Приказав шоферу ехать в машине с охраной, Ганзен уселся за руль. Канарис через лобовое стекло разглядывал поле аэродрома с неубранными обломками самолетов, голубоватой далью и точно уснувшим лесом.
      - Какая все же огромная эта Россия, - проговорил он. - Чувствуешь себя затерянным... Гитлер отверг идею создания буферного государства здесь. Его пугает любая самостоятельность другой нации. Что ты думаешь, Эрих?
      - Мы нашли потерянных офицеров, - сказал Ганзен. - Автомобиль оказался в болоте, у лесной пасеки.
      И тело майора. Капитан, видимо, утонул глубже. А пасечник объяснил, что напали какие-то люди Это очень дряхлый старик...
      Ганзен стал рассказывать об участившихся нападениях и о том, что в этой непонятной стране карательные меры плохо действуют.
      - Эти русские точно не боятся смерти, - добавил он.
      - Да, все сложнее, - уронил адмирал. - Пути, которые мы выбираем, диктуются нашими стремлениями, а результат определяет нечто иное. Жизнь это трагедия.
      Они проехали мимо груды брошенных кем-то у дороги чемоданов, ящиков, разбитого фарфора. Очевидно, хорошие вещи солдаты давно забрали, а на кусте развесили шелковые женские трусики и чуть выше - бюстгальтер. Канарис улыбнулся, подумав о том, сколько грубоватых солдатских шуток возникло здесь и как мало надо для искреннего веселья тем, кто глядит в будущее с оптимизмом.
      - Иногда, Эрих, я завидую солдатам. Большей трагедии, чем смерть на фронте, нет. А это мгновенно...
      По напряженно вытянутым уголкам губ майора Канарис догадался, что разведчик мысленно ищет в его словах завуалированный смысл или тонкую ловушку, как всякий человек, привыкший считать язык удобным средством прикрытия истинных намерений. Он усмехнулся: "Эрих тугодумен и слишком осторожен для:
      большой игры, его место в войсках. А когда-то издевался над речами Гитлера, пока не заполучил сам хороший кусок пирога. Да, все знаем, кто мы есть, но не знаем, кем будем..."
      Он подыскивал сравнение такому уделу человеческих натур: это как играющая лазурью, грозная эмоциями волна расшибается о серенькие камни и оставляет лишь замусоренную пену... Но сравнение тут же показалось ему вычурным, негодным для жизни, где преобладает рационализм.
      - Мы все думаем о спасении Германии, не так ли? - проговорил адмирал. Оттого, что в этом и наше спасение.
      Навстречу проносились грузовики, набитые веселыми, запыленными, что-то кричавшими солдатами.
      Мощные тягачи волокли зенитные орудия, а жерла их украшали венки цветов. Шагали автоматчики с засунутыми в голенища сапог обоймами, увешанные гранатами. Ползли тяжелые самоходки.
      У обочины дороги лежал труп русского бойца, вздувшийся, зачернелый, обезображенный.. В машину пахнуло трупным смрадом.
      - Если я верно понял, - сказал Ганзен, - то имеются основания к беспокойству.
      - Напротив, - оживился адмирал. - Фюрер уверен, что с Россией кончено. В Швеции заказали гранит для обелиска победы в Москве. И производство тяжелого оружия частично свертываем. Эти ресурсы бросят на изготовление новых видов оружия.
      - Ракеты?
      - Не только! Будет чудовищное оружие, Эрих, для устрашения Америки. Конечно, промышленники ворчат: хорошо налаженное дело значительно прибыльнее.
      Да ученые напомнили фюреру, как Бонапарт в разгар войны с Англией прогнал Фултона, изобретавшего пароход. Я считаю, эти расходы окупятся вдвойне.
      Адмирал знал, что Ганзен был связан с оружейной фирмой и получает деньги не только от абвера. К нему вернулось чувство юмора, утраченное, когда летел над русскими бескрайними полями, видел много исковерканных немецких танков.
      - А тебе, Эрих, придется заняться формированием отрядов сопротивления. Да, отрядов настоящих партизан. Лучше давать им русские винтовки, а во главе ставить опытных агентов - это единственный метод контролировать народную стихию. Победы достаются тем, кто наступает. Женщины всегда лишь обороняются и терпят поражение. Разумеется, это считаем только мы, у них бывает обратное мнение.
