Глава двадцать третья

Обаятельно и открыто улыбаясь ведущей Светлане Синициной и всему человечеству, с экрана вещал замминистра экономики;

— При либерализации жестких структурных отношений рост продукта обеспечивается…

— И его ненавижу, — буднично произнес Инженер.

— Кого? — спросил я, играя с компьютером.

— Многих. Почти всех.

— Не круто забираешь?

— То, что творится вокруг нас, — это прикладная демонология.

— Чего?

— Посмотри на него, — мой гость лежал, закинув ноги на спинку дивана, посасывал пиво и наслаждался жизнью, чего не скажешь обо мне, — Это же обычный упырь среднерусской полосы России. Думаешь, его интересует рост продукта? Ничуть не бывало. Я помню, как они встречались с Путаниным и что-то делили, о чем-то переругивались.

— А по виду не скажешь, — улыбнулся я.

— Да. Эдакая обаятельная нежить. Нетопыри. Они страшно размножились и почуяли волю, Нежить должна обитать в погребах и омутах. А они вылезли наружу. Поэтому мы и имеем то, что имеем. Не согласен?

— Можно и согласиться. Разруха вокруг нешуточная, — кивнул я.

— А ты чего ждал ? У легендарного царя Мидаса все, к чему он прикасался, превращалось в золото. У нетопырей все обращается в дерьмо. Все живое при их приближении замирает и омертвело осыпается оземь, Все, чего они касаются, превращается в труху.

Нельзя сказать, что эти мысли не были созвучны с моими. Мне тоже все окружающее напоминает затянувшуюся на несколько лет Вальпургиеву ночь.

Надо отметить, что с Инженером мы чем-то близки по взглядам. Только он циник и мизантроп, а я осенен верой в разумное, доброе, вечное. Он нытик, а я хорошо замаскировавшийся оптимист. Он человек разговоров и на словах способен сбросить ядерную бомбу на Америку и стереть с лица Земли Европу, зато ему жалко придавить таракана. Я же человек действия и у меня не дрожат руки, в которых дымится перегретый автомат. Цитат, кстати, инженер знает не меньше моего и не прочь щегольнуть ими.

— Как тебя терпел Путанин с такими взглядами? — спросил я. — Ты что, умело притворялся лояльным?

— Когда я притворялся? — обиделся он. — Я ему всегда говорил все прямо в лицо. Он, кстати, тоже любитель изречений древних.

— Еще один?

— Во-во. На определенном уровне образования человек понимает, что многое, до чего он тяжело бредет своим умом, уже сказано и придумано, достаточно лишь раскрыть книжку на нужной странице. Путанин мне отвечал; «Я вас понимаю, Виктор Федорович. Но вы несколько драматизируете ситуацию. Жизнь нужно воспринимать такой, как она есть, потому что другой никто не видел». С особым удовольствием он цитировал Августа Бебеля: «Буржуазное общество не вызывает ни одного отрадного явления, у которого не было бы теневой стороны». То есть теневые стороны — это неизбежная реальность. Только законченный идиот может переть против неизбежной реальности… Нежить — она боится света, поэтому любит поговорить о теневых сторонах.

— И он терпел тебя?

— А куда он денется? Ему нужен был проект. И он знал, что я единственный, кто сможет дотащить этот тяжело груженный воз до конца.

— А ты? — поинтересовался я,

— А мне куда деваться, а? Моралист ты эдакий, куда я денусь? «ЧС» — это моя жизнь. Столько сил, ума вложено. Какие ноу-хау, какие достижения, — он вздохнул, — И где все это? Где «чучело» ?

— Где? — который раз спросил я.

— Если бы знать…

Мне тоже очень хотелось знать, где «чучело», но тут мой пленник ничем не мог помочь.

После вызволения Инженера я отправил подробное сообщение обо всем заказчику и получил ответ:

«Сообщение принято. Работа выполнена на отлично. Не предпринимайте никаких действий. Обеспечьте сохранность товара».

Последнее значило, что я должен сидеть с Инженером и заботиться о том, чтобы он не дал деру, а такие порывы у него возникали постоянно,

И вот уже два дня мы сидим с ним в этой квартире, Я вынужден не спускать с него глаз. Ничего, это не самое страшное — у меня есть некоторые способы, включая электронные штучки и всякие «примочки», вроде сильного снотворного, чтобы без особого напряжения выполнить эту миссию. Труднее слышать, как «товар», посасывая пиво, через каждые десять минут бросает в пространство восклицания:

— Сволочи…

— Негодяи…

— Ну ты смотри, какие уроды!

