– Ты не задумывался, – спокойно начал Артемий, – почему дети дают прозвища даже тем, чьи фамилии сами по себе звучат как клички?
Ответа не последовало, и он тихо продолжил.
– Если ты не Волков, а уже какой-нибудь Волк, и всем, казалось бы, уже должно быть вполне смешно – тебя все равно будут звать Волчарой, Вервольфом, Ну-погоди! – только бы не так, как записано в твоем свидетельстве о рождении. – Артемий усмехнулся, – Говори после этого, что в человеке не заложена тяга к тотальному переустройству мира. Была бы его воля, залез бы в каждую молекулу мироздания со своими планами.
Глава фонда испуганно вжал голову в плечи.
– А что человек получает в награду за свое неуемное творчество, – продолжал Артемий, – кроме коровьего бешенства, озоновой дыры и временного решения тех проблем, которые в перспективе порождают еще большие проблемы?
По спине Павла Евгеньевича забегали мурашки.
– Ответ до банальности прост! – заключил Артемий и после долгой паузы произнес. – Он получает подтверждение собственного существования.
Глава фонда оцепенело уставился на красный галстук гостя.
– Ты спросишь, – продолжал Артемий. – Разве для этого недостаточно просто боли в печени? Да и зачем нужно это самое подтверждение? Какой в нем прок? Если у тебя есть апельсин, зачем тебе подтверждение, что он действительно у тебя есть?
Артемий взял из стоявшей на столе корзины с фруктами оранжевый плод и протянул его Павлу Евгеньевичу. Тот перевел взгляд с галстука Артемия на апельсин, но оставался сидеть неподвижно. Радужные оболочки его глаз застыли, как две рулетки казино в момент, когда крупье сгребает со стола ваши последние фишки.
– Если апельсин у тебя один, – продолжал Артемий, – и ты уверен, что он твой, то подтверждение, быть может, и не нужно. Но если ты не уверен – ущипни себя и проверь, что это не сон, напиши крупными буквами на стене, что здесь был именно ты, разрежь кресло в театре, чтобы доказать, что ты в этом мире не менее реален, чем объект твоего вандализма.
Артемий поднялся с кресла, шагнул к выходу и уже у самой двери произнес:
– Помни, что гипертрофированная идея необходимости движет не только людьми, склонными к ананкастической психопатии! Ты получал деньги за то, что рисовал на этой планете наши узоры. Ты это делал не по собственному разумению, а по нашему благоволению. Но ты решил пренебречь рядом необходимостей и теперь сам не можешь понять, где ты находишься. – Артемий взялся за ручку двери, потом обернулся, пристально посмотрел на главу фонда и тихо произнес. – Лабораторные крысы гибнут не от регулярных разрядов тока, а от язвы, вызванной внезапностью внешних воздействий.
Арина отскочила от дверей и шлепнулась в крутящееся кресло перед компьютером. Она отчетливо вспомнила, где ей встречался сегодняшний незнакомец.
31
Серебристая Alfa Romeo бесшумно и плавно вкатилась во двор. Стая неуклюжих ворон взмыла в вечернее хмурое небо. Артемий перепрыгнул через лужу, щелкнув кнопкой на ключе, и облизанный ветрами аэродинамических труб блестящий ларец за его спиной, издав жалобный писк и моргнув обеими фарами, закрылся на все свои хитрые засовы.
На маленькой лавочке у самого подъезда сидела девушка в капюшоне, закрывавшем ее лицо.
– Здравствуй, Арина! – улыбнувшись, сказал Артемий.
– Мерзавец! – закричала она. – Отвечай, что все это значит? Ты ко всем приходишь так, что после этого они бросаются вниз головой с Кузнецкого моста?
– Мы собираемся говорить об этом прямо здесь или выйдем сразу на Красную площадь с мегафонами в руках и скандирующими толпами за нашими спинами? – улыбаясь, спросил Артемий и открыл перед Ариной дверь.
