Де Берни отправился на берег почти следом за Личем. Когда буканьер, удивленный его поспешностью, спросил, отчего это он вдруг так заторопился, тот ответил:
      — Поскольку из-за твоих дурацких подозрений миссис де Берни вынуждена покинуть «Кентавр», я хочу проследить, чтоб ей отвели на берегу хотя бы приличное место. У нее слабое здоровье.
      — Тогда какого дьявола ты таскаешься с ней по морям?
      — Дурья ты башка! Я же говорил тебе, что хотел оставить ее на Гваделупе, под присмотром братца. Или ты думаешь, я смог бы бросить ее на Ямайке, не имея никакого желания туда вернуться?
      Признав справедливость его доводов, Лич расплылся в широкой улыбке и предоставил де Берни полную свободу действий.
      Француз направился к матросам и отдал им распоряжения. На южной оконечности берега, в тени пальм, там, где начинались рифы, нужно было поставить деревянную хижину. Рядом следовало натянуть две палатки: одну для брата миссис, а другую для Пьера, слуги. Таким образом, жилище миссис должно было находиться на почтительном удалении от лагеря буканьеров, расположенного на другом конце берега, что обеспечивало ей полную безопасность.
      На заходе солнца все было готово. На опушке леса вырубили несколько деревьев, и на образовавшейся прогалине де Берни велел построить хижину. Хижина была надежно скрыта от посторонних глаз с трех сторон — открытым оставался только вход. Маленькие парусиновые палатки поставили по краям прогалины.
      Потом с корабля доставили всякий скарб: стол, четыре стула, кушетку, кусок просмоленной парусины на пол и два коврика, чтобы постелить сверху, светильник, который повесили на одно из бревен, поддерживавших крышу из пальмовых листьев, и, наконец, кучу всевозможных безделушек, чтобы единственная в хижине комната выглядела по-домашнему уютной.
      Мисс Присцилла, несмотря на все опасения, была приятно удивлена, войдя вечером в свое новое жилище; она горячо поблагодарила де Берни за проявленную заботу. Девушке не могло и в голову прийти, что на острове ее ожидает уютный уголок.
      Однако де Берни оказался не единственным, кто проявлял заботу в отношении мисс Присциллы. Не успела она ступить на порог своего нового дома, как к ней тут же пожаловал Том Лич, дабы лично удостовериться, что она устроилась как нельзя лучше. С самым любезным видом он принялся источать извинения по поводу ее вынужденного переезда и поклялся всеми святыми сделать все, чтобы избавить ее от возможных неудобств. Он велел принести сюда множество всяких безделиц, доставленных с «Черного Лебедя», и попросил ее не стесняясь обращаться к нему за всем, что ей может понадобиться. Засим, коротко обменявшись любезностями с де Берни и майором, он, лучась доброжелательством, отбыл восвояси.
      Де Берни следил за происходящим с ледяным спокойствием. Бросив взгляд на майора, который несколько мгновений назад смотрел на Тома Лича как на смрадное пугало, он промолвил:
      — Timeo Danaos et dona ferentes .
      — Вы же знаете, я не понимаю по-французски, — раздраженно ответил майор.
      Он очень смутился, увидев, как рассмеялась мисс Присцилла. Он недоумевал, тем более потому, что в их отчаянном положении было совершенно не до смеха. Давешнее поведение де Берни, единственного, на кого возлагались все надежды — пусть даже самые незначительные, — ввергло его в крайнее уныние: француз так ни о чем и не договорился с прохвостом Личем. А согласие между ними, бывшими сотоварищами, по мнению майора, было единственным путем к спасению.
      Однако впереди нашего дорогого героя ждали куда большие разочарования.
      Вечером, после ужина, который Пьер подал в хижину, беседуя с де Берни у своей палатки, он вдруг спросил француза, где тот собирается провести ночь.
      — Само собой разумеется, сударь, — ответил де Берни после короткого колебания, — мне придется разделить кров с моей супругой.
      Задыхаясь от ярости, майор приготовился ответить ему в весьма резкой форме, но де Берни тут же продолжил:
      — Неужели вы думаете, мисс будет в полной безопасности, если пираты догадаются, что она мне не жена? Надеюсь, у вас есть глаза. Если да, то вы должны были заметить, как таращился на нее Том Лич, когда объявился здесь якобы для того, чтобы выразить ей свое почтение.
