Херман Тыниссо родился на Пярнумаа. Морскую карьеру начал с матроса после окончания Палдиской мореходной школы. В годы первой мировой войны служил на гидрографическом судне. В 1940 году был назначен капитаном ледокола "Суур Тылл". 28 августа 1941 года ледокол (тогда он назывался "Волынец") покидал Таллинн, увозя последних защитников города. Многие суда каравана погибли, а "Волынец" прибыл в Ленинград. За проявленное мужество и героизм во время перехода под бомбежками и артобстрелом Х. Тыниссо был награжден орденом.
      Вот как вспоминал об этом переходе сам капитан: "Это был настоящий ад, в котором нам пришлось плыть два дня. Зачастую на поверхности можно было видеть останки судов, спасательные жилеты, блуждающие мины и плавающих людей, пытавшихся спастись на досках. Невольно возникала мысль: может и нам придется оказаться в такой обстановке. Проверил, находится ли под рукой спасательный пояс. Однако была и уверенность почему-то, что с нами будет все в порядке, все хорошо".
      В 1944 году, на другой день после освобождения Таллинна, он приступил к исполнению обязанностей капитана Таллиннского морского торгового порта и одновременно преподавателя мореходного училища. Находясь с 1957 года на пенсии, Х. Тыниссо продолжал преподавать. Он буквально завораживал нас: выкладывал на стол огромные, как двухпудовые гири, кулаки с пальцами толще сарделек и рассказывал о парусниках, их рангоуте и такелаже, о тяжком матросском труде на парусных судах, о ноющих ссадинах и потрескавшейся коже на ладонях, о строжайших наказаниях -- подвешивании на реях и "килевании", когда провинившихся протаскивали на тросе под килем судна. Говорил он медленным тихим голосом, а мы замирали, ловя каждое его слово. Любимое его изречение: "Раньше корабли были деревянные, а люди железные". До мозга костей Х. Тыниссо был моряком-парусником.
      Говоря о нем, нельзя не рассказать о деле, которое было для него второй жизнью: до конца дней он занимался судомоделированием. Его огромными руками созданы многие модели, особую известность ему принесла модель крупнейшего пятимачтового барка "Копенгаген", над изготовлением которой мастер трудился много лет. Об этом паруснике известно очень мало, тайна покрывает и его гибель. 14 декабря 1928 года "Копенгаген" вышел из Буэнос-Айреса на Австралию. В экипаже, кроме штатных офицеров и матросов, было 45 кадетов, капитан -- Андерсен. В рождественскую ночь с судна была получена последняя радиограмма, и больше его никто не видел. С 1 января 1930 года Ллойд исключил судно из своих списков. Спустя около пяти лет море выбросило к побережью Африки полуразрушенную шлюпку с барка.
      Капитан Тыниссо обратился к бывшему владельцу судна с просьбой выслать чертежи "Копенгагена", но построечных чертежей не оказалось. Пользуясь справочником Ллойда, некоторыми чертежами, полученными из Дании, и даже почтовой карточкой с изображением "Копенгагена", Х. Тыниссо произвел расчеты и приступил к работе. В 1956 году была готова модель в масштабе 1:75.
      В 1957 году в Москве состоялись крупные международные соревнования по морскому моделированию, на которых эта работа завоевала золотую медаль, а Х. Тыниссоо был удостоен Диплома 1 степени. В 1958 году в Англии состоялся чемпионат мира по моделированию судов, на который "Копенгаген" был заявлен без участия автора. Старый капитан объявил, что модель поедет только с ним. Власти отказали ему в выезде, и была попытка забрать модель силой. Но организаторы этой чудовищно грязной авантюры забыли, что на дворе стоял уже пятьдесят восьмой, а не тридцать восьмой год. Горько сознавать, что эта модель, безусловный фаворит и претендент на победу, не приняла участия в соревнованиях.
