Приказ об отправке отдан. Я не успел попрощаться с мадам Виолеттой и Масаё. Наша часть покидает казарму и направляется на вокзал. На платформе раздаются пронзительные свистки. Несколько рот, толкаясь, поднимаются в поезд, куда уже погрузили танки и боеприпасы. Наконец мы оказываемся в двухэтажном вагоне.
      Свежий весенний воздух не дает мне уснуть. Я ощупываю нагрудный карман кителя, куда спрятал перед отъездом два последних письма из дома.
      В своем послании, написанном изящным тонким почерком, Матушка успокаивает меня, уверяя, что чувствует себя хорошо. Акико – не знаю, кто дал ей мой адрес, – тоже написала мне длинное письмо.
      Перед отъездом эта юная женщина пришла проститься со мной, но я к ней не вышел, и сделал это сознательно, надеясь, что стану ей неприятен. Лучшая подруга моей младшей сестры, она потеряла во время землетрясения братьев и очень привязалась ко мне. Семья Акико связана родственными узами с кланом сегуна Токугавы . Своей скромностью и изяществом она понравилась Матушке – в глубине души, не говоря мне об этом ни слова, она желала соединить нас. Родители Акико одобряли чувства дочери, и она вообразила себя моей невестой. После училища я получил назначение в пригород Токио, и Акико стала часто писать мне.
      Я отвечал через раз, но Акико не отчаивалась. Когда я отсутствовал, они с моей сестрой приходили ко мне на квартиру – постирать и погладить белье, заштопать носки (хозяйку Акико очаровала своими манерами и улыбкой, и та охотно их пускала). Как и большинство женщин из аристократических семей, Акико никогда не говорила мне о своей любви. Но эта целомудренная сдержанность не помешала мне указать Акико ее место: она будет сестрой – и только.
      Коротенькая записочка от Огненной Искорки доставила бы мне неизмеримо больше удовольствия, чем бесконечное послание Акико. Я знаю – гейша мне не напишет. Существование, которое она для себя выбрала, – сплошная череда праздников, пиров, смеха и музыки. Разве найдется у нее минутка покоя, чтобы подумать обо мне?
      Я прошел через ее жизнь, не оставив в ней следа. Это было путешествие в один конец.

      Много лет я каждое утро проезжала мимо храма Белой Лошади, Минь следовал той же дорогой в противоположном направлении. Раньше мы никогда не встречались, теперь же, вот уже неделю, он всякий день появляется, как только начинают звонить колокола святилища.
      Перед выходом из дома я отправляюсь в Матушкину комнату, чтобы взглянуть на свое отражение в большом овальном зеркале. Прическа кажется мне совсем детской. Двумя шпильками, украшенными мелкими жемчужинками – я выклянчила их у сестры, – закалываю челку и открываю лоб.
      На подъезде к перекрестку сердце начинает колотиться, как безумное, я жадно ищу глазами велосипед Миня.
      Наконец замечаю его на склоне холма. Добравшись до вершины, Минь останавливается и машет мне рукой. Его силуэт четко вырисовывается на фоне неба. Ветер раскачивает ветки деревьев, в листве радостно щебечут птицы. Проходят, опустив глаза, молодые даосийские монахи в серых одеяниях. Бродячий торговец разводит огонь. В воздухе разливается аппетитный запах горячих лепешек.
      На уроке, вместо того чтобы слушать учителя, я думаю о Мине. Вспоминаю, как блестят из-под шляпы его глаза, вот он остановился, одна рука держит руль велосипеда, в другой зажаты учебники, он делает мне знак. Щеки у него горят. Я глупо улыбаюсь черной доске, словно вижу Миня, который демонстрирует чудеса ловкости, лавируя между словами и цифрами.

      После землетрясения я начал испытывать к смерти странную смесь гадливости и непреодолимого влечения. Наваждение преследовало меня день и ночь: я внезапно впадал в тоску и отчаяние. Плакал безо всякой на то причины. Страдал от учащенного сердцебиения и дрожи во всем теле.
