Я взглянул. Прочел посланье от нее, к кому пыланье.

Луч писал слова-сиянья: «Лев! Ты ранен. Рану скрой.

Я твоя. Не гасни в мленье. Ненавижу расслабленье.

Пусть Асмат мои реченья повторит перед тобой.

Тоскованье, помиранье, это ль страсть, любви деянья?

Лучше — той, к кому пыланье, мощь свершения яви.

С Кхатаэти ждем мы дани. А они, таясь в обмане

И в зловольи, ищут брани. Эту дерзость оборви.

Еще прежде помышленье мне внушало обрученье.

Не нашла для говоренья я минуты до сего.

Словно насмерть пораженным и ума совсем лишенным,

Зрела я тебя взметенным. Зол недуг. Срази его.

В путь же. В бранные забавы. Да узнают их кхатавы.

И вернись в сияньи славы. Это лучше, говорю.

Так не плачь. Чтоб не снежила влага — роз. От солнца — сила.

Посмотри, я обратила ночь темнот твоих в зарю».

Сам я видел эти строки. И ответ, не медля в сроке,

Написал: «О, свет высокий, проницавший синеву.

Лунноликое свеченье. Лишь тебя хочу в горенье».

Был я точно в сновиденьи. И не верил, что живу.

Я сказал Асмат: «На это больше нет сейчас ответа.

Молви ей: «Ты солнце лета. Ты взошла, и светел я.

Мертвый, знаю воскресенье. В чем бы ни было служенье,

Позабыв изнеможенье, я служу. В том жизнь моя».

Говорит Асмат: «Сказала мне она: «В том смысла мало,

Чтобы весть о том блуждала. Пусть не знают ничего.

Любит пусть тебя для виду, не вменяя то в обиду.

Он придет, к нему я выйду, встречу должно я его».

Я внимал словам совета. Мне казалось мудрым это.

Та, что солнечного света не пускала в свой покой,

Возникать не давши следу, даровала мне победу,

И дозволила беседу с лучезарною, собой.

Дал Асмат я в награжденье драгоценные каменья.

Кубок злат. Ее реченье: «Нет. Мне пышный выбор дан.

Но промолвлю без пристрастья: уж имею я запястья.

Лишь одно кольцо для счастья я беру, как талисман».

Дева вышла. Свет со мною. И не ранено стрелою

Сердце. С мукой огневою суждено расстаться мне.

Стих пожар. Я вновь с друзьями. Наделяю их дарами.

Смех, вино и шутка с нами. Ликование вдвойне.

Человека в Кхатаэти я послал, и строки эти

Начертал я: «В ярком свете царь индийский вознесен.

Власть дана ему от бога. Верный — сыт с ним. А дорога

Непокорных — знать, как строго покарать умеет он.

Брат и царь, внемли веленье. Да не знаем огорченья.

Приходи без промедленья. Не придешь, так мы придем.

И прибудем не украдкой. Тот удел не будет сладкий

Для тебя. Вот зов наш краткий. В теле кровь щади своем».

Вестник отбыл. Я душою снова с радостью живою.

Нестерпимою струею уж не жег огонь меня.

Еще радостей немало мне тогда судьба давала.

А теперь тоска опала. Глянет зверь, уйдет, кляня.

В мыслях было дерзновенье. Применял я мощь смиренья.

Но великой жажды тленье отравляло радость мне.

Я с друзьями веселился. Но не раз тоской затмился.

Против рока возмутился не однажды в тишине.

Как-то под вечер сижу я. Мысль о ней, меня волнуя,

Нежно жжет меня. Не сплю я. Ночь в любви светлее дня.

Вдруг привратник шепчет что-то. В нем и радость и забота.

Возвещает — раб там. Кто-то с тайной вестью до меня.

Раб Асмат. Она писала, что прийти повелевала

Та владычица, чье жало жгло мне сердце лезвием.

Вмиг сняла с меня оковы. Свет ниспал во мрак суровый.