Она удивленно посмотрела на него и неуверенно вошла в подъезд.
Как только двери лифта закрылись, Артемий наклонился к самому уху Арины и шепотом спросил:
– Он оставил какую-нибудь записку?
Сердце Арины заколотилось в груди, словно кошка в картонной коробке.
– Он написал, – произнесла она, почти теряя сознание, – «Я не могу ждать своей смерти всю жизнь».
– Бедный Паша! – усмехнулся Артемий. – Это так банально, так глупо, и так предсказуемо.
Лифт замер на последнем этаже роскошной московской высотки. Голова у Арины кружилась, будто она в дикий шторм на большом корабле танцевала вальс в бабушкиных толстых очках.
Замок щелкнул, дверь распахнулась, и яркий свет ударил в глаза. Перед Ариной предстало жилище столь странного вида, что ему вряд ли нашлось бы место даже в самом смелом архитектурном журнале.
Вместо полов в прихожей толстым слоем были насыпаны белые фарфоровые шары размером с грецкий орех. Все они были исписаны какими-то платиновыми знаками, не похожими ни на китайские, ни на египетские, ни на какие-либо иные из известных иероглифов. Можно было перебрать сотню, но не найти и двух похожих.
На противоположных стенах цвета индиго были сделаны барельефы, изображавшие крылатых волков в червонно-золотых звездах. На двух других, выкрашенных в яркий карминовый цвет, алые волки с развевающимися крыльями застыли в долгом прыжке. Стоило сделать шаг по комнате, как свет в прихожей начинал мерцать, меняясь с красного на синий, отчего волки пускались бежать по стенам, оборачиваясь, то причудливо плывущими по ночному небу созвездиями, то фиолетовыми призрачными тенями. Целая комната быстро вращалась в мерцающем свете, и всякий стоявший в ней оказывался словно бы в центре бешено вертящегося куба, по стенам которого метались крылатые волки.
Арина схватила Артемия за руку, и он молча провел ее в зал. Здесь ее глазам открылись куда более удивительные интерьеры.
Громадный зал по периметру был уставлен медными статуями в человеческий рост. Их было не меньше пятидесяти, и все они служили причудливыми полками для книг. У одной для этого было проделано прямоугольное отверстие в груди, у другой – книги были выставлены веером за спиной, образуя подобие ангельских крыльев. У скульптуры, изображавшей стройную восточную женщину, они лежали стопкой на голове, а у той, что застыла в танце – скрывались в складках развевающегося платья. У скульптуры музыканта в молдавском национальном костюме меха гармони были набраны из редкого издания?uvres completes Максимилиана Робеспьера, а у французского шарманщика инструмент был сделан из восьмитомника Флобера под редакцией Луначарского и Эйхенгольца.
Некоторые скульптуры были закреплены перпендикулярно стенам. Одна из таких композиций представляла барельефный рояль в проекции сверху и пианиста, торс которого нависал со стены параллельно полу. Клавиши рояля образовывались восьмьюдесятью шестью томами Энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Над их золотыми корешками взметнулись тонкие пальцы медного пианиста. Из противоположной стены в зеркальном ракурсе выступал торс человека с веслом. Лавки в барельефной лодке, которую он, борясь с гравитационной стремниной, словно бы пытался причалить к потолку, образовывались ровными рядами Miscellaneous Works Томаса Юнга и Philosophiae Naturalis Principia Mathematica Исаака Ньютона.
В правом углу комнаты размещалось скульптурное изображение Папы Павла IV, привлекавшего внимание необычностью композиционных решений. Здесь ревнитель католической веры представал в полном облачении, но с каким-то явно не подобающим его сану лотком, похожим на тот, с которым в сталинскую счастливую пору общепитовские барышни в накрахмаленных кокошниках разносили по цирковым рядам шоколадное эскимо. Переднюю грань лотка украшала гравированная надпись Index librorum prohibitorum. Представленный в столь чудаческом виде, глава Ватикана нес в народ сочинения Вольтера, Джордано Бруно, Джона Оуэна, а также уже знакомый Арине труд профессора Двенадцатитаблицина. Слева от него красными авангардными буквами на белом фоне светился корешок какого-то, судя по всему, футуристического издания «Рево-ever-люция», а в самом центре стояла увесистая книга с явно псевдонаучным названием «Реконструкция индоевропейских иероглифов».
