полковника Холлса о том, как он провел неделю после побега из дома на Найт-Райдер-Стрит, он бы мог предоставить вам только весьма неполный и неопределенный отчет. Память сохранила лишь отдельные факты об этом периоде. Как приходится признать, причина состояла в том, что за всю неделю полковник едва ли хоть какое-нибудь время был полностью трезв. Пить он начал прямо в ночь, вернее в утро своего бегства.

Холлс быстро шел вперед без определенной цели, стараясь лишь оставить как можно большее расстояние между собой и Найт-Райдер-Стрит. Через Картер-Лейн он добрался до Полс-Ярда. Помедлив немного, ибо человек может колебаться, когда перед ним открыты все пути, полковник зашагал на восток, по Уотлинг-Стрит, углубившись затем в лабиринт узких переулков. Там он скитался бы до наступления дневного света, если бы не был привлечен звуками пирушки за дверью, из-под которой на мостовую падал луч света.

Эти странные для охваченного эпидемией Лондона звуки, словно доносившиеся из могилы, заставили его остановиться на грязном пороге. Увидев знак в форме графина, Холлс укрепился во мнении, что стоит перед таверной. Зная, что согласно распоряжению лорд-мэра, подобные заведения должны закрываться с девяти часов, он понял, что здесь происходит вопиющее нарушение закона.

Привлекаемый с одной стороны возможностью обрести забвение в вине, но отталкиваемый с другой явно сомнительным обликом таверны и мыслью о том, что Нэнси стала бы презирать его еще сильнее, если бы видела, как легко он поддается столь недостойному искушению, Холлс решил пройти мимо. Но когда он повернулся, дверь внезапно открылась, и на улицу хлынул поток желтоватого света. Из таверны вышли двое гуляк, которые застыли на мгновение при виде Холлса. С пьяной непоследовательностью они подошли к нему, взяли его под руки и потащили, слабо сопротивлявшегося, в этот грязный притон под приветственные крики находящихся в нем.

Холлс стоял, моргая, словно сова, в свете и зловонии полудюжины ламп, заправленных рыбьим жиром, которые свисали с перекладин низкого грязного потолка, в то время как хозяин таверны, от души проклиная дураков, оставивших дверь открытой, поспешно захлопнул ее, дабы свет и звуки не привлекали внимания к нарушению недавно принятых строгих правил.

Когда глаза полковника вскоре привыкли к свету, он окинул взглядом помещение. Он оказался среди пестрого сборища мужчин и женщин весьма подозрительной внешности. В этом весьма ограниченном пространстве собралось около тридцати человек. Мужчины были ворами и бандитами, женщины — проститутками с нарумяненными щеками и блестящими глазами. Одни из них радостно шумели, другие сидели, мрачно уставившись в стол, третьи лежали неподвижно, как бревна. Все они были пьяными в дым, за исключением четырех-пяти человек, сидевших за столом в стороне с колодой засаленных карт. Это были подонки общества, кого обстоятельства и тот факт, что выдача свидетельств о здоровье была приостановлена, задержали в охваченном эпидемией городе. Живя в этом царстве смерти, они, привыкнув к пьянству и дебошам, коротали время в

Подобных заведениях. Такие сборища мог бы во множестве обнаружить Асмодей note 84, если бы ему вздумалось в одну из этих августовских ночей приподнимать крыши лондонских домов.

Холлс смотрел на собравшихся с холодным отвращением, а они отвечали ему вопросительными взглядами. Все умолкли, кроме одного, кто, сидя в углу, продолжал распевать непристойную песню, которой услаждал компанию, когда вошел полковник.

— Черт возьми! — воскликнул наконец Холлс. — Если бы я не знал, что двор переехал в Солсбери, то мог бы представить себе, что нахожусь в Уайт-холле!

Двусмысленная насмешка вызвала взрыв хохота. Посетители шумно приветствовали остроту полковника, приглашая его в свою достойную компанию, в то время как двое пьяниц, притащивших Холлса в таверну, подвели его к столу, где для него уже приготовили место. Подчинившись неизбежному, он потратил одну из нескольких имеющихся у него в кармане монет на канарское вино и просидел в таверне, пока члены компании не разбежались по домам, словно крысы по норам, при бледных лучах рассвета.

Потребовав у хозяина кровать, Холлс проспал на ней до полудня. Подкрепившись селедкой, он побрел далее по узким грязным переулкам в восточный конец Чипсайда, с ужасом наблюдая за происшедшими там за месяц переменами. В этой некогда самой деловой части Лондона царили ныне пустота и тишина. Там, где ранее кипела жизнь, где сновали взад-вперед кареты и портшезы, всадники и пешеходы, где торговцы и их слуги зазывали прохожих в лавки криками «Чего желаете?», теперь не было никого, кроме полудюжины бродяг, вроде самого Холлса, и человека, катившего тачку, чей мрачный груз был покрыт одеялом.

Не было видно ни кареты, ни портшеза, ни лошади, не слышалось ни голоса торговца, ни даже нытья нищего. Лавки были открыты, но там, где нет покупателей, никто не стремится что-либо продать. Несколько домов стояло с закрытыми ставнями и запертыми дверями с красным крестом, которые охраняли вооруженные стражники; в других домах двери были открыты — очевидно, обитатели покинули их. Красноречивым свидетельством запустения служила трава, пробивавшаяся сквозь булыжники мостовой. Если бы не мрачные ряды домов по обеим сторонам улицы, Холлс никогда бы не подумал, что находится в городе.

Полковник свернул к собору Святого Павла; его шаги отзывались гулким эхом на пустой улице в полдень, словно шаги запоздалого прохожего в полночь.

Было бы бессмысленно сопровождать Холлса в бесцельных странствиях, в которых он провел этот и последующие дни. Однажды он добрался до Уайт-холла, дабы убедиться, что герцог Бэкингем и в самом деле уехал из города, как сообщил ему доктор Бимиш. Его подгоняло желание дать выход чувству обиды, всплывшему на поверхность его отягощенного пьянством ума, как нефть всплывает на поверхности воды. Но полковник нашел ворота Уоллингфорд-Хауса запертыми, а окна наглухо закрытыми ставнями, как и в домах других придворных.

Холлс узнал от матроса, с которым разговорился, что Олбемарл по-прежнему находится в Кокпите. Верный себе, честный Джордж Монк оставался на посту, несмотря на опасность; он появлялся в городе, презирая смертельную угрозу, поглощенный требуемой от человека в его положении благородной задачей уменьшения людских страданий.

Холлсу очень хотелось повидать его, однако он преодолел искушение. Такой визит был бы тратой времени человека, им не располагавшего, поэтому Олбемарл едва ли обрадовался бы гостю.

Ночи полковник проводил в таверне, в лабиринте переулков за Уотлинг-Стрит, куда привел его случай сразу же после побега. Впоследствии он вряд ли мог бы объяснить, чем его привлекало это место. Несомненно, только одиночество вынуждало Холлса искать единственное доступное для него общество — компанию человеческих существ, подобно ему, топивших свои невзгоды в вине и пьяных дебошах. Хотя полковник и до этого пал достаточно низко, все же ранее он не стал бы проводить время в подобном притоне, посещаемом лишь ворами и шлюхами. Фортуна, чьей игрушкой Холлс всегда был, бросила его в среду этих подонков, где он продолжал оставаться, ибо мог добыть там единственное, что ему еще было нужно, пока долгожданная смерть не успокоит его навсегда.

Конец наступил внезапно. На седьмую ночь, проведенную в этом мерзком логове, полковник выпил еще больше, чем обычно. Вследствие этого, когда по требованию хозяина он последним из гуляк вышел в темный переулок, его мозг почти полностью утратил способность к соображению. Холлс двигался, как автомат; ноги чисто механически выполняли свои функции, неся его шатающееся тело. Он выглядел жалким подобием человека, ставшего забавой ветра.

Не понимая и не заботясь, куда он идет, полковник вышел на Уотлинг-Стрит, пересек ее и, стал брести по узкому переулку с южной стороны улицы, пока не споткнулся о какое-то препятствие и не рухнул лицом вниз. Не имея сил и желания вставать, Холлс остался лежать там, где упал, тут же провалившись в крепкий сон.

