Иванна Рут
      Дыхи
      Зыбун был побежден. Сомов уцепился за последний крайний шкворень, выбросил находку наверх и, подтянувшись, поднялся сам.
      Впереди дыбились гигантские кварцитовые глыбы, переходящие в ослепительно сверкающие скалы. Взобравшись на одну из глыб, с которой был виден, как на ладони, просыпающийся Планктубер, Сомов вгляделся в розовое пространство планеты по направлению к зимней стоянке экспедиции. Светолета не было. Этого и следовало ожидать. Поискав Сомова пару дней и не получив от него ни единого сигнала по транслятору, экипаж улетел на Землю, сочтя его погибшим. Спешка объяснялась и буйным приближением весны, которая с момента открытия Планктубера считалась опасной для жизни из-за шестидесятиградусной жары, скопления газов и сильно разреженного воздуха.
      Сомов понял - он обречен.
      Однако до наступления настоящей жары было еще три недели. Приказ о преждевременном возвращении на Землю страховал экипаж после каждой зимовки. Но на Планктубер светолет должен был вернуться с наступлением первых холодов и в сердце Сомова теплилась надежда, что он продержится как-нибудь пару самых зловещих месяцев. Правда, никто еще не пробовал оставаться здесь на мертвый сезон. Что ж, хотя это и немыслимо, он будет первым.
      Подойдя к зимовью, Сомов обнаружил почти весь аварийный запас баллонов с водой на месте. О нем подумали! Слезы подступили к горлу. Резко рванув дверь единственного на всей планете сооружения, которому предстояло стать его домом, Сомов утолил жажду и еще раз убедился, что о нем подумали всерьез. Терморегулятор, две холодильные камеры, пожертвованные со светолета, полугодовой запас пищи и кислорода были оставлены на случай, если он вернется живым. Записок не было. Да и о чем было писать, если никто не надеялся, что он выживет здесь, в условиях преисподней с резко разреженным воздухом и газовым дисбалансом. Ему просто хотели облегчить участь, вот и все.
      Сомов уселся, распрямил ноющие члены и с наслаждением закрыл глаза, собираясь, наконец-то, отоспаться. Всплыли поочередно одна за другой картины его поискового похода.
      Единственный биолог среди экипажа, он вот уже второй сезон на Планктубере терпел неудачу, не находя никаких признаков жизни на планете, которая, как назло, все щедрей и щедрей одаривала всех остальных планктубологов ценными видами пород, руд и минералов. Сомов завидовал. Чего только стоили восторги слайдиста, запечатлевшего волшебную пустыню синих сплошных скал, завихренных зыбунами ландшафтов и застывшие неведомыми чудовищами гигантские шкворни.
      Решив рискнуть напоследок и в припадке безумия и азарта отстегнув страховку, которая заканчивалась на пятом километре удаления от зимовья, Сомов не помнил, как миновал грейзены, кварцитовые глыбы, известняковый каньон, обошел парящие гидротермы и не заметил, как, устремившись вперед на красноватый, тускло поблескивающий корявый предмет, попал в зыбуны.
      Еще не понимая, какая опасность грозит ему, Сомов вгляделся в предмет и радостно рассмеялся. Это было настоящее растение!!! Сухое, крепкое, ноздреватое и бородавчатое, как безобразный кусок старого крокодила, оно было безжизненным, но дюжина крепких, великолепных плодов, намертво прикрепленных к стеблю и похожих не то на гладкие гигантские орехи, не то на коробочки с семенами, делало его величественным, осмысленным и торжественным среди этой зимней пустыни. Сомов вскричал от радости, вырвал трясущимися руками растение с корнем и вдруг почувствовал, что проваливается. Только теперь оглядевшись и поняв, что попал в зыбун, Сомов, не раздумывая, сбросил с себя рюкзак, где и остались коротковолновой транслятор, эта единственная палочка- выручалочка астронавта, баллончик с водой и кинокамера, и, используя растение как плавун, стал осторожно продвигаться вперед.
      Это спасло его.
