Минь презирает игры – считает их пустой тратой времени. Сегодня, после долгих уговоров, мне наконец удается переубедить его. Он соглашается поиграть в карты – при условии, что мы останемся в постели и столом будет мой живот. Когда общаешься с этим человеком, все радости жизни неизбежно кончаются постелью. Минь не способен предугадывать стратегию противника: блистательно проиграв, он бросает карты в ложбинку между моими грудями. Меня бесят его лень и легкомыслие. В наказание я придумываю пустячный предлог, чтобы покинуть спальню, и убегаю из дома на площадь Тысячи Ветров.
      Игроки размышляют или дремлют, сидя за столами. Не найдя партнера, я подсаживаюсь к доске и жду появления случайного любителя. Подперев подбородок рукой, расставляю камни и начинаю воображаемую партию против Миня. Внезапно на меня падает чья-то тень. Я поднимаю голову и вижу незнакомца в панаме и больших очках в роговой оправе. Он кланяется, я киваю в ответ и жестом приглашаю сесть.
      Похоже, он не понимает и поворачивается, чтобы уйти. Я удерживаю его:
      – Вы играете в го?
      Он не отвечает.
      – Вы похожи на знатока. Садитесь, сыграем партию.
      – Какой у вас разряд? – спрашивает болван с кошмарным пекинским выговором.
      – Не знаю.
      – Но я не могу играть, не зная, каковы ваши шансы.
      – Начнем. Обещаю, я устрою для вас наглядную демонстрацию!
      Еще мгновение он колеблется, но потом все-таки опускается на стул. Совершенно ясно, что ему неизвестна моя репутация и он допускает ту же ошибку, которую совершал до него не один простак, судя об уме по внешности.
      Резким движением я подталкиваю к нему бочонок с черными камнями.
      – Начинайте .
      Он ставит камень на северо-западный угол. Его самоуверенность все еще выводит меня из себя, и я решаю сыграть с ним злую шутку. Я делаю ответный ход – мой белый камень опускается рядом с его флангом. Никогда в начале партии соперники не вступают на доске в «рукопашную». Это золотое правило.
      Он приходит в замешательство и надолго впадает в раздумье.
      На расчерченной в клетку доске фигуры оспаривают 361 пересечение, их составляют 19 горизонтальных и 19 вертикальных линий. Двое игроков борются за эту непаханую землю, а в конце партии сравнивают площадь занятых территорий. Я предпочитаю го шахматам за свободу этой игры. В шахматной партии два королевства с закованными в латы рыцарями сражаются в открытом бою, лицом к лицу. Рыцари го, ловкие и стремительные, ставят друг другу ловушки, а победу обеспечивают дерзкая отвага и воображение.
      Не обозначая границ собственных владений, я атакую противника в лоб. Моя фигура № 4 побуждает его к дуэли. Он снова задумывается.
      Мой № 6 ставит заслон его № 5 и соединяется с другими камнями, чтобы окружить № 1.
      Он отвечает в самый последний момент, сделав ход камнем № 7.
      Я улыбаюсь. Шутки кончены, я начинаю выстраивать игру.
 
      Незнакомец играет невыносимо медленно. Меня удивляет логика его размышлений. Каждый ход свидетельствует о стремлении к полной гармонии. Продвижение фигур воздушно и неуловимо, как танец журавлей. Я не знала, что в Пекине существует школа, предпочитающая изящество напористости и быстроте. Я тоже задумываюсь, невольно подчинившись его темпу.
      Внезапно Незнакомец прерывает ставшую захватывающе интересной игру.
      – У меня назначена встреча, – сообщает он ворчливо.
      Я разочарована – мне бы хотелось возобновить партию как можно скорее.
      – Приходите утром в воскресенье, в десять.
      Глаза из-за стекол очков смотрят на меня без особого энтузиазма.
      – Что ж, нет – так нет.
      Я встаю.
      – Хорошо… – Он наконец решается.