      Ганзен коротко, незвучно посмеялся и начал говорить о ходе операций тайного фронта. Его блеклые, холодные глаза оживились.
      В тылы русских было заслано немало диверсантов.
      Их вербовали среди пленных - бывших уголовников и местных националистов, семьи которых оставались заложниками. Ганзен не терял времени на подготовку этих людей - пусть их там вылавливают, расстреливают, пусть даже некоторые сами явятся с повинной - все это лишь усилит неразбериху. Если уцелеют из сотни единицы - это будут испытанные агенты.
      Адмирал слушал доклад с возрастающим интересом, бросая короткие фразы. Ганзен рассказал историю лейтенанта Волкова, оказавшегося среди арестантов.
      - Вот, Эрих, "Шутка" дает неожиданные плоды! - воскликнул адмирал. Это надо хорошо использовать.
      Но учти, больше делают не там, куда силой подталкивают, а там, куда идут сами. Несправедливость мира хуже переносят именно цельные натуры. Я никогда не доверял тем, кто работает из корысти, хотя с ними все бывает проще.
      Около моста Ганзену пришлось затормозить. Эсэсовцы вели толпу людей.
      Адмирал нахмурился, строго поджал губы.
      Объезжая выбоину, Ганзен как-то неуверенно сказал:
      - Я распорядился заказать обед.
      - Нет, Эрих, - ответил Канарис. - Мы сначала займемся делом... Почему они ведут их днем? Когда не хватает ума, то действуют грубой жестокостью. И тут есть опасность совершенно потерять рассудок.
      Начинались окраины Киева. Мертво блестели окна домов, синеватые купола церквей. Адмирал видел уже немало только что захваченных армией городов: и расковырянную бомбами Варшаву, и сдавшийся Париж, и горящий Белград, и оцепенелые под мраморно-тихим небом Афины, видел заложников, проклинающих, истерически кричащих, - там царил ужас поражения.
      И нигде не чувствовал он такой суровой отчужденности, как в молчании прошедших недавно людей, в этом бесстрастном покое древнего русского города.
      - Все теперь решится под Москвой, - сказал он. - И все, что можно, бросим отсюда в "Центр". Я говорю о твоих агентах, Эрих. Все делают люди, хотя они же, чтобы лучше уживаться с собственной глупостью, выдумывают богов...
      XX
      Окруженные под Киевом армии были рассечены танковыми ударами. А дивизчи, потерявшие связь между собой и штабами армий, ломая заслоны, отходили к востоку. На дорогах стояли подбитые немецкие танки, раздавленные двуколки с армейским имуществом, бились в постромках раненые лошади, то и дело рвались шальные, неизвестно откуда выпущенные снаряды.
      Эскадрильи "юнкерсов" бомбили мосты и леса. Повсюду громыхала артиллерия. Фронт, хотя и разрубленный на части, продолжал наносить удары. За эти дни Андрей видел и яростные атаки целых полков, и артиллеристов, кативших орудия в цепи пехоты, и захваченных уже тут, в окружении, пленных немцев. Курсантам тоже приходилось оставлять грузовики, ходить в атаки, чтобы расчистить путь.
      На третий день вечером их остановили бойцы у села Городищи. Здесь недавно шел бой. Чадила немецкая самоходка, виднелись свежие пропалины от мин.
      Из разбитой снарядом хатки, возле которой стоял штабной броневичок, вышел тонкогубый капитан в накинутой на плечи шинели.
      - Курсанты? - недоверчиво переспросил он, разглядывая Солодяжникова, давно небритого, с забинтованной рукой, опухшим лицом, раненного еще в бою на аэродроме, и бойцов, сидевших в кузовах грузовиков.
      - Управляющий банком из Киева и один летчик с нами, - проговорил Солодяжников.
      - Езжайте направо, - сказал капитан. - В овраг.
      Там разберемся, кто вы такие.
      И он пошел впереди грузовиков, кутаясь в шинель, будто его трясла лихорадка.