      Однако на то, чтобы выбраться из зыбуна и найти знакомую дорогу среди парящих гидротерм без транслятора, потребовалось ровно столько времени, чтобы ребята списали его со счетов.
      Теперь, сидя в зимовье и заново переживая спасение и обреченность на одиночество, а также новую угрозу смерти, Сомов без прежней радости взглянул на растение, которое при более счастливых обстоятельствах сделало бы его героем дня, а может быть, кто знает, стало бы главной сенсацией на Земле. Подумать только, Планктубер живой! Не только сверкающие ультрамариновой кристаллической поверхностью скалы и розовое небо украшают его, но и растения!
      Вероятно, их где-то целые джунгли. Они просыпаются по весне, и в то самое время, когда светолеты, загруженные рудой, покидают планету, они цветут невиданными цветами, а значит, где-то рядом вокруг них - жизнь! Возможно, эта жизнь коротка, от спада холодов до наступления пекла, но это - жизнь!
      Сомову невыносимо захотелось выжить, чтобы узнать тайну. Жажда спасения, приближения весны, пусть опасной, инопланетной, но весны, пробуждающей все живое, томила его. Что, если обложить свое жилище камнями, толстыми, непроницаемыми слоями, превратить его в надежный, спрятанный от жары и газов бункер?! Уничтожить каждую щель, каждую пору, через которые будет просачиваться воздух. Время на это еще есть. Запаса кислорода хватит на полгода, а там, глядишь, и спасительная зима, возвращение светолета. Это мысль.
      Отлежавшись, Сомов принялся за работу. Он таскал, катал и обкладывал кусками породы свой дом со всех сторон, слой за слоем при помощи вязкого раствора, взятого из соседней гидротермы, медленно одевал его в непроницаемый панцирь, пока хватило сил, прохлады и материала в округе.
      Через пару дней стала наплывать весенняя жара с ядовитыми испарениями, еще терпимыми, но уже требующими надевать терморегулятор и гермошлем.
      Несмотря на дискомфорт, Сомов жадно наблюдал и записывал неведомые для планктубологов превращения. Почва парила, меняла окраску и влажность и через пять дней, когда шесть градусов тепла сменил тридцатиградусный сухой зной, перемежающийся к вечеру теплыми обильными осадками в виде росы, на Планктубере появилась нежная прозрачная, как лапша из крахмала, растительность. Сначала она росла из почвы, крепко цепляясь за осколки породы, затем, удлинившись и набравшись сока и сил, оторвалась и стала ползать вокруг, слепая, как черви, но вовсе не противная, а чистая на вид, как стекло.
      Вспомнив о своей драгоценной находке и о ее шарах с семенами, Сомов исследовал растение и, с трудом оторвав плоды от стебля, решил извлечь и посеять их семена в почву. Однако, разломив несколько коробочек подряд, Сомов не обнаружил внутри них ничего, кроме щепотки сухих безжизненных волокон. Оставив нетронутыми остальные три коробочки, Сомов, на всякий случай, посадил растение в почву и полил водой в наивной надежде, что оно оживет, как деревья Земли после зимней спячки.
      Утром он обнаружил, что стеклянистые черви во множестве облепили растение и вроде как бы синтезировались с ним, ибо попытка отлепить агрессоров кончилась безрезультатно, они просто вросли в стебель, соединились в стеклянную ткань и, порозовев, приняли вид единого молодого организма с блестящими, как у медузы, тканями, усыпанными рваными слисзистыми рытвинками и пупырышками вдоль стеблей. Коробочки, тоже ожив и приняв желтовато-розовый оттенок, кажется, увеличились в размерах и стали скользкими на ощупь. Через девять десятичасовых суток Планктубера, нагревшись в сорокапятиградусной жаре, одна из коробочек лопнула прямо на глазах у Сомова и из нее вылез длинный, заостренный кверху упругий белый хрящ, туго колышущийся из стороны в сторону. Чистые его ткани были такими гладкими и свежими на вид, что уставшему от концентратов Сомову непреодолимо захотелось вгрызться в него и похрустеть, как каким-нибудь сладким овощем или фруктом. Авитаминоз, опомнившись, решил Сомов, вздохнул и, полюбовавшись растением, пошел обедать. Пообедав концентратами, он в красках описал новые удивительные сведения о растении и, в размышлениях над тем, какое бы дать ему название, уснул.