Арина медленно тонула в загадочной паутине интерьеров. В полном изумлении от увиденного, забыв о том, что привело ее в этот странный дом, она плавно опустилась в стоявшее посреди зала кресло и закрыла глаза.
В комнате тихо заиграла гитара. Звуки фламенко маслянистыми струями вытекали из хитроумных реторт цифровой обработки, сплетаясь в смоляные косы реверберирующих андалузских гармоний, переливаясь в пространстве каплями флэнджерной ртути и превращаясь в тонкую серебристую амальгаму, немедленно коснувшись слуха.
Холодная ладонь дотронулась до щеки Арины. Тонкие пальцы скользнули по коже, проведя плавную линию от века, до виска. Не отрываясь, они медленно очертили контуром ее лицо до подбородка. Потом, словно стирая слезу, скользнули вниз с ее ресниц, коснувшись уголка губ.
Арина чувствовала дуновение ветра, атласными лентами лижущего ее тело. На мгновение все замерло, и когда ей уже захотелось открыть глаза, она внезапно оказалась в крепких объятиях, жадно впиваясь в целовавшие ее губы.
32
Запах талого снега струился через открытое окно спальни. Субботнее апрельское утро в амидоловом мутном растворе туманов проявлялось из сумеречных галогенидов реальности чистым серебром праздной городской суеты.
Арина лежала на огромной кованой кровати и разглядывала рыб, медленно плавающих в самом удивительном аквариуме, который она когда-либо в жизни встречала.
Это была трехметровая барельефная скульптура, каким-то чудесным образом отлитая из стекла. С совершенством, достойным самого Бенвенуто Челлини, она изображала то ли ангела, спорхнувшего с небес на землю, то ли человека, ныряющего в глубину. Сразу два стройных тела, стрелками часов повернутые вокруг одной головы, словно бы спрессовывали разные мгновения завораживающего нисходящего движения. Одно тело еще парило в воздухе, а другое, уже опустилось на землю. Ангел одновременно летел по небу и печально сидел на земле, обнимая колени руками. Изгиб плеча и шеи были задуманы столь мастерски, что каждая фигура в отдельности выглядела абсолютно естественно, оставаясь, тем не менее, неразрывной частью хитроумной скульптурной кефалопагии.
Внутри замурованного в ультрамариновую стену светящегося стеклянного барельефа, в несбыточных мечтах о далеком Саргассовом море уныло плавали речные угри Anguilla anguilla.
В зале были слышны какие-то голоса.
Арина встала, набросила на себя пурпурный индийский халат, расшитый золотыми санскритскими мантрами, и, крадучись, вышла из спальни.
С каждым шагом голоса становились все отчетливей. Теперь она ясно слышала, как чтение Артемия прерывается заливистым детским смехом.
«Жил когда-то на земле дикий зверь, – после каждой строчки до Арины доносилось смешное рычание. -
Страшный обликом своим, верь – не верь!
Был лохмат он, как нутро кокоса.
Серый, словно пепел, от хвоста до носа.
Не носил зимою он ботинки,
Не лакал он молоко из крынки,
Но таскал из деревень коров.
Он такой диеты нездоров
Становился он и, воя на луну,
Проклинал родимую страну.
Тело бренное лесной тропой сей зверь влачил без толку,
Оттого его прозвали волком».
Артемий сидел в плетеном ротанговом кресле в самом центре огромного зала. На коленях он держал маленькую девочку отроду лет пяти. Темные кудри вились по ее голове завитками аммонитовых ракушек, спадая на плечи тонкими лентами ламинарий.
– Доброе утро! – ласково сказал Артемий появившейся в дверях Арине.
