- Водица есть, ребятки? - спросил раненый боец.
      К нему тут же потянулось несколько рук с флягами.
      - Ну, как там? - спросил Звягин.
      - Нынче он лучше, - напившись, ответил раненый.- Вчера гатил снарядами, аж темно было. А нынче только минами сек.
      - Что врешь! - просипел другой, с перевязанной грудью. - Роту когда накрыл. Это тебе мины?..
      Раненые заспорили между собой, и возница-санитар тронул лошадей.
      Лютиков догнал Андрея, пошел рядом.
      - Должно быть, снова забросят в тыл, - сказал он.
      - Почему ты решил?
      - у Меня на эту вакансию нюх, - пояснил Лютиков. - Сухой паек нам выдали и гранаты. К чему это?
      - Я сам еще не знаю, - ответил Андрей. - Может быть, только в прорыв.
      - А ребятки необстрелянные, - качнул головой Лютиков. - Это как девице... и сразу в постель. И "юнкерсов" нет. Хоть бы попугали для обвыкания...
      Андрей понимал, о чем говорит Лютиков. Он и сам испытал такое "обвыкание", когда кажется, что все осколки летят в тебя.
      - Будет время, надо радистке отписать, - так же монотонно говорил Лютиков. - Уговорила.
      - Радистка? - спросил Андрей. - Когда?
      - А как уходили.
      Лютиков, словно его больше всего интересует сейчас дождь, откинул край набухшей, жесткой, как фанера, плащ-палатки и ловил рукой редкие капли.
      - Опасный ты сердцеед, Лютиков, - вздохнул Андрей.
      "Черт разберет этих женщин, - подумал он. - Наверное, Самсонов был прав... Только я все усложняю".
      А где-то в глубине души его шевельнулось странное чувство, похожее на обиду. И отчего возникло такое чувство, он даже не понял.
      Впереди на дороге показался Солодяжников. Он гнал коня галопом, плащ-палатка трепыхалась за спиной. У головы колонны он натянул повод и сполз на землю.
      - Левее, левее!
      Курсанты начали сворачивать, двинулись по мокрому жнивью к видневшимся за садочком крышам хутора.
      - Ну, - оживился Лютиков, - аккурат к теще на блины попадем.
      Среди низкорослых яблонь и вишен Андрей разглядел замаскированные коробки танков.
      "Значит, скоро начнется, - подумал он. - И нечего копаться в самом себе. Война, как черная работа. Надо делать эту работу, и все".
      XIII
      Танки стояли под яблонями. Их башни с пушками прикрывали гнущиеся от тяжести плодов ветви. Танкисты в кожаных шлемах, запыленные до того, что на лицах блестели лишь глаза и зубы, сидя на броне, грызли недозрелые яблоки.
      - Не пыли, пехота! - кричали они. - Фриц-то убег, скорость ваша маловата. Скорости добавь!
      - Братцы, - спросил низенький пожилой боец, тащивший минометную плиту, - земляков нету? Я тамбовский...
      - Тамбовские еще дома жинок щупают, - смеялись танкисты.
      Они прыгали на землю, и среди курсантов уже чернели комбинезоны. Земляки стукали друг друга кулаками, словно проверяя, действительно ли сделаны из одинакового материала. Иные сразу обнимались, как родные, хотя никогда даже не были знакомы.
      - Так, может, курские есть? - кричал боец с минометной плитой. Курские же суседи. Мы спокон веку им колодцы да погреба рыли.
      Из люка одного танка выбрался чубатый механик с гармонью в руках. Гармонь сипло вздохнула и тут же звонкой дробью рассыпала плясовую.
      Минометчик опустил свою плиту, сдвинув на затылок каску, притопнул пудовым от налипшей грязи ботинком. И, зажмурившись, сокрушенно качая головой, будто очень не хотелось ему плясать, но вот ноги сами несут усталое тело, раздвигая локтями других солдат, пошел по кругу. Потом, выхватив из кармана платок, накрыл им каску и, придерживая концы у подбородка, фальшиво-тоненьким голосом протараторил:
      Я солдатика нашла - Само мило дело!
