- Танки на стыке прорвались, - доложил он.
      - А, черти! - сказал командарм. - Нашли лазейку... Выдвигайте артиллерию.
      - "Тополь"... "Тополь"! - закричал полковник в трубку. - Гости с коробочками идут. Увидел? Выдвигай музыкантов на прямую дорожку. Что гостей считать? Лишь бы огурцов у тебя хватило...
      Этот нехитрый шифр, ясный любому, но упорно используемый для телефонных разговоров, чтобы враг, который сумеет подслушать, не догадался, означал:
      танки где-то на стыке миновали рубеж, идут далее и замаскированной батарее приказано встретить их. Лица командиров, стоящих здесь, обрели выражение тревоги.
      Невзоров пытался увидеть что-либо в дымной завесе, а там лишь блестками клубились огни. На этот же дым "юнкерсы" высыпали бомбы. Полковник то и дело сообщал командующему об атаках танков на разных участках.
      - 322-й полк обошли...
      - Пленного на участке 133 взяли. Мотодивизия СС "Райх" атакует...
      И Невзоров догадался, что немцы осуществляли искусный тактический прием, рассчитанный штабами до минут: одновременный удар артиллерии, бомбардировщиков и танков. Он мысленно поразился четкости развития этого удара.
      - На участке 17-го полка глубокий прорыв, - доложил полковник. Полосухин сообщает: 32-ю дивизию рассекли...
      Кто-то сказал, что пора двинуть резерв - танковую бригаду, оставленную на крайность, ибо крайность уже наступила. Лелюшенко молчал, покусывая губу и не опуская бинокля.
      В двух километрах от наблюдательного пункта выкатывали на огневую позицию противотанковые пушки. А сверху к ним устремились "юнкерсы". Пелена дыма немного раздвинулась, образовался коридор, где было и горящее село и двигалось множество низеньких танков. От них летели цветные ракеты - сигналы авиации.
      - "Тополь".. "Тополь"! - закричал полковник осевшим голосом - Видишь?.. На деревню смотри.
      В этот же момент появился запыхавшийся полковник - интендант с мотоциклетными очками на фуражке - и торопливо начал докладывать командарму о вагоне овса, который разгружают.
      - Какой овес? - изумленно перебил командарм. - Вы что?
      - Для лошадей. Этот не гнилой .. Сам ел, как вы приказали!
      Капитан-разведчик около Невзорова точно подавился смехом. Лелюшенко, должно быть, наконец вспомнив, что приказывал этому интенданту, только махнул рукой и отвернулся. Интендант отошел.
      - Что вы, Никодим Федотыч, - весело сказал капитан - Еще овес?.. Танки вон.
      Интендант хлопнул себя ладонью по красной шее- Танки что... А этот овес у меня вот где!
      Танки быстро увеличивались в размерах и, как бы сбрасывая остатки дыма, четко проявлялись на заснеженном поле. "Юнкерсы" пикировали с вибрирующим гулом моторов и ревом сирен.
      - Двадцать пять танков! - крикнул наблюдатель. - Шесть остановились. Горят!
      - Молодец, - сказал полковник. - Ох, молодец!
      Железные нервы. Воюет как бог!
      - Что у Полосухина?
      - Держится, - ответил полковник. - Держится 32-я.
      Эта 32-я сибирская дивизия прикрывала шоссе на Москву, и там будто горела, дымилась земля на всю глубину обороны. Но вдруг полковник доложил:
      - У Полосухина фланг смяли...
      Невзоров увидел, как из жерл танковых пушек вырвались бледные лоскуты огня. И мгновенно оглушительный треск разрывов свалил его. В долю секунды пересох рот, казалось, треск вонзился с затылка.
      - Сигнал танковой бригаде! - распорядился командарм.
      Невзоров уже встал, комкая фуражку. Никто и не глядел на него. Капитан тормошил сидящего интенданта, у которого изо рта и ноздрей текла кровь, а лицо обрело неестественно бурый цвет. Взрывная волна оказалась гибельной при его полнокровии.
