Глава VIII. БИТВА У ТРАВО

Когда авангард Буонтерцо появился на вершине холма, последние солдаты армии Фачино еще брели через реку по грудь в воде, высоко подняв арбалеты над головой, чтобы не замочить тетиву. На другом берегу армия Фачино в кажущемся беспорядке отступала вверх по пологому откосу речной долины, и Буонтерцо, уверенный, что противником овладел страх, распорядился отправиться за ним в погоню.

Эскадрон легкой кавалерии стремительно помчался в сторону брода, выбирая наиболее удобный путь между овражков и зарослей кустарника, а значительно более многочисленный отряд пехотинцев двинулся прямиком вниз по склону. Всадники, конечно, первыми оказались у реки, достигавшей в этом месте почти двухсот ярдов note 78 в ширину, и были уже на середине, когда зазвенела тетива арбалетов, и пятьдесят стрел опустошили такое же количество седел. Атакующие остановились в нерешительности, но тут арбалетчики, спрятавшиеся среди густо разросшихся на утесе деревьев, выпустили еще столько же стрел, приведя этим противника в изрядное смятение. Некоторые пытались развернуться и отступить, другие же, особенно те, кто оказался позади, громко требовали идти вперед. Так что к тому моменту, когда солдаты Беллариона успели перезарядить свои арбалеты, нападавшие продолжали, по существу, топтаться на месте. Однако третий залп, из всех ста арбалетов, которым угостил их Белларион, положил конец всяким сомнениям, и те, кто уцелел, бросились назад, гоня перед собой лошадей без всадников и помогая раненым товарищам добраться до берега.

Эта неудача произвела на Буонтерцо именно такой эффект, на который рассчитывал Белларион. Буонтерцо пришел в ярость и велел всей своей армии двигаться вниз, к переправе, невзирая на протесты своих офицеров, заявлявших о бессмысленности подобных действий.

— Я покажу вам, — пригрозил невидимым арбалетчикам Буонтерцо и отправил сотню солдат в соседнюю деревушку Граво с приказанием принести оттуда все двери и ставни, которые только там обнаружат.

Прошло, однако, почти три часа, прежде чем была подготовлена новая атака и три сотни пехотинцев двинулись через реку, держа над головами импровизированные щиты и привязав к поясам ненужные им до поры пики. И то, что видел с высоты утеса Белларион, представлялось ему огромной сплошной крышей, обращенной в его сторону. Видя неуязвимость противника с фронта, Белларион велел семидесяти арбалетчикам сместиться вдоль берега вверх по течению. Это хотя и увеличивало дистанцию, и, следовательно, снижало эффективность стрельбы, но все же позволяло арбалетчикам целить в незащищенный фланг приближающегося войска.

Атакующим оставалось преодолеть не более трети расстояния, отделяющего один берег от другого, когда арбалетчики заняли новую позицию, и Белларион приказал выпустить первые двадцать стрел, чтобы проверить прицел. Едва ли половина из них достигла цели, зато следующий залп оказался гораздо более успешным, и наступающие остановились. Конный офицер поспешил к ним через реку, повторяя беспрестанно одну и ту же команду и угрожая своей шпагой тем, кто был готов расстроить ряды и отступить. Наконец солдаты поняли, что от них требовалось, и линия щитов развернулась в ту сторону, откуда был произведен залп. Этот маневр, по мысли Буонтерцо, должен был поставить в тупик защитников брода. Однако едва он был завершен, как со стороны мыса, где Белларион предусмотрительно оставил тридцать арбалетчиков, был выпущен новый залп. Из-за близкого расстояния ни одна стрела не пропала даром, колонна нападавших расстроилась, солдаты бросили щиты и побежали, торопясь поскорее оказаться за пределами досягаемости арбалетов. А вслед им, с фланга, был сделан еще один залп, который только усилил панику среди беглецов и увеличил число жертв этой неудачной атаки.

Позеленевший от гнева и досады Буонтерцо, однако, не отказался от своего намерения форсировать реку и отправиться в погоню за Фачино, которого все еще рассчитывал перехватить, прежде чем тот успеет окончательно оторваться от него. Почти на четыре часа Буонтерцо застрял в этом злосчастном месте, но притупившееся чувство времени и, самое главное, ощущение реальности, сменившееся слепой яростью, вновь и вновь толкало его вперед. Он потратил еще час, отправив людей вверх и вниз по течению реки в поисках другого брода, и, потерпев неудачу, велел неустрашимому Варалло возглавить отряд из пятисот тяжело вооруженных, закованных в латы кавалеристов и во что бы то ни стало пробиться на ту сторону.