Часто эти слова не относятся ни к кому конкретно, а выражают мизантропическое мироощущение моего нового товарища.

Но это еще ничего. Хуже, когда он жалобным голосом грустно заводит, глядя в окно «Враги сожгли родную хату», или «Эта темно-вишневая шаль». На второй день я пришел к выводу, что вокальные данные у Инженера все-таки ничем не лучше, чем у Бульника, но Бульник далеко, а от этого «Лучано Паваротти» никуда не скроешься. Тем более заказчик требовал обращаться с «товаром» как можно бережнее и не травмировать его психику.

Когда он смотрел телевизор, ругань его приобретала персонифицированный характер. Он не мог пропустить ни одного примелькавшегося персонажа, чтобы не облечь его в какую-либо форму цензурной или нецензурной брани.

— Ты мне вот что объясни, — попросил я. — Кто придумал использовать для полевых испытаний передачу «Стриптиз души»?

— Сам Путанин.

— А почему выбрали именно Михаила Зубовина?

— Путанин его не любил.

— За что?

— А ни за что. Просто не любил. Какие могут быть внятные мотивы у беса? Он просто был движим злобой. Как видел на экране Зубовина, его перекашивало. Ну, а кроме того, нужно было взять какую-нибудь известную фигуру телеведущего, чтобы посмотреть, какая будет у народа реакция на подмену,

— И как?

— В целом испытания прошли успешно.

— Настолько успешно, что у Зубовина перевешались фанаты из-за того, что он стал не таким, — усмехнулся я.

— Ну и что? Главное, никому в голову не пришло, что это не он.

— Зачем было убивать его?

— Когда мы начали обсчитывать Зубовина, подгонять объект под его параметры, у меня и в мыслях не было, что его уберут. Точнее, просто не думал об этом. Но у ведущего не было никаких шансов. Близость к подобным секретах смертельна.

— После полевых испытаний…

— После полевых испытаний «чучело» привели в первоначальный вид.

— То есть оно стало всенародно избранным?

— Точно. И вполне может выступать в этой роли, Кстати, нападавшие забрали и пульт управления «чучелом», так что проблем у них не будет вообще,

— Я все-таки не понимаю, как нападющие нейтрализовали охрану центра, — который раз спросил я.

— Никто не понимает. Поэтому подручные Алибабы и стреляли после у меня над ухом из пистолета, показывали пыточный инструментарий и убеждали во всем признаться. Я бы признался, если б было в чем.

Инженер потянулся, зевнул и переключил телевизор на другую программу.

— Во, смотри, красавица и чудовище, — отбросив на пол пустую банку из-под пива, прокомментировал он появление телеведущих «Времища».

— В нашей программе, — завела «красавица» — вы не узнаете, что чемпионат на дальность плевков прошел сегодня в городе Подольске, победитель получил машину «Рено», Зато вы узнаете, что…

— Подожди, Светик, — обрадованно вклинилось «чудовище», расплываясь на мягком стуле. — Горячий телетайп. Очередное громкое убийство, подтверждающее полную неспособность правоохранительных органов бороться с организованной преступностью, Только что под Мытищами обнаружено тело депутата Государственного Собрания Андрея Крапивницина. На теле имеются следы пыток..

— Атас! — с уважением произнесла телеведущая, пригладив прическу. — Впрочем, чему удивляться после убийства Михаила Зубовина., . Итак, вы узнаете, что на стадионе в Лужниках прошел чемпионат по поеданию «сникерсов», победитель получил приз от компании и месяц бесплатного лечения от заворота кишок в немецкой клинике…

Я вздохнул, мне стало как-то тесно в неуютно… Следы пыток… Кому понадобилось пытать Депутата? Он и так бы все выложил.

— Черт! — выругался я.

Плохо. Отличный был агент. Его наверняка вычислили, когда он полез по моему заданию на раскопки тайн большой политики. И не рассчитал свои силы.

