Плача, с дрожью поцелуя, воздыхая и тоскуя,

Вот любимому пишу я. Кто любимою зажжен,

Кто, простившись с бирюзою, распален в огнях грозою,

Он единственной слезою той любимой освежен.

Слов закончено теченье. Кто постигнет их значенье,

В сердце примет он пронзенье. Розы дух излился весь.

«О, мой милый! Я писала. И пером мне было жало.

Как чернила, кровь бежала. Закрепилось сердце здесь.

Что есть мир, ты видишь, милый. Весь простерся он могилой.

Самый свет — мне мрак унылый. Я стенаю, здесь, скорбя.

Мудрый видит смысл мирского. Шаткость счастья в нем основа.

Ах, как трудно, как сурово жить, любимый, без тебя.

Милый мой! Ты видишь бремя. Кто-то злой здесь сеял семя.

Перекрученное время между нами как стена.

Нет тебя и всюду дымы. Где твой путь неисследимый?

Сам ты знаешь все, любимый. Только в сердце глянь до дна.

Это горе как я скрою? Сердце порвано тобою.

Без тебя с своей борьбою сердце может ли дышать?

Жив ли ты, ведь я не знала. Тьма кругом не отвечала.

Но напрасно тьма молчала. Ты сорвал ее печать.

Ныне знаю, солнце живо. Силен бог, и я счастлива.

Я смиренная как нива. Грусть светла. Тебя люблю.

Ты живешь — и мне довольно. Сердцу больно и не больно,

Я любовь взрастила вольно. Я любовь мою кормлю.

Милый мой! Рассказ алой длинный. Речью связной и картинной

Расскажу ли путь пустынный, где вела меня судьба?

В Фатьме было мне спасенье от волшебного плененья.

Ныне вновь судьбы веленье, чтоб была я как раба.

Рок велел, чтоб в нашей доле горе к горю, боли к боли

Накоплялись, и в неволе мы томились долгий срок.

Беды — рост морского вала. Снова к каджи я попала.

Все, в чем мы узнали жало, присудил нам это — рок.

В замке я сижу высоком. Глубины не смеришь оком.

Не проникнешь ненароком, всюду стражи, их не тронь.

Днем и ночью к смене смена. Охраняют путь из плена.

Все пред ними словно пена, — облекают как огонь.

Ты не думай, что такие все они, как и другие.

Я терплю терзанья злые,—да не встречу больше зла.

Если ты с мечом предстанешь, если ты убитым глянешь,

Насмерть ты мне сердце ранишь. Будь же твердым как скала.

Отрекись! Луна златая все равно твоя, сияя.

Я у самого здесь края скал, — камням себя предам.

Только верность не нарушу. Брошусь, как волна на сушу,

И, тебе предавши душу, улечу я к небесам.

За меня моли ты бога, чтоб смягчился он немного,

И откроется дорога до желанья моего.

Даст он крылья, полечу я, на пресветлое взгляну я,

Взором жадным утону я в солнце, в золоте его.

Без тебя не будет солнца, ибо ты частица солнца.

Здесь есть светлое оконце. В зодиаке светит Лев.

Там тебя я видеть буду. Там прильну к тебе, как к чуду.

В смерти эту жизнь избуду, и зажгусь тобой, сгорев.

Смерть уж больше не страшна мне, коль в тебе она дана мне,

В сердце я, как в крепком камне заперла мою любовь.

Колебаться я не стану. Но не множь за раной рану.

Если жить я перестану, сердце скорбью не суровь.

Пусть же в Индию дорога поведет тебя. Немного

Сил в отце. Ему подмога будешь ты в борьбе с врагом.

Он грустит, в тоске немея, обо мне. Его, жалея,

Ты утешь. А я здесь, рдея, буду плакать об одном.

Все судьбинны огорченья. Рок пошлет им завершенье.

Правда есть в его решеньи. Сердце с сердцем — как звено.

Чрез тебя, тобой дышу я. Для тебя в плену умру я.

Но пока еще живу я, о тебе скорбеть дано.

