— Знакомо.

— Недаром в течение первых двух-трех лет после пенсии столько оперативников играет в ящик. И я понял, что сыграю. А еще здоровье… Осмотрелся, сказал себе — не ной. Организовал частное охранное предприятие «Афганец». Бросил пить, хотя сперва сильно увлекся. Теперь жесткий распорядок, диета, размеренная жизнь.

— И нет пустоты?

— Есть. Но как-то заполняю. Поэтому когда просят помочь наши ребята или вот ты — я рад. Ощущаешь, что ты еще в седле, что-то собой представляешь…

Аверину вдруг стало грустно. Он представил себя через несколько лет. Тоже с обтрепанными, как гнилые канаты, нервами, уставшего от жизни. И тоже зависшего, как на наркотиках, на этой работе.

Они разговорились. Двум операм всегда есть о чем поговорить. И до Щербатого и его компании добрались только через час.

— Немного есть людей, которые своим присутствием навевают ужас — притом на всех, — сказал бывший оперативник. — Щербатый как раз из таких.

— А в чем это выражалось?

— Вроде и не говорил ничего особенного, и не угрожал никому… Но что-то было в нем. Ей-Богу, в нечистую силу хотелось поверить. Я с ним сколько времени провел. Будто к пауку прикасался.

— Чем он занимался?

— Чем и все. И общак держал. И пацанов уму-разуму учил. И шайки организовывал. И инкассатора его подручные взяли — два трупа оставили. «Шестерок» нашли и расстреляли, а он выскользнул. И много еще чего за ним имелось. Перед концом жил в огромном доме за бетонным забором, с кольцом охраны. В деньгах купался.

— Это в те годы, когда больше шести соток не давали? — удивился Аверин.

— А что ты хочешь? Краснодарский край. Юг России. Воры и цеховики всегда в почете были, в хозяевах жизни числились. И всегда на них сквозь пальцы смотрели. Со временем Щербатый вел все более замкнутый образ жизни. Допускал к себе только несколько человек. Вот эти, — он указал на список тех, кто интересовал Леху Ледокола. — Они, родимые.

— Все?

— Их я помню. Они в приближенных ходили. Но вокруг него еще много «шестерок» вращалось — начиная от охранников и кончая теми, кто улицу мел и в гараже гайки крутил.

— Даже так?

— Я же говорю — Щербатый как сыр в масле катался. С цеховиков какой-то процент имел — деньги ломились очень большие. Я ему своего человека пытался внедрить — почти получилось. Но…

— Что но?

— Человек этот утонул в речке. Помогли утонуть… А чего удивляешься? Руки у Щербатого по локоть в крови. Знаешь, лесопилки такие, в десять метров высотой, кидают туда зека — что от него останется? — Знакомо. — Любимый его инструмент на зоне был. Когда вором стал — вору западло самому с кем-то разделываться. А он свои же приговоры и исполнял. Ему нравилось. Настоящий маньяк. — Славин налил минералки в стакан и одним глотком опустошил его. — Поговаривают, у него была редкая болезнь.

— Какая?

— Есть какое-то очень сложное заболевание, смертельное. Человек, чтобы жить, должен постоянно получать новую кровь.

— Ну? — у Аверина подвело внутри.

— Кровь свежую…

Не так давно пансионат на озере Долгом считался вполне приличным и в нем можно было отдыхать. Последние годы он активно хирел. В первый вечер, когда Аверин с трудом добрался туда и устроился в двухместном номере, там выключили свет, горячую воду, а заодно и холодную. Ужин задержался и в конце концов состоялся в романтической обстановке — при свечах.

Аверин успел познакомиться с соседом по комнате — майором патрульно-постовой службы из Санкт-Петербурга. Когда они после ужина на ощупь добирались до своей комнаты, майор вдруг остановился и сказал, показывая рукой в угол:

— Там чье-то тело.

— Да брось ты, — возразил Аверин. — Это мешки с матрасами.

