Когда позвонил Миир, Рани смотрела в сторону деревни: близился вечер, и на улице белые девушки — младшие жены крестьян — играли в бадминтон. В те годы многие селяне ездили на заработки на Запад и те, кто возвращался, привозили с собой белых женщин. Жизнь в деревне, да еще в роли второй жены представлялась им неисчислимым кладезем эротических ощущений. Первые жены относились к белым девушкам как к куклам или любимым кошкам. И, случись какому несчастливцу приехать с заработка без «куклы», он подвергался ругани и поношениям со стороны собственной супруги.

«Деревня белых куколок» прославилась на всю округу. Издалека сходились селяне, чтобы посмотреть на девушек в чистых белых платьях, подивиться, как, крича и визжа, гоняются они за воланом, и под короткими юбочками на бегу мелькают трусики с кружевной оборкой. Первые жены истово болели за своих «дублерш», радова-лись их победам — так радуются успехам детей, — утешали при поражении. И до того приятно было Рани наблюдать, как играют куколки, что она не вслушивалась в слова Миира Хараппы.

— Рани!—вскричал наконец тот, едва сдерживая бунтливую гордость. — Забудь о былом. Ведь дело-то больно важное! Мне срочно нужна жена!

— Что ж, можно понять…

— Ах ты, незадача! Ну не вредничай ты, ради Бога! Не мне жена! Неужто для себя б стал просить?! Для Гаруна. В этом—его спасение.

Столько отчаяния слышалось в сбивчивых словах Миира: как образумить непутевого сына, если не найти ему славную жену?!—что Рани преодолела начальную холодность и сразу же предложила:

— Сватай Благовесточку.

— Так она уже?!.. Ну, женщины, вы время даром не теряете! — воскликнул Миир, неверно истолковав слова Рани.

Так устраивается женитьба: Рани порекомендовала Навеид Хайдар, рассчитывая, что свадьба в доме Билькис будет той на пользу. Телефонные разговоры подруг к тому времени по характеру своему изменились: для Рани они уже не представляли единственную возможность узнать, что творится на белом свете, для Билькис — поделиться последними сплетнями да снисходительно посочувствовать бедняжке Рани (а та смиренно отделяла от многословья подруги скромные крохи событий истинных). Теперь набрала силу Рани, а Билькис, забыв, что она «принцесса», похоронила все устремления (после отставки Резы с поста министра) и нуждалась в поддержке. И поддержка нашлась: неизменно-неколебимо твердая Рани дала и подруге силы выдержать бремя грядущих, все более беспокойных дней.

«То, что ей нужно: окунуться в заботы, — довольная собой, думала Рани. — С приданым, с угощением, со свадебными шатрами ей дел по горло будет. Да и доченьке ее замуж не терпится».

Миир, прежде чем согласиться на брак сына, посоветовался с президентом. Ведь и последнее время семью Хайдар преследовали беды: не затихли еще стародавние слухи о зверствах в К.; да и «индюшачий погром» тоже не удалось скрыть от газет. Но президент, перебравшись в новую столицу, где попрохладнее, чувствовал, что поостыл не только воздух, но и народ, нет былой любви к президенту. А потому он дал согласие на брак: пора, по-видимому, вновь прикрыться героем Ансу —точно теплым одеялом или шалью.

— Я не возражаю, — сказал он Мииру, — поздравьте от меня счастливых молодоженов.

Чтобы обговорить разные свадебные мелочи, Миир даже приехал к Рани в Мохенджо. Держался он скованно и смиренно, старался говорить кротко, но скрывать раздражения не умел.

— Чем только отец не поступится ради сына!—обратился он к Рани — та сидела на веранде и вышивала очередную шаль, спутницу своего одиночества, — Станет мой парень сам отцом, тогда и поймет отцовские чувства. Надеюсь, что эта Благовесточка не бесплодна.

— Что посеешь, то и пожнешь, — глубокомысленно отвечала Рани. — Выпейте чаю, прошу вас.