— Я не думаю, что там засело больше двух сотен арбалетчиков, и, действуя решительно, вы без труда добьетесь успеха, — проинструктировал его Буонтерцо. — Никого не щадите и не берите пленных. Уничтожьте всех, кто окажется в этой проклятой роще.

Стрелы безрезультатно зазвенели по шлемам и стальным нагрудникам преодолевших половину брода всадников, и те с громкими криками устремились вперед, ободренные неэффективностью стрельбы. Однако Белларион поспешил исправить свою ошибку и приказал своим солдатам метить в лошадей, так что следующий залп оказался более успешным я десяток лошадей рухнули в реку вместе со своими седоками, тяжелые доспехи которых тут же увлекли их на дно. Но не получивший ни одной царапины Варалло своим зычным голосом и личным примером непрестанно побуждал солдат к решительным действиям, и их атакующий порыв не смог сдержать даже следующий залп; выпущенные почти в упор стрелы сразили еще десятка полтора лошадей и нескольких всадников, но Варалло, а вслед за ним и другие начинали выбираться из воды.

Столпившиеся на левом берегу солдаты, с волнением наблюдавшие за атакой своих товарищей, громко приветствовали их успех, и кровожадный крик «Смерть им! », вырвавшийся из тысяч глоток и далеко разнесшийся по окрестностям, заставил екнуть сердце Фачино, выезжавшего на вершину холма в тылу армии Буонтерцо. Действуя согласно предложенному Белларионом плану, он, двигаясь с максимально возможной скоростью, форсировал реку у Ривергаро, соединился с Карманьолой возле Аггацано и совершил марш-бросок вдоль гряды невысоких холмов, описав таким образом полный круг длиной двенадцать миль за какие-то пять часов.

Едва взглянув на происходящее, Фачино понял, что прибыл как раз вовремя, чтобы не упустить победу, но слишком поздно, чтобы помочь Беллариону.

Он немедленно велел де Кадиллаку пробиться сквозь армию Буонтерцо к броду и форсировать реку, чтобы попытаться своей атакой спасти хотя бы кого-нибудь из тех, кто находился в роще на другом берегу. Подобно лавине, французы ринулись вниз на ошеломленного их появлением противника, даже не попытавшегося воспользоваться для защиты теми немногими естественными препятствиями, которые имелись поблизости. Последствия не заставили себя долго ждать. Десятки солдат погибли, сотни были загнаны в реку, а весь центр армии Буонтерцо был смят и прорван. Со всей скоростью, на которую оказались способны их лошади, французы преодолели реку, и появившиеся из рощи всадники Варалло столкнулись лицом к лицу с неприятелем, вдвое превосходящим их по численности. Отрезанным от основных сил, им ничего не оставалось, как развернуться и устремиться обратно в рощу и далее на равнину. Не менее мили Кадиллак преследовал их, но затем, вспомнив, что его силы составляют почти одну треть всей армии Фачино и могут потребоваться на месте главной битвы, остановил своих людей и поспешил обратно. Они вновь пересекли рощу и обнаружили там более двадцати тел швейцарцев, безоружных и убитых, как о том свидетельствовали их раны уже после сдачи в плен. Один из швейцарцев был еще жив и успел рассказать, как всадники Варалло с криками «Смерть им! » атаковали их и всех безжалостно перебили.

Когда французская кавалерия вернулась на левый берег знаменитая битва при Траво, под таким именем она вошла в историю, была почти закончена.

Спасаясь от войск Фачино, обе части, на которые атака де Кадиллака расколола армию Буонтерцо, начали отступать в противоположных направлениях: одна вверх по речной долине, другая, более многочисленная и возглавляемая самим Буонтерцо, — вниз по ней. Можно предположить, что Буонтерцо рассчитывал достичь равнины возле Ривергаро и там попытаться взять реванш за неудачу у брода, но Фачино, растянувший свою кондотгу в длинную линию вдоль склона холма, помешал ему осуществить свой замысел. Выбрав подходящий момент, он отдал приказ, и его люди по сходящимся в одной точке направлениям устремились на противника. Сам Буонтерцо, его ближайшие военачальники и две сотни всадников отчаянным рывком сумели унести ноги, но оставшиеся без командиров солдаты, число которых превышало тысячу человек, были легко опрокинуты, окружены и сложили оружие даже прежде, чем им велели это сделать.