Прошло полчаса. Близился рассвет. Вскоре Холлс, будь он в сознании, мог бы расслышать приближающийся звон колокола и повторяющийся хриплый крик. К этим звукам постепенно присоединились другие: печальный скрип несмазанных осей и медленный топот копыт по мостовой. Уже совсем близко в ночной тьме вновь послышался крик:

— Выносите ваших мертвецов!

Повозка остановилась в начале переулка, в котором лежал полковник. Человек, держащий над головой горящий факел, стал с его помощью осматривать темные углы.

Вскоре он заметил два тела — полковника и то, о которое Холлс споткнулся. Человек с факелом окликнул кого-то через плечо и подошел ближе. Вскоре к нему подъехала повозка, где возницей был его товарищ, который сейчас шел рядом с лошадью, покуривая короткую трубку.

Пока факельщик освещал место происшествия, его спутник, наклонившись, перевернул лицом вверх первое тело и затем сделал то же самое с полковником Холлсом. Лицо последнего было столь же бледным, как и у трупа, послужившего причиной его падения; казалось, он уже не дышит. Удостоив его одним взглядом, факельщик и его товарищ с равнодушием, которое долгая привычка придает любой работе, снова подошли к трупу.

Человек с факелом поместил источник света спереди повозки. Затем оба опустились на колени, осматривая труп или, вернее, одежду на нем.

— Тут нечем поживиться, Лэрри, — заметил первый.

— Ага, — проворчал Лэрри. — Опять какой-то оборванец. Давай положим его в телегу, Ник.

Взяв крючья, они подцепили тело и бросили его в повозку.

— Подведи лошадь ближе, — сказал Ник, повернувшись и подойдя к Холлсу. Лэрри подвел кобылу на несколько шагов вперед, чтобы свет факела с повозки падал на лежащую высокую фигуру полковника.

Опустившись рядом с ним на колени, Ник удовлетворенно произнес:

— Этот получше!

Его товарищ заглянул ему через плечо.

— Джентльмен, черт возьми! — заметил он с отвратительной радостью. Обыскав Холлса, они довольно захихикали при виде полудюжины золотых монет на ладони у Лэрри.

— Больше ничего, — заявил тот, окончив осмотр.

— А его шпага? Смотри, Лэрри, какая красивая рукоятка!

— И неплохие башмаки, — подхватил Лэрри, суетившийся у ног полковника.

— Помоги-ка мне, Ник.

Стянув с Холлса башмаки, они связали их вместе с его шляпой и шпагой. Связку Лэрри бросил в корзину, висевшую сзади повозки, пока Ник снимал с полковника камзол. Внезапно он прекратил свое занятие и недовольно заметил:

— Парень еще теплый, Лэрри.

Лэрри приблизился, покуривая трубку, и грязно выругался, выражая свое презрение и. равнодушие к упомянутому факту.

— Ну и что? — цинично осведомился он. — Успеет достаточно остыть, пока мы прибудем в Олдгейт.

Отвратительно расхохотавшись, Лэрри подхватил камзол, который бросил ему Ник.

В следующий момент их грязные крючья вцепились в одежду, оставшуюся на Холлсе, и они присоединили его к страшному грузу, уже наполнявшему повозку.

Выехав из переулка, телега покатилась на восток, в сторону Олдгейтского рва. Во время своего медленного продвижения они неоднократно останавливались либо по зову стражника, либо обнаружив добычу сами. При каждой остановке они добавляли очередной труп к грузу, который везли на постоянное захоронение Олдгейтском чумном рве. Над этим жутким местом ночами постоянно горели факелы, служа пищей для суеверных историй о бродящих там душах тех, чьи тела были столь непочтительно погребены под комьями глины.

Они уже подъезжали к месту назначения, и бледные, холодные, как лунный камень, краски рассвета начали рассеивать ночную тьму, когда полковник пробудился от пьяного забытья не то от тряски повозки, не то от крови, струящейся по бедру из раны, нанесенной крюком, а быть может, благодаря инстинкту самосохранения, прояснившему его мозг, дабы спасти от удушения.

Проснувшись, Холлс в поисках воздуха начал пытаться сбросить тяжелую массу, давившую ему на лицо. Вначале эти усилия были тщетными, что не удивительно, учитывая его состояние. Делая краткие передышки, он, словно утопающий, выныривающий ненадолго на поверхность, втягивал в себя зараженный воздух. Однако задыхаясь после каждой попытки, полковник стал испытывать ужас, который вывел его из пьяного отупения. Собравшись с силами, он смог, по крайней мере, высунуть голову.

Увидев над собой бледнеющие звезды, Холлс наконец начал дышать свободно и без усилий. Но ноша, сброшенная с головы, теперь лежала на груди, вызывая ощущения боли и тяжести. Протянув руку, он ухватился за нечто, оказавшееся человеческими пальцами. Отбросив их с отвращением и не получив никакого ответа, полковник сердито заворчал:

— Эй, ты, пьяный дурень! Вставай немедленно! Ты принял меня за кровать, коли улегся на мне? Вставай! — рявкнул он, взбешенный отсутствием ответа. — Поднимайся сейчас же, не то…

Холлс не окончил фразу, внезапно ослепленный светом факела. Повозка остановилась, и над его высокими бортами появились две фигуры возчиков, чье внимание привлек голос.

Их физиономии, освещенные факелом, казались настолько мерзкими и жуткими, что полковник почти окончательно протрезвел. С трудом заняв сидячее положение, он ошеломленно уставился на них, пытаясь понять, где находится.

— Я же Говорил тебе, Лэрри, что парень еще теплый, — сердито заворчал один из вурдалаков.

— Ну и что с того? — недовольно осведомился другой.

— Надо его выбросить из повозки.

— Вот еще! Все равно он скоро окочурится.

— А чиновник? Разве он не заметит, что это просто пьяный? Что он, по-твоему, нам скажет? Помоги мне. Давай вытащим его!

Но Холлс уже не нуждался в помощи. Их слова и мрачный груз телеги заставили его наконец понять страшное положение, в котором он оказался. Ужас не только отрезвил его окончательно, но и придал ему силы. Напрягшись, полковник встал на колени, а затем, ухватившись за борт повозки, поднялся на ноги, быстро перелез через борт и распростерся на земле.

К тому времени, как он сумел встать, телега уже поехала дальше, и на пустой улице раздавались взрывы хриплого хохота.

Холлс бежал в обратном направлении, пока не перестал слышать звуки скрипа колес проклятой повозки и отвратительного веселья возчиков. Лишь тогда он заметил, что лишился плаща, шляпы, камзола и башмаков. Исчезновение шпаги и остатка денег казалось ему менее значительным. Полковник дрожал как в лихорадке, голова его болела и кружилась. И тем не менее он был полностью трезв и мог ясно представить себе, что с ним произошло, и каким образом это случилось.

Машинально Холлс продолжал идти вперед, словно в бреду. Становилось светлее, небо окрашивалось шафрановым цветом восходящего солнца.

Наконец полковник остановился, не зная и не заботясь, где находится. Бессильно свалившись у дверей пустого дома, он погрузился в сон.

Когда Холлс проснулся снова, солнце уже светило высоко в небе. Оглядевшись вокруг, он увидел совершенно незнакомое ему место.

Перед ним, внимательно глядя на него, стоял человек, одетый в черное, в высокой шляпе, опиравшийся на красный жезл.

— Что. вас беспокоит? — осведомился незнакомец, видя, что он проснулся.

Холлс сердито уставился на него.

— Ничего, кроме вашего присутствия, — огрызнулся он, вставая.

Однако, когда полковник поднялся, у него сильно закружилась голова. Он облокотился о дверной косяк, затем покачнулся и опустился на порог, недавно бывший его ложем. Несколько секунд Холлс сидел там, пытаясь разобраться в своем состоянии, затем, повинуясь внезапному импульсу, распахнул на груди рубашку.

— Я солгал! — крикнул он, дико расхохотавшись. — Меня беспокоит еще кое-что. Смотрите!

И полковник распахнул рубашку еще шире, чтобы человек с жезлом мог видеть то, что обнаружил он. Это было последнее, что помнил Холлс.

Пока он спал, на его груди расцвел цветок чумы.

