— За тех, кто погиб.

Аверин опрокинул обжигающее содержимое.

— Слава, ты не представляешь, что это было. Четвертого октября я у «Белого дома» находился. Вокруг него шел постоянный крестный ход. Подошли броники. И первую пулю получил священник, возглавлявший крестный ход. Пуля прошла через икону.

Аверин передернул плечами.

— А потом… Я-то выбрался. Чиркнуло, — Егорыч потянулся к бутылке, но отставил ее. — А сколько погибло людей! Хороших людей, Слава. Которым не было все равно… Они выбили тех, кому не все равно. А быдло на мосту стояло и смеялось. Оно смотрело на представление…

Егорыч покачал головой, отгоняя от себя страшные воспоминания.

— Представляешь, Слава, бьет пулемет. Вокруг стоят зрители. Один падает, сраженный пулей. Его оттаскивают, и тут же его место занимает другой любопытствующий. Это что-то совершенно необъяснимое.

— Да.

— Слава, я ненавижу это быдло. Ненавижу этот город. Чтоб он провалился!

— Да ладно тебе.

— Сколько людей ушло! Каких людей…

Егорыч хлопнул ладонью по столу. И заплакал. У Аверина тоже встал ком в горле.

Они проговорили полночи. Егорыч сбивчиво рассказывал о пережитом. Иногда снова закипали слезы.

— Я не хотел после этого жить. Они расстреляли нас. Теперь они владеют всем. Они и те, кто смеялся на мосту. Разве это справедливо, Слава?

— Нет.

— А знаешь, не могли найти людей, согласных сесть за рычаги танков. Предлагали офицерам квартиры, деньги и отыскали нескольких гадов. А еще афганцы помогли. Ветераны хреновы. Захотели отличиться перед демократией. Одни афганцы защищали «Белый дом», а другие били по нему из пушек. Что же это делается, Слава? Как такое возможно?!

— Что теперь причитать?

Ночью Аверин так и не заснул. Только под утро на несколько минут забылся в тяжелом сне. Встал, покормил Пушинку и отправился на работу.

— Это что? — Ремизов снял очки и положил их на бумагу, которую только что прочитал.

— Рапорт на увольнение, — сказал Аверин.

— Вот я и спрашиваю, как сие следует расценить?

— Как нежелание продолжать службу в нашей организации.

— Да? И куда ты пойдешь?

— В охранники, в бандиты. Куда угодно.

— Да?

Ремизов посмотрел на Аверина с горькой усмешкой, потом встал, подошел к шкафчику, вытащил бутылку с коньяком.

— Настоящий грузинский. Не какой-то суррогат. Храню несколько бутылочек с еще тех времен.

Он налил стопочки себе и Аверину.

— Почему все последние дни меня пытаются упоить? — пожал плечами Аверин, беря рюмку.

— Чтобы уберечь от необдуманных решений.

Коньяк действительно был настоящий. Грузинский. Без дураков.

— Чем тебе контора наша не по душе? — спросил Ремизов.

— И вы спрашиваете после того позора четвертого октября? — Аверин рассеянно посмотрел в окно. Внизу виднелся антикварный магазин и метро «Октябрьская».

— Да. Ты прав… На десять процентов… Не все так просто. Кто-то бил из пулемета. А кто-то из наших и вытаскивал людей из-под обстрела.

Ремизов вздохнул. Ему этот разговор был крайне неприятен.

— Некоторые подразделения отказывались выполнять приказания. И наши, и группа «Вымпел» Минбеза.

— А что это меняет?

— В первые дни почти весь аппарат Следственного комитета перешел на сторону Верховного Совета. После этого разбора их всех выперли с работы… Лучших следователей по политике разом выгнали. Обезглавили следственный аппарат министерства.

— Ну?

— Некоторых оперов повыгоняли за отказ участвовать в штурме «Белого дома». Тебе повезло — ты оказался вне этих разборок. Это подарок тебе.

