- Конечно, - подтвердил Волков.
      - То есть вы лжете и еще сознаетесь? - тонкая, будто просвечивающаяся от частых недоеданий кожа его лица задергалась мышечными спазмами, а глаза стали круглыми и по-детски удивленными. Это был уже не многоопытный, с проницательным взглядом человек каким он держался раньше, а мальчишка, обманутый в лучших намерениях. Видно, ему очень хотелось сейчас поколотить подследственного. А Волков размышлял: не сказать ли, кто Шор, - уж очень интересно посмотреть, какое тогда будет лицо у этого юриста.
      - Нелегкая это работа, - насмешливо проговорил он - задавать вопросы. И сколько бы вопросов мы ни задавали, опять возникнут другие, на которые еще труднее отвечать.
      - Вы просто циник, Никифоров, - сразу как-то успокоился тот, довольный, очевидно, найденным ключом раскрытия характера и строя в уме новую логическую цепь допроса. - Будем иначе говорить...
      Однако говорить ему не удалось. Зашел седой подполковник милиции, а с ним еще двое. Это были генерал и другой, незнакомый Волкову пожилой человек в одинаковых штатских пальто, надетых поверх военной формы. У подполковника милиции и у этого человека вид был такой, словно им дали хороший нагоняй.
      - Из Московского управления, - объяснил коротко подполковник следователю. - А вас к телефону...
      Когда следователь и подполковник милиции вышли, генерал расстегнул пальто.
      - Наломали дров... Клопы едят?
      - Да, - улыбнулся его шутке Волков.
      - Что Шор?
      - Спокоен как будто. Надеется устроить побег.
      - Хм... Это мысль неплохая, - генерал потер ладонью щеку и засмеялся. Мы тоже об этом думали.
      Бежать вам надо, когда Шор совсем успокоится.
      - Обоим? - растерянно спросил Волков.
      - Именно, - подтвердил генерал. - Вероятно, и фронт переходить с Шором будете.
      - Но я... - проговорил Волков и запнулся.
      - Что молчите?
      - Я совсем забыл. Ковальский просил это .. Легенда о золотом руне...
      - Легенда?..
      Генерал, удивленно приподняв брови, слушал его рассказ.
      - Да, - хмыкнул генерал. - Ковальский неисправимый лирик. Что же он там? Легендами еще увлекается? Придется выговор дать. А ты запиши, где брали это руно. Чем черт не шутит.
      Генерал помолчал, хрустнув пальцами рук, и задумчиво прибавил:
      - Все же странно... Почему вокруг Коломны набросали много агентов? Что вы думаете, лейтенант?
      - Леса кругом. Удобно, - сказал Волков.
      Никто еще не мог знать, что именно здесь, у Коломны, по разработанному плану немецкого генштаба должно было сомкнуться кольцо танковых армий вокруг Москвы. И на карте фельдмаршала фон Бока синие стрелы уперлись в этот городок на берегу Оки.
      XVII
      Шор и Волков бежали ночью. Когда их повели в тюрьму, Шор ударом кулака оглушил милиционера.
      По темным улицам Коломны они вышли к железной дороге и прыгнули на товарный состав. Поезд, груженный углем, без остановок шел к Москве. Уже за Раменском они спрыгнули, перебежали в лес.
      - Теперь пусть ищут, - усмехнулся Шор, пряча за голенище наган милиционера. - Следователь думал, что я раскололся. Для убедительности адресок настоящих грабителей ему выдал. Он меня чаем поил и жаловался, какой ты негодяй.
      - Без документов никуда не уйдем, - хмуро сказал Волков.
      - Документы будут, - Шор присел на лесную кочку. - Садись, отдохнем.
      Далеко, в предрассветной мути неба, лопались красные блестки. Стук зениток наплывал эхом, а лучи прожекторов над Москвой раскачивались, будто их трепал порывистый ветер. Лес был мокрый, холодный.
      - Неподалеку, в Малаховке, - говорил Шор, - живет человек...
      - С меня хватит, - качнул головой Волков. - Откуда я знаю, что там нет ловушки?
      - Это проверенный человек.
      - И Тюхин был проверенный, а влипли... Почэму следователь кончил допросы?