      Я записываю расположение фигур на доске и улыбкой благодарю Незнакомца. Мое главное оружие испытано на кузене Лу, Мине и Цзине, я знаю его силу.
      Действует оно и на моего Незнакомца – он опускает голову.

      Выбранная для маскировки одежда – льняная рубаха, панама и веер с иероглифами – сообщает моему персонажу церемонность мандаринских императоров. Пара очков придает мне вид университетского профессора.
      Рикша сразу понимает, что я не местный, и решает меня обдурить. Вместо того чтобы отправиться прямиком на площадь Тысячи Ветров, он делает крюк по городу.
      Прерывающимся от натуги голосом возница рассказывает мне историю родных мест. Четыре века назад правители открыли для себя красоту здешних лесов. По их приказу были построены роскошные дворцы, и они много столетий лелеяли эту землю, богатую дичью и красавицами. Тысяча Ветров стал из простой деревушки городом, где процветали торговля и ремесла. Точная копия Пекина, город повторяет прямоугольный рисунок его архитектуры. После крушения маньчжурской империи часть пекинской аристократии последовала за императором в Новую Столицу. Другие укрылись здесь. Этих людей выдает элегантная бедность: они словно протестуют против всего современного, одеваясь не по моде и сохраняя длинные ногти – знак праздности, бритую голову и традиционную косичку.
      Рикша везет меня вдоль стены, у которой галдят нищие, глотатели огня, дрессировщики с ручными обезьянками, показывает ратушную площадь с величественными обветшалыми гостиницами, останавливается на краю засаженной деревьями площади и объявляет:
      – Вот она, площадь Тысячи Ветров.
      Потом спрашивает с таинственным видом:
      – Вы тоже играете?
      Я не отвечаю.
      В парке, вокруг низких столов, в полной тишине сражаются друг с другом поклонники го. Судя по одежде, эти люди принадлежат к самым разным слоям общества.
      Не приди я сюда, никогда бы не поверил, что может существовать место, где в го предлагают сыграть случайным прохожим. Я считаю эту игру привилегией элиты, любая партия – священная церемония.
      Впрочем, удивляться нечему. Легенда гласит, что эту удивительную игру придумали в Китае четыре тысячи лет назад. В ходе слишком долгой истории культура ее истощилась, го утратила не только утонченность, но и изначальную чистоту. Игра пришла в Японию несколько сотен лет назад, над ней размышляли, ее улучшали, и она стала божественным искусством. Моя родина в очередной раз доказала свое превосходство над Китаем.
      Я разглядываю молодую китаянку, которая рассеянно передвигает камни по доске. Ни одна японская женщина не может без провожатых явиться туда, где бывают только мужчины. Я заинтригован. Подхожу.
      Она моложе, чем мне показалось издалека, на ней школьная форма. Подперев голову ладошкой, она размышляет. Фигуры на доске расположены так умно и затейливо, что я решаю взглянуть повнимательнее.
      Девушка поднимает голову – у нее широкий лоб и раскосые, как два листочка ивы, глаза. На мгновение мне чудится, что передо мной моя гейша – такой она была в шестнадцать лет. Наваждение мгновенно рассеивается. Красота японки была застенчивой, потаенной. Китаянка смотрит на меня и не краснеет. Японские женщины бегут от солнца, потому что наш идеал изящества велит им быть белокожими. Эта девочка все время играет на открытом воздухе, и лицо ее осенено смуглым очарованием. Я не успеваю опустить глаза, и мы встречаемся взглядами.
      Она предлагает мне сыграть партию. Я капризничаю, чтобы она ничего не заподозрила.
      Перед уходом из ресторана Хидори агент капитана Накамуры проинструктировал меня: за последние десять лет наша страна стала для всей Азии витриной западного мира. Выдавая себя за одного из китайских студентов, долгое время учившихся в Токио, я легко объясню свой вид, свой выговор и незнание некоторых деталей местного быта и жизни страны.
