Немцы, бежавшие от лощины, залегли.
      - Vorwarts! - орал там кто-то. - Auf!.. [Вперед!.. Встать! (нем.)]
      И, будто включенные этой командой, солдаты поднялись. Андрей, осыпая глину, развернул пулемет. Матрос кинул гранату, за ней вторую...
      XXVII
      Пулемет смолк внезапно, хотя Андрей еще давил на гашетку, давил с ожесточением, потому что видел через прорезь в нескольких метрах от себя широкие раструбы голенищ и порванные у левого колена серозеленые брюки. Этот немец не бежал, а шел, как-то странно, высоко поднимая ноги.
      Лютиков оторопело вытянул шею. Застыл с поднятой гранатой матрос. У немца в руках не было автомата. Под каской выступало меловое, длинное лицо с тонким носом.
      - Плен! - бешено крикнул матрос, показывая немцу гранату. - Давай!.. Ну, скорей, медуза!
      Немец, сделав еще шаг, упал, заваливаясь головой через край воронки.
      - Плен!.. Хенде хох! - говорил матрос, дергая немца за кисти рук.
      А на холме беспорядочно рвались снаряды, яростно взревывали моторы. Дымную пелену, точно снежной метелью, пронизывали нити пулеметных трасс. Два -танка застыли, будто корчились в струях медлительного пламени, еще один стоял накренившись.
      Андрей рывком вытащил из пулемета свисающую ленту.
      - Все... Нет патронов.
      Копылов тряс немца, как-то всхлипывая, силясь подавить нервный бессмысленный смех.
      - Так он давно убитый! - мрачно сказал ему Лютиков. - Убитый и шел... Анафема.
      На руке немца тикали часы, красная секундная стрелка огибала черный циферблат.
      "Девятый час, - подумал Андрей. - Еще не скоро ночь. До чего же длинный этот день!"
      - Кажется, в него стреляла, - проговорила Ольга. - Кажется...
      - Сдраили пехоту, лейтенант, - матрос кивнул на часы убитого. Время-то... Время идет. Ловко ты его.
      Ольга покачала головой. Губы у нее дрогнули, и она вдруг отвернулась, прижав лицо к земле.
      - Ты что, сероглазка? - удивился матрос. - Если б он живым сюда дошел и нам хана. Ты что?
      - Это просто... Уж все. Сама не знаю что, - отозвалась Ольга, вытирая рукавом слезы на грязных щеках.
      - Чего не бывает, - закивал матрос, взглянув на Лютикова. - У каждого штормит на разный галс... Отбились, а? Эх, мама родная!
      Что-то переменилось и на холме: танки вдруг начали отползать из пыльной мглы к дороге. Автоматчики, залегшие по склону, вставали и шли в кукурузу, унося раненых. Было странным и неожиданным то, что немцы отходят. Андрей боялся поверить увиденному, он ждал, что какой-нибудь танк еще свернет в их сторону и тогда останется им лишь две или три минуты жизни.
      Но танки переезжали дорогу, втягивались в коридоры раздавленной кукурузы. Опять над желтый массивом закачались башни, поплыли белопарусные ладьи... Несколько танкистов, должно быть выскочивших из подбитой машины, сидели за башнями.
      Лютиков двигал плечами, и лицо его оживало, точно волна крови изнутри смывала тупое равнодушие.
      - И эти бегут! - вытаращив глаза, бормотал Копылов. - Бегут, лейтенант? Чего ж мы тут? Все равно патронов нет... Давай смываться!
      К роще им было не пробиться, там сплошь тарахтели немецкие автоматы. На холме же, по мысли Андрея, кто-то еще остался. В дыму, за горящими танками, щелкали выстрелы.
      - Давай! - сказал он. - К артиллеристам.
      Матрос прихлопнул бескозырку и хотел уже выскочить.
      - Стой! Куда в тельняшке?
      - Это верно. Тельняшку они за милю разглядят.
      Приподняв убитого немца, он сдернул с него мундир, и на землю посыпались из карманов мелкие деньги, фотографии, зеркальце и другое нехитрое имущество солдата, одинаковое примерно у всех солдат, чем они дорожат, и никому больше не нужное после их смерти.