      - Потому, что я искренне каялся, выдал своих дружков-грабителей. Логика юриста.
      - Только ли? - усомнился Волков.
      - Что-нибудь заметил? - насторожился Шор.
      - Если бы заметил, то не спрашивал...
      - А я начинаю тебе верить, - сказал Шор.
      - Поздновато.
      - Нет, - засмеялся Шор. - Такова игра. Хочешь побывать в Москве?
      - И еще у черта в зубах, - кривя рот, буркнул Волков.
      - Спокойно, - процедил Шор. Он втянул шею и стал похожим на японского божка, оставленного кемто на лесной кочке Рот его темнел широким провалом. - Жаль, московские рестораны закрыты, а то бы съели в "Арагви" шашлычок. Не люблю пресной жизни... Гад же Тюхин, угрохал Настасью... Да. Каждому приходится выбирать из двух возможностей: быть лучше или жить лучше? Здесь и вся философия. - Шор коротко усмехнулся. - Большинство людей точно мокрицы у горячей кастрюли, суетятся, а забраться в нее не могут. Идет внутренняя борьба между "хочу" и "могу".
      Только у сильного человека "хочу" означает и "моту".
      Остальные признают его силу, так как это их собственный, недостижимый идеал. Понял?
      - Нет, - сказал Волков.
      - Кого называют великими? Чингисхан или Наполеон, допустим... Этих парней ничто не останавливало.
      Устраивали мясорубку для целых народов, и аппетит их не портился. За что уважать людей, если они глупы?
      "Что с ним? - подумал Волков. - Или в нем шевельнулась жалость к Настасье? Как его разгадать?"
      Шор подтянул голенища сапог. Лишь теперь Волков заметил, что рука его все время была там, куда сунул наган.
      - Идем, - сказал он.
      Зеленую еще траву покрывали опавшие листья, напоминая крупную ржавую чешую. Всегда шумные, полные дачников, эти места будто вымерли. Попадались консервные банки, желтели обрывки газет.
      У Москвы стреляли зенитки. Темное небо расцвечивали оранжевые вспышки.
      - Железную дорогу бомбят, - сказал Волков.
      Вдалеке наклонно пронесся к земле огромный факел.
      - Сбили!
      - Черт! - выругался Шор.
      На опушке рощи стояли танки. Заметили это неожиданно и оба упали. Но когда пригляделись, то стало ясно: это лишь фанерные макеты, грубо окрашенные, замаскированные увядшими ветками. Корявые бревна изображали стволы орудий. А на земле валялись обрезки досок, стружка. Никто не охранял макеты, расставленные так, чтобы из окон проходивших поездов были видны их контуры среди деревьев. Шор насчитал девяносто фанерных танков.
      - Дали работку плотникам, - без улыбки сказал он. - Чуть ли не танковый корпус.
      Возле дачной станции Малаховка они увидели тот поезд, на котором ехали. Насыпь темнела воронками, хаотично грудились обломки платформ, блестел рассыпанный уголь. Женщины в спецовках очищали путь.
      Шор и Волков подошли ближе.
      - Чего гуляете? Помогли бы! - крикнула одна.
      - Поможем, - отозвался Шор.
      Он плечом налег на платформу и сдвинул ее.
      - Вот бугай, - удивилась женщина.
      - И кровь горячая, - подмигнул ей Шор.
      - Ходят без дела, - отгребая лопатой уголь, сказала другая, в брезентовых штанах и синем платке, повязанном так, что скрывал ее щеки, лоб. - Твою бы силушку на фронт.
      - А уже!.. - меняя игривость голоса на лихую беззаботность, выпалил Шор. - Последний нонешний денечек... Завтра любимым оставим наказ: "Жди меня, и я вернусь или похоронная".
      Как-то вдруг это изменило ее настороженное отношение к ним.
      - Так шли бы домой, - сказала она. - Чего надрываться? Управимся и без вас.
      Затем, выпрямившись и откинув платок, тихо добавила:
      - Если Антипова Юрия там встретите... на фронте.
      Муж это. Давно писем нет. Если встретите...
      - Антипов? Ладно! - толкая платформу, отозвался Шор.