Был он прохиндеем и продажной шкурой, но, несмотря ни на что, был где-то симпатичен. Как ни стране но, но даже в его беспринципности и хапужничестве имелось какое-то обаяние и наивная непосредственность. Он творил свои дела больше не по злобе или жадности, а потому, что плыл, несомый мутным потоком, вместе с другими такими же и гордился, что плавать в этом дерьме он умеет лучше многих. Но, главное, он работал на меня. Я втравил его в эту историю. Так что как ни крути, вина на мне.

Тяжело, чувство вины, груз потерь, который я тащу за спиной. Если занимаешься такой работой, должен быть готов тащить на себе этот груз. Пока молод — ничего. Вот когда сил не останется, ближе к финишу, когда начинаешь оглядываться назад, вот тогда этот груз придавит всей тяжестью к земле муками совести. Так бывает у всех.

— Ага, еще один упырь, павший в гражданской войне за чековые книжки, — хмыкнул Инженер.

— Ты не веришь в честных политиков ? — натужно сделал я попытку пошутить.

— Я лучше поверю в жизнь на Луне. Для этого гораздо больше оснований.

— Да, — мрачно отозвался я.

— Э, надсмотрщик, ты чего хмуришься? — иногда Инженер бывал чересчур настырен. — Знакомый твой? — он показал пальцем на телеэкран.

— В какой-то мере.

— Ты попал в дурную компанию.

— Какая есть.

— Ладно, надсмотрщик. Не расстраивайся, — с сочувствием произнес он.

— Ну, спасибо.

Он посмотрел на меня и улыбнулся не слишком уверенно, видно, пытался поддержать меня. И я был ему за это благодарен.

Глава двадцать четвертая

Между тем, пока мы с Инженером коротали время вдвоем, перебрасываясь цитатами классиков, пока я выслушивал экскурсы моего пленника в прикладную демонологию, в Москве происходили интересные события.

На восьмом этаже «стекляшки», в просторном кабинете с окнами на Останкинский пруд прерывисто затренькал сотовый телефон, лежавший на столе размером с добрый бильярд. Седовласый, картинно благородного вида человек, закованный в элегантный крысино-серый — как положено по статусу — костюм, взял телефон и нажал на кнопку.

— Ты знаешь, что самое худшее? — спросил грубый голос у хозяина кабинета — генерального директора третьего телеканала Вячеслава Иосифовича Патрюханского,

— Кто говорит? — севшим в миг голосом крикнул в трубку Патрюханский.

— Я говорю! Я!.. Знаешь, что хуже всего для человека? Хуже всего — это причинить убыток мне…

— Я… — генеральный директор сглотнул слюну. Толос у него стал тонкий, визгливый — У меня сейчас нет столько денег… Я отдам… Я же готов был.

— Кого это волнует? Тебе неделя.

— Да, конечно.

— И треть к долгу за то, что я сейчас теряю время на разговоры с тобой.

— Но…

— Но?… Как думаешь, пес, что осталось от твоего дома?

— Что? — у теленачальника упало сердце и холодной ледышкой замерло где-то в живите.

— Ничего не осталось…

Действительно, только что загородный дом Патрюханского в охраняемом коттеджном поселке, за самом кольцевой дорогой, плавно поднялся вместе с двумя охранявшими его злобными бультерьерами в воздух и приземлился в виде груды кирпичей. Взрывчатки минеры не пожалели.

Разговор с разъяренным Баши Бадаевым — сгустком злобной адской энергии ростом метр семьдесят и субтильного телосложения — это занятие не для слабонервных.

Патрюханский не верил, что государство способно его защитить. Тем более от Баши Бадаева, который любил со своими бандитами заглядывать в русские детские садики и больницы, насиловать детей, а постом давать интервью об этом по тому же третьему каналу российского телевидения.

Гендиректор вообще не верил ни в государство, ни в его лидеров. Он привык, что тут царит закон тайги, и умел жить по нему, притираясь к сильному. Сейчас этот закон был против него. Поэтому на следующий день Патрюханский начал переговоры о продаже своей части акций.

Часть акций прикупила нефтяная компания. Остальные пришлось передать банку «Ичкер-транзит», прославившемуся еще десять лет назад тем, что через него стянули восемьсот миллионов долларов по фальшивым авизо и переправили в Ичкерию.

Совершив эту сделку, Генеральный директор улетел в Майами, где целую улицу скупили русские поп-звезды и чиновники из Администрации Президента. Телевизионщику необходимо было подлечить расшалившиеся нервы. И, несмотря на все потери, он был рад, что все наконец разрешилось.

