Артемьев почувствовал — здесь тепло. И спросил:

— С кем встречался покойник?

— Не знаю.

— Он должен был хоть что-то говорить. Хоть словом обмолвиться.

Ломали почесал затылок. Скрип был такой, будто деревяшкой водят по свиной щетине. Но определённый эффект это возымело.

— Сельмурзаев однажды проговорился, зло так: «Лампасы надели благодаря нам. А теперь носы воротят. Госбезопасность…»

— Лампасы… Госбезопасность… — кивнул удовлетворённо Артемьев. Детали в запутанной головоломке начали становиться на предназначенные им места…

— Так же возможно применение суперэлектриков в магнитных трассах скоростных поездов, — Парамон Купченко вытащил из портфеля очередную разработку. Иллюстрировал он свои прожекты ватманскими листами с чертежами и формулами. Оттарабанив очередную убойную идею, он скатывал ватманские листы в трубку и прятал в безразмерный портфель. Тут же выуживал оттуда новый сюрприз.

Раз в два-три дня «Колдун», так прозвал Купченко Ровенский, появлялся в фонде «Технологии, XXI век» с новыми наработками. Жил гость столицы в гостинице около метро «ВДНХ» в одноместном номере и упорно строчил с утра до вечера, творил, выбираясь наружу, чтобы наспех перекусить или прошвырнуться по городу. Парамон Купченко обладал дикой целеустремлённостью и пробивной энергией. Пер, как танк. Во второй визит в офис фонда охраннику, который пытался вызнать, к кому стремится этот верзила, он отвечал коротко и однозначно, даже не глядя в его сторону:

— Мне назначено.

И ломился вперёд. Охранник пытался остановить его, но это было все равно, что рукой затормозить автобус. Габаритами учёный маньяк обладал завидными.

— Этого человека можно пропускать, — успокоил взбудораженного охранника Ровенский, про себя добавив: «Такого только снаряд остановит».

Если Ровенского эти представления забавляли, то президент фонда просто зверел при появлении маньяка. Прятаться от него было бесполезно. Когда Купченко говорили, что из руководства никого нет, он смиренно отвечал — ничего, подожду. И усаживался ждать, выудив карманный компьютер. Если секретарша отважно заявляла, что начальник не принимает, «Колдун» просто двигал прямиком в кабинет со словами: «У меня дело важное».

— У меня график встреч расписан, — пытался возмущаться Марципало.

— Это все мелкая суета. А мы творим будущее, — отмахивался Купченко и разворачивал очередной манускрипт.

Вот и сейчас он, тыкая в развёрнутый на просторном офисном столе ватман, развивал посетившую его вчера вечером мысль:

— Это миллионы и миллионы долларов. Ведь вас интересуют только они.

— Если вас они не интересуют, почему вы пытаетесь продаться повыгоднее? — возмутился Марципало.

— Для меня деньги — это как костыли, — холодно произнёс Купченко. — Без них не встанешь на ноги. Но я их презираю…

Ровенский млел, глядя на эту сцену.

— Я все понял, — с каменным лицом выдавил Марципало. — Потрудитесь впредь сообщать о ваших визитах. Тем более ещё рано говорить о перспективах, поскольку мы ещё не получили экспертного заключения.

— Если ваши эксперты хоть что-то понимают в науке и лишены академической зашоренности, в их заключении я не сомневаюсь.

— А я сомневаюсь, — буркнул президент фонда.

— Это ваш удел — сомневаться…

— А ваш?

— Идти вперёд…

Глаза Марципало налились тяжёлой злобой.

«Колобок» с умилением наблюдал каждый раз за этой корридой. Если бы Купченко не был так оторван от земли и его мысли не летали бы в астрале, то можно было бы подумать, что он издевается над президентом фонда.

— Все, я вам позвоню, — сухо произнёс Марципало, демонстративно открывая свой органайзер.

Купченко озадаченно посмотрел на него. Потом поводил руками, делая пассы. И сообщил:

— У вас пятна на ауре. Образуются из-за несбалансированности эмоций и преобладания гнева…

— Вот что… — Терпение президента фонда, кажется, истощилось.