      - Вот и овес, - проговорил капитан.
      Часть танков обтекала высоту, а часть шла на батарею, расстреливая ее. Десяток танков горели, выбрасывая клубы жирной копоти. Снег вокруг точно обугливался. Автоматчики группами бежали по этому черному снегу. Капитан скрылся в землянке и появился уже с ручным пулеметом и винтовкой. Винтовку он кинул Невзорову:
      - Берите, подполковник! Разминка от штабных сидений...
      А танки уже давили батарею. Гул моторов, лязг железа просекали выстрелы. За щитком единственной уцелевшей еще пушки, среди груд издолбанной, выпроставшей рыже-глиняное нутро земли, Невзоров видел артиллериста. Снопик огня из пушки уперся в танк, и гусеницы размяли орудие, точно спичечный коробок.
      Брызгами отлетали колеса, щепки патронного ящика, латунные гильзы. Но и танк застыл, крутнувшись на месте. А другие уже ползли к наблюдательному пункту. Казалось, ничто не остановит стальные машины с грохочущими зевами орудий, с блещущими, точно исподлобья, огоньками пулеметов. И следом за танками бежали автоматчики.
      Невзоров испытал щемящую жалость к себе: умереть вдруг от пули рядового немецкого солдата, которому не дано, как ему, оценивать события масштабами фронтов... Он выстрелил в бегущего автоматчика и заметил с каким-то облегчением, что попал, убил его.
      Рядом тряслась прижатая к пулемету голова капитана.
      Словно горячей тряпкой хлестнуло по лицу Невзорова, едкий дым забил рот.
      - Командарм! - закричал кто-то. - Командарма ранило... Носилки!
      "А-а, - мелькнуло в сознании Невзорова. - Что же будет?"
      И вдруг навстречу танкам полетели сверлящие огненные жгуты. Запылали две машины, третья взорвалась, разбрасывая черную копоть. По полю неслись другие танки.
      "Атака, - вспомнил Невзоров. - Атака последнего резерва..."
      Танковый бой скоротечен. Бешеный лязг гусениц, частые выстрелы... И уже на поле стояли только подбитые машины с раскиданными гусеницами, опущенными стволами пушек. Иные горели дымными кострами, внутри них рвались патроны. А танки резервной бригады уходили дальше в завесу гари.
      Мимо Невзорова на носилках пронесли командарма, укрытого до подбородка солдатской шинелью. Невзоров посторонился, отодвигая винтовку. Что-то ост сое царапнуло ладонь. В прикладе торчал осколок.
      - Везет, - проговорил капитан. - Счастливым родк - лись. Заберите на память как сувенир.
      Полковник уже опять кричал в телефонную трубку:
      - "Седьмого" мне давай! "Седьмой"? Что? У "Первого" гости... Гости в белых халатах. Ясно! Жив, жив... Остальное нормально... Коробочки до вас идут. Наши коробочки! Чтобы там не спутали впотьмах, где поп, а где попова дочка...
      - Ловко сработали, - заметил капитан, глядя на подбитые танки.
      - Ловко? - сдавленно проговорил Невзоров, чувствуя мелкий озноб в ногах. - Если к армейскому НП танки добрались...
      - В этом и фокус, - ответил капитан. - Мы их в своей обороне, как жерновами перетираем. Новая тактика. Вот и распылили они удар. Завтра опять навалятся. Опять что-то мозговать надо.
      Невзоров увидел бегущего дядю Васю с карабином в руках и еще трех шоферов. Лейтенант из охраны бросился навстречу.
      - Что случилось? - крикнул Невзоров.
      - Да на выручку идем. Говорят, немец прорвался, - ответил запыхавшийся дядя Вася. Три немолодых уже, как и он, шофера в замасленных солдатских бушлатах стояли позади. Винтовка была еще у одного, другой сжимал штык, а третий держал заводную ручку грузовика.
      - Те-те-те, - весело сказал капитан, оглядывая их растерянные лица. На выручку? И какой дурак пустил сюда?