      Когда я впервые прикоснулся к ружью, холодная сталь передала мне ощущение силы. Мой первый урок стрельбы состоялся на открытом воздухе, на пустыре. Сердце колотилось, как бешеное. Я ощущал невероятный страх, похожий на священный ужас паломника, готового пасть к ногам божества. После первого выстрела у меня зазвенело в ушах. При отдаче приклад сильно ударил меня в плечо. В тот вечер я засыпал, чувствуя физическую боль во всем теле и мир в душе.
      Всякий человек обречен умереть. Единственный способ победить неизбежность – избрать небытие.
      В шестнадцать лет моя жизнь началась сначала. Я перестал видеть во сне цунами и выгоревший лес. Армия стала для меня гигантским ковчегом, способным бросить вызов всем бурям и штормам на свете. В первый же год в кадетской школе я познал плотские радости, открыл для себя сладость слияния с женщиной. Позже я научился жертвовать удовольствием во имя долга. «Хагакуре» Дзёко Ямамото помогала мне превратиться из юноши в зрелого мужчину.
      Я приготовился к смерти. К чему жениться? Жена самурая убивает себя после его ухода из жизни. Зачем подталкивать к бездне чужую жизнь? Я очень люблю детей – они продолжают наш род, составляют надежду нации. Но я не способен дать им жизнь. Малыши должны расти под опекой отца, огражденные от горя и печали.
      Продажные женщины наделены недолговечной, как утренняя роса, свежестью. Они лишены иллюзий, и это сближает их с военными. Приземленность их чувства утешает наши ранимые сердца. Познав в детстве жестокую нужду, они отчаянно жаждут счастья и не смеют мечтать о вечности, зная, что прокляты. Они цепляются за нас, как потерпевший кораблекрушение за проплывающий мимо обломок дерева. В наших объятиях и ласках есть религиозная чистота.
      Закончив училище, мы переставали скрывать свои склонности и увлечения. Высшие офицеры открыто содержали гейш, младшие лейтенанты довольствовались случайными свиданиями.
      Я узнал мадемуазель Огненную Искорку в июне 1931 года. Мы праздновали повышение нашего капитана в чайном домике. Бесшумно раздвигались и задвигались перегородки, сменяли друг друга гейши, появляясь и исчезая во мраке. Наступила ночь. По реке медленно плыли освещенные фонариками корабли. Я довольно много выпил, и у меня кружилась голова. За столом товарищи подливали вина проигравшемуся офицеру. Я смеялся до слез. Почувствовав дурноту, я перегнулся было через перила, чтобы проблеваться, но тут заметил ученицу гейши в голубом кимоно с ирисами на широких, летящих рукавах . Она поприветствовала нас, склонившись до земли. Двигалась она медленно, с благородным изяществом. Щеки девушки были густо набелены, но родинка на подбородке придавала ей печально-задумчивый вид.
      Она достала из футляра сямисен, взяла плектр из слоновой кости, настроила инструмент и страстно ударила по струнам. Мне показалось, что в летнем небе прозвучал раскат грома. Порывы ветра гнули деревья, по небу плыли чернильно-черные тучи. После каждого удара медиатора с гор срывались молнии, ручейки превращались в водопады, разливались реки, пенные морские волны с ревом набегали на песчаный берег. Внезапно зазвучал ломкий женский голос. Он пел об обманутой любви, о смерти и тьме. Мною овладела безутешная скорбь: пьяный легко переходит от веселья к жалости и начинает оплакивать чужие несчастья. Музыка стихла, голос певицы умолк – словно разбилась хрустальная ваза.
      Стоявшие вокруг офицеры переглядывались, онемев от изумления и восторга. Ученица гейши поклонилась и покинула нас, оставив за собой тихое шуршание шелка.

      Лунная Жемчужина умоляет родителей отпустить меня вместе с ней на день рождения к новому мэру. Она почему-то твердо уверена, что муж отправится туда с любовницей, и хочет застигнуть его на месте преступления.