      Модель "Копенгагена" и Диплом 1 степени Х. Тыниссо хранятся в Эстонском Морском музее, где есть и другие работы мастера. Он не оставил после себя литературных записей, но в музее сохранились весьма остроумные замечания старого капитана о своих коллегах.
      Х. Тыниссо не стало 31 марта 1974 года. В память о нем храню свой курсантский конспект по морской практике и надежду, что когда-нибудь в составе флота появится судно, носящее его имя. Нет моряку лучшего памятника, чем такой. Отдаю себе отчет, что эта моя мечта утопическая...
      Преподаватель черчения Линда Густавовна Тюндер была крупного телосложения, с копной пышных рыжих волос. Ее волевое лицо вселяло страх в бритоголовых курсантов. Она проработала в училище долгие годы и была той скалой, о которую разбивались, словно прибой, все курсантские ухищрения. Возможно, у некоторых читателей, прошедших школу Линды Густавовны, при упоминании ее имени по спине побегут мурашки, а на лбу выступит холодный пот, но отдадим ей должное за то, что умела заставить нашу братию чертить шрифты и разрезы судов, приучая к тщательности и аккуратности. Сейчас, имея продолжительный опыт работы с "детьми лейтенанта Шмидта", беру на себя смелость заявить, что Линда Густавовна Тюндер -- эталон педагога.
      Впрочем, в ту курсантскую пору на двери чертежного кабинета появилась карикатура с надписью:
      Здесь чертежный кабинет:
      Досок нет, линеек нет.
      Здесь уже который год
      Ведьма рыжая живет.
      Капитан-лейтенант Г.П. Кангро, дежуривший по училищу, обнаружил сей "шедевр", листок сорвал и хода розыску не дал, хотя установить автора было легко.
      Начальник военно-морского цикла нам не преподавал и нас непосредственно не касался. Капитан первого ранга В.И. Орсич носил маленькие очки в золотой оправе и фуражку с высокой тульей, за что его называли "гросс-адмирал Денниц".
      Большим нашим другом был лаборант военных классов капитан Кузьмин -- "В Дарданеллы-мать".
      Минно-торпедное дело вел капитан второго ранга Б.И. Бак, артиллерийское дело -- капитан третьего ранга А.И. Кирьянов. Это были абсолютно разные люди -- по форме и по содержанию. Борис Ионович Бак был тучным человеком, raбардиновый китель трещал под напряжением не в меру развитой грудной мышцы. Во время войны он служил разведчиком, но никогда об этом не рассказывал. Самым ценным качеством скромного и доброго человека Бориса Ионовича было его спокойствие.
      Преподаватель артиллерии А.И. Кирьянов -- полная противоположность. Маленького роста, худощавый, подвижный и эмоциональный, он любил "прихватить" курсантов и щедро одаривал их жирными "гусями", как он называл двойки. Любил Александр Иванович рассказывать про Дальний Восток: "Чудесный край, но ехать туда никто не хочет". И вообще он был остроумным и веселым человеком. Особых проблем в общении с ним у нас не возникало.
      Кроме. названных выше офицеров, нам военные науки читали капитаны второго ранга Веселов и Постников. Первого помню по системе оценки курсантский знаний: поешь -- пять, roворишь -- четыре, мычишь -- три, молчишь -- два. Должен сказать, что система универсальная, опробованная в течение трех десятков лет, остается только сожалеть, что голосистых ныне мало.
      Александр Иванович Постников -- инженер-гидрограф, и очень гордился своей профессией. Культурный, вежливый и спокойный человек. После ухода в отставку он плавал на судах Эстонского пароходства первым помощником капитана, затем возглавлял подготовку рабочих кадров в торговом порту. Автор нескольких книг и многих статей. Долгие годы меня связывают добрые отношения с этим удивительно простым и порядочным человеком.