Вот тебе как знак, как слово, лоскуток. Он от покрова,

Что от друга дорогого получила в сладкий час.

О, любимый! Дар желанный — все, что есть мне в скорби странной.

Колесо тоски туманной повернулося на нас».

Вот письмо она свернула, где печаль переплеснула.

И с очей слезу смахнула. И обрезала кайму От покрова.

Дух небесный от волос исшел чудесный,

Волос к волосу так тесно веял воронову тьму.

Отбыл раб. В одно мгновенье—в Гуляншаро. Достиженье

Не узнало промедленья. Он пред Фатьмой. Автандил,

Видя, как его дорога до желанного порога

Довела, сердечно бога, как разумный, восхвалил.

Фатьме молвил: «Так стремленье довело до завершенья.

В чем возможно награжденье? В этом медлю я пока.

Не в другом. Нет больше срока. Буду с ним в мгновенье ока.

Каджи всех, решеньем рока, поразит его рука».

Фатьма молвила: «Могучий! Пламень вдвое ныне жгучий!

Без тебя, как лес дремучий будет жизнь. Но не жалей.

А не то сойду с ума я. Если каджи сила злая

Подойдет, оплот скрепляя, будет вдвое вам трудней».

Он назвал рабов Фридона. «Мы здесь знали звуки стона.

Были трупы. Ныне — звона животворного волна.

Весть, которой ждали, с нами. Посмеемся над врагами.

Страх промчится их рядами. Мощь их будет сражена.

С этой вестью поспешите. Все Фридону расскажите.

Туго, крепко свиты нити. Нагоняю цель мою.

Сильный голос силен в кличе. Я лечу дорогой птичьей.

Всей богатою добычей вы владейте. Отдаю.

Долг велик, скажу по чести. Но, когда с Фридоном вместе

Будем, я не словом лести, делом долг отдам сполна.

Все, владели чем пираты, вам даю как часть отплаты.

Дар еще вам дам богатый, да не здесь моя казна».

Тот корабль, что ведал волны, а теперь стоял безмолвный,

Всех вещей красивых полный, слугам верным отдал он.

Полноценное даянье. «Вот мое еще посланье.

В нем прочтет повествованье побратим и друг Фридон».

Он писал: «Фридон высокий! Царь царей и львиноокий!

Солнце! Ток лучей широкий. Знак от бога. Блеск побед.

Расточитель вражьей крови. Слушай голос светлой нови.

Брат твой младший — звук любови — лает дальний свой привет.

Знал довольно я смятенья. За упорное стремленье

Получил и награжденье. Воплотился помысл мой,

Я узнал о той, в чьем взоре светит солнце, тают зори,

Мысль о ком лелеет в горе лев, сокрытый под землей.

Так. В плену она, в Каджэти. Взяли солнце каджи эти.

Быть за это им в ответе. Шутка мне пуститься в бой.

Из нарциссов — дождь кристальный. Роза вся в росе печальной.

Каджи в край сокрылись дальний. Но бесчисленен их рой.

Сердцем радуюсь той вести. Час не слез, а верной мести.

Там, где ты и брат твой вместе, трудность пала, даль светла.

Силой вашего хотенья достоверно достиженье.

Кто восставит вам боренье? Не преграда вам скала.

Прочь ведет меня дорога. Снизойди. Пожди немного.

Стережет враждебность строго ту плененную луну.

Но примчимся мы, ликуя. Не томиться ей, тоскуя.

Что тебе еще скажу я? К брату брат — волна в волну.

Верность слуг твоих — громада. Слышать это — будет рада

Мысль твоя. А им награда быть высокая должна.

Кто с кем вместе, примет сходство. С благородным — благородство

Явно здесь твое господство. Доблесть сильного видна».

Слов изящных ценный слиток, чувств своих излив избыток,

Он свернул скрепленный свиток, и рабам Фридона дал.

На словах сказал, что нужно, синевласый,—с розой дружно

Рот его сверкнул жемчужно, свет коралловый в нем ал.

Грустен миг разлуки смутной. Вот он в горести минутной.

Но, найдя корабль попутный, он свершит мечты свои.