— Подождите, — оборвал его спокойно учёный. Повёл ещё раз руками. — Сегодня у вас, Николай Валентинович, с утра побаливала печёнка. И под левым ребром покалывало. Снимем сейчас боль.

Он сделал ещё пассы.

У Марципало злость тут же утекла, как вода в раковине, сменившись на оторопь. Действительно с утра кололо под ребром и печень потягивало.

— Так, тут канальчик энергетический подправим, — прикрыв глаза, колдовал Купченко. — Здесь ведьмино пятно, подчистим… Сглазик небольшой…

Ошарашенный президент фонда ощущал, что где-то в правом боку будто его касаются лёгкие, невидимые пальцы, а по позвоночнику разливается тепло. А заодно ползёт змейкой страх. Холодный страх перед неведомым…

— Выйдите отсюда! — встрепенулся Марципало и поднялся со стула.

Купченко удивлённо посмотрел на него.

— Вон! — змеёй прошипел Марципало.

— Я же не закончил.

— Мы вам позвоним, — Марципало рухнул в кресло и распустил на шее галстук, перевёл дыхание. — И прошу больше без предварительного согласования не приходить. Или наш договор будет расторгнут. Понятно?

Купченко пожал плечами, и стало ясно — если он что-то и понял, то на ус не намотал.

— Хорошо, — произнёс он. — Только вы зря ко мне вот так. У меня ведь переговоры с компанией «Нейшнел групп» были. Они заинтересовались. И с фирмы «Поиск» на меня выходили. Только мне хочется, чтобы открытие осталось на родине.

— И чего вам эта родина? — с саркастической улыбкой поинтересовался Ровенский.

— Россия — сердце мира, — сообщил Купченко. — В 2001 году началась эра Водолея — эра России. И наши открытия в новую эпоху ей пригодятся.

Президент фонда посмотрел на него озверело, и Купченко, наконец, ретировался.

— Идиот, — прошипел Марципало, когда дверь закрылась. — Полный шизофреник…

— Не без этого, — отозвался Ровенский.

— Надо было ему «Скорую» вызывать.

— Они только опасных сумасшедших забирают.

— А он опасен…

— Зря ты его так. Он тебе с таким старанием ауру чистил, — хмыкнул Ровенский.

— Чистильщик, — покачал головой президент фонда и потрогал бок. Боль, ушедшая из печени, вернулась и теперь пульсировала. — Надо было его сразу послать.

— С такими рекомендациями?

— Не верю я, что этот шизофреник мог принести что-то дельное.

— Шизофреники обычно и приносят что-то дельное…

— Полноте… Слышали уже… Он нам угрожает своё бессмертное творение в Австрию послать… Испугал…

— И Нейману, — подлил масла в огонь Ровенский. — Падальщик заинтересовался. Это что-то значит.

— Да ладно тебе!

— А если там есть зерно? И мы будем до смерти локти кусать…

— Кстати, когда Мартынов даст заключение, чтобы послать этого экстрасенса чёртова к бесовой бабушке? — Марципало опять затянул галстук. Пульс начал приходить в норму. И трясучка в руках ушла.

— Да вот, обещал сегодня…

Доктор физматнаук Мартынов отличался гениальной способностью сортировать чужие идеи. Все шизушные заявки давали ему на проработку. Девяносто девять процентов он признавал, по его выражению, законченной ересью. Один процент оставлял со словами — что-то тут светится. Из них четверть можно было продать. А некоторые грозили принести серьёзную прибыль.

Мартынов появился на следующий день в тесном кабинетике Ровенского, обставленном куда скромнее, чем покои президента фонда. Оно и неудивительно — у шефа помещение было витриной фирмы, а у Ровенского — местом работы и уединения, поэтому тут царит творческий беспорядок, навалены книги, дискеты, лазерные диски.

Штатный консультант фонда был, как всегда, с портфелем, в котором лежал ноутбук. Он протянул дискетку Ровенскому.