      Кое-как накинув тесный мундир, Копылов облизнул сухие губы.
      - Ну, в случае чего, не забывайте Лешку-моряка!
      Не забывай, сероглазка.
      Прыгнув через завал, выбрасывая в стороны ноги, где на четвереньках, где бешеным скоком, он умчался к холму, пыля флотскими клешами, и сгинул между воронками. Никто не стрелял по нему: видимо, немцы в лощине были заняты другим.
      - Теперь мы, - проговорил Андрей.
      Скрываясь в широких, местами еще дымящихся воронках петляя в нагромождениях размятой танковыми гусеницами земли, они добежали к позициям батареи.
      Пушки были раздавлены. Среди комьев глины Андрей заметил бурые клочья, вмятый край шинели. Огонь сжирал краску на броне подбитых танков, вырывался из люков. Там, в огне, щелкали патроны, напоминая редкие выстрелы. Один танк с порванной гусеницей и распахнутыми люками не дымил. Перед ним лежал человек, присыпанный землей, без головы, видимо, и подорвавший его.
      Ольга наклонилась, что-то разглядывая. В пыли валялось старомодное пенсне с треснувшим и обвязанным ниткой стеклышком.
      - Значит, никого не осталось, - вздохнул Андрей
      - Кто остался, давно ушел. Вон, зри, сколько их, - матрос показал рукой на лощину.
      В километре за полем стояла длинная вереница немецких танков и машин. И танки, выезжавшие из кукурузы, пристраивались к ним. А несколько грузовиков съезжали в проделанные ими колеи.
      Андрей догадался, почему танки вернулись: у этой колонны было иное назначение, и, потеряв здесь уже много времени, они спешили, а грузовики отправили, чтобы собрать убитых, осмотреть разбитую технику.
      С другой стороны лощины медленно двигался бронетранспортер. Немецкие автоматчики вели группу пленных. Но в роще продолжался бой.
      - Хоть бы одна пушка уцелела, - сказал Андрей. - Накрыть бы снарядами колонну. Ты, Копылов, имел дело с пушками?
      - Что толку! Уходить пора, лейтенант. Они сюда едут. Зришь?
      Андрей думал как раз о том, что уходить, пока в роще идет бой, пока там дерутся, не имеет права.
      - Может, в танке есть снаряды? А?
      - В танке? - оживленно переспросил матрос. - Из ихнего же танка по ним? Черт, это фокус! Нет, не успеем... Давай сматываться!
      - А мы попробуем... Лютиков и вы, Ольга, уходите!
      Ольга испуганно схватила его за руку. "Не надо, - как бы просила она взглядом. - Я боюсь за тебя!"
      - Попробуем!
      Андрей побежал к танку, но внезапно черный блеск ослепил его, он не слышал грохота, видел лишь, как приподнялась над танком башня, что-то тяжело ударило в грудь и плечо, еще раз ослепило. Он чувствовал, как падает в глубокую, тоже полную жаркого блеска яму.. Затем, точно из другого мира, слабо донеслось:
      - Да не реви... Живой он... Ну-ка подымай...
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      I
      Когда закончилось длившееся больше месяца Киевское сражение, Гитлер, ободренный успехом и торопясь окончить войну с Россией, дал приказ о наступлении по всему фронту. Но еще шла перегруппировка войск, двигались из Германии составы с техникой и молодыми солдатами, которые должны были пополнить армии и утвердить славу немецкого оружия для будущих времен, а для себя отвоевать жизненный простор или навсегда лечь в русской земле. И на огромном, почти трехтысячекилометровом фронте установилось короткое затишье. Только на юге армии Рундштедта пытались захватить Крым и двигались к Азовскому морю.
      А в генштабе нарастало беспокойство. Невзоров забыл, когда спал. По донесениям разведчиков, засланных в тылы немецких войск, становилось ясно, что главный удар придется на Москву - тут сосредоточивалось больше половины всех танковых дивизий противника.