Тем временем Кенигсхофен, используя аналогичную тактику, одержал верх над противником, отступавшим вверх по долине.

Победа была полной. В руки Фачино попало две тысячи пленных, полторы тысячи лошадей, двадцать пушек и сотня повозок с тоннами воинской амуниции.

Пятьсот бургундцев тут же выразили желание перейти на службу в кондотту самого Фачино, еще тысяча пленных была отпущена после того, как у них отобрали оружие, доспехи и лошадей, а немалое количество офицеров и знатных рыцарей оставили в плену, надеясь получить за них выкуп.

Фачино устремился в погоню за Буонтерцо, и Карманьола, приняв на себя командование оставшейся частью армии, последовал за ним. Они встретились вечером на равнине между Ривергаро и Пьяченцей, где Фачино вынужден был остановиться и прекратить преследование после того, как Буонтерцо успел переправиться через реку.

Возбужденный Карманьола сообщил ему о полном разгроме противника и о богатой добыче.

— А Белларион? — сурово спросил Фачино, и де Кадиллак рассказал о телах, обнаруженных в лесу.

Фачино опустил голову, и линия его губ стала жестче.

— Это его победа, — медленно и печально произнес он. — Он предложил план, предотвративший наше поражение, а его храбрость и мужество обеспечили наш триумф. Возьмите столько людей, сколько сочтете нужным, Штоффель, и разыщите его тело. Принесите его в Милан. Все население города воздаст честь его останкам и его памяти.

Глава IX. ПОМИНКИ

Есть немало людей, которые прославились только после своей кончины и, можно без преувеличения сказать, исключительно благодаря ей; теперь, после битвы при Траво, у Беллариона появились хорошие шансы оказаться в их числе.

Честный и искренний Фачино, несомненно, должным образом отметил бы мужество Беллариона, вернись тот вместе с ним в Милан, не в человеческой природе воздавать живому почести, способные затмить воздающего их. И лишь когда речь идет о павшем герое, совершившем перед гибелью выдающиеся подвиги, можно не стесняться в похвалах и без опаски воздвигать ему пьедестал любой высоты.

Новости о победе Фачино опередили самого кондотьера, четырнадцатого мая, через два дня после сражения, вернувшегося в Милан во главе своей армии, и сердца всех жителей города святого Амброджо — от последнего мусорщика до самого герцога — наполнились ликованием и радостью. Впрочем, это не помешало Джанмарии встретить Фачино в Старом Бролетто словами осуждения:

— Вы вернулись, выполнив лишь полдела. Вы должны были преследовать Буонтерцо до Пармы, взять город и вернуть его миланской короне. Мой отец строго спросил бы с вас за то, что вы не воспользовались плодами победы.

Фачино побагровел до самых висков и уничтожающе заглянул герцогу прямо в глаза.

— Ваш отец, синьор принц, был бы рядом со мной на поле битвы и руководил моими действиями, если бы хотел сохранить свою корону. И если бы ваше высочество следовали его достойному подражания примеру, у вас сейчас не оказалось бы причин обвинять меня в том, в чем вы должны укорять сами себя. Вам следовало бы возблагодарить Бога за победу, купленную такой дорогой ценой.

Их взгляды встретились, и Джанмария, внутренне проклиная свою слабость, опустил глаза, признавая превосходство кондотьера. Он развалился на огромном позолоченном троне и неэлегантно закинул ноги, затянутые в красно-белые чулки, одна на другую.

Делла Торре поспешил на помощь своему господину.

— Вы смелый человек, синьор граф, если позволяете себе так разговаривать со своим государем.

— Вот именно, смел до дерзости! — проворчал герцог ободренный его поддержкой. — Но однажды… — он запнулся, и жестокая усмешка искривила его губы. — Так какой же ценой вы купили победу? — с присущей ему хитростью вдруг спросил он, надеясь услышать о тяжелых потерях, которые хотя бы отчасти притушили блеск славы, озарившей народного любимца.

