- Возьми-ка десять бойцов, - сказал Рыков, выслушав Андрея. - У дороги старший лейтенант оборону занял, а ты прикроешь фланг. Скорее всего, немцы тут и ударят. Вон как суетятся на бугре. Через этот бугор у нас только выход...
      Рыков говорил так, будто не приказывал, а лишь просил, как-то нервно распрямляя и опять сжимая пальцы рук.
      XXIII
      Бой нарастал. У дороги часто рвались мины, черным облаком нависла пыль. От залпов самоходок дрожал воздух, на склоне лощины, как бурые пузыри, вспухали разрывы снарядов, падали вывернутые, искореженные деревья.
      Кирпонос приказал любой ценой удержать рощу.
      И все, кто мог хотя бы ползти, отошли к ней.
      Испытывая лишь холодную злость, Андрей стрелял в бегущих немцев. Один из них, длинноногий, в расстегнутой куртке с подвернутыми рукавами, уже третий раз ловко увертывался. Едва Андрей успевал выстрелить, он падал. Заметив наконец, кто стреляет, автоматчик пустил длинную очередь. Пули взрыли землю у головы Андрея. Рядом уронил винтовку и захрипел боец.
      "Ну, погоди! - думал Андрей. - Погоди, я тебя..."
      Андрей дал солдату перебежать за куст боярышника. И тот, успокоенный, что в него больше не стреляют, привстал. Андрей надавил спусковой крючок.
      Солдат будто вырос на мушке, застыл и опрокинулся навзничь.
      "Вот, - мелькнуло в сознании у Андрея. - Солодяжников бы назвал это психологической задачей".
      Оглянувшись, Андрей заметил, что левее бегут автоматчики, навстречу им с поднятыми руками у штабного автобуса встает капитан Гымза. В поле зрения попал и Кирпонос, стоявший на одном колене, и Рыков, яростно кулаком выбивавший диск автомата, и кто-то еще в дыму, пытавшийся убежать.
      "Капитан сдается! - подумал Андрей, целясь в этих, бегущих немцев. Сдается, дрянь".
      Но Гымза вдруг присел. Ослепительно желтое пламя, точно две ударившие в землю шаровые молнии, скрыло его Андрею запорошило пылью глаза. А когда протер их автобус оседал на пробитых скатах, кругом лежали раскиданные взрывом гранат немцы. Лишь один из них, с черно-кровавым сгустком вместо лица, силился еще привстать.
      - О, mein Gott... meine Mutter... - хрипел он.
      На том месте, где был капитан, валялось что-то совсем не похожее на человека. Из-за дерева Митрохин, в сбившейся гимнастерке, с багровым лицом, катил пу- Ленту давай! - закричал он полковнику Сорокину, тащившему следом коробки, - Эх, растяпа! Ленту!
      Сорокин начал запихивать ленту в приемник.
      - Не суетись. Во...
      Митрохин, стоя на коленях, уже разворачивал то вправо, то влево грохочущий пулемет.
      - Подавай... подавай! - весело уже кричал он Сорокину. - Работай!.. Эх, мать твою!. Хорошо!.. Ага...
      Растудыть бога вашего!..
      Немцы залегли. Разрывные пули стегали по земле и деревьям Митрохин, вскрикнув, свалился на бок. Не отодвигая его а навалившись сверху, полковник лег за пулемет. Казалось, что у него стало четыре ноги: две в хромовых щегольских сапогах, а одна в заскорузлом ботинке и еще одна с голой распухшей ступней.
      Возле Андрея стонал боец.
      - Отбились, - сказал, подползая, Лютиков. - Как черти, лезут эти гансы... Сейчас минометами начнут причесывать.
      Андрею все еще мерещился капитан Гымза: его поднятые руки, как теперь догадался, с гранатами, его необычная смерть. Он понимал: замешкайся капитан хоть секунду, и автоматчики легко перебили бы тут всех.
      Лютиков перевернул раненого бойца. Пулевая дырка в горле того при каждом стоне брызгала кровью, и на губах пузырилась кровь.
      - Санитар! - крикнул, оборачиваясь, Лютиков. - Давай сюда. Бинта нет... Живей! Задницу выпятил, как баба.