— Не нужно мне подарков.

— Нужно… Ты что хочешь? Уйти? Ты, один из лучших оперов, которых я видел. А кто будет раскрывать убийства? Или мир перевернулся и убийство это уже не убийство? Кто будет защищать людей?

— Дозащищались.

— Все, считай, ничего не было. Забудь. Жизнь продолжается. И ты нужен людям. Ты — милиционер. Твое дело ловить преступников. А не предаваться стонам и охам с ахами… Я тебя прошу, Слава. Не делай этого. Тебе нельзя уходить.

— А, — Аверин протянул руку и взял рапорт.

— Ну вот и ладненько, — Ремизов налил еще коньяку. — Включайся в работу.

— Что у нас происходит?

— То же самое. Чрезвычайное положение ввели — в Москве взрывов поубавилось. А перед самыми событиями на Рэмбо покушались. Еле жив остался.

— Ну-ка. Кто?

— Кто на Рэмбо мог покушаться? Конечно же, дети горных народов.

Рэмбо был коронован на вора в законе самим Японцем, поговаривают, что для борьбы с кавказцами. На его счету ряд дерзких акций в этой войне. Доподлинно известно, что он собственноручно расстрелял минимум двоих кавказцев, хотя на деле цифра выходила куда более значительная. Его неоднократно задерживала и отпускала милиция. При этом он выражал явное свое неудовольствие операм: «А что я плохого делаю? Только папуасов отстреливаю».

На него постоянно покушались. Один раз пуля застряла в его бронежилете. На этот раз взорвали его автомашину.

— Выжил? — Аверин постучал пальцем по рюмке из-под коньяка.

— А что с ним сделается? — пожал плечами Ремизов. — Как на собаке все заживает.

— И где он сейчас?

— В США поехал лечиться. За казенный счет.

— То есть?

— Направили лечиться как защитника демократии, пострадавшего во время октябрьских событий.

— Отлично.

— А чему еще ты можешь удивляться?

— Уже ничему.

— В общем, приступай к работе. Я несколько материалов на контроль отписал.

— Я понял…

Чрезвычайное положение немножко сбило волну заказных убийств в Москве. Столичная встряска сказалась и на других регионах. Людей продолжали отстреливать, но с несколько меньшим напором.

Аверин встретился с Маргаритой. Она разговаривала довольно сухо, но на встречу согласилась. Все закончилось как обычно. К утру, в постели, прижимаясь к плечу, она прошептала:

— Я тебя люблю, Слава.

— Я тебя тоже.

— Но…

— Что но?

— Ничего.

Затем она спросила:

— Ты говорил, у тебя вроде есть мастер по машинам?

— Есть.

— Не мог бы посмотреть?

— Какие вопросы.

В тот же вечер Маргарита подкатила на своем «Фиате» в сопровождении Аверина к гаражу Егорыча. Егорыч, завидев гостей и окинув восхищенным взором хозяйку машины, прищелкнул языком:

— Ну, Слава, я поражен. Прекрасная незнакомка.

Аверин усмехнулся, представив, как Егорыч брякает: «Даже лучше, чем прошлые девахи».

Действительно, Маргарита смотрелась чрезвычайно эффектно в кремовом костюме около новой машины. Хоть сейчас в журнал «Метрополитен».

— На каком фешенебельном курорте ты познакомился с такой дамой? — спросил Егорыч.

— В УВД округа. Она эксперт.

— Ха, тогда я папа римский. Что у вас, прекрасная дама, с машиной?

Егорыч открыл капот, что-то подвинтил, подкрутил, подогнал.

— Все, будет работать, как часы, — сказал он через полчаса. От денег, естественно, отказался.

— Я должен сам заплатить за удовольствие лицезреть вас, уважаемая Маргарита, — он наклонился и поцеловал ей руку.

Порой запасы галантности в Егорыче поражали Аверина. Его манеры никак не вязались с промасленным халатом, немного потертым видом и родом занятий.