      И Волков шепотом сказал этой женщине:
      - Позвоните в Москву быстрее. Очень важно... Никому не говорите здесь.
      Он дважды повторил номер телефона, который при первой встрече дал ему Комзев, и громко добавил:
      - Фронт большой. Мало надежды кого-нибудь увидеть.
      - А верно, - отряхивая телогрейку, повернулся Шор. - Домой надо идти.
      - Да идите, идите, - скрывая волнение, отозвалась женщина в платке.
      - И так помогли! - заговорили другие. - Вон как углем испачкались!
      - Отмоемся, - балагурил Шор. - Главное, чтоб совесть иметь чистой. А трудовая грязь почетная.
      Когда отошли немного, Шор вдруг спросил:
      - Что ты говорил ей?
      - А-а... Сказал, что вряд ли увидим ее мужа. Зачем обманывать напрасно?
      Из-за поворота дачной улицы вышел патруль: трое бойцов и командир. У пожилого младшего лейтенанта ремни висели, как ослабленные подпруги, а выражение лица было точно у старой, заскучавшей от надоедливой работы лошади.
      Посмотрев на них, младший лейтенант остановился, видно раздумывая, спросить ли документы. Но Шор сам направился к нему.
      - Ребята, закурить есть? Без курева с утра пухнем.
      Долбанули нас фрицы.
      - А-а, - участливо кивнул младший лейтенант.
      Испачканные угольной пылью рабочие не вызывали подозрений.
      Низкорослый боец вытащил кисет и отсыпал в ладонь Шора щепоть махорки.
      - Эшелон там сильно разбили? - спросил он, поправляя ремень автомата.
      - Да нет... Задние платформы только. А видали, как самолет факелом пошел над лесом?
      - "Юнкере" это, - объяснил боец. - И летчика уже поймали. Шесть крестов на груди. Асом такой называется.
      - Вот гад! - удивился Шор. - Спасибо за махру, браток А важный кисетик у тебя. Зазноба вышивала?
      - Кури на здоровье! - сказал боец, довольный тем, что обратили внимание на кисет.
      XVIII
      В низкой мансарде, под крышей, пахло лекарствами и застарелой плесенью. Если даже никто не ходил по комнате, все равно тихонько, будто жалуясь, поскрипывали стены. О том, что в маленькой, старой дачке живет аптекарь Чардынцев, извещала медяшка, прибитая на калитке. Еще утром Шор куда-то послал хозяина Теперь он сидел возле открытого занавешенного окна Волков слушал последние известия. Репродуктор хрипел, и диктор точно заикался: "...После упорных боев наши войска оставили города Юхнов, Мосальск Атаки противника в районе города Малоярославец отбиты с большими для него потерями в живой силе и технике Зэ истекшие сутки уничтожено более восьмидесяти немецких танков, сбито двадцать четыре самолета..."
      Шор приподнялся, чуть отодвинул занавеску И Волков тоже глянул в окно. У дачки между соснами вилась тропинка. Четверо мальчишек окружили поставленное кверху дном ведро. Из ведра торчала палка, очевидно изображавшая пушку, а на ржавой жести мелом были нарисованы кресты. Мальчишки что-то укладывали под это ведро, затем потянули от него бечевку.
      Спрятавшись за деревом, они подожгли бечеву. Огонек медленно пополз к ведру.
      - Чертенята, - усмехнулся Шор. - Придумали же игру!
      На тропинке появились две женщины: одна толстая, в не сходившейся у живота кацавейке и сапогах, другая повыше, худая, в брезентовом плаще. Обе несли бидоны, полные молока, видно, из соседней деревни.
      Увидев их, мальчишки забеспокоились.
      - Тетеньки, ложитесь! - крикнул один, высовываясь из-за дерева.
      - Ну-ка, я вас! - отозвалась толстуха. - Сейчас прут разыщу.
      - Ишь безотцовщина! - добавила худая.
      - Взорвется! - отчаянным голосом уже крикнул мальчишка.
      Что-то грохнуло, подкинув дырявое ведро. И толстуха, уронив бидон, застыла с открытым ртом, а худая испуганно присела. Все произошло за долю секунды. Ведро упало и катилось на женщин. Должно быть, ведро испугало толстуху больше, чем взрыв. Нервы ее сдали. Она плюхнулась в лужу молока.
      - У-убили!
      Мальчишки по-своему расценили громкость ее вопля и бросились к забору. Трое перескочили, а четвертый, самый маленький, повис на руках, дрыгая ногами.
      Шор давился от смеха, и всегда холодные глаза его как-то потеплели.
      - Эти глупые бабы, - сказал он.
      Подбежали запыхавшиеся бойцы с младшим лейтенантом.
      - Окаянные! - крикнула уже яростным голосом толстуха - Молоко-то...
      - Ироды! - фальцетом вторила ей худая.
      Младший лейтенант сапогом ткнул пустое ведро, а боец, угощавший махоркой Шора, снял карабкавшегося на забор мальчишку.
      - Других-то, других убивцев ловите! - требовали женщины.
      Шор занавесил окно и подошел к столу, где лежали малосольные огурцы, хлеб, а в бутылке оставался неразбавленный аптечный спирт.
      - Теперь мальчишек отведут к родителям и высекут, - снова бесцветным голосом, в котором нельзя было уловить эмоций, заговорил он. - Всякие идеи оцениваются результатом, а не хорошими намерениями.
      Люди думают, как подсказывают эмоции. И в этом смысле червяк отличается лишь тем, что не думает.
      Он с хрустом переломил отурец.
      "На нем будто многослойная скорлупа", - думал Волков, глядя, как Шор ложкой выковырнул сердцевину огурца, налил до краев туда спирта и все это стал медленно жевать, не поморщившись.
      Волков тоже разломил огурец.
      - Может быть, человеческое как раз и заключается в том, чтобы уметь подавлять дурные эмоции, - сказал Волков.
      - Скрывать? - усмехнулся Шор. - Можно и болезнь от других скрывать, но этим ее не вылечишь.
      Волков почувствовал, что уже ввязывагтся в спор с ним, хотя запретил себе это делать, и, чтобы не отвечать, откусил огурец.
      - Спирта налей, как я, - посоветовал Шор, выковыривая ложкой сердцевину другой половинки.
      Громко заскрипела внизу дверь.
      - Какое беспокойство, товарищи? - послышался низкий, услужливый басок хозяина дачки. - Заходите ради бога...
      - Один живете? - спросил голос младшего лейтенанта из патруля.
      - Один как перст. Жену схоронил десять лет назад А сейчас в Москву ездил, там еще остались родственники. Что это у вас?
      - Сода, - ответил младший лейтенант. - Язва желудка замучила.
      - Ай-яй-яй!.. Как фармацевт, рекомендую березовый сок пить. Целительная сила в русской березке. Химия одно лечит, другое калечит. А в природе, как в материнском молоке для младенца, все лекарства есть.
      Стаканчик вот берите.
      Шор спокойно жевал огурец. За то время, что знал его Волков, он еще ни разу не проявил беспокойства или волнения. Наоборот, близкая опасность всегда на него действовала как-то живительно. И сейчас в глазах появился блеск.
      "То ли привык чувствовать опасность, - думал ВолКОВ) - и это уЖе СТало как наркотик. Бывает ли такая наркомания?"
      Младший лейтенант внизу поблагодарил хозяина и ушел. Опять громко заскрипела дверь, щелкнул замок.
      Тяжело шагая, Чардынцев поднялся в мансарду.
      - Язва у него, видите ли! - отдуваясь, проговорил он.
      Это был сутулый человек двухметрового роста. Холеное, старчески расплывшееся лицо носило отпечаток бурно прошумевшей юности. Склеротические вены набухли под глазами, красными жилками тянулись на щеках. Он поставил чемодан, снял затасканное пальто, достал флакон с валерьянкой, прямо из него глотнул.
      - У-ух! Привез... Он велел доложить, что имели сообщение, будто много танков здесь.
      - Деза, - проговорил Шор.
      - Как?
      - Липовое сообщение. Дезинформация. Взяли нашего радиста и его шифром передают. А танки здесь фанерные. Сегодня мы уходим, Владимир Павлович.
      Теперь быстро кончится.
      - Скорее бы, - Чардынцев не то облегченно, не то горестно, из-за того, что они уйдут, вздохнул. - Много лет я жду.
      Шор открыл чемодан и стал выкладывать гимнастерки, шапки, ремни.
      - Одного хочу, - Чардынцев уселся и прикрыл тяжелые морщинистые веки. Одного! Видеть Россию без этих узурпаторов. Мою Россию... А теперь что? Даже прощальный обед устроить не могу. И вспоминаю наши кавалергардские пиры. Какие были пиры! Реки шампанского, цыгане, юные мадонны полусвета в костюмах амуров. Светских дам, разумеется, не приглашали. Ма foi!.. Ca a ete charmant [Ей-богу! Это было очень мило (франц.).]. Пардон, я говорю, что это незабываемо. И был такой ритуал Избранная королевой, то есть самая очаровательная, нагой плескалась в шампанском. Ее вылавливали сетью, как русалку, обсыпали изюмом на персидском ковре. Тамада указывал изюминку, а другой выкрикивал, кому достанется. И тот съедал эту изюминку. Гвоздь ритуала заключался в том, кому достанется изюминка с самого пикантного места, и ему разрешалось похитить королеву.
      Чардынцев оживился как-то, внутренне смеясь, дергал плечами.
      - А мы устраивали так, чтобы эта изюминка доставалась князю Ломидзе. Все хорошо знали, что женщины красавцу Ломидзе ни к чему. Он был импотент...
      - Идиотство...
      - Пардон? - удивленно сказал Чардынцев и посмотрел на Волкова, будто сожалея, что тот не способен понять его.
      Волков хмыкнул. Этот остаревший кавалергард жил воспоминаниями далекой молодости, готовый на все, чтобы вернуть прошлое, не понимая в своей упрямой ослепленности, что жизнь зачеркивает прошлое навсегда, как и молодость.
      - Когда лошадь сбрасывает всадника, - проговорил Шор, доставая из чемодана солдатские ботинки, - то виноват лишь он сам.
      Чардынцев беззвучно подвигал губами, а лицо его злобно искривилось.
      - Теперь нас легко винить. Но тогда и немецкая армия бежала...
      - Документы где? - спросил Шор.
      - Ах да... Пардон.
      Чардынцев достал из кармана тугой сверток. В нем были воинские книжки, справки, медаль "За отвагу", нашивки за ранения, продовольственные аттестаты.
      - Изучи, - сказал Шор Волкову. - И надо переодеваться.
      Спустя десять минут Волков стал сержантом Иваном Локтевым, а Шор красноармейцем Иваном Гусевым, награжденным медалью. Справки подтверждали, что оба выписаны из госпиталя и направлены в часть с довольствием на три дня.
      Чардынцев суетился, помогая им одеться, затем, пообещав на дорогу бутылку спирта ушел вниз.
      - У тебя, Иван, - сказал Шор, - опасное заблуждение. Хочешь, чтобы дурак понял, как он глуп... Сейчас едем к Москве. Тут патрули меняются как раз.
      Младшего лейтенанта с язвой не встретим.
      На платформе дачной станции было мало людей.
      Электричку ожидали несколько рабочих, стоял раненый летчик, неловко держа костыли, прохаживался капитан в сопровождении двух бойцов. И еще Волков увидел Комзева, одетого в измызганную шинель, с вещевым мешком за плечами. Он дремал оидя, вытянув ноги. Капитан сразу направился к ним.
      - Откуда?.. Документы!
      - Из госпиталя, - объяснил Волков.
      Мельком посмотрев их документы, капитан сказал:
      - Та-ак... В запасной полк направлены. А где болтаетесь?
      Капитан был низенький, сытый, весь точно облизанный - ни морщинки на лице, ни складочки на шинели, затянутой портупеей.
      - Тут одна зазноба живет, - начал оправдываться Шор. - Повидаться хотелось.
      Отругав за такое своеволие, граничащее с дезертирством, и пригрозив арестом, капитан сказал, что на их счастье здесь лейтенант, который тоже едет в запасной полк. Комзев будто сейчас проснулся, зевнул и вытер ладонью щеку.
      - Возьмите этих разгильдяев, - приказал ему капитан. - И документы заберите себе.
      - Ладно, - согласился Комзев. - Дальше фронта не убегут.
      - На фронте обстановка тяжелая, - возмущался капитан, - а они зазнобу ищут. Этак на любой станции можно искать.
      Он ушел, и Комзев рассмеялся:
      - Во, черт горластый, поспать не дал.
      - Тыловик, - угрюмо сказал Шор. - Поди, каждую ночь у бабы ластится.
      - Где воевали, хлопцы? - спросил Комзев.
      - На Западном фронте, - ответил Шор - 5-я армия.
      - Рядом были. Я тоже из госпиталя, - взглянув на их справки, пояснил Комзев. - Иван Локтев да Иван Гусев. Ясненько! Два Ивана. Забирайте свои бумаги...
      Чайку бы теперь организовать.
      - И покрепче найдем, - тихо сказал Шор.
      - Да ну? - оживился Комзев. - Сразу видно, что фронтовики. Где раздобыли?
      - Ко всему требуется умение, - неопределенно сказал Шор.
      - Черти полосатые! В полку мне роту, наверное, дадут. Беру вас к себе, - заключил Комзев.
      Довольный Шор незаметно подмигнул Волкову.
      Складывалось все очень естественно. Не мог только Волков понять, как очутился здесь на станции Комзев.
      И каким образом предугадал, что Шор направится сюда?
      Лишь потом Волков узнал это. Женщина в синем платке оказалась догадливой и сделала то самое простое, чего не приходило ему в голову. Она издали наблюдала, куда пошли два странных рабочих, а потом уже стала звонить в Москву. Дачу Чардынцева взяли под наблюдение. Вокруг Малаховки усилили патрули.
      Куда бы ни двинулись они, все равно бы их задержали и отвели на станцию к военному коменданту, где ждал Комзев.
      XIX
      Скинув пудовые от грязи сапоги, боец 4-й роты Маша Гэлицына устроилась на ворохе соломы. Под шинелями рядом спали Леночка и Наташа.
      Второй день после месячных учений, заполненных изнурительными маршами, которые считались необходимыми для закалки бойцов, роты, заняв траншеи, отдыхали. Днем над траншеей кружились немецкие самолеты-разведчики. По липкой, засасывающей ноги дороге шли беженцы, везли раненых.
      В землянке был полумрак. Трепетал огонек коптилки, а вместе с ним как бы дрожали бревна наката.
      Ротный санинструктор Полина, тридцатилетняя девушка с мешковатой фигурой, крупным носом и плоскими, будто отесанными скулами, без гимнастерки, в исподней солдатской рубахе сидела у дощатого стола, пришивая заплату к телогрейке. Тихонько вошла санитарка Симочка Светлова.
      - Опять женихалась? - вскинула голову Полина. - Узды на тебя нет. Где это шастала?
      - Здесь, в траншее, - ответила Симочка.
      - У Ваньки-архитектора?
      - Нет.
      - Опять с другим? - Как все ткачихи, Полина была немного глуховата и сразу переходила на крик.
      - С другим, - вздохнула Симочка, облизывая губы маленьким, розовым, точно у котенка, языком и снимая шапку.
      - Что же ты? - всплеснула руками Полина - Да, вот.. Жалко мне их.
      - Знаешь, чего из такой жалости получается?..
      Больно ты ответная, девонька. Они это за версту чуют.
      - Ничего такого и не было, - вздохнула опять Симочка. - Захаркин говорит: "Посиди рядом". А крупа идет холодная. Накрылись мы плащ-палаткой...
      - И Захаркин туда же, черт одноглазый! - возмутилась Полина. - Ух, дьявол... Надо, чтоб еще было?..
      Тьфу! Все девчонки нормальные, а у тебя вроде кипит.
      Глаза у Симочки темные, с поволокой, рот маленький, а вздернутый носик словно срезан к приподнятой губе. Зачесанные наискосок льняные волосы скрывали ее по-детски круглый висок. Она чуть картавила, словно подделываясь под говор детей. И что-то лукавое было в ее глазах. Но лукавить или даже капельку хитрить Симочка не умела. Ей просто было непонятно, что есть такое, о чем лучше умолчать. В свои двадцать четыре года она три раза побывала замужем, и ни один из трех не сумел понять ее удивительной, наивной откровенности В роте знали, что и сейчас она любит всех троих, пишет им аккуратно письма, волнуется, когда нет ответа. И еще вздыхает о матросе Феде, с которым ехала однажды на пароходе и который за шесть дней только поцеловал ей руку... Наташа считала ее дурочкой, а у Марго к ней иногда возникало такое чувство, какое испытываешь к обиженному ребенку. Полина же сразу как бы заменила ей мать.
      - Наказание с тобой, - говорила Полина. - Ужин в котелке. Поешь хоть... Ванька сахар тебе занес.
      - Иван Данилыч хороший, - отозвалась Симочка.
      - Все они хороши только издаля, - буркнула Полина. - Ванька, наверное, десять раз женатый.
      Московский зодчий Краснушкин - сорокадвухлетний язвительный человек, по близорукости не взятый в армию и назначенный здесь вторым номером к противотанковому ружью, где первым номером был старый художник, сам называл себя Ванькой-архитектором. Что-то особенное он разглядел в Симочке через толстые стекла своих очков. При ней он переставал язвить, вдруг робея, и, узнав, что она любит сладкое, отдавал ей пайковый сахар, то рассказывая, как у него болят зубы, то жалуясь на диабет.
      Симочка уселась напротив Полины.
      - Захаркин, поди, лапал? - строго взглянула на нее Полина - Кровушка взыгралась...
      - Нет, - отвернувшись, проговорила Симочка. - Рассказывал... В Барнауле его девушка ждет. Не писал он, что лицо поуродовано, и домой из госпиталя не заехал... А я говорю: если любовь, то все равно. И безглазый и безногий еще дороже.
      Когда Симочка отворачивалась и свет коптилки не падал на ее лицо, начинали мягко, зеленовато светиться ее зрачки. Они всегда так светились у нее в темноте, вызывая удивление ополченцев.
      - Тебе нужен степенный человек, а не вертихвост, - сказала Полина, откусывая нитку и любуясь заплаткой на ватнике. - Я вот не спешу. Близко их, кобелей, не подпускаю. Это у них прием такой: разжалобить. Они знают, с какой стороны бабье сердце мягчает А потом хоп... и охнуть не успеешь. Три раза замуж ты ходила, а все будто ребенок.
      Как всякая старая дева, Полина видела в мужчинах только неизбежное зло, с которым должны мириться, чтобы не быть одинокими.
      - Я понимаю, - вздохнула Симочка. - Только мне любопытно... Каждый, словно книга. Если не откроешь, то и не узнаешь, что там написано.
      Стенки землянки дрогнули. Рокот пушек, казалось, исходил из глубины земли Полина вскинула голову, и на лице ее заметались тени.
      - Что-то ныне шумят... Ложись-ка спать. А я чулки поштопаю. Чулки в сапогах как на огне горят.
      - Когда я с Васей жила, - проговорила Симочка, - он из Москвы чулки привез. Тоненькие, как паутинка.
      - Вася?. Это фотограф, что ли?
      - Вася же артист.
      - А-а, - кивнула Полина, - у тебя его актерка отбила...
      - Полюбил он ее... Я с Васей познакомилась m фабрике. У нас вечер был, артисты приехали. Он меня сразу на танец позвал. А затем домой проводил Я тогда комнату от фабрики получила. И он говорит: "Хочешь быть несчастной, выходи за меня..." Мы хорошо жили. Потом вижу, он мучается. Как-то из-за пустяка разругалась.
      - Дура ты, Симка. Ох, дура! - возмутилась Полина. - Я б его...
      - Нет, - Симочка прижала ладони к щекам, - нет.
      Он догадался лотом, что разругалась нарочно. Зашел ко мне, и такие у него глаза были виноватые... я неделю плакала. А потом узнала, что им негде жить. Комнату отдала.
      - Юродивая ты! - заключила Полина. - И комнату отдала? Надо же...
      Симочка не ответила. Она смотрела на огонь коптилки с тихой, грустной улыбкой. Марго натянула шинель на голову. Она думала о таинстве женщины.