И объятый жизнью новой я пошел своим путем.

В сад вхожу. Уединенье. В сердце чувствую стесненье.

И Асмат мне в утешенье, улыбаясь, говорит:

«Вот, смягчила я угрозу. В сердце вынула занозу.

Подойди, увидишь розу. Не увядшая горит».

Под волшебным балдахином, где огонь шел по рубинам,

С ликом прелести единым, восседала там она.

Словно вышнее светило. Очи черны, как чернила.

На меня свой взор стремила, лучезарна, как весна.

Зачарованный, стоял я. Слова ласкового ждал я.

И увы, не услыхал я от прекрасной ничего.

Вот к Асмат она блеснула. Та мне на ухо шепнула:

«Уходи!». Душа вздохнула. Пламя было вновь мертво.

За Асмат иду, вздыхая. Скрыла все завеса злая.

И судьбу я обвиняя, молвил: «Вспыхнул в сердце свет.

Было нежное стремленье. И вдвойне опустошенье

В этой муке разлученья. Больше радости мне нет».

Через сад идем мы двое. Слово мне Асмат такое:

«Не печалься, будь в покое. Для тревоги дверь закрой.

И открой для ликованья. Застыдилась, и молчанье

Было скрытое признанье. Оттого была такой».

Я сказал: «Сестра, мятежен мрак души. Бальзам твой нежен.

Чтоб я не был безнадежен, часто вести посылай.

И не делай перерыва. Сердце будет тем счастливо.

Лишь водой живится ива. Влагу жизни не скрывай».

На коня вскочил, и еду. Скорбь — за мной, как бы по следу.

Слезы празднуют победу. Я в постель, и нет мне сна.

Был как цвет я на долине. Был в кристалле и рубине.

Стали щеки густо-сини. Ночь — желанна лишь она.

Вот пришли из Кхатаэти. Я уж думал об ответе.

Были дерзки люди эти. Принесли ответ такой:

«Не трусливы мы сердцами. Мы за крепкими стенами.

Царь твой вздумал править нами? Иль он властен надо мной?»

Вот слова того дерзанья: «Царь, чье слово — приказанье,

Я, Рамаз, пишу посланье к Тариэлю. Я дивлюсь.

Как послал ты слово зова мне, кто есть племен основа,

Если мне напишешь снова, я прочесть не потружусь».

Я велел созвать дружины. И явились властелины

От границ. Как строй единый, вышних звезд сошлись войска.

Силы Индии могучи. Отовсюду шли, как тучи.

Дали воинов мне кручи, горы, долы и река.

Шли они без промедленья. Осмотрел я их скопленья.

Все в порядке, всюду рвенье. Души, полные огня.

Словно лес восстал зеленый. Чудо видеть эскадроны.

Кони ржут. Горят попоны. Хваразмийская броня.

Поднял царское я знамя. Черный с красным. Рдеет пламя.

Я с несчетными войсками должен завтра выйти в путь.

Сам я плачу и тоскую. На судьбу пеняю злую.

Как увидеть мне златую? Словно камень пал на грудь.

Полон я тревоги жгучей. Слезы льют, как ключ кипучий.

О, судьба, меня не мучай. Сердце ранено мое.

Вот какой мой рок злосчастный, говорил я в пытке страстной.

Я коснулся розы красной, — я не мог сорвать ее.

Раб пришел. Случилось диво. Сердце стало вновь красиво.

От Асмат слова призыва. Проблеск в сумраках борьбы.

Говорило то посланье: «Солнце кличет. Будь в сияньи.

Это лучше, чем рыданье о деяниях судьбы».

Скорби мрачной и суровой засветился свет мне новый.

К дверце я пришел садовой. Сумрак был и тишина.

Там Асмат меня встречала, улыбалась, привечала:

«Лев! Ты мучился немало. Смело, ждет тебя луна».

Я вошел для счастья часа. Весь чертог одна прикраса.

Над террасою терраса. Свет луны был блеск вполне.

Под завесою, в сияньи, и в зеленом одеяньи.