— Я же профессионал. Ей-Богу, тело. Прав оказался патрульный майор. Это действительно было тело.

Майор наклонился над ним.

— Живой? — осведомился Аверин. Здесь уже начиналась сфера его профессиональных интересов.

— Живехонек, — произнес удовлетворенно майор. — Пьяный только слегонца.

На следующий день воду и электричество дали. Оказалось, У своего номера дремал пожарный из Новокузнецка. Он приехал в дом отдыха с сослуживцем, они привезли две сумки с водкой и, похоже, задались целью выпить все до последней капли.

В дом отдыха съехались сотрудники МВД со всех концов страны. Отдыхали на полную катушку. Сбрасывали напряжение по всем правилам — закручивали флирты, сбивались в компании, многие предавались пьянству — часто дикому и безудержному. Почему-то особым влечением к спиртным напиткам славились пожарные. Соседи из номера рядом демонстрировали тому наглядный пример. Утром на завтрак они не ходили, поскольку не могли встать после вчерашнего. На ужин они тоже не ходили, поскольку к этому времени уже были хорошенькие. Иногда они заглядывали на обед, и тогда смотреть на них стекались все отдыхающие. Один пожарник сидел, придерживая пальцами закрывающееся веко, и удивленно смотрел в свою тарелку. У его приятеля тоже произошла полная расфокусировка зрения, и он хлебал суп не из своей тарелки, а из тарелки напарника. Гудели огнеборцы в номере не переставая, они постоянно уговаривали Аверина и патрульного майора вместе с ними послужить Бахусу, пару раз затащили к себе. Пили они чинно, много и профессионально — ни один стакан не опрокидывался без должного тоста, притом тоста нового. Аверина занимало, как можно пить две недели и не повторяться.

— Итак, братья, — пожарник поднял стакан, наполненный «Распутиным», — я хочу выпить за большое и чистое.

— За любовь? — поинтересовался патрульный майор.

— Нет. За кита.

Неплохо зашибали и некоторые представители иных служб. В том числе и коллеги Аверина. Старший опер из Питера, вцепившись в стакан с шампанским, взахлеб рассказывал о своей профессиональной деятельности:

— А начальник грит — там рэкетиры будут. А мы уже того — засосали, пьяные. И начальник того — тоже пьяный. И ехать на задержание некому. Ну, мы в дежурную машину, водитель еще не пьяный. Приезжаем кабак бомбить. А там уже все загазованные. Мы грим — стоять, гады. А они уж и на ногах стоять не могут. Ничего — взяли. Потому что когда я пьян, у меня рука не дрогнет.

Отдыхающие вскоре перезнакомились друг с другом, разбились на группы. Выявились законченные алкаши и трезвенники, бабники и доступные женщины. Люксовский номер завоевала толстенная московская адвокатесса. У нее были какие-то шкурные завязки в МВД, Аверин не мог мечтать о люксе, но адвокатесса обосновалась там без труда. Она прикатила на «Мерседесе» вместе с любовником — милиционером-водителем из вытрезвителя, тоже хроническим алкашом. Адвокатесса старательно искала, с кем бы изменить водиле. И нашла парочку желающих.

Покой отдыхающих охранял милицейский пост. Ребята знали, что отдыхают здесь свои — одной крови, поэтому выполяли весьма странные функции: вечером растаскивали по номерам тех, кто идти уже не мог, и гоняли местных жителей приходивших на дискотеку поклеиться к девчонкам. А молодых девчонок — следовательниц, сотрудниц инспекций по делам несовершеннолетних — было достаточно.

Впрочем, нашлись отдыхающие и без явных вредных привычек — несколько молодых пар, пожилые люди или чудаки типа Аверина, которым не нужно ничего, кроме расслабления и ничегонеделания. Пристойнее всего вели себя ребята из спецподразделений — пили мало, долбили с утра до вечера по грушам ногами в спортзале, тягали гири. Аверин зарулил однажды в спортзал, вызвал тяжеловеса-собровца из Орла на борцовский поединок и уложил его, после чего на него стали смотреть с уважением.

