Но вот стало ясно, что девушка непреклонна, что (о, сладостный ужас!) шила в мешке не утаишь, что причиной всему другой мужчина — Бариамма в замешательстве ерзает на диванных подушках, все вокруг притихли, ждут ее суда.

— Мать из тебя не получилась, — скрипит Бариамма, вынося приговор Билькис— Поэтому с отцом разговор нужно вести. Иди и приведи его ко мне. Немедля!

Две живописнейшие картины. На одной: недвижно сидит смиренная Навеид Хайдар а вокруг застыли женщины с гребнями, щетками, лаком, устремив восхищенные взгляды на виновницу скандала. Шевелятся лишь губы Бариаммы, с них слетают освященные веками слова: дура, бесстыдница, шлюха. На другой: в спальне Резы Билькис валяется в ногах у мужа, а тот старается натянуть брюки.

До того как он проснулся и узнал о беде, ему снился сон: он стоит на плацу, опозоренный, перед шеренгой новобранцев, каждый из которых как две капли воды похож на него самого, с той лишь разницей, что они ничего не умеют — ни шагать в ногу, ни держать равнение налево, ни до блеска начищать пряжки. Он кричит на эти бесплотные, точно тени, собственные копии, сознает свое бессилие, ярится…

В таком настроении он и проснулся. Когда Билькис, едва ворочая языком от ужаса, поведала ему о случившемся, Реза сразу же вознамерился убить дочь.

— Какой стыд! — застонал он. — Разор и погибель отцу с матерью, всем их надеждам конец!

Он решил застрелить дочь на глазах у всей семьи, всадив ей в голову пулю. Билькис бросилась в ноги мужу, пала ниц, вцепившись ему в лодыжки, и заскользила за ним следом по полу спальни. От ужаса ее прошиб холодный пот, сурьмяные брови растеклись по щекам. Дух Синдбада Менгала не призывался во время разговора, но, конечно же, витал рядом. С револьвером в руке Реза Хайдар ворвался в комнату Благовесточки — его встретили вопли и стенания женщин.

Нет, нет, я не пересказываю историю уже подзабытой нами Анны М. Прицелившись, Реза Хайдар понял, что не в силах выстрелить.

— Вышвырните ее на улицу! — проговорил он и вышел.

Ночь кишит переговорами. Реза у себя дома не сводит глаз с так и не выстрелившего револьвера. К нему посылают гонцов — генерал твердо стоит на своем. Потом Билькис будит айю Шахбану и та, потерев сонные с черными окружьями, как у самого Хайдара, глаза, идет к нему просить за Благовесточку.

— Муж тебя любит, ты ведь так выхаживала Суфию Зинобию, и послушает тебя скорее, чем меня, — на Билькис жалко смотреть: она совсем пала духом, даже со слугами говорит заискивающе. Сейчас жизнь Благовесточки в руках у Шахбану, которой доставались и побои, и брань от молодой хозяйки.

— Хорошо, я схожу, бегум-сахиб, — соглашается Шахбану. Айя и отец строптивицы беседуют за глухими дверями.

— Простите, сэр, но не громоздите на стыд былой стыд новый.

В три часа поутру Реза Хайдар смилостивился. Свадьбу играть! У дочери должен быть муж, все равно кто! Так и с рук ее сбудешь, и пересудов меньше — все ж не на улицу выбросили.

— Шлюха с крышей над головой все ж лучше, чем шлюха в канаве, — подытожил Реза, призвав к себе Билькис.

Навеид сказала матери имя возлюбленного, сказала не без гордости— пусть слышат все:

— Моим мужем будет капитан Тальвар уль-Хак! И никто иной! Телефонный звонок будит Миира Хараппу. Ему сообщают, что

произошли изменения.

— Суки вы все! Попомните еще меня!

Искандер Хараппа принял известие спокойно, тут же поделился им с Арджуманд — она стояла подле телефона в одной ночной рубашке, и в глазах у нее загорелся огонек.

Гаруну обо всем рассказывает Искандер.

