После уроков Хун возвращается со мной к нам домой. Мы ужинаем с моими родителями, а потом закрываемся у меня в комнате, чтобы сыграть партию в шахматы.
      – Я скоро выйду замуж, – объявляет она, передвигая своего слона.
      – Надо же, какая хорошая новость, – отвечаю я, уверенная, что подруга шутит. – Кто твой избранник? Я его знаю?
      Она не отвечает.
      Я поднимаю голову.
      Хун держит пешку в пальцах правой руки, а левую ладонь прижимает к щеке. Лампа освещает ее лицо, и я вижу стекающие к носу ручейки слез.
      Я поражена и умоляю ее объясниться. Она разражается рыданиями.
      Я смотрю на Хун, и у меня щемит сердце. С момента знакомства с Минем и Цзином дружба с ней утратила для меня свою важность. Балы меня больше не интересуют, и я отказываюсь от всех ее приглашений. Когда мы возвращаемся домой после школы, я едва слушаю ее болтовню.
      – Я помолвлена.
      – С кем?
      Она долго молча смотрит на меня.
      – С младшим сыном мэра нашего городка.
      Я начинаю хохотать.
      – Да откуда он взялся, этот тип? Ты никогда мне о нем не рассказывала. Почему скрывала его? Он что, твой любовник? Детьми вы играли в лошадки. Потом снова встретились в городе? Где он учится? Он хорош собой? Надеюсь, вы останетесь жить здесь. Ну же, Хун, я не понимаю, почему ты плачешь. В чем дело?
      – Я никогда его не видела. Отец и мачеха все решили за меня. Я должна вернуться в деревню в конце июля.
      – Только не говори, что тебе навязывают брак с человеком, которого ты даже не знаешь!
      Хун рыдает все горше.
      – Но это немыслимо! Как ты можешь соглашаться на подобную нелепицу? Времена изменились. Сегодня девушки больше не обязаны подчиняться родителям душой и телом.
      – Мой отец написал мне… Если я откажусь, он… он… лишит меня… содержания…
      – Мерзавец! Ты – не товар, не разменная монета! Ты вырвалась из когтей мачехи вовсе не для того, чтобы попасть под пяту другой деревенской мегеры, курящей трубку и накачивающейся опиумом, которая будет ненавидеть тебя лишь за то, что ты молода и образованна. Она примется унижать тебя, и ты в конце концов уподобишься ей, станешь завистливой, мрачной и злобной. У тебя появится свекр – пузатый мужик, который проводит время со шлюхами, напивается каждый вечер, а вернувшись домой, орет на жену. Мужу ты скоро наскучишь, и жизнь твоя будет протекать в огромном доме среди женщин: служанок, кухарок, содержанок твоего свекра, любовниц твоего мужа, невесток, сестер и матерей невесток. Каждая из них будет интриговать ради того, чтобы угодить мужчинам и уничтожить тебя. У тебя будут дети. Если повезет родить сына, заслужишь уважение семьи. А если будет девочка, с тобой станут обращаться, как с собаками или свиньями. Однажды тебя письмом известят о разводе, и ты станешь позором своей семьи…
      – Перестань, прошу тебя… – Хун задыхается.
      Я чувствую себя виноватой и бегу за мокрым полотенцем. Вытираю ей лицо, заставляю выпить чашку чая.
      Постепенно Хун успокаивается.
      – Я знаю, как это трудно – ослушаться отца. Раньше неподчинение родителям считалось преступлением. Сегодня это единственный способ уберечь свое счастье. Если ты лишишься отцовских денег, тебе помогут мои родители. Мы вместе поступим в университет. Ну-ка, пойдем.
      Я тащу Хун за руку к маленькому шкафчику красного лака, где хранятся мои сокровища. Снимаю замок, нахожу среди книг, каллиграфических свитков и палочек для письма, хранящихся в деревянном чехле, вышитый шелковый мешочек. Развязываю его под лампой и показываю Хун драгоценности.
      – Мы продадим их и заплатим за учебу.
      Она снова плачет.
      – Матушка тоже оставила мне в наследство драгоценности. Но отец отобрал их и подарил своей новой жене.