— Вот заключение.

— А распечатать слабо? — заворчал недовольно «колобок».

— На вас бумаги не напасёшься, — у Мартынова была мания, родившаяся ещё в советские времена, — он был страшно жаден на бумагу, поэтому все свои отчёты передавал на дискетках.

— В двух словах, что там по «Колдуну»?

— Ну что тебе сказать, — Мартынов многообещающе снял очки, помассировал пальцами переносицу, водрузил очки на место. — Первоначальные теоретические выкладки безукоризненны.

— Вы серьёзно? — В дверях появился Марципало. Он бесцеремонно смел на пол наваленные на стул книги и взгромоздился на мягкое сиденье.

— Группа Томпсона — Ванценски разрабатывала в Массачусетском технологическом институте аналогичную тему ещё одиннадцать лет назад. Не хватило воображения перевести теоретические разработки в эту плоскость… В общем, это успех. Успех, — Мартынов снова поправил очки.

— Нас не интересуют статьи в научных журналах, — раздражённо бросил Марципало. — Действительно возможно создание заявленного разработчиками класса материалов?

— Представленный образец говорит, что, в принципе, возможно.

— То есть они создали это.

— Может быть. Один образец ничего не говорит. Нужны широкомасштабные исследования…

— Значит, пропущенная в своё время научным сообществом идея, — хмыкнул Ровенский.

— Бывает, — кивнул Мартынов. — Не заметили. Не оценили. Прошли мимо, когда надо было нагнуться. Лазеры должны были появиться на тридцать лет раньше. Но серьёзная наука просто прошла мимо. Потом вернулись.

— Подобрали, — поддакнул Ровенский и поинтересовался: — Когда станет известен принцип, быстро процесс можно повторить?

— Не совсем… Тут есть одна заковырка. Неустойчивость процесса. Я не представляю, как эти ребята её преодолели… Если им это удалось, то самая большая ценность — сама технология.

— То есть — железо, — заключил Ровенский.

— Сам аппарат, — согласился Мартынов.

— Если все верно — действительно последствия будут такие, как расписывал этот сумасшедший? — спросил Марципало.

— Земной шарик немножко вздрогнет — это факт, — ухмыльнулся Мартынов.

— Любопытно, — президент фонда потрепал в задумчивости свой подбородок. — Очень любопытно… Ладно… Сегодня бухгалтерша на месте. Деньги раздаёт.

— Там мой скромный гонорар? — потупился Мартынов.

— На пачку бумаги хватит, — ввернул Ровенский. Мартынов расплылся в улыбке, церемонно попрощался, пожав руки работодателям и чинно удалился.

— Ну что скажешь? — спросил Ровенский.

— Похоже, с этим экстрасенсом чокнутым мы можем наткнуться на золотую жилу, — признался президент фонда.

— Теперь бы из «Колдуна» самого жилы не вытянули, — горько усмехнулся Ровенский, погладив лысину.

— Сема, заткнись, — кинул зло Марципало. — Не маши попусту языком.

— Чего так? — удивился Ровенский.

— Тогда язык не укоротят! — жёстко произнёс президент фонда.

Белка сиганула с дерева, в пару прыжков преодолела асфальтовую дорожку и вскарабкалась на другой ствол.

— Белок больше стало, — заметил Зевс. — Очень мило.

— Уголок Дурова, — кивнул Артемьев, мысли которого витали далеко.

Близился вечер. В парке, затерявшемся среди безликих многоэтажек, было пустынно. Вдоль аллеи шли голубые ели, вокруг возвышались сосны, аккуратные дорожки тянулись к приземистому трехэтажному жёлтому зданию с колоннами и неизменным для пятидесятых годов барельефом — снопы ржи, пятиконечные звезды. Вдоль дорожек обречённо возвышались задрипанные гипсовые скульптуры рабочих, крестьянок, потрёпанных жизнью не меньше, чем живой трудовой люд. Парк принадлежал сельскохозяйственному НИИ, ныне успешно загибающемуся. Здание вместе с парком в ближнем Подмосковье прибрала под контроль одна из коммерческих структур «Легиона». Здесь понаставили видеокамеры и охранную технику, а вот до приведения в порядок строений и скульптур пока руки не дошли.