Аверин первые пару недель отдыхал вполне прилично. Читал книжки Тургенева, Толстого и Клифорда Саймака, качался в спортзале, немножко спарринговался с собровцами в руко-пашке, играл в настольный теннис, принципиально не смотрел ни одной программы по телевизору. Вечера проводил в баре, где подавали неплохое сухое вино и немецкое пиво, достаточно дешевое. Правда, всегда почему-то получалось так — чтобы выпить одну банку, приходилось покупать еще одну или две поиздержавшимся новым знакомым. Но к числу недостатков Аверина жадность не относилась. Время от времени он заглядывал в разные компании. Убеждался в который раз, что сотрудники МВД по большей части люди достаточно контактные и порядочные. Никаких особых склок, скандалов и мордобоев не наблюдалось. Только доставали неизменные разговоры о работе. Но это как по анекдоту — на работе все о женщинах, а у женщин все о работе. Аверин подобные разговоры не поддерживал. Вообще никому не сказал, что является сотрудником ГУУРа. Конечно, без скандалов обойтись полностью нельзя. Кто-то спьяну выбил дверь, кто-то после литра качал права — я подполковник, а ты кто такой? Молодые, сопливые, обаятельные и глупые опера из оперативно-поискового отдела (по карманникам и сбыту краденого) спутались с девахами из персонала, были изобличены угрюмым и недружелюбным директором дома отдыха. Девах с работы выперли за аморалку, оперов обещали выдворить из пансионата, но так и не выдворили.

Аверин затеял легкий флирт с молодой миловидной дознавательницей из Калининграда. Впрочем, дальше нескольких жарких поцелуев не пошло. Он еще перед отъездом для себя решил: никаких романов, новые связи — новые проблемы, новая нервотрепка. Отдых, отдых и только отдых. Его сосед по номеру не разделял подобной целомудренности и связался с блондинкой — выводной сизо из Челябинска. Она жила в номере одна, и вскоре он просто переселился к ней, появлялся время от времени довольный и измотанный, предлагал Аверину выпить немножко сухого вина, а когда тот отказывался, исчезал опять в любовном гнездышке.

У Аверина прошла бессонница. Сердце снова работало как часы и нервишки подуспокоились. Расслабиться удалось. Но к третьей неделе вдруг стало необычайно скучно. Надоело отдыхать, предаваться безделью. Даже книжки надоело читать. Деятельная часть натуры взяла свое. Душевные раны зажили, усталость прошла. Аверину снова требовалось действие. Он вспомнил старого опера из Краснодара, с которым беседовал о Щербатом. Любой порядочный опер болен работой — это факт.

Вечером младшие инспектора с Петровки, которые очухались после скандала с директором и заливали душевные травмы пивом, затащили Аверина к себе в гости. Одна деваха из обслуги, выгнанная с работы, сидела в углу, завернувшись в простыню. А молодой желторотый омоновец из Ростова в коридоре твердил своему приятелю — инспектору поискового отдела:

— А на Алене я женюсь. Она мне нравится. Сказал — женюсь.

— Ты чего, дурак, что ли? — удивился инспектор.

— Женюсь. Папаньке позвоню и скажу, что нашел женщину. Отвезу в Ростов. У меня там дом — во…

Алена, видимо, сразила омоновца в самое сердце.

— А ежели кто на нее заглядываться будет, так в лоб, — сообщил омоновец.

— Да ладно тебе…

Аверину вручили несколько банок с пивом. Народу в номере набилось человек восемь.

— Смотрели телевизор? — спросил двадцатилетний сержант, младший инспектор из поискового отдела. — Наших ребят вчера постреляли.

— Жалко мужиков, — вздохнул его напарник. — Плохо мы их знали, но жалко.

— Как поубивали? — спросил Аверин.