      Матушка не может устоять перед ее слезами. Ревность сестры мне отвратительна, но я хочу выйти в свет. Возможно, на празднике будет Минь…
      – Мадам, мадемуазель…
      Стоящие у подножия лестницы лакеи низко кланяются. Один из них ведет нас через красные лаковые ворота внутрь. Мы минуем три двора. Лунная Жемчужина ни за что не хочет, чтобы муж ее заметил, потому мы и приехали на праздник после наступления темноты.
      В огромном саду, освещенном газовыми фонарями, под деревьями расставлены сотни столиков. Музыканты в смокингах играют вальс, тщетно пытаясь заглушить распевающих во все горло оперных артистов.
      Мы выбираем столик под раскидистой сосной и усаживаемся, как два охотника в засаде. Желая уберечь гостей от холодного воздуха ранней весны, хозяин приказал разжечь повсюду огонь. Сестра недовольна: факелы слепят ее, мешая высматривать обманщика. Я ищу взглядом ее мужа и внезапно замечаю Цзина: одетый в костюм, сшитый по европейской моде, он сидит один за столиком в стороне от толпы. Мы встречаемся глазами.
      Я подхожу.
      – Хочешь сакэ? – спрашивает Цзин.
      – Спасибо, нет, терпеть его не могу.
      Он делает знак официанту, и тот начинает расставлять на столике с десяток разных блюд.
      Вооружившись палочками, Цзин кладет мне несколько ломтиков прозрачного мяса.
      – Попробуй, – предлагает он. – Это медвежья лапа.
      Излюбленный деликатес маньчжурских аристократов кажется мне скользким и совершенно безвкусным.
      – А вот это, – продолжает угощать Цзин, – верблюжья нога, ее пять лет мариновали в вине. Может, съешь кусочек рыбы? Она называется черный дракон и водится только в Амуре.
      Есть мне совершенно не хочется, и я спрашиваю, приглашен ли Минь.
      – Нет, – коротко отвечает он.
      Чтобы скрыть разочарование, я говорю, что пришла сюда с сестрой и даже не знаю в лицо нашего хозяина – нового мэра.
      Цзин показывает пальцем на низенького толстяка лет пятидесяти в парчовом халате.
      – Откуда ты его знаешь?
      – Это мой отец.
      – Твой отец!
      – Удивительно, не правда ли? – подтверждает Цзин с холодным смешком. – До восстания мятежников он был советником прежнего мэра. Смерть одних как нельзя лучше устраивает судьбу других. Мой отец и в аду сумеет добиться повышения по службе!
      Я смущена его признанием и не знаю, как поделикатнее ускользнуть.
      – А вон там одна из моих сводных мамаш. – Цзин кивает на женщину, переходящую от одного гостя к другому с легкостью бабочки, порхающей с цветка на цветок. Она слишком сильно накрашена, на ней подбитый мехом халат с роскошной вышивкой и головной убор в форме веера с украшениями из жемчуга, кораллов и шелковых цветов – истинная антикварная редкость.
      – Прежде чем стать наложницей отца, она была шлюхой, – невозмутимо сообщает мне Цзин, – а теперь спит с японским полковником. Знаешь, почему она вырядилась, как фрейлина императорского двора? Мерзавка всегда утверждала, что родилась в обедневшей семье желтого знамени… А вот и моя мать. Как только она терпит эту подстилку под своей крышей?
      Проследив за взглядом Цзина, я вижу неприметную немолодую женщину.
      За ее спиной внезапно обнаруживается мой шурин – он одет с крикливой элегантностью, волосы у него напомажены. Я спрашиваю Цзина, знает ли он этого человека.
      – Он – твой родственник? Этот доносчик?
      – Почему ты называешь его доносчиком? Муж моей сестры – известный журналист.
      Цзин не отвечает. Он наливает себе бокал вина и залпом осушает его.