      Китаянка не склонна к болтовне. Она не задает мне ни одного вопроса, торопясь начать игру. С первого же хода девушка предлагает мне коварную и экстравагантную партию. Я никогда не играл в го с женщиной. Да что там – я никогда не сидел так близко к женщине, конечно не считая Матушки и сестры, Акико, моей гейши или случайной проститутки. Доска разделяет нас, но аромат юной соперницы смущает меня.
      Она сидит, склонив голову над доской, погруженная в размышления, и как будто мечтает. Нежное лицо составляет поразительный контраст с уверенно-жесткой манерой игры. Эта девочка возбуждает мое любопытство.
      Сколько ей лет? Шестнадцать? Семнадцать? Грудь у нее плоская, волосы заплетены в две косы, во всем облике какая-то неопределенность, не позволяющая окружающим понять, кто перед ними: девочка или переодетый мальчик. Но женственность уже заявляет о своих правах: шея приобрела соблазнительную округлость, как подснежник ранней весной.
      Вечер наступает неожиданно и слишком скоро. Мне пора в казарму.
      Она приглашает меня вернуться на следующий день. Подобное предложение – исходи оно от другой женщины – выглядело бы двусмысленным, но эта девочка умело манипулирует своей невинностью.
      Я не отвечаю на ее предложение. Китаянка собирает камни в бочонок, они гремят, словно протестуют против моего показного безразличия. Я мысленно усмехаюсь. Она станет очень большим игроком, если усмирит темперамент и научится управлять своей духовной энергией.
      – В воскресенье, в десять утра, – бросает она.
      Мне нравится ее настойчивость. Я перестаю упорствовать и киваю.
      Когда наши женщины смеются, они прикрывают лицо рукавом кимоно. Китаянка улыбается без стеснения и жеманства. Ее губы раздвигаются, как лопнувшая кожура граната.
      Я отвожу взгляд.

      Группа паломников идет вдоль нескончаемой стены. Они проникают внутрь через пролом и видят перед собой сверкающие волны озера в обрамлении тысяч и тысяч деревьев. В развалинах беседки играет с воздушным змеем ребенок.
      Он лукаво улыбается, произносит слова приветствия и объясняет, что его змей предсказывает будущее. Самый старый паломник задает вопрос:
      – Ведомо ли ему, куда мы направляемся?
      Воздушный змей взмывает под потолок, резко меняет направление, подлетает к другому углу. Подобно попавшей в силки птице, он тыкается крыльями в стены, бьется об окна и внезапно камнем падает вниз.
      – Во Мрак!
      Я просыпаюсь.
      Сегодня утром Минь нагнал на велосипеде моего рикшу и сунул мне в руки книгу. Пролистывая ее, я нашла сложенную вчетверо записку. Он приглашает меня прийти в конце дня к Цзину, чтобы отпраздновать его двадцатилетие. Я решаю представить имениннику Хун. Их встреча будет моим подарком.
      В саду у Цзина курят, пьют и спорят студенты. Юноши в белых шелковых шарфах вокруг шеи подражают проклятым поэтам. Девушки с короткими стрижками, в туфлях на плоской подметке выглядят мужественнее своих спутников. В центре кружка одна из студенток разглагольствует перед товарищами. Минь стоит, прислонившись спиной к дереву, и внимательно слушает. Время от времени он рассеянно оглядывает собравшихся, но меня не замечает.
      Вышедший из дома Цзин ставит на табурет поднос с чаем. Я представляю ему Хун, ошеломленную встречей с молодыми революционерами. Между ними завязывается оживленный разговор.
      Я опускаюсь на стул. Чтобы развеять скуку, лущу соленые семечки и наблюдаю за рассуждающей о чем-то студенткой. Как ни странно, я нахожу ее красивой – несмотря на агрессивные манеры. Эта двадцатилетняя девушка знает законы ораторского искусства – публика внимает ей с напряженным интересом. Каждая ее фраза так изящно отточена, что я замираю от восхищения.