Фачино рассказал о превосходном стратегическом плане, который предложил Белларион, и о том, как он и сотня швейцарцев сложили свои головы ради общего дела. Вряд ли его повествование глубоко тронуло Джанмарию, но на придворных и особенно на жителей Милана, услышавших о нем чуть позже, оно произвело огромное впечатление.

Было объявлено, что после торжественной мессы в честь победы в городе наступает траур по герою, положившему свою жизнь на ее алтарь, и Фачино приказал исполнить в церкви Святого Амброджо реквием [Реквием

— заупокойная служба у католиков] в память спасителя отечества, чье имя, мало кому известное вчера, сегодня было у всех на устах. А уже почти забытая история с собаками вновь всплыла в памяти людей, склонных теперь усматривать в ней проявление особой милости Божьей и готовых чуть ли не причислить Беллариона к лику святых.

Но Фачино по приезде ожидала еще одна неприятная встреча — на этот раз со своей синьорой.

— Ты послал его на смерть! — вместо приветствия выпалила она своему мужу, едва тот шагнул через порог ее комнаты.

— Я послал его на смерть? — повторил он, ошеломленный как ее словами, так и тоном, каким они были произнесены.

— Ты знал, что его ждет, когда отправлял его удерживать этот брод.

— Я не посылал его; он сам захотел остаться там.

— Но ведь он еще мальчик и не отдавал себе отчета в том, чем рисковал.

В памяти Фачино неожиданно всплыла сцена, которую устроила его жена в тот вечер, когда они с Белларионом отбавлялись в поход, и которую он увидел теперь в несколько ином свете. Ярость охватила все его существо, и вены на лившемся краской лбу вздулись, как веревки. Он грубо ватил ее за запястье, рискуя сломать его, и пристально посмотрел ей в глаза.

— Мальчик, говоришь? Твоя чрезмерная забота о нем заставляет предположить совсем другое. Что ты нашла в нем — мужчину?

— Я? — испуганно спросила она.

— Да, ты. Отвечай, кем он был для тебя?

— О чем ты говоришь, Фачино? Кем он мог быть? — чуть не плача пролепетала она.

— Я ничего не говорю, мадонна. Я спрашиваю.

— Он был для меня как сын, — побелевшими губами прошептала она и залилась слезами, — весьма своевременно надо сказать, поскольку они придавали необходимую естественность роли, сыграть которую ей подсказывал инстинкт самосохранения. Фачино ослабил свою хватку и чуть отступил от нее, слегка смущенный, пристыженный и озадаченный, — в конце концов она была всего на десять лет старше Беллариона и никак не годилась ему в матери.

— У меня нет своих детей, — продолжала она уже с оттенком упрека в голосе, — и если я прижала его к своей пустой материнской груди, неужели ты заподозрил, что я… что я взяла его себе в любовники?

— Нет, — неловко солгал он, — я этого не заподозрил.

— А что же тогда? — все больше входя в роль, настаивала она.

Но он не ответил ей, а лишь молча стоял и буквально сверлил ее своими лихорадочно горящими глазами.

— Я не знаю! Ты расстраиваешь меня, Биче! — наконец воскликнул он и, тяжело ступая, вышел вон.

Однако зародившиеся в душе Фачино подозрения не желали рассеиваться, и поэтому на следующий вечер он был мрачен и задумчив, сидя рядом со своей женой на банкете честь регента Монферрато маркиза Теодоро, маркиза Джанджакомо и его сестры принцессы Валерии, чей визит л результатом недавних интриг Габриэлло Марии. Окончательно убедившись в слабости положения Джанмарии, Габриэлло испытывал серьезные опасения, что, вне зависимости от исхода конфликта между Фачино и Буонтерцо, его победитель может оказаться серьезной угрозой герцогу. Ничуть не меньше беспокоило его и влияние, приобретенное в Милане гвельфами с делла Торре во главе, которое в последнее время усилилось настолько, что поползли слухи о скором браке между герцогом и дочерью Малатесты из Римини, считавшегося вождем всех гвельфов Италии. А несмотря на слабость характера, Габриэлло трудно было упрекнуть в отсутствии стремления укрепить трон своего брата и, вследствие этого, обезопасить свое собственное положение управляющего герцогством.