      Друг Миня внушает мне странную смесь отвращения и восторга. В полной растерянности я покидаю его и от волнения не могу найти столик, за которым сидит сестра.

      Мои товарищи решили, что я питаю романтическую страсть к ученице гейши, и начали приглашать ее на наши пирушки так часто, как только могли. Я всякий раз краснел при ее появлении. Меня раздражали многозначительные взгляды и Смешки друзей, и все же я был счастлив и, пожалуй, даже горд.
      Огненная Искорка была очень застенчива и поначалу покидала нас сразу после исполнения песни. Со временем она привыкла к нашему обществу, соглашалась быть хозяйкой за столом и даже пила вино. У нее были прелестные крошечные ручки с ногтями, подобными старинным жемчужинам. Когда она подносила стакан к губам, рукав кимоно соскальзывал к локтю, обнажая белое, как сверкающий снег, запястье. Неужели ее обнаженное тело будет похоже на заснеженное поле?
      Мое жалованье было тогда столь ничтожно, что его хватало разве что на несколько жалких застолий, содержать гейшу мне было не по карману. С течением дней мой пыл остыл, страсти улеглись. Армейская жизнь слишком сурова, и мне нужны были доступные женщины.
      Политическая ситуация в тот год напоминала затянутое тучами небо. Мы мечтали о буре, жаждали снова увидеть солнце. Мы были солдатами, которым не пристало ни отступать, ни прятаться. Несколько лейтенантов избрали жертвенный путь. Множились покушения. Молодые убийцы сдались властям, чтобы доказать чистоту своих намерений. Увы – ни террор, ни добровольная мученическая смерть ничего не изменили, министры по-прежнему бездействовали. Они слишком боялись, что вернутся времена Камакуры , и думали лишь о том, как отстранить военных от власти.
      Близился час жертвоприношения. Чтобы завоевать мир, следовало перейти мост, возведенный из нашей крови и плоти. Вновь вошло в моду сеппуку . Чтобы совершить это благородное самоубийство, необходима долгая работа души и разума, так что я очень скоро отвлекся от мыслей об ученице гейши.
      Однажды, весенним днем, я получил загадочную записку: каллиграфический почерк выдавал образованность автора. Неизвестная женщина просила меня встретиться с ней в чайном домике на Ивовом мосту. Я был заинтригован и отправился на свидание. Наступала ночь. Вдалеке слышалась музыка, кто-то смеялся, по шуршанию шелка я угадал за дверью присутствие гейш. Перегородки раздвинулись: мне кланялась незнакомая сорокалетняя женщина в шелковом серо-розовом кимоно, надетом поверх оливково-зеленого. На рукаве было выткано цветущее вишневое дерево.
      Она представилась матерью Огненной Искорки и весьма учтиво поприветствовала меня.
      Мне говорили, что эта женщина – бывшая гейша – владеет большим и богатым чайным домом. Она сказала, что когда-то знала моего отца, и я подумал, не та ли она женщина, которой был увлечен мой досточтимый Батюшка.
      На несколько секунд мы встретились взглядами, потом она опустила глаза.
      – Вы знакомы с моей дочерью… Надеюсь, вечера, проведенные в ее обществе, были приятными? – спросила она.
      Я ответил, что глубоко восхищаюсь ее музыкальным даром.
      – Моей дочери семнадцать лет. Она должна была стать гейшей в прошлом году. Вам наверняка известно, что в нашем ремесле ученица гейши может получить официальный статус только после церемонии посвящения. Мой собственный опыт был настоящим кошмаром, и я решила избавить дочь от пережитых мною несчастий. Я попросила ее выбрать мужчину самостоятельно. Она назвала вас, я позволила себе навести справки и услышала о вас много лестного. Вас ждет блестящая военная карьера. Вы молоды и никогда не сможете оплатить церемонию, но это не имеет значения: я решила, что судьба моей дочери будет счастливой, и дарю вам ее тело. Если вы согласитесь выполнить мою нижайшую просьбу, я стану вашей вечной должницей.