Зевс присел на скамейку, вытащил орехи, кинул на дорожку. Со скоростью молнии вылетели сразу две белки. И ушмыгнули вместе с добычей, затерялись в переплетении веток.

— Почтённый возраст настраивает на созерцательность, — произнёс с грустной улыбкой Зевс.

— Ну да. Скажите ещё, что о душе пора подумать, — Артемьев искоса посмотрел на Главного оперативного координатора. И попробовал представить себе Зевса без «Легиона», на покое. Картина получалась нелепая. Зевс был плоть от плоти, кровь от крови «Малой конторы». Благодаря ему, собственно, «Легион» стал тем, чем стал. Так получается, что в кризисы, когда ставится вопрос ребром — жить или погибнуть бесшабашному, талантливому народу, населяющему шестую часть суши, на поверхность поднимаются такие люди, которые способны своей энергией и волей своротить горы. Наверное, это срабатывает какая-то иммунно-восстановительная система в обществе. Такие люди призваны останавливать падение, когда до пропасти остался один шаг.

А может быть, Зевс не выплыл сам? Может, его выбрали и поставили именно в эту точку? Кто поставил? Артемьев не раз мучался вопросом, куда упирается их пирамида.

— О душе? — задумчиво уставился на своего подчинённого Зевс. — Не мешало бы…

— О том, сколько душ ещё погубить? — невесело хмыкнул Артемьев.

— Война, Олег… А на ней, проклятой, говорят не о загубленных душах, а о сводках потерь. Поэтому давай ближе к теме…

Разговор предстоял обстоятельный. Артемьев докладывал Зевсу о проделанной работе. Именно сегодня требовалось окончательно определиться с дальнейшими планами. А для этого необходимо просчитать все варианты. Уяснить для себя возможности противника.

И тут принципиален вопрос об источнике утечки информации.

Самым тщательным образом аналитики «Малой конторы» проанализировали степень осведомлённости противника. Итак, враг знает об интересе к группе Белидзе. Засветился Ратоборец — его каким-то образом проявили, единственного из всех «легионеров». Также противник имеет представление об одной из бизнес-структур, лежащей под «Легионом». И аналитики, и Артемьев сходились на том, что информация протекла откуда-то с периферийных связей. То есть выдали её люди, имеющие о «Малой конторе» весьма общее представление и выполняющие отдельные поручения.

Организация не может быть чёрным ящиком, вещью в себе. Она действует в отношении людей. Через людей. Идействуют в ней люди. А люди оставляют следы. Нужно просто уметь их читать.

— Три возможных источника утечки, — продолжил Артемьев изложение ситуации. — Один — в Агентстве госбезопасности. Другой — в Генпрокуратуре. И ещё бизнесмен…

— Это известно, — кивнул Зевс. — Вопрос в том, использовал их противник сознательно или втёмную…

— Мне кажется, что их использовали втёмную.

— Как?

— Варианты могут быть разные. Например, мы через возможности нашего агента «Летуна» в управлении спецмероприятий Федерального агентства государственной безопасности вытаскиваем данные о переговорах Гурвича по мобильнику. Противник в курсе, что «Летун» работает на нас. Остаётся только проследить, какую информацию вне своих служебных обязанностей запрашивает «Летун». Ах, Гурвич. Значит, «Легиону» нужен этот человек. Начинается аккуратная его проверка. И тут выясняется, что учёный в бегах. Ума большого не надо, чтобы сообразить — «Легиону» нужны переговоры беглеца, чтобы найти его. Остаётся только продумать, как ловить нас на живца. Корректная схема?

— Корректная. Откуда, полагаешь, чеченцы взялись?

— Их руками загребли жар… Помните, что Сельмурзаев, ныне покойный, говорил. Про лампасы и звезды.