Никакого желания возвращаться в Россию у него не было. Он устал от всех этих игр. Он устал от этого угара нескончаемой гонки. Устал жить в неустойчивом, готовом вот-вот рухнуть, как его взорванный загородный дом, мире. Что ему делать там, в той окровавленной, смердящей стране. Об этом думал он, глядя на плещущуюся в голубом бассейне прохладную воду. Почему он должен жить там? Из-за того, что это его Родина? Господи, какая Родина?! Родина у него здесь — этот бассейн, эта белоснежная вилла.

Ему не хотелось трогаться с места. А хотелось замереть вне времени в этом шезлонге. Но он знал, что через неделю-другую, придя в себя, полетит обратно и окажется в Шереметьево-2. И будет снова играть в бесконечные игры краплеными картами, будет плести кружева из словес, информации и дезинформации, будет создавать общественные настроения и имиджи, будет оказывать влияние и, конечно, извлекать из всего этого определенную выгоду. И будет ощущать себя тайным властителем душ.

Он отлично понимал цену человеческим думам и самомнению. Каждый считает себя умным, знающим толк в чем-то. Каждый считает, что обладает своей волей. Вот она где, воля их — в этой руке, по мановению которой колеблется эфир!

Это магическая власть, когда ты можешь убедить огромную массу людей в том, что черное — это белое.

Когда ты создаешь свою реальность, которая затмевает реальность истинную, В этом есть какое-то колдовство, экстаз, непостижимая тайна, когда ты, брюхатый, стареющий, не всегда умный и находчивый, не всегда проницательный, вдруг, растекаясь по волнам эфира, преображаешься волшебным образом, включаешься в чудовищный поток миллионов мыслей, желаний, чаяний. И ты владеешь ими.

Патрюханский давно жил этим чувством. Он поднялся по телепирамиде с самого низа — начал с простого корреспондента по сельскому хозяйству и достиг вершины. Он знал эту черную магию той самой, как ее теперь называют, четвертой власти. Она как наркотик. Он не променял бы ее ни на что в мире.

Патрюханский знал, что будет держаться за свое место до конца. И дело даже не в деньгах. Дело в ощущении того, что в твоем кулаке зажато сознание миллионов, и ты можешь сдавить его, обтесать. Ты можешь все!

Хорошо считать себя властителем душ. Гораздо хуже ощущать себя жалкой тлей/когда слышишь голос Баши Бадаева и понимаешь, что заигрался в этих шулерских играх, что однажды может прийти расплата в виде бородатого горца, предъявляющего свой счет по взаимным делам.

Вспомнив Баши Бадаева, Патрюханский поежился, по коже пробежал мороз, хотя и была почти сорокоградусная жара,

— Сволочь! — воскликнул Патрюханский и запустил бокал с коктейлем в бассейн.

Бокал упал в воду, от него пошли круги. Он продержался на поверхности пару секунд, раскачиваясь, как бакен, зачерпнул воды и пошел вниз.

— Ox-ox-ox! — захлопал в ладоши Инженер. Его искренне порадовал вид руин, в которые превратилась вилла генерального директора третьего канала. — Упырю подпалили шкуру.

— Подпалили, — кивнул я, поудобнее устраиваясь в кресле.

— Так его, гада, — Инженер взмахнул рукой, в которой была банка с колой — после того, как у него вчера раскалывалась голова от пива, он перешел на кока-колу. — Жалко на видик эти развалины не записали. Я бы еще посмотрел, как его дом горит.

Инженер был искренне обрадован картиной дымящихся развалин и мечущегося по ним чудом оставшегося в живых бультерьера — почти такого же, который едва не сожрал меня в доме Банкира.

— А ты замечаешь, что информация прошла только по московскому каналу? — спросил я.

— И что с того? — недоуменно посмотрел на меня Инженер.

— Значит, Патрюханскому выгоднее построить новый дом. Он вообще был бы рад, если бы никто ничего не узнал.

— Ну…

— Чего надо было этим взрывных дел мастерам?

— Я слышал, вокруг Патрюханского ичкеры крутились, — Инженер поставил на пол банку с колой и потер небритую физиономию — бриться он отказывался принципиально, как и положено узнику. Он говорил — пусть надсмотрщику будет стыдно за это попрание свободы.

— Я тоже это слышал, — кивнул я.