— Забавный человек, — сказала Маргарита, трогая машину. Водила она уже вполне прилично.

— Да. Порой даже чересчур.

В те же дни Аверин, чувствуя себя законченным бабником, созвонился с Наташей и Светой. Света сидела дома.

— Приезжай, навестишь меня на смертном одре.

— Это почему на смертном?

— Придавили. Репортаж делала, а тут красно-коричневые с омоновцами сцепились. Загнали демонстрантов в подземный переход на Пушкинской. Красно-коричневые прыткие, сбежали, а омоновцы отделали тех, кто не успел, — там как раз проститутки оказались и ларечники. И я не успела.

— Бегать лучше надо.

— Так вы бы сначала спросили, прежде чем бить.

— Приеду.

Он выбрал свободную минуту и заглянул к ней домой. Света выглядела нормально. Больничный, по мнению Аверина, она получила совершенно зря.

— Ну и чего ты добилась своим героизмом? — спросил он.

— Вот, — она гордо показала статью в американской газете.

Аверин прочитал ее фамилию и рассмотрел фотографию пылающего Дома Советов. И еще — на этот раз статья была на немецком языке.

— Много заплатили?

— Нормально.

Аверин пробежал глазами статью на немецком, со вздохом произнес:

— Молодец.

— Котик, ты сам не свой. Не смотри волком. Это моя работа — писать.

— Правильно, у всех своя работа. Отлично пишешь: «за переход к демократии надо платить». Заплачено. Полновесной монетой.

— Ой, не надо.

— А сколько еще придется платить?

— Дорогой, у меня и так голова тяжелая от политики. Кстати, Фиму ранили.

— Кого?

— Который про тебя как лидера общества «Память» написал.

— Он что, в ОМОН записался?

— Нет, смотрел со стороны, тут его пулей и задело.

— Жить будет?

— Будет.

— А зря.

— Злобный ты, Аверин. Ох, злобный. Ладно, заканчиваем об этой чертовой политике. Лучше давай поговорим о призах и подарках.

— На, — Аверин протянул изящную глиняную фигуру, изображавшую сапожника в сапожной мастерской. Все было исполнено необычайно тонко — каждый сапожок, каждый инструмент. Света захлопала в ладоши.

— Прелесть.

Она коллекционировала статуэтки, занимавшие все полки в ее квартире.

Несмотря на полученные ранения, Света оказалась вполне годной для определенного рода занятий. К вечеру очухались в постели, и Аверин в очередной раз подумал, насколько аморальным выглядит его образ жизни со стороны. Раньше бы за подобное его вышибли из партии и разжаловали до сержанта.

— Мне пора. Завтра тяжелый день.

— Не забывай, — усмехнулась Света.

Домой он добрался, когда уже стемнело. Вошел в подъезд. Поднялся на этаж.

— Стоять! Стой, говорю, сволочь! — послышался дикий крик.

Он резко обернулся, отпрянув в сторону. Увидел двоих. На рукаве сержанта в сером комбезе сиял шеврон «ОМОН ГУВД». А старший лейтенант был в обычной милицейской форме.

— Руки за голову, — заорал омоновец.

Аверин приподнял руки, медленно. Увидел яростные испуганно-агрессивные глаза омоновца. Автомат был снят с предохранителя и затвор взведен.

— Поосторожнее, сынок, — произнес Аверин.

Омоновец подскочил, занес приклад для удара. Аверин просчитал траекторию, понял, что сейчас сшибет омоновца с ног, потом даст в нос старшему лейтенанту. Омоновец что-то почуял, его смущала массивная фигура, от которой исходила физическая сила. Смутила уверенность, с которой держался этот человек, и отсутствие какого-либо смятения. Сержант нахмурился и отступил на шаг. Старший лейтенант подошел к Аверину, обшарил карманы и торжествующе произнес:

— У него, гада, ствол. Вытащил пистолет Макарова.