— Встречался с кем-то из ФСБ.

— Да. С генералом Войченко, — торжествующе сообщил Артемьев. — Их видели с Сельмурзаевым.

— Откуда знаешь?

— Из «Большой конторы» наш человек свистнул.

— Войченко, — недобро прищурился Зевс. — Сволочь эту тёртую опять потянуло к старым друзьям… Значит, как и полагали, рановато мы похоронили «Синдикат», Одиссей.

— Такую гидру невозможно выжечь всю… Кстати, после последней встречи с Сельмурзаевым генерал Войченко укатил на Кавказ. Ну, когда взорвали «КамАЗ» у здания районной администрации. Там он до сих пор.

— Видал поганца по телевизору.

В Ичкерии Войченко давал пространные и грозные интервью, сводившиеся к тому, что боевики, организовавшие очередной теракт, понесут заслуженное возмездие. Мол, все будут схвачены и охреначены… Видимо, самим боевикам он говорит что-то иное. Информация была, что месяца три назад генерал встречался на нейтральной территории с лидерами сепаратистов. О чем они там договорились — одному шайтану известно. После этого именно Войченко дал указание отпустить одного из отцов ичкерийского сопротивления, когда того московские омоновцы случайно задержали в Даргунском районе.

— Давно доходили слухи, что появилась-хорошо законспирированная частная лавочка по оказанию услуг крупным корпорациям, олигархам, — решив что-то про себя, неожиданно выдал Зевс. В его голосе звучала некоторая торжественность. Она обычно звучит, когда Главный оперативный координатор «Малой конторы» решает поделиться особо секретной информацией. — И её почерк сильно похож на почерк «Синдиката».

— Значит, набирали силу, — кивнул Артемьев. — И теперь решили свести старые счёты.

— Не в счетах дело… Они знают, что рано или поздно мы столкнёмся. Если нанести по нам упреждающий удар, то серьёзных противников в этой стране у них практически не останется. Они раковой опухолью расползутся по госструктурам… В последние месяцы шустрят они сильно. И опасно, — Зевс помолчал, потом выдал очередную порцию информации: — Неделю назад они зачистили президента «Русбанка».

— Круто. — Артемьев уважительно присвистнул. Он понял главное — тема эта была в работе давно, и у Зевса была кое-какая информация, в которую он не считал нужным посвящать своего ближайшего соратника. Закон конспирации, ещё в гестапо сформулирован — два сотрудника в кабинете не должны знать, кто из них чем занимается. — «Синдикат» имеет отношение к «Зеленой книге»?

— Учёных они, скорее всего, не зачищали. Случайно эти разработки пересеклись.

— А чеченцев «Синдикат» решил использовать втёмную? Играя на слабостях Сельмурзаева?

— Видимо, — голос у Зевса поблек, он будто испытывал сожаление, что пришлось расстаться с информацией первого уровня секретности. Бывший генерал КГБ относился к секретной информации благоговейно, отлично понимая, что она является и капиталом, и смертельной угрозой.

— Тогда у нас проблема, — Артемьев вытащил сигарету, помял её в пальцах. — Что делать с «Синдикатом»? С генералом Войченко?

— Будем разбираться…

— Ничего так не бодрит, как предстоящая славная русская разборка, — усмехнулся Артемьев, сжав громадный кулак.

— Ты эту феню оставь, — нахмурился Зевс. — У нас не разборка, а нейтрализация противника.

— Виноват. Исправлюсь…

— Иди сюда, бестия рыжая, — Зевс протянул на ладони орешек, и белка, остановившаяся метрах в трех, опасливо посмотрев на него, юркнула вперёд. Замерла. Зевс бросил ей орешек. Белка схватила его и упорхнула.

Зевс расплылся в улыбке доброго дедушки Мазая.

Артемьев усмехнулся, представив, что посторонний, завидев его руководителя, общающегося с природой, вполне может принять его за сентиментального пожилого дядюшку. Интересно, во что превратилась бы жизнь, если бы все казались теми, кто они есть на самом деле?