Глава двадцать седьмая. ЧУМНОЙ БАРАК

В бреду полковник Холлс видел себя участником смертельных поединков; он постоянно сражался с противником, одетым в костюм из черно-белого атласа и с лицом герцога Бэкингема, который уже собирался заколоть его, но почему-то никак не мог этого сделать. Эти поединки обычно происходили в мрачной комнате, освещенной свечами в серебряном канделябре, и в присутствии одетой в белое женщины с бледным лицом, голубыми глазами и густыми каштановыми волосами, которая радостно смеялась и хлопала в ладоши при каждом выпаде. Иногда полем битвы становились вишневый сад или коттедж йомена в Вустершире. Но действующими лицами всегда оставались те же трое.

Бред наконец прекратился, и Холлс проснулся с более или менее ясной головой, пытаясь осознать, где находится, с помощью обрывков воспоминаний.

Он лежал на койке у окна, сквозь которое мог видеть листву и клочок темно-синего неба. Над его головой находились перекладины крыши, под которой не было потолка. Повернувшись налево, Холлс увидел продолговатую, похожую на сарай комнату, где стояло еще полдюжины коек, и на каждой из них лежал больной. Двое были неподвижны, словно мертвые, остальные вертелись и стонали, а один отчаянно боролся с державшими его санитарами.

Для человека в ситуации Холлса это было не слишком приятным зрелищем, поэтому он снова повернулся, устремив взгляд на полоску неба. Великое спокойствие снизошло на его душу, не желающую расставаться с измученным телом. Холлс полностью сознавал свое положение. Он болен чумой, и сознание ненадолго вернулось к нему, дабы помочь вознести благодарность Богу за то, что его жалкая жизнь подходит к концу.

Мысль об этом наконец изгнала ощущение жгучего стыда, которое могло никогда его не покинуть, сознание того, какое жалкое зрелище являет он собой в глазах той, перед которой так тяжко согрешил. Холлс вспомнил, что оставил для Нэнси подробную исповедь. Ему было сладостно думать, перед тем как удалиться в иной мир, что прочтение письма откроет девушке все то, что сделало из него негодяя, покажет, как судьба поместила его между молотом и наковальней, сможет уменьшить презрение, которое она, несомненно, питает к нему.

Слезы покатились по его худым щекам. Это были слезы благодарности, а не жалости к себе.

У его койки послышались шаги, и кто-то склонился над ним. Холлс снова обернулся, и его сердце сжалось от страха.

— Я снова брежу, — прошептал он вслух.

Рядом с ним стояла миловидная женщина в простом сером платье с белыми манжетами, фартуком и чепчиком — обычной одежде пуританок. Ее овальное лицо было бледным, глаза зелено-голубыми и очень печальными, а один-два каштановых локона спускались из-под чепчика на белую шею. Маленькая холодная ручка нашла руку полковника, лежавшую на одеяле, и нежный мелодичный голос ответил ему:

— Нет, Рэндал. Слава Богу, вы наконец проснулись.

Холлс увидел, как ее печальные глаза заволокли слезы.

— Где же я тогда? — ошеломленно спросил он. Ему начало казаться, что он видит во сне происходившее ранее.

— В чумном бараке на Банхилл-Филдс, — ответила она, еще усилив его смятение.

— Понятно… Я помню, что заболел чумой. Но вы? Как вы очутились в, чумном бараке?

— Больше мне некуда было идти после того, как я оставила дом на Найт-Райдер-Стрит.

Нэнси кратко рассказала ему о своих обстоятельствах.

— Доктор Бимиш привел меня сюда, и по милости провидения я могу ухаживать за несчастными, пораженными чумой.

— И вы ухаживали за мной? Вы? — Удивление и недоверие придало силу его ослабевшему голосу.

— А разве вы не ухаживали за мной? — ответила она вопросом.

Махнув худой и бледной рукой, Холлс вздохнул и удовлетворенно улыбнулся.

— Бог милостив ко мне грешному. Все, о чем я молился, лежа здесь, это о том, чтобы вы, зная всю правду о моем падении, об искушениях, которым я поддался, обратились ко мне со словами жалости и прощения, чтобы… чтобы мне было легче умереть.

— Умереть? Почему вы говорите о смерти?

— Потому что, слава Богу, она близится. Смерть от чумы — то, что я заслужил. Я искал ее, а она от меня ускользала, пока я случайно не поймал ее. Всю мою жизнь то, что я желал, ускользало от меня, а как только я прекращал погоню, неожиданно шло в руки. Всегда, даже в смерти, я оставался игрушкой Фортуны.

Девушка хотела прервать его, но он быстро продолжал, обманутый ощущением слабости.

— Выслушайте меня до конца, чтобы я не умер, не успев сказать то, что должен добавить к своему письму. Клянусь последней и слабой надеждой на вечное спасение, что я не знал, кого похищаю, иначе скорее дал бы себя повесить, чем согласился бы на поручение герцога. Вы верите мне?

— Для ваших клятв нет нужды, Рэндал. Как я могла в этом сомневаться?

— Как могли? Это правда, никак не могли. Такое было бы невозможно, как бы низко я ни пал. — Он жалобно поглядел на нее. — Я едва осмеливаюсь надеяться, что вы простите меня.

— Но я простила вас, Рэндал, когда узнала, что вы для меня сделали, как рисковали жизнью. Если я простила вас тогда, то могу ли я питать к вам недобрые чувства теперь, когда мне все известно? Я искренне вас прощаю, Рэндал, дорогой…

— Скажите это снова! — взмолился он.

Нэнси выполнила его просьбу.

— Тоща я удовлетворен. Какое значение имеют мои нелепые мечты, мое буйное честолюбие? Я был глуп, не довольствуясь тем, что находится рядом. Мы могли бы быть счастливы, Нэн, и нам незачем было бы гоняться за призрачными триумфами.

— Вы говорите так, словно собираетесь умереть, — упрекнула она его сквозь слезы. — Но вы поправитесь.

— Учитывая то, что я могу умереть счастливым, это было бы с моей стороны величайшей глупостью.

Их разговор прервал врач, подтвердивший, что Холлс теперь вне опасности. То, что полковник сделал для Нэнси, когда та заболела чумой, теперь она сделала для него. Неустанной заботой в бесконечные часы жара и бреда, не обращая внимания на утомление, девушка вывела его из долины теней. Когда Холлс говорил о смерти, считая из-за естественной слабости и истощения, что стоит на ее пороге, он уже начинал поправляться.

Менее чем через неделю полковник стал на ноги и вновь обрел силы. Все же он должен был пройти период карантина, предписанный законом, и получить свидетельство о своей безопасности для окружающих. Поэтому ему предстояло провести некоторое время в доме по соседству для отдыха и окончательного выздоровления.

Когда наступил час уходить из больницы, Холлс пошел проститься с Нэнси. Она ожидала его на лужайке под старым кедром, украшавшим сад фермы, превращенной в лечебницу. Стоя перед полковником, девушка слушала, как он, с трудом сохраняя спокойствие, прощался с ней навсегда.

Это было совсем не то, чего ожидала Нэнси, что Холлс мог бы понять по внезапной бледности и испуганному выражению ее лица.

Девушка бессильно опустилась на стоявшую поблизости каменную скамью. Полковник был весьма просто одет в костюм, который она тайком раздобыла для него, и который он считал прощальным даром благотворительной лечебницы.

— Что вы собираетесь делать? — спросила Нэнси, взяв себя в руки. — Куда вы отправитесь, когда… когда пройдёт месяц?

Полковник улыбнулся и пожал плечами.

— Я еще не решил окончательно, — ответил он, в то время как его тон свидетельствовал о полном отсутствии размышлений по этому поводу. Фортуна обошлась с ним по-доброму, вернув жизнь, когда, кроме нее, ему уже было нечего терять. Впрочем, капризная богиня всегда преподносила ему дары, которые он уже не мог обратить себе на пользу. — Возможно, — добавил Холлс, — я отправлюсь во Францию. Там всегда найдется служба для солдата.

Нэнси опустила взгляд и некоторое время хранила молчание. Затем она заговорила спокойно и почти формально, стараясь четко выдвигать аргументы.

— Помните тот день, когда мы с вами беседовали в доме на Найт-Райдер-Стрит после моего выздоровления? Когда я благодарила вас за спасение моей жизни, вы отвергли мои признательность и прощение, будучи убежденным, что мною движет лишь чувство благодарности и желание избавиться от долга перед вами.