Призрак, тонкий в очертаньи, так она явилась мне.

Я вошел. Взглянул забвенно. На краю ковра смиренно

Я стоял. А в сердце пленно утихал поток огня.

До подушки стан склоняя, блеском солнце затеняя,

Лик свой спрятала златая, быстро глянув на меня.

До Асмат ее веленье: «Амирбару знак почтенья».

Сесть велит, и для сиденья, вот подушка мне дана.

Сел. А сердце было радо, после грусти, силы взгляда

Нежит то, что счастью надо. И сказала мне она:

«В тот последний раз без слова ты отпущен был. Сурово

Это было. Точно злого зноя принял в поле цвет.

И нарцисс засох на камне. Грусть твоя была видна мне.

Но стыдливость суждена мне. В том девический завет.

Пред мужчиною сиренье, это — наше назначенье.

Но молчать про огорченье — быть с бедою вдвое злой.

На лице была улыбка. Но, как горькая ошибка,

В сердце скорбь дрожала зыбко. Я послала за тобой.

Мало знали мы друг друга. Больше не было досуга.

Но клянусь я, что супруга я твоя во днях.

Клятва — с силой неуемной. Если ж буду вероломной,

Да сравнюсь с землею темной, и не буду в небесах.

В путь. Узнай кхатавов в беге. Есть в победе много неги.

Соверши свой набеги. Битва кличет, — так в нее.

Без тебя я в мленьи сонном. Сердце мне свое, пронзенным,

Ты отдай неразделенным. А возьми взамен мое».

«Этой радостью вечанный, незаслуженной, нежданной,

Буду, духом необманный», — я промолвил, — «весь я твой.

Темен был, но светит чудо. Этот божий свет — оттуда.

Буду я твоим, покудаь лик не будет скрыт землей».

И на книге клятв мы клялись. Оба сердцем обещались.

Так слова ее слагались, в подтверждение любви:

«Да пошлет мне бог кончину, если я к тебе остыну.

Все тебе как властелину. Ты меня своей зови».

Я стоял пред ней мгновенья. Нежны были все реченья.

Мы в минуте развлеченья ели сладкие плоды.

И потом, проливши слезы, я ушел от нежной розы.

Унося лилейно грезы, отошел я от звезды.

В том, конечно, было жало, — уходить мне от кристалла.

Мне рубина было мало и прозрачного стекла.

Вновь зажглась мне радость в мире. Видел солнце я в эфире.

Мир разъят, и пропасть шире. Все же тверд я, как скала.

На коне я был с зарею. К битве рог звучал с трубою.

Сколько войск пошло со мною, как рассказ о том вести?

В Кхатаэти, лев суровый, чуя пир войны багровый,

Я пошел стезею новой, по дорогам без пути.

За индийские пределы выйдя, шел я месяц целый.

Вестник был ко мне, несмелый. Хан Рамаз, через него,

Говорил: «Хоть вы козлами появляетесь пред нами,

Будь мы даже и волками, перед вами все мертво».

Для снисканья примиренья он принес мне подношенья.

Дар достойный изумленья. «Говорит тебе Рамаз:

Мы тебе простерли шею. Ты же силою своею

Не губи. Смотри: робею. Все бери. Детей и нас.

Пред тобой мы согрешили. Не являйся в полной силе.

Если мы неправы были, по стране не мчись грозой.

Да не ведаем отмщенья. Замки все и укрепленья.

Отдаем мы без боренья. Лишь отряд возьми с собой».

Я совет держал с вождями, как поступим в этом сами.

Говорили: «Ты — с врагами. Ты неопытен и юн.

Вид их кроткий — лик заемный. Этот люд и злой, и темный.

Дух всегда в них вероломный. Каждый между ними лгун.

Так советуем мы сами: лишь с отборными бойцами

В путь пойдем, — и пусть за нами близко следуют войска.

Если явят лик покорный, — благо. Если ж — дух упорный,

Да прольется гнев повторный на неверных, как река».

