Рыков наклонился, взмахнув ладонью, словно отсекая что-то.
      - Пятая! И мехкорпус Рокоссовского... Хоть жаль кулака, а надо бить дурака, как у нас говорят на Алтае.
      - Мехкорпус забирают, - сказал Кирпонос.
      - Три-четыре дня всего, - ответил Рыков. - Ус~ пеем.
      - Не согласовывая? - спросил Кирпонос.
      - Получим "добро", Михаил Петрович. А ошибся, что ушибся - наука будет. Если бы поддержали Голикова, когда он атаковал... Факт!
      - Если бы, - усмехнулся Кирпонос. - Лейтенант, составьте рапорт и укажите имена, кто там был... при его гибели.
      Брови Кирпоноса сошлись у переносицы.
      - И теперь большой риск... Что ж, обсудим на Военном совете.
      - Кака Машка, така и замашка, - снова поговоркой, непонятной для Андрея, ответил Рыков. - Не ждут удара.
      Крутолобый, с чуть вздернутым носом и энергичной складкой у губ, Рыков, казалось, был одержим мыслью:
      действовать где угодно, а в глазах светилась запрятанная мужицкая хитрость, точно и простота его речи, и несдержанность оставались нарочитой, удачно найденной оболочкой, чтобы выглядеть попроще. Андрей вдруг понял, что эта будто бы идущая от натуры решительность также скрывает и расчет сил, и результаты анализа событий, и даже настроения войск.
      И такому своему открытию Андрей подивился, как удивлялся недавно во время беседы с ним появившемуся желанию говорить попросту, точно с давним приятелем, отбросив разницу званий и положения.
      От усталости слипались веки. Андрею хотелось скорее где-нибудь разуться, лечь на сухое место и уснуть без тревоги, имея охапку сена под головой. И он думал еще, отчего ни Рыков, ни командующий не догадываются о таком его желании.
      Кирпонос, глядя на карту, ладонью приглаживал темные волосы.
      - Что, лейтенант, - спросил вдруг Рыков, - побьем здесь Гитлера? Молчишь. Не хвались, на рать идучи, а с рати?.. Давай сюда пленного, взглянем, что за гусь.
      Козырнув, Андрей вышел за дверь, где под присмотром связных оставил Кюна Заросший щетиной, грязный, всклокоченный, искусав до крови губы, он совсем не походил на того щеголеватого, самоуверенного офицера, каким был вначале. Но когда зашел в комнату и увидел перед собой двух генералов, Кюн привычно, даже молодцевато вытянулся.
      - Он знает, кто я? - спросил Кирпонос, выходя изза стола и нагибаясь, чтобы не удариться о притолоку.
      - Так, господин генерал-полковник, - ответил Кюн.
      - А еще что вы знаете?
      - О! - Кюн с дерзкой улыбкой выше поднял голову, - Мне также известно, что господин генерал-полковник был младшим фельдшером... и любит чай с вишней.
      - Так, - улыбнулся Кирпонос. - Еще что?
      - Вы имеете боевой опыт... командовать дивизией.
      А теперь командуете фронтом. У вас есть сорок семь дивизий.
      - Верно, - согласился командующий. - А чем Клейст прикрывает левый фланг, не знаете?
      - Но это оперативная тайна, - проговорил Кюн, несколько удивленный веселым тоном русского командующего. - Я германский офицер и...
      - Ни черта он не знает, - вставил Рыков. - Кто чего пьет да с кем живет - бабьи сплетни. Дерьмо, а не офицер! На кой ляд он?
      - Вы можете стрелять, но через неделю, - Кюн оскорбленно вытянул распухшие губы, - через неделю посмотрите, что есть германский офицер. Наши танки будут в Киеве. Еще пять-шесть дней.
      - Удар, значит, нацелен сюда, - быстро, точно захлопывая ловушку, сказал Кирпонос.
      - Говоришь, через неделю? - ухмыльнулся Рыков. - Это похоже.
      Андрей изумился тому, как просто, без усилий "выпотрошили" этого сложного, казалось бы, по натуре человека. Поборов минутное замешательство, Кюн длинными, ломаными фразами, вставляя и немецкие слова, начал говорить, что германская армия вошла в Россию, как стальной нож в мягкий пирог. Эта армия вооружена лучшими танками и самолетами.