— Так оно и было, — ответил Холлс.

— Разве? Вы вполне в этом уверены? — Она посмотрела ему в глаза.

— Так же, как и в том, что вы из жалости ко мне обманываете сами себя.

— У вас были основания говорить подобное в прошлом. Но сейчас вы кое-что не учитываете. Я больше ничем вам не обязана — свой долг я полностью уплатила, спасши вашу жизнь, как вы спасли мою. Благодарю Бога за то, что он предоставил мне эту возможность, ибо теперь мы квиты, Рэндал. Вы не можете отрицать, что у меня более нет нужды быть вам благодарной. Поэтому я даю вам свое прощение абсолютно по доброй воле. Ваш проступок, в конце концов, не был направлен против меня…

— Нет, был! — свирепо прервал Холлс. — И против вас, и против моей чести. Он сделал меня недостойным вас.

— Даже если так, вы имеете мое полное прощение с тех пор, как я узнала, насколько жестоко обошлась с вами судьба. Но думаю, что я простила вас гораздо раньше. Когда вы пытались спасти меня от герцога Бэкингема, сердце сказало мне, что поступить недостойно вас вынудила жестокая судьба.

На бледных и худых щеках полковника заиграл легкий румянец. Он склонил голову.

— Благодарю вас за эти слова. Они дают мне смелость смотреть в лицо тому, что меня ожидает. Я навсегда сохраню, память о них и о вашей доброте.

— Но вы все еще не верите мне! — воскликнула Нэнси. — Все еще считаете, что в моей душе таится презрение!

— Нет-нет, Нэн! Я верю вам.

— И тем не менее намереваетесь уехать?

— А что же мне делать еще? Вы знаете все и должны понять, что мне нет места в Англии.

На ее губах был готов ответ, но девушка не осмелилась произнести его, по крайней мере, теперь. Она вновь опустила голову и умолкла, отчаянно обдумывая иную линию атаки на его упрямое гордое самоуничижение. Потеряв надежду на призывы к разуму,

Нэнси решила обратиться к чувствам. Вытащив из-за корсажа старую перчатку с кисточками, она протянула ее полковнику, который увидел, что ее глаза влажны от слез.

— Эта перчатка, по крайней мере, принадлежит вам. Возьмите ее, Рэндал, чтобы у вас оставалась хоть какая-нибудь вещь на память обо мне.

Холлс нерешительно взял перчатку, еще сохраняющую тепло и благоухание тела девушки, и задержал в своей руке руку, протягивающую ее.

— Она снова станет талисманом, — мягко произнес он, — позволяющим мне сохранять достоинство, чего не смогла сделать раньше. — Полковник поднес к губам руку девушки. — Прощайте, Нэн, и да хранит вас Бог.

Он попытался отнять руку, но теперь Нэнси вцепилась в нее.

— Рэндал! — воскликнула она, отчаянно пытаясь открыть свои чувства человеку, который не открывал ей своих, несмотря на ее ясное приглашение это сделать. — Неужели вы и вправду хотите оставить меня снова?

— А что же я могу сделать еще? — уныло осведомился он.

— На этот вопрос вам лучше ответить самому.

— Какой же ответ мне дать вам? — Полковник устремил на девушку почти испуганный взгляд серых глаз, обычно спокойных, а иногда суровых и вызывающих. Он облизнул губы, прежде чем заговорить снова. — Неужели я могу позволить вам врачевать из жалости мою искалеченную жизнь?

— Из жалости?! — воскликнула Нэнси и покачала головой. — А если бы это было так? Если я жалею вас, Рэндал, неужели у вас нет жалости ко мне?

— К вам? Слава Богу, вы не нуждаетесь в жалости.

— Разве? А что, кроме жалости, может внушать мое положение? Долгие годы я ждала человека, кому надеялась принадлежать, но он появился лишь для того, чтобы отвергнуть меня.

Холлс невесело рассмеялся.

— Нет-нет! — сказал он. — Меня не так легко обмануть. Признайтесь, что из жалости вы просто играете роль.

— Понимаю. Вы считаете, что та, кто была актрисой, остается ею всегда. Поверите ли вы мне, если я поклянусь, что все эти годы томительного ожидания я противостояла искушениям, которыми всегда одолевают актрис, чтобы встретить вас незапятнанной? А если поверите, то будете ли по-прежнему избегать меня?

— Если бы я не верил этому, то, возможно, согласился бы с вами. Тогда пропасть между нами не была бы такой широкой.

— Никакой пропасти не существует, Рэндал! Мы уже несколько раз ее преодолели.

Холлс наконец освободил свою руку.

— Почему вы мучаете меня, Нэн? — спросил он с болью в голосе. — Видит Бог, вы не можете во мне нуждаться. Что может предложить вам человек, не имеющий ни состояния, ни чести?

— Разве женщина любит мужчину за то, что он может ей предложить? Этому научила вас жизнь наемника? Вы же сами говорили, Рэндал, что вами постоянно играла судьба, и, тем не менее, так и не научились читать ее знаки. Между нами лежал целый мир, и все же мы встретились, пусть при ужасных обстоятельствах, но по воле судьбы. Вы снова покинули меня, побуждаемый стыдом и раненной гордостью — да, гордостью, Рэндал, — намереваясь больше никогда меня не видеть. Но мы встретились опять. Неужели вы хотите искушать судьбу, заставляя ее совершать это чудо в третий раз?

Полковник устремил на нее твердый взгляд человека, которого обрушившиеся на него беды вернули на стезю чести.

— Если я всю жизнь был игрушкой судьбы, то это не основание для того, чтобы помогать вам превратиться в такую же игрушку. Вас ожидают большой свет, ваше искусство, жизнь, полная радостей, когда эпидемия прекратится. Мне нечего предложить вам в обмен на это. Все мое состояние заключено в жалкой одежде, в которой я стою перед вами. В противном случае… О, но к чему тратить слова и мучить себя несбыточными мечтами? Мы должны смотреть в лицо действительности. Прощайте, Нэн!

Повернувшись на каблуках, полковник вышел так быстро, что девушка не успела найти слова, которыми могла бы задержать его. Как во сне она смотрела вслед его высокой худой солдатской фигуре, удалявшейся среди деревьев к аллее. Затем у нее вырвался крик:

— Рэндал! Рэндал!

Однако Холлс находился уже слишком далеко, чтобы слышать ее, а если бы он услышал, то это бы его не остановило.

Глава двадцать восьмая. ШУТЛИВАЯ ФОРТУНА

Однако шутливая Фортуна еще не покончила с полковником Холлсом.

Спустя месяц, ближе к середине сентября, он, не повидавшись снова с Нэнси, в чем ему все равно было бы отказано, так как это свело бы на нет карантинное пребывание вдали от зараженных и имеющих с ними дело, получил свидетельство, дающее ему право вести обычную жизнь.

Обдумывая в течение нескольких дней перед освобождением, куда направить стопы, Холлс вернулся к прежнему решению наняться на судно, следующее во Францию. Но корабль следовало найти быстро, так как у него не было ни пенни. Как полковник сказал Нэнси, он располагал только одеждой, бывшей на нем. Холлс мог бы получить несколько шиллингов от властей лечебницы, но у него вызывала отвращение мысль искать милостыни там, где ему самому следовало бы ее пожертвовать, учитывая полученные блага.

Поэтому спустя час после ухода полковник брел по пустым улицам, направляясь в сторону Уоппинга. Он шел пешком не только из-за отсутствия денег для передвижения иным способом, но и в силу того, что нанять экипаж или лодку было невозможно. Лондон стал вымершим городом.

Сначала Холлса удивляли костры, горящие на улицах, но случайный прохожий объяснил ему, что это делалось по распоряжению лорд-мэра с одобрения герцога Олбемарла в качестве средства очищения зараженного воздуха. Однако хотя костры горели уже неделю, не было никаких признаков желаемого эффекта. За эту неделю смертность, по словам прохожего, достигла восьми тысяч. Чудо заключалось в том, подумал Холлс, что в Лондоне все еще было кому умирать.