      – Довольно хныкать. Выбирая между деньгами и свободой, не стоит колебаться ни секунды. Ну же, вытри слезы. Все, что у меня есть, – твое, перестань себя терзать.
      Надвигается ночь. Хун забылась беспокойным сном.
      Я лежу, слушая ветер и кошачьи шаги по крыше.
      Перед глазами встает образ моей сестры, Лунной Жемчужины: у нее тоненькие, как стебли бамбука, ножки. Она с гордостью демонстрирует подарок мужа – пару шелковых молочного цвета туфелек, расшитых крошечными бабочками. Голая ступня, обутая в сияющее чудо, так же прекрасна, как рука в шелковой перчатке, украшенная кольцом с розовым кораллом. Внезапно радость сестры улетучивается. Она бледна. Волосы у нее в беспорядке. Под глазами залегли тени, у висков появитесь морщинки. Свет в зрачках угас, она тупо смотрит куда-то в пустоту, считает часы и молится, чтобы муж вернулся до полуночи. В ее теле, которое уже начали иссушать старость и уродство, есть нечто ужасное. Для меня Лунная Жемчужина не женщина, а увядающий цветок.
      Моя мать – тоже не женщина. Она из породы страдалиц. Я вижу ее переписывающей рукопись отца, подбирающей для него документы. У нее ухудшается зрение, страшно болит спина. Она изнуряет себя ради работ, на которых никогда не будет стоять ее имя. Когда моего досточтимого отца оговаривают завистливые коллеги, она утешает и защищает его. Три года назад он сделал ребенка своей студентке, но Матушка скрыла от мира свое горе. Когда молодая мать однажды утром пришла к дверям нашего дома с младенцем на руках, она откупилась от нее, отдав все свои деньги. Она оплатила мир в нашем доме ценой собственной души. Она ни разу не заплакала.
      Так кто же тогда заслуживает прекрасного звания Женщины?

      Я вернулся к проституткам – с ними у меня все получалось. Но воспоминания о девушке не покидали меня, и к наслаждению примешивалась боль. Теперь у моей гейши был покровитель – банкир. Очень скоро она стала знаменитостью, чья жизнь протекала в высших сферах общества, и я потерял ее из виду.
      Мы снова увиделись два года спустя. Однажды туманным вечером я заметил ее на другой стороне улицы, когда она садилась в коляску рикши. Голову гейши украшала сложная высокая прическа в форме раковины, на плечи был накинут роскошный плащ.
      Она тоже увидела меня, но сделала вид, что не узнала, и скрылась во мраке, как богиня, вернувшаяся на небеса.
      Получив назначение в Маньчжурию, я отправился к гейше с визитом. Меня приняла ее мать. Я долго ждал, сидя в одиночестве и попивая сакэ. Поздно ночью она вернулась с какого-то официального приема: на ней было черное кимоно с нанесенным вручную рисунком серого моря, на которое набегали шитые золотом волны. Мелкий ледяной дождь намочил прическу, и Искорка вытерла волосы носовым платком. Мы не виделись много лет. Щеки у нее слегка запали, подчеркивая жесткость взгляда. Она выглядела ужасно усталой. Глядя на это лицо зрелой женщины, я чувствовал себя преданным.
      Она села напротив меня, опустив глаза, сложив руки на коленях. Ее застенчивая повадка напомнила мне нашу прогулку по парку. Мы долго молчали. Между этой женщиной и мною лежала река, которую мы были не в силах переплыть.
      – Я уезжаю в Маньчжурию.
      Ее лицо осталось бесстрастным, она даже не моргнула.
      – Я никогда вас не забуду, – произнесла она тихим голосом.
      Этой фразы мне оказалось достаточно. Я низко поклонился и встал. Она не шелохнулась. Ни слезинка, ни даже вздох не осенили наше прощание – горькое, дарующее освобождение.

      У выхода из школы я замечаю Миня – он стоит, прислонившись спиной к дереву.
      Мы встречаемся взглядами. Я опускаю голову и иду дальше. Он бежит за мной.
      – Могу я тебя немного проводить?