      Овраг был забит войсками. Командиры выкрикивали номера частей, строили бойцов повзводно. Тут стояли еще два броневика, упряжки артиллерийских лошадей, кухня.
      Андрей увидел члена Военного совета фронта Рыкова, который говорил что-то молодому полковнику.
      На плече у Рыкова висел автомат.
      - Кто такие? Откуда? - спросил Рыков и, должно быть узнав Солодяжникова, а затем и Андрея, жестом остановил начавшего докладывать капитана.
      - Старший лейтенант... Ну, здравствуй! - он протянул Солодяжникову короткопалую руку. - Молодцы, что вернулись. Рассказывать будете потом. Вернулись - и хорошо. Да, зажали нас в колечко. Зажали!
      Хотя Рыков говорил бодро, мышцы лица оставались неподвижными, словно этот бодрый тон предназначался лишь для Солодяжникова и курсантов, а сам он не мог отбросить другие мысли, сковавшие его обычную живость.
      - Где машины взяли?
      - Это мои грузовики, Евгений Павлович, - опередив Солодяжникова, сказал управляющий.
      - А-а! И ты здесь... Почему здесь?
      - Аэродром, Евгений Павлович, был захвачен.
      - Десант, - кивнул Рыков. - Знаю. - Он повернулся к стоявшему за его спиной полковнику: - Но как узнали, что мы к аэродрому двигались? Откуда узнали?
      Проглядел ты, Сорокин, проглядел.
      - Хотели отбить аэродром, - проговорил Солодяжников. - И не вышло.
      - Да, да! - сказал Рыков. - Все знаю... Ну-ка, выгружайтесь. Машины для раненых нужны.
      Солодяжников приказал Андрею выстроить курсантов. Это было сделано, и Рыков, оглядев строй, проговорил:
      - Молодцы, молодцы!
      - Там еще банковские документы. Куда их? - напомнил Андрей, потому что управляющий молчал.
      - Все сжечь! Что? Какие еще документы? - Рыков недоуменно взглянул на управляющего. - Ну-ка, ну-ка! Давай сюда.
      Шофер забрался в кузов и сбросил один мешок.
      Щеки управляющего стали землисто-серыми, испуганно забегали выпуклые глаза, как будто он хотел спрятаться и не знал куда.
      - Посмотри, Гымза, - сказал Рыков, - какие документы.
      Капитан торопливо присел, оторвал пломбу и, запустив руку в мешок, достал тугую пачку сторублевок.
      - Хороши документы! - не удивившись, а точно этого и ожидая, сказал капитан. - Новенькие! А?
      - Это, - заговорил управляющий осевшим голосом, - это, Евгений Павлович, остатки.
      - Та-ак! - протянул Рыков, но теперь выражение глаз его было иным, он как бы заново разглядывал управляющего. - Ты докладывал, будто все отправил в Москву. Ну, что тут поделаешь!.. Сколько украл?
      Ярость уже клокотала в нем, видимо, она накапливалась давно, вместе с горечью за неудачи, за бессилие изменить что-либо, когда на глазах разваливался фронт, и всю эту ярость он вложил в быстрый, как Удар, взмах ладони, просекшей воздух:
      - Арестовать!
      - Евгений Павлович!.. Это...
      - Арестовать! И под суд...
      - Гымза, - сказал капитану полковник Сорокин.
      Займитесь им...
      - Есть! - быстро ответил капитан и крепко взял онемевшего управляющего за локоть.
      - Деньги сжечь! - приказал Рыков. - Курсантов назначим командирами взводов. Полк тут формируем.
      Идем, старший лейтенант, и ты, лейтенант. Доложите командующему.
      В низкой хатке собрались генералы штаба фронта.
      Худощавый, с гладко зачесанными каштановыми волосами и чуть одутловатым лицом начальник штаба Тупиков говорил:
      - Мы оказались у слияния рек Многа и Удай.
      Мосты контролирует противник. На восточном берегу моторизованные части Гудериана.
      Кирпонос в белом кителе, испачканном глиной, заложив руки за спину, стоял у окна.
      - Радиостанция у нас вышла из строя, - продолжал Тупиков. - Связи нет.
      - У нас три тысячи штыков, - быстро сказал Рыков. - Надо прорываться! Иначе Гудериан уплотнит фронт.