— На Петровско-Разумовском рынке взяли двоих для проверки. В отделении те выхватили оружие и начали палить. — Обыскивать надо, когда задерживаешь, — раздраженно кинул опер из Питера. — Я даже когда шары водкой и коньяком залью, перво-наперво ощупаю жулика — нет ли чего.

— Надо, — кивнул младший инспектор. — А бандюгу взяли крутой какой-то. Фамилия странная — Салоников.

— Чего? — подался вперед Аверин.

— А что? — спросил инспектор.

— Салоников, — кивнул Аверин. — Есть такая фамилия.. Саша Македонский. Попался.

Из вестибюля по московскому телефону Аверин дозвонился домой Ремизову.

— Македонского взяли?

— Взяли, — произнес Ремизов.

— А черта до меня не дозвонились?

— Отдыхаешь — и отдыхай. Он пока на больничной койке.

— Что вообще творится?

— Много чего. Горячий месяц.

— Оставить вас нельзя. Все сразу рушится, — усмехнулся Аверин. — Послезавтра буду.

— Отдыхай.

— Уже отдохнул.

На следующий день Аверин взял чемодан и на автобусе отправился до Долгопрудного. Потом на электричке до Москвы. Егорыч раскормил Пушинку еще больше.

— Здорово, кошка, — сказал Аверин, заходя в прихожую. — Как ты тут?

Она с мяуканьем бросилась ему на руки и замурлыкала блаженно.

Сотрудники ОПО — по борьбе с карманниками и барыгами — обычно люди с достаточно приличной квалификацией. Карманника взять — целое искусство. Но в тот день ошиблись они по-крупному. И поплатились.

К зданию фирмы «Импульс» рядом с Петровско-Разумовским рынком подъехали три машины, из которых вывалили десять «быков». Двое остались стоять у входа. К ним и подошли оперативники из ОПО. Салоников и его напарник, боевик курганской группировки, знали, что даваться в руки милиции им нельзя. Пока их сопровождали для досмотра по территории рынка, вели себя сдержанно, вежливо, не возражали, чем притупили подозрения. Понимали, что нужно ждать момента, когда представится шанс. Переступать через жизни они умели — да и жизни сотрудников милиции их волновали меньше всего. В отделении милиции Салоников скинул висящий на руке плащ и открыл пальбу из пистолета. Ранили троих сотрудников милиции и охранника рынка, выскочили из отделения и бросились бежать в сторону железной дороги. По дороге подстрелили еще двух охранников, перемахнули через забор. Напоролись на двоих сотрудников милиции, одного застрелили, второй открыл ответный огонь. Салоников рухнул как подкошенный. Его напарник перемахнул через ограду и скрылся в Ботаническом саду.

Одного из лучших киллеров Москвы врачи откачали. Чтобы представить пред очи следователей. Когда он пришел в себя, ему начали задавать неприятные вопросы. И Салоник поплыл. Некоторые стволы, изъятые на его квартире, проходили по конкретным убийствам.

Саша Македонский взял на себя убийство Глобуса. Потом Бубона. Поплыл по Калине. Он отступал, припираемый доказательствами, постепенно становясь еще одним завсегдатаем газетных полос. Журналисты упрекали сотрудников уголовного розыска в том, что они вешают на него все нераскрытые преступления.

На следственные эксперименты его водили в бронежилете, помня многочисленные приговоры преступного мира и обещание помощников Глобуса поквитаться. Он достаточно четко воспроизводил обстоятельства убийств, так что крепла окончательная уверенность — все это дела его рук. Он совершил все эти убийства.

