До Царя Морей, для знанья, Тариэль послал посланье:

«Вражьей силы растоптанье, Тариэль, с огнем лица,

Солнце я мое, в расцвете, приношу из тьмы Каджэти.

Ты прими приветы эти — в честь родного и отца.

Каджи край — уж мой он ныне. Все богатства и твердыни.

От твоей лишь благостыни здесь заря моя жива:

Фатьма ей была сестрою, больше, матерью родною.

Расплачусь я как с тобою? Ненавистны мне — слова.

Приходи. Твоим здесь краем мы идем и поспешаем.

Я поспешностью сжигаем, замедляться не могу.

Каджи край и их твердыни от меня прими ты ныне.

Будешь грозным для гордыни, будешь страшен ты врагу.

Речь моя и до Усена. Ту, в которой блесков смена,

Фатьма вырвала из плена, — пусть же к нам придет, светла.

Кто желанней ей — желанной, ярким солнцем осиянной,

Ярче звезд, как первозданный луч светлее, чем смола».

Получивши извещенье, Царь Морей пришел в волненье, —

Весть нежданная смятенье пробуждает в тишине.

Восхвалил в словах покорных он владыку высей горных

И не ждал вестей повторных. Вмиг поехал на коне.

Взял даров, и взял не злата, а пригоршни две агата.

Свадьба будет там богата. И уходит караван.

Фатьма с ним. Их путь далекий. Прах взметался поволокой.

В день десятый—свет высокий: лев и солнце, светоч стран.

Царь Морей свой путь кончает. Трое их его встречает.

Каждый, спешась, привечает. Кротко их лобзает он.

Тариэлю восхваленья. С ним она — как озаренье.

Лик, достойный удивленья, весь лучами окружен.

Фатьма в пламени и тает. Вот целует, обнимает.

Поцелуи принимает к лику, шее и руке.

Шепчет: «Боже — пред зарею мрак не властен надо мною.

Буду я твоей слугою. Свет велит молчать тоске».

Обнимает Фатьму дева. Нежно, словно звук напева,

Говорит она без гнева: «В сердце было много слез,

В сердце ночь была бурунна. Но теперь я полнолунна.

Солнце светит многострунно. Роза — вот, и где мороз?»

Медлит Царь Морей неделю. Благодарен Тариэлю.

Свадьбе час, любви и хмелю. Счет даров — как россыпь звезд.

Блещет злато с самоцветом. По златым они монетам

Как по праху ходят светом. Золотой до счастья мост.

Кучей там парча с шелками. С гиацинтами-камнями,

Тариэлю словно в храме, злат-венец дарует он.

Гиацинты золотисты, в них сияет пламень чистый.

Также царственно-лучистый, вырезной дарит он трон.

И покров, где все румяно, — свет-рубины Бадахшана,

Гиацинтов алых рана, — он подносит Нэстан-Джар.

Дева с юношей, сияя, как гроза там молодая.

Взглянет кто на них, — мечтая, новой страсти в нем пожар.

Автандилу дар богатый и Фридону жемчуг-скаты,

И седло с красой несмятой; и отличный в беге конь.

И плащи, горят огнями, небывалыми камнями.

Молвят: «Ты восхвален нами. Будь богатым как огонь».

Тариэль благодаренье красит ласкою реченья:

«Царь, полны мы наслажденья: мы увидели царя.

Ты несложно царь всесильный. И дары твои обильны.

И сюда дороги пыльны, но мы шли к тебе не зря».

Царь Морей, ответом ясным, молвит: «Лев с лицом прекрасным.

Смелый, жизнь твоим подвластным, убиватель нежный тех,

Что с тобой живут в разлуке, — к звуку счастья где есть звуки,

Как ответ? Я буду в муке: без тебя — и без утех».

Тариэля к Фатьме слово — как от брата дорогого:

«Долг велик, сестра. Такого долга — что придет под стать?

Пышность каджи, клад до клада, все твое, тебе для взгляда.