— Отоварить надо, бандюка, — омоновец шагнул и снова занес автомат.

— Я тебе отоварю, сопля, — произнес Аверин. — Старлей, заодно и удостоверение посмотри.

— Чего? — агрессивно подался вперед омоновец.

— Удостоверение в правом кармане, — повторил Аверин, ошпарив сержанта взглядом.

Старший лейтенант полез к нему в карман и вытащил удостоверение.

— Старший оперуполномоченный по особо важным делам ГУУР МВД РФ, — вслух прочитал он и неуверенно добавил. — Таких ксив за три рубля десяток.

— Да? А таких старлеев на каждом углу сотня, так что без одного милиция обойдется. Сегодня же будешь у начальника Управления на ковре. А завтра в рэкете работу станешь искать.

— Ну, это… — старший лейтенант задумался. Омоновец молчал, с трудом пытаясь сообразить, что же происходит.

— Что, не устраивает? Пошли в квартиру, позвоним дежурному по ГУУРу. Он бригаду пришлет, — продолжал напирать Аверин.

Старший лейтенант повертел в руках удостоверение, козырнул:

— Извините.

— Вы вообще чего приперлись?

— Ваша соседка позвонила в отделение, сказала, что в этой квартире живет боевик, участвовавший в защите «Белого дома».

— Боевик, да?

— Да…

Тут дверь тридцатой квартиры распахнулась, выглянула соседка, захихикала:

— Повязали урода… У, бандит. Президента убить хотел. Нашего президента.

Она заговорщически захохотала. И с размаху захлопнула дверь.

— Это она вызвала? А вы знаете, что она на учете в психдиспансере?

Старший лейтенант затравленно огляделся. Ему сейчас хотелось оказаться подальше отсюда.

— А теперь брысь отсюда, пока я добрый. А ты, пацан, меньше своей железякой маши. Дернулся бы, сейчас сопли по полу развозил.

— Ну, эта… — протянул омоновец.

— Что вы еще хотите возразить, товарищ сержант?

Омоновец нахмурился. Но промолчал.

Аверин зашел в квартиру. Упал в кресло. Истерия всеобщая. Поиск мифических снайперов, которые якобы обстреливали военных и милиционеров. Поиск врагов народа. Поиск защитников «Белого дома». Угрозы разобраться со всеми. Аверину было противно. Он с трудом представлял, что всего три дня назад пребывал в тихой Германии. Возвращение в Россию напомнило возвращение на фронт.

— Вот раскладка по достаточно серьезной бригаде, — сказал Леха Ледокол, протягивая дискету. — Шифр к информации «д-Тайга-4000».

— Понял, — Аверин положил дискету в карман.

— Где-то в России появился Паленый. Помоги мне его найти.

Паленый входил в перечень лиц, которых жаждал отыскать Ледокол.

— Чтобы как с Басмачом получилось?

— Ты же знаешь, что это за человек.

Аверин задумался.

— Хорошо. Попытаюсь.

— Попытайся. И Калача имей в виду.

— Ладно.

В Главке Аверин послал запросы по всем лицам, которыми так интересовался Ледокол. Он уже наводил кое-какие справки, но так и не мог понять этого интереса. Аверин знал, что. Ледокол уничтожает этих бандитов. Что и говорить — выбирал он далеко не лучших представителей человечества. Аверин не видел греха в таком сотрудничестве. Опер в том аду, в который превратилась страна, при параличе правосудия получает моральное право использовать средства, в нормальной обстановке представлявшиеся не просто противозаконными, но и преступными. Ничего не поделаешь. Слишком жестокий бой идет, чтобы размениваться на душевные терзания.

Аверин просмотрел дискету. Расклад оказался по разборкам в Тюмени. Там шла мафиозная война. В течение года были ликвидированы руководители самых серьезных преступных группировок. Дело грозило зависнуть, хотя в принципе совершенно ясно, кто кого как и за что валил. Информация Ледокола давала возможность произвести аресты. Аверин доложил Ремизову и на следующий день вылетел в Тюмень. И на три недели застрял там, отрабатывая информацию.