      - Я не пойму, отчего Ставка задержала разрешение на отход войск, проговорил Тупиков. - Было ясно...
      - У Ставки не один фронт, - хмуро бросил Кирпонос. - Мы сковали две танковые армии противника, И еще: Верховный главнокомандующий сказал посланнику Рузвельта месяц назад, что фронт осенью будет западнее Киева.
      - Есть объективные причины, - возразил Тупиков.
      У Кирпоноса вдруг стало такое лицо, что Андрей за него испугался. Однако генерал-полковник лишь криво усмехнулся.
      - Это и есть объективная причина, - тихо сказал он. - Мы не удержались. Головы надо снять! Если бы организовали войска, ударные группы, круговую оборону... А мы управление потеряли. Не готовились целым фронтом в окружении драться. Не было такого еще...
      Когда Солодяжников и Андрей вернулись к оврагу, там горел костер. Но тугие пачки денег лишь обугливались.
      - Бензинчиком надо кропить их, - советовал шофер в кожаной фуражке. Зараз и мильены погорят, как цигарка.
      - Давай, - согласился Лютиков. - Вот хапнул...
      То-то и сидел на мешках. Ну, фармазон! А теперь жги.
      Слезы аж капают.
      И у него действительно слезились глаза. Едкий дым курился от пачек.
      - Значит, окружили целый фронт, - переговаривались курсанты, толкая штыками в огонь связки денег. - Вот как...
      - Да пробьемся, - сказал Иванов. - Не такое было...
      А если взводными назначат, должны и звание присвоить. Долго ли командующему написать приказ?
      - Будет он тебе писать в окружении!
      - Как же взводному без этого? Пошлют меня бойцы к едреной фене. А кубики давно приготовлены. Только нацепить...
      И никто, кроме Лютикова, не жалел сгоравшие миллионы, никто просто сейчас не думал о них.
      Солодяжников построил курсантов и увел их к хатке, где был штаб фронта.
      XXI
      К востоку по гребням холмов окапывались немцы.
      Было видно, как суетились они там. А в овраге скопище людей уже расползалось. Курсанты, назначенные командирами взводов, строили бойцов. Доносились сорванные, хриплые голоса:
      - Ра-авняйсь!.. По порядку номеров...
      - Живот убери. Как стоишь?..
      - Смирно!..
      У догоравшей кучи денег сидели теперь лишь Андрей с Лютиковым и раненый пилот в прожженном комбинезоне.
      - Наверное, скоро двинемся, - заметил пилот.
      - Еще не сгорели, - кивнул на деньги Лютиков. - Узнать бы, сколько тут мильенов...
      Опираясь на карабин, подковылял боец, волоча разутую ногу. И гимнастерка и брюки у него где-то вымокли.
      - Можно, сынки, табачок подсушить?.. Эге! - добавил он. разглядев откатившиеся пачки денег, и, подняв одну, взвесил на широкой, костлявой ладони. - Тяжелая. Много в ей работы-то. Гнуть да гнуть хребет.
      - Сунь в карман, - посоветовал ему Лютиков
      И вся работа.
      - А не жалко? - солдат заколебался, потом качнул головой, растягивая губы и открыв вспухшие кровоточащие десны. - Хай горит. Дармовые гроши что божья благодать: ни вкуса, ни запаха. И куцы они тут?
      Он швырнул деньги в костер, рассыпал горсть махорки по прикладу и начал сушить ее. От сырой гимнастерки его тоже шел пар.
      - Дождя не было, а взмок, - сказал Лютиков.
      И штаны у тебя мокрые...
      - В камышах, за хутором, что утки, сидели, - пояснил боец. - Траву жевали. Ну а затем услыхали стрельбу и поднялись. От взвода мало кто остался.
      Ногу-то до крови стер.. Теперь, сказывают, дале пробиваться начнем. Сказывают, на выручку цельная армия идет.
      На склоне оврага, у ветвистого дерева, где был и Солодяжников, о чем-то спорили генералы. На патронном ящике сидел Кирпонос и, держа обеими руками солдатский котелок, отхлебывал чай. Волосы генералполковника слиплись на лбу, а большое тело с обвисшими плечами чем-то напоминало связанного орла.