Она стояла, удивленно разглядывая девочку.
– Подрабатываешь нянькой по выходным? – настороженно спросила она.
Артемий пристально посмотрел на Арину и тихо ответил:
– Это моя дочь!
В тот же момент девочка соскочила с его колен и вприпрыжку побежала в спальню.
– А куда подевалась ее мать? – с вызывающей прямотой спросила Арина.
– Это не самая простая история! – печально ответил Артемий.
– Уж постарайся мне рассказать! – с нескрываемым раздражением в голосе потребовала Арина.
– Ты знаешь, что написано у тебя на груди? – неожиданно спросил он.
– Это не то, о чем я спрашиваю! – продолжала Арина, нервно теребя лацканы пурпурного халата.
– Зато это о том, как ты спрашиваешь! – спокойно ответил Артемий и после паузы произнес, – Там написано «Яс ту сарваани, бхутаньятманьева, анупашьяти», что на санскрите значит «Кто видит мир в едином дыхании, тот никогда и никого не ненавидит».
– Очень красиво! Я это непременно запомню! А теперь ты можешь ответить прямо? – Арина старалась, насколько это возможно, сдерживать бушевавшие в ее груди страсти.
– Ты хочешь знать, где моя жена? – задумчиво произнес Артемий и надолго замолчал.
Из соседней комнаты доносилось веселое щебетание ребенка, который, похоже, пытался разговаривать с рыбами.
– Три года назад, – наконец заговорил Артемий, – в Северной Бермудской Лагуне у рифов Брэкиш Подн Флэтс ее растерзали акулы Galeocerdo Cuvieri. Те самые, что глотают даже уголь. Она писала о них книгу.
Артемий встал с кресла и подошел к статуе, изображавшей Афродиту. Из похожей на веретено раковины Mitra episcopalis, которую богиня держала в руках, он достал маленькую книгу.
– Вот она! – тихо сказал Артемий.
За вуалью внезапно нахлынувших слез, перед Ариной медленно проплывало трагически безмятежное название «Жизнь и повадки тигровых акул». Обрывки нелепых воспоминаний стали внезапно проноситься в ее голове. В первой букве Арине вдруг померещились три лисьих хвоста на манто отвратительной дамы, которую она на днях повстречала в Смоленском пассаже. «З» в слове «жизнь» показалось ей гадким отворотом манжета у официанта из «Савоя», свесившего с руки полотенце, и по-лакейски улыбающегося в ожидании чаевых. Заставив ее вздрогнуть, «д» неожиданно обернулось капюшоном кобры, бешено бросившейся на стекло перед ней в гурзуфском экзотариуме.
Арина взяла в руки книгу и повернула ее по стрелке часов. Словно взведенная пружина, буквы названия внезапно сорвались с ультрамарина обложки и белым фонтаном брызнули в небо, рассыпавшись на мелкие соленые брызги. Лишь только «А» из «акул», мерцая перед глазами тысячей бриллиантовых капель, медленно улеглась на правый бок, превратившись сначала в громадный серебряный плуг, а затем в белоснежную быструю яхту, несущуюся по сапфировым океанским волнам.
В комнате вновь появилась девочка. Ее лицо сияло от счастья. На руках она держала громадного рыжего кота, похожего на шотландскую волынку, которую изваляли в кирпичной пыли. Его задние лапы смешно волочились по полу.
Арина внезапно почувствовала, что всем своим сердцем любит эту маленькую девочку.
Она подошла к Артемию, прильнула к его уху и тихо произнесла:
– Прости меня! Прости!
– Собирайся, – улыбаясь, сказал он ей. – У нас очень много дел!
Затем он посмотрел на ребенка, хлопнул в ладоши и радостно объявил:
– Сати, милая! Отпусти этого сарделечного монстра! Мы едем играть в кукол!
Звонкое «Ура-а-а!» разнеслось по комнате, заставив толпу медных статуй покорно вторить одобряющим эхом мембранного перешептывания.