      Кирпонос, склонившись над картой, уже не слушал его, а Рыков перестал ходить и внимательно глядел на пленного.
      - А дальше? - спросил он.
      - Когда будете разбиты, весь мир примет наши условия!
      - А дальше что? - скучающим тоном повторил Рыков.
      Кюн явно не понимал, о чем его спрашивают и зачем нужно знать, что будет дальше, если нынешняя перспектива не оставляла русским никаких надежд.
      - А дальше, - Рыков взмахнул ладонью, - народу опять воевать? Это уже было. Старая погудка на новый лад? Танков наделали вы много. Да и танки горят.
      - Но пока сгорит один танк, наши заводы выпустят два, господин генерал. Пока вы думали, как накормить людей, мы строили заводы. Наша идея определит будущее...
      - Будущее, - произнес вдруг очень спокойным голосом Рыков, - это не фунт изюма. Земля вертелась и до нас. И любая баба знает: убивать проще, чем рожать.
      Конечно, танки - штука серьезная, да управляют ими люди.
      По хитроватому взгляду, который бросил Рыков на командующего, Андрей понял, что говорит он это, продолжая какой-то спор.
      - Отведи его, лейтенант, - добавил Рыков. - На кухню отведи. Картошку пусть чистит, все же дело.
      V
      Дул порывистый, влажный ветер. И в темноте, будто мокрой простыней, хлестало по соломенным крышам. Забитая машинами, повозками деревня была наполнена тревожной суетой. Проезжали мотоциклисты, слышались окрики часовых, поскрипывали двери, и косые полоски света на миг рассекали вязкую темноту.
      Андрей с трудом нашел хатку, где оставил бойцов.
      Старуха, которая ехала в кузове, сидела теперь у крыльца, выделяясь на светлом фоне побеленной мазанки черным изваянием.
      - Бабушка, - окликнул Андрей, - что спать не идете?
      Та не шевельнулась и как бы ничего не видящими глазами смотрела в пустоту.
      "Наверное, глухая бабка", - решил Андрей.
      Он зашел в сени. Из горницы доносился смех капитана, а на другой половине слышался тяжелый храп, сонное бормотание.
      Увидев Андрея, Самсонов, без гимнастерки, с красным, распаренным лицом, привстал из-за широкого стола.
      - Шагай сюда, лейтенант. Избавился от пленного?
      А мы баньку сообразили. Красота, понимаешь... Ты закуси вначале.
      Вторая женщина была здесь. Ее глаза с каким-то сиреневым отливом и пухлые, яркие губы делали лицо очень молодым. Но Андрей, заметив морщинки на белой, красивой шее, подумал, что ей лет тридцать и она старше Самсонова, которому не больше двадцати пяти.
      - Твоего сержанта в госпиталь отвезли, - говорил капитан.
      - Как он? - спросил Андрей, тоном стараясь показать суровость бывалого воина.
      - Жив будет... И ты молодец, лейтенант. Сам пропадай, а других выручай. Это по-нашенскому! Садись вот рядом с Ниной Владимировной.
      Она, с улыбкой взглянув на Андрея, подвинулась ближе к Самсонову. И капитан едва заметно мигнул ему. На столе была рассыпана вареная картошка, лежал зеленый лук и ломти хлеба. Неровное пламя керосиновой лампы, видимо заправленной бензином и присыпанной у фитиля солью, освещало земляной пол горницы, широкую печь и деревянную кровать, накрытую рядном.
      - Спят все, артиллерией не побудишь. Хозяйка в погреб ночевать ушла, капитан, взяв за горлышко бутыль, разлил по стаканам жидкость. - Перед банькой...
      - Там бабушка сидит одна, - сказал Андрей. - Ее надо позвать.
      - Звали, - махнул рукой Самсонов, - не идет.
      - У нее сын убит, - грустно добавила Нина Владимировна. - Летчик. Ехала к нему в гости, но только похоронить могла.
      - А ты хитер, - засмеялся вдруг Самсонов.
      - Почему?
      - Гляжу, твой радист в баню идет на пару с Ниной Владимировной. У меня дух перехватило. Вот, думаю, черти в лаптях!