      В сотне метров, около мелкой воронки, капитан Гымза допрашивал управляющего банком. Там же стояли полковник Сорокин и еще двое командиров.
      Гымза что-то записывал в блокноте, часто поправляя спадавшую шинель.
      - Энта, вроде бы шпиона судят, - продолжал боец. - Чего судить? Пускай в расход сразу. Что день - тыщи людей гибнут без всякого. А на того еще бумагу изводят.
      - Фемида есть, дядя, - сказал важно Лютиков. - Не знаешь про нее?
      - Баба, что ли?
      - Ага... Слепая она, ни черта не видит. Оттого путает, кому раньше мандат на тот свет нужен.
      - Сказки, - отмахнулся боец.
      "Если здесь штаб фронта, - подумал вдруг Андрей, - то и Ольга... Интересно бы увидеть ее. Что говорили они с Ниной Владимировной обо мне?"
      По небу медленно растекалась фиолетовая тень. Все притихло, как бы ожидая ночи. И на гребне холма мелькающие фигурки немцев делались размытыми, сливаясь с землей и сумрачными лохмотьями облака. У воронки стояли только полковник Сорокин и Гымза, управляющего банком куда-то увели два автоматчика охраны штаба. Неожиданно с дерева, громко каркая, вспорхнули усевшиеся на ночлег вороны.
      Несколько генералов у землянки обернулись, и Кирпонос тоже поднял голову. Рыков что-то сказал, взмахнув ладонью. И, прихлебывая чай, командующий опять начал слушать то, что говорили ему.
      - Делов-то. Вишь, - произнес боец, вороша махорку, чтобы она не загорелась. - А цельный час рядились... Откель плодятся эти шпионы? Из-за них все...
      Третьего дня мы остановились и глядь - ракета. Бегем в кусты, а к нам старший лейтенант идет. Отыскивайте, приказывает, лучше. Посля смекнули, что он и давал знак. Только его уж следа нет. И ведь рассейская баба титькой кормила...
      - Да нет, - щурясь, ответил ему Лютиков. - Этих гансы по науке выводят. Стеклянная посуда есть, мензуркой называется. Болтнут - и готово.
      - Э-э, - рассердился обманутый его доверительным тоном и внимательно слушавший боец. - Языком твоим в ней болтают. Балаболка ты, парень.
      - Вы, дядя, откуда родом? - невозмутимо поинтересовался Лютиков.
      - Да не земляк. У нас в Тамбовщине балаболок не рожают.
      Лютиков почесал щеку:
      - Был у нас один тамбовский. Сейчас вот нету.
      - А нету, что поминать! Може, часом всех не будет.
      Он свернул толстую цигарку, мусоля ее языком, прикурил от пачки денег и улегся, вытянув больную ногу, глядя на темневшее небо. В жадных затяжках его и в позе отразилось довольство тем, что он еще живет, выбрался оттуда, где лежат убитыми товарищи, которым никогда не придется курить табак, и что поживет еще какое-то время, а потому это время особенно дорого, и разумному, степенному человеку нельзя терять его на пустую болтовню.
      - Прибился я к вам, - обращаясь к летчику, добавил он. - Так уж и пойду с вами. Если что, Митрохиным зовусь.
      - Только бы выйти, - ответил ему летчик. - Получу новый истребитель... У нас бой так бой, а на земле и черт не разберет.
      "Что медлят? - думал Андрей, поглядывая на маленькие фигурки суетившихся по гребням высоток немцев. - Установят они там артиллерию и расстреляют всех здесь. Надо скорее отбить холмы..."
      Наконец в овраге все зашевелилось, часть бойцов развертывалась цепью у восточного склона.
      - Сейчас пойдем, - заволновался Митрохин и начал торопливо обматывать портянкой больную ногу. Возвратился Солодяжников, поворошил носком сапога кучу затухавшего костра.
      - Догорает?
      - Почти все, - ответил Андрей. - Наконец-то... Сейчас двинемся.
      - Ну-ка отойдем, лейтенант, - хмуро проговорил Солодяжников. - Нам велено быть здесь.
      - Здесь? - не понял его Андрей.