Солнце с ликом полнолунным, он пойдет путем бурунным.

Плачет Фатьма гласом струнным. Кровь и слезы льют ручьи.

Все твердят ему с слезами: «Что ты, солнце, сделал с нами?

Жег нас жаркими огнями. Для чего ж ввергаешь в мрак?

Праздник мучает, кончаясь. Мы здесь умерли, отчаясь.

Схорони нас, разлучаясь. Схоронил уж нас и так».

Вот плывет корабль в просторе. Автандил проехал море.

Радость светится во взоре. Будет счастлив Тариэль.

Скоро кончится тревога. Верный путник хвалит бога.

Необманчива дорога, и уж близко светит цель.

Лето светит изумрудом. Веет ветер с тихим гудом.

Скоро розы нежным чудом розоликому мелькнут.

Солнце путь переменило. Стройный едет, млеет сила.

Кипарис вздохнул, — так мило видеть розы там и тут.

Их не видел с давних пор он. Гром прокаркал, словно ворон.

Дождь пролился, прахи стер он, охрусталил ширь долин.

Розы-губы с поцелуем к розам льнут, и он, волнуем

Грезой, шепчет: «Мы здесь чуем диво-розу Тинатин».

Но, о друге помышляя, вот слеза и вот другая.

К Тариэлю поспешая, едет, слышен стук подков.

Все пустынно, дико, серо. Если ж лев или пантера

Рыкнут, — сила в нем и вера, — бил их в чаще тростников.

Он пещеры замечает. Взор их тотчас же признает.

Рад, но все же размышляет: «Побратим и друг мой здесь.

Заслужил я с ним свиданье. Вдруг не выйдет?

Вновь страданья. И напрасно ожиданье. Труд тогда погибнет весь.

Если ж здесь он, верно, ныне не в пещере. По равнине

Ход дает своей кручине, в поле мечется, как зверь.

Посмотрю за тростниками». Даль он меряет глазами.

И поспешными шагами конь, свернув, идет теперь.

Вот опять пустился скоком. На просторе на широком

Весел. Песня. Ненароком — солнце в полной красоте.

С ликом ярким и горящим. Тариэль с мечом блестящим

В тростниках блуждал по чащам и застыл на их черте.

Он стоял, как в землю врытый. Лев пред ним лежал убитый.

Кровью львиною омытый, меч горел в руке его.

Зов услыша Автандила, вздрогнул он, проснулась сила.

Побежал. Увидеть мило брату брата своего.

Светлый миг развеял дымы. Соскочил с коня любимый.

Обнялися побратимы. Шея к шее нежно льнет.

Точно что-то их сковало. Цель близка, слабеет жало.

Роза розу целовала. В поцелуйном звуке мед.

Тариэль истаял в стонах. Но, как луч сияет в кленах,

Он, в словах резных, точеных, сердцу дал явить свой свет.

Возвещает тополь стройный: «Ты со мной, — и муки знойной,

Восьмикратной, беспокойной, в озаренной мысли нет».

Отвечая сердцу эхом, Автандил исполнен смехом.

Манит друга он к утехам. Зубы светятся лучом.

Молвил: «С вестью я желанной. Роза, луч приявши жданный,

Снова глянет осиянной. Не печалься ни о чем».

Тариэль сказал: «Отрада — быть с тобой. Ты радость взгляда.

Больше мне услад не надо. А прольет господь бальзам,

Будет божье утешенье. Ты же знаешь изреченье:

В чем небесное решенье, предоставим небесам».

Видя это в Тариэле, что в печали он, как в хмеле,

И что вести в нем не пели, Автандил спешить решил.

Вынул он кайму покрова той, в ком вечно розы снова.

Тариэль глядит. Ни слова. Дрогнул. Вмиг ее схватил.

Почерк он признал посланья. В лоскуте прочел признанье.

И к лицу он, без дыханья, прижимает талисман. Дух ушел.

И, онемелый, скошен, пал он розой белой.

Скорби той отяжелелой сам не снес бы Саламан.