      Беспрерывно, днем и ночью, к маршалу Шапошникову поступали новые сообщения о движении эшелонев из Германии, карты с уточненными позициями армий, информация военных атташе с анализом обстановки с других странах. И Шапошников требовал, чтобы любые, даже самые незначительные изменения сразу отмечались на большой, во всю стену, карте мира. Эта карта пестрела теперь разноцветными флажками.
      Затихли бои в Северной Африке. Лучшие авиацисппые эскадрильи оттуда Гитлер перебросил на Восточный фронт. Из Греции, Франции, Норвегии перебрасывались танковые части. Скрытно подтягивались к границе турецкие войска. Закончила подготовку к вторжению на Дальний Восток миллионная японская армия.
      А в морях и океанах стали активнее действовать непецкие, итальянские, японские подводные лодки, топя корабли с грузом хлеба, медикаментов...
      Наконец 29 сентября, когда в Москве открылась конференция Англии, Советского Союза и Америки, моторизованные дивизии группы армий "Юг", собранные Рундштедтом в кулак, нанесли первый удар с целью выхода к Харькову и Ростову. А утром следующего дня танки Гудериана прорвали фронт на Орловском направлении, двигаясь к Москве. И везде, от Черного моря до Карелии, начались тяжелые бои.
      Глубокой ночью, когда Шапошников уехал в Ставку, Невзоров присел на жесткий диван и задремал. Он даже не слыхал, как вернулся маршал. Во сне он видел себя командующим армией, которая, выдержав атаки немецких танков, перешла в наступление, и под артиллерийским огнем пехота залегла. Тогда со знаменем в руках он повел бойцов. Его ранило, тупая боль давила ногу.
      Откуда-то появилась Маша Галицына, стала бинтовать рану. А он, продолжая командовать, намечал захват фельдмаршала Бока. И тут его разбудили...
      - Маршал вызывает, - сказал дежурный телефонист.
      - Фу ты, - удивился Невзоров. Подвернутая нога сильно занемела. Он растер щеки, лоб и направился к двери кабинета. Маршал сидел за письменным столом.
      Здесь же находился молодой генерал в танкистской форме с простым, грубоватым лицом, большим прямым носом и косо поднятыми черными бровями.
      - Как Верховный приказал, - говорил ему Шапошников, - надо сформировать корпус за три дня, голубчик. Немыслимое дело. А надо!.. Гудериан может завтра взять Орел. И войск там почти нет... Мы ничего вам сейчас, кроме артиллерийского училища и мотоциклетного полка, дать не можем. Вот, не дожидаясь остальных частей, постарайтесь измотать Гудериана.
      Задержите его у Мценска...
      "Как мотоциклетным полком и артучилищем задержать целую танковую армию? - удивился Невзоров. - Это же спичка под топором..."
      Но генерал, кивнув, сказал:
      - Есть!
      - Гибкая разведка и маневр. А Гудериан вряд ли поверит, что его атакуют меньше трех дивизий. Ну вот, как говорится, с бала на фрегат. Прямо с международной конференции - в бой. Чаю хоть успели выпить?
      Протрещал красный телефон, соединявший с Западным фронтом. Шапошников торопливо взял трубку:
      - Да, да... Как?
      Лицо маршала было спокойным, только уголки губ резко вдруг опустились.
      - Значит, еще прорыв... Я смотрю на карту... Фланги теперь у вас открыты. Что намерены делать?..
      А Верховный резервы не дает. Сами постарайтесь брешь ликвидировать. Контратакуйте! Войска отводить пока нельзя. Доложу Ставке. Мне звоните каждый час.
      Положив трубку, он молча разглядывал карту. Генерал встал, но Шапошников остановил его:
      - Задержитесь, Лелюшенко... Фон Бок умный стратег. Видите? Концентрированные атаки на севере к Ржеву и с юга у Орла вроде психологической увертюры.
      Такой же фланговый охват был под Киевом. И мы должны, по его замыслу, тут сосредоточить внимание, а удар в центре принять за отвлекающий. Но успех любой из трех группировок дает возможность широкого маневра остальным...
      Мягко звякнул телефон правительственной связи.
      - Слушаю, - глядя еще на карту, сказал в трубку Шапошников. - Когда же вы отдыхаете?.. Понимаю.
      Район Смоленск - Юхнов - Брянск. Туда, очевидно, передвинутся штабы...