— Помню, в семьдесят четвёртом на краснопресненской пересылке в хату к нам шныря одного доставили, — отхлебнув густого и тёмного, как нефть, чая, завёл очередную историю Чёрный.

Кабан, цедивший из стакана джин со льдом, стиснул челюсти, как будто зубы заныли. День начался как-то по-дурацки. С долгого и нудного разговора с Чёрным — шестидесятилетним «законником». Старый вор сошёл бы за бомжа, если бы не золотые цацки и безвкусный костюм за несколько тысяч «зелёных». Считалось, что он присматривает от имени общака за бригадой Кабана, приобщает её к благу воровскому и собирает деньги на поддержку правильной братвы и грев зоны. Чёрный присматривал ещё за несколькими бригадами, хотя, конечно, больше формально. Это как ветеран Куликовской битвы — его пригласят в президиум, пионеры ему отсалютуют, покормят его за казённый счёт, но дальше трибуны не пустят. Не фиг ему в дела лезть — не для того он поставлен. По оперативным данным Управления по борьбе с бандитизмом, Чёрный проходил как один из ведущих лидеров преступной среды Подмосковья, направо и налево раздающий указания о наездах, разборках и мокрухах и по невероятной своей хитрости до сих пор не попавшийся. На самом деле этот старпер больше гундел о старых колымских временах и при случае без остановки часами мог рассказывать о том, с кем сидел, кто в какой колонии был «хозяином» и как суровый быт и строгие правила прежней зоны разительно отличались от современного хаоса и беспредела.

Благодаря прикрытию Чёрного банда Кабана приобретала статус благородного собрания правильных по жизни пацанов и перестала считаться шайкой законченных отморозков. Наличие вора в законе придавало респектабельность.

Половину истории Кабан привычно пропустил мимо ушей. Очнулся только, когда Чёрный торжественно завершил драматическое повествование в стиле Шекспира:

— Вот так был раскоронован вор в законе Тимур… А мораль такая — всю пайку в мире не захаваешь…

Чёрный отставил от себя опустошённую оловянную кружку с чифирем и выпрямился на стуле. Все, пришло время базара по теме. Ради него он и пригласил утром Кабана в свой двухэтажный, неуютный, гулкий внутри коттедж с дубовыми буфетами, коврами, рядами икон, настенными росписями, на которых все сплошь олени у озера. Вкус у Чёрного был специфический — а-ля деревня разбогатевшая. Дом он любил и обставлял его в соответствии со своими незатейливыми представлениями о прекрасном. Кабан заметил, что с прошлого его визита тут прибавилось пара ковров и огромный чёрный рояль фирмы «Бауэр».

— Богатеешь, — кивнул Кабан на рояль.

— Не моя это хата, — назидательно произнёс Чёрный, скромно потупив взор. — Общаковская. Дали от щедрот бродяге приютиться с комфортом. Завтра порешат на сходняке, что так нельзя, — котомку соберу и в зону уйду молодёжь уму-разуму учить.

До сих пор у Чёрного в глубине души ютились отголоски былых незыблемых воровских правил — мол, зазорно вору иметь имущество. Стеснялся он своего благосостояния, чем сильно веселил братву. Кабану пришло в голову, что в чем-то схожие они все, выходцы из Совдепии. И фраера, властью советской запуганные, боящиеся лишнее слово сказать. И бродяги, воровскими законами зашоренные, озирающиеся вечно, оглядывающиеся на мнение общака. Кабан презирал и тех, и других. Он был уверен, что лучшее мироустройство — это нынешние джунгли. И лучшая возможность выжить в них — это когда у тебя злости и оружия поболе, чем у других хищников. Поэтому бригаду себе сколотил Кабан — один другого краше. Волки настоящие, крови не боятся, даже любят её. Числом немного, но все на мокрухах проверенные, кровью повязанные. И знающие, что их бригадир — самый злой и отмороженный из них… Непросто, ох как непросто было отвоевать место под солнцем в городишке на сто первом километре от Москвы, куда издавна ссылали воров и бакланов, дабы они не позорили стольный град. Тут феня была вторым государственным языком, а за слово «козёл» сразу насаживали на перо. И то, что Кабан заставил эту публику считаться с собой, дорогого стоило.