33
– Играть в кукол? – переспросила Арина уже в машине.
– Ты все увидишь сама! – ответил Артемий.
Машина заглатывала ленту дорог, словно политые оливковым маслом спагетти. Не прошло и двадцати минут, как Артемий остановился у большого оранжевого здания, по периметру которого тянулся белый барельеф из пляшущих горбатых человечков, а над дверями красовалась лазурная вывеска: «Мультинелла».
Артемий открыл дверь перед Ариной и Сати. Девочка быстро вбежала вовнутрь, второпях расстегивая пуговицы на миниатюрном кашемировом пальто. Гардеробщица приветливо улыбнулась.
Арина удивленно шагала по коридору, увешанному маленькими квадратными зеркалами, на которых были изображены знаки, похожие на те, что она видела в доме Артемия. Вскоре все трое вошли в огромный зал, напоминавший масштабную выставку. Единое пространство павильона было разделено разноцветными ширмами, за которыми сосредоточенно суетились дети.
Артемий посмотрел на чернильный отпечаток на запястье Сати и указал рукой на стенд номер 14. Девочка уверенно подбежала к ширме и включила свет. Глазам Арины открылась кукольная сцена со средневековыми декорациями, аккуратно расставленными на массивном постаменте. Яркий прожектор, плавающий в трех измерениях по металлическим рейкам, висел над площадкой. На таком же трехмерном тельфере над сценой двигалась съемочная камера.
Сати подбежала к монитору, быстро набрала на клавиатуре свое имя, и на экране появился список кукол. Выбирать их, похоже, можно было не только по персонажам, но и по их одежде. Арина видела, как Сати щелкнула по два раза на Бригелле, одев его в красный костюм, Арлекине, украшенном сине-алыми ромбами, Серветте в белом переднике, и Пульчинелле в накидке цвета жженой сиены.
Артемий указал Арине на кресла, установленные перед сценой, и деревянный стол, на котором лежало меню в грубом замшевом переплете.
– Что это за место? – шепотом спросила Арина. – Я никогда о нем не слышала!
– Смотри! – таинственно улыбаясь, сказал Артемий. – Ты все увидишь сама!
Через мгновение перед ними появился официант:
– Что будете заказывать? – спросил он, обращаясь к Арине, но, увидев ее замешательство, перевел взгляд на Артемия.
– Как насчет Капучино с Неаполитанским тортом? – спросил у Арины Артемий. Та молча кивнула в ответ. – Два раза! – моргнул он официанту, – и большой ванильный коктейль для Бернардо Берталуччи.
Официант улыбнулся и торопливо направился выполнять заказ.
Сати носилась вокруг сцены, расставляя декорации. По прошествии нескольких минут на боковой ширме загорелась оранжевая лампочка, и звякнул колокольчик. Сати подбежала к стене и нажала на светящуюся кнопку. Дверцы крошечного лифта отворились, и Арина увидела четырех кукол, точно соответствовавших тем, что были выбраны на мониторе. Сати собрала их в охапку, перенесла на сцену и принялась аккуратно расставлять меж декораций.
Куклы были сделаны столь искусно, что у них двигались не только руки, ноги и голова, но еще и пальцы, и брови, и губы. Сати поставила Пульчинеллу перед камерой, подбежала к монитору и подпрыгнула на круглой площадке перед монтажным столом. Круг под ее ногами загорелся желтым светом, а на мониторе развернулось изображение снимаемой сцены. Сати перепрыгнула на красную площадку с изображенным на ней белым крестом, и картинка стерлась с монитора. Теперь все было готово к съемке.
– Это рай для детей! – с изумлением сказала Арина, глядя на происходящее.
– А для кого-то раем является зрительское кресло в аду с созерцанием чужих мук. – грустно заметил Артемий.
– Послушай! – сказала Арина, пристально глядя ему в глаза – Все это сводит меня с ума! Ты сводишь меня с ума!