      - Я выясню, товарищ капитан, - оправдывался лейтенант. - Бегут еще, демаскируют... Прикажете арестовать?
      - И кто-то еще надеется понять русский характер, - усмехнулся капитан.
      VI
      На четвертый день боев фронт у Можайска был прорван, и закрыть этот прорыв оказалось пока нечем.
      Ставка разрешила использовать резерв, который успели сосредоточить в лесах за Москвой. Но требовался еще хоть день, чтобы войска перебросить, развернуть в боевой порядок Ночью по тревоге подняли военные училища, командирский резерв Генерального штаба и спешно всех отправили к месту прорыва.
      Без тяжелого вооружения, с гранатами против танков и самоходной артиллерии они могли держаться лишь несколько часов. Отряды московских рабочих заняли оборону по улицам города близ Минского и Волоколамского шоссе.
      Суматоха в штабе усилилась и оттого, что забежавший интендантский генерал рассказал о немецких мотоциклистах, появившихся на дороге у Тушина. Но потом выяснилось, что это был отряд милиции.
      Над Москвой еще висела предутренняя, сумрачная октябрьская темнота с редким мокрым снегом и ветром.
      Невзоров сидел в аппаратной, куда поступали донесения из армий. Календарь на столике указывал вчерашнее, 17-е число: долгота дня 10 часов 15 минут. Тут же оставил кто-то взятую у пленного и уже переведенную на русский язык директиву Гитлера о порядке захвата Москвы.
      "Фюрер вновь решил, что капитуляция не должна быть принята, даже если она будет предложена противником. Моральное обоснование этого мероприятия совершенно ясно в глазах всего мира. Так же, как и в Киеве, для наших войск могут возникнуть чрезвычайные опасности от мин замедленного действия. Поэтому надо считаться в еще большей степени с аналогичным положением в Москве. Необходимо иметь в виду серьезную опасность эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в город. Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, предоставляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать. И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство. Совершенно безответственным было бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов от пожаров или кормить их за счет Германии. Чем больше населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их. Это должно быть доведено до сведения всех командиров".
      Через раскрытую дверь соседней комнаты виднелись заляпанные окопной грязью сапоги. Там, на диване, спал генерал армии Жуков. Час назад он вернулся с переднего края, молча ушел в эту комнату и лег.
      Адъютант его рассказал, что по дороге в штаб одного полка наткнулись на прорвавшиеся танки, сплошного переднего края уже нет.
      Восьмой день Жуков командовал армиями под Москвой. И уже говорили о его своеобразной тактике нанесения беспрерывных контрударов, о том, что сам он бывал там, где наиболее опасно, и о жестком его характере. Но то, что мог он спать при надвигавшейся катастрофе, было непостижимо. Ко всему еще с минуты на минуту должно начаться экстренное заседание Ставки.
      Подбегая к аппаратам связи, штабные работники изумленно глядели в открытую дверь: не потерял ли голову новый командующий фронтом, знает же, чем грозит бездействие? Об этом думал и Невзоров, когда вдруг Жуков поднялся, быстрыми шагами направился к аппарату связи. Лицо его с тяжелым, как бы раздвоенным подбородком, с запавшими щеками и высоким, без морщин лбом не носило и малейших следов сна.
      - Что Можайск? - спросил он.
      - Не отвечает.
      - Передавайте... Всем командирам дивизий, полков, батальонов.
      - Открытым текстом? - лейтенант у аппарата растерянно вскинул голову.
      - Передавайте! - резко бросил Жуков. - Части противника достигли зоны сплошных минных укреплений. Приказываю: немедленно и самой суровой мерой карать за взрыв квадратов, не заполненных еще целиком немецкими войсками. Особую выдержку проявлять на участках...
      И Жуков стал называть участки фронта, где зияли бреши, пробитые немецкими танками.
      "Что это? - думал Невзоров. - Там нет минных полей. Ничего нет.. Командующий фронтом заблуждается".
      У соседнего аппарата дежурный, принимая какую-то шифрованную телеграмму, вскочил и вытянулся. Лента бумаги зазмеилась к полу. Невзоров оглянулся, увидел Главнокомандующего.