      - Приказано дожечь все и оставаться со штабом.
      Атакует один батальон. Рыков требовал идти сразу. Но командующий запретил: не хочет оставлять раненых, госпитали еще подтягиваются. И связи нет. Машины с радиостанциями ведь авиация уничтожила.
      - А радисты где? - спросил Андрей. - Живы?
      - Кто их знает... И что радисты? Без рации какой в них толк! Да-а... Не одна же армия, не две...
      - Армии еще дерутся, - неуверенно сказал Андрей.
      - Тут простая арифметика, - Солодяжников зубами поправил бинт на руке. - Если бы могли собрать в кулак и ударить. А сейчас... Выходить надо группами. С обозами, как черепаха, поползем.
      Андрей молчал, зная, что Солодяжников и не ждет его ответа.
      К холмам, занятым противником, уже двинулась цепь бойцов. Немцы еще не стреляли, ожидая, видимо, когда русские подойдут ближе, чтобы уложить их, экономя патроны.
      Около землянки Кирпонос и другие генералы теперь наблюдали через бинокли за ходом атаки. Было странно Андрею видеть, как в тишине движутся цепи пехоты. Его подмывало броситься туда, казалось, без него что-то идет не так. Из каких-то ям, овражков выскакивали бойцы, присоединялись к атакующим.
      Но вот с холмов ударили пулеметы, а через секунду все там опоясалось бледными вспышками. Солодяжников мучительно кривил губы, словно ожидая, что эти наспех слепленные роты, где бойцы не знали еще имен командиров и командиры не знали бойцов, которые час назад представляли разрозненную толпу, сейчас залягут под огнем или откатятся. А цепи в каком-то страшном, упрямом и молчаливом натиске, заметно редея, без крика "ура" двигались вперед. Потом таким же молчаливым броском докатились к вершине холма... Они смешались там в дыму разрывов гранат с фигурками немцев, затем перевалили гребень... Назад, к оврагу, санитары уже тащили раненых, иные шли сами, поддерживая друг друга. Вокруг опять все зашевелились, точно сбрасывая предыдущее нервное оцепенение. Слышались веселые голоса:
      - Дали жару...
      - А наших легло немного. И половины не легло.
      - Куда половина... Не более трех десятков. Немец что? Он храбр, когда его не бьют.
      - Когда не бьют, все храбрые.
      - Чего сидите, там варево дают с мясом. Артиллеристы лошадь зарезали.
      - Эх, мать честная. Котелок-то, ребята, где?
      Солодяжников пальцами здоровой руки дергал свой нос, точно хотел оторвать его. Митрохин штыком ворошил кучу жаркого пепла.
      - Ну, чего ж? - говорил он. - Чего ж команды нет?
      Пробились ведь. Опять время теряем.
      - А ты про теорию относительную знаешь? - спросил у него Лютиков.
      - Для чё это? - подозрительно отозвался Митрохин.
      - Вот когда ты с девками на гумно ходил...
      Помнишь?
      - Так что? - все еще сомневаясь, нет ли подвоха, спросил Митрохин.
      - Забыл, наверно?
      - Кто это забудет?..
      - А если не забыл, так вот... Когда сидел ты рядышком с ней и щупал разные места...
      - Ну? - Митрохин даже прикрыл веки. - Ну, было... Чего было, то было...
      Лютиков от удовольствия икнул.
      - И ночь казалась тебе одной минутой. Так?
      - Та-ак, - мечтательно вздохнул солдат,
      - А если посадить тебя голым задом в костер, и одна минутка длинней ночи будет. Так?
      Митрохин вытаращил глаза, сообразив, что опять попал впросак, на скулах его заходили желваки.
      - Слышь, - процедил он, хватая винтовку. - Ты меня не замай. Добром говорю, не замай! Ушибу.
      Летчик корчился от смеха, тряс раненой рукой.
      Засмеялся и Солодяжников.
      - Нет, в этом что-то есть, - произнес он. - Определенно есть!.. Да... Вот необъятный простор вселенной, с ее непостижимым временем, с огненными бурями, где рождаются и гибнут целые миры, а среди всего этого наша крохотная планетка, на которой ожесточенно дерутся те, кто называет себя разумными существами.