      ...В минно-торпедном классе шел урок. Капитан второго ранга Бак, держа указку за тонкий конец, ритмично постукивал спящего курсанта по наголо стриженой голове, приговаривая: "Морская контактная..." Курсант не реагировал, тогда кавторанг попросил бодрствующего курсанта: "Потрудитесь разбудить вашего соседа". А тем временем наш сын Кавказских rop исчез в чреве выхолощенной торпеды. Через некоторое время оттуда раздалось мерное посапывание. Урок окончен. Дежурный только набрал в легкие воздуха, чтобы гаркнуть: "Встать!", но Борис Ионович жестом остановил его. Собрав со стола свои нехитрые пожитки, лучший разведчик нескольких фронтов на цыпочках покинул класс, за ним вышли курсанты. "В Дарданеллы-мать", демонстрируя филигранную технику исполнения операции, опечатал класс. Когда сын гор проснулся и не обнаружил рядом братьев по оружию, он остервенело начал стучать по металлической двери всеми конечностями. Первой звон металла услышала лаборантка Тамара и доложила Орсичу, реакцией которого было: "Диверсанты! "К месту происшествия мелкими шажками семенил грузный Орсич, обгоняя его по прямой, вприпрыжку, со связкой ключей на изготовку несся капитан "В Дарданеллы- мать". Сорвав налету бирку с сургучной печатью, он открыл дверь, из которой, как ошпаренный, выскочил бритоголовый курсант с заспанным лицом, оттолкнул капитана, кратчайшим путем лег курсом на столовую и, побивая рекорд училища в беге на короткие дистанции, скрылся на камбузе. Крики начальника цикла были напрасны. Когда задыхающийся Орсич вошел в столовую, сын rop уплетал за обе щеки гороховый суп, ловко орудуя алюминиевой ложкой.
      Вспоминается "окуривание" в нашей роте. В соответствии с учебной программой, в целях укрепления оборонного могущества страны, будущих флотских офицеров обучали умению пользоваться противогазами. До практического применения нам в научно-популярной форме рассказывали, а потом на пальцах показывали, как и что делать. Затем и начиналось упражнение, получившее наименование "окуривание". Войдя в бункер, наполненный хлорпикрином, нужно было, задержав дыхание, достать из сумки противогаз и надеть. После нескольких минут пребывания там следовало покинуть бункер.
      Был у нас парень худобы неописуемой, природа явно обошла его телом, расщедрившись лишь на нос. На его узком лице рельефно, словно шлюпочный румпель, выделялся огромный носяра, за что его носитель получил прозвище "шнобель".
      Вот из-за этого самого носа он чуть не задохнулся в бункере с газом. Войдя внутрь, как учили, он достал противогаз и, затаив дыхание, начал его надевать. И то ли маска запуталась вокруг носа, то ли нос застрял в маске, но противогаз вместо головы оказался на его огромном носу. Имярек начал заглатывать в себя ядовитые пары. Его оперативно эвакуировали из "зоны поражения", а командир роты Колесников, не откладывая дела в долгий ящик, ввел в его тщедушный организм повышенную дозу морально-политико-психологической вакцины, обильно приправленной "бенть", которая оказала мгновенное отрезвляющее воздействие.
      ОТЦЫ-КОМАНДИРЫ
      Помню их всех: одних хорошо и добрым словом, других -- хуже, о третьих вообще вспоминать не хочется. С одними долгие годы довелось встречаться, других так и не видел больше.
      О первом нашем командире роты уже сказано выше. К этому могу добавить, что особых огорчений он нам не приносил.
      Вообще командирами рот у судоводителей бывали флотские офицеры, у механиков -- сухопутные, переодетые в морскую форму, но на погонах у них были красные просветы, за что их называли "краснопогонниками". От флотских они отличались не только цветом просветов на погонах.
      Ротой судоводителей курсом старше нас командовал капитан-лейтенант Г.П. Кангро. Невысокого роста, худощавый, он выглядел щегольски: безукоризненно пошитая, всегда отглаженная и вычищенная форма облегала его тонкую фигуру. Соз- давалось впечатление, что он получал комплект формы ежедневно из ателье индпошива, которое располагалось в доме, где он жил. С особым, только ему присущим шиком, носил он далекую от уставного образца фуражку. Ее широкие поля закрывали, казалось, плечи, на фуражке был толстый белый кант и прошитый козырек. Ребята шутили: если посмотреть на Кангро с крыши, увидишь только его фуражку.