Полковник брел в полуденном зное, таком же свирепом, как и в предыдущие месяцы, пока не добрался до Флитского рва. Здесь он вспомнил о гостинице «Арфа» на Вуд-Стрит, где жил некоторое время, и о ее дружелюбном хозяине Бэнксе, который, не боясь риска, предупредил его о сыщиках, идущих за ним по пятам. Если бы не крайняя нужда, Холлс бы не подумал о том, что, поспешно уходя из гостиницы, он оставил там кое-какие вещи, в том числе хороший костюм. Теперь он был ему не нужен — его теперешняя одежда лучше подходила для того, кто искал любую работу на корабле. Но полковник мог обратить оставленный костюм в скромную сумму денег для удовлетворения своих непосредственных нужд. Правда, Холлс очень сомневался, что судьба позволит ему найти «Арфу» открытой, а Бэнкса живым.

Однако как бы ни была слаба эта надежда, в положении полковника ею не следовало пренебрегать, и потому он свернул в сторону Вуд-Стрит.

Холлс нашел ее похожей на другие улицы. Из четырех лавок работала лишь одна, где торговля шла более чем вяло. Знаменитая столовая Проктора под знаком митры стояла запертая с закрытыми ставнями. Полковнику это показалось дурным предзнаменованием. Однако дойдя до «Арфы», он едва мог поверить глазам — дверь гостиницы была распахнутой, окна чистыми и открытыми.

Перешагнув порог, Холлс свернул налево в общую комнату. Помещение было чисто подметено, а столы аккуратно расставлены, но дела явно шли плохо, ибо в комнате был только человек в переднике, дремавший в кресле и внезапно вскочивший с возгласом:

— Клянусь Богом, это клиент!

Это оказался сам Бэнкс, но его живот опал, а физиономия утратила румянец.

— Полковник Холлс! — воскликнул он. — Или это ваш призрак, сэр? В этом городе теперь больше призраков, чем людей.

— Думаю, Бэнкс, что мы с вами оба призраки, — ответил ему полковник.

— Может быть, но глотки у нас, слава Богу, не призрачные, а в «Арфе» еще осталось вино! Доктор Ходжес считает, что канарское с мускатным орехом — лучшее средство от чумы. Очевидно, благодаря ему я до сих пор жив. Разопьем бутылочку лекарства, а, полковник?

— Я бы с удовольствием, но, к сожалению, мне нечем за нее Платить.

— Платить? — Хозяин скривил губы. — Садитесь, полковник.

Бэнкс принес вино и разлил его.

— Чума на чуму! — провозгласил он тост, и они дружно выпили. — Очень рад, полковник, видеть вас живым. Я уже думал, что с вами случилось самое худшее. Однако вам удалось спастись не только от чумы, но и от сыщиков, которые вас выслеживали. — Не дожидаясь ответа, Бэнкс добавил, понизив голос:

— Вы, наверно, слышали, как схватили Дэнверса, и как ему удалось бежать. Правда, заговоры теперь никого не заботят — даже правительство. Но расскажите о себе, полковник.

— Моя история не займет много времени. Мои дела шли не так хорошо, как вы думаете. Я болел чумой.

— Да ну? И вы выздоровели? — Бэнкс с уважением посмотрел на гостя. — Ну, вы родились в рубашке, сэр!

— Для меня это новость, — усмехнулся полковник.

— От чумы выздоравливают очень немногие, — заверил его хозяин. — А вы теперь невосприимчивы к болезни и можете спокойно отправляться, куда хотите.

— Значит, вы зря расходуете на меня ваше целебное вино. Но, став невосприимчивым к болезни, я остался без денег, и поэтому пришел сюда узнать, не осталось ли у вас что-нибудь из моих вещей, которые я мог бы обратить в шиллинги.

— Конечно, все в целости и сохранности, — ответил Бэнкс. — Нарядный костюм, башмаки, шляпа, перевязь и кое-что еще. Они ждут вас наверху. Но осмелюсь спросить вас, полковник, что вы думаете делать?

Холлс сказал ему о своем намерении наняться на корабль, плывущий во Францию. Хозяин печально покачал головой.

— Французских кораблей здесь нет, сэр, — заметил он. — В Уоппинге вообще мало судов, и ни одно из них не отправляется во Францию. Чума всему положила конец. Лондонский порт пуст, как заведение Проктора. Иностранные корабли в него не заходят, а английские из него не отплывают, так как не смогут нигде пристать из-за страха перед инфекцией.

Лицо полковника вытянулось при этом новом ударе судьбы.

— Тогда я отправлюсь в Портсмут, — мрачно заявил он. — Как-нибудь доберусь туда.

— Никак не доберетесь. Ни Портсмут, ни другой город в Англии не впустят прибывшего из Лондона. Вся страна взбесилась от страха, сэр.

— Но у меня есть свидетельство о здоровье.

— Вам понадобится, чтобы его подтвердил министр, иначе вас никогда не впустят в Портсмут.

Несколько секунд Холлс молча глядел на него, затем разразился смехом.

— В таком случае мне остается только пойти к вам буфетчиком, если вы в нем нуждаетесь.

Бэнкс задумчиво нахмурился.

— А вы, видели объявления его светлости герцога Олбемарла, где требуются люди, переболевшие чумой?

— Требуются? Зачем?

— Этого там не сказано. Может быть, вы узнаете это в Уайт-холле. Во всяком случае, у герцога есть для них какая-то служба. Вдруг она вам подойдет?

— Возможно, — согласился Холлс. — Лучше это, чем ничего. Возможно, герцогу потребуются мусорщики или возчики телег с мертвецами.

— Нет-нет, наверняка что-нибудь получше, — успокоил Бэнкс, поняв его буквально.

Холлс поднялся.

— Как бы то ни было, когда человеку грозит голод, он должен понимать, что гордость не наполнит пустой желудок.

— Это верно, — согласился Бэнкс, глядя на неказистую одежду полковника. — Но если вы собираетесь нанести визит в Уайт-холл, вам бы лучше надеть костюм, который лежит наверху. А то в этом наряде вас не пропустят лакеи.

Таким образом, полковник Холлс, вышедший из «Арфы», совсем не походил на полковника Холлса, вошедшего туда час назад. В темно-синем камлотовом костюме, отороченном золотым кружевом, черных испанских башмаках и черной шляпе с синим плюмажем, без шпаги, но помахивающий длинной тростью, он являл собой зрелище, редко видимое в те дни на лондонских улицах. Возможно, его внешность заставила лакеев, прохлаждавшихся без дела, сразу же доложить о нем. Холлс несколько минут подождал в приемной, где три месяца назад услышал слова мистера Пеписа из военно-морского ведомства о нужде в опытных солдатах. Лакей, который доложил о нем, вскоре вернулся и проводил его в уютную комнату, выходящую окнами в парк, где герцог Олбемарл действовал сегодня в качестве представителя распутного монарха, покинувшего свою охваченную эпидемией столицу.

Герцог встал при виде полковника.

— Наконец-то вы явились, Рэндал! — прозвучало его весьма неожиданное приветствие. — Много же вам понадобилось времени, чтобы откликнуться на мое письмо. Я уже решил, что вы стали жертвой чумы.

— Ваше письмо? — удивленно переспросил Холлс, пожимая протянутую руку герцога.

— Да. Вы получили письмо, которое я послал вам почти месяц назад в «Голову Павла»?

— Нет, — ответил Холлс. — Не получил.

— Но… — Олбемарл недоверчиво взглянул на него. — Хозяйка оставила его для вас. Она вроде бы сказала, что вы вернетесь через день-два, и, письмо будет ждать.

— Вы говорите, месяц назад? Но я уже больше двух месяцев не проживаю в «Голове Павла»!

— Что-что? Сейчас спросим у моего посыльного.

Монк потянулся за шнуром колокола, но Холлс остановил его.

— В этом нет надобности, — усмехнулся он. — Мне все ясно. Ваш посыльный, несомненно, сообщил, откуда он явился, и миссис Куинн, одержимая злобой на меня, сделала все, чтобы письмо ко мне не попало. Эту особу даже чума не берет!

— Что такое? — Тяжелое лицо герцога побагровело. — Вы обвиняете ее в сокрытии сообщения из государственного учреждения? Клянусь, если она еще жива, я упрячу ее в тюрьму!

— Черт с ней! — удержал его Холлс. — Расскажите лучше о письме. Неужели вы все-таки нашли для меня место?

— А почему вас это удивляет, Рэндал? Вы сомневались в моем желании вам помочь?

— Не в желании, а в возможности помочь такому как я.