      – … Военная экспансия Японии в самом разгаре, наши враги не остановятся, завоевав Маньчжурию, следующим этапом станет Пекин, за ним последуют Шанхай и Гуандун. Суверенитет Китая в опасности! Очень скоро мы превратимся в слуг, в рабов, в бродячих собак! Военные наместники, временные правительства, военные власти разделили наш континент. Только патриотизм поможет нам собрать силы и даст надежду. Восстанем же, прогоним захватчиков, уничтожим продажных военных, утоляющих жажду народной кровью. Вернем землю крестьянам и достоинство рабам. На обломках феодально-колониального строя построим новый Китай, где воцарится демократия. Без коррупции, без нищеты, без насилия. Равенство, свобода и братство – таким будет наш девиз. Каждый трудящийся будет работать по мере своих потребностей. Хозяином станет народ, а правительство будет ему служить. В этот день к нам вернутся мир и счастье!
      Ей аплодируют. Поблагодарив аудиторию, она поворачивается к Миню. Жесткость в ее взгляде сменяется нежностью. Он отвечает девушке улыбкой. Я встаю и возвращаюсь к Цзину и Хун. Моя подруга испытывает на юноше свои чары. Она говорит о своей семье и о назначенной свадьбе. Ее пристальный взгляд невыносимо настойчив.
      Цзин заворожен, он не сводит с Хун глаз. На его лице читается то любопытство, то жалость. Мое присутствие смущает Цзина. Он то и дело смотрит в мою сторону, но, если мы встречаемся взглядами, покашливает и отворачивается, напуская на себя высокомерный вид.
      Я брожу по саду, не в силах справиться с тоской. Красные стрекозы присаживаются на стебли цветов и мгновенно взлетают навстречу последним лучам солнца. Через открытое окно спальни я вижу кровать, в которой лежала накануне: на ней все то же алое, шитое хризантемами покрывало. Это зрелище оскорбляет мои чувства.
      Минь делает мне знак. Наконец-то. Перед товарищами он обращается со мной, как с младшей сестрой, со смехом рассказывает, как спас мне жизнь. Я не мешаю ему разглагольствовать. Он меня стыдится.
      Цзин начинает раздавать именинное печенье. Когда подходит моя очередь, он, забыв об угощении, снимает прицепившийся к моим волосам листок.
      Кто-то хлопает его по плечу:
      – Представь мне свою подругу.
      Я узнаю давешнюю пророчицу.
      Не дожидаясь ответа Цзина, она обращается прямо ко мне:
      – Меня зовут Тан, а вас?
      Девушка задает тысячу и один вопрос. Ее напористость смущает меня. Она хочет узнать обо мне все: в каком колледже я учусь, где живу, сколько у меня братьев и сестер. Без малейшего смущения сообщает, что знает моего любовника с самого детства. Ее мать служит в семье Миня. Нацарапав на клочке бумаги адрес, приглашает заходить в гости.
      Я говорю, что меня ждут дома, оставляю Хун на попечение Цзина и покидаю праздник. Цзин догоняет меня на пороге, заступает мне дорогу и благодарит за то, что пришла.
      Я говорю:
      – Хун очень милая девушка. Но теперь чувствует себя чуточку потерянной. Надеюсь, ты поможешь ей справиться.
      Цзин неожиданно заливается краской. Я понимаю, что Хун ему понравилась. Мною овладевает странное чувство.
      – Возвращайся к гостям. Тебя ждут.
      Достаю из кармана платок, которым он вытирал пот с лица в тот день, когда отвозил меня домой на велосипеде. Я его постирала и вышила в углу инициалы Цзина.
      – Возьми. Это мой скромный подарок.
      Он лепечет, уставившись на платок:
      – Я так счастлив, что встретил тебя. Ты особенная и очень интересная девушка. Минь тебя недостоин…
      Я спрашиваю, что он имеет в виду.