Ничего мне здесь не надо, и не буду продавать».

Фатьма кланяется низко. «Кто с тобой, властитель, близко,

Хоть не лик твой василиска, но в огне он сам не свой.

Я с тобой во власти чуда. Но, когда уйдешь отсюда,

Что я буду? Пепла груда. Горе тем, кто не с тобой».

Губы жемчуг расцвечали, — два лучистые в печали

ДоЦаря Морей сказали: «Без тебя нам трудно быть.

Уж не будем забавляться, звуком арфы опьяняться,

В громкой музыке встречаться. Но дозволь теперь отплыть.

Будь отец нам, наш родитель. Дома нашего строитель.

И корабль нам дай, властитель». Царь ответил: «Что не дам?

Сердце ваше успокою. Буду сам для вас землею.

Коль спешишь, сейчас устрою, сильный, путь-дорогу вам».

И корабль к дороге дальней снаряжает царь печальный,

Наступает миг прощальный. Тариэль — среди зыбей.

Те, объятые скорбями, бьются оземь головами,

Фатьма слезы льет ручьями, умножая глубь морей.

Побратимы, эти трое, поле все прошли морское.

Слово данное — живое. Клятва их подтверждена.

Отдыхают их доспехи. Им пристали — песни, смехи.

Светы губ горят в утехе, и кристальность в них ясна.

Весть Асмат идет благая. И в дома вождей другая.

Тех, что, в битве выступая, за Фридоном мчались в бой.

«Он сюда приносит светы, да сияют все планеты.

Будем ныне мы согреты, отдохнем от стужи злой».

Солнце в светлом паланкине. Путь проходит по равнине.

Уж конец пришел кручине. В них веселие детей.

В край пришли они Фридона. Все цветисто и зелено.

Их родное манит лоно. Слово песни — свет лучей.

Их встречают дружным хором. И Асмат, блестя убором,

Приковалась нежным взором к солнцу, Нэстан-Дарэджан.

Утешенье им друг в друге. Кончен долгий путь услуги.

Два цветка в цветистом круге. Миг свиданья верным дан.

И целует, обнимая, Нэстан-Джар ее златая. Молвит:

«Сколько тьмы и зла я принесла моей родной.

Скорбь была неравномерна. Но и благ господь безмерно.

Если сердце беспримерно, где награды взять такой?»

Говорит Асмат: «Хваленья всеблагому. Разуменье

Зрит, что было в тьме стесненья. Роза тут и жемчуга.

Жизнь иль смерть — мне все едино. Над картинами картина.

Если любит господина сердцем преданным слуга».

Возглашает строй сановных: «Коль в решениях верховных

Бог дарует дней любовных, так восхвалим же его.

Мы в кострах огней сгорали, лик явил он, нет печали.

Стали близью наши дали. Воскресил он, что мертво».

Целованья и объятья. Царь сказал им: «Ваши братья

Были жертвой. Восхвалять я буду смелых каждый час.

В вечном — жизнь за сновиденьем. С вышним слитый единеньем,

Лик их светит озареньем, лучевым в сто двадцать раз.

И хоть смерть их мне страданье, их бессмертный дар — сиянье.

Век о них воспоминанье. Принял их небесный царь».

Он сказал и плачет нежно. И лицо благого снежно.

Стынут розы, и мятежно веет в цвет — седой январь.

Видя слезы в Тариэле, все мгновенно восскорбели.

Словно стон прошел свирели. И внезапно стихли все.

И промолвили с почтеньем: «Если солнечным ты зреньем

Стал для мудрых, озареньем засветись как луч в росе.

Да пребудет всяк спокоен. Кто же этих слез достоин?

За тебя сраженный воин — он счастливее живых».

И кругом смягчились лики. И сказал Фридон владыке:

«Были скорби, и велики, — в светлых днях потопим их.

Помоги нам в этом, боже». Автандил сраженных тоже

Восхвалил. «Но для чего же, — молвил, — плакать лишний раз?