      - Она такой же боец, как и все, - ответил Андрей. - Не понимаю, что вы думали.
      - Ага, сразу в контратаку идешь? Да-а... Глазищи у нее, как омут, весело подмигнул капитан. - Ну, пьем за яростных, за непохожих!
      - Я не пью.
      - Это брось! Что надо самогон! Убьют, ничего не будет. Трын-травою порастем.
      - Нет, в самом деле не пью, - оправдывался Андрей.
      Самсонов что-то шепнул на ухо Нине Владимировне. Она засмеялась тихо, как от легкой щекотки, приподняв плечо, и голой до локтя, с ямочками у кисти, рукой потянулась к стакану.
      - Теряй невинность, лейтенант, - потребовал Самсонов. - Для мужика первая стопка и есть конец невинности... Сегодня пируем, а завтра на фронт. Направление в дивизию я уже получил.
      Он покосился на высокую грудь женщины, белевшую в вырезе цветастой кофты, и разом проглотил самогон.
      - А веселая штука, братцы, жизнь. Скоро вот подтянут резервы. Двинем вперед... И вы, Нина, отыщете мужа.
      - Не знаю, - тихо сказала она. - Я и не любила его.
      Вышла рано замуж, думала, так полагается. Наверное, так бы и жила .. Он слишком благоразумный. Даже мебель, как началась война, отправил на московскую квартиру. Ничего нет ужаснее, если человек всегда благоразумный. Иногда проснусь, и тоска - выть хочется А не знала отчего.
      - Да-а, - протянул Самсонов и опять, мигнув Андрею, смело положил руку ей на плечо. - А бывает, что любовь, как ветер, налетает.
      Она не отодвинулась, только наклонила голову, и пальцы, сжимавшие стакан, как бы ослабев, скользнули по стеклу.
      Андрей почувствовал, как румянец заливает его щеки, торопливо встал, не зная, куда деть руки, начал расправлять гимнастерку.
      - Я пойду... Надо умыться хотя бы.
      - Баня теплая, - усмехнулся капитан. - Выйдешь - и направо...
      Задев плечом за косяк, Андрей вышел из хаты.
      "Нашли время, - думал он. - Когда такие события!
      Это же пошлость . А, собственно, какое мне дело до чьей-то жены? Вел себя, как мальчишка".
      Старуха была все там же. Ее сухие, натруженные, с узлами вен руки лежали, точно плети, на коленях, и от лица веяло жгучим горем.
      "Что ей сказать? - опять подумал Андрей. - Нет ведь слов, чтобы утешить. И сколько еще таких матерей будут сидеть по деревням, глядеть в пустоту, ничего не видя и ничего не ожидая, кроме своей смерти...
      Надо письмо маме отослать, и сегодня же".
      Обогнув хатку, Андрей разглядел покосившийся сруб Около него маячила длинная фигура Лютикова.
      - Ну что? - спросил Андрей. - Говорят, Власкж жив будет.
      - Еще как! - Лютиков опустил топор, которым собирался расколоть полено. - Не поверил доктор, что мы его столько возили. В силу ихней науки полагалось моритуру играть. А сержант им - фигу... Где наша бригада, не слыхать?
      - Нет, - вздохнул Андрей и добавил: - Сумел узнать только, что в окружение попали.
      - Воюют, значит, - сказал Лютиков. - Баниться можно. Я топил, чтоб не остыла.
      - Как бы еще гимнастерку постирать, - неуверенно сказал Андрей.
      - Да просто... Тропинка вот. За кустами ерик, там и радистка стирает. Добегите.
      - Ладно, - согласился Андрей. - Добегу.
      Тропинка эта вилась меж грядок с луком и помидорами. Ветер угнал тучи. Звезды, будто умытые, пронизывали ночь трепетным светом Андрей услыхал плеск воды за кустами высокой черемухи, свернул и раздвинул ветки Белизна нагого девичьего тела остановила его.
      Услыхав шорох веток, радистка быстро повернулась. Она стояла по колено в черной воде, у ног виднелись блестки звезд. И вдруг, разбрызгивая эти блестки, Ольга шагнула на берег, даже не пытаясь закрыться мокрым бельем Часто вздрагивали ее небольшие острые груди Какая-то порывистость была и в застывшей сейчас фигурке И так, будто ей нестерпимо это мгновение, она резко закинула голову назад ..