      Как в кусточки с ним пошла,
      Ух, ах!.. Сразу оробела.
      Кто-то сзади вытолкнул ему навстречу краснолицего дюжего танкиста, и, неуклюже потопав, тот вдруг широко раскинул руки, почти не касаясь земли, точно держась руками за воздух, пустился вприсядку, выделывая ногами замысловатые кольца и восьмерки.
      - Жарь, Вася! - кричал механик. - Наддай пехоте!
      Старенькая гармонь в его сильных ладонях охала и стонала, казалось, вот-вот лопнут мехи. На лицах усталых после долгого марша солдат появилось радостное изумление, иные начинали прихлопывать в такт, а другие, подбоченясь и не в силах устоять, с гиканьем, присвистом выскакивали из толпы. Уже пять или шесть человек отчаянно били каблуками влажную землю, выворачивая с корнем траву, стараясь переплясать друг друга.
      "И считают нас разбитыми, - думал Андрей, глядя на солдат. - Наверное, в самом деле так можно оценивать по картам. Но вот они, живые солдаты, которые составляют дивизии, обозначенные на картах условными значками, знают совсем другое, то, что нельзя понять, глядя на карту. И я это хорошо знаю..."
      Андрей тихонько отошел, думая уже, что скоро вот с этими солдатами будет опять там, где его могут убить.
      Но теперь эта мысль не вызывала, как прежде, ощущения собственной беспомощности.
      И опять вспомнилась Ольга, какой была она у ерика.
      Он точно заново ощутил и запах трав, и бледный свет звезд на ее груди. И понял: все это время как бы чувствовал ее рядом.
      - С чего бы это? - вслух пробормотал он.
      Между двумя яблонями Лютиков сушил над костром портянки. Худенький черноволосый курсант с большой родинкой на подбородке кидал в огонь солому.
      - Ты, Осинский, меня слушай, - важно говорил ему Лютиков, - не пропадешь... С девками целовался уже?
      - Как-то, в школе... один раз.
      - И на войне так же, - заверял его Лютиков. - Когда еще не целовался, то и думать боязно. А потом уж...
      Андрей пошел к маленькому шалашу, где Солодяжников по-петушиному наскакивал на рослого, широкоплечего танкиста:
      - Хотите атаковать, не зная, что перед вами? Вы здесь с утра и обязаны знать!
      - Когда пойдем, узнаем что, - отвечал танкист, передразнивая этим "что" маленького ротного, глядя на него сверху неприязненно и даже с угрозой. Казачий чуб, выбившийся из-под его шлема, прилип к потному лбу, щеки и квадратный подбородок были запачканы копотью. - Ты явился в мое распоряжение, твое дело маленькое. Посадишь людей на танки... да чтоб задницы о моторы не жгли.
      - Но как вы не побеспокоились узнать? - Солодяжников приподнялся на носках.
      - Пусть ганс беспокоится! - вскипел танкист. - Яйца курицу не учат... Мы четыреста километров за три дня прошли, чтобы сюда успеть. А тебя вот ждали...
      Сейчас пехота наступать будет, и мы рванем.
      - Но будут лишние потери.
      - О потерях беспокоишься? - спросил танкист. - На то и война. Гнилую интеллигентность тут разводишь!
      - Да, но... - Солодяжников не договорил и растерянно умолк.
      - Зови своих командиров, - бросил танкист и, видимо считая разговор оконченным, зашагал к машинам.
      - Вот, - Солодяжников развел руками. - Этот капитан Горбов... У него, видите ли, приказ! Но так прорывать оборону - это лишь эффектное самоубийство.
      Где, спрашивается, расчет?
      - Если приказ, - сказал Андрей, - что делать!
      - Что делать? - Солодяжников ехидно поджал тонкие губы. - У каждого из людей в мозгу почти равное число клеток - более пятнадцати миллиардов. Немалое число... Вопрос заключается в том, сколькими из них каждый пользуется. И для некоторых высшей мудростью представляется бить стенку лбом, а не перелезть через нее. Безумству храбрых поем мы песню!
      "Да он просто трусит, - усмехнулся про себя Андрей. - И губы дрожат... Когда трусят, то сразу находится много умных доводов. Посмотрим, сколько клеток заработает у него в бою".