      Невзоров догадался, что говорит он с кем-то из руководивших формированием отрядов для заброски в тыл противника.
      - Да... Фронт уже разорван. Опасный прорыв на Вязьму...
      Слушая, он закрыл трубку ладонью и кивнул Невзорову:
      - Всех операторов я разослал. Устали вы, голубчик, да послать некого больше к Можайску. Взгляните, готовы ли противотанковые рвы и как войска туда выходят?
      Спустя несколько минут Невзоров уже ехал по городу в штабной "эмке". Москва была пустынной. Редко моросил осенний холодный дождь. В темноте угадывались зенитки на бульварах и часовые возле них. Это придавало городу настороженный, фронтовой вид. По Садовому кольцу расставляли уже надолбы и бетонные щиты, здесь готовилась внутренняя линия обороны на случай уличных боев.
      У Дорогомиловской заставы боец-регулировщик остановил машину, пропуская длинную колонну войск.
      Топот сотен ног, приглушенный хруст орудийных колес, цокот лошадиных подков разносились по затихшему городу.
      - На фронт идут, - проговорил степенный, молчаливый шофер, которого и старшие командиры штаба называли дядей Васей.
      - Идут, - сказал Невзоров, разглядывая покачивающийся лес штыков, мокрые от дождя каски.
      - Видать, рабочие батальоны тронулись...
      Теперь и Невзоров обратил внимание, что бойцы идут вразвалку, неровными рядами, и вместе с юнцами степенно шагают седоусые мастера.
      - А по Рязанскому шоссе из Москвы некоторые бегут, - говорил шофер, рабочие там устроили проверку. Из одного грузовика шесть ящиков мыла взяли. Натоварился... Шашель эта расползется, а стоящие люди на фронт идут.
      - Да... Закономерность войны, - отозвался Невзоров. - И гибнут лучшие. Но без этого не достичь победы.
      Он думал о том, что из рабочих батальонов уже формируются под Москвой новые дивизии, а полк, где находится Марго, стоит в лесу, недалеко от Можайска.
      И о том, почему Ставка не дает фронту крупные резервы, хотя по ударам немцев рисовался замысел, как и в битве у Днепра: обойти Москву и с юга и с севера, зажать танковыми клещами наши войска.
      Колонна бойцов прошла, за ней катился обоз, и следом опять двигалась пехота. Но эти бойцы шли ровно, точно на параде. Невзоров заметил, что многие одеты в командирские шинели и фуражки, а каски болтались у пояса.
      Возле машины остановился невысокий командир, и Невзоров сразу как-то узнал в нем того майора, который выпросил билеты на "Лебединое озеро".
      Приоткрыв дверцу, Невзоров окликнул его.
      - Это вы? - тоже узнав Невзорова, обрадовался майор. - Ну, здравствуйте! Как тогда удружили! И понастоящему отблагодарить не смог...
      - Какие тут благодарности! - усмехнулся Невзоров. - Если в сторону Можайска, то подвезу.
      - Ну раз такая оказия случилась, довезите немного.
      Команду лишь передам...
      Он убежал и скоро вернулся. Как-то боком забираясь в машину, сказал:
      - Я уж в госпитале две недели отвалялся. Легко ранило. А что за прелесть был танец маленьких лебедей! Ну, прелесть!.. Тар-рам-там-там...
      - Полком командуете? - спросил Невзоров.
      - Батальоном, - растирая оттопыренные уши, проговорил тот.
      - В звании майора - и на батальон?
      - Это штурмовой...
      - Ах вот что, - сказал Невзоров. - Я смотрю и удивляюсь, отчего бойцы в фуражках идут. За какие же это грехи?
      - Разное... Кто приказ не мог выполнить, а кто лишнее усердие допустил, - в голосе у него клокотнул смех. - Чего не бывает... Одного интенданта бес попутал. Вдовица шепнула ему, что попозже окно раскроет.
      После баньки он влез, да нащупал вдруг пышные усы.
      Ревность, конечно, взыграла. И сапогом-то по усам.
      Оказалось, что хату в темноте перепутал. А там генерал их отдыхал...