Поэтому он предложил заключить союз между Джанмарией и другим могущественным гибеллином — правителем Монферрато маркизом Теодоро, старым другом и союзником его отца. Маркиз Теодоро, со своей стороны, был не прочь вернуть монферратской короне города Верчелли и Алессандрию, в свое время уступленные непобедимому Джангалеаццо, и давно облизывался на Геную, когда-то бывшую владением Монферрато. По его мнению, возвращение Верчелли и Алессандрии должно было стать одним из условий заключения союза, другим результатом которого явилось бы последующее отвоевание Генуи.

Поэтому, когда Алипранди, посол Милана в Касале, вручил маркизу Теодоро письма от герцога, написать которые того подтолкнула ревность к Фачино и увещевания Габриэлло, он в ответ на них поспешил в Милан, захватив с собой племянника, от чьего имени он правил, и племянницу. Принцессе тоже отводилось важное место как в интригах Габриэлло, так и в планах регента: первый рассчитывал с ее помощью предотвратить гибельный для себя брак Джанмарии с дочерью Малатесты, а последний намеревался выставить супружеский союз Джанмарии и Валерии Монферратской необходимым условием для подписания договора с герцогом.

Этим вечером, сидя за столом рядом с маркизом Теодоро и принцессой Валерией и исподтишка наблюдая за своим братом, Габриэлло вполне мог быть доволен тем, как начался визит высоких гостей. Все внимание Джанмарии сегодня было приковано к принцессе, и он буквально пожирал глазами белоснежную красоту ее лица, увенчанного короной каштановых, с золотым отливом волос. Он обращался только к ней, и в его поведении угадывалось желание нравиться и озадачивать, очаровывать и развлекать.

Принцесса, однако, оставалась равнодушна к его усилиям, но это только распаляло фантазию герцога, и в конце концов он не мог не остановиться на предмете, который в эти дни был у всех на устах.

— Вон там сидит Фачино Кане, граф Бьяндратский, — сообщил он ей, — самолюбивый выскочка, приписывающий себе победу, завоеванную для него чужими руками.

— Но чьими же, как не его собственными, ваше высочество? — поинтересовался маркиз Теодоро.

— Руками одного молокососа, которого он считал своим приемным сыном, — саркастически ответил герцог, делая акцент на последних словах, — некоего Беллариона.

— Как вы сказали — Беллариона? — оживился регент.

Принцесса в первый раз за весь вечер взглянула на ужасные черты лица Джанмарии, и тот, воодушевленный ее реакцией, поспешил продолжить:

— Дело в том, что Фачино своей неосмотрительностью поставил армию на грань поражения и наверняка погубил бы ее, если бы этот малый, Белларион, не подсказал Фачино уловку, с помощью которой тому удалось поменяться ролями с Буонтерцо и буквально вырвать победу из рук последнего.

— Уловку? — переспросила она, и Джанмария, обрадованный тем, что смог наконец-то привлечь ее внимание, во всех деталях рассказал ей о ходе битвы у Траво.

— Ваше высочество совершенно справедливо назвали действия Беллариона уловкой, — заметила принцесса, когда герцог наконец замолчал. — Разве подобным деянием можно гордиться?

Джанмария удивленно уставился на нее, а маркиз Теодоро громко рассмеялся.

— Моя племянница романтична по натуре. Она любит читать поэтов и внушила себе, что война является чем-то вроде веселого рыцарского поединка, где противники добывают победу в честном бою и с одинаковыми шансами на успех.

— Ну тогда, мадонна, — в свою очередь рассмеялся герцог, — вам наверняка будет приятно узнать, что этот плут вместе с сотней солдат удерживал брод против всей армии Буонтерцо до тех пор, пока его хитрость не завершилась полным успехом.

— Неужели? — недоверчиво спросила она.

— Но это еще не все. Он сложил свою голову в бою, и все его солдаты были беспощадно перебиты. Поэтому в среду в церкви Святого Амброджо будет исполнен реквием за упокоение души героя, который в глазах моего народа достоин занять в календаре место рядом со святым Георгием, vox populi, vox Dei note 79, — продолжал герцог, своей похвалой вовсе не намереваясь возвысить Беллариона, а скорее лишить лавров Фачино. — Мне кажется, они недалеки от истины; этот Белларион действительно был наделен необыкновенными способностями.