      Майор расстегнул воротник. Ему казалось, что он вот-вот задохнется.
      — Проклятье!.. — не сдержавшись, выругался он. — Значит, она еще должна выбирать — между Томом Личем и вами?
      Де Берни громко вздохнул. Даже в темноте можно было заметить, как он побледнел.
      — Стало быть, это все, что осталось от вашего благоразумия… — вымолвил он наконец. — Каким же надо быть глупцом, чтобы делать столь безрассудные выводы?
      Усмехнувшись, он прибавил:
      — Если б я был тем, за кого вы меня принимаете, дорогой Бартоломью, вас бы уже давно отправили на дно лагуны крабов кормить. Но пока вы целы и невредимы, так что пусть ваша жизнь будет вам гарантией моей преданности. Доброй ночи!
      Де Берни было повернулся, чтобы уйти, но майор удержал его за руку.
      — Прошу извинить меня, сударь. Да, в самом деле! Клянусь честью! Мне бы следовало понять это раньше и без ваших объяснений. Я был несправедлив к вам и — черт возьми! — честно в этом признаюсь!
      — Полноте! — сказал де Берни и удалился.
      Де Берни посчитал, что дверь в хижине мисс Присциллы не нужна. Вместо нее Пьер завесил вход тяжелым ковром, скрывавшим все, что происходило внутри. Когда де Берни подошел к хижине, сквозь стены, сделанные из стволов деревьев в виде частокола, наружу пробивался свет. Он отдал своей камзол Пьеру и взял у него плащ и подушку.
      Опустившись на колено перед входом в хижину, он принялся копать в мягком песке углубление.
      — Кто там? — послышался изнутри голос мисс Присциллы.
      — Это я, — ответил де Берни. — Не тревожьтесь. Я буду рядом. Спите спокойно.
      Вырыв в песке неглубокое ложе, де Берни, завернувшись в плащ, поудобнее устроился в нем и приготовился уснуть.
      Вдали, на другом конце берега, медленно догорали костры буканьеров. Уже не было слышно шума их голосов — в лагере воцарилась глубокая тишина. Взошла луна, теперь она была почти полная, и в ее сиянии тронутая легкой рябью гладь лагуны напоминала яркую серебряную скатерть. Безмолвие ночи нарушалось лишь ленивым шепотом прилива — тихим шелестом волн, с шуршаньем набегавших на прибрежный песок.
      Однако не все спали в эту ночь. Краешек тяжелой портьеры, скрывавшей вход в хижину, медленно и неслышно приподнялся, и лунный свет вырвал из тьмы бледное лицо мисс Присциллы.
      Девушка бросила осторожный взгляд в ночь, и ее глаза тотчас же упали на темный силуэт де Берни: глубокое, размеренное дыхание француза говорило о том, что он спит. Несколько секунд она внимательно разглядывала спящего, чье тело было своеобразным барьером, ограждавшим ее покой. Затем портьера бесшумно опустилась, и мисс Присцилла вернулась к своей постели, устроенной в глубине хижины, — теперь она могла спать спокойно.
      Ей было невдомек, что совсем неподалеку находился еще один страж ее покоя. Метрах в двенадцати майор Сэндз, пренебрегший приготовленным для него гамаком, улегся прямо на песке, у скрытого тенью входа в палатку, головой наружу, он следил за телохранителем дамы своего сердца, которую выбрал себе в жены.
      На другой день наш славный герой ощутил все последствия своего ночного бдения. Утром глаза его слипались, он был угрюм и раздражителен. После обеда ему удалось соснуть, так как он уже был не в состоянии бороться с сонливостью, кроме того, он понимал — для следующей бессонной ночи ему понадобятся силы.
      После второго ночного бдения он весь день ходил словно в воду опущенный, голова его раскалывалась от страшной мигрени, усугублявшейся еще и нещадной жарой, и майор понял, что дальше так продолжаться не может.
      Черт с ним, в конце концов, с этим французом, и с тем, что у него действительно было на уме, ведь теперь его порядочность в отношении мисс Присциллы не вызывала у майора никаких сомнений. К тому же, здраво рассудил майор, он будет всегда рядом, в каком-нибудь десятке метров от хижины, да и сон его не такой уж глубокий, чтобы, в случае чего, не услышать крика о помощи.