      - И вы, наверное, думаете, что я лишен благородного духа самопожертвования? - хмыкнул ротный.
      Андрея даже смутила эта проницательность, и было неприятно, что ротный угадал его мысли.
      - А если и думаю так... Что от этого?
      - Мы начинаем знакомиться, - ответил Солодяжников. - Не все люди говорят то, что думают.
      У этого же шалаша вскоре собрались командиры танков и взводов. Пришел Горбов в лихо сдвинутом на затылок шлеме. Комбинезон его теперь был расстегнут, и на груди поблескивал орден. Сверив часы, он коротко объяснил задачу: отряду танков с десантом надо было пробиться к железнодорожной станции и взорвать эшелоны противника.
      - д0 станции отсюда шестьдесят километров. Так вот... Линию фронта прорываем с ходу. Здесь для прикрытия и пехота в наступление пойдет. Жмем без остановок. Я иду в головной машине. Тому, кто приотстанет, выдерну ноги... А ты, Ногин, если опять в пути жениться задумаешь, гляди!
      Командир танка с цыганским узким лицом и живыми глазами засмеялся.
      - Так я... - начал было он.
      - Задача ясная? - перебил Горбов.
      Андрею нравилась веселая напористость в его голосе и уверенные, спокойные движения.
      - Ясно, понятно! - возбужденно крикнул Звягин.
      - Что тут неясного! - заговорили танкисты. - Погуляем!..
      - Но какие будут потери! - Солодяжников ухватил пальцами кончик носа и притопнул ногой.
      - У него всегда десять "но", - шепнул Андрею Звягин. - Даже стыдно... Что танкисты подумают?
      - А без потерь не воюют, старший лейтенант! - отрезал Горбов. - Или ты в кроватке помирать собрался?
      Танкисты весело переглянулись, а Ногин, закатив глаза вверх, мечтательно вздохнул:
      - И на перинке, с грудастой.
      Солодяжников, бледнея, так взглянул на него, что Ногин сразу осекся.
      За садочками частила ружейная трескотня, гулко лопались мины. И Андрея захватило тревожное, но в то же время бодрящее чувство близкой опасности, когда все личное кажется мелким, ненужным. А у танков еще рассыпались звонкие переборы гармони.
      - Пехота уже двинулась, - сказал Горбов. - Раздумывать нечего. По машинам!
      - Идемте, лейтенант, - проговорил Солодяжников глуховатым и неприятным от раздражения тоном. - Война и сама по себе противоречит всякой логике, то есть стремлению понять реальность, а следовательно, и тому, что касается наших же представлений о человеческой мудрости...
      XIV
      Комья желтой земли летели из-под гусениц. Рев моторов заглушал пулеметные очереди. Андрей слышал только частые щелчки пуль о броню. Курсанты теснее прижимались друг к другу за башней.
      Левее на поле виднелись цепи пехотинцев. Они как будто топтались, никуда не двигаясь, хотя было видно, что бегут и многие падают. Фиолетовой искрой по башне танка косо чиркнула зажигательная пуля. И оглушительно, так, что зазвенело в ушах, выстрелила танковая пушка.
      Слева мелькнул узкий окоп и в нем присыпанная землей каска.
      - Вот они! - закричал Лютиков.
      Солдат приподнялся в окопе, но тут же, скошенный автоматной очередью, уронил гранату: взрыв сильно подбросил его тело. Лютиков, навалившись грудью на башню, стрелял, что-то продолжая выкрикивать, но слов Андрей уже не мог разобрать. Танк обогнал немца с залитым кровью лицом. Он поднял руки, еще надеясь спасти жизнь. А катившийся сзади танк подмял его.
      Если бы теперь Андрею сказали, что этот человек в муках рожден женщиной, что, как все дети, он бегал в школу, о чем-то мечтал, любил, то Андрей не понял бы сразу, о ком речь. Будто раздавлен гусеницами не человек, а просто зеленый солдатский мундир... На войне противник: миллионы разных людей, убежденных и загнанных в окопы по принуждению, как бы сливаются в одно целое. И убивают частички того целого, что противостоит и зовется "враг".