И еще один телефонный звонок в ту ночь — капитану полиции. Он тоже не смыкал глаз и, как Реза Хайдар, все время поглядывал на пистолет.

— Что я о тебе думаю, лучше не говорить! — заорал в трубку Реза. — Завтра явишься ко мне и заберешь эту блудницу. Ни гроша в приданое не жди, и чтоб я вас обоих больше не видел!

— Жениться на вашей дочери — для меня большая честь, — любезно ответил Тальвар.

И женщины в доме Хайдара, боясь даже поверить в удачу, снова затевают свадебные хлопоты. А Навеид Хайдар отправляется в спальню и засыпает как ни в чем не бывало. Темная хна на пятках к утру рыжеет.

А поутру Шахбану говорит Суфие Зинобии:

— Какой стыд! Какой скандал в семье! Вы, биби, даже представить не можете, что вы проспали.

Но случились в ту ночь и иные события. В университетском городке, на городских базарах под покровом тьмы собирались люди. К восходу солнца стало очевидно, что для правительства настал закатный час. В то утро народ вышел на улицы. В знак недовольства поджигали легковые машины, школьные автобусы, военные грузовики, библиотеку, здание британского консульства и американского информационного агентства. Фельдмаршал А. приказал войскам восстановить на улицах порядок. В одиннадцать пятнадцать ему нанес визит один генерал, известный всем под прозвищем Пудель. Поговаривали, что он сторонник Искандера Хараппы. Генерал Пудель доложил смятенному президенту, что войска наотрез отказываются расстреливать толпу, скорее солдаты перестреляют своих же офицеров, чем земляков-горожан. По этому донесению президент понял, что его время истекло, и к обеду уступил бразды правления Пуделю, который тут же посадил бывшего президента под домашний арест и обратился к народу по только что созданной телевизионной сети с воззванием: власть он захватил с единственной целью — вернуть страну на путь демократии; не позже чем через полтора года будут проведены всеобщие выборы. После обеда началось бурное народное веселье. Легковые машины, такси, здание французской компании, Институт Гёте горели ярким пламенем, добавляя света светлому празднику.

Не прошло и десяти минут после отставки президента А., как Миир Хараппа узнал о бескровном путче. Второй подряд тяжкий удар по его репутации вконец лишил Миира боевого настроя. Он оставил на столе в кабинете заявление об отставке и сбежал на свою усадьбу в Даро, не дожидаясь дальнейшего развития событий. Затворившись в четырех родных стенах, Миир впал в глубокое отчаяние; до слуг доносилось жалобное бормотание, дескать дни его сочтены.

— Две беды случились, третьей не миновать, — шептал он. Искандер и Арджуманд весь день провели с Гаруном в Карачи.

Искандер не отходил от телефона, Арджуманд так разволновалась из-за переворота, что даже забыла утешить Гаруна, как-никак, у него свадьба сорвалась.

— Нечего кукситься! — прикрикнула она. — Новая жизнь начинается!

Из Мохенджо на поезде приехала Рани Хараппа. Она полагала, что расчудесно проведет день на свадьбе Благовесточки, но шофер Искандера, Джокио, встретивший ее на вокзале, предупредил, что все переменилось. Он отвез госпожу в городской дом Искандера, тот ласково обнял жену и сказал:

— Молодец, что приехала. Теперь мы должны на людях вместе появиться. Пришел и наш час.

Вмиг Рани забыла и о свадьбе, и о том, что ей уже сорок, вновь почувствовала себя молодой — под стать дочери.

Важные события того дня, конечно же, затмили неурядицы в семье Хайдар. В любое иное время скандал получил бы широчайшую огласку. Капитан Тальвар уль-Хак явился на свадьбу один-одинешенек: он решил не впутывать ни родных, ни друзей в свои не очень-то благовидные брачные дела. Он едва провел свой полицейский джип по улицам меж горящих машин, как по пеклу; толпа в любую минуту могла «приобщить» к празднику и его. Реза Хайдар встретил капитана с предельной холодностью и презрением.