      Для буканьеров настали нелегкие дни. Лич не давал им ни минуты покоя — то и дело подгонял с ремонтом. Однако из-за невыносимой жары, несмотря на все его усилия, сопровождавшиеся отборной бранью, и большое число людей, работа не двигалась, так как работали далеко не все, и пока удалось очистить лишь незначительную поверхность днища. Пираты трудились только по утрам. Но после обеда Лич не мог заставить их работать никакими угрозами: они спали, развалившись под пальмами, и никто из них не думал и пальцем пошевельнуть на такой жаре.
      Присутствие де Берни вселяло в них бодрость. Он общался с ними так же свободно, как и на «Кентавре». Во время послеобеденного отдыха он разгуливал по лагерю, смеялся, шутил и кормил пиратов рассказами о своих былых приключениях; зачастую он переводил разговор на испанское золото, и в эти минуты их глаза загорались алчным огнем.
      Француз разжигал кровожадные аппетиты пиратов еще и тем, что рисовал им сладкую, полную удовольствий жизнь, которая ожидает их после того, как несметные сокровища испанцев перекочуют к ним в руки. И они упивались его словами, заранее предвкушая дикие радости, ждавшие их впереди. Конечно, это будет настоящее пекло, им придется изрядно попотеть и пролить немало крови, но уж потом золото, словно животворный бальзам, излечит их раны. И зачем сейчас лезть из кожи вон? Ведь время пока не поджимает. Караван снимается не раньше, чем через три-четыре недели, а до места, где им предстоит схлестнуться с испанцами, отсюда рукой подать.
      Так утешал их де Берни, не забывая при этом чуть ли не ежесекундно напоминать, что только он, и никто другой, знает дорогу в Эльдорадо и может их туда привести.
      Когда Том Лич узнал, что его люди отказываются работать днем, на жаре, по наущению де Берни, он учинил французу страшный скандал. Но тот, и глазом не моргнув, напомнил ему свою любимую поговорку: тише едешь — дальше будешь, и заверил, что времени у них больше чем достаточно.
      — Больше чем достаточно — для чего, ослиная башка? — проорал Том Лич, побелев от ярости.
      — До того, как снимется караван.
      — К дьяволу твой караван! На нем свет клином не сошелся.
      — Понимаю. Ты боишься, что тебя накроют здесь тепленьким? Не волнуйся, дружище… Не думаю, чтоб кому-то взбрело в голову искать тебя в здешних водах.
      — Как знать. А если кто-нибудь да нагрянет? Что тогда? Как я уйду отсюда, если мое корыто лежит кверху килем? Значит, говоришь, времени больше чем достаточно? Черта с два! Я желаю поскорее дать отсюда тягу, понял! И предупреждаю тебя, не вздумай больше морочить голову моим парням своими дурацкими байками!
      Де Берни заверил его, притом от всей души, что впредь ничего такого больше не повторится — потому как свое дело он уже сделал.
      Если не считать этой выходки Лича, первые десять дней прошли спокойно. На десятый день очистка и ремонт корпуса корабля были закончены. И плотники принялись конопатить днище. Это была нелегкая работа, тем более что большая часть пиратов болталась без дела, ожидая, когда будут готовы смола и специальный жирный раствор для смазки киля.
      Для мисс Присциллы и майора время тянулось очень медленно… Но девушка сумела найти себе подходящее занятие. Она помогала Пьеру стряпать, ходила вместе с ним к рифам ловить рыбу или в лес — за бананами. Однажды они прошли через весь остров по тропке, на которую наткнулся метис; устланная мелким ракушечником, она, словно хребет, тянулась через мангровые заросли точно посередине острова и обрывалась в западной оконечности Мальдиты.
      Случалось, что мисс Присцилла прогуливалась и в одиночестве. Как-то раз, идя вдоль берега, она наткнулась на скалистую стену высотой не меньше девяти футов. Она смело взобралась на ее вершину, увенчанную пальмами, биксами и пурпурными гибискусами , и с высоты ей открылся вид на небольшую бухточку, окруженную со всех сторон скалами. Мисс Присцилла была здесь совершенно одна, как видно, сюда еще не ступала нога ни одного человека… Живительная прохлада воды манила ее — не сумев побороть искушение, она спустилась вниз по склону, сбросила с себя платье, уложила его в надежное место под скалу и погрузилась в прозрачную, как хрусталь, воду.