      Коротким взмахом руки Главнокомандующий приказал всем сидеть и не мешать Жукову. Он был явно раздражен, а нос и веки припухли, покраснели от сильного насморка, которым еще мучился после гриппа.
      В мягких сапогах, неслышно ступая, он подошел к Жукову, остановился за его спиной.
      Жуков диктовал еще, что приказ следует везде и немедленно уничтожить, чтобы не попал к противнику И лейтенант отстукивал на аппарате последнюю фразу.
      - Число и время добавьте, - проговорил Сталин. - Будет убедительнее. . Задумано хорошо.
      Жуков резко повернулся, никак, видимо, не ожидал здесь увидеть Главнокомандующего.
      Хитро щуря глаза, Сталин рукой, в которой держал трубку, обнял его за шею, притянул к своей щеке и тут же, отпустив, будто оттолкнул, скрывая под усами быструю усмешку, добавил:
      - Но Ставка ждет командующего фронтом пять минут Это беспорядок!
      И, взмахом руки пригласив Жукова идти следом, он зашагал к выходу. Было слышно только четкое, уверенное постукивание каблуков генерала армии. Майор из оперативного отдела штаба, подмигнув Невзорову, тихо сказал:
      - Видел как? А под Горками узкий проход открыл, немецкие танки ринулись И с трех сторон артиллерия прямой наводкой била. Столько железного лома, что хоть металлургический завод открывай.
      Прошел еще час томительного напряжения. Медленно, по-зимнему светало. Были отданы распоряжения закрыть противотанковыми ежами шоссе на въездах.
      Огромный город на холмах притаился в мертвой тишине. Редкие снежинки липли к веткам голых тополей.
      На подоконнике дрались воробьи. По безлюдной улице, мимо штаба, весело притоптывая, радуясь и снегу, и тому, что из холодного бомбоубежища ведут опять в дом, где есть игрушки, где тепло, шагали малыши.
      И, как наседка около цыплят, суетилась, размахивала руками закутанная в платок юная воспитательница.
      Походка ее была легкая, стремительная, точно у Марго. Невзоров видел, как она подняла упавшего малыша, что-то строго выговаривая, как скрылась за поворотом.
      "Какие жертвы несем, - думал он - Мыслимо ли, чтобы такие жертвы оказались напрасны? А чем искупятся они?"
      Гулко застучал в тишине аппарат. Из штаба одной армии сообщили, что на участке прорыва немцы вдруг остановились. А спустя немного времени такие же донесения начали поступать с иных участков.
      Что заставило фон Бока приостановить наступление: ожесточенное упорство русских, невиданные еще потери собственных войск и намерение подтянуть к фронту механизированные части, скованные раньше окруженной под Вязьмой группировкой, чтобы усиленным кулаком расколоть московскую оборону, или боязнь, что имеющиеся танки превратятся в груды лома на минных полях, когда ему дали перехваченный приказ Жукова?.. Иногда ход великих событий меняется от незначительной детали, если она, точно капля, переполнит чашу. Но об этой детали сразу все забывают, ибо она кажется абсолютно несущественной, слишком малой, чтобы повлиять на события, где участвуют миллионы людей, решается их судьба. И есть факторы, которые во многом заранее предопределяют исход борьбы, сколько бы и с каким бы переменным успехом ни велась эта борьба. Люди еще не научились видеть такие факторы они мало зависят от энергии государственных деятелей, от таланта полководцев, а коренятся в характере народа.
      Еще никто не знал, что история делала большой зигзаг и это октябрьское утро с мокрым снегом и ветром несет перелом судеб многих народов земли. Все немецкие командиры и Гитлер были твердо уверены, что короткая передышка даст возможность лучше изготовиться и окончательно сломить русских, а Невзоров и все штабисты думали о том лишь, что есть время подтянуть несколько резервных дивизий, закрыть ими опасные участки фронта и продолжить борьбу.
      VII
      К Москве начали докатываться отзвуки канонады.