— Мои намерения самые серьезные, и я хочу стать примерным зятем, поэтому вы, возможно со временем пересмотрите свое решение, не станете долее вычеркивать дочь из своей жизни.

Реза выслушал эту мужественную речь и ответил предельно кратко:

— Мне нет дела до игроков в поло!

Кое-кто из гостей все же добрался по развеселым и отнюдь не безопасным улицам до резиденции Хайдара. Из предосторожности все они оделись похуже, в самые старые и поношенные одежды — и никаких украшений!

В таких совсем не праздничных одеяниях гости привлекали меньше внимания простолюдинов, обычно терпимых к богачам, но сегодня, во время всеобщего ликования, готовых, возможно, и хайдаровых знатных гостей бросить в костер вместе с символическим «наследием прошлого». Да, в тот поистине удивительный день жалкий вид свадьбы удивлял более всего.

Среди перепуганных гостей совсем неуместной и чужеродной казалась умащенная, намазанная хной, увешанная драгоценностями Благовесточка. Даже более неуместной, чем на матче по поло, так круто повернувшем ее судьбу.

— Будто наша свадьба во дворце, но среди нищих, — шепнула она Тальвару.

Жених с гирляндой цветов на шее сидел рядом — молодых поместили на небольшой помост под блестящим, усыпанным зеркальными осколками балдахином. На длинных, под белыми скатертями столах томились нетронутые яства — над ними витали шальные вихри сорвавшегося с цепи времени.

Почему же гости не стали ничего есть? Не успели они оправиться от уличных страхов, как в доме Хайдаров их ждало новое потрясение; каждый получил по маленькой карточке с рукописным текстом (сколько часов трудилась Билькис!), извещавшим, что невеста — та, что и предполагалась, то есть Благовесточка, а вот жениха в последний миг пришлось заменить. «По независящим от нас обстоятельствам, — говорилось в маленькой белой (наверное, от унижения) карточке, — за жениха на свадьбе будет капитан полиции Тальвар Уль-Хак». Бедняжке Билькис пришлось написать эту фразу пятьсот пять раз, и с каждой следующей карточкой когтистый стыд глубже и глубже пронизывал душу. И к тому времени, когда собрались гости и слуги раздали им карточки, Билькис, окаменев от позора, держалась так, будто ее посадили на кол. Мало-помалу с лиц гостей сходил ужас от виденного на улицах, его сменяло осознание бедствия, постигшего семью Хайдар. Тогда одеревенел и хозяин, до него тоже дошло, что он выставлен на всеобщее позорище. А Шахбану, стоящая рядом с Суфией Зинобией, созерцала Гималаи нетронутых сладостей и фруктов и страдала так тяжко, что даже не поприветствовала Омар-Хайама Шакиля. Тот тоже объявился на сборище миллионеров, одетых точно садовники. Мысли Омара всецело были заняты своей собственной (весьма двусмысленной) помолвкой с полоумной властительницей его души, и он даже не заподозрил, что забрел в мираж далекого прошлого: над пиром этим незримо витал призрак легендарного вечера в старом доме сестер Шакиль. Карточку с «поправками» он. не прочитав, зажал в пухлом кулаке и лишь позже, обратив внимание на горы нетронутых яств, смекнул: что-то неладно.

Сходство с давнишним пиром в доме Шакиль, конечно, далеко не полное. Во-первых, к угощению никто не притронулся, а во-вторых, свадьба все-таки состоялась. Но не слышно шуток, комплиментов дамам, не слышно даже музыки — музыканты, пораженные случившимся, так и не сыграли ни одной ноты. И еще: вряд ли припомнится много свадебных застолий, где б на новоявленного жениха набрасывалась будущая золовка и душила его чуть не до смерти.

Увы, это так. Горько, но необходимо поведать вам (и с тем наложить печать забвения на тот воистину разнесчастный день), что демон стыда, вселившийся в Суфию Зинобию (когда она забылась лунатическим сном) и толкнувший ее на избиение индюшек, вновь напомнил о себе подле сверкающего шатра позорной свадьбы.