      Купание освежило ее, придало бодрости, и она осталась очень довольна своим открытием. Выйдя из воды, она прилегла в уютной тени под скалой, чтобы обсохнуть на теплом воздухе. Потом оделась и отправилась назад, в лагерь.
      Майор, провожавший и встречавший ее внимательными взглядами, слышал, как она о чем-то перешептывалась с Пьером или де Берни, и не переставал удивляться ее радости, ибо в их положении было совершенно не до веселья. Иногда он спрашивал себя, а не является ли эта веселая беспечность следствием апатии, неспособности здраво оценить степень окружавшей их опасности. Душевное состояние мисс Присциллы вызывало у майора самую серьезную тревогу. Еще бы! Разве он не видел, как она самым беззастенчивым образом шутила с Томом Личем, который последнее время к ним что-то зачастил?
      Де Берни не всегда оказывался рядом, когда к ним являлся этот незваный гость, и тем не менее он обладал поразительной способностью возникать как из-под земли в самый разгар общения — к величайшему облегчению майора — и избавлял его от необходимости завершать беседу с этим ненавистным разбойником с ястребиным взором. Во время подобных посещений майор имел такой вид, будто только что муху проглотил. Когда же пират к нему обращался — а это иногда случалось, — он отвечал односложно и довольно резко.
      Лич платил ему той же монетой. По его мнению, этот мерзкий толстяк имел право на жизнь лишь постольку, поскольку доводился братом очаровательной миссис де Берни. Хотя, впрочем, между братцем и сестрицей не было ни малейшего сходства! Однажды он им это так прямо и заявил, испугав не на шутку, а потом весело прибавил, что за это юной миссис следует денно и нощно благодарить своего создателя!
      Лич и не думал скрывать своего восхищения прекрасной миссис де Берни, даже в присутствии ее «супруга». Однако он не довольствовался одними лишь несуразными комплиментами — его знаки внимания носили вполне материальный характер: бутылки перуанского вина, банки мармелада из гуаявы, миндаль в сахаре и прочие лакомства из трюмов «Черного Лебедя».
      Его ухаживания выводили майора из себя, не говоря уже о слишком фривольном поведении мисс Присциллы, которая их милостиво принимала: нашему герою было невдомек, что девушка вела себя так именно потому, что того требовало благоразумие.
      Что же касается де Берни, то к действиям Лича он относился, в общем-то, спокойно, даже равнодушно; иногда, правда, ему приходилось напоминать о своих супружеских правах, и он вдруг возникал между девушкой и Личем как неприступная стена, если видел, что в своих ухаживаниях пират заходит слишком далеко.
      При этом Лич смотрел на него, как пес, у которого пытаются отобрать лакомую кость, но под острым и вместе с тем как бы отсутствующим взглядом француза этот изверг прятал свои клыки под насмешливой и одновременно заискивающей улыбкой.

      Очень скоро чувство, каким Том Лич воспылал к мнимой миссис де Берни — давайте именно так, безобидно, назовем животную страсть этого дикаря, — заметили и люди из его ближайшего окружения. Они уже было собирались вдосталь посмеяться над своим предводителем, но Бандри вовремя растолковал им, чем это может для них закончиться.
      И вот однажды, не на шутку встревожившись, они решили созвать совет штаба и после обеда собрались вчетвером, вместе с Личем, в своей хижине.
      По общему желанию, говорить от их имени должен был Бандри. Решительный и хладнокровный, он был единственный, кто мог смело, не страшась ярости капитана, повести с ним разговор на столь деликатную тему. Его бледное как мел, выщербленное мелкой оспой лицо являло собой воплощение посмертной маски, способной нагнать страх на кого угодно; ничто в нем, кроме тонкой складки губ и ярко сверкающих глаз, не выдавало его мыслей. Маленький, коренастый, он был облачен в довольно опрятное платье — как в те далекие времена, когда он плавал капитаном на торговом судне.
      Ледяным, металлическим голосом, взвешивая каждое слово, он изложил капитану претензии штаба по поводу его гнусного поведения.