      В полосе более двухсот километров по фронту громыхала тяжелая артиллерия. Одна за другой волнами шли эскадрильи "юнкерсов", "хейнкелей", "фокке-вульфов". Подмосковные леса содрогались от взрывов снарядов, бомб, мин. Огневого шквала такой силы еще никогда не испытывала земля. В обход Москвы с севера фельдмаршал Бок двинул около тысячи танков. За танками устремилась пехота. Фельдмаршал отдал приказ танковым дивизиям не допустить отхода русских армий за Волгу и окружить их между Истрой и Клином.
      Ночью он по телефону сообщил об этом Гитлеру.
      - Я не ошибся, Бок! - крикнул Гитлер в трубку. - Русский медведь уже обессилел, и надо лишь добить его...
      У фюрера было какое-то совещание, и послышались возгласы, аплодисменты.
      Гитлер поздравил фельдмаршала с успехом и тут же не преминул заметить, что на юге успехи лучше, войска Рундштедта форсировали Дон, а за Доном начинается степь, где танкам открыт простор к Волге. Он зачитал несколько абзацев из газет, в которых иностранные обозреватели подсчитывали, сколько дней будет длиться агония России. Фон Бок кивал головой, радуясь, что его предвидения стали общим мнением.
      Общее мнение складывается из видимых фактов, а потом, если замыслы, близкие к осуществлению, неожиданно дают иной результат, люди удивляются, всегда ищут чьи-то роковые ошибки.
      В этот момент, когда фельдмаршал из своего штаба в лесу близ Смоленска говорил с Берлином, к линии фронта под Москвой уже шли русские дивизии, сформированные в Сибири и много дней ждавшие этого часа.
      Глухо рокотали танки, окрашенные в белый цвет, двигалась артиллерия. Шли также дивизии, сформированные недавно в подмосковных лесах из ополченцев и бойцов, которые вырвались после окружения, и пополненные новобранцами. Одна такая дивизия имела приказ: к утру занять оборону восточнее Солнечногорска.
      На узкой лесной дороге колыхалась темная бесконечная масса. Ездовые и артиллеристы хлестали лошадей, чтобы успеть за колоннами пехоты.
      Полки дивизии шли, не отдыхая, всю ночь. Было известно, что фронт местами разорван и там почти некому удерживать напор германских механизированных частей Временами измученные лошади замедляли движение, эти повозки сталкивали на обочину под брань ездовых.
      - Быстрей, быстрей! - торопили командиры. - Шагу прибавь! Думай, что к теще на блины идем...
      Луна точно разрумянилась от сухого мороза. В синеватом густом сумраке по обе стороны дороги выступали заснеженные березы и сосны. И как бы от скрипа тысяч валенок, сапог, звяканья оружия, криков и тяжелого дыхания людей с ветвей, неторопливо кружась мягкими, искристыми хлопьями, падал снег.
      Маша Галицына и Леночка ехали на двуколке, груженной ротным имуществом. Держась за борт двуколки, вразвалку шагал новый командир их роты лейтенант Зуев.
      - Но-о, мила-аи! - ласково покрикивал, шевеля вожжами, боец Кутейкин, одетый в зеленую английскую шинель. Концы его ушанки торчали в стороны, будто у насторожившегося щенка. Рот, запрятанный между толстым носом и широким подбородком, всегда был открыт: Кутейкин либо рассказывал что-то, либо напевал.
      - Эхма!.. Еще две коняки пристали, - выговорил он и закричал ездовому: - Чего бьешь? Чего лошаденок-то? Лошадь газеты не читает, ей сена дай. Как слезу да тебя отстегаю. Энтропию из души вон!
      - А ты не матерись, - буркнул ездовой, однако перестал стегать коней Генерал какой нашелся.
      - Уговорил, - сказал Зуев. - Научным термином.
      Ты не из профессоров, Кутейкин?