      Санитар, ползавший меж деревьев, вскочил на ноги.
      Протрещала очередь разрывных пуль, и он тяжело, с бега, упал возле Андрея.
      - Эх, курица! - возмутился Лютиков, но тут же умолк. Лицо его вдруг сделалось таким, будто ударили по затылку, и нижняя челюсть отвисла.
      Под каской санитара Андрей увидел бледное лицо Ольги. К ее щеке прилипла травинка, а в глазах мелькнул тот же диковатый блеск, который он хорошо помнил еще с их первой встречи.
      - Елки-моталки, - бормотал озадаченный Лютиков. - Я ж думал... Ну, вот...
      Раненый боец уже не стонал, а только вздрагивал.
      Ольга прижала ухо к его груди и молча отодвинулась.
      - Готовый, - произнес Лютиков.
      - Да, - кивнула Ольга, поворачивая лицо к Андрею. - И вы ранены? Щека...
      - Нет, - сказал Андрей, отирая ладонью щеку, и в каком-то отупении чувств, не ощущая радости, глядел на Ольгу. - Просто брызнула кровь.
      Рыков уже выкрикивал команды, заставляя бойцов окапываться. Кирпонос, все еще стоя на одном колене, заряжал пистолет.
      Шорох мины заставил Андрея нагнуть голову. Их обсыпало землей. Мина разорвалась позади, там, где был Кирпонос. Генерал-полковник, точно сметенный волной разрыва, откинулся навзничь. Кто-то из штабных командиров бросился к нему, и следующий разрыв накрыл обоих...
      Грохот взрывов накатывался бешеным шквалом.
      Казалось, в этом шквале огня и металла все живое должно исчезнуть, погибнуть. Холодная, липкая испарина выступила на спине Андрея. Страх родился из мысли, что будет сейчас разорвано в клочья, смято, исковеркано тело Ольги. И, обхватив рукой плечи девушки, Андрей придавил ее к мягкой, пахнущей грибами земле.
      Потом Андрей не ощущал ничего, кроме сжавшегося в комочек, прикрытого им, как бы стиснутого шквалом разрывов в одно целое с ним, худенького, податливого тела Ольги. Среди грохота, визга металла в его закостеневшем сердце объявилось что-то доброе и робкое, как все доброе в этом беспощадном мире.
      Обстрел кончился внезапно. У Андрея было такое чувство, словно нервы и жилы его, скрученные в канат, сразу лопнули. Напрягая слух, он пытался уловить шорох мин, а различал только стоны раненого немца.
      - О... Mutter... Mutter!..
      Изрытая воронками, с неровными кочковатыми отвалами, примявшими траву, земля дымилась. В горле першило от едкого дыма, смешанного с пылью. Ольга не двигалась, и широко раскрытые глаза ее потемнели, стали бездонными, точно степные колодцы.
      - Живы будто, - Лютиков приподнялся, отряхивая свою рыжую шевелюру. - А ганс маму зовет, как ребеночек. Сейчас эти ребенки опять полезут.
      XXIV
      Снаряды рвались далеко за лощиной, и непонятно было, кого там обстреливают. А здесь, меж воронок, где и трава вся была иссечена осколками, уже мелькали плечи, головы людей. Иные только едва поднимались, отряхивая пыль, другие вставали, прислушиваясь. Около пулемета курилась воронка. Полковник Сорокин, упираясь обеими руками в тело Митрохина, хотел сесть на край этой воронки, опустив ноги, а ног уже не было, - в опаленных черных лохмотьях галифе торчали бело-розовые мослы. Он все же сел и, видя, что произошло, как-то виновато, смущенно улыбнулся.
      Неторопливо вытащив из кобуры маузер, он стиснул зубами дуло. Выстрел щелкнул глухо и слабо...
      Худощавый генерал с перебинтованной шеей, который встал чуть раньше и отупело молча смотрел на то, что делает полковник, вдруг торопливо начал расстегивать кобуру.
      - Связать его! - хрипло крикнул Рыков, поднимаясь на локти. - Связать!