Глаза у нее подернулись мутной, с матовым блеском пеленой — как и в предыдущем приступе. Ее хрупкая, чувствительная душа не выдержала напора стыда, от которого, казалось, трещали стены шатра. Страшным пламенем полыхала девушка с головы до ног: на щеках не различить румян; на пальцах ног и рук — красного лака на ногтях.

Омар-Хайам заметил эту внезапную перемену. Но было уже поздно. Он успел крикнуть «Берегись!», и во всеобщем оцепенении Суфия Зинобия, влекомая демоном, бросилась через весь зал к Тальвар уль-Хаку, схватила его за голову и повернула раз, другой, да так резко, что чуть не сломала ему шею — капитан взвыл от боли.

Благовесточка вцепилась сестре в волосы и что было сил стала оттаскивать от капитана. Пышущее жаром тело Суфии жгло пальцы. На подмогу бросились и Омар-Хайам, и Шахбану, и Реза Хайдар, и даже Билькис, меж тем ошеломленные гости молча взирали на очередной сюрприз безумного дня. Впятером едва-едва сумели разъять руки Суфии Зинобии на шее Тальвар уль-Хака, иначе и его голова была б оторвана наподобие индюшачьей. Но тут же Суфия впилась ему в шею зубами, оставив след—знак своей ненависти, похожий на отметину с другой стороны, только та напоминала о чьей-то чрезмерно пылкой страсти. Из раны прямо на гостей, разодетых в рубище, ударила струя крови, и, глядя на многих из них (не говоря уж о родных), можно было подумать, что они только что славно потрудились на скотобойне. Тальвар верещал и впрямь как резаный. Когда Суфию Зинобию наконец оттащили от несчастного, в зубах у нее красовался клочок его кожи с мясом. (Потом, даже выйдя из больницы, Тальвар не мог поворачивать голову влево.) В туже минуту Суфия Зинобия Хайдар — воплощение семейного стыда и (уже во второй раз) его главная причина — без чувств упала на руки своему жениху, и Омар-Хайаму пришлось и виновницу, и пострадавшего срочно везти в больницу. Сто один час находился в критическом состоянии Тальвар уль-Хак, а чтобы вывести Суфию Зинобию из транса, потребовались гипнотические средства куда более сильные, чем обычно, — Омар-Хайаму к ним прибегать раньше не доводилось. А Благовесточка провела первую брачную ночь, безутешно рыдая на материнском плече у дверей больницы.

— Эту гадину нужно было во младенчестве утопить! — горестно всхлипывая, выговаривала она матери.

Вот краткий перечень «достижений» скандальной свадьбы: Тальвар уль-Хак впредь не сможет повернуть голову, а посему его спортивная звезда закатилась; зато он обрел прощение Резы, тот понял, что нельзя не примириться с человеком, едва не павшим от руки его дочери, поэтому Тальвара и Благовесточку в конце концов вернули в лоно семьи, которую, казалось, прокляла судьба; еще быстрее пошел душевный разлад Билькис, и все труднее стало его скрывать. В дальнейшем она обратится в бесплотные слухи да сплетни, так как на людях больше не покажется — Реза Хайдар посадит ее под домашний арест, так сказать в неофициальном порядке.

Что же еще? Когда стало очевидно, что Народный фронт, возглавляемый Искандером Хараппой, победит на выборах, Реза Хайдар нанес Иски визит. А Билькис осталась дома. Неприбранная и простоволосая, поносила она небеса за то, что ее муж, ее Реза, поехал на унижение к этому толстогубому — он всего, чего хочет, добьется! Хайдару стоило немалых трудов заставить себя извиниться за свадебный конфуз, на что Искандер лишь весело сказал:

— Да полно тебе, Реза. Гарун уж как-нибудь не пропадет. А этот твой Тальвар уль-Хак мне определенно по душе. Ловко он все устроил. Мне как раз такие и нужны!