— Гурам с разговором был. Обидел ты людей, Дима, — осуждающе произнёс Чёрный.

— Когда это я людей обижал? — удивился Кабан.

— Не дале, как на той неделе. Две фуры. Кинул.

— Людей я не обижаю. А блядей — с большим удовольствием. Торгаши. Лохи. Это наша добыча.

— Так эти люди под Гурамом были.

— Чего же они сразу не предупредили?

— А ты не спрашивал.

— Поздно уже…

— Хрусты немаленькие. Нехорошо это, Дима. Нехорошо.

— Стоп, Чёрный. Кто нам работать запретит? Мы честно лохов сделали. И это наша добыча. Скажи, не так?

— По понятиям вроде правильно. Но и Гурам уважаемый человек.

— Чурки черножопые. Пускай в горы валят, там баранам понятия объясняют. Они здесь не хозяева.

— Дима, у бродяг о национальности говорить — грех.

— Это ты чуркам скажи. У них не грех.

— Гурам — законник.

— У них законников больше, чем у нас бакланов… Пусть предъяву делают. Стрелу забивают. Тогда будем тереть… Но только ничего они у меня не получат. Моё — это моё!..

— Ладно, не кипятись, Дима. Что-нибудь придумаем… Покумекаем, придумаем…

— Думай, Чёрный. У тебя голова большая. Но если что — передай Гураму, что мы к пальбе готовы, как ворошиловские стрелки.

— Достаточно уже настрелялись! — угрюмо произнёс Чёрный. — Все вам стрелять, мочить… Раньше мокруха позором была.

— А сейчас если кусок не размочишь, так не проглотишь, — усмехнулся Кабан.

Старый вор только махнул рукой.

— Ладно. Дела ждут, — Кабан поднялся из неудобного дубового кресла. — Время — деньги…

Чёрный устало кивнул, и Кабан вышел из дома. Сел в просторный внедорожник «Лендровер» цвета мокрый асфальт. Он искренне любил эту мощную комфортабельную машину с бортовым компьютером, гидроусилителями, подогревом сидений, кондишеном, мощной стереосистемой и ещё тысяча и одним удовольствием. Она олицетворяла для него сытую, вольготную и свободную жизнь. Сегодня его любимой железной кобылице предстоит немало потрудиться, пошевелить колёсами.

Кабан чувствовал себя спокойно и умиротворённо толко за рулём послушной мощной машины, заглатывающей километры шоссейной дороги. Стоило выйти из салона, и опять — вечный бой, покой только снится…

Первая половина дня прошла в запланированных разъездах. Кабан проехался по основным точкам — автосервису, рынку, — посмотрел, как там порядок. Дела шли. «Шестёрки» шестерили. Торгаши торговали. Деньги текли. Все путём. После заехал в районную администрацию. Там жирный боров в галстуке заждался «зеленого» корма — пришлось отслюнявить ему немножко трудовых баксов, а остальные пообещать отдать через пару дней.

Это все была рутина. Ежедневная, постылая. Но последнюю встречу, которую авторитет приберёг на сегодняшний день, к рутинным отнести было трудно. В её ожидании нервы уже натянулись, как провода, а на душе пока ещё мягко, но уже выпустили коготки, заскребли кошки.

— Жду, — услышал в трубке мобильника Кабан, когда в кафешке «Паутина» поглощал очередной салат.

Тридцатипятилетний преступный авторитет уже два года вкушал только вегетарианскую пищу и следил за здоровьем, осваивая модные оздоровительные методики.

— Уже лечу, — ответил Кабан.

Наспех закончив обед, он уселся в «Лендровер» и рванул с места, подрезав автобус. Выехал на московскую трассу.