— И вроде бы ичкеры давили на Патрюханского. Баши Бадаев что-то от него хотел. И чуть ли не с «чучелом» это связано было.

— Да?

— Вроде бы. Как-то Путанин с Алибабой приезжали на объект, осматривали куклу и про это говорили.

— И чего ты об этом молчал?

— Я много о чем молчу. Голова — не книжный шкаф, чтобы там все по полочкам было разложено. Вспомнил — сказал тебе, — он обиделся. Обижался он часто, так что я к этому уже привык.

— Значит, дом Патрюханского взорвали ичкеры, — заключил я.

— Это почему? — заинтересовался он, потянувшись r пульту, выключил телевизор и приготовился к беседе,

— Представь такую картину — «чучело» появляется на третьем канале и объявляет о независимости Ичкерии и ряда районов Дагестана. И о подписании соответствующих указов. О выводе войск из приграничных районов.

— И что?

— И на следующий день там чертям тошно и страшно станет. Пока там Народное Собрание вой протеста поднимет, пока во власти разборки пойдут, войска уже выведут, а на освобожденной территории ичкеры поднимут на радостях такой фейерверк, И в этой неразберихе вырастает Горская Конфедерация.

— Со столицей в Ставрополе, — кивнул Инженер.

— Им Грозного пока хватит.

— А что, — кивнул Инженер, кругозор которого явно превосходил требуемый для выполнявшейся им работы. — У Патрюханского и Баши Бадаева давние связи.

— Вместе керосинчику в ичкерскую войну подливали.

— Да. Значит, теперь табачок врозь.

— Баши Бадаев выдает Патрюханскому аванс. Но операция накрывается. Баши требует деньги обратив, а Патрюханский уже разорился на небольшой замок в Европе. И денег ему отдавать ох как не хочется.

— Да, Баши — маниакальный психопат, подкладывает ему фугасную бомбу под фундамент. — Инженер на радостях забарабанил ладонью по подлокотнику дивана. Мы видим дымящиеся руины. И теперь директор третьего канала будет искать деньги.

— Наверняка с процентами…

Таким образом мы расписали четко и понятно сложившуюся ситуацию, и эта версия впоследствии подтвердилась вплоть до мелочей.

— Следующий разбор у Баши, думаю, с самим Пауком будет, — Инженер отхлебнул колы и засветился довольно, как лампочка.

— Думаешь?

— Должны же они наконец вцепиться друг другу в глотку. Столько терпели.

— Помню, друзья были не разлей вода, — сказал я.

— И все равно мечтали вцепиться друг другу в глотку. Нежить людей не любит. Но себе подобных вообще ненавидит люто.

Еще в те времена, когда Путанин работал вице-премьером России, они организовали бойкий бизнес. Баши Бадаев воровал людей, угонял их, как скот. Рабы строили в Ичкерии дороги, ремонтировали мосты, всячески ублажали гордых горцев. Кто выживал, тех Путанин, получив из казны деньги, выкупал у своего приятеля. Деньги делили поровну. А еще через банки

Олигарха сейчас идет финансирование из российского бюджета мятежной территории, которое осуществляется гораздо более регулярно, чем финансирование, например, Тверской области. Да еще прокачивались одно время ичкерские деньги за рубеж — расчеты за оружие и за кредиты на войну с раненым российским медведем. Все у них было просто прекрасно, пока Баши Бадаев не положил глаз на «чучело».

— Они на войне миллионы делают, — Инженер встал и подошел к окну. — Знаешь, как нежить любит кровь. Нежить любит затевать войны, например, схлестнуть ичкеров с русскими, чтобы на этом здорово заработать.

— Те, кто считают, что деньги это все, без сомнения готовы на все ради денег, — процитировал я французского писателя-моралиста Пьера Бошена.

— Именно на все… Нежить обожает хаос и несчастья — именно тогда опять кровь превращается в золото, — Инженер вздохнул. — Гады…

— Судя по разбору, получается, что «чучело» увели не ичкеры.

— Это почему? — Инженер обернулся и уставился на меня изучающе, будто я неожиданно заинтересовал его с научной точки зрения.

— Тогда Баши Бадаев не стал бы требовать долги с Патрюханского, а выпустил бы «чучело» в эфир.

— Да… Может быть. Так кто украл «чучело»? — недоуменно спросил он.

— Это вопрос.

— Кто отлично знал систему охраны, а? — Инженер напрягся, — Кто один мог это сделать?