Из документов, допросов свидетелей вырисовывался образ в своем роде человека уникального. Родился Салоников в Кургане, отслужил в армии, пришел в милицию. Дисциплинированный, исполнительный, отлично подготовленный, смелый сотрудник — вот его характеристики тех лет. Не пил, не курил. Единственная слабость — женщины. На них и горел всегда. Развелся с одной женой, женился повторно. Поступил в высшую школу милиции, но там что-то не заладилось, ушел. Работал шофером. В восемьдесят четвертом был объявлен комсомольский набор в милицию, и Салоникова как честного и принципиального работягу направили туда. На этот раз попал Работать во вневедомственную охрану, на офицерскую должность. Работал отлично. И опять — сгорел на женщине. Подвозил на служебной машине знакомую продавщицу. Сначала с ней побаловался Салоников. Но когда того же захотелось напарнику, дама взбрыкнула. Разразился скандал. Салоникова снова поперли из милиции. Он устроился на кладбище копать могилы. Пошли легкие деньги. Но это длилось недолго. Через полгода всплыло на свет какое-то замшелое заявление о изнасиловании. Дело было тухлое, обстоятельства какие-то малопонятные, но отвесили Салоникову на полную катушку — дали восемь лет. И выпустили на свет монстра. После приговора он попросил разрешения попрощаться с женой, шагнул ей навстречу, сшиб с ног обоих охранников и выпрыгнул из окна.

В бегах пробыл полгода. Взяли его в Тюмени. Он явился в кабинет косметолога — избавляться от особых примет. Заложила его тюменская братва. Кому нужен находящийся в бегах бывший мент? В милицию его — пускай разбираются со своим коллегой. И братаны просчитались очень сильно. Но поняли это поздно.

Салоникова направили в Пермскую зону. Перспектив ему там не светило никаких. Статья — изнасилование, биография — бывший мент. Быть ему опущенным — и никаких гвоздей. Его и попытались опустить. Вся камера — десять человек. Он бился с ними, сжав в руке железный штырь. Оказался в больнице — но туда же отправил почти всех, кто наседал на него. Опущение отсрочили, но бывшему милиционеру воры вынесли смертный приговор, отложив его исполнение до лучших времен. Между тем он стал набирать очки у администрации — стал гнать план, его начали отмечать, поставили бригадиром. Потом просочились сведения, будто он готовит побег, от греха подальше его отправили в другую колонию. Он пришел туда с бумагой — склонен к побегу. Еще пришла информация о воровском приговоре ему. И когда однажды он не стал на поверку, никто не сомневался — его убили.

Но его не убили. Он газосварочным аппаратом разрезал решетку и с километр прополз по канализационной трубе. Собаки отказались брать след из-за вони.

Салоников вышел на оперативный простор. Чем занимался, что делал — сведения доходили обрывочные. Гулял он на всю катушку. Перво-наперво отправился в Тюмень, заявился на сходняк к местной крутизне, заявил, что они сдали его милиции, и потребовал возмещения ущерба в сто тысяч баксов. Обалдевшая от такой наглости братва потеряла дар речи. Сашу послали на три буквы. Он ушел. Но появился через некоторое время.

— Двое ваших братанов вверх ногами в лесу висят, — заявил он — Морозец ныне. Замерзнут ведь до утра. Жалко. За сто тысяч скажу, где вы их найдете.

Уголовники прозвонили своим старшим, получили ответ, что с Сашей связываться бесполезно, надо делать как говорит. Он получил свои сто тысяч долларов.

Потом пошли годы скитаний. Прятался на блатхатах, ждал ареста. Завязался с крупными авторитетами, выполнял специфические задания.

Из-за остервенения, с каким он валил авторитетов, появилась легенда: Салоников — агент КГБ. Даже прилепили ему якобы его сексотовскую кличку — Мухомор. Но прижилась другая кличка — Александр Македонский. Он прекрасно стрелял по-македонски, с двух рук.

В ту ночь он находился на съемной хате, когда туда завалился его знакомый — самый серьезный авторитет Тюмени Причина и его помощники. Они сорвались с ресторана, где устроили поножовщину, им требовалось срочно уходить из города.

— Давай ключи от твоей машины, — потребовал Причина. — Быстрее.

— Куда тебе ключи? На ногах еле стоишь, — возразил Саша Македонский.

И тогда вся попробовавшая в тот вечер человеческой крови стая набросилась на него. Избить, унизить, изувечить, уничтожить — они хотели этого. Завалил Саша их всех.