      Я не отвечаю, но он, нимало не смутившись, приклеивается ко мне, идет рядом, болтая о пустяках. В глубине души я вовсе не против его общества. Минь выше меня на две головы. Его теплый голос расслабляет, убаюкивает. Он рассказывает, что успел прочитать и чем занимался, делится революционными мечтами. Предлагает повести меня в воскресенье на рыбалку, обещает рассказать, какие породы рыб водятся в Амуре.
      Мы идем мимо улицы, на которой стоит дом Цзина.
      – Пойдем… – Минь тянет меня за руку. – Я заполучил ключ.
      Переступив порог, он оборачивается и оглядывает меня с головы до пят. Его дерзость обезоруживает. Внезапно обессилев, я прислоняюсь к двери.
      Минь начинает ласкать мое лицо и шею, нежно гладит плечи. Мною овладевает странная истома. Щеки у Миня пылают, полуприкрыв глаза, он обнюхивает меня, его губы оставляют на коже жаркий след. Когда он касается моего подбородка, я непроизвольно размыкаю губы, и язык Миня мгновенно ныряет во влажную пещерку рта. Его рука сползает мне на грудь. Ласки становятся почти невыносимыми, я задыхаюсь в его жарких объятиях. Прошу Миня расстегнуть воротник моего платья. Он удивлен, но подчиняется. Минь нервничает, пальцы у него дрожат, и пуговички не поддаются. Я нетерпеливо дергаю, едва не вырвав их с мясом.
      Гримаса восхищения искажает лицо Миня. Он опускается на колени, прижимается губами к моим грудям, трется об них пробивающейся бородкой. Его лоб пылает, как раскаленное железо. Я извиваюсь, изо всех сил сжимая кулаки.
      Скрип ключа в замочной скважине застает нас врасплох. Я судорожно отталкиваю Миня и едва успеваю застегнуть платье. Дверь открывается. Входит Цзин с клеткой в руке. Когда он замечает нас, лицо его темнеет. Смерив меня злым взглядом, он сквозь зубы приветствует Миня. Я хватаю портфель, выскакиваю на улицу, оттолкнув Цзина в сторону.
      Никогда прежде я не ощущала такой вселенской печали. Вороны с карканьем взлетают в лилово-оранжевое небо, на которое наползают черные тучи. Воздух напоен ароматами. В город пришел май, зацвели тополя, усыпав землю пушистыми, похожими на гусениц колбасками. В детстве я бросала их за шиворот сестре, она ужасно пугалась и кричала.
      Минь истерзал мою грудь, и теперь мне больно. Я останавливаюсь под деревом, чтобы поправить прическу; поплевав на ладони, разглаживаю платье. Рассматриваю себя в маленьком зеркальце: губы вспухли, как после слишком долгого сна. Пунцовые щеки выдают тайну порочных мечтаний, лоб пылает, заклейменный поцелуями Миня, хотя никто, кроме меня, этого не видит.

      Перед последним переходом мы вычистили оружие и привели в порядок форму. Вскоре на горизонте показался древний город, окруженный крепостными стенами. Тополя окружают водяной ров. На обочинах дороги стоят китайцы, они машут японскими флагами. Мы проходим через главные ворота, и нашим глазам открывается вид на цветущий город Тысячи Ветров: море черепичных крыш, широкие улицы заполонили торговцы, оглушающе шумит транспорт, из дверей ресторанчиков одуряюще вкусно пахнет едой. К нам приближаются полковник, офицеры местного гарнизона, мэр города – толстый усатый маньчжур и знатные горожане.
      У нас разбегаются глаза. На тротуаре человек тридцать молоденьких проституток – они машут нам, толкаются, смеются, краснея от смущения. Самые робкие прячут лицо, шепотом обсуждают нашу внешность, походку, улыбки.
      Те, что посмелее, лепечут по-японски: «Как он красив!», «Приходите ко мне на свидание в Золотой Лотос!», «Я вас люблю!» Забыв об усталости после тяжелого перехода, мы гордо поднимаем головы, молодцевато разворачиваем плечи.