      Он пристально смотрит на меня, покусывая нижнюю губу.
      Я настаиваю. Цзин злится, топает ногой и уходит.
      На улице царит влажная жара. Блестят кроны деревьев, листья истекают зеленью. В витринах магазинчиков отражаются всполохи заходящего солнца. Полуголые детишки бегут по тротуарам с газетами в руках и кричат хором, привлекая внимание клиентов: «Женщина убивает своего любовника! Бонза находит тело!»
      Я почти дохожу до дома, когда выросший из-под земли Минь хватает меня за руку и останавливает:
      – Цзин сошел с ума! Что он тебе наболтал?
      – Ничего.
      – Он говорил обо мне?
      – Нет.
      Минь не успокаивается. Он недоверчиво вглядывается в мое лицо.
      – Цзин тебя любит. Он только что в этом признался.
      Эта фраза разрывает мне сердце.
      – Оставь меня.
      – Тебе придется выбирать между нами.
      – Не будем устраивать сцену!
      – Ты не можешь меня предать. Твое тело принадлежит мне!
      – Я свободна. Я отдам свое тело тому, кому захочу, хоть самому дьяволу!
      – Зачем ты так говоришь? Почему заставляешь меня страдать? Ты меня не любишь!
      – Отпусти. Сестра ждет меня дома. Поговорим, когда ты успокоишься. Завтра я играю партию в го на площади Тысячи Ветров, приезжай за мной к пяти.
      Никогда еще я не видела Миня в таком состоянии. Он дрожит всем телом.
      Я убегаю.

      После ужина нам отдают приказ спать одетыми и держать оружие под рукой. В полночь тишину казармы оглашают свистки. Я выбегаю на улицу.
      Разделившись на взводы, мы прыгаем в грузовики. Нам сообщают цель операции: арестовать террористов, у которых сегодня вечером назначена тайная сходка в городе. Среди них предположительно может находиться знаменитый полковник Ли.
      Тяжелый воздух напоен влагой. Под фонарями летают ночные бабочки. В квартале, где живет местная знать, величественные порталы богатых особняков подсвечены газовыми фонарями. Внезапно начинается стрельба. Террористы учуяли опасность и пытаются скрыться. Наши дозорные открыли огонь.
      На соседней улице взрывается граната. Я содрогаюсь от запаха пороха. Я много месяцев не был в бою. Смерть меня пощадила.
      Мы окружаем большое поместье. Террористы лежат на полу и отражают наши атаки, бросая гранаты. Там, куда они попадают, загораются деревья. Зияют черными провалами окна, из которых вылетели все стекла.
      Действия нашего взвода позволили одному из ударных подразделений попасть на крышу и найти люк. Бой оказался скоротечным. Едва успев распалиться, я вынужден опустить оружие. Террористы оставили на месте пятерых убитых и восьмерых раненых товарищей. Пресловутый мятежный полковник счел за лучшее покончить с собой до того, как мы ворвались в дом. Мы взяли богатую добычу: погреб забит ружьями, ящиками с патронами, пачками китайской валюты, которую бандиты не успели обменять на маньчжурские деньги. Мы вовремя вмешались. Новое восстание могло вспыхнуть со дня на день.
      Я подсчитываю потери: четверо солдат и один офицер отдали свои жизни за императора Японии. У дверей соседнего дома кто-то шевелится. Задетый осколком гранаты солдат ползет по тротуару, испуская пронзительный вой. Я подбегаю и осматриваю его раны. Человеческое тело превратилось в груду изуродованного мяса, в котором застряли обрывки одежды. Из раны в животе вываливаются кишки. Внезапно он вцепляется мне в плечи:
      – Ну же, давай, добей меня!
      Я знаю, что для него все кончено. Я знаю, что все солдаты должны через это пройти. Но у меня нет сил вытащить пистолет из кобуры.
      – Убей меня! Мерзавец, почему ты медлишь?