      Г.П. Кангро имел зычный, хорошо поставленный командирский голос, никак не соответствующий его внешности. От проницательного взгляда его зеленоватых глаз, похоже, ничто не могло ускользнуть. В общем, Гастон Петрович являл собой эталон военно-морского офицера, был требователен, но справедлив. Ребята очень уважали его. Без малого сорок лет он отдал училищу, пройдя путь от командира роты до заместителя начальника училища по военно-морской подготовке. Уже находясь на заслуженном отдыхе, капитан первого ранга пришел в Эстонский центр морского образования, чтоб передать свой богатый опыт. К сожалению, многие его планы остались невыполненными.
      Нас связывала долголетняя дружба, и всегда этот обаятельный человек был честным и преданным. Незадолго до его тяжелой и неизлечимой болезни я после лекций зашел к нему. Гастон Петрович перебирал на столе огромную стопку каких-то бумаг высотой около шестидесяти сантиметров. Тепло поздоровавшись, он сказал: "Юра, это курсантские объяснительные за сорок лет. Возьми, тебе они могут пригодиться". Тщательно перелопатив огромную стопку, я выбрал те, которые приведены в этой книжке.
      15 августа 1996 года перестало биться сердце Гастона Петровича Кангро. На другой день я выразил искреннее соболезнование вдове и сыну в постигшем их тяжелом горе, а через несколько дней вместе со своими однокашниками стоял у гроба друга.
      У механиков командирами рот были майоры Давиденко и Кулларанд, а также уже известный читателю старший лейтенант -- "Утенок". У него была одна медаль, что сразу оценили по достоинству:
      И на груди его могучей,
      Сверкая в несколько рядов,
      Одна медаль висела кучей,
      И та за выслугу годов.
      Ребята рассказывали, что "Утенок" обладал исключительной способностью узнать в темноте за сорок метров курсанта со спины. За годы учебы мне как-то раз довелось столкнуться с ним. Заступая в наряд помощником дежурного по училищу, выстроил ребят, проверил внешний вид, форму одежды заступающих. Все были выбриты до синевы, а пуговицы и бляхи блестели, как пасхальные яйца. Появился "Утенок" и грянул оркестр. Докладываю:
      -- Товарищ старший лейтенант...
      -- Отставить! Суточный наряд к разводу не готов.
      -- Товарищ старший лейтенант, почему не готов?
      -- У помощника дежурного по училищу не сбриты усы.
      -- Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить.
      -- Докладывайте.
      -- Имею личное разрешение начальника училища носить усы.
      Действительно, однажды А.В. Аносов сказал мне: "Знаешь, Рястас, твои усы лучше моих -- носи".
      "Утенок" мне не поверил и побежал куда-то выяснять... Но вообще-то Уставом было запрещено ношение бороды, а про усы ничего там не было сказано. Усы носили немногие: Гриша Савченко с бухтой колючей проволоки под носом, красавец Эндель Пяренсон с эффектной щепоткой рыжеватой растительности да я.
      Вторая неприятность произошла на утренней физзарядке. "Утенок", стоявший дежурным по училищу, установил форму одежды -- тельники, на что я, не в библейских выражениях, разумеется, во всю мощь своей луженой глотки изложил собственную точку зрения, позабыв при этом оглянуться. А сзади стоял краснопогонник в звании майора. Система сработала, и меня повели к начальнику училища. Меня принял исполнявший эти обязанности Анатолий Степанович Симоненко.
      -- Рястас, скажи, кого ты назвал "утенком"? -- спросил "Симонян", улыбаясь.
      -- Сараева.