Грусти дан был час грустящий. Снова лев с зарей блестящей.

Так смеяться будем чаще, а не слезы лить из глаз».

Весел град Мульгхазанзари. Бьют литавры как в угаре.

Кличут трубы. К нежной чаре много льнет различных чар.

Чу, грохочут барабаны. Медь звучит. Все точно пьяны.

И красавицы, румяны, все сбежались, пуст базар.

И торговцы приходили. Их ряды забиты были.

А порядок наводили стражи с саблями в руках.

Челядь, дети, все толпятся. Тем вперед, а тем податься.

Только б как-нибудь пробраться. «Посмотреть!» — у всех в глазах.

У Фридона Нурадина весь дворец одна картина.

Все рабы — до господина. И на каждом пояс злат.

Все парчой горит златою. И ковры там под ногою.

И они над головою мечут золото как град.

Свадьба справлена Фридоном. Честью честь им, с белым троном,

Словно в брызгах окропленным в желто-красный самоцвет,

Автандилу желто-черный также дан престол узорный.

Ждет толпа. В ней вздох повторный. Вижу, тут терпенья нет.

И певцы там не молчали. Песни льются без печали.

Свадьбу весело сыграли. Был шелков роскошный дар.

Нежный блеск необычаен. Добрый тот Фридон хозяин.

Лик улыбки как изваян в ворожащей Нэстан-Джар.

Счет даров сполна ли нужен? Дар с подарком явно дружен.

Девять царственных жемчужин, как гусиное яйцо.

Яхонт также драгоценный, в солнцесвете несравненный,

Ночью в блеске неизменный, — хоть рисуй пред ним лицо.

Также дал им ожерелье, чтобы шее быть в веселье, —

Уж какое рукоделье: гиацинты — нить кружков.

Автандилу льву дал чудо, — и поднять то трудно, —блюдо.

Не пустым унес оттуда это блюдо враг врагов.

Все хозяин жемчугами уложил его с краями,

И с пристойными словами эта дань дана была.

Весь чертог обит парчою, тканью нежно-золотою.

Тариэль к нему с хвалою, стройно сложена хвала.

Восемь дней, с усладой верной, свадьбы праздник беспримерный.

Ток даров, струей размерной, каждый день им как венец.

И конца нет узорочью. Арфа с лютней днем и ночью.

Глянь, увидишь ты воочью: юный — с девой наконец.

Тариэль сказал, смягченный, до Фридона: «Брат рожденный

Ближе быть не мог. Взметенный, ранен насмерть, по волнам

Я бродил, — явил ты сушу. Клятву сердца не нарушу.

И как дар отдам я душу — брату, давшему бальзам.

Сам ты знаешь Автандила, как его служенье было.

Преисполненное пыла и готово до всего.

Я хочу служить взамену. Положил конец он плену.

Сам пусть знает перемену. Жжет костер, — гаси его.

«Брат, — скажи ему, — милуя, как за службу заплачу я?

Бог, дары свои даруя, света жизни даст твоей.

Коли я твое хотенье не явлю как исполненье,

Не хочу отдохновенья даже в хижине моей.

Будет в чем моя подмога? Пусть — нам смело, с волей бога,

До Арабии дорога. Ты мой вождь, а я твой друг.

Нежных мы смирим речами, а воинственных мечами.

Ты к своей жене с дарами, иль моей я не супруг».

Чуть услыша Тариэля это слово, —словно хмеля

Вдруг сказалася неделя, — Автандил в веселый смех.

«Мне помощник? Где ж печали? Каджи в плен мою не взяли.

Я не ранен, не в опале. Розе снов — во всем успех.

Солнце светит на престоле. И царит по божьей воле.

Не в Каджэти, не в неволе, не во власти колдунов.

Все к ней с лаской и приветом. Помогать ей, что ли, в этом?

Не дождешься тут, с приветом, от меня ты лестных слов.

Если хочет провиденье, так небесные виденья

Принесут мне утешенье в этой огненной пещи.