      Ему приснился маленький брат из детства, дачный домик на земле родителей, мансарда, лес вокруг, тишина и утро. Брат дул в узкое горлышко огромной бутылки и мешал ему спать. Низкие, гулкие, протяжно-густые звуки тревожили и будили Сомова, он отмахивался и ругался во сне, а брат все дул и дул над самым ухом в длинную пустую бутыль, извлекая темные, немного угрюмые звуки, то отрывистые, то длинные, точно далекие песни самумов в пустынных песчаных карьерах.
      Неожиданно проснувшись, Сомов услышал, что звуки исходят наяву, рядом. Засветив фонарь, он увидел незнакомое существо, склонившееся над ним в полуметре. Оно чем-то отдаленно напоминало изучаемое Сомовым растение, но было мутного неопределенного цвета с большой, вытянутой в длину, как плоды мочалки, головой. Знакомый длинный, гибко покачивающийся из стороны в сторону хрящ на макушке свидетельствовал о том, что существо недавно вылупилось на свет из коробочки наблюдаемого Сомовым растения. Низ головы существа сильно сужался и, вытягиваясь, переходил в узкую гофрированную трубочку, откуда и исходили странные, точно от ветра, задувающего в бутыль, низкие звуки:
      - Х-х-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-х-х-а-а- а-х-х-х-х-х-х-х-а-а-а-а-х, - гулко дышало и нашептывало существо, как будто бесконечно чему-то удивляясь, а может быть, угрожая Сомову.
      Сомов вскочил и увидел, что белый хрящичек на макушке существа, мгновенно вытянувшись в метр длиной, заострился и напрягся, как стальной прут.
      Существо отскочило в сторону и спряталось за ящик. Было ясно, что оно боялось Сомова не меньше, чем Сомов боялся непрошенного гостя. Сомов вспомнил утреннее желание полакомиться хрящиком инопланетянина, как капустной кочерыжкой, и смутился.
      - Вот так брат! - вспомнив сон, сказал он вслух. - Это ж надо - сон в руку! Брат, значит... по разуму? Или как там тебя?...
      - Х-х-х-х-х-х-х - а-а-а-а-а-а! - отозвалось существо своим бутылочно-тревожным не то дыханием, не то голосом.
      Оно вышло из укрытия, и Сомов увидел два прозрачных, поделенных тонкой сеточкой пузырька глаз, уставившихся на него. Существо жадно и цепко с минуту разглядывало его, затем, расправив из-за спины какое-то подобие лохмотьев с двумя отростками с каждой стороны и мягкими нежными подушечками на этих отростках, ощупало лежащие рядом гермошлем и терморегулятор. Убедившись, что предметы не живые, существо ощупало остальные предметы и, потеряв к ним интерес, переключило внимание на Сомова. Оно снова спело заунывную свою темную песню. Помолчав, знаками дало понять Сомову, что хочет слушать его голос.
      Сомов подумал и, на всякий случаи, сообщил, что он землянин, существо с третьей планеты Солнечной системы, что Планктубер - большая, красивая, почти не изученная планета и что он рад, наконец-то, обнаружить на ней жизнь с зачатками разума. Хрящик существа снова напрягся и, вытянувшись во всю длину, замер, словно ловя и фиксируя звуки. Затем существо, в свою очередь, сказало что-то свое и, просочившись сквозь стену, исчезло.
      Сомов надел гермошлем и терморегулятор и, выйдя из бункера, обнаружил, что уже снова утро. Он никак не мог привыкнуть к быстрой смене дня и ночи на Планктубере и порой, забывая разницу между сутками Земли и сутками Планктубера, мысленно радовался быстрому течению времени, приближающего его к зиме. Жара установилась под пятьдесят. Новый хрящик торчал из второй коробочки растения. Этот был посерее, поменьше и не до такой степени аппетитный, чтобы захотелось его съесть. Ночное знакомое существо стояло рядом с ним и терпеливо ждало появления собрата на свет.