      -- Ты говоришь неправду. Сараева зовут "фиксой", -- немедленно уличил меня во лжи Анатолий Степанович. И, пропесочив, с миром отпустил.
      "Утенка" не уважали даже "свои" курсанты. Однажды после возвращения с практики рота вышла на построение. Только старшина приготовился доложить, как со второй шеренги "шкентеля" строя раздалось: "Кря-кря". Один из курсантов-меха- ников так люто "любил" своего отца-командира, что большую часть заработанной валюты истратил в ГДР на игрушечного утенка, который весьма натурально крякал.
      ЛИЧНОЕ ВРЕМЯ
      Для первокурсников день 7 ноября особенный -- нас впервые увольняли в город. После прохождения торжественным маршем по площади Победы местных ребят отпускали по домам до 08.00 девятого ноября, а иногородних увольняли после обеда.
      По случаю праздника был вкусный обед со свининой на второе и на каждом столе -- огромный торт. А учитывая, что за некоторыми столами оставалось по 3-4 человека, давились сладким тестом до появления крема за ушами.
      К первому увольнению готовились тщательно: брюки гладили с мылом, чтобы стрелки резали, драили пуговицы на бушлатах и бляхи курсантского ремня, брились до синевы, чистили ботинки. Курсант должен видеть свое отражение в носках ботинок, а старшина свое -- в курсантской бляхе.
      После обеда толпа выстроилась в очередь за увольнительными. Придирчиво осмотрев всех, старшина раздал белые бумажки, в которых было написано, что курсанту запрещено делать, находясь в увольнении. Получив из рук старшины вожделенную "ксиву", толпа ринулась на КПП, через который выскакивали, как пробки из бутылок. За металлическим забором тянуло на лирику:
      Я иду по главной улице,
      Мною девушки любуются...
      Готовых рецептов проведения времени в увольнении, безусловно, не существовало, и большинство первокурсников посещало кино, но со временем круг интересов расширился.
      Вернувшись в училище, курсант сдавал увольнительную записку, на которой проставлялось время его возвращения. В субботу увольнение было до 01.00, а в воскресенье до 24.00 и заканчивалось с последними звуками государственного гимна, исполнявшегося по радио.
      После октябрьских праздников курсантская жизнь стабилизировалась и появилось свободное время, предусмотренное распорядком дня. Каждый использовал его по собственному усмотрению и мог проявить свою индивидуальность. В училище были широкие возможности заниматься любимым делом. Работали всевозможные кружки и секции. Большое внимание уделялось спорту, занятия которым поощрял начальник училища. На спартакиадах мореходных училищ наша команда всегда занимала призовые места, а волейбольная дружина в составе Владимира Бурданова, Рейна Колло, Хейно Пихкеля, Энделя Пяренсона, Геннадия Симоненко и Тыну Тийвеля была двукратным чемпионом общества "Водник" и чемпионом среди мореходных училищ ММФ. Юло Кеввай, Валентин Сепп и Калью Ымблус занялись штангой, а многие ребята записались в секцию бокса, вероятно, потому, что председателем училищной секции бокса был наш кумир Як-Як. В ТМУ было несколько отличных боксеров -Илмар Вилипо, Лембит Тююр и Волли Раудкетт -- пожиратель женских сердец, высокий красавец со светлыми вьющимися волосами и кулаками, похожими на пушечные ядра.
      С начинающими занимался Илмар Вилипо. К удивлению многих, наша рота выставила на первенство училища участников во всех весовых категориях. На соревновании присутствовал А.В. Аносов и очень азартно болел. Мы имели даже некоторые успехи: Сергей Смоляков в своей весовой категории занял второе место. Как-то во время турнира Г.П. Кангро спросил у капитан-лейтенанта Колесникова: "Я редко вижу твоих на тренировках. Скажи, где они научились так хорошо боксировать?" Сидевший сзади "Утенок" сказал: "На улице!"
      В распоряжении курсантов была водная станция в Пирита, где мы любили проводить время. Увы, чемпионами по морскому многоборью были курсанты-механики.