      - А-а, - повернул тот голову. - У нас был животновод и по-научному держать скотину выдумал. Корма заготовили мало, а три раза в день коровенок хворостинами секли. Энтропию, по слову животновода, из них выгоняли. Как час битья подходит, все, точно сытые, на веревках рвутся. Очень дивились мужики. Ну а бабы не утерпели: животновода рядном накрыли, в стойло завели, оголили что полагается и хворостиной тем же манером. И такое в ем боевое волнение произошло, что, как пустили, он без передыха шестнадцать верст до города бег.
      - Ты еще что-нибудь расскажи, - смеялся Зуев. - Не мерзнете, девушки?
      Лейтенант вроде спрашивал обеих, но глядел только на Леночку.
      - Я замерзла, - сказала Леночка и соскочила, опираясь на его руку.
      Зуев был среднего роста, плечистый и какой-то весь открытий, словно устроенный так, чтобы другие непременно видели насквозь и понимали его широкую натуру, а уж если не поймут, то здесь не его вина. Он казался медлительным, экономным в движениях и старше своих двадцати пяти лет. Роту Зуев принял десять дней назад. И тогда же боец Щукин, ездивший в деревню ковать ротных лошадей, поменял валенки на самогон Все с любопытством ждали, как отнесется к этому новый командир. Бывший в окружениях, награжденный медалью, Щукин с иронией глядел на лейтенанта, только что выпущенного из училища, и как бы спрашивал: "Ну, чем ты меня испугаешь? Очень интересуюсь, чем испугать можно человека, ходившего со смертью в обнимку".
      - Дисциплины нет, - сказал ему Зуев. - Плохо.
      - А смирные в тылу ценятся, - ехидно ответил Щукин. - У фронтовиков другое. Где что подходящее...
      Если вот железо, так не согнешь.
      Он вынул из кармана шинели подкову. Зуев усмехнулся, взял подкову обеими руками. На шее лейтенанта вздулись темные петли, а короткий, прямой нос чуть побелел, и подкова начала разгибаться, затем хрупнула, сломалась.
      - Дерьмовое железо, - сказал Зуев, отдавая половинки. - Чтобы валенки были!
      Где нашел Щукин валенки, осталось тайной, но спустя час он показал их лейтенанту.
      - А теперь, - невозмутимо сказал ему Зуев, - отстоишь два наряда. Иначе замерз бы в ботинках на посту.
      Как-то сразу все осознали, что явился хозяин и рота находится в его крепких руках. При формировании отчислили художника Родинова, других пожилых бойцов направили в тыл. Марго и Леночка остались, но уже как ротные санитарки, пройдя пятидневные курсы и получив звания младших военфельдшеров. Теперь в петлицах у них было по два треугольника.
      Шагая рядом с Зуевым, Леночка поеживалась, терла щеки.
      - Вся замерзла. У вас есть табак? - спросила она. - Говорят, курево согревает
      - Эх-ха, - сказал Кутейкин. - Травятся дымом люди, а пошто - неведомо.
      - Вы, Кутейкин, из староверов? - усмехнулась Леночка.
      - Не состою Я кругом беспартийный, - ответил Кутейкин. - И все чего? Как выпью, то зараз другим человеком сделаюсь. А другому тоже выпить хочется.
      Компания уже готова... Обратно в себя без порток, извиняйте, возвращался...
      - Так закурим, военфельдшер? - смеялся лейтенант.
      - Закурим, - решительно кивнула Леночка.
      После того как увезли тяжелораненую Наташу, она стала еще серьезнее, почти не улыбалась. Излом бровей обозначился резче, и часто в глазах появлялось странное, мимолетное, необъяснимое выражение. Марго не знала, что такое выражение бывает и у нее - оно присуще фронтовикам, испытавшим близость смерти, знающим краткость бытия.
      С удивлением наблюдала Марго, как, взяв обрывок газеты и подражая Зуеву, Леночка деловито скрутила цигарку.
      - У кого есть огонь? - спросил Зуев.
      И тут же около Леночки вырос Щукин. Из вещевого мешка у него торчала обмотанная портянкой гитара.
      Скрывая в ладонях немецкую зажигалку, он дал прикурить.