Вот лежит он бездыханный. Автандил к нему с желанной

Речью. Тщетно. Обаянный острой мыслью, он сражен.

Что слова тому, чье рденье до черты дошло горенья?

Знак ее был знак пронзенья. Весь он пламенем сожжен.

Пред бедою неминучей Автандил в печали жгучей.

Слышен стон его певучий. Рвет он волосы свои.

Сжал персты — алмазный молот, им рубин лица расколот.

В сердце страх и в сердце холод. Щек кораллы льют ручьи.

Сам себе лицо он ранит. Кто же помощь здесь протянет?

Мыслит: «Разве мудрый станет так испытывать огонь?

Как безумный поступил я. В жар смолы горячей влил я.

Лишком радости сразил я сердце. Сердце так не тронь.

Друга я убил и брата. Мне за то какая плата?

Торопливостью измята нежность тонкая души.

Разве можно безрассудным дозволять быть в деле трудном?

Медлен будь. Явись хоть скудным, но и с благом не спеши».

Тариэль лежит как сонный непробудно, — как спаленный.

За водою, огорченный, витязь шествует, один.

Видит льва, и видит, хмурный, лужу львиной крови бурой.

Грудь как камень он лазурный омочил — и стал рубин.

Тариэль от крови львиной, словно тронут скользкой льдиной,

Дрогнул. Глянул взор орлиный. Он раскрыл свои глаза.

Смог присесть. Но былисини эти пламени пустыни, —

Месяц бледный на долине, где взрастает бирюза.

Прежде чем придут морозы, цвет роняя, вянут розы.

Лето жжет, в них гаснут грезы, — нет целительных дождей.

Жар сжигает, холод студит. Там и тут терзанье будет,

Но на ветках ночь пробудит звонкой песней соловей.

Тариэль глядит в посланье. Он читает начертанья.

Он безумеет. Рыданье жжет. Не видит ничего.

Слезы глаз в завесу слиты. Свет как мрак стал ядовитый.

Автандил встает сердитый. Резко стал бранить его.

Молвил словом осужденья: «Нет, такое поведенье

Недостойно уваженья. Нам — улыбки ткать для дней.

Встань. Идем искать златую, солнце сердца. Ту живую

Приведешь ты к поцелую. Я тебя увижу с ней.

Были в мраке, ныне в свете. Счастье шлет нам ласки эти.

И направимся к Каджэти. Путь укажут нам мечи.

Спины каджи будут ножны. Дух наш будет бестревожный.

Путь осилим невозможный. Встанет враг, — его тесни».

Тариэль взглянул светлее. Не страдает больше, млея,

Поднял он глаза. В них, рдея, черно-белых молний свет

Как цветы идут вдоль пашен, так улыбкой он украшен.

Счастлив дух, с небесных башен увидав любви привет.

Автандилу — восхваленья. Говорит благодаренья.

«Где подобное уменье и успех еще нашлись?

Ключ был горный на вершине, им поишь ты цвет в долине.

Слезный пруд не нужен ныне, без него цветет нарцисс.

Не могу найти оплаты. Бог заплатит, он богатый.

Мощен трон его подъятый. Даст с высот тебе наград».

На коней своих воссели. К дому. Радовались. Пели.

Наконец-то, в самом деле, нужно дать поесть Асмат.

А Асмат, полуодета, у пещеры. В дымке света

Тариэль, конечно, это? И на белом на коне

Витязь тот с осанкой львиной. Едут, близятся равниной.

С звонкой песней соловьиной. Или это все во сне?

Возвращался он доселе не таким. В глазах блестели

Капли слез. О чем запели? Отчего их звонкий смех?

Голове тут закружиться. Встала, думает, боится.

Точно пьяной, все ей снится. Ведь вестей не знает тех.

Увидав Асмат, вскричали, зубы в смехе показали:

«Гей, Асмат! Прошли печали. Божья милость к нам сошла.

Знаем мы, где солнце скрылось, та луна, что нам затмилась.

Что желали, совершилось. Грусти нет. Душа светла».

Автандил с коня спустился. Пред Асмат он очутился.