В нефтяном центре России он бывал уже не раз. Грань между роскошью и нищетой ощущалась куда больше, чем в Москве. Нефтяные бароны — директора объединений и хозяева фирм — держали свои мини-армии, именуемые службами безопасности. Регион будто проваливался в прошлое, к каким-то феодальным отношениям. Преступность распоясалась поболе, чем в столице. Беспредел царил везде — начиная от подъезда дома и кончая кабинетами в администрации области.

Первые две недели Аверин с начальником уголовного розыска и РУОПа наметили основных фигурантов. Все это время Аверин сидел как на иголках, боясь, что информация уйдет и все сорвется. А потом врезали по группировке Ганса. Провели повальные аресты. Изъяли два автомата Калашникова, тысячу патронов, штатовскую пехотную винтовку «М-16», гранаты, пистолеты и девять машин.

Тюмень делили три преступные организации: «десятка», состоявшая из спортсменов, под руководством некоего Антипина, группа Рашида и группа Ганса.

Гансу осточертели бесконечные разделы сфер влияния. Он решил сразу срубить головы конкурентам. Будучи человеком умным, понимал, что делать все торопливо, без подготовки нельзя. Для приобретения оружия, транспорта через подставных лиц он взял кредит на сотню тысяч долларов. Его «наружка» до минут изучила распорядок дня конкурентов, места их появления.

К акциям готовились тщательно. Приобрели радиостанции, машины, разработали роли, пути отхода, алиби. У кавказцев купили несколько «АК-74». И в один прекрасный день был расстрелян Рашид. Потом Антипин. Всего завалили пять человек. Двоих вне Тюмени.

Убедившись, что дело закрутилось на все обороты, Аверин вернулся в Москву.

— По итогам года орден получишь, — заявил Ремизов, когда Аверин появился в его кабинете.

— Как Толик Ненашин?

— Нет, такой орден тебе не светит, — сказал Ремизов. — У него звезда Героя.

Ненашин, опер с Петровки, 38, недавно получил Героя России за штурм «Белого дома». В документе было сказано, как он первым, преодолевая шквальный огонь противника, ворвался в здание Верховного Совета. На деле он вообще отказывался идти туда, но ему пригрозили увольнением. На штурм он шел, прилично поддав и зарекшись в кого-либо стрелять. В здание проник первым, застал там троих защитников с одним автоматом, в магазине которого оставалось три патрона.

— Мужики, бросайте оружие, — предложил оперативник.

Противники драться не хотели. И убивать друг друга тоже. Все четверо забрались за угол. Ненашин угостил защитников американскими сигаретами, которые раздали штурмующим перед началом акции.

— Сейчас придурки отмороженные появятся, — сказал он. — Я вас выведу.

Вывел, как обещал. Уберег людей от больших неприятностей. И получил звезду Героя России. Когда он обмывал ее, спьяну хотел отдать в переплавку, но его остановили.

— Зачем мне орден? — сказал Аверин. — Я согласен на медаль.

— Кстати, пришло подтверждение — похоже, Глобуса действительно завалил Александр Македонский.

— И какой же Аристотель его уму-разуму учил?..

Октябрь закончился, к середине ноября повеяло морозами. Маргарита уехала в Сочи догуливать отпуск. И Аверину было одиноко и холодно. В квартире почему-то перестали топить. Что-то где-то лопнуло и за два дня квартира прилично вымерзла. Аверин ходил дома в старом тулупе, пытался соорудить нечто вроде одежды и Пушинке, но та холод переносила прекрасно. Все-таки в ее жилах текла кровь сибиряков, а сибирским котам, как известно, не страшны даже самые трескучие морозы, они спят в снегу, как на перине.