Реза Хайдар не возражал против помолвки. В то время единственной его заботой было следить за набором и обучением курсантов; каждый день напоминал генералу о закате, напоминал многообразно и многолико, в том числе и глупыми курсантскими мордами — парни, похоже, не знали, каким концом штыка орудовать. Конечно, Хайдар с трудом подавлял зависть, следя за взлетом Искандера Хараппы.

— Чего доброго, придет час, — пророчествовал он,—и мне у него очередную звездочку на погоны вымаливать придется.

Положение у правительства было шаткое, время — неспокойное, и Реза Хайдар гадал, к кому же ему примкнуть: то ли поддержать требование Народного фронта о всеобщих выборах, то ли употребить остатки своего влияния для помощи правительству и тем самым заслужить повышение. И сейчас ему представился случай, заполучив Гаруна Хараппу в зятья, убить двух зайцев. Совершенно очевидно, президенту этот брак по душе. С другой стороны, Реза знал, что Га-рун люто ненавидит отца, значит, он верный сатрап Искандера Хараппы.

А еще возможно, что Реза был рад-радешенек сбыть с рук Благо-весточку; та выросла, унаследовав от Синдбада Менгала не только толстые губы, но и полное безразличие к окружающим. Гарун тоже губастый (у них в семье все такие).

— Да они прямо созданы друг для друга, один другого губастей! А уж дети, небось, и вовсе на сомов будут смахивать, — говорил он с непривычной для подобных разговоров игривостью жене, на что та ответила:

— Да не все ли равно?

Так устраивается женитьба. Я, кажется, забыл представить мнения самых что ни на есть заинтересованных лиц — то есть молодых. Невесте прислали фотографию жениха, ему — невесты. Гарун повез коричневый конверт к дядюшке домой и вскрыл его в присутствии Искандера и Арджуманд — редко-редко, но все ж обращаются молодые люди за советом к родне. Цветная фотография невесты была искусно отретуширована: кожа у Благовесточки получилась розовая как промокашка, а глаза синие, как чернила.

— А косу ей подлиннее пририсовали, — заметила Арджуманд.

— Пусть парень сам разбирается, — укоризненно прервал ее отец, но двадцатилетняя Арджуманд почему-то сразу невзлюбила девушку на фото.

— Уродина, да и кожу ей подсветили!—провозгласила она.

— Нужно ж мне на ком-нибудь жениться. А у этой вроде все на месте.

— Да как у тебя язык поворачивается такое говорить?!—возопила Арджуманд. — Глаз, что ли, нет?

Искандер снова осадил дочь и попросил слугу принести сладости и лаймовый сок — отметить заочное знакомство с невестой. А Гарун как зачарованный смотрел на фотографию Навеид Хайдар и поскольку ни ретушь, ни уловки фотографа не сокрыли в лице невесты непреклонной решимости понравиться, так она и понравилась; жених очень скоро подпал под чары ярких и бессмысленных, словно целлулоидных, глаз и счел свою избранницу красавицей. Удивительный обман зрения! Он полностью порожден волей Благовесточки, он полностью подтверждает влияние души на тело. И он будет жить долго-долго, переживет и свадебный скандал, но, увы, не переживет Искандера Хараппу.

— Ну и вредина! — в сердцах бросил Гарун, выпроводив Арджуманд из комнаты.

Благовесточка по-иному отнеслась к фотографии жениха.

— Буду я еще на всякие идиотские фотки глазеть!—заявила она матери. — Он известен, богат, не женат. Так давайте ж его сюда поскорее.

— Он гуляка, — памятуя о материнском долге, предостерегла Билькис: может, девочка еще откажется.

— Я его приструню! — отрезала Благовесточка.

Позже, оставшись наедине со своей айей Шахбану, невеста более широко высказалась о браке.

Когда Шахбану расчесывала ей волосы, Благовесточка спросила:

— Послушай-ка, ты, глаза-в-колодце, знаешь, что такое женитьба для женщины?

— Я — девушка, — отозвалась Шахбану.