      - Баловство это, - ворчал Кутейкин. - Право слово, баловство. Дочку бы вожжой отстегал.
      Леночка закашлялась от махорочного дыма, и на ее глазах выступили слезы.
      - Оставь докурить, военфельдшер, - сказал Щукин.
      Горбоносый, со смуглым лицом, носивший каску, чуть сдвинув на лоб и завернув края подшлемника, он при всяком удобном случае оказывался рядом с ней.
      Между ним и лейтенантом шло незаметное соперничество: он словно бросал Зуеву молчаливый вызов: "Хоть и командир ты, и подковы ломаешь, но в этом деле еще увидим, чей перевес". И Леночка поглядывала на него с явным интересом.
      - .. Под Ярцево мы тоже лесом шли. Выходим, а кругом немцы...
      С каждым словом изо рта Щукина вырывались сизые клубочки пара, брови его лохматил иней - И что же? - спросил Зуев.
      - Полсотни человек осталось на месте. Ротный драпанул зайцем...
      Леночка опять раскашлялась и передала цигарку Щукину. Тот сразу долгой затяжкой почти высосал окурок.
      - Командирский табачок. Легкий.
      Медленно таял ночной сумрак. И вся колонна точно редела, удлинялась. Передние роты выходили из леса на открытое место, где было светлее и легкой наволочью крутилась метель. Темная качающаяся линия пехоты точно рассекала белую завесу.
      Вдоль опушки леса горбились брезентовые палатки с нашитыми красными крестами, стояли повозки, на снегу валялись окровавленные бинты.
      - Гляди, - приподнялся на облучке Кутейкин. - Санбат вроде?
      У дороги несколько санитаров закидывали братскую могилу. Около костра между большими елями грелись легкораненые, какие-то прозрачные в синих тенях зимнего утра. А дальше, на поле, извилистой лентой копошились тысячи людей.
      - Вот те и фронт, - вертел головой Кутейкин. - Бабы траншеи роют. И позади роют, и тут. Ну, дела.
      Баб-то сколько, поболе, чем войска. И-их!
      Навстречу ехала санитарная двуколка, в которой лежали раненые. Один из них приподнял голову. Марлевая повязка закрыла часть лица, на синей щеке бурыми сосульками смерзлась кровь.
      - Эй, браток, дела там какие? - спросил Щукин Раненый вяло махнул рукой, как бы ответив этим жестом, что дела плохие и говорить про них совсем лишнее.
      Пройдя еще десяток километров, батальоны заняли наспех выкопанные траншеи. Снег еще даже не укрыл бруствер, и комья глины ярко выделялись на фоне ослепительно чистого поля. Бойцы садились как попало, лишь бы дать отдых ногам.
      - Ну и позиция! Где маскировка? Разнесут артиллерийским огнем, возмущался Зуев. - Надо самим делать.
      Командиры взводов стояли, прикрывая лица воротниками шинелей от резкого ветра. Им не терпелось, как и бойцам, спрыгнуть в траншею, где можно чуть-чуть согреться.
      Младший лейтенант Федосов, низкорослый, с кирпично-красными щеками, плоским носом и белесыми, точно затянутыми мутной пленкой глазами, лет сорока и всех тут старше по возрасту, проговорил:
      - К Истре, выходит, ненцы рвутся.
      - Выходит, - кивнул Зуев. - А мы просидим тут как у бога за пазухой.
      - Куда торопиться? - усмехнулся Федосов.
      - Старый ты, Коля, - вращая белками глаз, ответил смуглый подвижный командир второго взвода Ханбулатов. - Старые никуда не торопятся... Искать врага надо, бить надо! У нас говорят: война, как любовь: будешь ждать кровь совсем остынет...
      Ротный старшина Бурда, неуклюжий, толстый, с фиолетовым носом, подбежал к Зуеву, что-то намереваясь доложить. Лицо его до носа было укрыто заиндевелым шарфом. Он сдернул шарф, приоткрыл рот:
      - Командир дивизии... сюда идут!