      Я молчал, ошеломленный услышанным. Она приблизилась ко мне, не вставая с колен, и поклонилась.
      – Умоляю вас, подумайте. Не беспокойтесь о финансовой стороне дела, я обо всем позабочусь. Подумайте, прошу…
      Она поднялась и исчезла за перегородкой. Сумрак, царивший в комнате, угнетал меня. По традиции, ученицу гейши должен лишить невинности богатый незнакомец. Такое посвящение стоит очень дорого, но способно прославить любого светского человека. Никогда ни одна ученица гейши не выбирала сама своего насильника, и сегодня меня самым скандальным образом попросили нарушить обычай.
      Я пребывал в смятении и медлил с ответом.

      Вчера я не видела Миня и уже тысячу раз спрашивала себя, что случилось. Он заболел? Или не хочет меня видеть? А может, Минь, как и большинство его сверстников-студентов, обручен? С чего бы ему интересоваться школьницей?
      Сегодня утром его тоже не было на перекрестке. Я злюсь, мне грустно и обидно, я решаю забыть его.
      Внезапно мое внимание привлекает треньканье звонка. Я поднимаю голову. Навстречу мне катит на велосипеде Минь. Он кричит:
      – Что ты делаешь сегодня после школы?
      Против своей воли я отвечаю:
      – Играю в го на площади Тысячи Ветров.
      – Сходишь туда в другой раз. Приглашаю тебя пообедать.
      Он добавляет, не оставив мне времени на возражения и отказ:
      – Буду ждать тебя у выхода.
      Прежде чем уехать, он бросает мне на колени купюру.
      – Это поможет вознице держать язык за зубами.
 

***

 
      В полдень я выхожу из колледжа последней. Иду вдоль стены, не поднимая глаз. Миня у ворот нет, я облегченно вздыхаю и сажусь в коляску рикши. Минь возникает из ниоткуда, как призрак.
      Бросив велосипед, он проскальзывает рядом со мной на сиденье – я не успеваю даже вскрикнуть. Одной рукой обнимает меня за плечи, другой опускает шторку и приказывает везти нас на холм Семи Развалин.
      Рикша бежит по узким улочкам. Пожелтевший от солнца тент защищает нас от нескромных взглядов. Минь тяжело дышит. Его пальцы касаются моей шеи, ласкают волосы, поглаживают затылок. Окаменев от ужаса и незнакомого удовольствия, я сижу, затаив дыхание. Ноги рикши мелькают внизу шторки, мимо пролетают тротуары, собаки, дети, прохожие. Мне хочется, чтобы этот монотонный бег продлился вечность.
      По приказу Миня рикша останавливается перед ресторанчиком. Он устраивается за столиком и с непринужденностью завсегдатая заказывает лапшу. Крошечный зал мгновенно наполняется запахами еды, смешанными с ароматом первых весенних цветов. Хозяин обслуживает нас и возвращается дремать за стойку.
      Через открытую дверь в зал вливается полуденное солнце. Я молча ем, а Минь пускается в рассуждения о классовой борьбе. Внезапно он говорит, что впервые видит девушку с таким аппетитом. Я не отвечаю на насмешку. Все меня раздражает. У сидящего напротив юноши явно большой опыт по части интимных свиданий, а я не знаю, как должна вести себя любовница. Минь выводит меня из затруднительного положения, предложив совершить экскурсию на холм Семи Развалин.
      Мы поднимаемся по тенистой тропинке. Повсюду растут желтые одуванчики и багряно-алые колокольчики. У подножия сгоревших развалин дворца выросла густая трава. Минь просит меня сесть на высеченный в мраморе цветок лотоса. Он смотрит на меня, не произнося ни слова. Тишина действует угнетающе. Я смотрю в землю, пытаясь носком туфельки прижать к земле чашечку лютика.