      Лютиков и еще кто-то бросились к генералу, повалили его на землю. Андрей сильнее прижал Ольгу рукой, не давая видеть этого, все еще испытывая непонятный страх за нее.
      - Это ничего... Это так, - проговорил он, слушая трескотню боя за лощиной.
      Рыков вставал медленно, как-то напряженно и, точно кланяясь, прижимал ладони к животу. Лицо у него было серым, без кровинки. Он качнулся и упал бы, но его поддержали.
      - К черту! - сказал Рыков. - Где командующий? А я сам!..
      - Врача! - закричали около него.
      - К черту! Сам, - повторил Рыков и, не в силах устоять, завалился на бок. Полный еще ярости, не желая смириться с тем, что его собственное тело отказывалось повиноваться, как все здоровые, энергичные люди, не признающие слабостей у других, он теперь страшился этой слабости больше, чем смерти. Этот страх, растерянность вместе с каким-то детским удивлением отразились на его лице. Подобное выражение детской удивленности Андрей замечал на лицах многих смертельно раненных, как будто чувство приближения конца отметало все накопленные знания и возвращало человека к той мысли, что жизнь и смерть - необъяснимые загадки. Рыков беспомощно двигал рукой, словно искал опору и не находил ее в пустоте.
      На склоне лощины показались бойцы.
      - Наши! - обрадованно произнес кто-то. - Гля, идут.
      - Что командующий? - спрашивал Рыков, скользя взглядом по лицам командиров и Ольги, подбежавшей с бинтом. - Не убит? Что?.. Да погоди с этой тряпкой.
      Успеется... Командующий?.. Иди-ка отсюда, девочка.
      Рана моя не для тебя.
      Осколок пробил ему бок и вышел через низ живота.
      Стесняясь, он пытался закрыть оголенный живот рукой.
      - К черту!
      - Не мешайте, - потребовала Ольга. - Ну? Вы будто маленький.
      Двое штабных командиров уже подняли Кирпоноса, голова его валилась назад. Белый китель залила кровь, неровная дырка темнела чуть ниже поблескивающих орденов.
      - Аккурат в сердце,-8-заметил пожилой санитар, отирая рукавом с его лица глину. - Во как.
      А на склоне лощины еще шел бой. Немцы, оказавшиеся между холмом и оврагом, заметались. Андрей видел, как бегущий впереди цепи матрос кинул гранату, и по взрыву угадал, что там была яма или окоп...
      Эти неожиданно появившиеся бойцы спустились в овраг.
      Расстегнутые, запотелые гимнастерки, копоть и пыль на лицах объясняли, что они шли давно, с изнурительными боями. Впереди, размахивая немецким автоматом, бежал матрос в тельняшке.
      - Полундра! - кричал он. - Швартуйся к флоту!
      Выручим... Чего тут окопались? Давай заводи корму.
      И полный вперед!
      - Не шуми, - отвечали ему. - Вон генералов побило.
      - Да ну? - проговорил боец с немецким гранатометом в руках. - Ну, дела...
      Многие из этих бойцов где-то уже были ранены, кое-как перевязаны бинтами, и все отощавшие, до черноты прокаленные солнцем, только посверкивали зубы.
      Среди бойцов шел полковник-артиллерист. Андрей узнал того самого полковника, который несколько дней назад близ Киева объяснил Солодяжникову, как лучше искать штаб фронта. Полковник ничуть не изменился, будто и не ходил в атаки. Затянутый ремнями, с чисто выбритым узким лицом, он подошел к Рыкову. Андрей заметил, что одно стеклышко его пенсне теперь аккуратно было перевязано ниткой, поэтому глаз казался раздвоенным.
      Ольга еще бинтовала Рыкова, а полковник, козырнув и точно не заметив, что дивизионный комиссар лежит раненый, стал докладывать, как с пушками и сотней бойцов шел от Киева: лошади пали, не выдержав этого марша, и бойцы сами тащили пушки и снаряды.
      Рыков открыл тусклые от боли глаза.
      - Это вы, полковник Хованский? Помню... Да... Потомок удельного князя Хованского?
      - Так точно! - коснувшись пальцами фуражки, ответил Хованский.
