Два месяца Баклан отпахал в бригаде. Потом приехал Волох.

— Надоело киркой работать? — спросил он.

— Надоело, — кивнул Баклан.

— А будешь. Хотя…

— Что надо?

— Можешь с нами…

— С кем?

— Такая добровольная народная дружина. Порядок поддерживаем. Занятие не вредное. Тройная зарплата. Двойная пайка. Согласен?

— Да, — кивнул Баклан.

— Всех не берем…

Ни о какой милиции в тундре не слышали. Один милиционер на три тысячи километров. Поддерживали порядок своими силами. С помощью Волоха и его подручных. Попросту карательного отряда.

У Баклана не раз подкатывал комок в горлу от ужаса, когда он вспоминал, как разговаривал с Волохом. И как дерзил самому Бугру — единственному человеку, которого сам Волох боялся.

В общем. Баклан вступил в «опричнину». А потом была ночь. Был рев мотора, и вездеход трясло на ухабах. «Увезу тебя я в тундру». Только на тот раз из тундры человека не привозили.

— На, — сказал Волох, протягивая нож Баклану.

— Нет! — крикнул он.

— Что, впервой?

— Нет! — крикнул Баклан.

— Ну так…

Баклан зажмурился и вонзил нож в человека… После этого прошло много лет. Судьба у Баклана была дурацкая, как и он сам. Пристраивался к командам. Рэкетировал. Грабил на улицах. Шарил по квартирам. Несколько раз его чуть не пришили за дурной нрав да за бесчестность — была у него склонность подворовывать у своих. Прибился он к Ревазу Большому. Грабили антикваров. И однажды поехали в Москву.

В Москве они поселились в больнице. Красоты города Баклана не интересовали. Интересовали его иномарки и шлюхи, но шлюхи в Москве были слишком дорогие. В общем, в Москве делать ему было нечего.

Нужно было взять квартиру. У Баклана были незаурядные способности вскрывать двери — хоть железные, хоть какие. Золотые руки у него были. Они сделали вылазку, исследовали дверь, и Баклан сказал, что откроет ее за пять минут. Порешили через три дня брать хату.

После этого Баклан завалился в кабак. Надоели ему и кореша, и больница, и медсестричка, которую он хотел затянуть в угол. Она отбивалась, а Реваз дал ему по физиономии, как будто кувалду уронил.

В кабаке звучала из динамиков песня Алены Апиной. Перед Бакланом стоял графин с водкой. Баклан наслаждался жизнью.

Тут к его столику подсели. Даже не посмотрев кто, Баклан кинул презрительно:

— Глаза разуй. Тут занято.

— Баклан. Пьянь, — произнес человек, кивая на графин с водкой.

— Волох? — сдавленно произнес Баклан, и тут же хмель выветрился из его головы.

— Я, родной.

Баклан сглотнул. Прошлое мигом навалилось на него, как поет бард, «медвежьей тушей на плечо». И заиграло в голове «Увезу тебя я в тундру».

— Чем занимаешься? — спросил Волох. И Баклан, выслуживаясь, как когда-то (старые навыки и страхи, оказывается, никуда не исчезают, а только отдаляются на время), выложил все. Несколькими вопросами Волох вытянул и о Ревазе Большом, и о заказе. И кое-что о заказчике.

— Молодец, — сказал Волох, поднимаясь. — Будет тяжело — звякни.

Когда ушел, Баклан ударил себя рукой по голове. Что же он натворил? Зачем наговорил все Волоху? Но сказанного не воротишь.

Взяли квартиру Марата Гольдштайна без сучка и задоринки. Потом отдали вещи заказчику. И можно было выпить за хорошее начинание — тем более было еще два заказа.

Баклан не понимал, какой толк в картинках. Но знал, что стоят массу денег. Кроме того, давно решил отчаливать от своих корешей. И заняться тем, чем занимался не раз, — крысятничеством кражей общей добычи.

Это оказалось несложно. Реваз Большой встретился с заказчиком. Переложил в машину того сумки с вещами. Заказчик отчалил. А Баклан на угнанной машине проследил за ним и установил, где тот прячет картины.

А через пару дней он залез на ту квартиру и прихватил несколько картинок. Спрятал их надежно. И в тот же день его повязала милиция…

Осенью экспертиза Всероссийского института судебной психиатрии имени Сербского дала однозначное заключение — испытуемый Кандыба страдает психическим заболеванием, невменяем по отношению к инкриминируемым ему деяниям.

С моим старым приятелем — психиатром из Сербского — я встретился в пивном баре.

— Как же вы так? — спросил я, когда мы оприходовали уже по кружечке пива и приступили ко второй.

— А как мы могли признать его нормальным, если он полный псих, — пожал плечами психиатр, словив в воздухе никому не видимую, кроме него, мушку.