И подался в стольный город Москву. Что делал — до конца не узнает никто. Его стараниями переселились в мир иной Глобус, Калина, Бубон.

Говорили, что Салоников работал под солнцевскими, под курганскими, якобы считался их человеком. Это было не совсем так. Салоников работал только на себя. Он выполнял отдельные заказы. Менял одну квартиру за другой. Не зависел ни от кого. И являл собой пример, как одинокий волк способен держать в напряжении весь лес — огромное преступное воровское сообщество. На нем продолжали висеть приговоры воровских сходок, а он плевал на всех — ходил где хотел и валил кого хотел. И боялись его все как огня. И становилось понятно, что не такая уж и всесильная она, ее величество мафия, что жестокий и умный головорез может вить веревки из самых крутых ее представителей.

На допросах Салоников держался отлично — уверенно, независимо, не сопливился, не вымаливал прощения, но и не хамил, не угрожал. Но когда с ним говорил Аверин, на миг расслабился, на лице появилась печать обреченности. С Авериным у него вообще установился какой-то близкий психологический контакт, сложились доверительные отношения, и оперативник не раз ловил себя на том, что жалеет киллера, пытается его если и не оправдать, то хотя бы понять.

Салоников был ростом где-то сто шестьдесят пять, но очень плотный, крепкий, в прекрасной физической форме, на поддержание которой тратил немало времени и сил, даже находясь в следственном изоляторе.

— А знаешь, я ведь хорошим ментом был, — грустно произнес Салоников. — И работа мне нравилась. Ни ворья, ни хулиганов не боялся. Один на задержания ходил. И начальству в рот не смотрел. Может, призвание это мое… Что теперь, все в прошлом.

— Ты встал не на ту сторону, Саша.

— Но ничего теперь не изменишь. И жалко, что те менты на мне. Не хотел этого, но так получилось — или они, или я.

— А ведь знал, чем такая жизнь кончится.

— А меня это не пугало. Жил я взаймы. Осудили меня не по совести. Не было на мне того изнасилования, мне терять нечего и врать резона нет. Пока в милиции работал, нажил себе врагов. Как споткнулся, накинулись. Ты думаешь, мне восемь лет дали? Нет. Мне смертную казнь тогда дали. Меня в колонию для обычных уголовников — что это значило? Мент да еще по такой статье в колонии восемь лет не проживет. И когда меня опустить пытались, я знал, что никому не позволю этого. И что скорее всего умру. Отбился чудом. И после этого мне уже все равно стало. Считай, я умер, а это время смерть просто подождала. Зато пожил красиво, — скривился Салоников кисло.

— Красиво, — задумчиво произнес Аверин.

— А, мне все равно конец. Что ваши судьи вышак дадут. Что в тюрьме ничего не светит — вон сколько авторитетов на мне.

— Вспомни еще раз, как с Бубоном получилось.

— Бубон лидером бауманцев был. Правил ими неважно. Авторитет его падал. Курганцы решили поставить на группировку своих ребят — братьев Черновых. Те приехали в Москву на переговоры. Мне поручили их сопровождать на стрелку с Бубоном… Эх, братья неплохие парни были, но провинция, не знали, что такое с московскими волками жить. Я на хате оставался, а они без меня на улицу поперли. Меня будто что-то дернуло. Почуял неладное. Выскочил на лестничную клетку. А тут автоматные очереди. Братья до первого этажа доехали, двери лифта раскрылись, их там встретили — свинца не жалели. Курганские решили Бубона за такие дела в распыл. Я взялся — дело чести. На корте его и завалили. Просчитал-то я как четко все.

— Куда уж лучше.

— Умею. Компьютер, — Салоников похлопал себя ладонью по лбу.

— А Отари — не твоя работа? — спросил Аверин, зная, что минуты, когда человек приоткрывается, надо ловить. Иногда в такие моменты люди говорят то, чего не сказали бы никогда.