Был доволен я советом. Укрепившись мыслью в этом,

Вот я вестника с ответом отсылаю: «Царь Рамаз,

Знаю я твое решенье. Жизнь отрадней убиенья.

Дам войскам отдохновенье. Сам иду к тебе сейчас».

В мысли, в действии проворных триста— взяв бойцов отборных,

Смело я пошел до спорных и неверных этих встреч.

А войскам сказал: «Следите, где пойду, и как по нити

Там же, вслед за мной, идите. Кликну, — вам поможет меч».

День прошел, и два дня снова. Хан послал еще другого

И сказал такое слово, не один прислав покров:

«Сильный ты, скажу без лести. Гордый ты, и стоишь чести.

В час, когда мы будем вместе, много дам тебе даров.

Правду я тебе вещаю. Сам навстречу поспешаю».

Я в ответ промолвил: «Знаю, щедрый хан твой властелин.

Возвести, что волей бога до него ведет дорога.

Будет радости нам много. Будем мы — отец и сын».

Дальше путь. Вблизи глухого леса, отдыха и крова

Я искал. Послы мне снова. Привели лихих коней.

Мне почет и мне участье. Ты, мол, солнце средь ненастья.

«Быть с тобою, это — счастье для властительных царей».

От владыки извещенье: «Завтра нам соединенье.

Утром встречу, без сомненья. Из твердынь спешу своих».

Я велел разбить палатки. Взоры светлы, речи сладки.

Не играть мне с ними в прятки. Принял их, как стремянных.

И возникла тут услуга. Наградить мне нужно друга.

Из злокозненного круга вывел он меня, любя.

Некий вестник возвратился, и со мной договорился.

«Я должник. И грех случился. Не покину я тебя.

Не боясь заботы бремя, твой отец в былое время

Приютил меня. То семя не на пыльный пало путь.

На тебя куются ковы. Против розы нож суровый.

В той измене вскрой основы. Все узнай, и твердым будь.

Ты не верь тем вероломным. Знай, в изменничестве темном,

В месте некоем укромном, сотня тысяч ждет солдат.

И в другом еще засада. Тридцать тысяч биться радо.

Предпринять немедля надо мер разумных целый ряд.

Выйдет царь тебе навстречу, в сердце сам готовя сечу.

Ложь избравши, как предтечу, войско выстроит тайком.

И пока ты будешь лаской окружен, как хитрой сказкой,

Вдруг нагрянет бой развязкой, ты один, их тьма кругом».

За совет благодарю я. Говорю: «Коль не умру я,

Уж достойно награжу я. Счастлив будешь ты вовек.

Лишь скажи свои хотенья. Коль подобное раченье

Будет брошено в забвенье, я пропащий человек».

Никому о том ни звука. Тайна будет мне порука.

Коль стрела ушла из лука, свист ее услышим мы.

Но своим войскам веленье я послал из отдаленья:

«Все сюда без промедленья, через горы и холмы».

Утром вестников с ответом я послал. И в деле этом

Счел, что с ласковым приветом пусть они идут к врагу.

«Приходи. Иду». Дорога вновь полдня. Здесь все от бога.

Если смерть приходит строго, где укрыться я могу?

На утес взошел высокий. На равнине на далекой

Пыль клубится поволокой. «Там приходит царь Рамаз».

Мыслю: «Сеть он мне раскинул. Но копья не опрокинул.

Острый меч мой не содвинул. Приходи же в добрый час».

Говорю бойцам: «Как стены станем против мы измены.

О скалу лишь в брызгах пены вал ударит в миге встреч,

Кто за власть идет, вставая, дух того парит, взлетая.

На кхатавов нападая, не напрасно вынем меч».

Гордо, резкими словами, я велел, пройдя рядами,

Чтоб оделись все бронями, в сталь замкнув скопленье сил.

Блещут шлемы, светят латы. В бой стремимся мы крылатый.

В этот день, борьбой богатый, меч мой ворога рубил.