— Да-да. Но Бэкингем улучшил ваше положение, поручившись за вас перед правосудием. Я слышал об этом. И когда вновь представилась возможность предоставить вам командный пост в Бомбее, который я уже вам предлагал…

— В "Бомбее? — Холлсу начало казаться, что он спит. — Но я думал, что Бэкингем потребовал его для своего друга.

— Да, для сэра Гарри Стэнхоупа. Он получил его и отплыл в Индию. Но оказалось, что Стэнхоуп уехал, зараженный чумой, и он умер во время путешествия. Стране это пойдет на благо, ибо бедняга подходил для этой должности не больше, чем на место архиепископа Кентерберийского. Я сразу же написал вам, чтобы вы зашли ко мне, и две недели ждал от вас известий. Так как вы не появлялись, то я решил, что вы либо умерли от чумы, либо больше не интересуетесь службой, и. подыскал другого многообещающего джентльмена.

Вновь сложив крылья своих воспаривших надежд, Холлс издал стон.

— Но это еще не конец, — продолжал Олбемарл. — Как только я вручил назначение этому джентльмену, он тоже заболел чумой и умер неделю назад. Я уже нашел еще одного подходящего человека, что в эти дни не так-то легко, и собирался завтра назначить его на вакантный пост. Но если вы не боитесь, что всем, получившим это место, грозит чума, то оно в вашем распоряжении, и назначение вы получите завтра.

Холлс затаил дыхание.

— Вы… вы имеете в виду, что… что я все-таки буду туда назначен?

Это было настолько невероятно, что он не мог поверить словам герцога.

— Совершенно верно. Назначение… — Олбемарл внезапно прервал свою речь на полуслове. — Что с вами, дружище? Вы бледны, как привидение! Вы не больны?

И его светлость извлек из кармана носовой платок, распространяющий запах мирры и имбиря, ясно дав понять Холлсу, чего именно он боится. Олбемарл вообразил, что чума, которая, как он говорил, казалось, связана с этим постом, уже поразила того, кому он его предложил. Это настолько рассмешило Холлса, что он разразился хохотом, еще сильнее испугавшим герцога.

— Вам нечего. меня опасаться, — заверил полковник его светлость. — У меня есть свидетельство, что я полностью здоров и не распространяю инфекцию. Этим" утром я покинул Банхилл-Филдс.

— Что?! — воскликнул изумленный Олбемарл. — Вы имеете в виду, что болели чумой?

— Поэтому я и нахожусь здесь. Теперь я невосприимчив к заразе и явился в ответ на ваш призыв к подобным людям.

Олбемарл не сводил с него удивленного взгляда.

— Так вот что привело вас сюда! — сказал он, наконец все поняв.

— В противном случае, я бы никогда не пришел.

— Господи! — воскликнул Олбемарл и также рассмеялся, оценив юмор ситуации. — Это судьба!

— Судьба! — точно эхо откликнулся Холлс, понимая, что неожиданный поворот колеса Фортуны может изменить всю его жизнь. — Кажется, судьба стала наконец моим другом, хотя она ждала, покуда я опущусь на самое дно бедствий. Если бы не ваше объявление и не миссис Куинн, я бы в истории с этим назначением вновь оказался бы одураченным Фортуной. Оно ожидало бы меня здесь, а я никогда бы об этом не узнал. Поступок миссис Куинн, желавшей причинить мне вред, пошел мне на пользу. Если бы она сказала вашему посыльному правду — что я исчез, и ей неизвестно мое местопребывание — вы бы не смогли меня разыскать и не стали бы ждать две недели. Так что все могло пойти по-другому.

— Возможно, — согласился Монк, не разделявший его удивления. — Но это не имеет значения, поскольку вы здесь и пост ваш, если вы все еще его желаете. Теперь вас даже не может удержать страх перед чумой, так как вы к ней невосприимчивы. Как я вам уже говорил, это важное назначение, и если вы будете хорошо исполнять свои обязанности, в чем я не сомневаюсь, то оно послужит для вас ступенью к дальнейшему возвышению. Ну, что вы на это скажете?

— Что скажу? — воскликнул Холлс. Его лицо покраснело, серые глаза радостно блестели. — Только то, что благодарен вам от всего сердца!

— Значит, вы принимаете назначение? Отлично! Ибо я уверен, что вы — именно тот человек, который там нужен.

Олбемарл подошел к письменному столу, нашел среди документов пергамент с большой печатью, сел, взял перо и несколько секунд что-то быстро писал. Посыпав написанное угольным порошком, он протянул документ полковнику.

— Ну, вот ваше назначение. Когда вы можете отплыть?

— Через месяц, — тут же ответил Холлс.

— Через месяц? — Олбемарл недовольно нахмурился. — Нет, дружище, вам следует быть готовым через неделю.

— Сам я мог бы быть готов хоть завтра. Но я хотел воспользоваться этой внезапной улыбкой Фортуны, и…

Олбемарл нетерпеливо прервал его.

— Неужели вы не понимаете, сколько времени уже потеряно? Четыре месяца место оставалось вакантным!

— Из чего следует, что все эти месяцы его занимал весьма способный заместитель. Пусть поработает еще немного, а я, как прибуду, быстро наверстаю упущенное. Это я вам обещаю. Видите ли, возможно, у меня будет спутник, который едва ли успеет собраться ранее, чем за месяц.

С непонятной уверенностью в продолжающейся благосклонности Фортуны он весело добавил:

— Вы сказали, что я — как раз тот человек, который нужен на это место. Правительству придется подождать еще месяц, или можете назначить на него кого-нибудь, менее подходящего.

Олбемарл мрачно улыбнулся.

— У вас сегодня что ни слово, то сюрприз, мастер Рэндал. Не будете ли вы так любезны объясниться?

Холлс поведал свою историю, которую Олбемарл сочувственно выслушал. Вздохнув, герцог повернулся, чтобы заглянуть в лежавшую рядом записную книжку.

— Хорошо, — сказал он наконец. — «Английская красотка» снаряжается в Портсмуте и будет готова к отплытию, как мне докладывали, через две недели. Но поскольку всегда возникают какие-нибудь задержки, то раньше чем через три недели она не выйдет в море, а я уж позабочусь, чтобы это произошло через месяц.

Полковник порывисто протянул герцогу обе руки.

— Вы настоящий друг! — воскликнул он.

Олбемарл стиснул его руки.

— Вы чертовски похожи на отца, упокой Господи его душу! — сказал он и добавил почти грубо:

— А теперь идите, и удачи вам во всем! Не прошу вас сейчас задерживаться, чтобы повидать ее светлость, так как у вас много дел. Поцелуете ей руку перед отплытием. Ну, отправляйтесь!

Холлс направился к двери, но внезапно повернулся с весьма жалким видом.

— Хотя у меня в кармане королевский патент, и я назначен на важный пост, но у меня нет ни шиллинга, — сообщил он.

Олбемарл тут же извлек кошелек, из которого отсчитал двадцать фунтов. На сей раз он предложил их без всяких признаков скупости.

— В качестве долга, разумеется, — сказал Холлс, принимая золото.

— Нет-нет, — возразил Олбемарл. — В качестве аванса. Не думайте больше об этом. Казначейство сразу же возместит мне эту сумму.

Глава двадцать девятая. ЧУДО

Полковник Холлс быстро шагал от Уайт-холла в сторону Айлингтона, слепой и глухой ко всему окружающему. Уже давно у него на душе не было так легко и радостно.

Однако внезапно его охватил страх. Фортуна дурачила его столь часто, что вера в ее благосклонность не могла длиться долго. В конце концов, прошло четыре недели с тех пор, как Холлс в последний раз видел Нэнси, и обитатели дома отдыха, где он провел период карантина, ничего не могли сообщить ему о ней, так как они не встречались с живущими в чумных бараках. За месяц многое могло произойти. Она могла заболеть или уехать. Правда, отъезд был невозможен без положенного срока карантина: Тем не менее, тревога не покидала полковника. Было бы естественным продолжением всей его истории, если, уже держа в руках залог фортуны, он узнает, что получил его слишком поздно, и что коварная богиня, облагодетельствовав его одной рукой, ограбила другой.

Разгоряченный и утомленный быстрой ходьбой, полковник наконец подошел к крепким воротам фермы, превращенной в лазарет, где ему преградил путь суровый страж.