      Невзоров знал, что такое штурмовые батальоны: их кидали на самые трудные участки. И, слушая веселый, екающий говорок майора, он почему-то уже испытал невольную симпатию к нему.
      "Право, чудак, - думал он. - Хотя и рисуется и бравирует".
      Ему было невдомек, что это далекое от рисовки и бравады свойство: кто видел смерть и привык уже к мысли о ней, как добрые, веселые люди привыкают к сварливым тещам, тот начинает улавливать комизм, сопутствующий любой трагедии.
      - Война, правда, не мать родна, - говорил майор. - И если не убьют, опять приеду, чтоб сходить в театр на "Лебединое озеро". Сильная штука...
      - Сила вечно женственного, - улыбнулся Невзоров.
      - И не поймешь что! До войны, бывало, заедешь:
      то да се жена приказывает купить. Некогда... А не единым хлебом жив человек.
      От улыбки его широкое, простое лицо как-то расплывалось и делалось наивно задорным, но едва сжимал губы, щеки каменели, а маленькие зрачки казались свинцово-тяжелыми.
      - Вы-то женаты, подполковник?
      - Был, - ответил Невзоров. - Да как-то не получилось. Теперь один живу.
      - Да, да, - торопливо сказал майор, очевидно испытывая неловкость за такой вопрос. - Чего не бывает?..
      Семья, как земля, чем больше в нее вкладывают, тем больше получают. А на сухом-то месте колючки растут.
      Ничего, другой раз все получается лучше.
      - Если получается... - усмехнулся Невзоров.
      - Супруги-то, - заговорил шофер, - из давнего слова "супряж" вышло. Дед мой, лошадник, толковал еще:
      "Не всяких двух запрягать в один возок ладно".
      Обогнув колонну пехоты, машина уже ехала по загородной дороге. Тут были дачные места. Вековые сосны кружевными лапами укрывали домики. Через луг, затянутый еще синеватой дымкой, тянулся глубокий противотанковый ров. И, как разбежавшиеся по лугу деревенские модницы в ярких платках, стояли березки, окутанные желтой листвой. Впереди замигал красный стоп-фонарь.
      - Проверка документов, - сказал шофер.
      - Вот здесь я и сойду, - отозвался майор.
      У самой дороги была выкопана землянка, торчал пулемет. Несколько бойцов и милиционер с автоматом грелись, толкая друг друга. Рядом стоял "виллис", и около него ходил круглоголовый полковник.
      - И начальство уже здесь, - сказал майор.
      - Командир ваш?
      - Полковник Желудев. Мы к его дивизии приданы.
      Я с ним и в госпитале был.
      Старший лейтенант проверил документы. Майор боком выбрался из "эмки", долго тряс руку Невзорову, словно прощаясь с хорошим, старым товарищем.
      Когда машина тронулась, Невзоров подумал:
      "А фамилию его я не узнал. Да и зачем? Случайная встреча... Где-то здесь базируется дивизия ополчения.
      Вот бы повидать Марго".
      Он припомнил ужин в ресторане и то, что говорил за их столиком художник. Не будь этого, Марго, конечно, не додумалась бы идти в ополчение. А не встреться ему тогда майор, они бы пошли не в ресторан, а в театр.
      Случайные встречи, случайно услышанные фразы как иногда меняют все. И образ хорошенькой, капризной Маши Галицыной никак не увязывался в его сознании с шинелью и солдатской каской. Это порождало невольную грустную улыбку.
      - Где-то здесь формируются ополченцы, - проговорил Невзоров.
      - Три дня назад был, - откликнулся шофер. - Ездил к ним.
      "На обратном пути можно заехать, - решил Невзоров. - Конечно, заеду..."
      Километрах в десяти от первого рва тянулся второй.
      Здесь, подобно муравьям, копошились тысячи людей.
      Женщины в телогрейках, платках, шляпках долбили лопатами глину с каким-то неистовым упрямством.
      И поднимавшийся туман будто разгоняло их слитное дыхание.