      Андрей почувствовал, как у него заколотилось сердце и гонит кровь, туманя мозг И затем возникла мысль, что надо сделать к ней только два шага Но сам вдруг, испугавшись этой мысли, попятился, ломая кусты, бормоча извинения, хотя и сознавал, что все слова его не имеют никакого смысла, а имеет смысл лишь поразившая его красота девичьего тела и те чувства, которые были в нем.
      "Надо же... Надо же..." - говорил он самому себе, шевеля пересохшим языком, ступая в грядки у тропинки. Ему хотелось вернуться к ручью, и поэтому он шагал еще быстрее. Только у самой баньки остановился.
      - Нету ее? - спросил Лютиков.
      - Обойдусь, - глубоко вздохнув, стараясь унять непонятную дрожь, сказал Андрей - Это не к спеху.
      - А банька форс-мажор, - похвастался Лютиков. - Я и веник соорудил.
      VI
      В тесной, жаркой баньке Андрей исхлестал веником костлявую спину Лютикова, но тот все повторял:
      - Еще малость У-у.. О-о. По хребту... Амброзия!..
      Когда, уставшие, разомлевшие, они сели прямо на скользкий пол, Андрей спросил:
      - Как ты раньше жил?
      - Да всяко... Немного беспризорничал. Катался под вагонами Осенью к югу, весной - назад. Пока в детдом не забрали. Там год лишь держался.
      - Почему?
      - Книги у воспитателей тибрил. Отправили в колонию.. Сбег и в тюрьму попал.
      Лютиков рассказывал неохотно, вялым голосом и, черпая пригоршнями воду из деревянной шайки, лил себе на впалый живот, где синий орел держал в когтях женщину, а с бедер к ней тянулись, разинув пасти, две змеи Если он шевелил ногой, то змеи двигались Сверху было выколото: "Нет любви без страданья"
      - А в тюрьме только одну книжку нашел Словарь иностранный Половину листов искурили. Выменял за две пайки хлеба... Как святое писание, читал.
      Помолчав немного, ой сказал:
      - Одеваться будем? Я сапоги припас, какие из чемодана взяли. Новенькие. Эти-то развалились.
      От его неожиданной заботливости у Андрея щипнуло в горле. Он вдруг понял, что на войне все оценивается по иному, чем в обычной жизни, счету.
      - Зачем же мне? - проговорил он. - Носи сам.
      Но Лютиков молча, как бы считая, что разговаривать тут не о чем, вытащил из-под лавки новенькие, с ремешками поверх голенищ, на мягкой каучуковой подошве сапоги.
      Андрей так же молча натянул их.
      - Впору, - заметил довольный Лютиков. - Старые тут оставим. Хозяйке сгодятся на обутки ребятам. Их у нее четверо. Один другого меньше. Только картошкой и перебиваются. Мужик у нее то ли пропал, то ли в лесу с бандитами.
      - С какими бандитами?
      - Кто их знает? Вчера, рассказывают, за селом наших обстреляли.
      Приподняв деревянную бадью, он плеснул остатки мыльной воды в печь. Головешки зашипели, пахнули едким дымом.
      Кашляя и смеясь, как напроказившие мальчишки, они выскочили за дверь. Андрею было весело и легко, будто в тесной баньке осталась вся усталость и те чувства, которые испытал на берегу ерика.
      Село гудело, точно потревоженное: чавкали на рысях по мокрой дороге копыта лошадей, взревывали моторы штабных броневичков А небо снова заволокло тучами.
      У хатки стоял низенький командир в надвинутой до бровей фуражке, плащ-палатка его свисала до земли.
      Широкие плечи капитана Самсонова белели в темном проеме раскрытого окна.
      - Безобразие! - говорил низенький. - Отвечать не умеете! Да еще такой вид! Распустились! Где лейтенант здесь?
      - Вам я нужен? - спросил Андрей.
      Тот повернулся к нему, и края плащ-палатки разлетелись в стороны Под большим козырьком фуражки на узком лице двумя точками блеснули глаза.
      - Именно.