– Мой дед как-то не без иронии заметил, – констатировал Артемий, – что если сводить женщин с ума, то рано или поздно окажешься окруженным сумасшедшими женщинами.
– Смешной у тебя был дед! – обиженно произнесла Арина.
Из– за ширмы появился официант. На серебряном подносе он держал две белых фарфоровых чашки с удивительно тонкими ажурными ручками. Залитый сверху шоколадом Неаполитанский торт был похож на вулкан Везувий.
– Ты знаешь, как делают эти ручки? – спросил у Арины Артемий, показывая на фигурные лепестки, прикрепленные к чашкам.
– Представления не имею! – честно призналась Арина.
– Их вышивают из тонких льняных нитей, выдерживают в сметанообразной фарфоровой массе, а затем обжигают в печах. Нити выгорают, а фарфор, которым они пропитались, превращается в ажурное кружево. Так можно сделать и целое свадебное платье из фарфора.
– Я должна искать в этом рассказе какой-то потаенный смысл? – с лукавством в голосе спросила Арина.
– Если тебе это будет угодно! – спокойно ответил Артемий.
Два часа пронеслись незаметно.
Сати дважды подпрыгнула на желтом круге, и на экране развернулось целое действие. Кукольный Бригелла взмахнул рукой, очертив в воздухе фигуру, похожую на латинское D. Серветта торопливо достала из сундука лук со стрелами и протянула его Пульчинелле. Тот выстрелил, и игрушечное яблоко упало с дерева на голову Арлекина.
– Сати, милая! Ты даже не представляешь, насколько умным кажется мне твое произведение. – сказал Артемий, целуя дочь, подбежавшую к столу и жадно пьющую ванильный коктейль. – Мы скоро уходим, – добавил он, – я попрошу, чтобы нам записали твой фильм.
Сати сделала выражение лица, похожее на печального спаниеля, но через мгновение улыбнулась и деловито побежала собирать кукол со сцены.
34
По возвращении домой, Сати убежала в самую дальнюю комнату и не выходила оттуда, пока Артемий не позвал всех обедать.
Мощный дубовый стол, который увидела Арина, был больше похож на лабораторный, чем на обеденный. Помимо тарелок на нем стояли какие-то хитроумные штативы, свечи, реторты, повсюду тянулись немыслимые медные трубки, цепочки, веревочки, а в самом центре стояли старомодные кухонные весы.
– Что делать, папа? – с нетерпением спросила Сати.
– Выпить сок через соломинку! – ответил Артемий.
Сати уселась в кресло и принялась пить сок.
Артемий выдвинул стул и жестом пригласил на него Арину. Та села, не отрывая взора от Сати. По мере того, как ребенок вытягивал сок через соломинку из высокого стакана, в стеклянном цилиндре напротив опускался уровень, ведя за собой поплавок. Когда сока оставалось уже на самом дне, поплавок оторвался от поверхности и взметнулся вверх на прикрепленной к нему леске. Подвешенное на штативе коромысло опрокинулось, и из ложки, закрепленной на его противоположном конце, по медному желобу, переваливаясь с боку на бок, покатился грецкий орех. Коснувшись стола, он толкнул длинную завитую спиралью свечу, которая, упав, подожгла пропитанный маслом фитиль. Пламя быстро вскарабкалось по нему до медной трубки, отведенной от латунной чеканной супницы, поставленной на высокий литой треножник. Некоторое время огонь облизывал участок трубы, оплетенный фитилем по спирали, пока из медных кранов, закрепленных над тремя пиалами, не полился ароматный грибной суп.
Сати захлопала в ладоши. Артемий довольно улыбнулся. Не скрывая своего восхищения, Арина спросила:
– И часто ты устраиваешь такие представления?
– Каждое воскресенье! – ответил Артемий, отламывая черный хлеб. – Каждое воскресенье!
– А почему суп не вылился сразу? – спросила Арина.
– В трубке был кусочек замороженного сливочного масла. – объяснил Артемий.