— Женитьба дает власть. Дает свободу. Ты уже не чья-то дочь, а чья-то будущая мать, вот так, ясно, пугало огородное? — И тут вдруг ей вспомнился ответ айи. — Постой, постой, ты на что намекаешь? Хочешь сказать, что я уже не девушка?! Еще одно хамское слово, и я тебя на улицу вышвырну.

— О чем вы, биби? Я ничего не намекала, просто сказала, и все.

— А как хорошо из дома уехать, да подальше. Ишь, сам Гарун Хараппа в руки идет. Ну и удача. Лучше не придумаешь…

— Мы — люди современные, — некоторое время спустя говорила ей Билькис. — Раз ты согласна выйти замуж, тебе нужно познакомиться с женихом. Пусть у нас будет свадьба по любви!

Мисс Арджуманд Хараппа, Кованые Трусы, отвергла столько женихов, что, хоть ей исполнилось лишь двадцать лет, городские свахи махнули на нее рукой. Поток предложений руки и сердца отнюдь не зависел (или, скажем, почти не зависел) от ее завидного положения— как-никак, единственное дитя Искандера Хараппы. Причина крылась в ином — в своеобразной, вызывающей красоте. По мнению самой Арджуманд, так тело зло надсмеялось над ее душой. Я же должен честно признать, что из всех самых что ни на есть раскрасавиц, которыми богата наша страна, на первое место по праву взойдет одна— пальма первенства принадлежит Арджуманд, и это несмотря на крошечные, недоразвитые грудки.

Арджуманд ненавидела свой пол и пускалась на разные ухищрения, чтобы только не походить на женщину. Она коротко стриглась, не признавала косметики и духов, носила старые отцовы рубашки, огромные, какие только можно сыскать, мешковатые штаны. Ходила сутулясь и шаркая ногами. Но чем больше она старалась, тем отчетливее проступала цветущая красота девичьего тела — ее не скрывали никакие одежды. Короткие волосы матово блестели; не ведавшее прикрас лицо запечатлело безграничную чувственность, и побороть ее девушка никак не могла; чем больше она сутулилась, тем выше и привлекательнее казалась. К шестнадцати годам ей пришлось досконально изучить искусство самообороны. Искандер Хараппа никогда не отказывал ей в мужском обществе. Она сопровождала отца на дипломатические приемы, где некоторые престарелые посланники, дав волю рукам, получали прицельный удар коленкой в пах и долго приходили в себя, сидя в туалете и выблевывая свою похоть.

В день восемнадцатилетия Арджуманд у дома Искандера Хараппы собралась такая толпа жаждущих и страждущих холостяков, что застопорилось уличное движение. По просьбе дочери Искандер отослал ее в Лахор, в закрытый христианский пансион для девиц. Мужчинам доступ туда был строго-настрого заказан, даже отец мог навестить дочь лишь на короткое время и только в убогом садике с чахлым розарием и проплешинами лужаек. Но отдохновения Арджуманд не получила даже в этой женской тюрьме, где своих товарок она презирала за их пол. Девушки не хуже мужчин не давали ей прохода, обнимали, щипали — особенно старшекурсницы. Одна ее девятнадцатилетняя обожательница, отчаявшись добиться благосклонности Арджуманд, будто бы во сне забрела в пустой бассейн и рухнула с бортика. Ее доставили в больницу с многочисленными черепными травмами. Другая, вконец обезумев от любви, перелезла через забор колледжа и отправилась в Хираманди, район публичных домов, зашла в кафе, решив отдать себя на всеобщее поругание, раз сердце Арджуманд ей недоступно. Но из кафе ее похитили местные сутенеры и потребовали с ее отца, текстильного магната, выкуп в сто тысяч

рупий — только тогда дочь вернут в целости и сохранности. Несчастная так и не вышла замуж: хотя сутенеры и не уронили своего честного имени, то есть и пальцем не тронули девушку, никто этому не верил. После тщательного медицинского обследования директриса колледжа — католичка «чистой воды»—решительно отвергла подозрения в том, что бедняжка лишилась девственности еще в стерильных стенах пансиона. Арджуманд Хараппа написала отцу, попросила, чтоб он забрал ее отсюда. «Здесь мне еще тяжелее,—писала она, — кто бы мог подумать: девушки хуже парней!»