      И неловким быстрым жестом отдав честь, он представился:
      - Старший лейтенант Солодяжников. Командир отдельной роты курсантов Вы назначены моим заместителем Приказ члена Воелного совета Рыкова. Явитесь через полчаса Связной укажет, где находимся.
      - Есть, - машинально проговорил Андрей.
      Старший лейтенант запахнул свою плащ-палатку, повернулся и ушел подпрыгивающей походкой.
      - Что? - возмущенно проговорил Самсонов. - Оказывается, только старший лейтенант?.. Сопля на ножках! Я-то думал, генерал какой-нибудь... Стучит, понимаешь, кулаком в окно. Спрашиваю, чего надо?
      А этот недомерок командует: "Ко мне! Бегом!.." Ну и фрукт! Хлебнешь ты с ним лиха...
      - Отчего же? - засмеялся Андрей.
      - Самые вредные, эти мужики-недомерки. В детстве их все колотят, и каждый сверху глядит, бабы вообще отворачиваются Ну и хочется взять реванш.
      Андрею стало еще веселее. Полный запоздалого негодования, Самсонов распалялся все больше:
      - Ну, каков!.. Эх, не знал, я б ему скомандовал!
      И ты заместителем идешь?
      - Что же делать? - сказал Андрей. - Приказ... Вот и расстаемся...
      Капитан высунулся по пояс из окна, шепотом сказал:
      - Зайди .. Она тут спит на лавке.
      - Кто? - спросил Андрей, хотя и понял, о ком говорит Самсонов.
      - Здесь радистка, говорю. Позвать?
      - Нет, - сказал Андрей. - Все равно...
      - Значит, уходишь так? - помолчав, сказал капитан. - И дурак... Ты, наверное, философ, лейтенант.
      А я принимаю жизнь такой, какая она есть. Кто из нас прав, черт знает. Может быть, еще увидимся, обсудим этот вопрос. Ну, если не увидимся, будь здоров! - И снова шепотом добавил: - А женщины, брат, всегда остаются женщинами, для того созданы... Философам трудно жить, тем паче на войне. Эх, черт! Дай-ка обниму.
      Руки Самсонова были теплыми, хранили еще запах другого, горячего тела.
      Лютиков появился уже с автоматом и вещмешком.
      - Слышь, малый, далеко нам топать? - крикнул он связному.
      - Да рядом, - ответил боец.
      - Рядом... А чтоб фаэтон людям после баньки дать, нет соображенья?
      Молчаливой тенью у порога хатки выросла фигурка Ольги в чужой, длинной, наброшенной на плечи шинели.
      - Эх, черт! - повторил Самсонов. - Куда глядишь, лейтенант?
      Что-то опять как возле речушки толкнулось у сердца Андрея, но мягко, жалобно.
      - Вот, - сказал он ей. - Уходим. Прощайте, Оля.
      И, как говорится, не поминайте лихом.
      Она молча, как-то совсем отчужденно, глядя поверх Андрея, вытянула из широкого рукава ладонь. Тоненькие пальцы были вялыми, очень холодными...
      VII
      Невзоров еще затемно вылетел из Москвы.
      Для контрудара под Смоленском Верховный главнокомандующий приказал взять три механизированных корпуса и артполки резерва у Юго-Западного фронта. И Невзоров должен был ускорить отправку эшелонов.
      Маленький транспортный самолет их приземлился у деревни западнее Киева. Едва Невзоров спустился на землю, как подбежавшие бойцы начали маскировать самолет ветками, обставлять копнами соломы. Откудато волнами докатывался грохот.
      - Бомбят на шляху, - пояснил аэродромный механик, вытирая руки о замасленный комбинезон. - С утра бомбят. Тут "мессеры" летали. Чуть не угодили под них.
      Он вытер грязным рукавом потное лицо и покатил к самолету железную бочку, покрашенную для маскировки в зеленый цвет. Через поле от села мчался открытый юркий "газик", вихляя, заваливаясь на рытвинах. "Газик" остановился у крыла самолета.
      - Слушай, дорогой! - крикнул летчику, поднимаясь с сиденья, невысокий черноволосый капитан с темным лицом и крупным носом. - Кого привез? Привез кого-нибудь?
      - Меня он привез, Арутюнов, - сказал Невзоров.