      Я просто не знаю, что должна делать. В любовных романах, вроде «Мандаринских уток»и «Диких бабочек»,которые школьницы тайком передают из рук в руки, встреча в саду юноши и девушки являет собой самую трогательную сцену любовной истории: им так много нужно сказать друг другу, но целомудрие не позволяет выдать чувства. Мы оба выглядим сейчас смешными – не то что герои бульварных книжек. Чего ждет от меня Минь? А я от него?
      Я не ощущаю ничего похожего на потрясение от первой встречи, и у меня не трепещет сердце, как это случается каждое утро по дороге в школу, когда Минь проезжает мимо на велосипеде. Неужели наша история подходит к концу, едва начавшись, и любовь существует только в замкнутом пространстве моего воображения?
      Неожиданно Минь кладет руку мне на плечо. Я вздрагиваю, хочу высвободиться, но он начинает ласкать кончиками пальцев мои брови, веки, лоб, подбородок. По моему телу пробегает дрожь. Мои щеки пылают. Мне стыдно, я боюсь, что кто-нибудь заметит нас сквозь листву, но сил сопротивляться нет.
      Он привлекает к себе мою голову. Его лицо медленно, очень медленно приближается к моему. Я вижу веснушки на щеках Миня, и пробивающиеся усики, и сомнение в глазах. Я слишком горда, чтобы показать свой страх, и, вместо того чтобы оттолкнуть Миня, падаю к нему в объятия. Его сухие губы касаются моих. Я чувствую потрясение, когда влажный язык вторгается в мой рот. Меня словно уносит прочь бурная река.
      Хочется плакать, но слез нет. Я царапаю ногтями спину Миня, он издает тихий стон. Щеки у него горят, под закрытыми глазами расползлись темные круги, он целует меня с жадностью студента, зачитавшегося редкой книгой.
      Над верхушками деревьев утопает в легкой дымке город. Мое молчание не обескураживает молодого человека. Он ведет меня в монастырь на вершине холма. Заказывает молодому послушнику чай. Наполнив мою чашку, принимается вычищать косточки из ломтя арбуза, весело насвистывая и любуясь окрестностями. Стараясь не смотреть на Миня и разглядывающих меня монахов, я допиваю чай, поднимаюсь со стула, кое-как разглаживаю помявшуюся юбку и сбегаю вниз по лестнице.
      Солнце, похожее на красную лакированную маску, катится к закату. Снег за городскими стенами растаял, обнажив выжженную местность. Очертания деревень сливаются с черной землей. Силуэты деревьев истончаются и тают в складках сотканного из сумрака покрывала.
      Вечером мне снится кузен Лу. Он врывается ко мне в комнату, подходит, берет мою руку и прижимает к своей груди. Я чувствую отвращение, пытаюсь высвободить ладонь.
      Но его пальцы сжимаются все сильнее, я чувствую жар его тела. Мною овладевает странная истома.
      Я просыпаюсь в ужасе и липком холодном поту.

      В начале осени я снова получил записку – неизвестная женщина назначала мне свидание в парке. Я был уверен – ее послали, чтобы выяснить мои намерения относительно ученицы гейши. В десять утра я отправился в указанное место, твердо решив отказаться.
      На каменной скамье, поросшей рыжеватым мхом, под пламенеющим листвой кленом, сидела женщина в простом темно-синем кимоно с оранжевым поясом. Волосы ее были забраны в скромный пучок.
      Я не поверил своим глазам. Без грима, с губами, едва тронутыми розовой помадой, Искорка выглядела десятилетней девочкой. Она встала и склонилась передо мной в поклоне.
      – Благодарю вас за то, что пришли.
      Мы расположились на разных концах лавки, она молчала, сидя ко мне вполоборота.
      Я тоже не находил слов.