      Между окопами уже рвались немецкие снаряды.
      Танк, раздавивший солдата, дернулся и задымил. С него прыгали на землю курсанты. Из щели танка вырывался огонь. Кто-то вскочил с земли и бежал, пытаясь догнать уходившие машины.
      "Солодяжников! - мелькнуло в голове Андрея. - Он был там..."
      - Назад! - закричал Андрей, будто его могли услышать.
      Курсант с родинкой на подбородке, сидевший между ним и Лютиковым, судорожно дергал головой.
      - А-а-а! - через сжатые зубы тянул он.
      Пронзительный визг снарядов казался особенно резким. Андрею хотелось заткнуть уши. И тут он по-настоящему оценил спасительную власть земли, на которую можно упасть, где прикроет хоть бугорок...
      Танки миновали лощину и катились дальше. Лишь головная машина, на которой не было десанта, развернувшись, помчалась назад, исчезла за холмом. Там опять ударили пушки. И слева, где атаковала пехота, доносился шум боя. От горевших хуторов черными тучами расползался дым. Танк заехал в кустарник у дороги.
      - Проскочили будто, - сказал Лютиков. Откинув крышку люка, выглянул командир. Словно удивляясь тому, что здесь есть живые люди, он покачал головой:
      - Ну, дела. Четыре машины подбиты. И капитан туда вернулся. Будем ждать.
      Молодое бледное лицо его покрылось каплями пота.
      И глаза у него были совсем иные, чем до этого. Когда рассаживал десант на танк, обещая прокатить с ветерком, глаза его живо блестели, а сейчас потускнели, состарились на много лет.
      Другие танки остановились поблизости. Звягин без фуражки, с растрепанными волосами махал Андрею рукой. На соседнем танке младший лейтенант Крошка перевязывал раненого.
      "Такие потери, - думал Андрей, - всего за несколько минут. И Солодяжникова нет".
      Из лощины показалась башня командирского танка
      - Целы! - крикнул танкист и умолк.
      Танк остановился. На землю прыгнул Солодяжников. Два танкиста в обгорелых комбинезонах вытащили через люк большое тело Горбова. Следом вылез механик-водитель, который играл в саду на гармони. По его отрывистым фразам Андрей представил, что случилось за бугром. Танк Горбова раздавил две пушки и направился к подбитым машинам, чтобы забрать курсантов и танкистов, которые остались там. А третья, незамеченная пушка ударила по нему.
      - Кровь потекла... Стрелка-радиста тоже, - говорил механик, растирая ладонью на щеках пот и слезы.
      - Нельзя было возвращаться, - процедил Солодяжников. - Нельзя.
      Андрей взглянул на Солодяжникова, думая, что он должен внутренне торжествовать: получилось именно так, как он говорил, а над ним еще смеялись. Но лицо его выражало, скорее, растерянность, на лбу пролегла горестная складка. Обхватив мелко дрожавшие плечи руками, Солодяжников глядел на убитого капитана.
      - Это против логики Зачем же вернулся? Только из-за нас?
      "Да, - отметил про себя Андрей - Логики тут нет.
      Важнее другое. Хотя, наверное, капитан понимал, что не следует рисковать. Закон товарищества был важнее". И вопрос ротного казался нелепостью.
      - В шахматной игре, - проговорил он, - есть только ходы. А в жизни много другого. Немцы сейчас опомнятся...
      - Давай командуй, старший лейтенант, - заявил губастый танкист. - Кому еще?
      Солодяжников вскинул голову, посмотрел на молчавших командиров и догадался, чего все теперь ждут от него.
      - Да... Обмануть надо противника... Идти кружным путем.
      И оттого что никто не спорил с ним, а каждое слово воспринималось как приказ, он растерянно замолчал.
      Как будто ощутив теперь глубокую пропасть, лежащую между способностью критически оценивать чужое решение и необходимостью самому быстро дать окончательный приказ, учитывая и обстановку, и настроение людей, и многие "но", Солодяжников опять взглянул на мертвого капитана. Недавно еще он считал приказ Горбова лишенным всякой логики, а его настойчивость лишь упрямством, но сейчас, видимо, уже находил этому оправдание. И растерянность в его глазах сменилась выражением твердой уверенности.
