- Комбата на связь!
      - Есть "Второй", - доложил телефонист.
      - Почему лег? - закричал в трубку Самсонов. - Мины?.. А твои саперы где?
      - КП дивизии на линии, - проговорил телефонист.
      Самсонов, чуть помедлив, неохотно взял другую трубку, будто разговор с командиром дивизии отрывал его от главного дела. И, держа трубки рядом, чтобы слушал комбат, отвечал:
      - Минное поле у леса... Залегли оттого, что пулеметы бьют.
      Мембрана в трубке заверещала громче, и Самсонов отстранил ее от уха, поморщившись:
      - Да, да... Подниму батальон... Есть!
      Бросив трубку, он подхватил немецкий автомат, лежавший около телефониста, выскочил на бруствер, крупными прыжками, не оглядываясь, только махнув Андрею рукой, побежал туда, где стояли танки.
      Пули мягко шлепались в снег. Танки стреляли по лесу. Вдоль опушки клубился дым. Немецкая артиллерия била издалека. Тяжелые снаряды рвались у берега Протвы. Андрей не оглядывался, знал, что девять разведчиков бегут за ним.
      Когда они сбежали в распадок, на склоне которого устанавливали минометы, Самсонов остановился.
      По гребню распадка залегли бойцы. Андрей увидел ноги в заскорузлых ботинках, валенках, сапогах. Здесь же находился комбат Мокин. Стоя на коленях и прикрыв ладонью трубку, он выкрикивал:
      - Выдвинь пушку. И огонь!.. Саперы у меня впереди! Ну, давай, голуба, давай!
      Мокин был ранен в шею, поэтому голова его клонилась на левое плечо. Толстые валки губ кривились, и широкое, плоское лицо словно побурело от холода.
      Рядом сидел на снегу комиссар полка Авдеев, худенький, с узким бледным лицом, узкими плечами и, казалось, непомерно толстыми бедрами в широких ватных брюках. Авдеева лишь утром прислали взамен прежнего комиссара, и мало кто успел с ним познакомиться. Шинель его была с одного плеча снята, и санитар бинтовал руку, оголенную до локтя. Командир приданного танкового батальона в черном полушубке и черном шлеме, присев на корточки, говорил что-то ему.
      - Та-ак, - протянул Самсонов. - Уже ранен...
      - Кость не задело, - объяснил санитар.
      - Танки стоят, пехота лежит, - глядя на комбата, продолжал Самсонов. Ждем, когда фельдмаршал Клюге в Малоярославце чемоданы упакует?
      - Гробить машины не буду, - хмуро сказал танкист. - Уже две подорвались.
      Самсонов повернулся и в бинокль начал рассматривать опушку леса.
      - Ну? - тихо сказал Андрею комбат. - Привел начальство... Вам что? Разведчики всегда были аристократами.
      - Как это? - удивился Андрей.
      - Саперы, те мудрецы - раз в жизни ошибаются, - Мокин постоянно хранил на лице выражение недовольства, и только в глазах были запрятаны насмешливые огоньки. - Артиллеристы все педанты - у них кругом расчет. Мы ж, пехота, - страстотерпцы. И противник нас выкашивает, и начальство сыплет выговоры, и водку интенданты разбавленную дают...
      - Что? - Самсонов повернулся и, как в траншее, сбил шапку на затылок, а лицо его стало жестким, обострившимся. - Будем атаковать!
      - Через минное поле? - у комбата даже округлились глаза.
      - Именно!
      - Эх, черт, - пробормотал танкист.
      Комиссар на миг, точно забыв о своей боли, удивленно и растерянно взглянул на Самсонова и начал торопливо всовывать забинтованную руку в рукав шинели.
      И Самсонов, как бы не давая себе возможности изменить решение, понимая всю рискованность такой атаки, круто повернулся, осыпая снег, взбежал на гребень распадка.
      - Ба-атальон! За мной!
      "Что он делает? - подумал Андрей. - И я должен быть с ним, иначе назовут трусом".