Вот из дали из туманной видит враг наш строй наш бранный.

Вид нежданный, нежеланный. Шлет к нам вестника Рамаз.

«Для чего же вы некстати в боевой явились рати?

Нет в измене благодати. Огорчаете вы нас».

Был ответ: «Свой час расчисли. Знаю все твои я мысли.

Ковы в воздухе повисли. Порвалась в сплетеньях нить.

Приходи с своей толпою. Буду меряться с тобою.

Поднят меч, готовый к бою, чтоб тебя в бою убить».

Обменялися словами. Тотчас дым пошел клубами.

С двух сторон враги рядами из засады в бой пошли.

Дым огней, всходивший мраком, для бойцов был скрытых знаком.

В токе ринулись двояком, но вредить мне не смогли.

Взяв копье, своей рукою шлем скрепив над головою,

Рвался я, горячий, к бою, быстрой смелостью гоним,

Мною длинный строй построен. Ход стремительный удвоен.

Вид врагов моих спокоен, многочислен, недвижим.

«Он безумен», — говорили. Там, где враг был в полной силе,

Встал я, словно в плесках крылий. Двинул в воина копье, —

Вмиг коня я опрокинул, их обоих в смерть содвинул.

Треск копья. И меч я вынул, восхваляя лезвие.

Вижу, им довольно пряток. И на стаю куропаток

Сокол пал. В кипеньи схваток, на бойца швырнул бойца.

Там, где меч мой светом машет, стрекозою воин пляшет.

Смертный плуг мне ниву пашет. Прорван строй их в два конца.

Вкруг меня, шумя, вскипая, плещет вражеская стая.

Я ликую, ударяя. Кровь как брызги из ручья.

Тот, над кем клинок мой свистнет, и кого к седлу притиснет,

Как мешок с коня повиснет. Все бегут, где гляну я.

В час зари, пред ночью черной, с вышины горы узорной,

Возгласил к врагам дозорный: «Бой кончайте. Грозный час.

Гнев небесный — полновластный. Прах вздымается ужасный.

Силы ток идет запасный. До конца погубят нас».

Те, кого я за собою вел, призыв услышав к бою.

Шли поспешною стопою, устремляясь до борьбы.

Что утесы им и горы! Сломят всякие запоры.

Бьют литавры, кличут хоры, слышен громкий глас трубы.

В бегство враг пустился смятый. Были овцы их солдаты.

Мы в погоне. Блещут латы. Наше поле. Клик и стон.

Царь Рамаз с коня был скинут, из седла мной опрокинут.

Меч и меч, скрестясь, содвинут. Всех забрали мы в полон.

Вот хватают полоненных, слепотой как бы сраженных,

Рушат наземь побежденных. Страх всесилен, пасть должны.

А моим бойцам — награды. Ждали битвы, битве рады.

Все враги — их смутны взгляды — стонут, точно чем больны.

Миг победы не обманен. Отдых светел и желанен.

Лезвием я в руку ранен. Что мне этот царапок.

За дружиною дружина, рада видеть властелина.

Сердце их со мной едино. Мною дух бойцов высок.

В сердце смелых восхваленья — за труды вознагражденье.

Те мне шлют благословенья, этим хочется обнять.

Благородные, которым был как сын я, дружным хором

Хвалят, видно было взорам, как мечом кладу печать.

Разослал солдат я всюду. Принесли добычи груду.

Этой битвой горд пребуду. Кровью выкрасил простор.

Кровью тех, кто смерть мне тщился дать. У врат градских не бился.

Каждый город мне открылся, отодвинув свой запор.

Говорил царю Рамазу: «То, что скрыто, видно глазу.

Так оправдывайся сразу, если ты попался в плен.

Открывай свой твердыни. Все сочти их в длани ныне.

А не то, в твоей кручине, счет сочту твоих измен».

Отвечал Рамаз: «Моею волей больше не владею.