      Наша казарма находится в западной части города. По верху высокой стены натянута колючая проволока, у ворот – вышки с пулеметными гнездами. На плацу выстроился в каре резервный отряд.
      После церемонии встречи нас приглашают в столовую: мы накидываемся на острый мясной суп с водорослями, пожираем жирных карпов, оленину, фазаньи грудки, наслаждаемся рисовыми фрикадельками, маринованными овощами, тофу и суши.
      С раздувшимся от еды, как воздушный шар, животом плетусь к себе в комнату и падаю на кровать.

      Напустив на себя таинственность, Минь объявляет, что у него есть запрещенные правительством книги: так он пытается завлечь меня к Цзину. При одной только мысли о том доме у меня начинает кружиться голова, но я должна на что-то решиться. Пути назад нет. Я больше не хочу быть предающейся пустым мечтаниям школьницей. Нужно действовать, пора прыгнуть в пустоту. В тот миг, когда начнется необратимое, мне станет наконец известно, кто я и зачем живу.
      В библиотеке Минь извлекает на свет божий «опасные» сочинения, спрятанные под стопкой старинных книг. Я переворачиваю страницы, жадно вчитываясь в написанное. Минь подкрадывается сзади и обнимает меня. Его руки, скользнув под платье, завладевают моей грудью.
      Он раздевает меня – как будто чистит апельсин. Я стою в одних штанишках, прикрыв грудь руками, и велю ему аккуратно повесить мою юбку на плечики. Он тоже раздевается, раскидывая одежду в разные стороны, но трусы не снимает, бросается ко мне, прижимается, начинает тереться.
      Я закрываю глаза и стараюсь не потерять равновесия. Минь тащит меня на середину комнаты, укладывает на письменный стол. Медленно раздвигает мои ноги. Я пытаюсь прикрыться ладонями, но он удерживает мои руки. Я извиваюсь, тихонько постанываю. Минь хочет успокоить меня, целует мою грудь, захватывает губами сосок. Я кричу от боли. Он распрямляется, как пружина, едва не задев макушкой потолок, и одним толчком входит в меня. Его искаженное гримасой наслаждения лицо выделяется на фоне прямоугольника синего неба в окне.
      Легенда гласит, что демоны в аду обожают распиливать проклятых пополам: тот, кто придумал эту сказку, явно вдохновлялся актом дефлорации.
      – Тебе больно?
      Я прикусываю нижнюю губу и не отвечаю.
      Несколько секунд Минь молча смотрит на меня, потом одевается, отирает мне лицо платком и объявляет, глядя глаза в глаза:
      – Я должен на тебе жениться.
      – Отнеси меня на кровать.
      Минь закрывает двери, задергивает шторы и опускает натянутую над кроватью кисею. Мы закутываемся в шелковое, подбитое хлопком покрывало. В комнате царит полумрак, запах трухлявого дерева парализует мои чувства.
      Он произносит слова утешения:
      – В первый раз все чувствуют себя немного странно.
      – А ты, судя по всему, знаешь, о чем говоришь! Он умолкает. Его ладони скользят по моей шее, плечам, рукам, животу. С улицы доносится пение цикад. Минь снова ложится на меня. Как больно… Но на этот раз терпимо. Я дрожу и задыхаюсь. Мысли путаются, перед мысленным взором всплывает лицо Цзина, его сменяет образ кузена Лу.
      Внезапно Минь впивается в меня взглядом, в котором жестокость смешивается с мучительным ожиданием. Он несколько раз хрипло вскрикивает и, победив невидимую силу, падает на меня, совершенно обессиленный.
      Он почти сразу засыпает, обвив мою талию усталыми руками и положив голову в ложбинку на шее. Стоит мне шевельнуться, и он еще теснее прижимает меня к себе. Я должна вернуться в школу, но вставать совершенно не хочется. Завтра что-нибудь придумаю, чтобы выкрутиться. Мысли бродят у меня в голове, как облака, плывущие в небе над городом и исчезающие за горами на севере Маньчжурской равнины. Мне рассказывали, что девственницы в первый раз теряют много крови. Со мной ничего подобного не случилось. Боги избавили меня от жестокой пытки, которой няньки и матери от века пугают девушек. Я не чувствую себя виноватой. Я довольна. Жизнь никогда не казалась мне такой простой и яркой.