А вскорости, когда улеглись страсти вокруг выборов и президент Пудель ушел с политической арены, премьер-министр Искандер Хараппа назначил Тальвар уль-Хака шефом полиции (история страны не знала еще столь молодого начальника), а Резе Хайдару присвоил очередное генеральское звание и поручил командовать армией. Оба семейства — и Хайдара, и Хараппы — перебрались в новую столицу, поближе к горам.

— Отныне у Резы выхода нет, как только меня держаться. Он так себя ославил, что, не приди я к власти, он сейчас бы и прежней должности лишился.

Гарун Хараппа, смертельно уязвленный Благовесточкой, с головой окунулся в партийную работу, к которой его приобщил Искандер, и вскорости стал заметным лицом в Народном фронте. Поэтому, когда в один прекрасный день Арджуманд объяснилась ему в любви, он честно признался:

— Ничем помочь не могу. Я дал зарок никогда не жениться. Получив отказ от обманутого и брошенного благовесточкиного

жениха, девственница Кованые Трусы — натура сильная, еще больше воспылала ненавистью ко всему семейству Хайдар, и угаснуть этому пламени было не суждено. Что касается любви, предназначенной Гаруну Хараппе, Арджуманд обратила ее в жертвоприношение отцу. Председателю — от дочери. Искандеру — от Арджуманд.

«Порой мне кажется, — думала Рани, — что не я его жена, а она».

И еще одна не обсуждавшаяся в лагере Хараппы закавыка была в отношениях Гаруна Хараппы и Тальвар уль-Хака — им приходилось работать вместе, но за долгие годы сотрудничества они не сочли нужным обменяться ни словом.

Отошла и свадьба Омар-Хайама Шакиля и Суфии Зинобии, отошла тихо, без происшествий. А что же Суфия? Пока скажу лишь, что демон, проснувшийся в ее душе и заснувший опять, еще напомнит о себе. И, как вы убедитесь, мисс Хайдар, превратившись в миссис Шакиль, далеко не исчерпала своих возможностей.

Вместе с Искандером, Рани, Арджуманд, Гаруном, Резой, Билькис, Даудом, Навеид, Тальваром, Шахбану, Суфией Зинобией и Омар-Хайамом наш рассказ переезжает на север в новую столицу, он будет взбираться по древним горным кручам к своей высшей точке.

Жили-были две семьи, чьи судьбы переплелись, и даже смерть не разделила их. Когда я только замышлял роман, то думал, что в нем безраздельно воцарятся мужчины: ведь это рассказ о любовном соперничестве, честолюбий, власти, покровительстве, предательстве, смерти, мести. Но, похоже, женщины и не думают сдаваться: единым строем надвинулись они с задворок повествования, требуют, чтоб я рассказал и их жизни со всем трагическим и комичным; и вот уже мое повествование обрастает всяческими подробностями, и вот оно уже преломляется под совершенно иным утлом, точно смотришь сквозь призму с обратной стороны, и мой «мужской» роман приобретает «женские» черты. Сдается мне, что мои героини прекрасно знали, за что борются — их истории во многом дополняют, объясняют, а то и раскрывают истории героев. Диктат—это смирительная рубашка без размера. В стране с жесткой моралью, где царит единообразие поведения (как в обществе, так и в постели), где женщина раздавлена бременем ложной чести и рабской зависимости, диктат множится и захватывает все новые позиции. Сами же диктаторы — по крайней мере на людях, выступая, так сказать, от имени народа, — скромные пуритане. И сходятся воедино в моем романе «мужская» и «женская» линии, сливаясь в одну.

Конечно же, неоспоримо, что любой, самый диктаторский режим не в силах раздавить всех женщин. Недаром бытует мнение (весьма справедливое, на мой взгляд), что в Пакистане женщины много ярче и заметнее мужчин… и все ж, они в ярме. Никто его не снимал. И давит это ярмо все сильнее.

Но в конце концов, чем сильнее сжимается пружина, тем сильнее потом бьет.