      Грохот боя перекатывался волнами, однако уже не чувствовалось напора атакующих. Частыми залпами били минометы, резали воздух длинные пулеметные очереди.
      - По машинам! - властным и резким голосом крикнул Солодяжников.
      XV
      Холмистая, с перелесками и болотцами местность тянулась до самого горизонта. Все будто затаилось.
      Лишь ястреб, распластав крылья, ходил кругами под маленькой тучкой. Сверху ему, наверное, хорошо была видна длинная колонна грузовиков.
      Андрей лежал около Солодяжникова под большой сосной и думал, как сейчас танки двинутся с фланга и немцы будут прыгать из кузовов, побегут в другую сторону, где открытый луг и куда нацелены пулеметы.
      На изумрудном, чуть колыхавшемся ворсе луга, на фиолетово-синих пятнышках цветов играла роса. Воздух был наполнен утренней холодной синевой.
      Колонна грузовиков приближалась, и теперь виднелись отдельные машины, артиллерийские прицепы.
      Звягин, лежавший в трех шагах от Андрея, нетерпеливо вертел головой и смотрел то на курсантов, то на грузовики, то на большой лохматый диск солнца, всплывавший между розоватыми соснами за его спиной.
      - Только бы не остановилась колонна, - сказал он. - Медленно едут...
      - Разница между людьми еще в том, - проговорил Солодяжников, - что у одних эмоции дают себя знать меньше, у других - больше, а у третьих вообще опережают рассудок. - И, обращаясь к Андрею, тихо добавил: - Вот я не мог безрассудно полюбить женщину.
      Хотел испытать это и не мог... Это дурацкое стремление к анализу. В науке без анализа любой факт условен, а если анализируешь чувство, оно разрушается.
      Парадокс...
      Андрея удивил его мягкий, даже какой-то застенчивый голос.
      - Я думаю, здесь немцы перебрасывают к фронту резервы, - сказал Андрей.
      - Надо полагать, - уже сухо буркнул ротный.
      Андрей взял у него бинокль. Сильные линзы приблизили тупоносый грузовик. Солдат приподнялся над кабиной, щурясь, глядел прямо в стекла бинокля, а ветер трепал незастегнутый ремешок его каски. Приподнялся еще один, что-то говоря и указывая рукой на луг.
      - Куда?.. Эх ты! - послышался сдавленный возглас.
      Андрей обернулся, увидел курсанта и Лютикова, бежавшего следом.
      - В чем дело? - раздраженно произнес Солодяжников. - Узнайте, лейтенант.
      Андрей отполз немного и встал. У тоненькой рябины, обхватив ствол руками, присел курсант с родинкой на подбородке.
      - Эх ты! - свирепо вращая белками глаз и тяжело дыша, говорил Лютиков. - Эх...
      - В чем дело? - спросил Андрей.
      - Да вот Осинский, - Лютиков поморгал ресницами и не совсем уверенно добавил: - Живот у него прихватило... Вставай, вставай! Чтоб живот не схватывало, заранее бегай в кусты.
      - Черт бы вас побрал! - сказал Андрей.
      - Я и говорю... Комеди франсе будет.
      С другой стороны куста выполз бледный Звягин.
      - Ну, Осинский, это такое... Как подвел меня! Это такое свинство! взволнованным шепотом проговорил он. - Совесть у тебя есть?..
      - По местам! - оборвал Андрей.
      И, когда вернулся к Солодяжникову, передний грузовик был уже недалеко. Немцы пели. В шуме моторов Андрей различил слова песенки о Лили Марлен Пора! - Солодяжников махнул рукой.
      Тут же затрещали пулеметы. И справа от Андрея, из ямы, у корневища поваленной бурей сосны, звонко хлопнул миномет. А из рощи, ломая деревья, появились танки.
      Грузовики наползали друг на друга. И танки, разбрасывая их, давили мечущихся солдат. Языками коптящего пламени горел, растекаясь по земле, бензин.