С гибкой веткой веткой слился. Обнял он ее рукой.

А она лицо и шею целовала. «Что же с нею?»

Вопрошает. «Плачу, млею. В чем рассказ желанный твой?»

Показал он ей посланье, той красивой начертания.

Словно в них луна сиянье бледно льет, увиден день.

«Вот взгляни. Была тревога. Но теперь ее немного.

К солнцу нас ведет дорога. Мы легко содвинем тень».

На письмо Асмат смотрела. Задрожала, побледнела.

Говорит она несмело, навождения страшась:

«Я ушам своим не верю. Что сказал ты? Ту потерю

Я с находкой нашей мерю. Весь ли — правда твой рассказ?»

Был ответ ей Автандила: «Да, нам радость засветила,

Там, где тьма была как сила, а теперь горит заря.

Тени более не тени. Ночь окончилась мучений,

Зло слабей в игре борений. Благо шествует, творя».

Царь Индийский улыбался, и с Асмат он обнимался.

Всяк и плакал, и смеялся. Точно вороновый хвост,

Росы свеяли ресницы. Розы щек что свет денницы.

От людской идет станицы вплоть до бога верный мост.

Вознесли ему хваленья. «Благи, бог, твои решенья.

Не судил уничтоженья голос твой рабам твоим.

Мудр и благ ты свыше меры». И от солнца в сумрак серый

Есть пошли они в пещеры, и Асмат служила им.

Тариэль промолвил другу: «Окажу тебе услугу.

Не одну тебе кольчугу, и другое покажу.

Дни, когда в жестоком гневе здесь избил толпу я дэви,

Предрешил я жатву в севе, — этим кладом дорожу.

Те волшебные чертоги, что в утесы врыты, строги,

И сокровища в них многи. До сих пор их не взломал».

Тот доволен. Слово — дело. И Асмат уж не сидела.

Сорок входов вскрыли смело. За волшебным залом зал.

В каждом зале клад богатый. Самоцветы, ароматы.

И такие жемчуг-скаты, как огромные мячи.

Истонченные узоры. Тут и там резьба, уборы.

Золотые слитки — горы, груды злата льют лучи.

Тот дворец, от духов взятый, был добычею богатой

Полон весь. Горели латы. Верно, бились здесь и встарь.

Также вырублен был новый для оружья шкаф кленовый.

Рядом с ним стоял суровый, запечатан, тяжкий ларь.

Был он с надписью гласящей: «Здесь доспехи. Строй блестящий.

Шлем, нагрудник, меч, разящий сталь, как мох, игрой своей.

Если каджи — рой несметный, сила дэви — гром ответный.

Кто откроет ларь запретный, убиватель он царей».

На ларе печать сломили. Три убора находили,

Чтоб трем витязям быть в силе, полный был запас во всем.

Шлемы с крепкими бронями, нарукавники с мечами,

Изумрудами, как в храме, все горит живым огнем.

Каждый был в своей кольчуге. Каждый видел брата в друге.

Шлем с цепочкой скреплен в круге. Меч железо бьет в ничто.

Уж они его ценили. С чем сравнить в красе и силе?

Никому б не уступили. Меч такой найдет ли кто?

«В этом», — молвили, — «примета, что для боя мысль одета.

Глаз господень взором света нам сияет на пути,

Два убора, каждый, взяли. И еще один связали.

Улыбаяся, сказали: «Чтоб Фридону поднести».

Взяли кое-что из злата. Взяли также жемчуг-ската.

Вновь хранилище объято, запертое, тихим сном.

Автандил сказал: «Отныне меч в руке. И не пустыне,

Понесу его к твердыне, не замедлясь ни на чем».

Вот, художник, пред тобою — побратимы, и судьбою

Каждый венчан со звездою, — звезд любовники они.

Каждый в славе, ярком свете. И когда пойдут в Каджэти,

Копья в копья, братья эти распалят в сердцах огни.

В путь отправились с зарею. И Асмат берут с собою.

На коне за их спиною — к Нурадиновой стране.

Там еще коня купили. Ценным златом заплатили.