Чрез тебя лишь власть имею. Пусть придет ко мне скорей

Из моих любой властитель. В замках каждый охранитель

Будет знать, кто победитель. Замки все в руке твоей».

Словно ветер по долине, власть моя стремилась ныне.

Были отданы твердыни, все, их сколько там ни есть.

Вражьих всех вождей собрал я, и раскаяться им дал я

А сокровищ сколько взял я? Столько, столько, что не счесть.

Так, мои твердыни эти. Я прошел по Кхатаэти.

В изобильи, в самоцвете, открывалась мне казна.

Тем, что мне ключи вручили, я сказал: «Без страха, в силе,

Будьте. Чаша изобилии мной не будет сожжена».

Чтоб отметить клад от клада, самоцветы, радость взгляда,

Много времени бы надо, много взял сокровищ я.

Я нашел покров чудесный, был он видом как небесный,

В нем состав волшебно-тесный был как твердая струя.

Ни с ковром он, ни с парчою был несходен, но волною,

И цветною, и стальною, полюбился очень мне.

Взял я эту ткань оттуда. Всяк, кто глянет, молвит: «Чудо».

Цвет ценнее изумруда, закаленного в огне.

Это в дар для той лучистой, кто мне светит в жизни мглистой,

Как светильник золотистый. Из отборного, что есть,

Для царя в родные страны потянулись караваны.

И как дух цветов медвяный — чрез дары благая весть.

Написал царю посланье: «Царь, судьба нам шлет даянья,

А кхатавам наказанье за измену и беду.

Знай из вести замедленной — самый царь их полоненный.

Я, добычей нагруженный, много пленных приведу».

Жив закон, в порядке сила. Так добычи много было,

Что верблюдов не хватило. На быков я грузы клал.

Добыл чести я и славы. Были сломлены кхатавы.

Через бранные забавы получил, чего желал.

Царь кхатавов оробелый был в индийские пределы

Приведен рукою смелой. И отец приемный мой

Возносил мне восхваленья. Тем хвалам, что вне сравненья

Да не будет повторенья. И как врач он был со мной.

Все ли сказывать я стану? Он осматривал мне рану.

А потом повел к майдану. Площадь вся была в шатрах.

Кто хотел, вступал в беседу. Зван был к царскому обеду.

Говорил он про победу. Свет горел в его глазах.

Эту ночь мы без печали веселились, пировали.

Утром в город путь держали, удаляясь от шатров.

Царь сказал: «Пусть радость славы явят пленные кхатавы.

Да придет их строй лукавый пред лицо моих бойцов».

Тут для первого я раза, в исполнение наказа,

Привожу царя Рамаза. Ласков был ему прием.

Царь встречает как родного. Об измене ни полслова.

Если храбрость не сурова, доблесть высшая есть в том.

Час не малый, час пристойный, с ним он был в беседе стройной.

Если ток течет спокойный, он не роет берега.

А с зарею, в миг свиданья, слово молвил состраданья: —

«Наложу ли наказанье на сраженного врага?»

Я дерзнул сказать: «От бога милосердья к грешным много.

Так и ты суди не строго пораженного его».

Царь сказал ему: «Прощенье — для проступка заблужденье.

Но уж только повторенья чтобы не было того».

Взяв стократно сто драхани, и кхатаури, и дани

Как парча, и шелк, и ткани, где главенствует атлас,

Он ему, с толпой придворных, дал как дар одежд узорных.

И без всяких слов укорных был отпущен царь Рамаз.

От склоненного кхатава — благодарность, честь и слава.

«Богом я клянусь, лукаво поступил я пред тобой.

Но убей меня, коль вдвое совершу еще такое».

С этим отбыл он в покое, взявши всех своих с собой.

Минул час седой рассвета. От царя письмо привета.

Так гласило слово это: «Я с тобой был разлучен.

Уж три месяца томленья. На охоте развлеченья Я не знал.

На приглашенье приходи, хоть утомлен».

Я наряд надел не темный, и в чертог пришел приемный.

Встречен был толпой огромной, целой стаей соколов.