      Солодяжников, побледнев, тер щеку кулаком - Не видят! - закричал он. Пушку не видят... Что же это?!
      От заднего грузовика в колонне несколько солдат откатили пушку и разворачивали ее.
      - Минометчик, куда глядишь?
      - Далече, - откликнулся тот, подбрасывая на ладони мину. - А испробую.. Ну-ка все отойдите, не ровен час трубу разорвет.
      И на курносом, широком его лице, покрытом рябинками, застыла деловитая сосредоточенность Верно, так же он говорил сельским мальчишкам, запрягая коня: "Ну-ка, отойдите, чтоб не лягнул".
      Мина разорвалась возле пушки. Кто-то там упал Андрея поразила выдержка немецких артиллеристов.
      Ствол пушки двигался, нащупывая танк Но разрыв второй мины накрыл пушку и артиллеристов белым дымом - Ура! - крикнул Звягин и, вскочив, побежал.
      Остальные курсанты бросились за ним.
      - Что? - произнес Солодяжников. - Безобразие...
      Назад!
      Его команду никто не услышал.
      - Безобразие, - повторил Солодяжников, торопливо вытаскивая из расстегнутой кобуры наган - Идемте, лейтенант.
      В дыму мелькали фигуры курсантов. Щелкали выстрелы, среди полыхающих грузовиков, ревя моторами, крутились танки.
      Андрей подхватил немецкий автомат, лежащий возле убитого толстяка офицера Заметив мелькнувшую каску около рубчатых шин грузовика, он выпустил длинную очередь И затем увидел, как Лютиков старается открыть дверцу перевернутого, исковерканного "мерседеса". Танки остановились. Где-то еще строчил автомат, разорвалась граната...
      Андрей добежал к пушке. Воронка от мины темнела подле лафета. Артиллеристов раскидало взрывом.
      Унтер-офицер с двумя медалями на груди сидел у пушки, сжимая ладонями голову. Куртка возле левого плеча была разорвана и пропиталась кровью. Неподвижные, точно затянутые пленкой глаза смотрели на русского лейтенанта.
      Андрей вытащил из его кобуры парабеллум. И красивое, с резко очерченными губами лицо унтер-офицера исказилось.
      - Schie(3, - хрипло сказал он, - schie(3, Iwan! [Стреляй.. стреляй, иван! (нем.)] Они глядели друг на друга с одинаковой непримиримостью.
      - Ты уж свое получил, - сказал Андрей и, повернувшись, зашагал назад.
      Дым стелился над лугом, окутывая трупы, раздавленные пушки. Из-за обломков грузовика появился Лютиков, таща ранец. Он дымился весь - не то затлела одежда, не то пропиталась так дымом, что казалось, горит, но лицо сияло блаженной улыбкой.
      - Консервы набрал. Шарман будет!
      Танки стояли на обочине дороги. Хлопали крышки люков.
      - Ногин, - кричал один танкист, - цыганская твоя душа! Чего вертелся перед носом? Ей-богу, лупану, как еще задумаешь перед носом вертеться.
      - А ты не отставай, - хохотал, стоя на башне, командир с цыганским лицом. - Чисто мы их разделали.
      Около его танка курсанты складывали немецкие пулеметы, гранатометы, автоматы.
      Солодяжников отчитывал Звягина:
      - Все могли нам испортить! Все! Нетерпение? А вы командир?! Если повторится - отстраню.
      Младший лейтенант Крошка, добродушно ухмыляясь, глядел на растерянного Звягина.
      - Раненые немцы есть. Что делать? - проговорил он.
      - Как что?.. - пробормотал Солодяжников. - Гуманизм, оказывается, тоже конкретен...
      - А, черт с ними, - беспечно махнул рукой Ногин.
      Лютиков уже пристраивал за башней этого танка ранец.
      - Так, - решил Солодяжников. - Все оружие забрать! И по машинам...
      XVI
      Русские танки давно скрылись за деревьями, а унтер-офицер Густав Зиг все еще не мог опомниться.
      Невероятным казалось то, что он жив. Кругом догорали грузовики, лежали трупы, а он уцелел. И безмерная радость спазмой перехватила горло... Он ощупал плечо, убедился, что рана касательная, и встал.