      Мне недостает мужества. Я сжимаю в руке оружие и не могу справиться с дурнотой. Подбежавшие санитары грузят раненого на носилки, а он все кричит и кричит:
      – Убейте меня! Умоляю вас! Убейте!
      В казарме я не раздеваясь падаю на кровать. Рукава формы все еще влажны от крови незнакомого бойца, которому предстоит долгое умирание в госпитале. Не могу забыть его отчаяние. Я не сумел подарить ему милосердную смерть, я оказался трусом. Будда не колеблясь совершил бы убийство во имя милосердия. Сочувствие – удел сильных духом.
      У меня в ушах звучат прощальные слова матери:
      – Между смертью и трусостью не колеблясь выбирай смерть.

      Я смотрю в окно и вижу сквозь листву деревьев луну.
      Перед моим мысленным взором встает образ Цзина. Он благодарит меня за мой приход, но я не понимаю, о чем он думает на самом деле, – слишком уклончив его взгляд.
      Цзин очень долго вел себя как высокомерный дикарь. Я ни разу не проявила своих чувств, боясь услышать в ответ грубость. Но теперь, когда Минь рассказал мне о чувствах своего друга, я перестала бояться высокомерно-презрительного взгляда в ответ на ласковое слово. Отныне Цзин для меня – открытая книга, и писаться она будет по моим правилам.
      Почему Цзин сказал, что Минь меня недостоин? Как эти двое столкнулись? Что побудило Цзина признаться? Они поссорились? Подрались?
      Минь говорит, что хочет на мне жениться. Но я боюсь, что в один прекрасный день он уподобится моему отцу или мужу Лунной Жемчужины. Мужская страсть угасает быстрее женской красоты.
      Он попросил меня выбрать. Но как я могу не видеться с Цзином – он подпитывает мое влечение к Миню? Я не стану обманывать Миня. Он сделал меня женщиной. Я храню ему верность из благодарности, а не потому, что боюсь его ревности. Моя связь с Цзином гораздо утонченнее плотского влечения. Воздержание есть сладострастие души. Я знаю, что Цзин за нами наблюдает, переживая вместе со мной потрясающие открытия. Мой взгляд гасит его горечь. Когда я оборачиваюсь, на его бледное лицо возвращаются краски жизни. Цзин – мой ребенок, мой брат, с ним все ласки, любое прикосновение – запретны. Такая чистота порождает безграничную и беззаветную привязанность, в которой я отказываю Миню.
      Без Цзина мои любовные игры с его соперником становятся попросту вульгарными. Без Миня Цзин перестает существовать. В сравнении с моим легкомысленным любовником его сухой, сдержанный характер кажется значительным и загадочным. Делая выбор в пользу одного, я отказываюсь от другого и теряю обоих.
      В го оказавшийся в подобной ситуации игрок выбирает третье решение: атаковать противника там, где он меньше всего этого ждет. Завтра, когда Минь приедет за мной на площадь Тысячи Ветров, я притворюсь, что не вижу его. Закончив партию, тщательно пересчитаю камни. Поблагодарю противника и буду смотреть ему вслед, пока он не скроется из виду. Потом, уставившись усталым взглядом в доску, спрошу: «Минь, кто такая Тан?»
      Он начнет клясться, что верен мне. Я изображу гнев. Буду топать ногами, вздыхать и охать. Я так хорошо помню истерики Лунной Жемчужины, что сумею сыграть безошибочно.
      Он поведет меня к Цзину, чтобы успокоить. Я приму его поцелуи и ласки. Мы будем заниматься любовью. Наши обнаженные тела сплетутся под простыней, как две обвитые плющом сосны. Кровать станет паланкином, везущим нас в другой мир.
      Оглушающий грохот вырывает меня из задумчивости. Я выглядываю в окно и вижу во дворе родителей, оба они в пижамах. Встревоженная кухарка выходит из комнаты со свечой в руке.