— Вход воспрещен, сэр. Что вам здесь понадобилось?

— Счастье, друг мой, — ответил полковник, убеждая собеседника в своем безумии. Однако, безумный или нет, он вновь обрел присущие ему властные манеры, сменившиеся в последнее время усталостью и апатией. Поэтому на требование открыть ворота было не так легко ответить отказом.

— Вы понимаете, сэр, — предупредил его привратник, — что, войдя сюда, сможете выйти назад не раньше, чем через двадцать восемь дней?

— Понимаю, — ответил Холлс, — и готов рискнуть. Поэтому открывайте, друг мой.

Привратник пожал плечами.

— Я предупредил вас, — сказал он, поднимая засов и, таким образом, удаляя по его мнению, все препятствия, отделявшие этого дурака от очередной глупости.

Полковник Холлс вошел во двор. Ворота закрылись за ним, и он почти побежал по длинной аллее в тени окаймлявших ее буков и вязов к ближайшему из красных флигелей, где он лежал, когда был болен.

Пожилая женщина, стоя в дверях, заметила его приближение, и шагнула ему навстречу, крича, чтобы он остановился. Но Холлс, не обращая на нее внимания, продолжал идти вперед, пока не оказался с ней лицом к лицу.

— Как вы сюда попали, несчастный? — воскликнула она.

— Вы не узнаете меня, миссис Барлоу? — спросил полковник.

Удивленная этим вежливым и приятным обращением, какое можно услышать от хорошего знакомого, женщина уставилась на него, с трудом узнав в энергичном и нарядном джентльмене изможденного, бедно одетого человека, которого видела здесь месяц назад.

— Господи! Да ведь это полковник Холлс! — И почти без перерыва она добавила обеспокоенным голосом:

— Но вы же должны были сегодня оставить дом отдыха. Что же вас заставило вернуться сюда и все испортить?

— Нет, мисс Барлоу, не испортить, а с Божьей помощью все исправить. Но у вас необычайно хорошая память, если вы помните, что я должен был сегодня уйти.

Женщина покачала головой и печально улыбнулась.

— Это не я помню, сэр, а мисс Силвестер. — И она снова покачала головой.

— Значит, мисс Силвестер здесь? С ней все в порядке?

— Ну, в общем, все. Но она такая грустная. Мисс Силвестер сейчас отдыхает вон там, под кедрами — она полюбила это место в последний месяц.

Поспешно пробормотав слова благодарности и извинения, полковник помчался на лужайку, где среди старых сучковатых стволов он мог различить серое платье.

Мисс Барлоу сказала, что девушка полюбила это место в последний месяц. Здесь они простились друг с другом. На сей раз фортуне не удастся одурачить его, отнять в последний момент чашу от его жаждущих губ, как она постоянно делала ранее.

Приближаясь к лужайке по мягкому дерну, заглушавшему его шаги, Холлс увидел Нэнси сидящей на той же каменной скамье, где месяц назад он расстался с ней, уверенный, что никогда не увидит ее снова. Она сидела боком к нему, но он мог различить в ее позе нечто, свидетельствующее об овладевшем ей безразличии. С бешено колотящимся сердцем полковник остановился, боясь напугать девушку. Но она, как будто чувствуя его присутствие, повернулась и уставилась на него, бледная и словно не верящая своим глазам.

— Рэндал! — Нэнси вскочила на ноги.

Он подбежал к ней.

— О, Рэндал, почему вы пришли? Вы же должны были уйти сегодня…

— Я ушел и вернулся, Нэн, — ответил ей Холлс.

— Вернулись! — Посмотрев на него более внимательно, девушка заметила нарядный костюм из темно-синего камлота, отлично подходивший к его высокой стройной фигуре, и превосходные испанские башмаки, покрытые дорожной пылью.

— Вы вернулись! — повторила она.

— Нэн, — промолвил полковник, — случилось чудо! — И он вынул из-за пазухи пергамент с большой печатью. — Месяц назад я был нищим. Сегодня я полковник Холлс уже не просто по имени и командую кое-чем большим, нежели полк. Я вернулся, Нэн, потому что наконец могу предложить вам что-то в обмен за все, чем вы пожертвуете, став моей.

Девушка медленно опустилась на скамью, а Холлс продолжал стоять рядом, как и месяц назад. Но теперь все было по-другому. Опершись локтями на колени, она прижала ладони к пульсирующим вискам.

— Это… это правда? — спросила Нэнси, глядя перед собой и затем вновь поднимая глаза на Холлса.

— Я могу предложить вам не. так уж много, дорогая, хотя сегодня мне это кажется несметным богатством, но имея вас рядом с собой, я в состоянии добиться большего.

И он положил пергамент ей на колени.

Девушка посмотрела на белый цилиндр, не прикасаясь к нему, и снова перевела взгляд на Холлса; на ее дрожащих губах мелькнула улыбка. Ей припомнилось хвастливое обещание, данное им при их расставании много лет назад.

— Это и есть тот мир, который вы поклялись завоевать для меня, Рэндал? — спросила она, и его сердце радостно подпрыгнуло при знакомом поддразнивающем тоне, развеявшем последние сомнения.

— Та его часть, которую мне удалось добыть, — ответил он.

— Ее для меня достаточно. — В голосе девушки слышалась уже не лукавая усмешка, а только нежность. Поднявшись, она протянула ему свернутый пергамент.

— Но вы даже не посмотрели, — запротестовал Холлс.

— А зачем? Вы сказали, что это ваше королевство, и я разделю его с вами, каким бы оно ни было.

— Оно находится в Индии…. в Бомбее, — неуверенно промолвил Холлс.

— Я всегда мечтала о путешествии, — ответила Нэнси.

Полковник начал объяснять ей характер будущей службы и то, как ему удалось ее заполучить. Но еще не закончив, он увидел, что она плачет.

— В чем дело? — испуганно воскликнул Холлс. — Ваше сердце предчувствует беду?

— Беду? О, Рэндал, как вы могли такое подумать! Я плачу от радости. Ведь целый месяц я провела в таком безнадежном отчаянии, а теперь…

Обняв девушку за плечи, Холлс прижал ее голову к своей груди.

— Дорогая! — прошептал он и погрузился в молчание, подобное молитве.

— Знаете, Рэндал, — заговорила Нэнси, — я часто вспоминала, как вы поцеловали меня, а я рассердилась. Но то, что вы тогда украли, теперь принадлежит вам по праву.

Холлс ощутил некоторый испуг, но, в конце концов, трусость не относилась к его недостаткам.

Они поженились на следующее утро и были вынуждены провести медовый месяц в предписанном законом карантине. Получив наконец свидетельства о здоровье, полковник и Нэнси отправились навстречу удачам, которыми Фортуна одарила Рэндала Холлса, возмещая страдания, перенесенные им ранее по ее вине.

Note1

Имеется в виду англо-голландская война 1665-1667 гг. (Здесь и далее примечания переводчика)

Note2

Эпидемия «великой чумы» разразилась в Лондоне в 1665 г.

Note3

Екатерина Валуа — французская принцесса, которая, согласно договору в Тру а (1420 г.) стала супругой английского короля Генриха V

Note4

Беттертон Томас (1635? — 1710) — английский актер

Note5

Генрих V Ланкастер (1387-1422) — король Англии с 1413 г. Речь идет не об исторической хронике У. Шекспира «Генрих V», а о пьесе того же названия, созданной знатным драматургом-любителем, которыми изобиловала эпоха Реставрации

Note6

То есть театре, где играла труппа герцога Йоркского младшего, брата Карла II

Note7

Paul's Yard — «Двор Павла» (англ.), площадь у старого собора Святого Павла в Лондоне

Note8

Пуритане (от лат. puritas — чистота) — последователи кальвинизма в Англии ХVI-ХVII вв., выступавшие за углубление церковной реформации

Note9

Кавалерами в Англии периода революции середины ХVIIв. именовали роялистов

Note10

Сирены — в греческой мифологии птицы с женскими головами, завлекавшие моряков своим пением и губившие их

Note11

Олбемарл Джордж Монк, герцог (1608-1670) — английский генерал, во время революции сражался на стороне парламентской армии, в 1660 г. возвел на престол Карла II, от которого получил герцогский титул и другие почести

Note12

Ладгейт — старинные ворота и долговая тюрьма в Лондоне

Note13

Уайт-холл — королевский дворец в Лондоне

Note14

Герцог Йоркский Джеймс Стюарт (1633-1701) — младший брат короля Карла II, в 1685-1688 гг. король Англии Иаков II. Опираясь на католическую церковь, пытался восстановить абсолютизм. Свергнут в результате Славной революции 1688 г.