Вернулся на родину из Лондона Гарун Хараппа, и в душе Арджуманд разыгралась настоящая гражданская война. Сходство парня с двадцатишестилетним отцом, запечатленным на фотографии, раздражало Арджуманд. А зная о его пристрастии к гулянкам, азартным играм и прочим непотребствам, она все больше убеждалась, что идея перевоплощения Душ, заимствованная четой Хайдар у идолопоклонников-индусов, не так уж и сумасбродна. Зато она гнала прочь мысль о том, что и в Гаруне под личиной беспутства таится истинная его суть, характер человека почти такого же великого, как и ее отец, и открыть эту суть он смог бы с ее помощью, ведь помогла же она отцу… Но признаться себе в этом она не решалась, даже оставшись одна в комнате. В присутствии же Гаруна Арджуманд демонстрировала снисходительно-презрительное отношение к нему, и парень, поверив, решил и не пытать счастья, ведь до него столько поклонников получили отказ. Нельзя сказать, что его не трогала роковая красота Арджуманд, но репутация Кованых Трусов плюс ее изничтожающие и неизменно презрительные глаза отпугнули его, а тут как раз подоспела фотография Навеид Хайдар, и Арджуманд упустила время — менять подход было поздно. Да, Гарун Хараппа — единственный, кроме отца, мужчина, которого любила Арджуманд, и невыносимо было смотреть, как она ярилась после его помолвки. Искандера в те дни поглотили свои заботы, и он не обратил внимания на битву, разыгравшуюся у дочери в душе.

— Черт возьми! Жизнь — такая гадость! — объявила Арджуманд своему отражению в зеркале, даже не подозревая, что повторяет старую материну привычку во время ее одиночного заточения в Мохенджо.

Много лет назад Великий и тогда еще Здравствующий поэт кое-что растолковал мне, и я понял, что нам, убогим прозаикам, нужно обратиться за мудростью к ним, поэтам. Может, потому-то в моей книге поэтов хоть отбавляй: начать с моего друга, которого повесили вниз головой и вытрясли из него всю поэзию; мечтал стать поэтом и Бабур Шакиль; и, наконец, Омар-Хайам, названный в честь поэта, хотя и не сочинивший ни строчки. Так вот, Великий и Здравствующий сказал, что классическая сказка о Красавице и Звере не что иное, как рассказ о браке по расчету.

«Удача в делах отвернулась от купца, и он просватал дочь за богатого отшельника-землевладельца, Зверь-сахиба. За женихом он получает богатое приданое — огромный сундук золота. Красавица-биби покорно отдает себя во власть суженому, тем самым восстанавливая благосостояние батюшки. Поначалу, конечно, муж — чужой и непривычный — кажется ей чудищем-страшилищем. Но мало-помалу ее кротость и любовь обращают Зверя в Принца».

— А вы думаете, что после превращения титул за ним сохранится? — несмело спросил я Великого и Здравствующего.

Тот тряхнул седовласой, до плеч гривой и терпеливо, с легким упреком, пояснил:

— У вас обывательская точка зрения. Конечно же, превращение не коснется ни его общественного положения, ни даже его телесной оболочки; оно произойдет в глазах Красавицы. Представьте, как с годами они все ближе друг к другу, 97

как сближаются полюса Красивого и Животного, как, наконец, наша пара счастливо и незаметно станет обычными мужем и женой.

Великий и Здравствующий прославился своими левацкими взглядами и беспорядочными, запутанными любовными связями, поэтому, желая подольститься, я лукаво заметил:

— И почему это женитьба всегда венчает сказку? Да женитьба вдобавок удачная?