      Выбежав следом на гребень и пробегая мимо лежавших еще бойцов, он разом увидел и подорвавшийся на мине танк, и двух убитых танкистов, неестественно раскинувших руки на снегу, и другие танки, и близкий лес, где стучали немецкие пулеметы. Ему казалось, что бегут в рост лишь Самсонов и он, а вражеские пулеметчики уже целятся в эти две фигурки. Но тут же позади услыхал слабый голос:
      - За Родину!.. Впе...
      Ударила танковая пушка, следом другая, и выстрелы слились в звонком раскатистом эхе. Меж деревьев на опушке леса взлетали черные кусты разрывов. Подорванный танк неожиданно оказался рядом. Возле него ползли бойцы в маскхалатах.
      "Саперы, - догадался он. - Бежим по минам".
      Ему стало вдруг нестерпимо жарко. Хоть здесь и противотанковые мины, но если ослабла какая-то пружина или угодишь каблуком на бегу - взрыв...
      Андрей оглянулся, увидел потные, распаренные лица бойцов, перекошенные криком рты, чью-то вскинутую руку с пистолетом.
      - Впере-од!
      Часто захлопали винтовки. У дерева мелькнула спина в зеленой шинели. Копылов, обогнавший Андрея, чуть присел, и автомат затрясся в его руках...
      Все кончилось быстро. На перемешанном с землей, словно вспаханном, снегу лежали убитые. Бойцы торопливо заряжали магазины винтовок.
      - Ну, робята, и взмок я... Особливо когда через мины топали. Хоть раздевайся да исподнее отжимай.
      - А как из танков лупили... Снаряды фырь, фырь.
      Думаю, отобьют башку.
      - Степанов не добег. Там на минах и лежит.
      Раненый толстый немец-ефрейтор с выпиравшим под шинелью животом, сидел привалившись к дереву.
      Он то ли молился, то ли проклинал кого-то, беззвучно шевеля губами. В трех шагах от него Самсонов, потерявший где-то шапку, с немецким автоматом на плече, весь обсыпанный снегом, давал распоряжения.
      - Связь мне, связь... И вперед, комбат! - говорил он Мокину. - Не задерживайся. Танки догонят.
      Мокин с измученным, обескровленным лицом, присев на корточки, заматывал распустившийся бинт.
      А там, на поле, в рост шли саперы, за ними, глухо урча, ползли через разминированный проход танки. Санитары подбирали раненых.
      - Да, - пробормотал Мокин. - Христосу и то легче было. Он по морю ходил, аки по суху. А тут по минам...
      И спасибо не заслужишь.
      Однако Самсонов не принял шутку.
      - Полчаса бы еще лежали, - сказал он, - и артиллерией могли накрыть. В школе мы изучали: бог времени - это сын Урана и Геи, значит, родной брат Марса, бога войны. У мудрых греков каждый бог заведовал одним явлением, и все были связаны далеким или близким родством. Ясно?
      Мокин, окончивший до войны институт и поэтому считавший себя знающим гораздо больше, чем Самсонов, у которого за плечами лишь десятилетка и военная школа, озадаченно взглянул на него.
      - Время, время, комбат! - приказал Самсонов. - Давай торопи людей!
      Неожиданно рядом щелкнул пистолетный выстрел.
      Ефрейтор, сидевший у дерева, медленно повалился на бок.
      - Черт знает! - проговорил Самсонов, глядя, как один из бойцов не спеша поднял выпавший из руки ефрейтора пистолет и сунул его в карман. - Порядка нет.
      Лень уже пленных обыскивать. А если бы он кого-нибудь хлопнул? Безалаберщина!
      - Безалаберщина, - согласился Мокин, весело щуря глаза. - Те, у кого лишь порядок, сразу бы ощупали пленного, но через мины в атаку не пошли.
      Возле Андрея собрались разведчики. Он удивился, что никто не ранен, не убит. Лишь у Копылова из пробитой телогрейки вылезли клочья ваты.