— Вот, приучайся, — сказал Егорыч, грея на своей кухне руки над газом. — Это будущее всей России. Скоро везде отключат отопление.

— Начнем газом греться.

— И газ отключат.

— И электричество?

— Тут уж какие сомнения!

— Ага, и водку отнимут, так что не согреешься.

— Будем жить в пещерах. Все естественно. Народ скатывается в первобытное состояние. И тому масса свидетельств.

— Какие?

— Например, посмотри на наш подъезд. Исписан от первого до последнего этажа/английскими словами, изрисован похабными картинками. Это, дорогой мой, наскальная живопись. В сознании обывателя всплывают загнанные в глубину первобытные архетипы. В древности дикари разрисовывали пещеры. Сегодня — подъезды.

— Да ну тебя.

— Радуйся, если к весне отопление включат, — усмехнулся Егорыч.

Но отопление все-таки включили. Как раз в тот вечер, когда Аверин с трудом заволок в квартиру электрический радиатор, который выпросил на работе. Пушинка разлеглась на горячей трубе в ванной и проспала там несколько часов, пока квартира окончательно не прогрелась.

Отдел Долгушина начал отрабатывать долгопрудненскую группировку. У Аверина был там свой интерес — замаячил кончик четырех убийств в Московской области и во Владимире, и он подключился к работе. Тут-то и показала подмосковная мафия в очередной раз свой оскал.

Шестеро сотрудников вели наблюдение за Коптевскими банями — излюбленным местом встреч долгопрудненцев. Сработали топорно. Наблюдение засекли. Братва направилась к руо-повцам. Один сотрудник продемонстрировал удостоверение МВД и потребовал предъявить документы. И на них навалилась вся толпа с бейсбольными битами. У одного оперативника вырвали пистолет, но в схватке он вернул его обратно и выстрелил, ранив нападавшего. После этого бандиты чинно удалились с поля боя, оставив шесть раненых руоповцев.

Обалдевшее от такой наглости руководство РУОПа объявило охоту на долгопрудненцев. Тактика привычная — работа по адресам. Руоповцы врывались в квартиры и кабаки, считали зубы. Бандиты должны были понять, что такие вещи делать — это себе дороже.

Долгопрудненская преступная группировка снискала заслуженную славу одной из самых отпетых в Москве и области. Под ружье могли встать две сотни бойцов, как правило, из судимых или из бывших спортсменов. В нее входили жители Коптева, Долгопрудного, также подрабатывали заезжие уголовники из Архангельска и Красноярска. Впрочем, единой группировкой ее вряд ли можно было назвать. Состояла она из трех организаций — долгопрудненской, лобненской и коптевской. Они хорошо разжились похищенным из войсковых частей оружием и чувствовали себя вполне уверенно на фронтах мафиозных войн. География их интересов простиралась достаточно широко. Они работали не только в Москве и области, но гастролировали в Санкт-Петербурге, Киеве. Специализировались по большей части на рэкете, разбоях и заказных убийствах. Лидеры — Потем, Лысый, Старшой и Батупа — держались особняком от традиционных преступных структур, и хотя находились с ворами в неплохих отношениях, старшинства их над собой не признавали. Вместе с тем воры не оставляли надежд взять группировку под контроль.

Долгопрудненские бойцы прославились особенно бесцеремонными расправами над конкурентами, рядом жестоких кровавых дел, совершавшихся открыто, не таясь. Естественно, они не могли оставаться вне поля зрения милиции. В бегах находились два активных члена группировки, в девяносто первом разгромивших кафе «Виктория» в Москве. Искали еще одного, убившего двух кавказцев. А один из отморозков разыскивался за убийство сотрудника муниципальной милиции.

У долгопрудненцев сложились теплые отношения с теми сотрудниками юстиции, которым наскучило жить на зарплату. Например, в Железнодорожном РУВД за взятку было прекращено дело в отношении двух долгопрудненских лидеров, в «Мерседесе» которых нашли «ТТ» и «маузер».