Когда с супом было покончено, он принес из кухни красивое блюдо, на котором стояли три корзинки, сплетенные из длинных картофельных чипсов и зажаренные целиком в оливковом масле. В каждой корзинке лежали кусочки печеной утки с дольками зеленого сочного яблока.
Арина забыла, когда она пробовала что-либо вкуснее, чем то, что было ей подано в этот день.
Закончив с обедом, Сати сказала «Спасибо!», выбралась из-за стола, подошла к Артемию и, теребя его за рукав, тихо попросила:
– Папа, давай заведем собаку!
– У тебя уже есть кот, а у него тоже четыре лапы и хвост! – гладя на нее, ответил Артемий.
– А мама сказала, что она не против! – жалобно пропела Сати.
Артемий закашлялся.
– Ну тогда придется покупать собаку! – сказал он наконец, – И какую ты хочешь?
– Мама предложила лабрадора! – радостно сказала Сати.
– Ну лабрадора, так лабрадора! – скороговоркой произнес Артемий.
Арина вопросительно посмотрела на него. В ее глазах блестели слезы.
– Я хотел, чтобы ты сначала привыкла! – сказал Артемий, глядя в стол.
– К чему? – зло спросила Арина. – К твоей лжи?
– Хорошо, – сказал Артемий, и потянул Арину за руку, – пойдем со мной!
Ее сердце заколотилось. Дойдя до конца длинного коридора, она уже не чувствовала своих ног. Кузнечным прессом кровь громыхала в ее ушах.
Артемий открыл белую дверь, и глазам Арины предстала чисто убранная спальня. В зеркалах трельяжа, стоявшего у стены, отражались флаконы дорогих духов и тюбики французских кремов. Кровать была пуста. На столе у изголовья стоял плазменный монитор, по которому пробегали разноцветные осциллограммы.
Кровь застыла в жилах Арины.
Артемий набрал на клавиатуре длинную комбинацию символов, и на экране плавно проявилось изображение женщины. Она сидела в серебристом кресле под белоснежным зонтом на берегу океана. Ее красота была испепеляющей. Волосы цвета жженой виноградной лозы атласными лентами спадали на тонкие плечи, обнятые молочными шелками платья, расшитого серебряными нитями торжокских кованых швов. Тонкие брови дамасскими клинками взметнулись над бахромою черных ресниц. В бездонных глазах светился зеленоватый огонь абиссальных асцидий. Карминовые губы слились в одну точку, словно вязкие капли крови на узорчатой булатной стали.
– Познакомься, это Арина! – сказал Артемий, пристально вглядываясь в экран.
– Арина! – повторила задумчивым голосом таинственная красавица. – Какое возвышенное имя! Как Альпы, Арденны или та гора, на которой укрылся Ной со своим ковчегом! Ты любишь ее? – внезапно спросил тот же голос.
– Ты хочешь, чтобы я ответил прямо сейчас? – грустно спросил Артемий.
– Нет! – произнесла она.
Арина пыталась найти глазами камеру, которая бы посылала их изображения сидевшей на берегу океана незнакомке в обмен на то, что получают они, но ничего похожего не было видно.
– Сати сказала, что ты ей разрешила завести собаку? – переспросил Артемий.
– Да! – улыбнувшись, сказала красавица. – Лабрадора, если ты не против?
– Знаешь, хоть я и создал этот мир, – с печалью в голосе произнес Артемий, глядя в монитор, – но я никогда не был в состоянии предсказывать ни происходящих в нем событий, ни, уж тем более, царящих в нем желаний?
Арине показалась странной фраза «я создал этот мир», но она не решалась спросить, что все это значит. Артемий же тихо продолжил:
– Так почему лабрадора?
– Потому, что lavrador по-португальски значит… – незнакомка не успела договорить, как Артемий подхватил ее слова:
– …«земледелец»!
В тот же момент на его глазах навернулись слезы. Он сдавленно произнес «Прости!», коснулся рукой клавиатуры, и изображение исчезло с монитора.