И тогда по смерти буду льнуть я к солнечному чуду.

Счастья здесь искать повсюду, — хоть ищи, хоть не ищи.

Передай ответ правдивый: «Чувства, царь, твои красивы.

Был слуга я твой радивый — прежде, чем я был рожден.

Пусть же я перед тобою буду только лишь землею,

До тех пор, как ты, с хвалою, не получишь царский трон».

Ты сказал: «Хочу слиянья твоего с звездой сиянья».

В том благое пожеланье. Но не рубит здесь мой меч.

И не властно здесь реченье. Лучше буду ждать свершенья

От небес и провиденья. Даузнаю радость встреч.

А чего теперь хочу я? Чтоб ты в Индии, ликуя,

Власть на тронах знаменуя, воцарившись, поднял стяг.

И чтоб этот свет небесный, облик с молнией чудесной,

Был с тобой в отраде тесной. И чтоб был сражен твой враг.

Совершится, — жизнь восславлю, и тебя тогда оставлю,

Путь в Арабию направлю. Ближе к солнцу. И она

Мир души моей упрочит. И загасит, коль захочет,

Тот пожар, что сердце точит. Речь, как видишь, не длинна».

Четко все в словах ответа. Тариэль, услышав это,

Говорит: «Зима не лето. Лета я ему хочу.

Он нашел зарю златую, чем живу и кем ликую.

Жизнь и он пускай живую встретит, мной ведом к лучу.

Той заботой мысль объята. Да явлю в том доблесть брата.

Вот скажи: «В путях возврата, до приемного отца

Твоего — мне возвращенье. Попросить хочу прощенья

За рабов, их убиенье. Умягчить хочу сердца».

Молви: «Завтра в путь мне нужно. Больше медлить недосужно.

С словом: «Если» жить содружно — смерть для сердца моего».

Царь Арабский — он уважит сватовство мое, и скажет

То, что ум ему прикажет. Буду я молить его».

Весть пришла через Фридона. В этой речи звук закона.

Сердце вновь его спалено. В сердце дым и головни.

«В путь, и тщетно промедленье». В сердце витязя боренье.

Так, владыкам — уваженье. Да велят сердцам они.

Автандил пришел смущенный. И коленопреклоненный

Тариэлю, как сраженный, обнимает ноги он. Говорит он:

«Сердцу больно. Пред Ростэном хоть невольно,

Вин моих уже довольно. Дане буду раздвоен.

Быть хочу односердечным. Ты не сможешь перед вечным

В этом миге скоротечном — правосудным быть с плеча.

В сердце старца-властелина обо мне теперь кручина.

Не могу на господина я, слуга, поднять меча.

Будет тут зерно раздора, между мной и милой ссора,

Из разгневанного взора будет жжение огня.

Без вестей мне быть случится, от нее вдали томиться.

Кто прощения добиться здесь сумеет для меня!»

Солнцеликий, смехом ясным, Тариэль с лицом прекрасным,

Руку взяв движеньем властным, Автандила поднял вдруг.

«Ты мне сделал все благое. Чрез тебя мой дух в покое.

Дай же быть счастливым вдвое. Знать, что счастлив брат и друг.

Ненавижу опасенья, в друге чопорность, сомненья,

Лик оглядки, охлажденья. Тот, кто друг сердечный мой,

Пусть меня к себе он тянет, предо мной открыто станет,

Если ж нет, разрыв не ранит, он с собой, а я с собой.

Сердце я твоей желанной знаю в чаре необманной.

Мой приход не будет странный. Чрез меня придет жених.

А царю скажу я разно то, что нужно и приязно.

И желанью сообразно вид желанный встречу их.

Сердце старое покоя, лишь скажу царю одно я, —

Чтоб, чертог блаженства строя, доброй волей отдал дочь.

Если цель есть единенье, для чего ж вам разлученье?

Вам друг в друге озаренье. Нужно вам цвести помочь».