Note15

Тексель — самый южный из Западно-Фризских островов у берегов Нидерландов

Note16

Карл I Стюарт (1600-1649) — с 1625 г. король Англии. Проводимая им политика абсолютизма привела к гражданской войне и революции, в результате которой он был низложен и казнен

Note17

Стюарты — королевская династия, царствовавшая с перерывами во время революционных событий в Шотландии (1371 — 1714) и Англии (1603-1714)

Note18

Хольбейн Ханс Младший (1497 или 1498-1543) — немецкий художник, долго работал в Англии

Note19

Герцог Монмут Джеймс Скотт (1649-1685) — незаконный сын Карла II и Люси Уолтерс. В царствование Иакова II поднял мятеж, пытаясь захватить престол, но был разбит и казнен

Note20

Портсмут — порт в Англии, на берегу пролива Ла-Манш

Note21

Бэкингем Джордж Вилльерс, герцог (1628-1687) — фаворит короля Карла II, драматург-любитель

Note22

Пепис Сэмьюэл (1633-1703) — английский мемуарист, чиновник Адмиралтейства

Note23

Беллона — в древнеримской мифологии богиня войны

Note24

Высший орден британского рыцарства

Note25

Совет при монархе, рассматривавший дела без участия парламента

Note26

Кромвель Оливер (1599-1658) — лидер английской революции XVII в., с 1653 г. лорд-протектор Англии, обладавший диктаторской властью

Note27

При Данбаре 3 сентября 1650 г. и при Вустере 3 сентября 1651 г. английские войска под командованием Кромвеля разбили шотландцев, восставших после казни Карла I и провозглашения республики

Note28

Голландский адмирал, погиб в сражении с англичанами 3 июня 1665 г.

Note29

«мужа, необычайно сведущего в военном деле» (лат.)

Note30

Карл II Стюарт (1630-1685) — старший сын казненного короля Карла I, с 1660 г. король Англии

Note31

4 апреля 1660 г. Карл II перед возвращением в Англию опубликовал в голландском городе Бреда декларацию, где гарантировал амнистию участникам революции и свободу вероисповедания. Однако после возвращения короля декларация быстро начала нарушаться

Note32

Кларендон Эдуард Хайд, граф (1609-1674) — английский политический деятель и историк, в 1660-1667 гг. первый министр Карла II, автор «Истории мятежа и гражданских войн в Англии»

Note33

То есть после возведения на трон Карла II и восстановления монархии в Англии

Note34

в действительности (лат.) — то есть реально царствующему монарху

Note35

Харрисон Томас (1606-1660) — сын мясника, генерал парламентской армии, радикальный республиканец. Выступал против диктатуры Кромвеля. После Реставрации как член трибунала, осудившего на казнь Карла I, исключен из Акта об амнистии и казнен

Note36

Ламберт Джон (1619-1683) — генерал парламентской армии, после отречения от власти сына Кромвеля, Ричарда, вступил с Монком в противостояние, окончившееся возведением последним на трон Карла II. Вопреки словам Сабатини, не был казнен после Реставрации

Note37

Вейн Генри-Младший (1613-1662) — лидер индепендентов — наиболее радикального направления пуритан — в парламенте. После Реставрации исключен из Акта об амнистии и казнен

Note38

Замок-крепость в Лондоне, до 1820 г. главная государственная тюрьма

Note39

«Ничего женского, кроме тела» (лат.)

Note40

То есть собственно Индии и Вест-Индии — английских колоний в Америке

Note41

Имеется в виду расшифровка греческого слова «ихтиос» (рыба) как последовательности начальных букв в словах греческой фразы: «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель»

Note42

Герой английской народной сказки

Note43

Прозвище жены Монка

Note44

существующему (лат.)

Note45

возможному (лат.)

Note46

Сидни Элджернон (1622-1683) — военный и публицист, сторонник парламента. Эмигрировал во время Реставрации. Спустя шесть лет после возвращения в Англию, казнен за участие в заговоре против короля

Note47

Йоркшир — графство на севере Англии

Note48

Драйден Джон (1631-1700) — английский драматург

Note49

Лели (ван ден Фес) Питер (1618-1680) — голландский художник, работавший в Англии

Note50

Не торопи дело (франц.)

Note51

Петрарка Франческо (1304-1374) — итальянский поэт эпохи Возрождения. Многие его стихотворения посвящены его возлюбленной Лауре де Новес

Note52

Гуинн Элинор (Нелли) (1650-1687) — английская актриса, любовница Карла II

Note53

Седли Чарлз (1639? — 1701) — поэт эпохи Реставрации, прославившийся своим распутством

Note54

Рочестер Джон Уилмот, граф (1647-1680) — английский поэт, фаворит Карла II

Note55

Аттическая соль — восходящее к античности выражение, означающее утонченный юмор

Note56

Цирцея — в греческой мифологии волшебница, превращавшая людей в свиней при помощи колдовского напитка

Note57

Одним из подвигов героя греческих мифов Геракла была расчистка конюшен царя Элиды, Авгия, для чего он пустил через них воды двух рек. В переносном смысле «авгиевы конюшни» — символ запущенного беспорядка

Note58

Темпл-Бар — деревянные ворота, стоявшие у лондонского района, где находились конторы стряпчих

Note59

До организации централизованных полицейских учреждений на Боу-Стрит в Лондоне в XVII-XVIII вв. располагались конторы сыщиков

Note60

Велиал — одно из наименований Сатаны

Note61

Отец фигурирующего в романе герцога Бэкингема, Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем (1592-1628), был фаворитом Карла I, наделившего его практически неограниченной властью. Ненавидимый народом, герцог был убит морским офицером Джоном Фелтоном

Note62

Пуритане носили короткую стрижку, за что получили прозвище «круглоголовые»

Note63

Йомены — свободные крестьяне в Англии XIV-XVIII вв.

Note64

Штатгальтер (стадхаудер) — титул верховного правителя республиканских Нидерландов

Note65

Прозвище Карла II

Note66

Имеется в виду античный миф, в котором Юпитер проник к аргосской царевне Данае, запертой отцом, в виде золотого дождя, после чего она родила героя Персея

Note67

Харуич — город в Англии, в графстве Эссекс, на побережье Северного моря

Note68

Портовый район Лондона на берегу Темзы

Note69

Чиффинч Уильям (1602? — 1688) — приближенный Карла II, сводник и интриган

Note70

Нонконформисты — в Англии XVII в. религиозные диссиденты (обычно пуритане), не принадлежащие к господствующей англиканской церкви

Note71

сладкого (франц.)

Note72

Саклинг Джон (1609-1642) — английский поэт

Note73

Бобадил — забияка-капитан из пьесы Бена Джонсона «Вся в своем нраве»

Note74

Пистоль — собутыльник сэра Джона Фальстафа в пьесах У. Шекспира «Генрих IV», «Генрих V» и «Виндзорские проказницы»

Note75

Пандар — в греческой мифологии троянский стрелок из лука, нарушивший перемирие между троянцами и греками. В пьесе У. Шекспира «Троил и Крессида» дядя Крессиды, сводник

Note76

Тайберн — до 1783 г. место публичных казней в Лондоне.), в руках Деррика (Деррик — лондонский палач в XVII в.

Note77

Ко мне! (франц.)

Note78

Вышибайте дверь! (франц.)

Note79

рукопашной схватке (франц.)

Note80

точильный камень любви (лат.)

Note81

Пока живем, надеемся (лат.)

Note82

Фрэнсис Тереза Стюарт Ленокс, герцогиня Ричмонд (1647-1702) — любовница Карла II по прозвищу «Прекрасная Стюарт»

Note83

Имеется в виду евангельская притча о трех рабах, которым хозяин перед отъездом дал несколько талантов (вес серебра). Первые два пустили их в дело и получили еще столько же, третий зарыл свой талант в землю и был наказан хозяином

Note84

Одно из наименований злого духа