      Ближе к вечеру мы возвращаемся в реальный мир. Скоро наступит ночь, но последние проблески вечернего света еще тянутся к земле, как челн, плывущий в родную гавань. Я вспоминаю об уроке музыки, пытаюсь придумать отговорку поизящнее для Матушки. Двигаюсь медленно и плавно. Нечто, от века жившее в глубинах моего существа, внезапно всплыло на поверхность – так достают из сундука простыню, чтобы проветрить ее на солнце. Моя девственность превратилась в кровавую рану. Мое разделенное надвое тело открылось навстречу миру.
      Слова Миня выводят меня из задумчивости:
      – Когда мы прогоним японцев, я на тебе женюсь.
      – Но я вовсе не хочу выходить замуж. Занимайся своей революцией.
      Он останавливается, бросает на меня оскорбленный взгляд. Губы у него дрожат. Как он хорош!
      – Моя семья происходит из очень древнего рода. Принадлежащие ей земли простираются от городских стен до монгольских степей. Моя мать умерла, и я собираюсь потратить наследство на дело освобождения родины. Я стану бедняком и буду вести опасную жизнь. Если ты меня не презираешь – что невозможно, ведь ты отдала мне самое дорогое! – то станешь моей женой.
      Я смеюсь.
      Сев в коляску рикши, машу ему на прощанье. Силуэт Миня на тротуаре расплывается, превращаясь в едва различимую в городских сумерках линию.

      В детстве меня завораживала таинственная и чудесная Срединная империя. Я любил рисовать мандаринские пагоды, монгольские дворцы, императорских воинов, а когда подрос, зачитывался классической литературой.
      До вчерашнего дня из всех китайских городов мне был знаком лишь Харбин, огромная метрополия на берегах Амура. Этот современный мегапо-лис-«полукровка» служит мне сегодня точкой отсчета. Я не устаю сравнивать его с городом Тысячи Ветров. В этом маленьком поселении мгновенно угадываешь частичку вечного Китая, хотя он принадлежит независимой Маньчжурии.
      Машин здесь меньше, чем в Харбине. Трамваев нет совсем. Сотни рикш неустанно, днем и ночью, бегут по улицам. У студентов, сынков богатых семейств, в моде велосипед.
      В противоположность харбинцам, потомкам ссыльных и каторжан, имеющим в большинстве своем плебейскую внешность, местные уроженцы выглядят изящными и утонченными. Говорят, что их предками были королевские бастарды, а в их жилах смешалась кровь маньчжуров, монголов и китайцев. Их лица с правильными чертами кажутся выплывшими из давно минувших времен седой древности. Мужчины высокие, с матовой кожей и раскосыми глазами. Женщины унаследовали от придворных дам бледность, высокие скулы, миндалевидные глаза и крошечные рты.
      На следующий после прихода в город день офицеры местного гарнизона увлекают нас в путешествие по лабиринту улиц «веселого» квартала. Я убежден, что проституцию придумали специально для военных и первая в истории шлюха была влюбленной в солдата женщиной.
      Как и повсюду на свете, здешние жрицы любви обольщают нас сладкими улыбками, чтобы выманить деньги. Китаянки что-то лепечут на ломаном японском, которого, впрочем, вполне хватает, чтобы сторговаться. Некоторые бордели содержит наша армия, работают здесь японки и кореянки – ночные бабочки в цене золотой пыли. Я не могу себе позволить оплатить услуги соотечественницы и полагаюсь на совет местных знатоков. Меня ведут в скромного вида дом с поэтичным названием «Нефритовая флейта». В центре двора тянется ветвями к небу огромное дерево. В окнах мелькают силуэты военных, женщины в ярких кокетливых платьях поправляют волосы.
      Хозяйка – уроженка Шаньдуна – выводит к нам своих девочек. Я выбираю Орхидею. У нее раскосые, как у волчицы, глаза. Рот напоминает раздавленную черничину. Через плечо перекинут лисий хвост, на босых ступнях босоножки на высоких каблуках, в пальцах небрежно зажата сигарета. Она поднимается по лестнице, виляя бедрами.