— Незаметно что-то было, — сказал я.

— А почему ты должен был что-то заметить? У него была в жизни зацикленность на одной идее. Его жгла единственная страсть — заполучить понравившиеся ему произведения искусства. И он стремился любыми путями достичь этого. А так как был человек денежный и деловой, располагал значительными ресурсами, то у него это получалось.

— Такую паутину сплел. Психу это по силам?

— Ну и что? Психам очень много по силам. Сумасшедшие, реализуя свой бред, демонстрируют порой чудеса интеллекта и физической силы.

— И когда он стал шизиком? — Я отхлебнул пива и внимательно посмотрел на психиатра.

— Болезнь, возможно, десятилетия дремала в нем, никак себя не проявляя по большому счету. И однажды был какой-то стресс. Был толчок. И остальной мир для него будто поблек. Все сконцентрировалось на них — на живописных полотнах.

— Сверхценная идея?

— Да.

— И тогда в ход пошли старые связи?

— Вот именно.

Я еще отхлебнул пива.

Да, дела у Кандыбы, когда он руководил геологоразведочными партиями и различными структурами по самым отдаленным местам СССР, шли неплохо. Находил полезные ископаемые, был на хорошем счету, себя не забывал — занимался махинациями. Но однажды он сказал себе — баста. И вернулся в Москву.

В Мингеологии его ждала приличная должность. Заодно он защитил диссертацию, преподавал на кафедре в геологоразведочном институте. Все шло нормально, но тут началась перестройка. И он, плюнув на все, ушел в бизнес, где быстро нашел свое место. Не дикие деньги, чтобы замки покупать. Но хватало, чтобы чувствовать себя свободно и собирать коллекцию.

Так он и жил. Поднимал свою фирму. Вкалывал там, не щадя себя, как вкалывал всю свою жизнь. От конкурентов отбивался, пристроив для этого дела Волоха и его уголовников.

Никто не задирался с Бугром. Легенды о нем еще с Магадана и Чукотки шли.

И тут произошел момент фиксации, как говорят психиатры, на сверхценной идее. Внешне он оставался сильным, уравновешенным, человеком, и никто не предполагал, какие ураганы сотрясают его внутри.

Когда он решился в первый раз привлечь для пополнения своей коллекции Волоха? Когда увидел в частной коллекции изумительный портрет Рокотова, который, как он был уверен, должен принадлежать ему и только ему, ибо остальные недостойны его. А ему отказали во владении этой вещью.

Сперва Волох и его команда бескровно чистили коллекционеров — один за другим пошли кражи, разбои. Кандыба аккуратно расплачивался за работу, но вещи по большей части оставлял себе, лишь изредка сбывая одну-другую через десятые руки. Кандыба был одержим страстью — он создавал свой музей.

Музей — это было его любимое детище. Вряд ли строители представляли, зачем роют этот бункер. Но сам он отлично знал, какой музей ему нужен. Строил подальше от посторонних глаз, чтобы иметь отдохновение души. Чтобы иметь свой остров счастья в безумном мире.

С Тарлаевым все началось так же, как и с другими. Кандыбе сильно приглянулся Левитан. Профессор это полотно продать отказывался. Отказ означал приговор.

— Есть один человек, — сказал Кандыба Волоху. — Надо забрать вещи… А самого…

— Что самого? — спросил Волох.

— В тундру…

— Понятно.

Кандыба пообещал профессору помочь в продаже Сарьяна за пятнадцать тысяч долларов. Под видом покупателя в квартиру послал Волоха. Расстрелять трех человек для того труда не составило.

Однажды Волох узнал, что барыга Лабаз ищет покупателя на Кустодиева. И решил приготовить сюрприз Бугру. И стену кровавой галереи украсил еще один портрет.

Что касается Горюнина, то у Кандыбы с ним были давние счеты. А геолог никогда не забывал ни добра, ни зла. Десять лет назад Горюнин сильно обошел Кандыбу, который тогда это простил. На время. Чтобы посчитаться позже.

Случай представился, когда Волох в Москве случайно встретился с Бакланом и тот рассказал, что есть мысль вычистить квартиру коллекционера по заданию Горюнина. Волох знал о слабости босса к хозяину «Московского антикварного мира».

Дальше все оказалось просто. Помощники Волоха проследили за антикваром и вышли на квартиру, где тот хранил краденое из квартиры Марата Гольдштайна. Они и не ведали, что Баклан установил это хранилище таким же образом.

И тут у Кандыбы возникла идея сдать Горюнина властям. На счастье на аукционе подвернулся я.