      - Был приказ. Отзывали в Москву... Не дошел, что ли, приказ?
      - Виноват! Приказ дошел... Но мой заместитель погиб. Я не счел удобным бросить полк в окружении. За шесть дней боев уничтожено сорок четыре танка. Наши потери: девять орудий. Батарея сейчас заняла позиции на холме.
      Рыков прикрыл глаза:
      - Спасибо, Хованский. До ночи бы удержаться.
      А ночью идите в прорыв...
      XXV
      Андрей осматривал пулемет, возле которого лежали тела Митрохина и Сорокина. Это был старый, много поработавший на своем веку "максим".
      Хованский приказал Андрею с пулеметом выйти к дороге и прикрывать фланг, а сам что-то еще обсуждал со штабными командирами около Рыкова.
      Ольга, присев у автобуса, бинтовала раненому немцу черное, безглазое лицо.
      - Чует женскую руку и не гундит, - усмехнулся матрос.
      - Дострелить его, - сказал, щелкая затвором, Лютиков.
      - Погоди... Сестренки - жалостливый пол, не то что мы. Вот уйдем, а его подберут, отправят к муттер.
      Будет любоваться красавцем да соображать, на кой хрен родила.
      Хлопнув крышкой патронника, Андрей сказал:
      - Ну, пошли. Лютиков, бери коробки.
      На склоне лощины бугрились трупы немцев: одни лежали скорчившись, другие, прижавшись лицом к земле, - как кого застигла смерть. У миномета, в пологой яме, на обожженной разрывом гранаты траве, застыли четыре солдата.
      - Разом концы отдали, - кивнул матрос. - Ловко я сработал.
      Лютиков молчал, все время оглядываясь.
      Еще больше трупов было у дороги. Синие мухи, перелетевшие из кукурузы, жужжали над ними. Дорога была испятнана минами, поцарапана осколками. Метрах в тридцати стоял разбитый снарядом бронетранспортер. А в канаве лежали присыпанные бурой землей те бойцы, которых останавливал Солодяжников. Он тоже был здесь. Крупнокалиберная пуля размозжила ему челюсть, и желтыми ладонями он стиснул щеки.
      Он, видимо, был жив, когда в упор еще раз прострочили его автоматной очередью.
      Лишь теперь Андрею открылась вся картина боя.
      Немцы прошли в лощину, но за их спиной оказался Солодяжников, и поэтому так упорно они его атаковали, пока сюда не выполз бронетранспортер. Андрей подумал еще, что, наверное, Солодяжников точно рассчитывал плотность огня, количество атакующих и на сколько метров подпускать их для лучшего поражения, - оттого убитые солдаты и лежали как бы сплошной полосой.
      - Твой дружок, лейтенант? - спросил матрос.
      - Ротный командир, - ответил ему Лютиков.
      - Полсотни муттер не дождутся сыночков. А наших всего семь человек было. Хоть и не флотские ребята, но драться умели.
      - Ставьте пулемет, - сказал Андрей. - Я документы возьму.
      Когда он вытаскивал из кармана Солодяжникова документы, на землю упали испачканные кровью листки бумаги. Это было разорванное пулей письмо, где меж строк торопливо набросаны математические формулы и уравнения. Андрей стал читать его:
      "...И много понял за это время. Раньше, в сущности, не задумывался, отчего одни люди хороши, а другие плохи. Теперь я обнаружил, что каждый это удивительный мир, как интереснейшее уравнение со многими неизвестными. Хотя бы младший лейтенант Вовочка Звягин - так я про себя его называю, это совсем юный человек, но уже с представлением о своей значимости. И в нем еще какая-то буря восторга. Даже мой геморрой вызывает у него радость. Очень трудно быть к нему строгим. Но надо. Или вот еще лейтенант, всегда задумчивый, с немного печальными глазами; этот прилагает много усилий, чтобы не высказать, как возмущает его моя рациональная сухость..."
      "Видимо, тут обо мне", - подумал Андрей, и любопытство заставило его читать дальше. Неподалеку, в снарядной воронке, Лютиков и матрос устанавливали пулемет.