      - Костя?.. Ей-богу Костя! - Арутюнов спрыгнул на землю. - Откуда взялся? Ты уже подполковник.
      Вах!
      И, тряся руку Невзорова, он с быстротой пулеметной очереди выговаривал:
      - Сколько лет не виделись? Пять, шесть лет не виделись. И ты уже подполковник! Откуда прилетел, дорогой? А нам звонят: встречайте представителя генштаба.
      - Все правильно, - улыбнулся Невзоров. - Это я.
      - Ты и есть представитель?
      Арутюнов отступил на шаг, вытянулся и, сверкая большими черными глазами, доложил:
      - Капитан Арутюнов прибыл, чтобы доставить вас к месту.
      - Поехали, Жора, - кивнул Невзоров.
      - Все ждал, - говорил Арутюнов, усаживаясь на заднее сиденье. Генерала ждал, кого хочешь ждал, а тебя не ждал. Из нашего училища тебя первого встречаю. И в генштабе теперь!
      - А помнишь, как спасал меня?
      - Когда ты удрал в самоволку? На свидание? И я три наряда схлопотал. Вот жизнь была! Слушай, ты ведь женился! Аи какая девушка! Я не тебя спасал, я из-за нее готов был и десять нарядов получить. Мой привет ей!
      - Дело в том, - сказал Невзоров, - что мы разошлись. Год уже...
      - Зачем разошлись? - непонимающе уставился на него Арутюнов. - Не может быть! Как любила тебя!
      Все курсанты завидовали. Я завидовал. Не может быть!
      - Может, - вздохнул Невзоров. - Оказывается, и это может быть.
      - Да-а, - глаза Арутюнова как-то вдруг потухли. - Совсем разошлись?
      - Совсем, - глухо ответил Невзоров.
      - Да-а, - повторил Арутюнов. - Как сказал один француз: лучший монолог женщины - это ее поцелуй.
      И, в отличие от всех других монологов, чем он дольше, тем интереснее.
      - Это к чему? - спросил Невзоров.
      - Разговаривал, наверное, очень много... Едем, - добавил он, кивнув молодому шоферу в пропотевшей гимнастерке, с румяным, толстощеким лицом. В штаб едем!
      Через полчаса Невзоров уже сидел в хатке, где располагался оперативный отдел штаба фронта, и Арутюнов указывал ему по карте движение войск. За стенкой беспрерывно зуммерили телефоны, и охрипшие голоса вызывали штабы армий, корпусов, дивизий, отдавали различные приказы, запрашивали наличие артиллерийских снарядов, боевой техники, выясняли обстановку.
      - А здесь их танки прорвались к Житомиру, - говорил Арутюнов. - Теперь они должны где-то еще устроить прорыв. Мы уж знаем. И Ставка отбирает резерв.
      - На Западном фронте обстановка еще сложнее, - заметил Невзоров.
      - Они там портачат, а мы должны своими корпусами бреши затыкать?
      - К Вязьме прорываются две немецкие танковые армии, - сухо ответил Невзоров. - Где ваши корпуса?
      - Думали, что задержим? И тебя прислали, - усмехнулся Арутюнов, кивнув на окно. - Слышишь музыку? Еще ночью стали отводить корпуса. Это бомбят дороги. Командующий фронтом у нас точно выполняет приказы.
      Тиская ладонью подбородок, он уже снова глядел на карту и последнюю фразу так невнятно проговорил, что трудно было понять: одобряет за это или осуждает командующего.
      Помолчав, он спросил:
      - А слышал про наши дела, про Вашугина?
      - Подробностей только не знаю.
      - Подробности такие. Ставка приказывает наступать. Вашугин с КП армии организовывает наступление дивизии. Дивизия прорывается в тыл немцев.
      И противник отходит. Но затем ударяет по флангам.
      И брешь закрыть нечем... Вашугин такой человек был:
      не умел прощать ошибки себе. Доложил он командующему, вышел, чтобы не мешать работе, и застрелился. А все потому, что сил фронту не хватает... У командующего железные нервы. Я бы на его месте ни за что резерв не отдал.
      - Поэтому ты не на его месте, - сказал Невзоров.
      - Верно, - кивнул Арутюнов. - А помнишь, как в училище мечтали стать лейтенантами?