Автандил, увидев ясно, что препятствовать напрасно,

Поступил во всем согласно, с Тариэлем отбыл он.

А Фридон отряд отборный выбрал свитой им дозорной.

Сам он — с ними. Друг бесспорный, с ними должен быть Фридон.

Мудрый Дивнос сокровенье нам явил в словах реченья:

«В боге благо, возрожденье. Не из бога дышит зло.

Злой им в миге укорочен. Ход благого им упрочен.

В совершенстве вышний точен. Вне низин души светло».

Эти львы всегда живые, эти солнца золотые,

В дали шествуют иные. С ними дева, с ликом зорь.

Крылья ворона синеют. В этих косах — светы млеют.

И рубины щек алеют. Самоцветы с ней не спорь.

Это солнце в паланкине нераздельно с ними ныне.

Вот охота по долине. Кровь течет. Свистит стрела.

Где б они не проходили, той красе и этой силе

Взоры всех восторг струили, им дары и им хвала.

Словно это свод небесный. Между лун, в семье их тесной,

Солнца лик горит чудесный. Дни пути — и ближе цель.

Между гор, что в мгле как в дымах, для людей недостижимых,

Строй туда идет любимых, где томился Тариэль.

Молвит витязь: «Буду ныне вам хозяин. Там в стремнине

Недостатка нет в дичине. И накормит нас Асмат.

Поедим, повеселимся, а притом обогатимся.

Мы в дарах здесь не скупимся, многосветел пышный клад».

Спешась, вот идут в пещеры, в тот чертог утесов серый.

У Асмат дичин без меры. Режет вкусные куски.

Радость. Кончена дорога, где страданий было много.

Восхваляют сердцем бога, — счастье вывел из тоски.

Вот в скалах, через пустоты, чрез иссеченные гроты,

Где сокровища как соты, где печати по дверям,

Всей толпой они проходят. Забавляясь, в залах бродят.

И богатствам счет не сводят. Не воскликнут: «Мало нам».

Есть для каждого блестящий там подарок подходящий.

Каждый был там предстоящий Тариэлем награжден.

А потом из несочтенных тех сокровищ сгроможденных,

Как из житниц нагруженных, каждый воин наделен.

До Фридона молвит слово: «Хоть бери еще и снова,

Я должник твой, и такого долга — как покрыть объем?

Но, благое совершая, верь, — награда ждет у края.

Этим кладом обладая, в царстве им блистай своем».

Воздает Фрид он почтенье, и исполненный смиренья

Говорит благодаренья: «Царь, я твой, тебя любя.

Ты как в бурю — голос грома. Всякий враг твой лишь солома.

Счастье мне тогда знакомо, как смотрю я на тебя».

Повелел Фридон — верблюжий караван доставить дюжий,

Чтоб богатства в час досужий перевесть к себе домой.

И в Арабию оттуда держать путь. Исполнен чуда,

Ветер шепчет весть про чудо. К солнцу месяц молодой.

Долгодневное томленье. Вот из дымки отдаленья

Видны замки и селенья. То Арабия, она.

После дней тоски суровых, для восторгов встречи новых,

В голубых толпа покровах, к Автандилу столь нежна.

Тариэль до Ростэвана шлет сказать: «Душа медвяна.

Роза в цвете и румяна. Не сорвал никто ее.

Царь Индийский, духом ясный, до Арабии прекрасной,

Я дерзнул прийти. О, властный, пред величество твое.

Вид мой, раз, в тебе волненье пробудил и раздраженье.

Наложить хотел плененье на меня, и на коне

Гнался. Было то неправо. Вспыхнул гнев во мне как лава.

И налево, и направо смерть рабы нашли во мне.

Потому я пред тобою ныне с прошлою виною.

Грех свой бывший не укрою, — бывший гнев покрыл его.

Яв дарах не благодетель. В этом мне Фридон свидетель.

Дар один принес радетель: Автандила твоего».

Слов где взять мне подходящих, чтоб явить восторг горящих?