      После первых ласк Орхидея с самым серьезным видом сообщает мне, что она – чистокровная маньчжурка, и просит не путать ее с китаянками. Японские проститутки притворяются и сдерживают себя, а аристократка Орхидея кричит от наслаждения. Проститутки редко достигают оргазма, но моя партнерша отдается любви с обезоруживающей искренностью и не скрывает своего удовольствия. Когда я ухожу, молодая женщина с упругой попкой стоит в дверях, провожая меня взглядом и поигрывая зеленым носовым платком.

      На следующий день, в лицее, я смотрю на одноклассниц свысока. Вчерашняя боль живет в моем теле. Она жжет, воскрешая в памяти острое желание. Боль стала моим достоинством. На мне синее форменное платье – такое же, как на других девочках, но сама я безвозвратно изменилась.
      После уроков я захожу к сестре. Она вяжет, сидя у окна. Я ложусь на ротанговый диванчик напротив нее.
      Ее невестка забеременела, и Лунная Жемчужина сокрушается, жалуясь на свое пустое чрево. Чтобы отвлечь ее от навязчивых мыслей, я спрашиваю:
      – Как узнать, что ты влюблена?
      Она вытирает слезы и заливается смехом.
      – Ну-ка, ну-ка, тебе что, кто-то нравится? К чему этот вопрос?
      Я делаю вид, что обиделась.
      – Если не хочешь отвечать, я пойду.
      – Ты злишься? Съешь кусочек медового пирога с лепестками акации?
      Лунная Жемчужина отдает приказ слуге и возвращается к вязанию.
      – Что именно ты хочешь знать?
      Я прячу лицо в подушку.
      – Как узнать влюбленность? Что при этом чувствуешь?
      – Сначала ты напрочь забываешь об окружающем мире. Родные и друзья превращаются в невидимок. Днем и ночью ты думаешь об одном-единственном человеке. Когда видишь его, в твоих глазах зажигается свет. Когда вы в разлуке, его образ бередит твое сердце. Каждое мгновение ты спрашиваешь себя – где он, чем занят? Воображаешь себе его жизнь, проживаешь ее: твои глаза становятся его глазами, твои уши слушают за него…
      Лунная Жемчужина делает глоток чая и продолжает:
      – Сначала людям неизвестны чувства друг друга. Это самый острый, самый потрясающий момент. Потом влюбленные открываются друг другу и переживают краткий миг безграничного счастья.
      Сестра опускает вязанье на колени, и взгляд ее теряется в пустоте.
      – Но счастье недолговечно. На смену безоблачному небу приходит буря. Любовники неожиданно для самих себя погружаются во мрак. Они передвигаются ощупью, ползком. Стареют. Сама увидишь, сестричка. Когда тебя полюбят и ты сама полюбишь, узнаешь, каково это – жить в раскаленной добела печи. Ты познаешь отчаяние и ни в чем не будешь уверена.
      Губы у моей сестры потрескались, как высушенная зноем земля. Злобным взглядом она ищет в невидимой дали виновников своих несчастий.
      – Тебе уготована лучшая участь. Ты сильнее меня. Ты сумеешь бросить вызов страданию и умиротворить гнев богов, завидующих нашей любви.
      – Зачем тогда выходить замуж?
      – Замужество?! – Сестра смеется. – Эту холодную пошлую церемонию устраивают, чтобы потрафить родителям. Я теперь стала тенью самой себя. Семья, которую я создавала своими руками, теперь давит на меня, как могильная плита. Иногда мне хочется превратиться в стол или стул. Без мыслей, без чувств, я ждала бы мужа, служила бы ему, заполняла бы собой пустоту, заботилась о его родителях.
      Лунная Жемчужина встает, срывает гроздь глицинии, сжимает цветы дрожащими пальцами.
      – Скажу тебе правду. Я любила своего мужа. Я все ему отдала. Подобно шелковичному червю, я исторгла из своей души все самое прекрасное. И превратилась в жалкое бесполое существо. Я знаю, что мне остается. Я отдам мужу свою жизнь. Пусть он живет, и пусть я умру!