      – Погасите! – приказывает отец сдавленным голосом.
      – Надеюсь, это всего лишь учения, – говорит Матушка.
      Батюшка вздыхает.
      Снова слышатся взрывы, похожие на хлопки петард на празднике Весны. Наш город отвечает на весь этот шум упрямым молчанием – не слышно ни шороха шагов, ни шепота, ни плача.
      А потом на землю опускается ночь. На небе появляются звезды. Родители возвращаются к себе, кухарка закрывает дверь.
      Сверху на нас смотрит невозмутимая луна.

      На рассвете мы бежим кросс на три километра вдоль внешней стены казармы, поднимая тучу пыли и оглашая воздух патриотическими песнями. Коллективный энтузиазм согревает сердце и прогоняет кошмары.
      Сегодня ночью я снова бродил во сне по развалинам после землетрясения. Небо было черным от дыма. Привыкшие к стонам уши перестали отличать плач от жужжания насекомых. Я чувствовал такую усталость и опустошение, что хотел бы остановиться. Но на земле повсюду была кровь. Спотыкаясь на каждом шагу, я богохульствовал, выкрикивая проклятья, которые все еще звенели в воздухе, когда я проснулся.
      В душевой мои товарищи часами стоят перед зеркалом, подбривая усики, чтобы они выглядели идеально квадратными. Я поливаю голову ледяной водой и подхожу к зеркалу. Но почти сразу инстинктивно отвожу взгляд от собственного отражения.
      Хотел бы я знать, существует ли в Зазеркалье истина, от которой бежит человек?
      Я разглядываю свои стриженные ежиком волосы и кустистые брови. У меня сбивается дыхание. Белки глаз красные от бессонницы. Кожа покраснела и горит после бега, на шее выступили жилы. На руках перекатываются бугры мышц, на левом плече белеет шрам – я поранился, упражняясь со штыком. Я прожил на этом свете двадцать четыре года. Кто я такой? Не знаю, что ответить себе на этот вопрос. Но я знаю, зачем живу: моя возмужавшая плоть, мой мозг, который сомневался, любил и верил, превратятся в салют во славу родины. Я взорвусь в ночь нашей победы.
      Без четверти десять я стучу в дверь ресторана Хидори. Хозяин приносит мой маскарадный костюм. Превратившись в мандарина, выскальзываю из ресторана через потайную дверь.
      Из коляски рикши город выглядит удивительно спокойным. Беззаботность идущих по тротуару китайцев контрастирует с собранностью и стремительностью наших солдат. Торговцы открыли свои магазинчики, хозяева кафе выставили на улицу столики. Неутомимые торговцы вразнос наперебой предлагают свой товар. Я спрашиваю возницу, разбудила ли его ночная перестрелка. Он делает вид, что не услышал вопроса.
      На площади Тысячи Ветров верные привычке любители го уже начали игру. Я прислушиваюсь к разговорам, но они лишь комментируют ходы и комбинации.
      Китаянка появляется на опушке леса и бежит к нашему столу, легкая, как птичка. На лбу у нее блестит пот.
      – Извините, – произносит она, усаживаясь.
      Девушка развязывает синий холщовый мешочек и протягивает мне деревянный лаковый бочонок с черными камнями:
      – Берите. Это ваши.
      Безразличие, с которым эти люди относятся к ночной стрельбе, изумляет меня.

      Сегодня утром, когда я проснулась, солнце стояло над персиковым деревом. Пучки молодых листочков на ветках напоминают распустившиеся цветочные бутоны.
      Я счастлива. Мое блаженство, как это ни парадоксально, происходит не от умиротворения души, его питают совсем иные, противоречивые чувства. Цикады, тонкие знатоки моих душевных тайн, радостно стрекочут. Через раздвинутые занавески к кровати подбирается бледное небо. Мне чудится, что мой залитый светом город – обнаженная женщина, нетерпеливо ждущая объятий и ласк любовника.