      Прошло несколько долгих минут, показавшихся нам вечностью, и я пригласил ее пройтись по парку. Она следовала за мной мелкими шажками. Пунцовели клены, сияли золотом деревья гингко. Осенний ветер осыпал нас листьями. Мы прошли по деревянному мостику, обогнули пруд с изумрудной водой, обсаженный хризантемами, и остановились в открытой беседке, чтобы полюбоваться безмятежно-чистым небом и обвитыми плющом валунами. Шорох ее кимоно смешивался с птичьим гомоном. Я не находил в себе сил нарушить наше молчаливое единение.
      На выходе из парка она низко поклонилась и ушла.

      На площади Тысячи Ветров я играю против антиквара У, дав ему восемь очков форы. Проиграв, он вздыхает и откланивается.
      Даже обычная партия в го изматывает большинство игроков. Чтобы восстановить силы, им бывает необходимо плотно пообедать и выспаться. Мой организм реагирует иначе. С самого начала игры мой ум воспламеняется. Предельная собранность доводит возбуждение до пароксизма. Закончив партию, я много часов ищу успокоения, тщетно пытаясь избавиться от переполняющей меня силы. Ищу и не нахожу.
      Сегодня, как и во все остальные дни, я лечу домой, как на крыльях, предаваясь самым немыслимым мечтам. Мне чудится, что я покинула круг смертных, чтобы присоединиться к богам.
      Какой-то мужчина окликает меня. Я поднимаю глаза: Цзин пересекает улицу на велосипеде. На багажнике стоит птичья клетка, прикрытая голубы шарфом. Он тормозит.
      – Что ты делаешь здесь с этой клеткой?
      Он срывает покрывало и гордо демонстрирует мне двух малиновок.
      – Эти птички обожают гулять. Обычно хозяева берут их с собой на утреннюю прогулку и раскачивают клетку в такт шагам. Но мне до смерти скучно расхаживать по-стариковски, вот я и усовершенствовал процедуру.
      Я смеюсь. Он предлагает проводить меня. На улице совсем темно, я не различаю лиц прохожих, так что и меня никто не узнает. Я ничем не рискую, если сяду на багажник к Цзину. Левой рукой я прижимаю к себе клетку, правой обнимаю юношу за пояс. Он начинает быстро крутить педали, и я цепляюсь за его куртку, чтобы не свалиться. Мои пальцы соскальзывают по подбитому мехом шелку на его живот. Горячая кожа прожигает мне ладонь через хлопок рубашки. При каждом движении мускулы Цзина ходят ходуном под моей ладонью. Я смущенно убираю руку, но на повороте улицы Цзин резко выворачивает руль, и я снова прижимаюсь к нему.
      Я прошу юношу остановиться перед задней дверью. Улица едва освещена тусклым фонарем, дома выглядывают из-за высоких стен. Щеки Цзина пылают, он шумно дышит и роется в карманах в поисках носового платка.
      Я промокаю ему лоб своим платочком. Он благодарит, вытирает залитое потом лицо. Мой взгляд смущает его, он отворачивается к стене, расстегивает рубаху и проводит платком по груди. Я спрашиваю его о Мине.
      – Мы увидимся завтра, в университете…
      Я протягиваю ему клетку. Он стискивает ее в ладонях и шепчет:
      – Твой платок хорошо пахнет…
      Мы вздрагиваем от жуткого грохота. Это упал стоявший у дерева велосипед Цзина. Он наклоняется, поднимает свою машину и улепетывает, как затравленный охотниками заяц.

      Поезд резко останавливается. Толчок вырывает меня из сна, слышен приказ выступать. Я выхожу из вагона, и заря принимает меня в ледяные объятия. Под лиловеющим небом простирается выжженная земля – на бескрайнем пространстве не видно ни деревца, ни травинки.
      Поезд снова трогается. Мы завидуем оставшимся в вагонах товарищам – они увидят Внутренний Китай, нам же поручено обеспечить безопасность маленького городка на юге Маньчжурии. У него странное название – Тысяча Ветров.
      Втянув голову в воротник шинели, я вышагиваю, задремывая в такт шагам. Всего за месяц я научился спать на ходу. Мерное движение ног согревает и одновременно укачивает.