      От командира правофланговой роты прибежал связной:
      - Идуть!..
      - Кто "идуть"? - прищурился Мокин.
      - Ось... - запыхавшийся, с выпученными глазами пожилой боец, облепленный снегом, только рукой указал меж деревьев туда, где за рекой и чистым снежным полем темнел другой лес Из леса двигалась к реке большая колонна. И различались тупоносые машины, набитые солдатами, артиллерийские прицепы.
      - Э-э, - теперь Мокин беспокойно вытянул шею. - Немцы... С тыла идут.
      - Черт! - пробормотал Самсонов. - Нет связи... Ракетами сигнал, ракетами!
      В сторону берега полетели ракеты.
      - Поймут или не поймут нас пушкари? - оглянулся Самсонов. Заворачивай, комбат, фланг. Танки останови...
      И в этот момент где-то далеко впереди рявкнули орудия. Два тяжелых снаряда упали позади колонны.
      Затем столбы огня и дыма взметнулись между грузовиками.
      - Это что ж? - удивился Копылов. - Немцы по своим лупят? Их дальнобойная. Осоловели, медузы!
      Снаряды ложились кучно, и теперь стреляли две или три батареи сразу. Возможно, пущенные ракеты сбили с толку наблюдателя, который думал, что в лесу еще находятся свои, а это колонна русских...
      Дым от горевших машин и разрывов заволакивал поле. Фигурки солдат разбегались, падали, настигнутые осколками. Один грузовик вырвался из пелены дыма.
      Но за деревьями стукнула танковая пушка. Снаряд ударил чуть впереди, грузовик, будто подмяв разрыв, опрокинулся.
      - Все, - отирая рукой вспотевший лоб, проговорил Самсонов. - Теперь, комбат, двигай вперед!
      "Да, здесь все, - подумал Андрей. - И потом снова бои.."
      Он закрыл на секунду глаза, представил, как по всему фронту развертывается наступление, движутся танки, цепи бойцов с перекошенными криком ртами, а по тыловым дорогам идут колонны пополнения, навстречу им катятся санитарные фургоны, и где-то матери дрожащими руками берут конверты с официальным штемпелем и захлебываются слезами. И сколько еще идти, сколько боев?..
      XXIV
      Контрнаступление продолжалось. Главные удары наносились в районе Тихвина, под Москвой и на Дону, по линии фронта общей протяженностью более тысячи километров. В тылы немецких армий прорывались кавалерийские дивизии с танковыми бригадами.
      А на юге дивизии фельдмаршала Манштейна, который заменил Рундштедта, непрерывно атаковали Севастополь, захватили уже весь Крым и готовились через Тамань пробиться к нефтяным районам. Вырисовывался план германского командования: отрезать Кав-каз и двинуться в Иран, Ирак, Индию.
      Невзоров узнал, что в Ставке перед контрнаступлением были жаркие споры. Одни говорили, что сил для широкого наступления мало и часть резервов надо бросить, чтобы удержать Кавказ. Другие предлагали сосредоточить резервы на флангах у Москвы и сходящимися ударами замкнуть кольцо вокруг группы армий "Центр". Третьи возражали, так как Гитлер мог быстро перекинуть механизированные корпуса и авиацию на ослабленные участки. Ставка заседала всю ночь, и лишь к утру Верховный главнокомандующий принял решение осуществить план нарастающих ударов, подготовленный генштабом.
      Едва началось контрнаступление у Москвы, еще не обозначился его размах, как в Тихом океане японцы неожиданно атаковали американскую базу Пирл-Харбор. Германия и ее другие союзники тоже объявили войну Соединенным Штатам. Было ясно, что это готовилось к падению Москвы. Война теперь охватила весь земной шар.