      Что такое наша жизнь? Иные говорят, что это лишь плесень на остывшей корке земли. Но это наша жизнь!
      Я думаю, все зависит от того, как смотрит на себя человек: как на плесень или как на великана.
      - Бона, - удовлетворенно проговорил Митрохин. - А ты? Балаболка!..
      - Затяни-ка мне потуже руку, лейтенант, - добавил Солодяжников, обращаясь вдруг к Андрею на "ты". - Жжет, черт бы ее побрал...
      От землянки во все стороны бежали связные. Из глубины оврага, урча моторами, выезжали грузовики, полные раненых, санитарные фуры. Звякая оружием, мелькая огоньками цигарок, начали строиться походными колоннами роты.
      XXII
      Всю ночь, сбивая мелкие заслоны противника, колонна штаба Юго-Западного фронта и госпитальные обозы двигались на восток. Едва рассвело, как в небе появился самолет. Кирпонос приказал остановиться в глубоком урочище, заросшем старыми липами и дубняком, недалеко от хутора Дрюковщина.
      - По этим местам я в гражданскую с отрядом ходил, - негромко рассказывал Кирпонос, глядя, как бойцы маскируют ветками штабной автобус. - В восемнадцатом здесь немецкий полк окружили... У нас ктэ в лаптях, кто босиком. На троих одна винтовка. Забрали, конечно, все оружие и толкуем, чтоб домой маршировали. Сенька Гуркин у нас был, так на пальцах и командира этого полка, барона, за мировую революцию пытался агитировать. Барон только морщился. А Сенька все же как-то убедил его сапоги на лапти обменять.
      Связной из выдвинутого за лощину батальона, подъехав на мотоцикле, отдал Кирпоносу донесение.
      - На месте стоят? - быстро прочитав записку и вскинув брови, спросил командующий.
      - Так точно! - прокричал связной, должно быть считая, что генералу отвечать надо как можно громче. - в поле. И бронетранспортеров штук десять.
      - Ты, милый, не ошибся? - нахмурился Рыков.
      - Никак нет! Думали, что солома, а ближе подошли и разглядели.
      Рыков переглянулся с Кирпоносом, и в этот момент на другом конце урочища, где начиналось кукурузное поле и окапывалась группа, собранная из штабных писарей, защелкали выстрелы. Мина прошуршала в воздухе, разорвалась меж деревьев. Связной не успел отъехать и тридцати шагов, как следующий взрыв подбросил мотоцикл. Какую-то долю секунды тело бойца висело над клубом дыма, затем утонуло в нем, точно в мягкой перине. Еще пять или шесть мин упало рядом.
      Визжали осколки, сыпались подрубленные ветки, а Кирпонос стоял неподвижно с окаменевшим лицом, и все другие тоже стояли навытяжку. Все понимали, что эта никому не нужная храбрость может вызвать лишь бессмысленную гибель, но, пока стоял командующий никто не решался лечь. Худощавый генерал вдруг схватился за плечо, а когда отнял руку, Андрей увидел, что пальцы его в крови. С побледневшим сразу лицом, вымученно кривя губы, он смотрел на пальцы, но и теперь не сделал попытки укрыться Только Лютиков, отбежав за дерево, присел.
      Минный налет внезапно кончился. На кукурузном поле, смыкавшемся с лощиной, затрещали немецкие автоматы, и где-то дальше нарастал глухой, характерный рев танковых моторов.
      - Та-ак, - процедил Солодяжников. - Так и думал!..
      Из кукурузы выскочило десяток бойцов; часто оборачиваясь, они стреляли куда-то не целясь.
      - Назад! - закричал Рыков, сдергивая с плеча автомат. - Стой!
      Однако страх перед визгом пуль и смертью действовал сильнее властного окрика, и те продолжали бежать.
      Рыков дернул затвор. Андрей воспринял это как должное: страх, захвативший писарей, теперь лишь мог устранить еще больший встречный страх. Но Солодяжников вдруг шагнул к Рыкову, остановился перед дулом автомата, как бы загораживая собой тех бежавших в лощину бойцов.
      - Что? - гневный взгляд Рыкова скользнул по маленькому старшему лейтенанту.