В блеске трех лучей блестящих млеют щеки Тинатин,

Задрожавшие ресницы оттеняют свет зарницы.

Под бровями — огневицы. Алым светится рубин.

Чу, литавры. Гул их льется. Смех и говор раздается.

Воин с воином смеется. Под уздцы берут коней.

Седла все в огнях узорных. Много витязей проворных,

На конях своих отборных, жаждут встречи, будут в ней.

Едет царь, с ним властелины. И вокруг владык дружины

Словно дружный хор единый. Благодарны богу все.

«Нет у зла существованья. Для благого лишь деянья

Есть и жизнь, и ликованье. Свет в готовой ждет красе».

Уж они не за горами. И нежнейшими словами

Говорит, горя глазами, к Тариэлю Автандил:

«Видишь эту пыль равнины? В этом дым моей кручины.

В сердце пламени лучины. От огня лишаюсь сил.

Это мой отец приемный. Я же, точно вероломный,

И безродный, и бездомный, медлю встретить, пристыжен.

Я в узор вступил нежданный. Стыд мой — слово сказки странной.

Но мечты моей желанной — вестник ты и друг Фридон».

Тот ответил: «Лик смиренья пред владыкой — знак почтенья.

Здесь побудь в отъединенье. Не предам тебя огню.

Коль решение такое есть у бога, будь в покое:

Солнце с обликом алоэ я с тобой соединю».

Льву надежды эти сладки. В малой ждет он там палатке.

Радость взглядов и оглядки, ждет и Нэстан-Дарэджан,

Дрожь ресниц волной урочной — ветер северо-восточный,

Царь Индийский полномочный едет прямо, строен стан.

И Фридон с ним едет вместе. О прибытьи были вести.

Царь Арабский этой чести ждет. И едут наконец.

Тариэль лицом склонился. Прочь с коня, и озарился.

Царь к царю светло явился, сын один, другой отец.

Тариэля почитанье — Ростэвану знак вниманья.

Он дарит ему лобзанье, удовольствуя свой рот.

Тариэлю — ласка слова: «Блеск ты солнца золотого.

Без тебя не будет снова светел день, как ночь пойдет».

Царь глядит на обаянье, он исполнен чарованья.

Хвалит все его деянья, достижение побед.

И Фридон явил почтенье, пред владыкой преклоненье.

Царь исполнен утомленья: Автандила с ними нет.

В нем смущение велико. Тариэль сказал: «Владыка,

Твоего достигши лика, сердце предал я судьбе.

Я дивлюсь, как предо мною, слово молвил ты с хвалою.

Автандил когда с тобою, кто же будет люб тебе?

Чую я в тебе томленье и, конечно, удивленье,

В чем причина промедленья. Сядем здесь на этот луг.

Тайну я тебе открою, почему он не со мною.

Снизойди своей душою. Просьбу вымолвлю я вдруг».

Вот садятся властелины. Сонмом едут вкруг — дружины.

Юный светит как рубины, все лицо озарено.

Смехом, ликом, той игрою, он владеет всей толпою.

Начал речью он такою, — как к зерну кладя зерно:

«Царь, хотел бы речью стройной усладить твой слух достойный,

Но робею, беспокойный. Как молить тебя смогу?

И о светлом молвить мне ли? Сам я темен, в самом деле.

Только им лучи зардели, чрез него свечу, не лгу.

Ныне оба мы дерзаем вблизь прийти, и умоляем.

Я был мукою терзаем, Автандил мне дал бальзам.

Он забыл, что в боли равной, в муке тяжкой и отравной

Был со мной он полноправный. Но не час быть в этом нам.

Утомлять тебя не стану. Излечи же в сердце рану.

Длиться ты не дай изъяну. Он ее, она его, Оба любят.

Пламень ярый пусть не множит в них удары.

Дочь твоя, чьи сильны чары, будь супругой для него.

Сердце мрамор, сам гранитный, да пребудет с нею слитный.