      "...Да, все мы по-своему наивны, - читал Андрей. - И все зависим от обстоятельств. Человек рисует в своем воображении мир, как совокупность усвоенных знаний. И этот воображаемый мир никогда не бывает копией действительного уже потому, что в центре его человек располагает самого себя, а остальное как бы двигающимся вокруг. Наверное, это послужило когдато тому, что землю считали центром вселенной. Но точные науки заставили изменить ошибочное представление. А точных наук о человеческом разуме пока нет..."
      Пуля разлохматила здесь бумагу. Андрей пропустил это место.
      "...Я думаю над тем, как односторонне все же развивается наша цивилизация - сколько усилий отдано, чтобы познать внешний мир, а о самих себе мы знаем еще очень мало. И, как всегда, невежество это стараемся прикрыть фиговым листком самоуверенности.
      Может быть, учение йогов - древний отголосок второго пути развития цивилизации, то есть познания самих себя, но превращенное служителями в догму и, как всякая законсервированная идея, ставшее мертвым..."
      Целую страничку нельзя было прочитать.
      "...Ты опять скажешь, что математика сделала меня неисправимым аналитиком. Кстати, работу по теоретической модели вселенной я так и не успел закончить.
      Она в синей папке. И здесь об этом тоже думаю... Взаимосвязи гигантских объектов вселенной еще более сложны и многообразны, чем взаимосвязи людей, этих саморегулирующих во времени, крохотных сгустков материи на остывшей корке планеты. И способен ли наш мозг уяснить все? Необходимы общие законы. Ведь абстрактное мышление развивалось на фундаменте земных понятий, а бесконечность - совершенно иное.
      Раньше, чем люди догадались о шарообразности земли, надо было понять, что такое шар. И все ли мы знаем о свойствах шара? Расчеты допускают, что ядро нашей планеты и других тел вселенной, имея более уплотненную массу, вращается не с той скоростью, как верхние слои. И здесь-то при огромном давлении на ядро возникает, по-видимому, энергия, рождающая поле тяготения, гравитацию..."
      Тут было какое-то сложное уравнение. И дальше:
      "...И лучистая энергия, то есть сила отталкивания, которая выполняет и роль смазки для вращения ядра.
      Рбждаются два потока будто бы взаимоисключающих энергий. Две силы "работают". Отсюда постоянный обмен веществ. И на планете Земля, пока эти силы уравновешены, все живое наделено формой, чувством симметрии, а также свойствами возбуждения и торможения... Свойствами возбуждения и торможения обладают и частицы микромира, и гигантские объекты. Даже их состояние зависит от действия сил и "управляется" процессами, идущими в ядре... Вселенная, мне думается, не что иное, как сферы материи, ее сгустков различного состояния вокруг ядра - они движутся, взаимодействуя силовыми полями. А соотношение тяготения и отталкивания дает те явления, которые мы называем пространством и временем. И космический вакуум тогда - одно из состояний материи. Здесь, возможно, энергии отталкивания и тяготения замыкаются, рождая нейтральные частички, и отсутствуют причинность и конечность - то, что мы ищем в любых явлениях..."
      Андрей перевернул несколько страничек, залитых кровью.
      "...Уф, уф! Теперь бы сесть за вычисления. Разум вообще с точки зрения математики есть особое свойство процесса торможения и, следовательно, лучшего анализа. Мы же познание целого делим на части - физику, астрономию, биологию... Имей микроорганизмы разум, то горошина казалась бы им планетой, а время, пока ее донесут до кастрюли, - бесконечностью. Мы, конечно, не единственные во вселенной. Быть может, нам предстоит встретить существа других систем. Готовы ли мы к этому? Готовы ли найти с ними общий язык, если между собой земляне, по сути дела, общего языка не находят..."
      Андрей услыхал шаги позади себя и обернулся. Запыхавшаяся от бега Ольга подходила к нему.
      - Зачем вы сюда? - проговорил он. - Раненых тут нет... Или Хованский послал?
      - Нет, я сама.
      И то, что она пришла, и то, что глядела сейчас на него с беспокойством, немного испуганно, вызывало у Андрея прилив тихой радости, казалось бы нелепой, странной здесь.