      - А!.. Приветствую вас! - сказал Сомов и не удостоенный ответом, подойдя ближе, услышал бутылочное дыхание нового вылупляющегося жителя Планктубера.
      - Еще один дых, - неожиданно дав имя существу, прошептал Сомов торжественно и понял, что звуки эти сильно отличаются от голоса ночного гостя. Они были резкими, прерывистыми и, как показалось Сомову, страдальческими. "Муки рождения", - решил Сомов и неохотно отправился в бункер, прочь от сдавливающего обручем сквозь комбинезон горячего воздуха и боли.
      Позавтракав и сделав запись в дневнике, Сомов стал ожидать дыхов.
      Это оказалось бесполезным занятием, ибо ни через час, ни через сутки дыхи не появились. "Вероятно, рождение второго и третьего дыхов было сопряжено с особыми трудностями, а может быть, они сразу же с рождением последнего дыха отправились в свою страну или город, откуда я их занес", - подумал Сомов, сильно огорчившись и упав духом после таких предположений.
      Он хотел выйти из бункера, чтобы полюбопытствовать происходящим вокруг, но резко ухудшившееся самочувствие не позволило ему сделать и шага. Пообедав и поужинав заодно, он крепко уснул и проснулся только утром следующего дня со всеми признаками кислородного голодания и легкой интоксикации организма. Его вырвало несколько раз. Обессиленный и мокрый, он лег, прислушиваясь к шуму в ушах, и незаметно впал в забытье.
      Неизвестно, пришел бы он еще когда-нибудь в себя, если бы не разбудившие его низкие голоса дыхов, вспомнивших, наконец-то, о нем. Тихонько обступив его с трех сторон, хозяева Планктубера, словно в гостях, стесненно и осторожно переговариваясь, разглядывали пришельца. Напряженно взметнувшиеся хрящи на макушках выражали, вероятно, серьезность его положения.
      Мокрый и бледный Сомов тяжело дышал и, хрипло постанывая, облизывал губы. Ему дали пить. Приподнявшись и сделав пару глотков, он почувствовал хлынувшую из носа кровь и улегся снова. Он увидел, как старший из дыхов, тот самый, который родился первым, подошел к нему и, быстро ощупав его тело, остановил пухлые подушечки конечностей в области сердца. Сосчитав сердечные удары, дых сделал несколько движений от головы Сомова до его ног. Прошипев что-то двум другим дыхам, он отправил их из бункера и снова принялся водить своими нежными конечностями вдоль тела землянина.
      Кровь из носа остановилась. Через минуту прошел шум в ушах, но голова все еще кружилась вместе с обрывками видений, смешанных с реальностью.
      Но вот дых сделал знак конечностью, повелевая уснуть, и Сомов снова провалился в сон, на этот раз без изнуряющих сновидений и кошмаров.
      Очнувшись через очень длинный промежуток времени, он обнаружил, что весь бункер завален сколами льда и грудами каких-то неизвестных камней. Дышать стало явно легче. Все признаки болезни сняло как рукой.
      Дыхи, с напряженно покачивающимися хрящиками на макушках, рядком стояли вокруг него, выжидательно выпучив пузырьки своих прозрачных сетчатых глаз. Увидев, что он очнулся, они ослабили и уронили хрящи. Ощупав его с головы до ног, они подняли такой дыходуй, что Сомову пришлось закрыть уши руками. Поняв его жест, дыхи притихли, но их лекарское чутье, так поразившее Сомова, на этом не кончилось. Ему преподнесли понюхать какой-то пучок волокон, затем, снова прослушав его сердце, один из дыхов проделал быстрые пульсирующие движения вдоль его ступней.