      Переставляя флажки на карте, Невзоров думал иногда о том, с чего все началось. Казалось бы, мелкие территориальные претензии европейских государств обернулись дракой шестидесяти стран мира с населением около двух миллиардов человек. Война, как любая ссора, если не приглушить ее в начале, разрастается, возбуждает остальных и заставляет по соображениям экономического характера или с надеждой урвать для себя кусок выступить на чьей-то стороне.
      Утром 15 декабря Невзоров передвинул флажок западнее того места, где обозначен город Клин. Здесь была разгромлена окруженная группировка немцев.
      Министр иностранных дел Великобритании, прилетевший в Москву, захотел сам увидеть места недавних боев. Англичане явно сомневались, что германской армии вдруг нанесли такое поражение. В свите Идена были офицеры разных миссий, и Шапошников приказал Невзорову сопровождать их.
      Клин еще дымился. Чернели обгорелые, пробитые стены зданий. Едко пахло гарью. Ветер бренчал сорванными лоскутами жести крыш. На улице возле брошенного "мерседеса" грудой лежали трупы солдат. Видно, их перетащили сюда, чтобы закопать в какой-нибудь яме. Тут же валялись немецкие каски, были сложены винтовки, автоматы, минометные стволы, неиспользованные гранаты. По развалинам бродили саперы, осторожно водя миноискателями над грудами кирпича. Несколько женщин, волоком тянувшие двух убитых солдат, остановились, разглядывая иностранные лимузины.
      Дипломаты щелкали фотоаппаратами. Генерал Лелюшенко, командовавший теперь 30-й армией, объяснял Идену ход боев. И переводчик торопливо повторял номера разгромленных дивизий, количество подбитых танков и захваченных орудий. Иностранная речь непривычно звучала на русском холоде, среди развалин города.
      - Много немцев убито? - глядя на трупы, спросил через переводчика Идеи.
      - Тысяч двадцать, - ответил ему спокойным голосом командарм. - На моем участке.
      Идеи как-то недоверчиво поджал губы. Длинная меховая шуба, островерхая шапка придавали ему вид грузного, массивного человека. Подбородок он укрыл шарфом, и ворсинки, заиндевев от дыхания на тридцатиградусном морозе, торчали, как белые иглы. Английские офицеры в своих коротких пальто ежились, топали ногами, чтобы согреться.
      Из переулка вывели большую группу пленных. Многие были с обмороженными, распухшими лицами, у некоторых руки обмотаны тряпьем, а поверх шинелей накинуты одеяла. Идеи заговорил вдруг с ними понемецки.
      - Ja, ja... Kaputt! [Да, да... Конец! (нем.)] - едва разлепляя черные губы, ответил солдат. Но шагавший позади ефрейтор ткнул его кулаком в шею. И, должно быть по флажку на лимузине определив, что здесь англичане, ефрейтор сиплым, простуженным голосом выругался.
      Идеи что-то сказал переводчику на английском языке.
      - Министр иностранных дел Великобритании хотел бы увидеть поле сражения, - объяснил тот.
      Командарм жестом указал на машины. И, толкая друг друга, все забрались в кабины, где не было холодного ветра. Колонна легковых автомобилей снова покатилась через город.
      В машине с Невзоровым ехали три английских офицера. Один из них, моряк с веселыми, живыми глазами, хорошо знал русский язык. Вторым был майор авиации, одетый в штатское пальто, который числился сотрудником посольства и имел дипломатический паспорт. Этот майор с невозмутимым, длинным лицом вызвал у Невзорова особый интерес. Перед поездкой он узнал, что майор является кадровым английским разведчиком и еще в 1918 году работал в Петрограде. Третий, старший из них, в чине полковника, за все это время не проронил ни одной фразы. Его морщинистое, широкое лицо с тонким носом и блестевшими, как перламутр, зубами словно дополняла толстая сигара. Выкуривая одну сигару, он тут же доставал из массивного кожаного портсигара следующую. И в машине плавал крепкий аромат гаванского табака.
      Дядя Вася, одной рукой едва касаясь руля, показывал иностранцам лихость русского шофера, виртуозно объезжая глубокие воронки и разбитую немецкую технику.