Им вожатый — в Автандиле, знает этот путь вполне.

Вот знакомая равнина. Видны кони Нурадина.

У индуса-властелина мысль такая — он ведь юн.

Говорит он Автандилу: «Ну-ка явим нашу силу.

За кобылою кобылу, будем гнать его табун.

Весь табун перед собою мы погоним. С вестью тою,

Пастухи — к нему, он — к бою, чтобы кровь пролить скорей.

Глянь налево и направо, это мы. Веселым — слава.

Если добрая забава, с ней и гордый веселей».

Хвать они коней отборных. Пастухи огней дозорных

Свет зажгли, и до проворных кличут: «Витязи, зачем

Здесь разбоем заниматься? Есть хозяин. С ним встречаться,

И с его мечом спознаться, не вздохнувши, будешь нем».

Вот взялись они за стрелы. Пастухи бегут, несмелы.

Кличет рой их оробелый: «Убивают, грабят нас».

Зов эа зовом, крик за криком, и в смятении великом

Пред Фридоном, с бледным ликом, возвещают свой рассказ.

Вмиг Фридон вооружился, в строй он бранный нарядился,

На коня, и вскок пустился. На полях войска и крик.

Солнцеликих и морозом не спугнешь. Спешат к угрозам.

Смех скользит по скрытым розам. Под забралом спрятан лик.

Вот на поле на зеленом Тариэль перед Фридоном.

«Да, готов он к оборонам, это вижу», — говорит.

Поднял шлем, а сам хохочет. «Что Фридона сердце хочет?

Битву он гостям пророчит. Ну, хозяин. Добрый вид».

Тут Фридон с коня проворно. Также те. И вмиг, повторно

Обнимались. Не зазорно и лобзание друзей.

Целовались. Радость — в боге. И ему хваленье многи.

И вельможи к ним не строги, в этой радости своей.

Говорит Фридон: «Скорее ждал я вас. И в чем затея

Будет ваша, не робея и не медля, весь я ваш».

С солнцами двумя согласный, мнилось, месяц там прекрасный.

Лик до лика — образ ясный. Радость трех цветочных чаш.

В дом нарядный едут трое. Сели в царственном покое.

Тариэль на золотое сел покрытье, пышный трон.

Автандил садится рядом. Строй доспехов, радость взглядам,

Бранным надобный отрадам, получил от них Фридон.

Отвечали: «Мыдарами скудны здесь, и нет их с нами.

Но богатыми огнями да сияют в должный час».

Но Фридон к земле склонился, в благодарности излился:

«Этот дар мне полюбился. Он вполне достоин вас».

В эту ночь им отдых жданный. Баней тешаться желанной.

Ткань с красою необманной — красоте их молодой.

Им Фридон дает наряды. Их глаза подаркам рады.

Крупный жемчуг тешит взгляды. Яхонт в чаше золотой.

Молвит: «Я не краснобаен. Буду я плохой хозяин.

Но скажу: не чрезвычаен должен быть ваш отдых здесь.

Медлить — скудная затея. Если каджи нас скорее

Будут там, и нам труднее будет сбить с них эту спесь.

Что нам людные дружины? Малый строй с душой единой

Будет выводок орлиный. Триста хватит нам бойцов.

Каджи бить — до рукоятки меч вонзать в горячей схватке,

Ту найдём, чьи очи, сладки, превратят нас в мертвецов.

Был однажды я в Каджэти. Как придем, твердыни эти

Глянут грозно в вышнем свете. Срывы горные кругом.

Невозможен бой открытый. Не с полком, а с верной свитой

Приходи дорогой скрытой. Проникай туда тайком».

Правда мудрой показалась. Награжденная, прощалась

И одна Асмат осталась. Триста смелых — на конях.

Все, боец к бойцу, герои. Уж себя покажут в бое.

Смелый в силе — силен вдвое. Бог им в помощь. С ними страх.

Вот, с победою во взоре, пересекли сине море.

То молчат, то в разговоре, едут к цели день и ночь.

Знал Фридон все нити сети. Скоро области Каджэти.