      Но главное, чем гремела мореходка на весь город, -- вечера отдыха и танцы, на которых играл один из лучших оркестров Таллинна того времени. Им управлял Илмар Томберг. В оркестре состояли У. Лахе, В. Тарга, В. Арумяэ, И. Данилов, других, к сожалению, не помню.
      В дни проведения вечеров задолго до начала собиралась толпа желающих попасть на танцы -- огромная масса девичьих тел, настоящий "девичий базар": "Если хочешь, любую из них выбирай!"
      Девушки, действительно, были на любой вкус. Высокие и стройные, с ногами "от ушей", и плотного телосложения, с ножками типа рояльных. Скромные восьмиклассницы с впалой грудью и девицы полового разбоя не первой молодости и с бюстами угрожающих размеров. С детским лицом, нетронутым парфюмерией, и с физиономиями после многократной обработки всеми известными в ту пору лакокрасочными материалами. Нетронутые и не первой свежести. В простых платьицах со стоячим воротничком и в глубоких декольте, открывающих часто более интимные принадлежности дамского туалета. Конечные цели и задачи у каждой были разные, но прежде любой ценой надо было пробиться в "Зал мореходки" на втором этаже.
      В училище был установлен железный порядок: каждый курсант проводил на вечер одну девушку. Я никогда не завидовал ребятам, стоявшим в наряде в день танцев. Ведь у каждой девушки была задушевная подруга, для которой попасть на танцы представлялось делом всей жизни. Но счастья "девичьего переполоха" избежать мне не удалось. Однажды я заступил в наряд помощником дежурного по училищу в ...новогоднюю ночь.
      Когда открыли дверь, девушки, давя друг друга, бросились к ней. Одна маленькая девчушка, чуть не плача, взмолилась: "Дяденька, ну пропусти меня, пожалуйста!" Пришлось внять ее мольбе. По каменным ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж, раздался мерный стук женских каблучков, а впереди разноголосой девичьей массы распространялся пьянящий запах духов неумеренной концентрации.
      Для приема долгожданных гостей было все готово: стулья расставлены вдоль стен, по залу с важным видом, нахохлившись, как гусаки, расхаживали первокурсники, а оркестр замер в ожидании взмаха руки руководителя. И вот поплыли чарующие звуки прекрасной музыки в великолепном исполнении. Это была прелюдия, разминка для собравшихся.
      Основные события развернутся после полуночи, когда в бой вступит "тяжелая артиллерия" в лице прожженных акул полового разбоя, которые поначалу притаились, водя наметанным глазом по залу в поисках жертвы -преимущественно среди курсантов с тремя "птичками" на рукавах. И после полуночи начнется охота на доверчивых олухов, готовых хоть сейчас пойти в ЗАГС. Ведь замужество -- один из главных врожденных инстинктов женщины, даже не первой молодости и свежести, прошедшей до этого огни и воды безудержной любви.
      Многие наши ребята получили свои первые уроки любви во время танцевальных вечеров -- на борцовских матах в спортзале или в пустых аудиториях. Случались и конфузы, о чем поведала курсантская исповедь-объяснительная на имя командира роты:
      Командиру 2-й роты капитану III ранга... от курсанта...
      Объяснительная
      Я был во время вечера встречи и половом контакте с С. После прихода из колхоза я обнаружил у себя, что нижняя часть тела шешется. Я почувствовал, что шешение станосится больше и пошел к врачу в училище. Он сказал, что не волнуйся, все будет нормально, купи лекарство и никому не говори об этом, что у тебя есть мандавошки. И я никому не говорил. Я купил лекарство, отнес в санчасть и успокоился.
      Дата Подпись
      Поскольку автору не доводилось самому испытать дистанционное действие таинственного лекарства, поверим на слово автору исповеди.