      - Тут лишь убитые, - сказал он, вставая так, чтобы заслонить канаву. Идемте...
      "Когда же ротный писал? - думал Андрей. - Еще за Днепром, на той стороне? Вот и узнай человека. Я ведь был согласен со Звягиным, что он ходячая формула. А он совсем иной... Говорят еще: надо судить о человеке по его поступкам. Умеем ли мы судить? Как это всегда нелепо выходит. Его больше нет, и ничего ему не скажешь..."
      - Рады гостям! - воскликнул матрос. - И трюм надраен. Хоть свадьбу играй.
      Пулемет установили, скопав отвал широкой воронки. На дне, в грязной луже, плавал убитый немец.
      - Между прочим, окрещен я Лешкой Копыловым, - выпрямляясь и двигая под тельняшкой бицепсами, говорил матрос - А некоторые зовут Лешенькой.
      Имею медаль за спасение утопающих.
      - Брось трепаться, Копылов, - сказал Андрей. - Не время.
      Ольга присела на край воронки. Почему-то лишь теперь Андрей заметил, как переменилась она: морщинки вытянулись у рта, спала округлость щек, и глаза будто увеличились, постарели.
      - А я, - наклоняясь к пулемету, сказал Андрей, - недавно капитана Самсонова встретил. Помните его?
      Он ждал, что радистка спросит и про Нину Владимировну, но та лишь молча кивнула.
      Артиллеристы на бугре окапывали пушки, мелькали комья земли. Роща внизу дымилась. Где-то приглушенно урчали моторы.
      - А фокусы, извиняюсь, вам, сероглазка, нравятся? - спросил матрос.
      - Тоже мне фокусник, - хмыкнул Лютиков.
      - Я и в цирке работал. Кио знаете? Мой лучший дружок.
      Широко расставленные глаза на его обветренном, загорелом лице хитро сощурились.
      - Алле гоп! - он взмахнул руками над пулеметной коробкой и достал оттуда два невзрачных лесных цветка.
      - Ну, ты! - подскочил вдруг Лютиков, а матрос, изображая галантного кавалера, передал цветы Ольге.
      - Спасибо! - улыбнулась она.
      - Цапает не свое, - Лютиков с пунцовыми ушами зло глядел на матроса. За такие фокусы морду бьют!
      - Полундра! - смеялся матрос. - Глуши топку....
      - Ну, что вы, ребята? - упрекнула Ольга - Спасибо... Это мои любимые цветы.
      - Фокусник! - возмущался Лютиков. - Тоже мне, алле гоп...
      Казалось, немцы совсем ушли. Легкие облака неслись по небу к югу, в их стремительном полете Андрей находил тревогу, которую испытывал сам, думая, отчего наступило затишье. И присутствие Ольги, сидевшей рядом, и недописанное письмо Солодяжникова, о котором тоже он все время помнил, не давали ему сосредоточиться.
      - Флот не то, что пехота, - как бы подтрунивая над Лютиковым, разглагольствовал матрос. - Нас вот шестьдесят "хейнкелей" топили. И бомбочки полутонные. Это да!.. Швартуйся к флоту, сероглазка. Между прочим, я еще холостой.
      Андрей понимал, что матрос искренне, как умел, пытался отвлечь ее, но раздражало то, как он подмигивает и смотрит на ее колени, а больше то, что Ольга слушает его и даже улыбается.
      - Лучше бы выбросил убитого, - сказал Андрей.
      - Пусть купается, мы всяким гостям рады, - засмеялся матрос.
      Лютиков все больше мрачнел и, окончательно утратив насмешливость, зачем-то разматывал единственную пулеметную ленту. Ольга иногда поглядывала на Андрея, и глаза ее в этот момент делались серьезными, а брови как-то виновато вздрагивали.
      - О!.. Чуешь, лейтенант? - сказал Копылов. - Ползут где-то.
      И Андрей вдруг услышал гул, скорее, ощутил этот гул, как бы рождавшийся из-под земли.
      - Ольга, вы успеете к роще добежать, - сказал он. - Танки идут...
      - Нет, я с вами! - быстро проговорила она.