      Наконец, убедившись, что землянин здоров, дыхи заметно оживились и, вынув откуда-то из своих лохмотьев, а может быть, из складок кожи хрустальные пластины зазубренных минералов, стали осторожно водить ими друг о друга, извлекая нежнейшие, достающие до самого сердца звуки. Это была неземная музыка, сладчайшая для слуха и разума. Она проникновенно и тонко рассказывала о ландшафтах и весеннем небе Планктубера, о камнях-лазуритах, пронзительно синеющих в скалах долин, о маленьких мыслящих дыхах и их любви ко всему живому. Действуя на подкорковые центры, музыка дыхов рисовала какие-то неведомые города, заросли загадочных растений и существ среди них, пела о ледниках, с которых за лето натекают целые озера, оранжевые, как солнце, богатые дивными организмами, таинственными и прекрасными, как сны дыхов.
      Хрустали рассказали, как боятся дыхи холодной зимы и как умеют преодолевать пик жары в середине лета, когда девяносто градусов по Цельсию и почти нет воздуха. Музыка напомнила Сомову острые скалы-гнейсы, источенные ветрами каньоны и парящие гидротермы под ночным звездным небом, с маленькой, затерянной в млечном тумане, дрожащей синей росинкой Землей.
      Потом дыхи ушли и приходили снова и снова, принося лед в бункер для землянина. Иногда они тревожно ощупывали его своими мягкими подушечками конечностей и, оставаясь довольными его состоянием, рисовали в его дневнике организм и нервную систему землянина. Получалось очень похоже. Заросли линий напоминали заросли артерий и вен и всю нервную систему человека. Сердце олицетворяло собой солнце, а печень - два лепестка тополя. Сомов смеялся и рисовал свои внутренности по-своему, за что в ответ получил рисунки нервной системы дыхов, а также туманные схемы развития и зарождения их жизни.
      Объясняя дыхам половые различия человека вместе с принципом размножения и продления рода человеческого, Сомов нарисовал женщину, чем, кажется, очень поразил собратьев по разуму. Задумавшись и, видимо, представив себе далекую зеленую планету Земля, ее людей, любовь и смерть, дыхи заиграли на хрусталях и неожиданно для всех исполнили такую симфонию, такую... земную, близкую и чистую по звучанию и передаче земной тоски, красоты и блаженства, что Сомов беззвучно зарыдал, потрясенный этой родной для человеческой сути музыкой.
      Иногда дыхи ночевали у него, плетя себе из тончайших, как паутина, волокон одежды и наряды. Это был целый карнавал. Двое из них были скромниками и педантами, третий же украшал себя и даже свой хрящик на макушке, как павлин. Вероятно, он был предводителем выводка, особью мужского начала, обладающего особой силой и знаниями, а может быть, его появление в мир было далеко не первым и он был уже стариком. Это оставалось для Сомова загадкой.
      Однажды, мирно отдыхая с дыхами после оживленных часов общения и музицирования на хрусталях (дыхи учили его играть), Сомов услышал подземный толчок... баллов пять, не меньше. Не успел он испугаться, как увидел мгновенно образовавшуюся громадную трещину в сыром, но плотном полу бункера. Через минуту трещина разверзлась и из нее полезла черная блестящая, как смола, жижа. Дыхи, вздыбив хрящи, тревожно заухали и заволновались. Вглядевшись, Сомов понял, что черная зловонная жижа живая органика, а может быть, исподняя ткань планеты со змеящимися усами, слепо щупающими воздух и пол. Она медленно вползала в бункер, заполняя своим мокрым черным блеском пространство и грозя вытеснить собою все и всех. И она пожирала воздух. Источая из себя газы, жар и еще что-то непонятное и страшное, жижа словно почуяла Живое и устремилась к кучке существ, отпрянувших в угол бункера.
      Поняв, что это конец, Сомов отчаянно щелкнул зажигалкой и, запалив какое-то тряпье, стал размахивать им перед чудовищем. Тупорылая масса, не чувствуя огня, продолжала лезть из трещины. Тогда Сомов бросил разгоревшиеся лохмотья в нее. Огонь попал как нельзя лучше в самую гущу жижи. Неповоротливая и медленная, не чуя опасности, она всколыхнулась и вдруг, вспыхнув зеленым пламенем и поднявшись столбом под потолок, затрещала и забрызгала жиром во все стороны.