      Колонна автомобилей вырвалась из дымных развалин города. И сразу открылась картина битвы. Вдоль шоссе стояли брошенные орудия, самоходные пушки.
      На обочинах и в поле бугрились трупы. Мороз сделал их лица фиолетовыми, а глазницы запорошило снегом.
      Встречались санитарные автобусы, набитые мертвецами, разбитые бронетранспортеры с раскиданным около них штабным имуществом. Моряк, хватая Невзорова за руку, то и дело выкрикивал:
      - Какое побоище... They left everything... even their wounded [Они бросали все... даже раненых (англ.).]... Это дорога смерти!
      Полковник молчал, но сигара его то передвигалась из угла в угол широкого рта, то подпрыгивала к носу.
      А увидев сразу десяток танков, разбитых авиацией, он вынул из кармана зеленоватый банкнот и вручил моряку.
      - Честный выигрыш, - засмеялся тот, помахивая банкнотом. - Мы заключили пари еще в Лондоне. Сэр пережил Дюнкерк и говорил, что Москва не устоит. Вы понимаете?
      - Ишь ты, - хмыкнул дядя Вася, наклоняясь к рулю.
      Ближе к фронту начали попадаться идущие строем бойцы. Около подбитого бронетранспортера устроила привал какая-то рота. Горел костер из немецких соломенных валенок.
      Шоссе впереди оказалось забитым итальянскими грузовиками. На поле стояли брошенные танки.
      Машины остановились. Идеи, а следом и другие выбрались из автомобилей. Снова защелкали фотоаппараты. Молчаливый полковник наклонился, разглядывая убитого немецкого офицера. Шинель на трупе была распахнута.
      - Не правда ли, у мертвых на лице яснее выявляется прежняя натура, сказал моряк. - Этот, можно думать, имел благородство, что стало редким...
      "Может быть, - отметил Невзоров. - Конечно, приспособленцы спасали шкуру". Ему вспомнился долгий спор западных философов, начавшийся еще после той войны: отчего уцелевшие в их странах будто несут печать вырождения. Философы не сумели ответить. И то поколение было просто названо "потерянным". Думают ли, затевая войну, об этой стороне, может, главной для будущего народа?
      Идеи повернулся и глядел на русских бойцов, отдыхавших у бронетранспортера. Один боец неторопливо переобувался, выставив голую маленькую ступню.
      Невзорову даже показалось знакомым юное лицо того бойца, его строгие глаза под надвинутой каской.
      - Does he rally feel cold! [Неужели ему не холодно! (англ.)] - произнес Идеи.
      Моряк ответил ему и, растирая перчаткой узкий подбородок, сказал, уже как бы переводя это на русский язык:
      - Если у меня хорошее зрение... то переобувается юная леди. И весьма изящная.
      - Yes, one must see Russia [Да, Россию надо увидеть (англ.).], пробормотал Идеи.
      Он помолчал, глядя уже на стылое, как лед, небо, где два звена "яков" растягивали белесые полосы.
      О чем думал в эту минуту Идеи, трудно было угадать:
      то ли о том, что, исполняя волю английского правительства, он первым, еще в 1936 году, начал переговоры с Гитлером и как посмеялась над ним и английским правительством история, то ли об удивительных русских солдатах. Еще раз взглянув на бойцов, он шагнул к лимузину.
      Возвращались назад по той же дороге. Холодное солнце будто примерзло у вершин леса. Движение к вечеру на шоссе стало интенсивнее. Краснощекие девушки-регулировщицы в белых полушубках останавливали танки, закрашенные под цвет снега, давая путь лимузинам. Отряды лыжников двигались к фронту, чтобы ночью где-то пройти в тылы немецких армий. Они тащили за собой на волокушах пулеметы, ящики с минами. Сожженные деревни мелькали остовами печных труб. Еще недавно эти места упоминались в боевых сводках, а теперь около печей хлопотали женщины, стояли привязанные к обгорелым столбам коровы, детишки волокли от разбитых немецких машин то, что годилось для устройства жилья.