      Лежавший, точно мертвый, неподалеку в кювете солдат шевельнулся, поднял голову.
      - Сюда! - крикнул Густав.
      Тот огляделся, быстро вскочил на ноги. Этот невысокий, коротконогий солдат легко был ранен в щеку, кровь залила ему подбородок, и он кривил толстое, рыхлое лицо.
      В дыму появились еще фигуры. Услыхав крик, они подходили к разбитой пушке. Густав насчитал шесть человек. Все они были ранены.
      - Прятались, недоноски! - выкрикнул он. - Бросили оружие... Кошачье дерьмо! Хотели сдаться Иванам?
      - Тут никто не сдавался, - хмуро проговорил коротконогий солдат. - Я думаю, господин унтер-офицер, что русские просто удрали, - нос его задвигался, а в глазах блеснули хитроватые огоньки. - Мы отбились.
      - Ах вот как! - опешил Зиг. - Имя?
      - Рядовой Клаус Лемке, господин унтер-офицер.
      Я из Саксонии Нам пастор часто говорил: если в шкуру воткнется колючка, не брыкайся, иначе она уйдет еще глубже.
      - Ищите других раненых, - приказал Густав. - Оружие найти! Быстро!
      Солдаты разошлись искать живых еще товарищей и винтовки.
      Зиг направился к легковой машине, в которой ехали офицеры. Машину перевернуло взрывом снаряда. Внутри изрешеченной осколками кабины застыли мертвецы. Зиг нашел чей-то пистолет, засунул в свою кобуру. Он прошел еще немного по дороге и наткнулся на лежащего кверху лицом Рихарда Крюгера, товарища детства. Штык ударил ему в горло, и вокруг дырки спеклась черная кровь.
      - Тебе не повезло, Рихард, - пробормотал Зиг. - А Паула еще не знает, что стала вдовой.
      Ему вспомнилась та ночь, когда Паула, лежа рядом с ним, обнимая его, деловитым голосом заявила, что будет женой Рихарда. "Только дуры выходят замуж по любви, - сказала еще она. - Любить - значит быть рабыней, а не госпожой. Я узнала это с тобой..."
      Она сбросила одеяло, встала на колени и ладонями провела по животу, бедрам, как бы позволяя ему любоваться своим гибким, молодым телом, а затем дрожащими руками обхватила его голову, прижала к своей груди, пахнущей ландышами.
      "Да, - подумал Зиг, - известие о смерти Рихарда ее не слишком огорчит..."
      Вспомнилось ему и то, как Рихард уже во время войны, получая от нее письма, говорил: "Ты не представляешь, до чего Паула наивна. Я думаю, раньше она даже ни с кем не целовалась".
      - Господин унтер-офицер, - сказал подбежавший Лемке, - на дороге бронетранспортер.
      Бронетранспортер медленно ехал от леса, и кто-то с него разглядывал место побоища.
      - Это наш, - ответил Густав.
      - Есть приказ, господин унтер-офицер, - добавил заискивающим тоном Лемке, - тем, кто выиграл бой с русскими танками, предоставлять недельный отпуск.
      "Он, пожалуй, неглуп", - думал Зиг.
      - Лемке, вы уверены, что русские испугались?
      - Уверен, господин унтер-офицер, - быстро доложил тот. - Русские отступили.
      - Ладно, - усмехнулся Зиг и, понизив голос, добавил: - Растолкуй всем. Эти молокососы еще сболтнут лишнее.
      - Я давно заметил, господин унтер-офицер, люди в отдельности бывают умнее, чем все общество.
      - Как это понять, Лемке?
      - Даже молокососы, господин унтер-офицер, не кусают титьку, в которой есть молоко, - выкатывая круглые глаза, отчего лицо его приняло бравое и глуповатое выражение, уточнил солдат.
      Бронетранспортер подъехал и остановился.
      - Что случилось? - крикнул, высовываясь над бортом, гауптман с седыми висками и крючковатым носом.
      - Нас атаковали русские танки, - доложил Зиг.
      - Проклятье! - выругался офицер. - Куда ушли, сколько их?