– Что все это значит? – в недоумении спросила Арина.
Закрывая глаза руками, Артемий произнес:
– Пойдем! Не здесь! Я все тебе объясню!
Покидая комнату, Арина заметила на столе деревянную статуэтку египетского крестьянина, идущего за плугом с упряжкой пятнистых быков.
Оказавшись в зале, она взяла Артемия за руку и вновь спросила:
– Ты можешь объяснить, что происходит? Ты сказал, что твоя жена погибла! Потом этот – Арина на мгновение запнулась, подбирая нужное слово, – телемост!
Артемий понуро глядел на раковину Mitra episcopalis в руках медной статуи. Казалось, что сама действительность ускользает от него в изгибах никомедовых конхоид. Арина несколько раз сжала в руках его ладонь и пристально посмотрела ему в глаза. Артемий очнулся.
– Прости! – произнес он, наконец, и тихо заговорил, – Это совсем не простая история. И совсем не обычная! Четыре года назад, когда Милада еще кормила грудью Сати и готовилась к новой экспедиции, окружив себя стеной из трудов по ихтиологии, я пытался доказать Академии наук в Саламанке свой свежесформулированный принцип предельности информации. Я утверждал, что если разрешение и цветовосприятие человеческого глаза выразить в байтах соответствующего по качеству и размерам изображения, умножить на предельную частоту восприятия зрительных образов, прибавить к этому количество смысловых символов, которые человек за свою жизнь может усвоить из прочитанных книг, услышанных слов и распознанных жестов, равным образом, выразив данную величину в байтах, а полученную сумму умножить на произведение максимального срока человеческой жизни на актуальное население планеты, то получится величина, которую можно считать пределом информации на планете. Больше картинок и слов не потребуется, поскольку их просто некому будет воспринимать. Это почти как в насыщенном растворе пытаться растворить щепотку соли. В действительности же, мы давно уже перешагнули этот предел. А это значит, что в мире есть сотни вещей, событий, явлений, которые никто никогда не увидит, не услышит и не заметит. Они, как кристаллы соли в насыщенном растворе – лежат на самом дне.
Арина пристально смотрела на Артемия, с удивлением обнаруживая, что отчетливо понимает все, о чем он говорит.
– Потом для меня стало очевидным, что должна существовать вероятность, с которой эти частицы соли либо будут растворены, либо останутся лежать на дне. Я внезапно осознал, что этой вероятностью никто не управляет. Надо просто попытаться сдвинуть эти слои. Сделать видимое невидимым, а невидимое видимым. Ты спросишь, как же это возможно? Если ты что-то увидел, пусть даже и один на целой планете, оно уже не может считаться невидимым. Так оно и есть! Вот почему мне и понадобились в союзники те, кого, в строгом смысле слова как бы и не существует, но чье незримое воздействие способно было бы менять вполне конкретные черты реальности. И тут я пришел к самому грандиозному открытию. – в глазах Артемия горел огонь. – Как сделать, чтобы я сам не знал, что конкретно я вижу и воспринимаю, действуя и реагируя при этом именно так, как поступил бы только я сам?
Он сделал паузу, рисуя в воздухе кривую, затем взмахнул рукой и расправил ладонь внутри очерченной дуги.
– Вот именно! – победно произнес он. – Надо было пересадить свое сознание в какую-то колбу. Отделить его от меня самого и вложить в нечто такое, что будет управлять невидимыми пластами реальности, как управлял бы ими я. Тогда я и создал алгоритм, который не просто бездумно жонглирует словами, выбрасывая то в самую точку, а то невпопад какие-то фразы в ответ на вводимые раздражения. Это была удивительная программа! Настоящий сканер сознания, проникавший в самые глубины мыслей и считывавший узоры, нанесенные на песчаную долину памяти миллионами увиденных за жизнь картин, прочитанных книг и запечатанных в предубеждения иероглифов. Так я создал копии себя и Милады. А потом Милада погибла.