      К сожалению, не всем желающим удавалось попасть на танцы. Иногда девушки бурно и решительно выражали свое возмущение. Однажды они снесли с лица земли деревянный училищный забор, вместо которого был установлен забор металлический, с высокими заостренными пиками.
      Но были у нас, конечно, и другие интересы и увлечения. Оттачивать свое сценическое мастерство пошел Сергей Смоляков, а я подался напрягать голосовые связки. Моим учителем стал Хуго Круузман, человек способный, добрый и очень спокойный. Тогда я познакомился с неизвестной в то время и начинающей певицей Леэло Карп, с которой мне доводилось петь в нескольких концертах. Никогда не забуду, как Леэло садилась за пианино и начинала: "Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам..." Огонь буквально искрился из нее, а голос... на эстонской земле больше не рождалось человека с таким голосом. У нее были феноменальные музыкальные способности и удивительный диапазон. Мы говорили: "То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя". Неподражаемое "Тбилисо" и тирольские песенки принесли Леэло всеобщую известность.
      В шестидесятые годы ее талант засверкал ярчайшей звездой, ее появление на сцене было искрометным, как она сама. И вряд ли кто-нибудь из друзей и поклонников таланта Леэло мог себе представить, что ее взлет явится началом падения. Как ме- теорит, свершив яркий полет, она сгорела и доживала свой так блестяще начатый сценический путь на подмостках ресторана гостиницы "Таллинн", где за исполнение песни ей платили по червонцу, а деньги она пускала по прямому назначению. Однажды я встретил Леэло, когда она пыталась трясущимися руками поднести стакан к губам. Узнав меня, она смутилась, на лице появилась кривая усмешка. Мы перебросились короткими общими фразами и распрощались. Тяжело об этом писать -- о нашей последней встрече. Погибла великая певица, загублен талантище. Склонен осудить тех, кто был с ней рядом и не удержал от дурной привычки. Хотя -- каждому свое...
      Однажды на концерте присутствовал командующий Балтийским флотом вице-адмирал А.Е. Орел. Мне сказали, что адмирал хотел бы послушать русскую народную песню "Славное море, священный Байкал" и могу ли я ее спеть. Песню я знал и спеть мог, но возник барьер чисто психологический, ведь я, зеленый курсантик, видел живого адмирала впервые в жизни. Но, вспомнив, какое внимание уделил однажды маршал Г.К. Жуков безвестному матросу Борису Штоколову, ставшему потом Народным артистом СССР, я успокоился, собрался и спел. Песню пришлось исполнить трижды, а когда у меня возникли проблемы со временем, адмирал спокойно попросил мою увольнительную, достал "вечное перо" и написал: "Продлено до 08.00" -- и поставил свою роспись. Долго я хранил ту памятную для меня увольнительную...
      Курсантские будни шли своим чередом, незаметно подошел к концу первый учебный семестр и начались экзамены. В училище был установлен железный порядок, стимулирующий учебу: если курсант не сдавал хотя бы один экзамен, на каникулы его не отпускали, он нес службу по роте и готовился к пересдаче экзамена, пока другие отдыхали. Такое счастье вряд ли кого прельщало, И все серьезно готовились к экзаменам. За первый семестр сдавали пять предметов.
      Большим праздником для первокурсников был новогодний бал, когда "кавалеров" увольняли до утра, а волосы к тому времени успели отрасти.
      Сдав экзамены, мы разъехались по домам.
      ...Закончились каникулы, и коряги-мореходы начали съезжаться. Все, привезенное из дома, приготовленное заботливыми материнскими руками, выкладывалось на общий стол и беспощадно уничтожалось.
      НА "ВОЕНКЕ"
      Это была не первая наша практика, да и назвать ее плавательной нельзя, как станет ясным далее. А хронологию я нарушаю сознательно вот по каким причинам. Как было сказано выше, училище наше было "закрытого типа", то есть с достаточно строгой военной дисциплиной. Ведь вместе с дипломом мы должны были получить звание младшего лейтенанта ВМФ. Нетрудно догадаться, что подобный статус особых радостей нам не приносил.