      - Отсидимся! - поддержал ее матрос. - Что дрей фишь, лейтенант?
      XXVI
      Тугими ударами громыхнули за кукурузным полем орудия, и бугор накрылся шапкой дыма. Лужу на дне воронки зарябило, как от сильного ветра.
      - Держись за флот, сероглазка! - весело крикнул матрос. - На...
      Близкий разрыв толкнул Андрея, он почувствовал, как уперлось ему в бок колено Ольги. Земля вздыбилась, рухнула сверху. Он хотел шевельнуться и не мог, земля лезла в рот, уши. Мысль, что они погребены заживо, что тут их могила, вызвала короткую болезненную судорогу тела. В долю секунды он представил, как начнется удушье и земля наверху лишь чуть шевельнется, вторя конвульсиям. Такого отчаяния, заглушившего все иные чувства и мысли, он никогда не переживал. Страшным усилием, едва не ломая суставы рук, Андрей приподнялся, сбросил давящую тяжесть.
      Матрос уже стоял на четвереньках, кашляя и выплевывая песок. Лютиков бешено мотал головой. Снаряд упал почти рядом, образовав новую воронку, и желтый дым еще клубился рваным туманом.
      - Ка-ак испугалась, - проговорила Ольга, жадно хватая ртом воздух. На ее нижней мокрой и припухлой губе красными пятнышками выделялись следы зубов.
      - Это что, - сказал матрос. - Полутонная бы всех схоронила. А это семечки.
      - Тебе мало? - выкрикнул хрипло Лютиков, дергая головой. - Так на...
      Матрос ловко увернулся от кулака Лютикова и тут же повалил его, насел сверху, заламывая руки.
      - Ты... ты.. - хрипел с натугой Лютиков.
      - Отставить! - крикнул Андрей. - Вы что?
      Матрос выпустил Лютикова, отскочил в сторону.
      - Ну, дурак! - бормотал он. - Контуженный, что ли? Мою красивую физиономию испортить хотел.
      Лютиков тяжело, со свистом дышал, и под гимнастеркой на спине вздрагивали костлявые лопатки.
      Опавшая земля присыпала лужу на дне воронки и убитого немца. Пулемет чуть накренился, матрос начал ровнее устанавливать его. К дороге от рощи бежал полковник Хованский. Заметив пулемет и голову Андрея, он свернул, подбежал к ним и присел.
      - Устроились? - осторожно снимая пенсне, проговорил Хованский. - Ваше дело, лейтенант, задержать автоматчиков. Танки артиллеристам предоставьте.
      Нацепив пенсне, Хованский заметил Ольгу.
      - Гм!.. Вы-то, барышня, как тут? Уходите! Тут жарко будет! Ясно, лейтенант?
      И, строго глянув на Андрея, он вскочил, побежал дальше.
      - Куда уходить? - сказал матрос. - Там еще жарче. Ясно ведь...
      С другой стороны урочища залпами били самоходки. Роща оплывала густым дымом. А бугор точно вымер. Лишь одинокая фигура полковника Хованского мелькала в завалах.
      Гул надвигался. Танки шли через кукурузное поле, и различимо уже покачивались стволы их пушек.
      - Два... Пять... Девять, - считал матрос. - И все размалеванные. Зришь, лейтенант?
      На каждой башне танка виднелся четкий силуэт древней изогнутой ладьи. Эти ладьи точно плыли сами по себе, распустив белые паруса в жестких волнах кукурузы. Ольга, закусив губу, тоже смотрела на них.
      Пушка катившегося впереди танка плеснула лоскутом огня. Снаряд разорвался на холме, и, будто по этому сигналу, в урочище застучали автоматы.
      Взглянув на Ольгу, Андрей улыбнулся, стараясь подбодрить ее.
      "А уходить теперь действительно некуда, - подумал он. - Куда здесь можно уйти? И письмо матери я не успел написать".
      После того что видел он за этот день, возможная собственная гибель представлялась чем-то заурядным, и мысль о ней вызывала лишь удивительную ясность сознания. Как будто перешагнул рубеж страха, того естественного страха, который присущ всякому здоровому человеку и требует внутренних усилий для борьбы с ним.