Мне-то по молодости лет думалось, что Великий лишь подмигнет или фыркнет в ответ, он же, приняв глубокомысленный вид, изрек:

— Такой вопрос может задать лишь мужчина. Женщина не стала бы ломать голову. Смысл сказки очевиден: женщина должна наилучшим образом распорядиться своей судьбой. Не будет любить мужа — он умрет, Зверь исчезнет, а Красавица останется вдовой-сиротой, и цена ей — грош, — и он чуть отпил шотландского виски.

— Ну, а что, если, — вконец смешавшись, пролепетал я, — что, если девушке противен выбранный для нее жених?

Поэт уже начал было бормотать себе под нос персидские стихи, но тут нахмурился — признак скорой досады.

— Ты насквозь пропитался идеями Запада. Тебя б ненадолго, этак лет на семь, в нашу деревню отправить пожить, с простым людом пообщаться. И поймешь тогда, что сказка эта — наша, и только наша, восточная. И все эти глупые «что, если» позабудешь.

Сегодня, к сожалению, Великий Поэт уже отнюдь не Здравствующий и мне не у кого спросить: а что, если история Благовесточки Хайдар — чистая правда? И уж совсем туго мне придется без ответа Великого на другой вопрос: а что, если в Красавицу ненароком вселится Зверь? А что, если Красавица на поверку сама окажется Зверем? Наверное, Поэт упрекнул бы меня за путаницу:

— Господин Стивенсон показал в «Докторе Джекиле и мистере Хайде», как могут сочетаться святость и злодейство, и это характерно только для мужчин. Уж такова наша природа1 Сама суть женщины исключает подобную возможность.

Из моих последних несуразных вопросов читатель может заключить, что речь я поведу о двух свадьбах. И верно: на задворках первого торжества уже готовится второе —давным-давно обещанная свадьба Суфии Зинобии Хайдар и Омар-Хайама Шакиля.

Омар-Хайам в конце концов набрался храбрости и попросил руки Суфии Зинобии — после того, как узнал о помолвке ее младшей сестры. Когда он, пятидесятилетний седовласый господин, приехал в беломраморный особняк Хайдаров и изложил свою удивительную просьбу, дряхлый, едва передвигающийся святой старец Дауд завопил так, что Реза Хайдар огляделся — уж не демоны ли слетелись в его дом?

— Ты, семя бесстыжих и развратных, — приветил Дауд Шакиля. — Я тебя хорошо запомнил! Еще с того дня, когда ты в адовой машине на землю спустился! Не постыдился, пришел в дом, где почитают Создателя, да еще с грязными предложениями! Да, гореть тебе в аду тысячу жизней!

Чем больше ярился старик, тем больше нарастало в Билькис угрюмое противоестественное желание сделать что-то наперекор. В то время она еще крепко-накрепко запирала все двери, дабы уберечься от злокозненного ветра. Да и глаза еще горели чуть ярче обычного. Однако, как и надеялась Рани, после помолвки дочери хлопот у Билькис прибавилось. И заговорила она с Омар-Хайамом царственно-величаво, едва ли не как в былые времена:

— Мы понимали, что вам самим пришлось объявить о своем предложении, так как не оказалось родственников из ваших родных мест, Мы не сердимся за нарушение обычая. Ваше предложение мы обдумаем. О решении вы будете извещены в надлежащий срок.

Реза Хайдар и слова не мог вымолвить от удивления — перед ним предстала былая Билькис. Он даже не нашел что возразить. А Омар-Хайам меж тем поднялся, надел серую шляпу на посерелую от седин голову, и вдруг его бледные щеки покраснели.

— Ишь, краснеет, — проскрипел Дауд, ткнув в Омара когтистым пальцем. — Это он для отвода глаз! У таких стыда нет!