      И когда мы уже приобрели солидные навыки жизни "по команде", для закрепления этих навыков и для личного знакомства с организацией службы на военных кораблях в середине второго курса нас направили стажироваться в бригаду эсминцев, прочно ошвартованных в покрытой льдом Купеческой гавани порта Таллинн. Естественно, в море мы не выходили, жили и служили "у стенки". А о том, как мы оморячились, хлебнули соленого ветра и познакомились с первыми в жизни волнами, расскажу отдельно и более подробно. Все же каждый из нас не стал "военной косточкой", не принимали мы на полном серьезе погоны на плечах и неизбежную военную муштру.
      Как бы то ни было, а холодным февральским днем 1960 года капитан-лейтенант Г.П. Кангро привел нас в Купеческую гавань, где стояла бригада эсминцев, которой командовал капитан первого ранга Гаврилов. Это был гигант с абсолютно лысой головой. Я попал на эскадренный миноносец "Смелый", командиром его был капитан III ранга Кострицкий. Его на корабле уважали.
      По военной специальности мы артиллеристы-зенитчики, поэтому нас разместили в кубрик к артиллеристам. Командовал зенитной батареей лейтенант Ю. Таров, который передал нас на попечение старшины второй статьи Ю. Иванова. Небольшого роста, сухощавый "годок" из Ленинграда, чем он гордился, был очень вспыльчивым, но быстро отходил. С матросами у нас сложились нормальные отношения, ведь тогда, напомню, еще не было диких зверств, получивших название "дедовщины". Была, правда, одна экзекуция, называемая "отрубить банки". Подвер- гавшегося ей клали животом на банку, оголяли спину, одной рукой оттягивали кожу, а другой били, в результате чего спина принимала расцветку зебры. Первая же попытка применить наказание к нам окончилась провалом. В нашей группе самым худым был Аркаша Емельянов, в котором никто не мог бы заподозрить боксера. Между тем Аркаша был хорошим бойцом с резким, правильно поставленным ударом. Его избрал для проведения унизительной процедуры старшина-торпедист. Получив в челюсть резкий прямой удар, старшина временно "отрубился" сам.
      Мы уже были приучены к подъему и физзарядке. Новой для нас оказалась команда "Койки рубить!" На эсминце были подвесные койки, которые каждое утро убирали. А на физзарядке в своих черных робах среди белой матросской массы мы действительно выглядели воронами.
      Часто в составе дежурного отделения нас поднимали задолго до всех, чтоб начистить два огромных бака картофеля.
      В артиллерийском деле мы звезд с неба не хватали и наполеоновского искусства не продемонстрировали. Самым бессмысленным было торчание наверху, под ветром, во время утреннего "проворачивания механизмов", когда, казалось, шинель примерзала к спине.
      Как равноправные члены экипажа мы участвовали в уборке снега со стенки. Там я при своем немалом росте и в тесной шинели выглядел так, что, завидя меня при помощи спутника-шпиона, генералитет НАТО ощутил бы дрожь в коленках. Однажды, убирая снег, я увидел идущего комбрига и отсалютовал ему по-ефрейторски деревянной лопатой. Измерив меня оценивающим взглядом, комбриг выдал "перл", который опускаю из-за невозможности воспроизвести его на бумаге.
      Зимой, когда корабли стояли у стенки закованные в лед, политработники принимали все меры к тому, чтобы личный состав не разложился, и находили занятия для экипажей кораблей. Вероятно, в кабинетной тиши отличному кораблю готовили место победителя в фестивале, который состоялся в матросском клубе.
      Где-то изыскали и поселили в нашем кубрике представителя кавказской национальности с каким-то неимоверно громоздким инструментом типа барабана, в который он для тренировки стучал от подъема до отбоя с небольшими перерывами для приема пищи и отправления естественных нужд. Он всех так "достал" своими репетициями, что горячий старшина Иванов обещал разбить барабан об его голову.