      II
      Еще одна линия противотанковых рвов строилась возле Можайска. Широкий ров тянулся через картофельное поле, огибая лес. Грязные, черные тучи, казалось, цепляются за верхушки деревьев. А ветер гнал их, с трудом очищая небо. Этот холодный ветер упрямо раскидывал полы невзоровской шинели. Он шагал вдоль рва, где женщины копали сырую глину, и почему-то думал о теплом золотистом песке на юге, у моря. Трудно было представить, что сейчас там рвутся снаряды, а танки ломают, давят виноградники.
      В это время он ездил к Черному морю с Эльвирой.
      И всегда удивлялся тому, как хорошела она, как радостно блестели ее глаза, словно то, чего не хватало в жизни, давал морской простор. Теперь, когда их ничто не связывало, у него почему-то возникало беспокойное ощущение утраты. Если к Маше Галицыной у него было радостное, нежное чувство, то это, казалось бы отгоревшее, затянутое пеплом, надсадно щемило сердце.
      У рва дымил костерчик. Возле него грелись две женщины. Невзоров подошел к ним.
      - Умаялись, бабоньки? - весело спросил он.
      Одна из них, в заляпанных глиной сапогах и теплом
      платке, узлом стянутом на спине, кивнула:
      - Да... с непривычки руки устают.
      Вначале Невзоров решил, что это старуха, но теперь увидел ее молодое узкое лицо, большие карие глаза и очень румяные щеки. Другая женщина глядела на него с игривой полувопросительной улыбкой. Она была рослой, лет двадцати пяти, круглощекой. Телогрейка едва сходилась на груди, и, казалось, вот-вот отлетят пуговицы. А взгляд ее черных, в узком разрезе глаз, должно быть унаследованных от прабабушки, жившей здесь, быть может, еще при нашествии хана Батыя, словно искал ответного взгляда Невзорова.
      - Вы из Москвы?
      - Из Москвы.
      - Как там, бомбят? - спросила женщина в платке.
      - Не заметил, - улыбнулся он.
      - Вот... Чего ж маяться, - сказала черноглазая. - У нее дите с бабкой в Москве. А муж на фронте. Ну и мается... Он у тебя полковник?
      - Зачем это, Стеша? - вздохнула та. - Кому интересно?
      - И-хэ! Может, знают да сообщат.
      - Призрачная надежда, Стеша. - Как бы извиняясь за нее, женщина слабо улыбнулась Невзорову: - Вы кого-нибудь ищете?
      - Да... Начальство какое-нибудь.
      Стеша фыркнула в кулак:
      - Нету никого. Прогнали.
      - Кто прогнал? - удивился Невзоров.
      - Да мы, бабы, - засмеялась она. - Этот ваш лейтенант дюже пронзительный глаз имеет. Стоишь будто нагишом, и кружение в голове получается. А мы ж народ слабый.
      - Ох, Стеша, Стеша, - качнула головой другая. - Вы, товарищ подполковник, не думайте. Лейтенант Быструхин... как это объяснить?.. Иные люди становятся очень робкими в присутствии женщин. И Стеша так иронизирует. А сегодня он ушел в Можайск. Лопат не хватает, по очереди работаем... Вас что интересует?
      Я бригадир здесь.
      - Вы строитель? - обрадовался Невзоров.
      - Писала диссертацию о строении молекулы кристаллов, - улыбнулась она, и румянец на щеках вспыхнул ярче, оттеняя темные впадины под глазами.
      - Да?.. - удивился Невзоров. - Меня интересует, когда окончите работы?
      - Думаем, завтра к утру, - сказала она и, заметив, что Невзоров глядит на бомбовую воронку, метрах в десяти обвалившую край рва, прибавила: Если бомбить не станут. Вчера три раза бомбили...
      Женщины, которые закидывали эту воронку, перестали работать.
      - Эй, Стеша! - крикнула одна. - Чего там?
      - Вот уговариваю, - ответила Стеша, - молодых лейтенантов заслать к нам побольше. А то мы бесхозные.
      - Ох, шальная девка! - рассмеялись там.
      - Вы б хоть нашего бригадира до села отвезли, - продолжала Стеша. Который день жаром исходит.
      Простыла она на ветру. Мы-то по очереди бегаем греться, а она день и ночь здесь.