      Выскочив из бункера, чтобы глотнуть воздуха, а может быть, задохнуться в преисподней, Сомов обнаружил, что на Планктубере уже осень, прохлада и невыразимые краски неба, каких он еще никогда не видел. Ошарашенный и потрясенный пережитым, он медленно пришел в себя.
      - Эх, сейчас бы тазик пельменей со сметаной! - сказал он, вдруг веселея, ничего не понимающим дыхам и увидел, что сами дыхи прикладываются к родившему их стволу, сося его, как мать. Сбросивший тяжесть коробочек, ствол найденного Сомовым растения разросся за лето, разбух от влаги и превратился в большое дерево, похожее чем-то на живого осьминога. (Так вот что держало дыхов возле меня, поразился Сомов.)
      Ему предложили пососать ствол, приложившись к бородавчатому скользкому наросту. Сомов взглянул на слезящийся мутным клеем нарост, представил его во рту и, едва подавив тошноту, вежливо покачал головой.
      Дым из бункера валил еще много дней подряд. Пожара не случилось. Но растаявший лед, органика и жир, натекшие с горящей жижи, образовали гнусное месиво, едва не погубившее запасы Сомова.
      Истаявшее и уничтоженное огнем чудовище выгорало еще одиннадцать дней изнутри, откуда-то из-под недр, источая зловоние и будя чувство пережитого омерзения.
      "Ну, ну, старик, - подтрунивал Сомов над самим собой. - Ты ведь так жаждал обнаружить хоть какие-нибудь зачатки жизни на Планктубере! Что-то преподнесет он тебе еще?"
      Осенний остывающий Планктубер был прекрасен. Дыхание прохлады сделало его воздух синим и чистым, как никогда. Скалы сверкали пучками отраженных лучей, создавая невиданный фокус преломленного света и всех цветов радуги. Пространство, исчерченное нитями света, рождало порой миражи и видения. Всюду чудились световые коридоры и ступенчатые многогранники, ведущие во все стороны неба. Это было неописуемое, ни с чем не сравнимое зрелище, притягивающее к себе, как магнит.
      Поглощенный своими ощущениями, Сомов не сразу обнаружил первую изморозь на почве и низко зависшее над планетой светило. Чувствовалось приближение зимы. Дыхи куда-то исчезли и больше не появились ни разу с тех пор, как родившее их растение усохло и уменьшилось в размерах раз в шесть.
      Куда-то подевались и стеклянистые черви.
      Сомов крепко затосковал в ожидании светолета. Он все надеялся, что дыхи вернутся, чтобы взглянуть на светолет, нарисованный им недавно на бумаге специально для них, но дыхи не приходили.
      Как-то раз, наслаждаясь последними теплыми лучами солнца, Сомов увидел три взрыхлившихся бугорка в почве недалеко от бункера, прямо на стоянке светолета.
      Медленно и доверчиво к солнцу пробивались три красноватых растения с намертво прикрепленными к стволам коробочками-плодами, по дюжине на каждом. Это были уснувшие на зиму и проросшие из-под почвы, чтобы дышать воздухом, дыхи и их будущее потомство.
      - Нашли себе место! Это же стоянка светолета, - добродушно ругнулся Сомов, ошарашенный новостью, радуясь ей, как ребенок.
      Решив, что на днях обязательно пересадит нежные побеги в безопасное место, Сомов ушел, чтобы записать новость в дневник.