      - Дай-ка я, - сказал он матросу, берясь за теплые рукоятки пулемета.
      В узкой прорези щитка голубел клочок неба, зеленел массив кукурузы с плывущими над ней ладьями викингов и жерлами орудий танков. И все это казалось нереальным, не имеющим отношения к его судьбе и судьбе Ольги. Андрей неожиданно вспомнил, какой была Ольга необычайно красивой той ночью, у заросшей кустами речушки - память неведомым способом выявила, донесла то, чего он словно и не видел тогда: и дрожание ее ресниц, и стиснутые на мгновение пальцы, и тихий вздох... Эти отысканные в глубине памяти штрихи, как последний мазок кисти художника, поразили его догадкой: "Я же люблю ее... Да... И она... Да что это я?..
      Зачем это сейчас?. По логике войны надо убивать, пока не убьют нас, будто не он сам, иной человек размышлял тут. - А в чем логика жизни? Быть может, в красоте? Почему же разум людей, наделенный способностью понимать красоту, как мог понимать ее и художник, рисовавший на башнях около стволов пушек эти ладьи, устремленные в неведомое, обладает такой двойственностью?"
      И каким-то вторым планом до предела напряженного сознания Андрей точно заново постигал давно знакомую, простую истину, что всякий страх затемняет разум. Но эта истина сейчас обрела другое, непомерно емкое значение: страх можно внушить и целому народу, а уж тогда найдутся оправдания любой жестокости.
      "Толстые научные исследования, где анализируются экономика, политика, хотя и объясняют причины войн, но мало рассказывают о самих людях. Почему одни убивают других и гибнут сами, не находя иного выхода?
      А потому, что унаследованное человеком от своих далеких предков и затаившееся где-то среди миллиардов клеток мозга нельзя исследовать, проанализировать, как экономику и речи политиков. Да и сами ученые имеют такие же клетки мозга, с такими же унаследованным~и от диких предков инстинктами..."
      И война приобрела для него уже значение частички битвы, начавшейся очень давно, с появлением разума, и не прекращающейся ни на минуту. Сколько тысячелетий ушло, а обратный процесс совершается быстро.
      И тогда все достигнутое разумом обращается против.
      А теперь ему надо выполнить долг...
      Андрей повернулся к Ольге и кивнул ободряюще, как бы желая сказать: "Все будет хорошо". Она ему ответила улыбкой, но грустной, сразу пропавшей.
      Взревев моторами, танки выкатились из кукурузы, оставляя широкие, размятые просеки. За каждой машиной рысцой бежало несколько автоматчиков.
      - Вот они! - сдавленным голосом произнес матрос. - Вон бегут... Зришь, лейтенант?
      В прорези щитка уже качался борт танка, затем мелькнул немец с поднятой рукой, очевидно унтерофицер, торопивший солдат. Подождав, когда дорога запестрела фигурками этих солдат, Андрей надавил гашетку. Солдаты падали, бежали обратно, ища укрытия, и, сделав два-три шага, валились, как травинки, сбитые хлыстом.
      "Так... так... так... - билось под стук пулемета в голове Андрея. Так".
      Унтер-офицер, присев, рукой указал на пулемет и тут же повалился.
      - Левее, левее! - кричал матрос. - В кукурузу бегут. А-а... Легли, собаки!
      С бугра залпом ударили пушки, и разом окутались дымом выстрелов танки. Гибкие длинные трассы летели от них к вершине бугра...
      Чвик! Чвичк!
      Очередь пуль вспылила землю рядом с Андреем.
      Матрос юзом сполз ниже, рот его перекосился.
      - Окружают, лейтенант!
      Человек пятнадцать немцев бежали от лощины, стреляя на ходу. Затрясся автомат в руках Лютикова, веером сыпались гильзы. Выстрелила из пистолета Ольга. Юбка у нее сбилась, и выше чулка матово круглилась полоска нежной белой кожи. Андрея удивила тоска, стывшая в ее расширенных зрачках, как удивляла и суетливая нервозность матроса. Он воспринимал бой теперь с каким-то жестоким спокойствием.