Встреча с Упырём — это целый ритуал. Было заранее обозначено несколько контрольных точек. И Кабан, как дурак, послушно ехал на машине от одной к другой. На каком-то этапе ему на хвост садился Упырь и пытался засечь, нет ли наружного наблюдения. Он действовал настолько профессионально, что Кабану ни разу не удалось отметить миг начала сопровождения. Потом преступный авторитет спешивался. И шёл ещё несколько кварталов к месту встречи.

Все это Кабан считал признаком запущенной мании преследования. Кому другому авторитет никогда не позволил бы издеваться над собой подобным образом. Но Упырь… Упырь — это совсем другое дело…

После долгих манипуляций Кабан добрался до метро «Новокузнецкая», с трудом приткнул около красивого краснокирпичного храма машину и отправился дальше.

— Метров триста проходишь вперёд. И двигаешь к «беседке», — проинструктировал Упырь, прозвонив по мобильнику. — Понял?

Кабан огляделся. Ясно, что Упырь где-то в пределах видимости, но авторитет его не увидел. И раздражённо воскликнул:

— Как мальчишка бегаю!

— Кабан, ты понял?

— Да.

— Вот и хорошо.

«Чтоб ты мобилой своей подавился!» — зло подумал Кабан.

В ларьке рядом с метро он купил орешки.

— Мужик, тебе рубля не жалко? — заканючил приларечный ханыга.

— Только на твои похороны, сука синяя, — бросил Кабан.

— Все понял, — ханыга бочком начал отодвигаться, в глазах появился страх человека, привыкшего все время получать по рёбрам и отлично ощущавшего, от кого можно огрести по полной программе. Кабан хмыкнул и подумал, что этот страх должен быть компенсирован.

— Стоять!

Ханыга застыл как вкопанный.

— На, напейся одеколона, — Кабан сунул брезгливо ему сторублевку.

Забулдыга, не веря своему счастью, ошарашенно уставился на руку дающего. Схватил деньги, рассыпаясь в благодарностях. Не обращая на него внимания, Кабан двинулся сквозь бурлящую тесную московскую толпу.

Пройдя несколько кварталов по Новокузнецкой улице, нырнул в подворотню, прошёл через детскую площадку с ржавой каруселью. Углубился в переулки. И оказался в тесном дворике. На него таращился выбитыми окнами подготовленный к сносу дом. Двор был сквозной. Это и есть «беседка» — так Упырь, видимо, называл полуразвалившуюся трансформаторную будку. Одна из точек для встреч, которую выбрал сам Упырь.

Кабан присел на скамеечку, у которой была выломана половина досочек. Потянулся по привычке к сигаретам. Вспомнил, что курить бросил. Равно как и пить, и давить косяки. Все излишества он бросил после клинической смерти, когда в него засадили две свинцовые пилюли. Тогда он понял, насколько дорога ему собственная жизнь.

Через пять минут появился человек, которого преступный авторитет прозвал про себя Упырём, но вслух называл Сан Санычем. Много как его ещё называли, о чем Кабану было неведомо. Бывало, звали Упыря много лет назад Атташе. В разработке «Легиона» он проходил как «Вервольф». Ему больше всего по душе был псевдоним Гипнотизёр.

Возник Гипнотизёр тёмным силуэтом в арке с другой стороны двора. Как всегда, вид затрапезный, не отличишь от заморённых жизнью, загнанных москвичей, снующих по улицам столицы. Не отличишь, пока не столкнёшься и не посмотришь в глаза.

— Все проверил? — недовольно спросил Кабан.

— Проверил, — кивнул Гипнотизёр, присаживаясь на лавочку рядом с преступным авторитетом. — Чисто. «Хвост» ты пока себе не отрастил…

— Успокоил, — раздражение в душе Кабана все никак не улегалось. — Спасибо, отец родной.

— Тут я газетки читал. Американские учёные пришли к выводу, что вегетарианцы более агрессивные, чем мясоеды. А если ещё курить бросили…

— Не надо со мной, как с пацаном, Саныч.

— Димон, я с тобой не буду спорить. Я ни с кем не спорю. Ты же знаешь…