Дальше все было так. Ребята Волоха влезают в квартиру Горюнина, выметают оттуда полотна, краденные у Гольдштайна, и оставляют пару картинок из коллекции Тарлаева. Задумка проста — милиция арестовывает Горюнина и Реваза, выбивает из них, где лежат вещи, и находит полотна, принадлежавшие убитому — а если, случись, признания милиция не добьется, то ей можно помочь найти хранилище. И тогда на всей компании виснет убийство.

Но тут вкрался случай. Баклан, пока его кореша жрали арбуз с виски, навестил тайник антиквара, обнаружил там меньше, чем ожидал, и с горя прихватил этюды с квартиры Тарлаева. Так что не удалось свалить на Горюнина и Реваза убийство.

Ни в Калужский, ни в Питерский музей Волоху лезть не хотелось. Он себе представить не мог, что это возможно. Но Кандыба стоял на своем. И обещал очень неплохие деньги. У Бугра замкнуло, а Волох знал, что в таких случаях дешевле пойти ему навстречу. Сначала Волох хотел просто отправиться в Санкт-Петербург, попьянствовать там, а потом заявить, что никаких подходов к музею нет. Но из добросовестности решил приглядеться к охране музея. На второй же день он понял, что охрана там дырявая и провести операцию будет не так уж сложно. И коллекция пополнилась еще двумя прекрасными экспонатами.

Каким-то образом, это так и осталось невыясненным, Кандыба узнал, где хранит запасы Стружевский. На свое горе бравый проводник поезда «Лев Толстой» имел две картины, которые должны были украсить подпольную галерею. А потому судьба его ждала незавидная.

Кандыба вошел во вкус решать свои проблемы чужими руками: вместо того чтобы убивать и грабить Стружевского, он просто сдал его мне. А Волох отправился на его дачу за картинами, которые успешно добыл.

Единственно, чего не рассчитал Кандыба, — что мы отпустим Стружевского. Когда тот понял, что его обокрали, пошел по связям, по тем, кто мог это сделать. А главным его подозреваемым был геолог.

— Стружевский начал названивать Кандыбе, угрожать выцвести на чистую воду. На какую воду его может вывести проводник, геолог точно не знал. Но решил не искушать судьбу. Договорился с ним о встрече и послал вместо себя Фунтика с пистолетом.

Кстати, на дело Фунтик отправился с тем самым пистолетом, из которого расстреляли семью профессора Тарлаева. Волох приказал Фунтику бросить пистолет в реку, а тот пожалел. И деньги, которые ему выделили на приобретение нового оружия, присвоил. Он просто не мог представить, что какой-то очкарик в белом халате, глядя в микроскоп, способен по пулям установить, что они выпущены из одного пистолета.

У меня возникла мысль о том, что Кандыба может быть завязан во всех этих преступлениях, после визита к коллекционерше Амбарцумовой. Она рассказала, что Кандыба очень интересовался полотном Шишкина «Дождь». Я начал просматривать, что мы имеем по этому человеку. И к изумлению своему, обнаружил, что в одном из телефонов его офиса есть знакомые цифры. Где они встречались? Их различили опера из наружки, когда Стружевский звонил перед своей гибелью кому-то. И стало ясно, что назначал он встречу Кандыбе.

Тогда появилась версия, что Кандыба установил связи с криминалитетом во время своей работы в отдаленных местах СССР. Версия подтвердилась, и мы вышли на Волоха.

— И все-таки в моем общении с ним было что-то странное, — я приподнял кружку и посмотрел через нее на окно. Он мог бы и без моей помощи обойтись. Почему он решил дергать тигра за хвост? Это опасно.

— Знаешь, мне кажется, он из тех людей, которым пресно без опасности. Он любил ходить на медведя. Карабкался без страховки на горные пики, чем заслужил в Приэльбрусье. кличку Чокнутый, — психиатр положил в рот соленый орешек. — Он любит риск. Без риска для него жизнь не в жизнь. И он человек поступка. Задумал — и совершил.

— Решил поиграть, — сказал я. — Поставил все на кон и проиграл.

— Проиграл…

— Значит, Кандыба невменяем. Суд назначит ему лечение в психушке. И через несколько лет он выйдет на свободу, поскольку внешне нормален и врачебная комиссия рано или поздно признает, что у него стойкая ремиссия, в дурдоме таким не место.

— Ну, лет на восемь о нем можно забыть, — пообещал психиатр. — Раньше его вряд ли выпустят.

— А потом? Вы же не вылечите его. Поскольку все эти идеи — они ведь в душу его вколочены. Их не выбьешь фармакологией.

— Наверное, ты прав.

— В общем, вы, врачи, — вредители, — постановил я. — Очередной маньяк окажется на свободе.

— Истина все же дороже. Он невменяем.

— Не будем спорить…

Мы выпили еще по кружке. Все, бог с ним, с Бугром. У меня полно новой работы. Враг не дремлет…