После иммунологического срыва дочери, последовавшего за индюшачьей бойней, Реза Хайдар вдруг понял, что смотрит на Суфию Зинобию другими глазами, уже не досадуя, что она уродилась девочкой. Ему вспоминалось, с какой нежностью он взял ее на руки и унес с поля кровавой битвы, какие чувства обуревали его во время дочкиной болезни, и чувства эти диктовались не чем иным, как отцовской любовью. Короче говоря, Хайдар изменил отношение к слабоумной девочке, начал играть с ней, радоваться даже малым ее успехам. Прославленный полководец вместе с айей Шахбану изображал то поезд, то подъемный кран: он поднимал дочь высоко-высоко, а потом еще подбрасывал в воздух, точно совсем маленького несмышленыша; собственно, несмышленышем ей и предстояло прожить всю жизнь. Билькис никак не могла объяснить себе столь разительную перемену в муже, ведь сама она по-прежнему всю любовь и ласку отдавала младшей дочери. Меж тем состояние Суфии Зинобии улучшилось. Она выросла на шесть сантиметров, прибавила в весе, и уровень развития соответствовал уже шестилетнему возрасту. Хотя исполнилось ей девятнадцать, нежданно-негаданно обретя любящего отца, она предалась ему всей душой (как и Арджуманд — своему отцу-председателю), только наивно, по-детски.

— Нет, на мужчин совсем нельзя положиться, — жаловалась Билькис своей подруге Рани по телефону.

Теперь об Омар-Хайаме: хитросплетенье причин и побуждений мы уже разобрали. Долгих семь лет пытался он избавиться от наваждения (по имени Суфия Зинобия), которое, однако, излечило его от приступов дурноты. Борьба с самим собой не мешала ему регулярно навещать бывшую пациентку и завоевывать доверие отца — Реза был так благодарен доктору, что тот спас жизнь дочери. Но женитьба — дело совсем иное, и, проводив жениха, он вслух стал выражать свои сомнения:

— Он толст, к тому же некрасив. Да и гуляка в прошлом — тоже не след забывать.

— Гуляка-сын от гуляк-матерей, а брата пристрелили за политику, — прошамкал Дауд.

Билькис же не стала напоминать о сцене с пьяным Шакилем в Мохенджо. Она лишь спросила:

— А где ж мы найдем лучшую партию нашей девочке?

И Реза понял, что жена ждет не дождется, когда избавится от докучливого ребенка; точно так же он мечтал поскорее спровадить любимицу Билькис, Благовесточку. Значит, у них как бы равновесие, что-то вроде честного обмена? И решимости у него поубавилось, Билькис сразу почувствовала это по голосу мужа.

— Но ведь девочка неполноценна. Нужно ли ее вообще замуж выдавать? Ведь отвечать за это нам с тобой, жена. О какой женитьбе речь, коли девочка в таком состоянии?

— Она вовсе не идиотка, — сопротивлялась Билькис, — может и ©деться сама, и на горшок сходить — постель уже не описает.

— Боже правый! Неужто этого достаточно, чтоб замуж выходить! — воскликнул Реза.

— Это шайтаново отродье! — возопил и Дауд. — Он явился в сей благочестивый дом, чтоб внести раздор!

— Изъясняется она уже лучше, — гнула свое Билькис— Садится рядом с Шахбану и говорит дхоби, что тому забирать в стирку. И платья все пересчитает, и с деньгами не ошибется.

— Но у нее ж душа и ум ребенка! — безнадежно бросил Реза, сдаваясь.

А Билькис, наоборот, решительнее пошла в наступление:

— В женском теле детскую душу не видно. А ума большого женщине и не надо. Ум даже помеха жене в супружестве, я так полагаю. Суфия может помогать на кухне. На базаре отличит плохие овощи от хороших. Ты же сам ее соус к мясу хвалил. Она заметит, если пыль с мебели не вытерта. Она уже и лифчик носит, да и вообще, тело у нее уже как у взрослой женщины. И краснеть она больше не краснеет.

Сущая правда. Похоже, пугающие приливы стыда у Суфии Зинобии в прошлом. Да и вспышки жестокости после индюшачьего побоища не повторялись. Будто в том страшном, сокрушающем порыве изошел весь накопившийся стыд и девушка очистилась.

— Ну что ж, — раздумчиво сказал Реза Хайдар, — может, мои опасения и преувеличены.

— Да и к тому же, он — ее врач, спас ей жизнь. Кому ж, как не ему, доверить дочку? Ему, и только ему, я в этом уверена. Это промысел Божий!