      Полковник Желудев торопливо шагал вдоль бруствера, осматривая траншею. Он был в солдатском полушубке и шапке-ушанке, от этого фигура делалась приземистее. На плече у него висел автомат. За ним едва поспевал молодой адъютант.
      - Смирно! - крикнул Зуев.
      - Отставить, - приказал Желудев. - И доклад отставить. Сам вижу... Танки противника в четырех километрах. Дивизия СС "Райх" здесь. Главное, лейтенант, поначалу хорошо встретить.
      - Какой гость, такое и угощение, - весело проговорил Зуев.
      Желудев потер ладонью щеку. На лбу его синела вмятина, опутанная глубокими морщинами. И, оставшись, видимо, довольным этим лейтенантом, на румяном лице которого не было и следов усталости, а под лихо сбитой к затылку шапкой курчавились светлые волосы, он скупо, только губами, сохраняя в глазах озабоченность, улыбнулся:
      - Ну, ну... Действуйте!
      Марго шепотом спросила у Леночки:
      - Тебе нравится Зуев?
      И она, сдвинув брови, молча кивнула.
      VIII
      Поезд шел без остановок. Мелькали полустанки, забитые гшелонами с госпиталями, обгорелой техникой.
      - Эти оттуда, а мы туда, - переговаривались бойцы. - Жмет фриц.
      Уже в темноте миновали также без остановки Тулу, над которой небо расцвечивалось вспышками зенитнвгх снарядов, яркими подвесками "фонарей", метавшимися лучами прожекторов, и Андрей подумал, что скоро будет в Москве.
      Но за Серпуховом поезд остановился. И спустя минуту вдоль теплушек, хрустя сапогами по гравию, забегали связные.
      - Выгружайсь!
      Андрей откатил дверь, спрыгнул на землю. Впереди, у пульмановского вагона, где находился штаб полка, он разглядел броневик и стоявшую возле него легковую машину. Командир полка Самсонов, держа карту, говорил с невысоким, коренастым человеком в солдатской телогрейке. Начальник штаба освещал фонариком карту. Андрей подошел ближе.
      - У меня приказ командира дивизии, - говорил Самсонов.
      - Выполняйте мой приказ, - негромко сказал человек в телогрейке. - И утром должны контратаковать!
      Под сдвинутой на затылок генеральской фуражкой блестел широкий лоб, темнели глубокие впадины глаз.
      Не оборачиваясь, он так же глуховато позвал:
      - Танкист!
      От броневичка шагнул командир в длинной шинели и танкистском шлеме.
      - Тебе, полковник, задача ясна?
      - Выполним, товарищ командующий!
      Генерал резко повернулся, зашагал к станции.
      - Вот, бабушка, тебе и юрьев день, - проговорил Самсонов. - Ехали, ехали к Москве...
      - Торопитесь, - усмехнулся полковник. - Жуков не прощает медлительности. Я это еще по боям у ХалхинГола знаю.
      "Так это Жуков, - подумал Андрей. - Командующий фронтом здесь".
      Сверху, из черноты, наплывал гул моторов. Андрей оглянулся. У вагонов кишела, двигалась темная масса бойцов. Слышались команды, выкрики.
      - Куда с телегой прешь? Раз-зява!
      - Третья рота, стройся!
      - Братцы, помогите кухню скатить... Эх, дышло тебе в рот! Ослеп, что ли?
      А в чернильной гуще неба сверкнули маленькие звездочки, быстро разгораясь, залили окрестность неестественно зеленым светом. На миг застыли в этом свете повозки, артиллерийские лошади, колонна бойцов.
      - Во-оздух!
      - Торопитесь, - добавил полковник. - Без пехоты я горю!..
      Андрей теперь разглядел, что длинное, носатое лицо его было в густой копоти и поэтому казалось черным, как вылепленное из смолы.
      - Ну, черт! - выругался Самсонов. - Артиллерия еще на платформах. Начальник штаба, ты кого ждешь?
      Грузный, пожилой капитан Рубака заморгал толстыми веками:
      - Да, да. Я попрошу...