— Отари? — улыбнулся Салоников. — Нет. Не моя. Мне того, что есть хватит. Не то что я боюсь — хуже уже не будет. Но мне чужой славы не надо.

И Аверин поверил ему. Почерк убийцы Квадраташвили чем-то напоминал почерк Салоникова, но Аверину казалось, что там действовал профессионал гораздо более высокого уровня.

Между тем дело по убийству Отари Квадраташвили, которое продлевалось несколько раз, наконец приостановили за нерозыском лица, совершившего преступление. Казалось, все следственные возможности для установления истины исчерпаны, отработано гигантское количество материала, выявлено и задержано несколько преступных групп. Старший важняк Мос-горпрокуратуры Нина Николаевна Камышова копала глубоко, но, как обычно, все начало буксовать там, где дело касалось больших денег. По поводу предоставления Отари льгот, откуда дул ветер и кто к этому причастен — так и не удалось получить более-менее вразумительных ответов.

Оперативная работа по раскрытию продолжалась, но шла тоже ни шатко ни валко. Время от времени возникала информация, заслуживавшая внимания, отрабатывалась и откидывалась. Было несколько явок с повинной. Но таковые случаются при расследовании любого крупного дела. Во-первых, пишут их те, кто хочет снискать геростратову славу, покрасоваться на полосах газет. Есть и душевнобольные, действительно уверенные, что совершили это. Но в массе своей признаются заключенные, которым надо из колонии, где они сидят, прокатиться в московский сизо. По убийству священника Меня выстроилась целая очередь желавших взять это богомерзкое преступление на себя. По Квадраташвили желающих оказалось поменьше, но Все равно встречались.

У Аверина надежда, что дело сдвинется с мертвой точки, была очень мала. Но оно сдвинулось. Неожиданно сдвинулось, да так, что покатилось лавиной, сметая на своем пути причастных к нему людей.

Аверин вышел из машины у метро «Каширская». Недалеко от выхода раскинулся небольшой, привычно грязный, с разбросанным бумажным мусором, картонными ящиками и овощными ошметками рынок.

Он подошел к ларьку. У окошка сидела девушка лет восемнадцати, в углу, положив руки на похожий на арбуз живот, расположился тучный азербайджанец — наверняка хозяин ларька. В торговых точках кавказских лиц поуменьшилось — после рыночных погромов, после того как отношение к ним все холодеет, они предпочитают сажать за прилавок русских женщин. Это удобно во всех отношениях — получают те не очень большие деньги, зато в рабочие обязанности нередко входят интимные услуги как хозяевам, так и их многочисленной родне и знакомым. На проститутках по миру пойдешь, а тут своя подчиненная. Нередко наезжает милиция или торговая инспекция, а то и санэпидемстанция, изымают за нарушения продавщицами многочисленных правил торговли товар, и его стоимость автоматически ложится на виновную — вот такую молоденькую девушку. Все, отныне она раба хозяина. Долг ей не выплатить никогда.

Аверин купил три банки пива, положил их в портфель. Поймал на себе хмурый взгляд азербайджанца.

— Чего сказать хочешь? — осведомился оперативник.

Азербайджанец пожал плечами и отвернулся.

Аверин начал прохаживаться у метро. Без двух минут двенадцать. Назначено к двенадцати. Ледокол, как обычно, припозднится. Привычка.

Но он подъехал вовремя. Остановилась тридцать первая «Волга». Леха сидел за рулем. Он кивнул Аверину, и тот уселся на переднее сиденье. Машина рванула вперед, разбрызгивая лужи.

— Как дела, самбист? — спросил Леха Ледокол.

— Отлично.

— У меня данные, что или в этом, или в следующем месяце Калач собирается в Москву, наводить разбор с кем-то.

— С кем?

— А черт знает… Я могу его упустить. Помоги.

— Пристрелить? — усмехнулся Аверин.

— Нет, такие услуги не требуются.

— Калач — любимый ученик Щербатого… Кровососы, а?