— Ни слова больше! Молчи! — заголосил Дауд. — Не богохульствуй. Может, Всевышний простит тебя. Ведь он велик, и все в его власти!

Реза Хайдар враз погрустнел и постарел лицом.

— Отправим с ней Шахбану, — твердо сказал он. — И чтоб свадьбу поскромнее устроить. Шум и суета только напугают девочку.

— Дай мне сначала Благовесточку замуж выдать! — радостно воскликнула Билькис. — А уж Суфие мы такую свадьбу устроим — тишь да гладь…

А святой старец, потерпев поражение,покинул поле битвы со словами:

— Вы не по старшинству дочерей замуж выдали, обычай нарушили! Раз началось все с башмачной гирлянды, хорошего конца не жди!

Накануне матча по поло между командами армии и полиции Билькис растолкала Благовесточку на заре. Хотя матч начинался лишь в пять часов вечера, мать сказала дочери:

— Чтоб перед женихом показаться, надо красоту навести. У тебя есть одиннадцать часов. Эти часы, как деньги в банке, потом большие проценты принесут.

Когда мать с дочерью прибыли к месту состязания, Благовесточка вся сияла и лучилась: публика небось решила, что ради игры в поло невеста прямо со свадьбы приехала. Гарун Хараппа встретил их подле комментаторского столика, уставленного микрофонами, и повел к заранее приготовленным местам. Его так очаровала невеста, что он потом отчетливее помнил жемчужинку, украшавшую крыло невестиного носа, нежели перипетии игры. Он то и дело бегал взад-вперед, приносил бумажные тарелки с фруктами, стаканчики с шипучей.кока-колой, являя чудеса ловкости и эквилибристики В его отсутствие мать неусыпно следила, чтобы, не дай бог, дочь не принялась строить глазки кому-либо из зрителей. А когда Гарун возвращался, Билькис вдруг начинала проявлять необъяснимый интерес к игре. В команде полиции блестяще играл некий капитан Тальвар уль-Хак, он один буквально наголову разбил армейскую команду, — а в ту пору армия была не очень-то любима в народе, — и в одночасье сделался едва ли не национальным героем. Да и внешность у него была самая что ни на есть героическая: ростом высок, удал, усат. На шее — небольшой шрам, похожий, правда, на след страстного поцелуя. Этому-то капитану Тальвару и предстоит сыграть главную роль в свадебном скандале, который (что очень и очень трудно оспорить) существенно повлияет на все грядущие события.

Из смущенной и сбивчивой речи Гаруна Благовесточка вывела (к собственному ужасу), что ее будущий супруг не честолюбив и всех желаний — раз-два и обчелся. Не торопился он, похоже, и заводить детей. И былая уверенность Навеид Хайдар («Я его приструню!») таяла на глазах рядом с этим — ни рыба ни мясо — молодым человеком, и совсем неудивительно, что взгляд ее был прикован к стройному всаднику на гарцующем коне, почти сказочному герою — к Тальвар уль-Хаку. Немудрено, что и ее разодетая фигура привлекла далеко не равнодушный взгляд полицейского капитана, первого и самого удачливого волокиты в городе. Так что Билькис во всем виновата сама — нарядила дочь; может, вина ее и меньше — она утратила бдительность и не заметила, как встретились взгляды дочери и капитана. Благовесточка и Тальвар выразительно смотрели друг на друга, им не помешали ни пыль столбом, ни круговерть копыт, ни частокол клюшек для поло. Девушку вдруг пронзила сладострастная боль до самого горла. Она даже застонала, хотя и попыталась скрыть это, громко чихнув и закашлявшись. Помогла ее уловке и сумятица на поле: лошадь капитана Тальва-ра ни с того ни с сего вздыбилась и скинула всадника наземь, где топотали страшные копыта и метались клюшки!

— У меня аж внутри все окаменело, — признался он потом Навеид, — видно, и лошади мое состояние передалось.