      Лишь теперь Невзоров понял, отчего яркий румянец вспыхивает у этой бледной женщины.
      - Конечно, - сказал он. - Ради бога...
      - Глупости, - проговорила та. - Никуда я не уеду.
      - Это что? - торопливо заговорила Стеша, глядя на Невзорова. - Село, вот оно, под лесом. И дома у меня никого... На горячей печи хворь как рукой снимет. Машиной тут ехать пустяк. И вы б отобедали.
      - Благодарю, - улыбнулся Невзоров. - Муж-то где?
      - Да на что мне он? - вдруг слегка краснея, засмеялась она. - Еще успею намаяться. Пока без мужа, и отгуляешь всласть. А с мужем какая утеха? Едва мужем стал - и начинает себя любить больше. Только исподники ему стирай да мыкайся по хозяйству.
      - Просто еще не любила ты, - сказала бригадир. - А полюбишь, все иным кажется...
      - Ну что ж, - заторопился Невзоров. - До свидания Он пошел к асфальту, где оставил "эмку". Увидев его, шофер заранее раскрыл дверцу.
      - Едем в Можайск, - приказал Невзоров.
      Небо совсем очистилось. Шоссе было пустынным.
      Улыбаясь про себя, глядя через лобовое стекло на мокрый еще асфальт, Невзоров думал о том, как развивалось бы его знакомство с этой Стешей, имей он свободное время и намерение поехать в село. Не случайно же намекнула, что дома никого нет. Видно, смотрит на жизнь легко, без психологических исканий. Невзоров даже представил, как она готовит обед и как может обнять сильными, горячими руками.
      - Н-да, - пробормотал он.
      - Что? - спросил дядя Вася.
      - Медленно едем, - ответил Невзоров.
      - Куда ж быстрее? - обиделся шофер. - Вот он, Можайск.
      Город напоминал огромный табор. На улице стояли повозки беженцев, коровы. У водопроводных колонок женщины стирали белье.
      - Э-эх, - глядя по сторонам, бормотал дядя Вася. - Куда теперь ехать?
      - В горком, - сказал Невзоров.
      У горкома ополченцам раздавали винтовки. Невзоров увидел тут и несколько женщин.
      - А вы куда? - говорили им. - Вы-то, бабоньки, здесь лишние.
      - Это мы лишние? - возмущенно крикнула одна. - Татьяна! Когда с ним целовалась, он лишней тебя называл?
      Невзоров прошел в дом. У дверей кабинета секретаря горкома толпились люди. Но помощник секретаря кивнул ему точно знакомому и открыл дверь. В кабинете было так накурено, что дым висел, будто густое облако.
      - Лопаты дадим, - говорил высокий человек в солдатской гимнастерке с пистолетом на ремне, стоявший у окна. - А взрывчатки нет. Нет у меня взрывчатки, лейтенант! Все!
      Худой лейтенант, на котором форма висела, точно на палке, не двинулся с места.
      - Что ты глядишь на меня?
      - Женщины работают, знаете ли, - тихо произнес лейтенант.
      - Знаю! - взорвался тот. - И не дави на мою сознательность! Что я тебе, рожу взрывчатку? Нет, понимаешь?!
      Как бы лишь теперь он заметил вошедшего Невзорова и шагнул к нему:
      - Подполковник Невзоров?
      - Да.
      - Я секретарь горкома. Мне уже звонили. Разыскивают вас.
      - Позвольте, - сказал лейтенант, - ведь я...
      - Что еще? - обернулся секретарь горкома. - Вот морока с тобой.
      - У депо лежит немецкая бомба. Позвольте хоть ее взять.
      - Так бери!
      - Знаете ли, там часовой.
      - Какой часовой? А-а... тетка Матрена! Что ж ты, лейтенант, с теткой не мог справиться? Ладно, скажи, что я разрешил.
      Лейтенант неловко козырнул. У него было серое, усталое лицо, выступающие скулы и длинные, точно растянутые губы.
      - Лейтенант Быструхин? - спросил Невзоров.
      - Так точно, - удивленно и как-то испуганно взглянув на подполковника, ответил тот. - Быструхин.
      - Подождите меня.