      Я ощущаю болезненную неловкость. Выдумав пустячный предлог, прощаюсь и ухожу. Выйдя на улицу, пускаюсь бежать. Мне необходимо вдохнуть полной грудью воздух жизни, аромат деревьев, тепло родного города. Я сумею укротить свою судьбу, я буду счастливой. Счастье подобно игре в го, за него сражаешься, как за окружение противника. Я убью боль, задушив ее в объятиях.

      Жара осложняет военную подготовку. За городскими стенами раскалилась добела жирная черная земля. Солдаты под надзором офицеров маршируют, прыгают, бегают, ползают, стреляют, по тысяче раз втыкают штыки в брюхо соломенных чучел. Тех, кто теряет сознание, окатывают ведром воды и награждают парой пощечин. Рекрутов-китайцев наказывают куда более жестоко. Люди подобны железу – чтобы выковать оружие, по нему бьют молотом.
      В первый же день я обгорел на солнце, у меня растрескались и шелушатся губы. Я сорвал голос, выкрикивая команды, горло так саднит, что рис кажется песком. Ночью температура резко падает, но разгоряченное тело хранит дневной жар. Страдая от холода и жары, я ворочаюсь на постели, не в силах заснуть.
      И все-таки я счастлив, что попал сюда. Казарма – это своего рода «закрытая зона» со своими барами, ресторанами, библиотекой, соблазнительными медсестрами и ванными комнатами, где установлены настоящие деревянные бочки. Младшая сестра и Акико прислали книги и литературные журналы. Матушка, чтобы побаловать меня, добавила к носкам и новым кальсонам в посылке шоколад и паштет из красной фасоли.
      Порнографические журналы ходят по кругу, создавая в казарме атмосферу жизнерадостного мужского братства. По вечерам обитатели всех комнат немилосердно фальшиво распевают сорванными голосами народные песни. Кое-кто играет в карты на деньги.
      К вящей досаде солдат, офицеры имеют право свободно выходить в город. Завзятые гуляки сбились в маленькие группки. Как только заходит солнце, мы напиваемся в ресторанах и наносим визит проституткам.
      Я говорю по-маньчжурски, и у меня складываются неожиданные отношения с местными женщинами. Возможность поговорить рождает нежность даже в самых необузданных душах. Орхидея привязалась ко мне. Мое тело завораживает ее. Она питает ко мне неукротимую страсть.
      Ее воображение превращает банальную встречу солдата со шлюхой в романтическую историю. Она уверяет, что приметила меня в первый же день и мой взгляд загипнотизировал ее.
      В ответ на признание в любви я храню ей верность. Она держит меня пылкостью чувств и откровенностью, которые неведомы нашим куртизанкам. Она дарит мне свои платки, носочки, пряди волос и маленькую атласную подушечку, украшенную эротической вышивкой. Эти скромные подношения льстят мне и восхищают ничуть не меньше ее пылкого желания.

      Теплый и солнечный май в наших местах длится не дольше прыжка лягушки в пруд.
      Наступает лето.
      Послеобеденная жара погружает моих родителей в глубокий сон. Я на цыпочках выскальзываю в сад через заднюю дверь. Иду по узким улочкам, от одного тенистого дерева к другому. Солнце льет на меня с неба потоки золота. Я обливаюсь потом, мысли в голове отсутствуют.
      В саду Цзина опьяняюще пахнет сирень. Минь ждет меня в постели. Он вылил на себя ведро воды из колодца. Тело у него ледяное, как у камешка с речного дна. Я падаю сверху, и моя разгоряченная кожа только что не шипит, соприкоснувшись с его наготой.