Долгопрудненская мафия отличалась четкой внутренней структурой, имела отлично работавшие разведку и контрразведку. Ее щупальца опутали многие коммерческие структуры. Но главным источником ее дохода считалось «Шереметьево-2». Там под ней стояли извозчики, наркоторговцы, женщины наилегчайшего поведения, а также казино. Контролировала она художественные промыслы в Сергиевом Посаде, Коптевские бани. Крепли зарубежные связи. Долгопрудненские создали ряд совместных российско-германских предприятий, вместе с Гонконгом осуществляли торговлю наркотиками и ширпотребом. Добрые отношения у долгопрудненских сложились с солнцевской и зеленоградской оргпреступными группировками.

Вскоре сотрудники РУОПа установили лиц, принимавших участие в бою у Коптевских бань. Среди них оказались Заикин — управляющий маркетинговой службой ТОО «Альтаир», Титов — находившийся в розыске за ряд преступлений, изобличенный в убийстве, он скрывался в Германии, но был оттуда депортирован. И еще несколько «шестерок» — их удалось отыскать быстро и сунуть в задержку. После этого начался обычный концерт, именующийся торжеством гуманизма. Сбежались адвокаты, посыпались жалобы. И дело стало принимать фантастический оборот.

После очередного разбора бандитских подметных писем дело предстало так, будто в возникшем конфликте виноваты работники милиции, превысившие свои полномочия, избившие бедных коммерсантов при задержании, явно незаконном. Кончилось тем, что старший следователь прокуратуры задержала на трое суток сотрудников РУОПа.

— Ну что за скоты, — кричал Долгушин, мечась по кабинету. — По своим же бьют.

— Ты для прокуратуры не свой, — сказал Аверин. — Ты — враг номер один.

— К е… матери их всех. — Долгушин ударил кулаком о стену. — Пишу рапорт, и пусть они что хотят, то и делают. Пускай прокурорские бандюкам зад свой подставляют, пусть петухами у них работают. Пускай оперов сажают. Пускай бандиты своего прокурора назначают. Пусть. Я в этом дерьме больше копаться не намерен.

— Утихни, — поднял руку Аверин. — Может, все утрясется.

— А что утрясется? Сегодня они безнаказанно избили моих ребят. И их же усадили за решетку. Завтра они нас убивать начнут… Слушай, Славик, а давай банду организуем, — усмехнулся Долгушин. — У меня такая информация и такие крутые ребята есть — мы всю Москву подожмем. Если не можем обычную законность установить, так по беспределу их задавим всех, гадов. И мафия, и прокуратура у нас начнут по струнке ходить! На цырлах бегать перед нами! А мы их валить всех будем! И при баксах, при власти и при авторитете. А?

— Возможно, скоро придется этим заняться.

— А, шучу. Мы же с тобой менты. И скорее небо упадет в море, чем такие, как мы, станем бутерброды с икрой лопать.

— Тут ты прав.

— А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что мы идиоты!..

— Где раскрытия? — спросил Аверин, усаживаясь за письменный стол, по праву принадлежащий Савельеву.

— Какие? — осведомился Савельев, зевая сладко и томно.

— Ни одного дела из серьезных не подняли за последние месяцы.

— Почему? А дело Мареева?

— Жена-коммерсант избавилась от мужа-алкаша и тунеядца, наняв двух киллеров с топором. Дело века.

— Нет, еще есть. Вот, — Савельев протянул папку со справками и вырезками из сводок.

— По-моему, всем все до фонаря, — покачал головой Аверин.

— А что не до фонаря? — пожал плечами Савельев. — С какого черта мы вообще их ищем? Бандит с трехклассным образованием убил вора с четырехклассным, а весь розыск и следствие, кстати, из людей, окончивших МГУ, притом нередко с красным дипломом, на ушах стоят. Честно говоря, и искать их нет ровным счетом никакого желания.