И он с упоением принялся рассказывать ей о случае, который в Милане стали называть «чудом с собаками», при этом нисколько не стесняясь и не скрывая своего участия в нем.

С трудом сдерживая отвращение, она все же заставила себя невозмутимо выслушать эту историю до конца, но когда он своей короткой, украшенной многочисленными кольцами и браслетами рукой тронул ее за запястье, она непроизвольно отдернула свою руку, словно от прикосновения змеи.

Глава X. РЫЦАРЬ БЕЛЛАРИОН

Траурная месса за упокой души Беллариона так никогда и не была отслужена. В тот день, когда торжественный и печальный колокольный звон собирал верующих в церковь Святого Амброджо, у ворот города появился мессер Белларион собственной персоной в сопровождении Вернера фон Штоффеля, которого Фачино отправил на поиски его тела, и семидесяти швейцарцев, уцелевших из его отряда.

Стража, однако, поначалу приняла их за банду мародеров, частенько тревоживших в те времена пригороды Милана, и отказалась впустить. И к тому времени, когда Беллариону все же удалось убедить стражников открыть ворота, слух о его появлении успел распространиться по всему городу. Толпы восторженных миланцев высыпали на улицы, встречая его, и из их приветственных восклицаний Белларион узнал о славе, которой был во многом обязан своей предполагаемой смерти.

Колокола замолчали, поскольку мессу, естественно, пришлось отменить, и Белларион не без сожаления вздохнул об упущенной им редчайшей возможности поразвлечься, присутствуя на своем собственном отпевании.

Наконец он добрался до Старого Бролетто и, пересекая двор Арренго, заметил вверху, на лоджии, самого герцога, стоявшего между высоким, одетым в черное делла Торре и архиепископом Милана в своем традиционном ярко-красном облачении. Рядом с архиепископом он увидел графиню Беатриче, опиравшуюся одной рукой о парапет, а другой рукой размахивавшую шарфом в знак приветствия.

Словно эпикуреец note 80, Белларион наслаждался представшей перед его взором сценой, которую Фра Серафино совершенно справедливо назвал одним из многочисленных подарков судьбы, снискавших Беллариону прозвище счастливчика.

Фачино лично проводил его в зал Галеаццо, названный в честь этого сына Маттео Висконти, который родился под пенье петухов; там Белларион предстал перед герцогом и многочисленными придворными, и на вопрос о том, каким образом ему удалось избежать смерти, он ответил так же просто и безыскусно, как объяснял Фачино чудо с собаками.

Когда всадники Варалло форсировали брод, Белларион с семьюдесятью арбалетчиками находился внизу, неподалеку от подножия утеса. Убедившись в кровожадных намерениях солдат Буонтерцо, Белларион попытался спасти от гибели хотя бы тех людей, которые находились рядом с ним, и для этого воспользовался пещерой, случайно обнаруженной им на склоне утеса часом раньше, когда вел арбалетчиков на новую позицию. Пещера оказалась достаточно просторной, в нее вела узкая расселина, густо заросшая диким виноградом и жасмином.

— Мы едва успели замаскировать вход в пещеру, как на вершине утеса появились всадники. Они, вероятно, решили, что те тридцать человек, которых они обнаружили в роще, и составляли весь отряд, который противостоял им. Всадники развернулись и ускакали, но только через три часа мы решились покинуть наше убежище. К нашему удивлению, противоположный берег оказался совершенно пустынным, и еще больше удивило нас появление Штоффеля, который сообщил нам о полном разгроме армии Буонтерцо и о богатой добыче, попавшей в руки Фачино.

Затем он рассказал, как они попытались догнать армию Фачино, по, потерпев неудачу, решили самостоятельно вернуться в Милан, воспользовавшись дорогой через Пьяченцу. Однако едва они пересекли По, как Скотти велел задержать их на том основании, что они вошли в город без разрешения.

Скотти было известно о результатах битвы, но одна битва далеко не всегда определяет исход всей кампании, поэтому им разрешили покинуть Пьяченцу только через два дня, когда стало известно, что Буонтерцо наголову разбит и заперся в Парме. Свое повествование Белларион закончил такими словами: