Парашют мягко встряхнул его, переворачивая слева направо, что-то больно дернуло руку, а скорость не замедлилась, или он не почувствовал этого за ожегшей мозг догадкой: "Стропа захлестнулась!.." Тьма ночи вдруг стала чугунно-жесткой, на него будто устремились мохнатые глыбы сосен. Пронзительно затрещали ветки. Сильный удар оглушил Волкова... Ему казалось, что он сразу открыл глаза, однако было уже светло.
      Пальцами он нащупал мокрую колючую хвою. Обломанные ветки навалились сверху, а шея его упиралась в ствол дерева. Он глубоко вдохнул прохладно-чистый воздух, который бывает лишь в осеннем русском лесу.
      Одновременно с тупой болью в затылке явилась тревожная мысль: "Почему светло? Уже октябрь. Рассветает к семи часам. А мост?"
      Движимый сознанием неотвратимой беды, он поднялся. Тело ныло, саднили зубы, а язык, точно вспухший, переполнял рот.
      "Нет, человек не птица, - горько усмехнулся про себя Волков, расцепляя застежки лямок. - От удара я потерял сознание. И ничего не успею..."
      Вполголоса чертыхаясь и охая, Волков стянул изорванный комбинезон, достал из мешка пистолет, рассовал по карманам обоймы, а пачку денег всунул за голенище. В теплом пальто, ношеных яловых сапогах и летней кепке, он уже не отличился бы от многих беженцев, которые ходили по деревням, чтобы выменять продукты, ютились на грязных вокзалах, ожидая поездов. Купол парашюта был разорван торчащими сучьями. Чтобы снять его, надо лезть на дерево.
      - А-а, все равно, - пробормотал Волков. - Скорее увидят.
      Что-то зашуршало в пестром ковре опавших зеленых иголок и рыжих еловых шишек. Белка проскочила на ствол дерева и уставилась бусинками глаз, выжидая, не кинут ли ей орех.
      - Привет, - сказал Волков. Но белка прыгнула выше, и ему показалось, что на ее острой мордочке возникла такая же задорная, ироническая улыбка, какой улыбалась Марго. - Дура, - сказал он. - Дура ты, белка.
      Немного постояв, слушая легкий, точно от речных волн, гул - не то рождаемый соснами, не то в собственном его теле и голове, - он медленно двинулся к северу, где была железная дорога. Приокские леса - остатки дремучих когда-то чащоб, укрывавшие русичей от набегов степняков-завоевателей, еще хранили свою первозданную красоту. По одной из тропок Волков добрел к насыпи. Рельсы мокро блестели на черных шпалах.
      Немного в стороне виднелась будка обходчика с раскрытой дверью. Он пошел к будке, но его сразу окликнули:
      - Курить есть, земляк?
      Человек в солдатской шинели, без фуражки стоял под елочкой. У ног лежали две вязанки хвороста.
      - Три дня не курил, - ответил Волков условленной фразой. - А в Коломне продают табак?
      - Иди за мной.
      Шинель у него была надета поверх гражданского костюма. Обтрепанные манжеты серых брюк волочились по земле. Форма головы и выражение немолодого широкого лица с круглыми глазами, пучками волос, торчащими из ноздрей, придавали ему вид сонливого кота.
      - Далеко идти? - спросил Волков.
      - Не устанешь, - тихим и, как показалось Волкову, злым голосом ответил тот. - Встречал по дороге когонибудь?
      - Никого.
      - Обутрилось уже. Бабы в лесу хворост собирают.
      "Немец так бы не сказал, - подумал Волков. - Значит, он русский".
      - Мне нужен Шор.
      - Шор? - пробормотал тот, еще более злобно. - Документы-то есть?
      - Имеются, - сказал Волков.
      - Ну, ладно. Семен Григорьевич я, по фамилии Тюхин... Хворост бери. А ежели встретим кого, ты помалкивай.
      С вязанками хвороста за плечами они углубились в лес и вышли на дорогу.
      XIV
      На задах Коломны домики скрывались под большими вязами и липами. Кое-где висели плакаты, объяснявшие, что болтун - находка для шпиона. Около реки табором стояли беженцы. Чуть дальше, у моста, по которому полз санитарный поезд, торчали жерла зениток.
      И то, что мост цел, казалось Волкову чудом.
      Дом Тюхина отличался новым забором и жестяной вывеской сапожника. Во дворе бродили куры, лизал замшелую колоду теленок, два пса, хрипя, натягивали цепь. Статная молодая женщина с узкой талией и блеклым лицом появилась на крыльце. Короткую шубейку и белый тонкошерстный платок она, видимо, накинула в спешке. А глаза ее будто хранили давнюю скорбь и непонятное чувство виноватости.
      - Это знакомый Федора, - проговорил Семен Григорьевич, кивнув на Волкова и как-то исподлобья оглядывая ее. - Без него бы хворост не дотащил. А Федор где?
      - Да ушел. Следом и ушел, - тихо сказала она.
      - А ты чего вырядилась?
      - На базар.
      - Брагу достань из погреба, - хмуро уронил Тюхин.
      "Дочь, наверное, - подумал Волков. - А кто Федор?"
      - Нету твоего дружка, - сказал Тюхин. - Явится еще, не пропадет.
      У крыльца огненно-рыжий петух, что-то громко требуя на своем петушином языке, ходил вокруг маленькой серой утки. И утка приседала, грациозно, игриво, вытягивая длинную шею.
      - Ых ты! - с бешеной злобой взмахнул рукой Тюхин.
      Утка отскочила, а петух закричал еще громче, созывая кур на это место, где был рассыпан ячмень.
      - Настасья! - крикнул Тюхин. - Серую потом отлови! Зарежу для лапши!
      В этот момент, приоткрыв калитку, вошел человек, при виде которого у Волкова невольно дрогнули губы.
      Он сразу вспомнил пакгауз и бритоголового уголовника, сидевшего, как японский божок. "Рыба... Так его называли. Откуда же он здесь?"
      - А-а, - протянул тот сквозь зубы. - Явились. Ты, Семен Григорьевич, по хозяйству займись.
      Тюхин, взглянув на него, сразу отвел глаза и медленно пошел к дому.
      - Я Шор. Или Федор Шорин, - проговорил тот. - Все благополучно?
      - Кажется.
      - И мы чудок знакомы. Так вот, для остальных мы старые кореши. По документам я отбыл срок заключения, а теперь ищу работу. Тюхин лишь это знает.
      Пока Шор говорил, его лицо было точно каменное и мускулы щек не двигались, а когда из сарая, прижимая к груди кувшин, вышла Настасья, он жестко усмехнулся левой половиной рта. Она быстро пробежала мимо, наклонив голову, и только щеки ее вдруг охватил румянец.
      - Не нравится мне здесь, - сказал Волков.
      - Почему?
      - Этот Тюхин.
      - Старый мерин, - опять усмехнулся Шор. - На цепь готов посадить бабу. Ревнует ее. Да Тюхин у меня в кулаке. Здесь все нормально Еще что?
      Волков понял, что Шор ждет каких-то расспросов.
      - Я предполагал, все будет иначе, - сказал он.
      - А-а... Шухер на мосту и прочесывание леса?
      - Что-то в этом роде.
      - Не всегда можешь то, что хочешь, - снова краем рта усмехнулся Шор и, обняв его за плечи и ведя на крыльцо, громче добавил: - Ну, Витюха, жисть была!
      Мы еще возьмем эту жисть.
      Настасья без шубки, но еще в платке хлопотала у стола, расставляя тарелки, глиняные кружки для браги. Тюхин, сидя на массивном дубовом стуле, ковырял вилкой истертые, как у лошади, зубы. Вся мебель и даже тарелки отличались какой-то грубой прочностью, будто хозяин строил и покупал на два века. И Тюхин среди этой отвечающей, видно, его душевному складу обстановки как бы успокоился, немного подобрел - Ну, Семен Григорьевич, - произнес Шор, садясь рядом, - решили. Идем с Витюхой на фронт. Еще недельку погуляем - и айда.
      - Берут, что ли?
      - Добровольцами.
      Настасья чуть не уронила сковородку, где шипели облитые сметаной грибы, и Федор, тут же метнувшись, подставил снизу ладонь.
      "Реакция у него мгновенная", - отметил Волков.
      - Ах ты! - пробормотал Семен Григорьевич - Чего это?
      - Тяжелая... Руки болят, - оправдывалась Настасья.
      - Своя ноша-то гнет? - буркнул Тюхин, сверля глазами жену.
      - Я корове сена дам... А вы ешьте, ешьте, - упавшим голосом произнесла Настасья, и ее лицо с мелкими рябинками на щеках испуганно застыло, точно боялась она, что вырвутся какие-то другие слова.
      - Опять ночью бил ее? - спросил Шор, когда Настасья хлопнула дверью.
      - Люблю, вот и бью! - стукнув по столу кулаком, ответил Тюхин. - Я ваших дел не знаю, и мои не замай ..
      - Скандалы любопытство вызывают, - процедил Шор. - Десять тысяч заплачено, чтобы все нормально было, пока я тут. Витька пробудет недельку - и еще отвалим.
      У Тюхина напряглась шея, кулаки дрожали, но голову под взглядом Шора он опустил. Будто мысль его, проделав тяжелую, опасную работу, сломленная этой тяжестью, улеглась в привычное место, и только лоб покрылся испариной.
      - Я ваших дел не знаю, - повторил он миролюбиво. - Ночью, говорят, снова пять машин ограбили, которые из Москвы ехали. Люди в исподнем прибежали на станцию.
      - Кто же их? - засмеялся Шор.
      - "Черная кошка", говорят... Когда деньги за нового постояльца отдашь?
      "Ну и тип, - думал Волков. - Каких еще мне придется увидеть?"
      - На кой хрен ты, Семен Григорич, деньги копишь? - цепляя вилкой гриб, шутливо спросил Федор. - В могилу-то не заберешь.
      - Всякий свое рассуждает, - ответил Тюхин. - А я ишо пожить хочу долго.
      - Ладно, - кивнул Шор. - Живи...
      После завтрака Шор увел Волкова в небольшую комнатку с окнами на луга и речку.
      - Вот как бывает, - сказал он, плотно затворив дверь. - Не ждал, что увидимся?
      - Не ждал, - сказал Волков.
      - Одной веревочкой нас тюрьма связала. Эта веревочка крепкая.
      - Что же мост? - спросил Волков.
      - Осечка вышла. Как добрался?
      - В лесу рассвета ждал, заблудиться боялся.
      - Никогда в этих местах не гулял?
      - Нет.
      - Здесь безопасно. Тюхин завяз крепко. С женой, верно, ладит плохо. Баба давно кипит, а старый осел не замечает. Для его же пользы я малость любовь кручу. Если пар не выпускать, так разорвет котел. А если что, и Настасья предупредит.
      "Вот для чего ведет эту опасную игру", - подумал Волков, а вслух сказал:
      - Как она живет с таким?
      - Все люди живут и умирают по-разному, - отозвался Шор, глядя в окно. Я делю человечество на три категории: мечтатели, практики и дураки. Мечтатели хотят изменить мир, практики управляют, а дуракам остается верить, что кто-то им устроит лучшую жизнь. Но в каждом заключена эта троица - вопрос лишь, чего больше.
      Слушая Шора и приглядываясь к нему, Волков старался исключить эмоции. Он уже знал, как трудно разобраться в другом человеке. Знал, что, глядя на другого, каждый незаметно для самого себя делает отбор каких-то слов и потом рисует его внутренний портрет, а точнее, более приемлемую для себя схему. Говорят, первое впечатление бывает самым верным. Но это лишь кажется, потому что затем фиксируются детали, которые оправдывают возникшую симпатию или антипатию.
      "Немец он или русский? - думал Волков. - Под уголовника он, конечно, только маскируется".
      Шор казался противоположностью Мюллера, и Волков сказал:
      - А лейтенант Мюллер делит человечество просто на умных и глупых.
      - Мюллер? - вырвалось у Шора. - Этот аристократический цыпленок?
      Как бы спохватившись, он помолчал и добавил:
      - Ты не глуп, лейтенант.
      Но Волков заметил и мелькнувшую в его глазах усмешку.
      - Теперь о деле, - сказал Шор. - Слухи бродят, что в лесах у Оки накапливаются какие-то войска. Просят узнать, откуда эти войска. Завтра поедешь в сторону Москвы, до Раменска. На этой станции уже требуют особые пропуска. Документы у тебя надежные.
      Вроде ищешь эвакуированных родных. Поищи земляков и среди бойцов.
      - Ясно, - кивнул Волков.
      - А сейчас отдыхай. После обеда можно в город сходить. Оглядишься тут.
      После обеда Шор, запьянев, улегся спать. Волкова насторожило то, что он будто способствует его замыслу, и тоже хотел остаться дома. Но Шор тоном приказа сказал:
      - Тебе Надо узнать обстановку. Иди.
      На кривых, с покосившимися домиками улицах городка было много военных: спешили куда-то интенданты, прохаживались курсанты училищ, летчики. Группами шли усталые, в промасленных телогрейках рабочие с завода, где окончилась смена. У магазинов стояли очереди за хлебом.
      "Верит Шор, что я крепко запутан, - думал он, - или это проверка?"
      Все же он рискнул зайти на почту и отправил короткую телеграмму: "Здоров, адреса пока нет. Еж" - так его называла мать в детстве.
      Женщина, принимавшая телеграммы, даже не глянув на него, выписала квитанцию Выйдя снова на улицу, он разорвал эту квитанцию, бросил в железный ящик с песком и направился к дому Тюхина.
      Шор еще лежал на своей кушетке.
      - Ну как? - равнодушно поинтересовался он.
      - Можно было и не ходить, - сказал Волков.
      - Давай тогда спать. Завтра пораньше встанем.
      Шор повернулся к стене и вскоре захрапел.
      В другой комнате что-то неразборчиво бубнил Тюхин, очевидно ругая жену.
      Ночью Волков проснулся от легкого шороха. Луна торчала в окне углом свежевьгструганной доски, и мерцающий свет падал на кушетку Федора. Но его там не было. Дверь осталась приоткрытой, и слышался храп Тюхина. Босиком, чтобы не греметь сапогами, Волков пробрался на кухню: если заметят, можно объяснить желанием напиться. И вторая дверь была открыта.
      - ...Феденька, что же мне?.. - донесся слабый говор. - Измаялась я... Мочи нет. Семь лет маюсь, хотела и руки наложить. Девчонкой ведь замуж пошла. Голод был... А теперь с постылым как жить?
      - Ты погоди еще немного, - отвечал Шор.
      - Я и в армию уйду. Стирать буду. Прачки в армии нужны. А смерти не боюсь. И смерть приму.
      - Настасья! - вдруг крикнул из глубины дома проснувшийся Тюхин.
      - Здесь я, - ответила с крыльца она. - К скотине выходила.
      - А чего холода напустила? - проворчал Тюхин. - Иди сюда.
      Волков пробежал в комнатку и улегся на свою лежанку.
      XV
      На станцию Волков шел мимо почты, однако его никто здесь не ждал. Только у вокзала какой-то человек обогнал его, задев локтем. Лицо этого человека в брезентовом плаще и рваной шапке показалось Волкову знакомым. И, как бы для того, чтобы Волков мог лучше разглядеть его, тот остановился, прикуривая.
      "Это же Комзев, - узнал его Волков. - Старший лейтенант..."
      В памяти его на миг всплыли осыпавшиеся траншеи, ломаная цепь автоматчиков, стук пулемета, разрывы гранат и атака...
      А Комзев подмигнул ему одним глазом, точно хотел сказать: "Удивился, брат?"
      Не оглядываясь, Волков пересек вокзальную площадь, где стояло много повозок. На перроне толпились мобилизованные, все остриженные наголо, но еще в своей домашней одежде. Это были уже не молодые парни, а степенные пожилые люди. Молча, с закушенными губами, стояли жены. Лишь некоторые всхлипывали, что-то тихо говорили напоследок мужьям.
      Волков нырнул под состав открытых платформ, нагруженных станками эвакуированных заводов, обгорелыми танками. Из другого подошедшего состава выпрыгивали бойцы с котелками, торопясь набрать воды.
      Комзев догнал Волкова. Они присели у товарного вагона, сброшенного с насыпи.
      - Что не удивляешься? - весело играя глазами, спросил Комзев.
      - Я теперь ничему не удивляюсь, - ответил Волков. - Значит, вы тогда пробились?
      - Четверо... И комбрига дотащили.
      Комзев мало изменился: та же широкая заразительная улыбка, румянец во всю щеку. Лишь одет иначе, а вместо щегольских сапог на ногах какие-то грязные ботинки, перетянутые шнуром.
      - Меня с фронта отозвали две недели назад и говорят: "Лейтенанта Волкова из десантной бригады помнишь? ." "Помню, - отвечаю. - Убит на моих глазах".
      "Тогда, - говорят, - надо встретить мертвеца". "Есть, - отвечаю. Когда двигаться на тот свет?" "Пока немного ближе", - говорят А вчера телеграмму приносят. .
      Дома у тебя все живы, здоровы. Папаша из газет сводки аккуратно вырезает. Решил подсчитывать, сколько фрицев ухлопали. На его счетах война через месяц должна кончиться. А мамаша грозилась тебя выпороть, как домой заявишься. Мамаше надо бы полководцем стать. Ну, вообще беспокоятся... Как тебя называть?
      - Виктор Никифоров, - сказал Волков.
      - Ясненько.
      - Что-нибудь известно про лейтенанта Жаркового?
      - Жарковой?
      - Его выбрасывали тогда с группой на парашютах.
      - Дружок твой, - вспомнил Комзев. - Нет... О нем ничего не знаю. Четвертый месяц воюем, а сколько всего было.
      Волков оглянулся. Два железнодорожника шли мимо них.
      - Ты не беспокойся, - сказал Комзев. - Наблюдают. Если появится любопытный, аккуратненько уберут.
      Ну, давай рассказывай.
      Он записал имена, которые сообщил Волков,
      - Можно брать их сегодня, - добавил Волков. - Надоело мне уже...
      Комзев хмыкнул:
      - В этом районе передатчик действует. Шифровки лупит ночью. И отыскать его не могут. Шор, конечно, тут не один. Возможно, и не он руководит. Я думаю, с тобой генерал захочет повидаться. Когда бы лучше?
      - Лучше завтра, - ответил Волков. - Неизвестно, что будет потом.
      - Пожалуй, - согласился Комзев. - А сейчас двигай в Раменск, как тебе приказано. Мы что-нибудь организуем. И все аккуратненько Шору доложи. По непроверенным данным, войска отводят с фронта на пополнение. Чтобы проверить, надо еще съездить разок.
      Понятно? Завтра, как вернешься, тут буду ждать. Теперь расходимся...
      К Раменску Волков доехал на товарняке. Станцию ночью бомбили. В тупике догорал санитарный поезд.
      Мокрый снег кружился над разбитыми дымящимися вагонами, над глубокими воронками, над зенитками, у которых стояли, накрывшись плащ-палатками, бойцы.
      Купив газету, Волков узнал, что немцы подошли к Можайску. Их наступление развертывалось по всему фронту тремя гигантскими уступами.
      На станции из вагонов поезда, прибывшего из Москвы, высаживали старух и детей. Шумливая суета, крики создавали паническую неразбериху. Подальше разгружался воинский эшелон: с платформ скатывали гаубицы, из теплушек по дощатым лазам выводили коней. Два молодых артиллерийских лейтенанта в новеньком обмундировании уговаривали девушку с миловидным лицом, измазанным паровозной копотью, и масленкой в руках, назначить им свидание.
      - Утром здесь проезжали, - говорил один из них, - думали, уже на фронт. И вернули oj Москвы.
      - Неразбериха, - сказал другой.
      Волков подошел к этой девушке и спросил, когда будет поезд на Коломну.
      - Вот, - кивнула она на состав. - Разгрузят - и уйдет порожняком.
      Оба лейтенанта с недовольным видом уставились на Волкова.
      - А ну шагай отсюда! - проговорил один, у которого из-под сдвинутой набекрень фуражки выглядывал рыжий чуб.
      - Человеку же ехать надо, - заступилась девушка, рассматривая Волкова голубыми, какими-то очень ясными на чумазом лице глазами.
      - Шпаки гражданские еще ходят, - сказал лейтенант. - Эшелон воинский.
      У состава выкрикнули команду.
      - Адрес, Надя, адрес, - проговорил другой лейтенант. - Эх, не успел записать...
      И оба побежали к пушкам.
      - Знакомлюсь каждый час, - вздохнула девушка, - на три минуты. Вы глядите, поезда тут долго не стоят. Ночью бомба прямо на вагон с ранеными упала.
      Вчера и днем бомбили...
      - А вы тут живете?
      - Я из Москвы, училась в консерватории, - ничуть не удивляясь его любопытству, ответила она.
      - И Машу Галицыну знаете?
      - Галицыну?.. Конечно. Вы дружили?
      - Нет, - сказал Волков. - Так просто.
      - Мне Галицына всегда не очень нравилась. Гордячка... Ой, - тихо проронила она, глядя уже мимо Волкова. - Ленька опять удрал...
      Мальчишка лет двенадцати в больших не по росту сапогах и большом картузе шмыгнул за вагон.
      - Помогите догнать его. Третий раз на фронт убегает. Мать же с ума сойдет.
      - Рискну, - улыбнулся Волков, представив, как "немецкий агент", выполняющий опасное задание, ловит сбежавшего из дому мальчишку.
      Ленька притаился у колеса и осторожно выглядывал, рассудив, должно быть, что для него-то главная опасность исходит от масленщицы. Не проявил он беспокойства и когда Волков схватил его за руку.
      - Пусти... Чего ты?
      Но, увидев бегущую девушку, сразу захныкал:
      - Большой, да? Справился. Ма-амке скажу!
      - Как тебе не стыдно, Ленька! - проговорила Надя. - Мать расстраивается, а тебе не стыдно. Опять хотел убежать? Вот нашлепаю тебя... Горе от этих мальчишек!
      - Все равно убегу, - насупился Ленька.
      - А убьют, что матери делать?
      Ленька засопел, презрительно вытянув губы. Должно быть, понятие "убьют" казалось ему столь нелепым, что и разговор вести об этом попусту.
      - Беда от этих мальчишек. Одна беда...
      В этот момент клацнули буфера и заскрипели вагоны состава.
      - Ой, поезд уходит, - сказала она.
      Волков догнал тронувшийся состав, вскочил на подножку тамбура, где уже сидело несколько беженцев.
      Холодный, мокрый ветер с заснеженных подмосковных лугов бил в лицо. У переезда остановились тягачи с гаубицами и колонна пехоты. На бойцах истрепанные, прожженные шинели. Пушки были исцарапаны осколками, дула закопчены.
      "Хватит, - подумал Волков. - Завтра скажу, что хватит. И тоже на фронт..."
      Вечером Шор подробно расспрашивал о воинском эшелоне на станции Коломна, о том, сколько пушек сгружали в Раменске, о калибре гаубиц на переезде Досаду вызвало у него то, что Волков не сумел узнать ни одного номера части.
      - И так видно, что потрепанные части, - говорил Волков, - с фронта отвели. Артиллерийские дивизионы в Раменске были свежие, но пушки допотопные.
      Каким-то остановившимся, тяжелым взглядом Шор посмотрел на него:
      - Это все неточные сведения. Мало чего ты узнал В голосе не было угрозы, но холодные зрачки под набухшими веками давили беспощадной жестокостью Так, наверное, сытый удав мог смотреть на пойманного кролика, раздумывая, что с ним делать. И казалось, вся его физическая сила концентрировалась в этом взгляде.
      - Попробую узнать, - сказал Волков, делая судорожное глотательное движение. - Попробую еще завтра...
      Шор отвернулся.
      - Чем смелее действуешь, тем у людей меньше подозрений... Ночевать я сегодня буду в другом месте А ты останешься и завтра утром езжай в Раменск.
      На следующий день Волков опять поехал в Раменск Он толкался среди беженцев, слушая разговоры о грабителях, называющих себя "Черной кошкой", узнал, что в подошедшем эшелоне батальоны дивизии, отведенной из-под Можайска на формирование.
      - Это двадцать шестая? - наугад спросил Волков у одного бойца.
      - д зачем тебе? - подозрительно уставился на него тот.
      - да брательник письмом сообщил, что едет, - ответил Волков - Он из двадцать шестой.
      - Не, мы восемьдесят первая.
      Снова разгружались и артиллеристы, которых он видел здесь вчера. Лейтенант с казацким чубом узнал его, сам окликнул:
      - Эй, парень, а где она?
      - Кто? - спросил Волков.
      - Масленщица эта... Надя.
      - Откуда я знаю? - ответил Волков.
      А из репродуктора доносилось: "Наши войска, ведя упорные оборонительные бои в районе Харькова, за истекшие сутки..."
      Назад он возвращался с эшелоном беженцев.
      Не доезжая Коломны, он спрыгнул и пошел к опрокинутому вагону. Там уже сидели Комзев и пожилой рабочий в замасленной спецовке.
      - Это Волков, товарищ генерал, - сказал Комзев. - А теперь Виктор Никифоров.
      - Здравствуйте, - кивнул тот, не вставая.
      - Ну, что в Раменске? - спросил Комзев.
      - Восемьдесят первая дивизия из-под Можайска.
      И артиллеристы. Они возмущаются, что гоняют тудасюда.
      - Правильно, - засмеялся Комзев. - Через три дня сильнее возмущаться будут. Между прочим, там еще один человек крутился. И сюда он приехал раньше тебя.
      - Шор? - спросил Волков.
      - Шор не такой дурак. Видимо, поручил следить за тобой.
      - Хорошо, что вспомнили кличку Рыба, - сказал генерал. - Перед войной еще искали, а он сидел в тюрьме как уголовник. Настоящее имя этого человека Вальтер Штрекер. Офицеры абвера называют его "железный Вальтер"... Летом на Украине был захвачен гауптман Кюн и немного рассказал о своем друге Штрекере, уверенный, что тот находится в безопасности.
      Отец Вальтера Штрекера директор крупных заводов.
      Сыну легко перебраться на теплое местечко в Берлине. А он предпочитает риск... Говорю это, чтобы знали, с кем имеете дело. Арестовать Шора просто, но тогда мы упустим большие возможности. Я думаю, вас, лейтенант, считают надежным, если отправили к Штрекеру. История с мостом, вероятно, была проверкой. Задумано ловко. Мы бы наверняка усилили охрану, и все тогда им стало бы ясно...
      - Мне и в голову не пришло, - усмехнулся Волков.
      - Теперь относительно ваших поездок... Немецкий генштаб очень интересуется нашими резервами, - сказал генерал, и усталое лицо его с плохо выбритыми щеками, аккуратной бородкой нахмурилось. - А сколько еще агентов здесь? Это меня интересует. И главное, радиопередатчики... Через несколько дней вы "завербуете" Комзева. Предположим, он дезертир. Как лучше сделать, еще обдумаем.
      - Разрешите? - спросил Комзев. - Если мне выйти на Тюхина...
      - Инициативу надо бы оставить Шору, - подумав немного, сказал генерал. Он как бы решал в уме сразу несколько задач и в то же время сгребал пальцами мокрый снег, лепил из него фигурки неуклюжих зверюшек.
      Договорились, что Волков намекнет Шору о слухах, будто в лесу появились дезертиры. Теперь, казалось, все пойдет по строго намеченной логической нити. Но в этот же вечер случилось то, чего никто бы не мог предугадать и где самая неумолимая логика бессильна.
      Волкова арестовали у дома Тюхина. Потом из дома вывели Шора. Их с наручниками отправили в камеру предварительного заключения.
      - Взяли субчиков, - говорил усатый милиционер, хлопая окованной жестью дверью. - Эх, бандюги!
      Стрелять бы вас на месте!
      Стены и низкий потолок камеры были заплеваны, исписаны ругательствами.
      - Кто бы мог думать, что он такой идиот! - угрюмо сказал Шор. Проломил Настасье голову и сам явился в милицию.
      - Тюхин? - догадался Волков. - А почему забрали нас?
      - Оружие успел выбросить? - спросил Шор.
      С растерянностью на лице и думая о молчаливой Настасье, Волков только покачал головой.