      - Товарищи, сделаем перекур минут на десять, - предложил секретарь горкома и, виновато улыбнувшись, руками потер щеки.
      - Целые сутки заседали. Много беженцев. И всех надо покормить, отправить дальше в тыл. Да еще формируем рабочие отряды и тихонько готовимся к эвакуации. Береженого, как говорится, бог бережет. Час назад сообщили - у Вязьмы глубокий прорыв танков...
      Как думаете, пустят их сюда?
      - Трудно ответить, - проговорил Невзоров. - А как вы думаете использовать рабочие отряды? Хотите бросить необученных людей против танков?
      Вскинув брови, тот посмотрел на Невзорова, затем усмехнулся:
      - Это же русские люди, подполковник. Ну ладно, звоните в Москву.
      Невзоров по телефону вызвал Москву и доложил маршалу о том, что интересующие его "канавки" здесь не готовы.
      - А кто есть поблизости? - спросил Шапошников.
      Невзоров так же иносказательно пояснил, что хочет заехать в дивизию ополчения.
      - Да, да, - ответил маршал. - Потом расскажете.
      Невзоров положил трубку.
      - Я хоть и невоенный, - засмеялся секретарь горкома, - но понял, что рвами интересуетесь. Вот, значит, какое дело. И мы это дело упустили. Я ведь на партийной работе только месяц. До этого слесарем был. - Он подошел к двери, приоткрыл ее и позвал: - Лейтенант, зайди-ка.
      Быструхин вошел, тиская руками фуражку.
      - Жаль, Быструхин, что ты не здесь на учете. Вкатили бы тебе...
      - За что? - удивленно спросил лейтенант.
      - За то, что мямля! Понимаешь ведь, какое дело у тебя?
      - Я говорил...
      - Говорил: "позвольте", "извините". А тут кулаком бить надо. Если тебе доверено, ты и в ответе... Ладно! Сейчас на бюро вопрос обсудим. Людей пришлю.
      Что еще?
      - Взрывчатку. Женщинам трудно копать глину.
      - Да нет у меня взрывчатки! Хоть режь! Ну, килограммов тридцать дам, а больше нет.
      - Так вы хотите взрывать? - спросил Невзоров.
      - Если бы, - вздохнул Быструхин. - Да нечем.
      Между рвами проходы остаются, их бы заминировать хорошо.
      - Вы уж постарайтесь, - мягко сказал Невзоров.
      - Да, да, - обрадованно произнес лейтенант. - Спасибо.
      "Действительно, мямля, - думал Невзоров. - Ждал разноса, а я с ним вежливо говорю. За это, что ли, мне "спасибо"? Ну и командир".
      - Идите, лейтенант, - строго проговорил он.
      - Да-а, - тиская ладонями щеки, вздохнул секретарь горкома. - Значит, к Москве рвутся. А дивизия ополчения, которую вы упомянули, стоит неподалеку, в лесу. Мы их картошкой снабжаем...
      III
      На поляне, среди редколесья, ополченцы кидали деревянные гранаты в уродливый макет сложенного из бревен танка, яростно кололи штыками соломенные чучела.
      - Отбой... Коли! - выкрикивал худощавый сержант, у которого черной повязкой был закрыт один глаз. - Веселей коли. Штык веселых любит. Оп!.. Думай, что не болван это соломенный, а живой предмет.
      У него мечта есть - заколоть тебя.
      И недавние учителя, музыканты, инженеры в солдатских шинелях, с потными от напряжения лицами старались отбить его длинную палку, которую нацеливал он им в грудь.
      А лес будто замер, играя красками осени. Невзоров приостановился у березы. После душных кабинетов особенно остро ощущалась живительная, бодрящая красота леса. Ему вспомнилось, что когда-то месяц октябрь славяне называли "ревун" или "зарев". И называли оттого, видно, что в эту пору, будто охмелевшие, завороженные красками леса, громко трубили олени, ревели сохатые. Давно люди истребили хозяев тенистых боров, повырубили чащи леса... Человек редко думал о том, как оскудевает мир, где он живет. Всегда человек приравнивал ценность добытого к трудностям, с которыми это достанется, а то, что легко взять, не умеет ценить.