      Здесь, в траншее, стоило появиться любой из них, даже некрасивой Полине, как усталые бойцы сразу как-то оживлялись, находили задорный тон, старались услужить хоть в мелочи. И в глазах не было похоти, а какое-то удивление, словно вдруг обнаруживали то, чего не замечали раньше при мирной, благополучной жизни. Может быть, просто искали добрую теплоту, которая инстинктивно противостояла грубости и без которой жизнь делалась холоднее? Часто она замечала на себе взгляды лейтенанта Еськина, изучающие, тоскливые. Но говорил с ней лейтенант всегда сухо, подчеркнуто вежливо и как-то неприязненно. Думала она еще о Сережке Волкове, мысленно говорила ему то, о чем, будь он рядом, никогда бы не сказала и под угрозой смерти.
      Снаружи кто-то дернул плащ-палатку, закрывавшую вход.
      - Ну, кто там? - испуганно крикнула Полина, заслоняя ватником некрасиво обвисшие под рубахой груДи. - Чего надо?
      - Тревога, - сказал приглушенный голос взводного командира Захаркина. По-быстрому собирайсь, ягодки-маслинки.
      - Дьявол одноглазый, - ворчала Полина - Лезет еще. Вставайте, девочки!
      - Что? - подняла голову Наташа.
      - Тревога, - сказала Марго.
      - Ой... А я сон видела, будто мы на концерт идем.
      Марго, натянув сапоги, вышла из землянки.
      Ветер хлестал мокрым снегом. Непогода спаяла землю и небо темно-серой пеленой. В траншее мелькали бесформенные под плащ-палаткой фигуры, слышались недовольные голоса:
      - Чего тревожат? Нудьга вон какая идет.
      - Говорят, фронт прорван. Из батальона сообщили.
      - Да ну? Отоспались, значит...
      Вдоль бруствера, хлюпая по глине, шли три человека. На фоне рядов колючей проволоки они казались темными движущимися силуэтами.
      - Эй, славяне. Командир где?
      - А кто такие?
      - Соседи.
      К ним, прихрамывая, бежал Еськин в распахнутой телогрейке.
      - Что за соседи? Откуда? Извините, товарищ майор. Я командир роты.
      - А я командир соседнего батальона. Надо поговорить, лейтенант.
      И они отошли в сторону. Двое присели у траншеи на корточки.
      - Закурить есть, парень?
      - Не курю, - сказала Марго.
      - Батюшки! - глаза его на узком лице весело блеснули. - Думал, что солдат... Как же тебя зовут?
      - Зовуткой.
      - Да тут, ей-богу, цветник, - сказал он, увидев Натэшу, Леночку и Полину, тоже вышедших из землянки. - Глядите, полковник...
      Второй боец, в каске, с винтовкой, тихо спросил:
      - Из Москвы, девушки?
      - Военная тайна, - ответила Леиочка.
      - Елки-моталки, - засмеялся первый. - Таинственные незнакомки в окопах и позади Россия. Защитим ее грудью. А?
      - Перестаньте, Сазонов, - хмуро бросил второй.
      - Он еще не бит, - сказала Наташа.
      - Еще как бит! Да я из рода нетонущих, негорящих... Хочешь, на счастье поцелую?
      Лишь теперь Марго заметила под его каской бинт.
      - Ну-ка, целовальник, мотай отсюда! - сказала Полина. - Знаем вас.
      - И с ними дядька Черномор, - веселился боец. - Ай-яй-яй!.. - Он губами изобразил звуки струн гитары, тонко, по-женски, чуть слышно пропел:
      Милый мой, на тебя я в обиде:
      Ты меня целовал при луне.
      А потом.. Кха, гм!
      - Дурак, - равнодушно отозвалась Леночка.
      Кто-то поодаль засмеялся.
      - Веселые соседи у нас.
      Низкорослый майор в это время уже громко объяснял Еськину:
      - Займем траншеи впереди, левее. И отходить не будем. Такой приказ. Он еще что-то сказал, понизив голос, указывая рукой на высотки, куда двигалась неясной массой колонна пехоты и сливалась там с землей.
      - Я надеюсь, лейтенант, - проговорил майор, затем оглянулся и сказал ждавшим его бойцам: - Двинулись.
      Они ушли, а Еськин, подозвав сержанта Захаркина, велел установить на фланге противотанковое ружье.