Уж теперь не едут в свете. Должен мрак ночной помочь.

В этом был совет Фридона. Да не видит оборона.

Мысль его — как звук закона. Днем коням их отдых есть.

Вон и город. Там крутые всходы скал. Сторожевые

В перекличке часовые. Столько, столько их — не счесть.

Десять тысяч там дозорных у ворот проходов горных,

Видят львы. Зубцов узорных свет касается луны.

Так решают, не робея: «Сотня — тысячи слабее.

Но, коль путь возьмут вернее, сонмы тысяч сражены».

Говорит Фридон: «Дорога здесь трудна, и нас немного.

Только хитрость здесь подмога. Впрямь на приступ здесь пойти

Может разве что громада. Чуть замкнут ворот преграда

И твердынь кругом ограда — крепки так, что нет пути.

В дни, которым нет возврата, в детстве, ловкость акробата

Я развил в себе. Со ската прямо прыгнуть я могу.

Если будет здесь веревка, даст возможность мне сноровка

Так по ней взобраться ловко, что сейчас приду к врагу.

Кто, качнувши сильным станом, ловко здесь мелькнет арканом,

Даст начало многим ранам, петлю к вышке прикрепив:

Как по чистому я полю тело к бегу приневолю.

Там внутри врагов похолю, будет вид у них спесив.

В полноте вооруженья, щит держа без затрудненья,

Словно ветра дуновенье, ринусь прямо на солдат.

И поспешною рукою я ворота вам открою.

Вы же явитесь грозою — там, где будут бить в набат».

Автандил сказал Фридону: «А! Даешь ты оборону.

Смело рушишь ты препону. Львиной хочешь бить рукой.

Знаешь заговор на раны и советы-талисманы.

Но не слышишь — кличут враны, кличет близко часовой.

Ты пойдешь, и звук доспеха стукнет, звякнет, дрогнет эхо,

Вмиг поднимется потеха. Часовые прибегут.

Хоть бы ты взбирался ловко, и у них ведь есть уловка,

Будет срезана веревка. Нам не это нужно тут.

Все не ладно в этом ладе. Так не будешь в крепком граде.

Лучше вот что. Вы в засаде в ожиданьи бранных сеч.

Я ж отправлюсь без опаски, как купец. Сплету им сказки.

А на муле будут в связке — шлем, броня и острый меч.

Не пойдем туда мы трое. Заподозрят в этом злое.

Незамечен и в покое, как купец, пройду туда.

Бог поможет мне в успехе. Облекусь тайком в доспехи.

И пойдут тогда потехи. Кровь польется как вода.

Вмиг мечом сниму дозоры. Руки в деле будут споры.

Разломаю все запоры. Вы ударите во вне.

Как ворота вам открою, вдруг ворветесь вы волною.

Если мыслию иною победим, — скажите мне».

Тариэль сказал: «Геройство — ваше истинное свойство.

В вашем сердце беспокойство не вместится никогда.

Зря ли вам махать мечами? Вы с могучими сердцами.

Вы туда скорей бойцами, где всего грозней беда.

Но и мне пусть выбор будет. Ту, что ум к безумью нудит,

Свалки шум в дворце пробудит, — солнце станет в высоте.

Глянет вниз, там бой могучий. Нет меня в грозе кипучей.

Спрячьте лести звук певучий. Нет, слова напрасны те.

Тут пятно есть. Лучше это нам принять, как зов совета:

В самый ранний час рассвета три отряда с трех сторон,

Понесутся наши кони. Будет мниться обороне,

В верном будем мы уроне. Что весь строй наш? Малый он.

Мы же, сильные, не кто-то. Не замкнут они ворота.

Мы уж там. Пойдет работа. Те извне, те изнутри.

Грянем мощным мы тараном. Пусть идут, хоть целым станом.

Счет потерян будет ранам. Всех, кто там, на меч бери».

Говорит Фридон: «Яснее стало все. Как быть, виднее.

Конь, что был моим, быстрее, чем какой-либо другой.

Если б знал, что может статься, будем к Каджи мы врываться,