      Церемония брачной ночи состоялась в павильоне в глубине парка, там, куда Огненная Искорка приглашала меня на свидание. После ужина юная служанка проводила меня в спальню. На полу был уже разложен футон . Девушка помогла мне снять костюм и надеть юкату. Я лег на спину, сложил руки на груди и попытался сосредоточиться.
      Думаю, было поздно, хотя я утратил представление о времени. Тишина угнетала меня. Я встал и раздвинул выходящие на веранду перегородки.
      На луну медленно наползали густые облака. Квакали жабы, отвечая на томные призывы сверчков. Я закрыл двери и вернулся на постель. Хмель постепенно выветрился, уступая место нетерпению.
      Как мне, никогда прежде не имевшему дела с девственницей, следует вести себя?
      Едва различимый шорох заставил меня подняться. В дверях стояла Огненная Искорка в белом кимоно. Она поклонилась. Густо накрашенное, напоминающее трагическую маску лицо делало ее еще неприступнее. Подобно безмолвному призраку девушка пересекла спальню и закрылась в соседней комнате.
      Через несколько минут она снова появилась, одетая в пурпурную юкату. Шелк черных, как смоль, волос выделялся на фоне пламенеющего шелка одежды. Она показалась мне маленькой девочкой.
      Она долго сидела, положив руки на колени и глядя в пустоту, потом неожиданно произнесла:
      – Обнимите меня, прошу вас.
      Я неловко обхватил ее руками. Прижался щекой к ее щеке, ощутив исходивший от воротника юкаты аромат, и сердце едва не выскочило из груди.
      Огненная Искорка лежала как мертвая, вытянув руки вдоль тела. Когда я раздвинул ей ноги, она нервно и сильно обвилась вокруг меня, сжав бедра, как тиски. Ее влагалище было ледяным. Мой пот смешивался с ее потом, прочерчивая на белилах лица черные дорожки. Влажные волосы девушки змеились по ее щекам, попадали мне в рот. Не в силах издать ни стона, ни крика, она напоминала придушенное животное. Я хотел было поцеловать ее, но кроваво-красные губы вызывали отвращение. Я ласкал закутанное в юкату тело. Оно было влажным и разгоряченным и, стоило мне к ней прикоснуться, тут же покрывалось мурашками. Внезапно я угадал в глубине ее черных зрачков тот же ужас, который видел в глазах осужденных на смерть перед казнью.
      На меня навалилось безграничное, тяжелое уныние. Я откатился в сторону, встал на колени. Огненная Искорка спросила дрожащим голосом:
      – Что с вами?
      – Простите меня.
      Она разразилась рыданиями:
      – Умоляю вас…
      Ее отчаяние погрузило меня в неописуемую печаль. В свои двадцать лет я полагал, что знаю женщин, но мне было неведомо, что за пределами мира наслаждения мужчина попадает в загадочную мрачную вселенную, где исчезает достоинство и человек уподобляется Скорбящей Душе театра но.Я решил прикрыть лицо девушки простыней, на которой мы лежали, и приподнял полу ее юкаты. В тусклом свете лампы ноги казались смертельно бледными. Длинная щель влагалища в обрамлении пушистых и мягких, как бобровый мех, волос казалась розовым шрамом. Я пытался думать о гейше, как о подобранной на улице проститутке, но так и не сумел вообразить ее той влажной пустотой, над которой должен одержать победу мой фаллос-победитель.
      Я нервно и яростно мастурбировал, но справиться с заупрямившимся органом не мог. Внезапно я заметил, что Огненная Искорка лежит совершенно неподвижно, и решил, что она задохнулась.
      Я приподнял простыню. Девушка беззвучно плакала.
      Чтобы спасти ситуацию, я разрезал руку кинжалом и намочил своей кровью полоску белого шелка, которую должна была окрасить кровь девственницы. Незадолго до рассвета я помог девушке напудрить лицо, отдал ей окровавленную повязку, и она ушла.