Ни один мускул не дрогнул на лице Ледокола.

— Леха, ведь вы вместе были при Щербатом. Что там произошло?

— Как тебе сказать, — Ледокол прижал машину к тротуару и остановил. — Скажу так — нечто неописуемое… Тебе спокойнее не знать.

— У меня нервы крепкие.

— У меня тоже. Теперь крепкие… Ладно, все это в пользу бедных треп… — Ледокол задумался. — Есть одна наколка. Помнишь Отари?

— Забудешь его.

— Я могу тебе сдать посредника по убийству.

— Что?

— Аж задрожал весь, как гончая, зайца учуявшая, — усмехнулся Ледокол. — Ты сперва подумай, оно тебе надо?

— Мне — надо.

— В Лефортове сидит некий Сергей Викторович Шкляр. Прохиндей, каких свет не видывал. Прибрал в различных фирмах где-то с пол-лимона зеленого. В тюрьме ему не нравится. Сидеть он долго не намерен, думает, как бы избежать ответственности. Найдете с ним общий язык — он расколется. Если увидит, что это выгодно.

— Исполнитель, заказчик?

— Заказчик кто-то очень высокий… И исполнитель тоже не слабый. Кто — не знаю.

— А ты уверен, что он посредник?

— Самбист, что значит уверен. Я знаю — и точка.

— Ну, спасибо, Ледокол.

Аверин задумался. Все это походило на очередной пустопорожний треп. Но Ледокол прав — пока вся его информация била в точку.

Прибыв на работу, Аверин доложил о раскладе Ремизову.

— Источник заслуживает доверия? — осведомился тот.

— Заслуживает.

Ремизов задумался. Потом сказал:

— Зайди через час, попытаюсь разузнать, что смогу. Через час он сообщил:

— Сидит такой в Лефортове. Этот орел парил очень высоко.

— Как высоко?

— На самом верху, — Ремизов поднял глаза. — Личность занимательная… Вот что, бросай все дела. Бери Алексеева и Карпова — и занимайтесь. И чтобы ничего не вышло из этих стен.

— Понял.

Аверин с двумя оперативниками из его отдела принялись за исследование личности загадочного Шкляра. Между тем на концерте к Дню милиции Иосиф Кобзев неожиданно заявил — эта песня посвящается памяти ушедшего друга. Кто такой ушедший друг — все в зале понимали очень четко. И на следую-щий день по радио Кобзев сетовал, что Отари так и остался неотмщенным. Так и сказал — неотмщенным, и намекнул, что милиция работает из рук вон плохо.

— Если бы она хорошо работала, ты бы в тюрьме давно сидел, — сказал старший опер Карпов, слушая эти откровения по радио в машине Аверина, когда они ехали по Москве.

— Да ну их, — Аверин протянул руку и выключил радио.

— Куда теперь?

— В прокуратуру. Мне там обещали некоторые бумаги на Шкляра. Там его давно знают.

За три дня получили более-менее полное представление, что собой представляет объект. Очередной феномен времени. Всем стали известны похождения генерала Димы Якубовского — непревзойденного проходимца, за несколько лет ставшего человеком, жизненно необходимым руководителям всех силовых структур, повязавшего их какими-то общими делами и делишками, в результате едва не назначенного в возрасте тридцати лет координатором всех российских правоохранительных органов, проворовавшись перед этим на всех предыдущих местах работы (последнее место — завхоз прокуратуры Москвы). Руководитель службы безопасности президента Коржаков, говорят, ознакомившись с досье Димы, просто-напросто отобрал у него пропуск в Кремль и приказал того на порог не пускать.

Есть такое понятие — услуга. Будь ты хоть министр, хоть глава администрации, хоть какая шишка — все равно ты не всемогущ, а в некоторых вопросах вообще беспомощен, как ребенок. Притом в основном в вопросах, касающихся таких тонкостей, как обналичивание и переброска доставшихся по случаю денег, обустройство серьезных дел личного порядка.