      - И ели халву из посылок твоих родителей.
      - Халву я с детства терпеть не мог, - весело блеснул глазами Арутюнов.
      - Зачем же ее присылали?
      - Отцу написал, что есть у меня друг, который любит халву.
      - И сам тоже ел.
      - Что не сделаешь ради друга! Нам бы вот еще хоть на три дня задержать у себя артиллерию.
      - Ну, брось! Я должен сообщить, как отправляют эшелоны.
      - Ладно, - вздохнул Арутюнов. - Теперь знаю, почему тебя любят женщины и начальство.
      Хата затряслась от близких тяжелых разрывов.
      - Где бомбят?
      - Аэродром.
      - Тот? - забеспокоился Невзоров.
      - Рядом. Из пустых ящиков самолеты устроили.
      Веток накидали... Перед этим они склады липовые расколотили. Шесть налетов было. А как догадались, то вымпел сбросили. - Арутюнов из кармана гимнастерки вынул бумажку.
      Невзоров прочитал написанное корявыми буквами:
      "Сучин сын ты, Иван".
      - Отдам члену Военного совета Рыкову на память, - сказал Арутюнов. Его придумка.
      И в этот момент у хатки громко застучали о рельс.
      - Э-э, - Арутюнов глянул на потолок. - Летят...
      Они вышли на крыльцо. Пять "хейнкелей" летели клином. По улице гнали коров. У сруба колодца сгрудились женщины с коромыслами, наверное уже привыкшие к гулу самолетов. На дворе толстая, коротконогая молодуха, выпустив из хлева бычка, пыталась загнать его обратно.
      - Тащи за хвост. Иль приласкай, - деловито советовали ей связные, курившие самокрутки, лежа у плетня, возле мотоциклов. - Он ведь мужик, дура баба. Ласку требует...
      - Чтоб вам языки перекосило, - огрызнулась молодуха.
      Невзоров увидел, как от "хейнкеля", летевшего над селом, отделился большой предмет. Он, кувыркаясь, падал, и вдруг разнесся жуткий визг со скрежетом, будто заползавший под кожу.
      - Мама родная! - ахнул часовой, приседая у крыльца.
      - Э-э, - свистяще выдохнул Арутюнов. Глаза его округлились.
      А вой нарастал. Отпустив бычка, молодка в страхе присела.
      - Батюшки! - тоненько вскрикнула она и метнулась к стожку возле хлева, йак-то сразу нырнув головой в сено. Остались видны лишь ее толстый зад и дрыгавшие короткие босые ноги. К этому стожку кинулся пожилой связной, уткнулся возле ее ног.
      Невзоров и Арутюнов одновременно упали, растянулись на мокрой еще после дождя земле. Невзоров ждал чудовищного взрыва, но услыхал лишь, как визг оборвался звяканьем.
      И потом донеслись голоса:
      - Не разорвалась!.. Бочка это... Железная бочка.
      С-под бензина. И дырки в ней...
      - Пра, обыкновенная... Ну, трясучка их задави!
      Штуковину выдумали.
      - Ревела-то как, аж в печенках засвербило.
      Связной, уткнувшийся в стожок, приподнял голову, рукой вытирая широкое, облепленное сеном лицо. Кося глаза на дергающиеся ноги молодухи, он покрутил носом, сплюнул:
      - Тьфу ты, неладная! - И, увидев смеющиеся лица бойцов, добавил: - А нечего рыготать. Все, как тараканы, елозили... Сомлела бабенка...
      Рассмеялся и Арутюнов, отряхивая колени:
      - Понимаешь, обыкновенная бочка... Идем!
      - У меня к тебе одна просьба, - сказал Невзоров. - Лейтенанты Сергей Волков и Андрей Жарковой. Из какой-то десантной бригады.
      - Повидать надо?
      - Хотя бы адрес узнай.
      - Какой разговор! Все узнаю, - пообещал Арутюнов. - Едем на железную дорогу. Там грузятся два мехкорпуса и артиллерийские полки.
      - Три мехкорпуса.
      Арутюнов посмотрел на часы:
      - Третий уже сорок минут, как бой ведет. Что делать? Из боя танки не отзовешь...