      - Ладно, - усмехнулся Шор. - Осудят Шорина и Никифорова за грабеж лет на десять. А из тюрьмы выходов много.
      - Какой грабеж?
      - На дорогах. Можешь накручивать уголовные легенды. Когда человек говорит о себе плохое, ему верят больше. Сейчас подробности обговорим...
      XVI
      Шора увели на допрос. Когда он вернулся, то успел шепнуть:
      - Очная ставка...
      - Выходи, Никифоров, - торопил усатый милиционер.
      Кабинет следователя находился рядом. Тюхин, понурившийся и бледный, сидел на табуретке у зарешечённого окна. Худощавый молодой следователь что-то писал. Возле его руки лежали очки.
      - Знаете этого человека? - спросил он, указывая карандашом на Волкова.
      - Знаю- ответил Тюхин. - Про него и говорил.
      - Минуточку, - следователь надел очки. - Будете отвечать только на мои вопросы. Итак, вы его встретили у железнодорожной будки?
      - Федор это просил.
      - Допустим. А отчего именно у будки?
      - Раньше они так сговорились.
      Тюхину разговор, видно, казался бессмысленным, ненужным, и мысли его были заняты другим, поэтому отвечал совершенно механически, одеревенелым голосом.
      - Никифоров, где вы познакомились с Федором Шориным?
      - В поезде, - сказал Волков.
      - Раньше знали его?
      - Нет.
      - А вы, Тюхин, знали?
      Из вопросов следователя и ответов Тюхина как бы постепенно развертывалась картина его жизни и трагедия Настасьи - заурядная, нехитрая в сравнении с теми огромными, происходящими на земле событиями, которые занимали Волкова.
      ...Когда-то в Москве убили ювелира. Тюхин сам не участвовал в этом, но прятал ценности. Он купил дом, женился на оставшейся без родных Настасье и много лет пребывал в страхе, что его арестуют или вернутся из тюрьмы налетчики. Постоянный страх расплаты делал его жестоким и мнительным. Он выходил из дому редко и Настасью держал в постоянном страхе. Он любил с тем мучительным, отупелым чувством, которое из боязни потерять любимую оборачивалось ненавистью. И, сознавая инстинктивно, что этим порождает у нее отвращение, все больше любил и больше ненавидел. Шорин появился как-то утром и сказал, что налетчики простят долг, если он возьмет квартирантов...
      - А вы говорили, что с Шориным познакомились недавно? - обратился следователь к Волкову.
      - Что Настасья-то? - вырвалось у Тюхина.
      - Пока жива, - ответил следователь. И Тюхин вдруг беззвучно разрыдался.
      - Для нее же все. Копил, берег! А сказала, что уйдет... что не люб.
      - Нельзя любить ни того, кого боишься, ни того, кто тебя боится. Это говорил еще Марк Тулий Цицерон, - заметил следователь и повернулся к милиционеру - Уведите обвиняемого.
      Милиционер тронул Семена Григорьевича за плечо:
      - Ты бы раньше каялся. Все каются посля, ан дело уже сделано...
      - Итак, Никифоров, - проводив Тюхина взглядом из-под очков, заговорил следователь. - Ясная картина?
      Можно обмануть других, но нельзя обмануть себя Нечистая совесть будет всегда и неотступно ходить, как мрачный призрак.
      "Так вот для чего понадобился и разговор с Тюхиным", - отметил Волков.
      - Это уже из Достоевского, - усмехнулся он. - Кстати, Цицерон говорил: "Чем честнее человек, тем менее подозревает других в бесчестности..."
      Следователь даже не мог скрыть оторопелости Должно быть, в институте профессора толковали ему, что преступления связаны с умственной отсталостью людей, а когда возрастает умственный потенциал, является стремление к полезному труду.
      - Вы читали Цицерона?
      - Афоризмы легко запоминаются, и поэтому кажется, что в них уйма мудрости, - сказал Волков.
      - Н-да, - задумчиво протянул следователь - Где вы достали пистолет?
      - Купил, - ответил Волков.
      - Предположим. И участвовали в действиях так называемой "Черной кошки"?
      - Об этом и не слыхал.
      - Все ложь, Никифоров, ложь!