      Сантиметр за сантиметром я открываю для себя тело Миня, и оно превращается в бескрайнее пространство. Я исследую его, слушаю дыхание кожи, читаю карту вен. Мы придумываем изощренные игры. Кончиком языка я рисую на его груди буквы, требуя, чтобы он их угадывал. Я отдаю мой живот в безраздельное владение его губам, дарю свою грудь его лбу. Минь оседлывает меня в молитвенной позе, при каждом движении он должен читать вслух стихотворение. Его волосы щекочут меня, и я смеюсь. В наказание за насмешку он рывком проникает в меня. Мир раскалывается. У меня мутится зрение, звенит в ушах. Я вцепляюсь ногтями себе в волосы, кусаю уголок простыни. Глаза мои закрыты, под веками плавают огромные яркие полотнища. Очертания предметов становятся четче и тут же расплываются, появляются и исчезают какие-то люди. Смерть подкралась совсем близко. Внезапно мне кажется, что я раздваиваюсь. Часть моего «я» покидает тело и парит в воздухе. Наблюдает за мной, слушает мои стоны и хрипы, а потом вдруг взлетает в далекую вышину и исчезает, как птица, улетевшая за горный перевал. Я ее не вижу.
      Обессиленный Минь засыпает, забыв тяжелую руку у меня на груди. На моем животе блестят перламутром несколько белых капель. Они теплые и обвиваются вокруг моих пальцев, как шелковые нити. Мужчины – пауки, расставляющие женщинам ловушку, сотканную из их семени.
      Я тихонько встаю. Меня переполняет энергия, я готова начать партию в го.
      В саду под деревом дремлет в шезлонге Цзин, лицо его прикрыто соломенной шляпой. Не знаю, когда он вернулся, понятия не имею, застал он нас за любовными играми или нет. В последний момент Цзин внезапно убирает шляпу и смотрит мне прямо в глаза. Отчаяние и презрение на его лице доставляют мне острое наслаждение. Я бросаю ему вызов, выдержав этот взгляд. Губы юноши дрожат, он не может произнести ни слова.
      С улицы раздается протяжный крик торговца фруктами.
      – Я бы съела персиков, – говорю я Цзину. Он бьет кулаком по подлокотнику, вскакивает, выбегает и тут же возвращается с корзиной фруктов. Моет их у колодца и выбирает для меня самый большой. Мы молча поглощаем персики. Сок изо рта Цзина брызгает на рубашку.
      Пронзительно кричат цикады. Запах нагретой солнцем листвы смешивается с ароматом моих волос. По стеклянному графину, как по аквариуму, плавает вуалехвост.

      В казарме, среди вновь прибывших, выделяется разведчик капитан Накамура. Он не одержим женщинами, как остальные наши товарищи, замкнут и склонен к уединению. Окружающие дерзко над ним подшучивают, а он как будто ничего не имеет против роли кёгэна .
      В ресторане, выпив разом двадцать бутылочек сакэ, он засыпает и громко храпит. Однажды мы решаемся поквитаться с капитаном. Я бужу его, подтолкнув локтем, и спрашиваю:
      – Голод, жажда, плотское вожделение – все это суетность чувств. Скажите, капитан, в чем, по-вашему, заключается суетность души?
      Он поднимается, как призрак из могилы, и, не обращая внимания на наши смешки, начинает декламировать:
 
Пенью цикад
Безучастно внимала когда-то
В горной глуши,
А в этот осенний вечер
Так тяжело на сердце…
 
      Сдерживая улыбку, я спрашиваю:
      – Капитан, а что есть суета сует?
      Он озадаченно чешет в затылке:
 
Мир, где мы живем,
Недолговечней
Лунного луча,
Что отразился
От воды в моей пригоршне…
 
      – Суета сует… суета сует – это…
      Чтобы помучить его, я произношу, четко артикулируя каждый слог:
      – Суета суетна, суета сует суетна вдвойне. Но ведь суета и суета взаимоуничтожаются. Суетность души есть смерть, а суета сует души – жизнь. Так где же наше место между жизнью и смертью?
      Он смотрит на меня, не произнося ни слова в ответ. Его ошарашенный вид вызывает взрыв смеха у окружающих.
      Однажды, придя к капитану с послеобеденным визитом, я замечаю в его комнате гобан . Мы сразу решаем сыграть партию. К моему превеликому удивлению, тюфяк и путаник Накамура оказывается опасным и дерзким игроком. В казарме у него репутация безумца: он повсюду видит заговоры. На доске эта мания оборачивается излишней осторожностью.