      - Два моих корабля потопили немецкие бомбардировщики, - рассказывал моряк. - Они расстреливали шлюпки из пулеметов. Но тут с ними рассчитались.
      Я доволен.
      На окраине Москвы саперы разбирали противотанковые завалы.
      - Война еще продолжается, - буркнул майор, уткнувший подбородок в меховой воротник пальто.
      Дядя Вася, кашлянув, затормозил машину так, что сигара вывалилась изо рта полковника.
      - Канава, - сказал дядя Вася.
      - Ка-а-на-ва, - засмеялся моряк.
      - Я не раскрою тайны, если скажу, - проговорил Невзоров, - что войну было легче остановить раньше...
      - О! - моряк хлопнул себя по коленям. - Знаете, что делало войну? Печень англичанина с фамилией Чемберлен. Он употреблял минеральную воду из Германии. А чтобы не менять способ лечения, отдал несколько европейских государств... Это английский юмор.
      Но история действительно выкидывает злые шутки с людьми...
      Длинный лимузин с министром иностранных дел Великобритании и остальные автомобили свернули на Садовое кольцо, а "эмка", не снижая скорости, промчалась дальше, к центру. Лихо развернув машину на площади, дядя Вася затормозил у дверей гостиницы "Метрополь".
      - Приехали, - сказал он.
      Невзоров, как требовал этикет, вылез следом за англичанами. В большом холле гостиницы перетаскивали чемоданы, слышалась разноязыкая речь. Когда поднялись на третий этаж, то услыхали выкрики, топот. Похожий на отставного боксера верзила с массивным подбородком в широком, длиннополом клетчатом пиджаке и еще двое теснили четырех низкорослых японцев.
      Горничная и милиционер стояли поодаль.
      - Что происходит? - спросил Невзоров.
      - Да вот, - объяснил милиционер. - Американцы...
      Каждый вечер сперва идут в буфет, а потом к японцам.
      У них же теперь война. Тот здоровый малый - корреспондент "Нью-Йорк тайме". Все они корреспонденты.
      И японцы разные газеты представляют. Днем примочки, вечером опять: "банзай", "Пирл-Харбор".
      - И вы не мешаете? - удивился Невзоров.
      - Если окно разобьют или порвут коврик, то акт составим, а вмешиваться нельзя. - Милиционер кивнул на англичан: - Иностранцам, которые в форме, тоже нельзя Это будет вмешательство армии на чужой территории.
      Но англичане и не думали вмешиваться. Полковник, забыв раскурить сигару, глядел со спортивным азартом, чем кончится эта схватка.
      Один японец, изловчившись, ударил корреспондента "Нью-Йорк тайме" ребром ладони по шее.
      - Хук, - сказал моряк.
      Американец качнулся, но тут же заграбастал длинными руками японца и ткнул его лицом в стенку. Невзоров даже не понял, что затрещало: штукатурка или нос японца. С громкими криками американские репортеры накинулись на корреспондентов японских газет.
      И те быстро отступили в комнату, захлопнув дверь.
      - Все будто, - сказал горничной милиционер. - Ты, Ниловна, примочки готовь. Завтра им работать.
      Попрощавшись с англичанами, Невзоров спустился вниз. Людей тут стало больше: видимо, приехали еще.
      Молодой худощавый человек в форме военного французского летчика с лотарингским крестом на фуражке [Лотарингский крест - эмблема свободной Франции.], поставив чемодан, шагнул к Невзорову и, отдав честь, быстро, взволнованно заговорил.
      Невзоров понял только, что говорит француз о своем уважении к русскому воину.
      Когда он вышел на улицу, мороз покрепчал. Хмельно, весело блестели далекие звезды. И уже по-новому ощущался масштаб и трудности битвы.
      А над землей всплывала тяжелая, багровая луна.
      Снег наливался густым багрянцем.
      Конец первой книги