— Настроения знакомые, — кивнул Аверин. Его все чаще посещали подобные мысли.

— Кстати, слышал новость, — сообщил Савельев. — Борода пропал.

— Как пропал? — заинтересовался Аверин.

— Прилетел из Америки. Братаны из бригады его встретили. Усадили в машину. Больше его никто не видел.

— Что за братаны?

— Из его команды.

— Решили избавиться от него?

— Потеря небольшая.

— Что думаете делать?

— Ждать, пока труп объявится. Нет трупа — нет преступления.

— А если есть труп и есть преступления, то чего не хватает?

— Наказания?

— Точно, — улыбнулся Аверин. — Соображаешь.

— Борода получил то, на что напрашивался. У самого руки по локоть в крови. Знаешь, новый закон природы — круговращение бандитов в природе — гласит: сегодня ты убьешь, завтра — тебя.

— А не много мы на их откуп отдаем? Что, происходит отделение преступности от милиции? Каждый занимается своим делом? Милиция — лакирует отчетность. Бандиты — убивают. Арбитраж не нужен — вор разберет финансовый спор. Обидели тебя, зачем идти к участковому — вор помирит. Убили кого — это внутренние дела преступного мира, мы ни при чем. У нас зарплата маленькая, дети голодают, суды преступников отпускают. Так что нам лучше с бандитами по отдельности, так?

— Истину глаголешь, друг мой.

— Вот, еще один пан философ на мою голову.

Борода был достаточно крутым авторитетом. Имел за спиной большой опыт межклановых стычек. Летом прошлого года таганский авторитет Росписной и его товарищи Сухой и Гера получили какой-то серьезный компрматериал на Бороду. Кроме того, тогда же в микрорайоне Бутово произошла разборка между балашихинской, Измайловской и подольской бригадами. Инициаторами конфликта выступали те же самые Сухой и Гера — дернул их черт пойти наперекор всесильному балашихинскому лидеру Пролу. Конфликт закончился стрельбой с несколькими трупами, и братва поклялась отомстить Сухому и Гере. Исполнить решение взялся именно Борода. Сухой ни на миг не расставался с оружием, но киллеры достали его в гостинице «Волга» и продырявили из автоматов. Геру настигли на Истринском водохранилище на пляже пансионата «Песчаный берег» и на глазах у его подружки расстреляли из двух «Макаровых». Так что, смерть Бороды — месть за этих бандитов? Трудно судить. Борода знал, что на него существует приговор. Окружил себя охраной, нигде не появлялся без нее. За месяцы высох, потерял в весе, стал нервным и раздражительным. Он боялся смерти. Ждал ее. И скорее всего дождался. Ничем иным объяснить его исчезновение нельзя.

Через несколько дней произошло еще одно убийство — крутого грузинского авторитета тридцатитрехлетнего вора в законе Пипия. Он жил на широкую ногу, имел гараж из четырех иномарок, в их числе и «Порше» стоимостью 700 тысяч долларов. Он снимал квартиру в Москве и вовсю занимался торговлей наркотиками. Тела Пипия и его младшего брата с простреленными головами нашли в «девятке» на Зеленоградской улице, рядом с гаражным кооперативом «Малино». Причина так и осталась непонятной.

20 ноября Аверину позвонил Леха Ледокол и попросил о встрече. Встретились в Останкинском парке.

— На завтра большой разбор затеян, — сказал Ледокол. На нем были мягкий кожаный плащ, фетровая шляпа, и выглядел он, как всегда, элегантно.

— Что за разбор?

— Между таганскими и видновскими. Делят прибыль от обмена трех миллиардов рублей старых денег.

— Ну?

— Что ну? Стрельба будет.

— Где?

— Артековская улица. ТОО «Старт». Через него они и меняли деньги.

— Да, где деньги, там дружба врозь.

Аверин, приехав в Главк, поднял документы на противоборствующие группировки. Наиболее влиятельная из них — таганская.