      Вечером ему почудился звук приближающегося светолета. Он решил, что ослышался, и лихорадочно стал высчитывать сроки прилета очередной экспедиции. Выходило не скоро. Но серебристо-белый, по-праздничному сверкающий диск обнаружил себя маленькой точкой в темном небе, высоко над горизонтом. Это была не галлюцинация. Диск быстро приближался, все отчетливее выделяясь в сумерках и увеличиваясь в размерах. Через мгновение машина зависла над зимовьем и стала медленно опускаться на стоянку. Убедившись, что это не мерещится ему, Сомов со всех ног кинулся к стоянке, встал рядом с проросшими дыхами и, простерев руки кверху, закричал опускающемуся светолету, чтобы тот взял левее. Увы, никто не видел и не слышал его. Светолет медленно опускался к стоянке. Завихрившаяся под ногами Сомова пыль неумолимо обозначила центр посадки светолета. У Сомова было еще несколько мгновений, чтобы отпрянуть в сторону, однако, помня о беззащитных дыхах, он не тронулся с места. Почувствовав горячую струю выхлопного вещества на затылке, он понял, что падает, и издал страшный, отчаянный вопль.
      Чуткие приборы на светолете включили сирену, и аппарат, резко дернувшись, отпрянул вверх. Он завис в тысяче метров над поверхностью планеты, и очнувшийся Сомов увидел два пульсирующих белых огня аварийных фонарей.
      Он знал, что это такое, а потому, терпеливо приникнув глазами к небу, стал ждать. Но, как ни странно, по истечении тридцати-сорока и еще нескольких бесконечных минут светолет не сдвинулся с места, что-то происходило там, внутри. Сомов заволновался.
      Наконец он увидел, как светолет медленно тронулся с места и, быстро уменьшаясь, стал удаляться прочь, в густую синеву бездны. Было ясно посадка светолета не состоялась. Возможно, он чего-то недомысливал, но бесконечные, мертвые сорок с лишним минут светолета, проведенные над Планктубером, говорили о чрезвычайной ситуации на борту корабля. Как астролетчик Сомов видел такое впервые. Ему вдруг стало жутко и еще более одиноко, чем накануне прилета людей. Сомов вдруг понял - светолет вернулся на Землю либо отправился на ближайшую, летающую по какой-нибудь орбите аварийную станцию. Это были преждевременные, но далеко не беспочвенные выводы. А так как на все вытекающее из вышеследующего обстоятельства могло уйти не меньше чем четыре месяца, было ясно - зимовка экспедиции на Планктубере в этом году может не состояться.
      Все это повергло Сомова почти в шоковое состояние. Он так ждал светолета! Он мог погибнуть летом. Но он выжил благодаря дыхам, чтобы дождаться людей с Земли. И вот снова он обречен на одиночество.
      Запаниковав, Сомов схватился за волосы и, тихо завывая, стал биться о дверь своего ненавистного, зловонного после пожара бункера, этого страшного каменного мешка, который, кажется, снова собирался поглотить его на целый год.
      И тут Сомов вспомнил про дыхов. Спасенные им, безмолвные и беспомощные, как цыплята, они, должно быть, все видели и слышали сейчас и, увы, не в силах утешить его, чутко переживали случившееся.
      Сомов замер. Устыдившись минутной слабости и взглянув на молодую поросль дыхов, спасенных только что от неминуемой смерти, он взял себя в руки и, медленно приходя в себя, тупо и рассеянно стал считать новорожденные коробочки на каждом свежем стебле. Их было тридцать девять - почти целый поселок, который должен был очнуться весной следующего года, чтобы... И тут Сомову пришло в голову, что он совсем не знает дыхов. Сообща они, наверное, умеют строить летники из базальта и кварцитов, чтобы перемогать жару. Нечто подобное они начали возводить осенью, но что могли сделать три существа за сезон? Сомов вспомнил, с каким удовольствием дыхи коротали пик жары в его бункере, непрестанно пополняя его льдом. Вспомнил их концерты на хрусталиках, низкое бутылочное пение их добрых голосов.
      - Перезимуем! - исступленно крикнул он в синее пространство планеты. Перелетуем, черт возьми!
      Он постоял, размышляя с минуту, куда пересадить дыхов с опасного места, и немедленно принялся за работу, боясь и одновременно надеясь, что светолет все-таки еще вернется с минуты на минуту.