      VIII
      Рано утром Гитлер вызвал к себе начальника абвера и члена ЦК национал-социалистской рабочей партии адмирала Канариса. Дожидаясь приема, адмирал разгуливал в большом холле, обставленном турецкими диванами На журнальных столиках, в чугунных вазах торчали букетики полевых нарциссов, которые у древних римлян были символом победы, а у греков считались хранителями могил безымянных воинов. Шторы с вытканными медью эпизодами тевтонских битв едва пропускали свет хмурого неба. И маленькая, худощавая фигурка адмирала в штатском сером пиджаке как бы терялась на фоне этих громадных, закованных в латы рыцарей.
      Адмирал думал о том, что заставило Гитлера неожиданно покинуть ставку и вернуться в Берлин. Его светлые, будто хрустальные, глаза ничего не выражали, а лицо со щеками оливкового цвета, крупным носом, высоким, рассеченным продольной морщиной лбом казалось приветливо-спокойным. Он лишь часто и нервно приглаживал узкой ладонью белые, рано поседевшие волосы. У адмирала было немало завистников среди окружения Гитлера. Этот странный вызов мог означать и крупные неприятности.
      "А если службе безопасности удалось нащупать мои тайные контакты? - от этой мысли у него дернулась щека. - Интриги, интриги... Придется выложить свой козырь: досье на шефа службы безопасности Рейнгарда Гейдриха. Начнет ли Гитлер от ярости кусать пальцы, узнав ко всему еще, что в жилах Рейнгарда течет не арийская кровь? Но это уж крайний случай. Проще действовать чужими руками".
      Едва заметно покривив губы, адмирал наклонился к букетику цветов, испускавших тонкий аромат увядания.
      Характер Гитлера во многом еще оставался для него загадкой. В детстве Адольф был застенчивым, сентиментальным, плакал, когда его сверстники били кошек, и мечтал стать художником.
      "Как бы все обернулось, - думал адмирал, - если бы его не выгнали за плохие способности из художественного училища? Если бы он потом не скитался по венским ночлежкам среди философствующих болтунов.
      Если бы его не так часто били, доказывая преимущества грубой силы? Если бы не та война и события, когда ефрейтор оказался в немецкой рабочей партии? Наверное, он стал бы учителем рисования..."
      В идеалы Канарис не верил. По его убеждению, они годились только для масс. И как древние жрецы управляли от имени богов, так и нынешние политики использовали веру людей в различные идеалы. За столетия менялась форма, а не суть дела... Гитлер избрал идею исключительности немецкой нации. Такое уже было когда-то. Много веков назад придумали тезис избранности одной нации всевышним творцом. Фанатизм исключительности вызывал стремление господствовать над миром, ожесточая другие народы., По какому-то закону, рассуждал адмирал, склонность верить своим особым качествам уживается с хитрой расчетливостью.
      Гитлер легко понял, что и двух исключительных наций быть не может. А всякая начавшаяся борьба с ее жертвами придает любой искусственной доктрине реальный характер. Остановиться уже нельзя, как в бегущей толпе, - просто затопчут.
      Так же быстро адмирал мысленно перебрал события, которые заставили Германию воевать на два фронта. Когда Гитлер выдвинул концепцию "жизненного пространства на Востоке" - это сразу заинтересовало не только магнатов германской индустрии, но и другие правительства Запада, которые хотели противопоставить немцев России в большой политике. Ему помогли захватить власть. Гитлер сразу подписал договоры о ненападении с Англией, Польшей, Италией и двинул батальоны в Рейнскую область, которую после войны заняла Франция. Мир ждал схватки. Но Канарис знал, что Англия одобрит этот шаг и посоветует французам смириться Гитлеру давали возможность приобрести ореол сильной личности. Вскоре западные страны через британского дипломата Идена, а затем и лорда Галифакса начали тайные переговоры. Гитлеру позволили мирно забрать Австрию, чешские Судеты и вольный Данциг. Но германские войска, заняв Судеты, двинулись к Праге. Это нарушало правила игры. Англия и Франция, чтобы напугать Гитлера, дали Польше военные гарантии. Хитрость состояла в том, что Германия, не имея сырьевых запасов для большой войны, целиком бы стала зависимой от Англии и Франции. А получив европейское сырье, уже делалась опасной.