— Алибаба, — кивнул я. Эта мысль посещала меня давно, и я забил ее в отчет заказчику.

— Алибаба, — задумчиво произнес Инженер.

Пока мы точили лясы с Инженером, Москва вскипала событиями. Притом события эти касались непосредственно нас.

…Они не стали изощряться: составлять хитроумные планы, заниматься бесполезными умствованиями. Они действовали с той же непринужденностью, как действовали в горах — по принципу: пришел, увидел, пристрелил.

…Трехэтажный дом в центре Москвы, отнесенный к памятникам культуры, был отреставрирован так мастерски сталью, бетоном и зеркальными стеклами, что ни от памятника, ни от культуры ничего не осталось. Зато там появилось много другого — роскошные аппартаменты, офисные помещения и кабинет самого Абрама Борисовича Путанина. Да, этот дом являлся ничем иным, как столицей империи Олигарха Всея Руси. Путанин предпочитал работать здесь, а не в отстроенном недавно зеленом небоскребе за Савеловским вокзалом.

В холле за бронированным стеклом сидели охранники, пялясь в экраны монитора и провожая глазами подозрительных прохожих.

— Ты смотри, — сказал старший смены охраны. — Не нравятся мне они, — он ткнул авторучкой в две фигуры на экране.

— Чурки, — кивнул его напарник. — Кому они нравятся?

— Вот их тачка… — старший указал ручкой в изображение «Фольксвагена-гольфа», приткнувшегося к тротуару метрах в тридцати от главного входа в здание. — А вон еще одна машина. Не нравится она мне. Ох, не нравится.

К зданию приближался выехавший из-за угла просторный мятый в многочисленных дорожных невзгодах белый минивэн «Крайслер». Кавказец из «Фольксвагена» махнул рукой в сторону минивэна и указал кивком головы на вход в штаб-квартиру.

— Эх… Не по нашу ли они душу? — усмехнулся старший, внутренне напрягаясь.

— Похоже, гости, — кивнул напарник.

— Нежданные гости, — нахмурился старший, его рука потянулась к кнопке тревоги и замерла над ней,

— Не штурмом же они здание брать будут,

— Может, потолковать решили?

— Может быть.

Из остановившегося «Крайслера» вышел высокий кавказец — классический душман по виду. Он медленно, как петух, собравшийся топтать кур, но еще не решивший, какую именно, обошел свою машину, открыл заднюю дверь, покопался, вытащил ручной противотанковый гранатомет — РПГ — 7.

— Ух, — старший смены охраны хлопнул ладонью по кнопке тревоги.

Взрывом вынесло входную металлическую дверь.

Кавказец довольно причмокнул и вытащил из багажника второй гранатомет. Его кунаки от него решили не отставать и тоже взялись за оружие.

Граната взорвалась в просторном зале на первом этаже. Тренированные служащие, прошедшие обязательный для сотрудников фирмы двухнедельный курс выживания в современном российском офисе, с готовностью завалились за преграды, так что взрывом никого серьезно не задело.

Третья граната взорвалась в пустующем, занимавшем почти весь второй этаж, кабинете Путанина,

Со второго этажа охранник резанул очередью из автомата Калашникова, задел одного из нападавших, за что и получил из гранатомета.

Тут вдруг из-за поворота подкатил немощный милицейский «уазик». Пока его водитель понял, что заехал куда-то не туда, было уже поздно — последний гранатометный выстрел разнес машину на части.

С неторопливой самоуверенностью горцы, среди которых, кстати, была половина славян, уселись в машины и удалились.

— Ну вот, — перевел дыхание старший охраны. — Пережили небольшую кавказскую войну.

— Легко отделались, — перевел дыхание его напарник, поглаживая свой «макарыч», который в момент налета, когда все вокруг рвалось и дребезжало, казался ему просто водяным пистолетиком.

— Да. Но кому-то за это не поздоровится, — прищурился старший смены, предчувствуя в скором будущем большие разборки.

Босса, который этот день посвятил кремлевским тусовкам, ждал большой сюрприз в виде развороченного кабинета и иссеченной осколками картины Ай-. вазовского на стене за его креслом. И всем было понятно, что Паук захочет крови, И он ее получит!

Глава двадцать пятая

«Безделье — мучительное бремя», — утверждал один из столпов классицизма поэт Никола Буало.