      Густав объяснил все, и тот начал по рации говорить с каким-то штабом.
      - Вам приказано ждать здесь! - снова крикнул он. Бронетранспортер, развернувшись, уехал.
      Два солдата на шинели волокли останки раздавленного танком офицера. Громко икнув, Лемке отвернулся.
      Лицо его стало бледно-серым, точно под кожей разлили свинец.
      - Что за нежности? - спросил Зиг.
      - Это наш лейтенант. У него трое детей, имение в Саксонии, - отозвался Лемке, приседая у колеи, выдавленной гусеницей танка.
      Густав подумал о том, что и у Рихарда под Берлином есть имение, а теперь ему ничего не надо. Паула станет хозяйкой всего, что упорно долгие годы наживали Крюгеры спекуляцией и торговлей.
      Втайне Густав завидовал богатству Рихарда и всегда при нем старался как-то доказать превосходство своего ума. И когда Паула стала женой Рихарда, у него даже не возникло угрызений совести за то, что скрыл от товарища их прежние отношения: для сильной личности это ненужный хлам, который бывает помехой на пути к цели. Глядя и сейчас на труп Рихарда, он лишь удивлялся мелочности своего прежнего глупого тщеславия в сравнении с тем великим, что предстояло осуществить на полях России, то есть победить и стать господином мира. Но все имеет смысл лишь при жизни.
      Дым еще расползался, стелясь по яркой веселой зелени луга, как черный туман. И Густаву пришла мысль, что, вероятно, старый языческий, переживший века обычай накрывать головы черным в знак траура и горя когда-то родился при виде таких дымов.
      "Отчего русский не стрелял? - подумал он. - Чувствуют близость поражения? А слабость всегда укрывается личиной добродетели". И, приняв такое объяснение, усмехнулся.
      Опять на дороге показался бронетранспортер, сопровождавший две легковые машины. Почти на ходу, едва шофер притормозил, выпрыгнул командир дивизии - еще моложавый, с едва заметной сединой на висках, получивший генеральские погоны из рук фюрера в Париже.
      - Мой бог, - пробормотал он, увидев страшный ряд мертвецов и только несколько живых солдат.
      Из другого "мерседеса" выбрался коротенький, толстый майор с заспанными, укрытыми в жирных складках век глазами.
      - Смотрите, Ганзен... Это мой лучший батальон.
      Это рыцари, добывшие фюреру Париж, - сказал генерал таким тоном, будто и майор повинен в катастрофе.
      Ганзен лишь слегка кивнул и равнодушным, ничего не выражавшим взглядом посмотрел на трупы, на обломки грузовиков, кое-где еще слабо дымившиеся, на следы гусениц в траве, и глаза его уперлись в унтерофицера.
      Зиг доложил о нападении русских танков, о завязавшемся бое. Он не говорил, как протекал этот бой, но сам вид унтер-офицера в измазанной грязью куртке с двумя медалями, с забинтованным плечом, спокойным, твердым взглядом убеждал, что схватка была отчаянной и жаркой.
      Генерал крепко пожал руку унтер-офицеру.
      - Вы будете представлены к награде, - сказал он. - Благодарю за мужество!
      Ганзен же молча наклонился, подобрав окурок русской папиросы, внимательно осмотрел его со всех сторон.
      - Я полагаю генерал, встреча с этим батальоном для русских оказалась неожиданной, - майор взглянул на унтер-офицера, - русские танкисты имели другую задачу.
      XVII
      Самолет подлетал к Берлину. Внизу мелькнули бетонные линии Темпельхофа и ангары. Густав считал, что ему здорово повезло: командир дивизии сам распорядился выписать отпускной билет, да еще нашлось место в этом четырехмоторном санитарном транспортнике. Отделаться царапиной, когда разгромлен батальон, и через день ходить по Берлину - это ли не удача!
      На подвешенных, раскачивающихся носилках лежали раненые. Возле Густава пристроился другой отпускник, тоже унтер-офицер, в маскировочной куртке, с худым лицом. У него были плутоватые глаза и запавший, как у старухи, рот. Большой, туго набитый ранец он держал на коленях.