      Лич разъярился как черт: он орал, дико хохотал, угрожал выпустить кишки первому, кто посмеет перечить его желаниям.
      Уоган, Холлиуэл и Эллис сидели тише воды, ниже травы и уже пожалели, что затронули эту тему.
      Но Бандри продолжал буравить капитана своими неподвижными, змеиными глазками, из глубины которых исходила необыкновенная гипнотическая, как у кобры, сила.
      — Давай, бесись, капитан. Не стесняйся. Может, скоро поостынешь… А уж после придется выслушать правду.
      — Правду? К черту правду!
      — Ты посылаешь правду к черту, но в конце концов она сама пошлет тебя туда, попомни мое слово, уж я-то знаю. Да-да, так и будет, капитан, если не убавишь паруса.
      Эти слова Лич воспринял как угрозу. Хотя он весь так и кипел от злости, голос его, по крайней мере, уже звучал на полтона ниже. Он сел на место и бросил полный ненависти взгляд на зловещее, мертвенно-бледное лицо Бандри.
      — Я тебе не какой-нибудь салага, знаю, что делаю, и мне не нравится, когда суют нос в мои дела. Понял?
      — Если б дело было только в тебе, — невозмутимо сказал Бандри, — черт с тобой, Том, поступай, как знаешь. Но дело это касается и нас. Мы ходим по одной палубе и не желаем, чтоб из-за твоих дурацких выкрутасов наше корыто угодило на дно раньше, чем мы бросим якорь в порту, битком набитом испанским золотом.
      — Выходит, без вашего позволения мне теперь и шагу нельзя ступить? Клянусь преисподней, у меня так и чешутся руки прикончить тебя па месте — тогда узнаешь, кто здесь капитан!
      Злобным взглядом он обвел всех остальных.
      — Вы, как я погляжу, с ним заодно? — насмешливо бросил он.
      На сей раз Холлиуэл взял на себя смелость ответить ему. Тяжело подавшись грузным телом вперед, он оперся огромной ручищей на стол.
      — Ты должен выслушать правду, капитан. Неужто ты думаешь, Чарли Великолепный впрямь слепой и не видит того, что видим мы все? Неужели ты считаешь, он не чует ловушку? Не гляди, что он прикидывается эдаким невинным франтом, этот малый опасен как дьявол, и ты это знаешь не хуже нас, Том!
      — Ну и что! Со мной он ласковый, как ягненок. И пускай только попробует что-нибудь выкинуть!
      — Как же! Разуй-ка глаза, дружище капитан, — воскликнул Уоган. — Это ж настоящий волк в овечьей шкуре!
      — Клянусь всеми чертями, скоты, зато глотка у него, у вашего Чарли, такая же, как и у всех. Или нет?
      — Какая разница? — сиплым голосом, сухо произнес Бандри.
      — А такая, что перерезать ее ничуть не труднее, чем любую другую. Пусть только попробует похорохориться, живо собьем с него спесь!
      — А вот этого, — сказал Бандри, — делать как раз и не следует. Он принес нам тайну. Уйму сокровищ. Стоит ли жертвовать всем ради какой-то юбки, Том? Пораскинь-ка мозгами и оставь девку в покое.
      — Что верно, то верно, — проговорил ретивый Эллис. — Пока сокровища не попадут к нам в трюмы, задрай-ка иллюминаторы и перестань артачиться.
      — А уж после, — примирительно сказал Уоган, — можешь расставлять сети на свою рыбку, никто тебе и слова не скажет. Ну а пока мы просим, капитан, наберись немного терпения.
      Уоган рассмеялся, а следом за ним загоготали Эллис и Холлиуэл. Своим хохотом они разрядили возросшую напряженность, и, глядя на них, Лич недобро усмехнулся.
      Однако Бандри было не до смеха, он продолжал сверлить капитана своими холодными, змеиными, таящими угрозу глазками. В конце концов, немного поворчав, Лич сдался.
      — Ах, если б не ваши заячьи душонки! — выдавил он. — Что ж, видать, и впрямь придется убирать паруса.
      В тот день, следуя данному обещанию, капитан Лич не пошел с визитом к очаровательной Присцилле. На другой день он также не переступил ручья — своего рода границы лагеря буканьеров. Мисс Присцилла уже думала, что навсегда избавилась от его посещений, которые были для нее самым тяжким испытанием из всех, какие ей когда-либо случалось пережить, и этой радостью ей захотелось поделиться со своими друзьями.