      - Позвольте остановить, - задыхаясь, выговорил Солодяжников. - Взять командование.
      - А черт! Ну, останови их! Стоять насмерть!
      И, не глядя на Солодяжникова, который бросился туда, Рыков сказал Андрею:
      - Лейтенант, а ты передай батальону за рощей:
      держаться, ни шагу назад!
      - Есть! Ни шагу назад, - повторил Андрей и, махнув рукой Лютикову, побежал через рощу, тронутую минным налетом, с расщепленными, поломанными деревьями. В густом орешнике встретился связной, посланный узнать, из-за чего не вернулся мотоциклист.
      - Где комбат? - спросил Андрей.
      - Ось туточки. Шагов триста будет, - пояснил связной, широко раскрывая щербатый сухой рот и дыша так, будто в нем раздували кузнечные мехи. Комбат еще цел...
      - А ты, малый, случайно, не того... - двигая носом, засмеялся Лютиков. - Не выпил?
      Ответить связной не успел. Начался обстрел, и к лопающимся разрывам мин прибавились тяжелые громы снарядов. Роща точно заходила в бешеной пляске.
      Крупные осколки ломали стволы, как ножом, срезали зеленые кроны.
      Где ползком, где вперебежку, скатываясь в горячие еще воронки, глотая пыль, хрипя уже все трое наполненными дымом легкими, каким-то чудом не задетые осколками, шлепавшимися вокруг, они достигли ската лощины Здесь было тише: снаряды и мины пролетали над головой, шурша, воя разными тонами, как испорченный орган. Пехота окопалась, и виднелись только каски стволы винтовок, щитки пулеметов. Некоторые бойцы приспособили для окопов воронки, углубив их.
      В таком же окопе сидел и комбат, седоусый, краснолицый майор, которого Андрей приметил еще в овраге Без фуражки, с расстегнутой гимнастеркой и торчащими на груди длинными пучками седых волос, он жгутами тряпок от нижней рубахи связывал по три бутылочные гранаты. Ему помогали старшина и еще два бойца Готовые связки укладывали рядком на бруствер.
      Андрей сполз в окоп и передал комбату распоряжение.
      - Кто это распорядился? - обидчиво спросил тот и, узнав что это приказ члена Военного совета фронта, добавил: - Без надобности это. Сам вижу. Атаковать их буду.
      Комбат со стариковской медлительностью привстал, и Андрей тоже выглянул за бруствер. Метрах в пятистах двигались немецкие самоходки, выплевывая клубки желтого огня. Андрей увидел и несколько бронетранспортеров, около которых во весь рост ходили солдаты.
      - Видал? Передай, что буду атаковать, - сказал комбат.
      Назад шли краем рощи. Артиллерийский налет разметал госпитальные машины. Среди обломанных веток лежали тела убитых. Бегали врачи, отыскивая живых.
      Андрей старался не глядеть на все это, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. Снаряды и мины рвались теперь дальше, видимо, немцы хотели прочесать огнем всю рощу с методической аккуратностью, разделив ее по своим картам на участки.
      Склон лощины, где находился Кирпонос, был теперь изрыт воронками. Около разбитой пушки хрипела и дергалась в постромках лошадь. У дерева навзничь лежал убитый штабной генерал, а в двух шагах от него Андрей заметил мертвого летчика.
      Автоматчиков, просочившихся к склону, отогнали.
      Кирпонос руководил здесь боем сам и теперь, потный, возбужденный, нетерпеливо подгонял фельдшера, который забинтовывал ему ногу:
      - Быстрее!.. Быстрее!.. Чертовщина... Не везет мне на эту ногу. В мальчишестве еще конь отдавил... В гражданскую пулей царапнуло, потом авария машины...
      И все левой ноге достается, - говорил он.
      Недавняя внутренняя скованность, отражавшаяся на его лице, исчезла, будто не раздумье над штабными картами, не управление боем издалека, а вот такая схватка, где видишь противника и все зависит от собственной отваги, больше подходила его характеру. Другие штабные генералы и командиры с винтовками в руках, еще не остывшие от боя, переговаривались, жадно пили воду из фляг. Капитан Гымза, теперь без шинели, сжигал у автобуса какие-то бумаги.