      Она призналась в этом однажды после ужина, когда они все вместе сидели на крохотной полянке и разговаривали. После ее признания наступила короткая тишина. Слова девушки, очевидно, расстроили майора. Немного поразмыслив, он обратился к де Берни.
      — Ответьте, пожалуйста, сударь, — заговорил он, — я очень давно хочу вас об этом спросить, — что вы собираетесь с нами сделать после вашего разбойного налета на испанский караван?
      Мисс Присцилла, услышав столь дерзкое обращение майора, недовольно нахмурилась. Что же касается де Берни, вопрос майора, похоже, окончательно вывел его из терпения. Он долго собирался с мыслями, после чего, странно улыбаясь, спросил:
      — Майор, скажите наконец, кто вы такой? Верный и смелый товарищ или законченный болван?
      — Что это значит? — вспылил Сэндз. — Извольте объясниться.
      — Я хочу сказать, что так до сих пор и не понял, вы храбрый только на словах или просто глупец?
      На несколько секунд майор лишился дара речи.
      — Сударь, — проговорил он наконец, — я ни от кого не потерплю подобных оскорблений.
      — Неужели? А оскорблять других, значит, вы имеете право? Опасное занятие! Тем более в этих-то местах…
      Он встал и медленно встряхнулся.
      — Я уже не раз говорил вам, дорогой Бартоломью: ваша жизнь — лучшая гарантия моей добропорядочности. И постарайтесь впредь не злоупотреблять ею.
      — Злоупотреблять?
      Вскипев от бешенства, майор вскочил на ноги и отдернул свою руку от руки мисс Присциллы, которая попыталась было его удержать.
      — Сударь, я задал вам конкретный вопрос и думаю, мы с мисс Присциллой вправе получить такой же ответ.
      — Вы задали его дерзким, провокационным тоном, — невозмутимо ответил де Берни.
      — Я привык называть людей и вещи своими именами. Своими именами, черт возьми!
      Взглянув на него, де Берни произнес:
      — Хорошо-хорошо! Скажите спасибо, что я не ответил вам тем же.
      С этими словами он попрощался с мисс Присциллой, надел шляпу с пером и направился к лагерю буканьеров.
      Пока майор собирался с мыслями, де Берни отошел уже метров на двадцать. Он еще успел бы его догнать, но мисс Присцилла твердым голосом попросила его остаться. И он безвольно повиновался.
      — Честное слово! — через какое-то мгновение воскликнул он. — Это просто невыносимо! Я больше не собираюсь терпеть его дерзости!
      — Вы сами виноваты, — холодно заметила мисс Присцилла. — Почему бы вам не быть с ним полюбезней? Или вы считаете, что своим отношением к нам он этого не заслуживает?
      Насмешливый тон девушки разозлил майора.
      — И вы еще защищаете этого наглеца! Это уж слишком! Но от кого? От меня?! Скажите же на милость, мисс, кто он вам, этот растреклятый разбойник, хвастун?
      Но мисс Присцилла по-прежнему держалась холодно. Казалось, она решила следовать примеру де Берни.
      — Дело вовсе не в этом. А в том, что ожидает вас, оскорби вы его всерьез. Сколько раз он давал вам понять очевидное: да будь он тот, за кого вы его принимаете, он бы уже давно избавился от вас как от надоевшей обузы…
      — Черт меня возьми! — вскричал майор, но тут же осекся, осознав, что не стоит в присутствии дамы употреблять выражения, недостойные истинного джентльмена.
      Поведение девушки привело его в отчаяние. Вопрос, что он задал де Берни, касался ее больше, чем других. То был вопрос жизни или смерти, а этой несмышленой девочке приспичило рассуждать про какую-то благопристойность! В самом деле, какое жеманство!
      Откровенно говоря, майор был не прав, думая так о мисс Присцилле. Она прекрасно понимала важность вопроса, который задал ее опекун, — единственно, ей не понравился тон, каким он его задал. Но и странный ответ француза поразил ее в не меньшей степени… Была ли его раздражительность простой реакцией на грубость майора? Или тому есть другие, более глубокие причины? И тревога, о которой она уже почти забыла, вновь закралась в ее душу.