Вскорости игра закончилась, Благовесточка отправилась с матерью домой, не сомневаясь далее, что ни за что, никогда не выйдет замуж за Гаруна Хараппу. В ту ночь в окно ее спальни бросали камушками, Навеид связала простыни и спустилась вниз, прямо в объятия спортивной звезды. Он посадил ее в полицейскую машину и увез в свой домик на побережье, у Рыбачьей бухты. Потом, уже утолив страсть, Навеид задала самый смиренный вопрос за всю жизнь:

— Почему ты выбрал меня? Ведь я не такая уж красавица. Тальвар уль-Хак сел на кровати и сосредоточенно, как школьник — урок, ответил:

— Из-за того, что тело твое изголодалось по любви. Ты — голодна, я тебя насытил.

Теперь Навеид поняла, что Тальвар крайне высокого о себе мнения, и задумалась: а не слишком ли большой кусок она отхватила, не подавиться бы.

Она узнала, что у Тальвара с детства — дар предвидения и это весьма помогало в работе: он предсказывал, где будет совершено преступление прежде, чем его намечали сами бандиты; поэтому по числу арестов он был рекордсменом. В Навеид Хайдар он увидел мать долгожданных своих детей, их должно быть много, они — его гордость, а мать, нарожав это великое множество, в них и растворится. Сладкие мечты и подвигли капитана на чрезвычайно опасное предприятие. Ввязавшись в это дело, он знал, что дочь Резы Хайдара помолвлена с любимым племянником Председателя Искандера Хараппы, что уже разосланы приглашения на свадьбу, и, с какой стороны ни посмотри, капитану надеяться не на что.

— Невозможного нет! — воскликнул он, оделся и исчез в соленой морской ночи — искать черепаху, чтобы прокатиться на ней верхом.

Чуть позже вышла и Навеид — лихой капитан ухал от удовольствия, стоя на черепашьей спине, как не порадоваться его немудреным забавам! Вокруг, посмеиваясь, собрались рыбаки. Потом Навеид терялась в догадках, не было ли все задумано Тальваром заранее? Может, стоя на черепахе, он подал рыбакам знак — подходить? Может, чтоб договориться с ними, он заранее приезжал в бухту? Неспроста так широко прошел слух, что рыбаки дружны с полицией и что контрабандой промышляют сообща. Сам же Тальвар не брал на себя ответственности за все случившееся.

А случилось вот что: рыбацкий вожак, почтенный старец с лицом честным и открытым, с неправдоподобно ровными белыми зубами, сверкавшими в лунном свете, мило улыбаясь, известил парочку, что его приятели ждут от них выкупа.

— Такое бесстыдство у нас на глазах, — враз погрустнев, сказал он. — Как душе не всколыхнуться! Чтоб успокоить, придется ее задобрить.

Тальвар уль-Хак, не торгуясь, заплатил и повез Благовесточку домой. Там он помог ей незамеченной взобраться по простынной веревке наверх. Прощаясь, он прошептал:

— Мы не увидимся до тех пор, пока ты не расторгнешь помолвку и не отдашься на волю Судьбы.

Прозорливец понимал, что Навеид поступит по его слову, поэтому он отправился домой — готовиться к свадьбе и близящемуся и, увы, неизбежному скандалу.

Уместно напомнить, что Благовесточка — любимое чадо Билькис. И она очень боялась потерять свои привилегии, с другой же стороны, ее страшили вымогатели-рыбаки, так просто они ее не оставят.

К Тальвар уль-Хаку у нее зародилась безумная любовь; с другой же стороны — она связана обязательствами с женихом, которого избрали родители. Она лишилась девственности — вот еще один повод для безумной тревоги. Но до вечера накануне свадьбы Благовесточка никому и слова не сказала. Тальвар уль-Хак признался ей потом, что чуть с ума не сошел — ведь его избранница молчит — и решил заявиться на свадьбу и пристрелить Гаруна Хараппу, а там — будь что будет, раз невеста все же не отвергла жениха. Но в одиннадцатом часу Благовесточка заявила матери:

— Я не выйду замуж за этого дубоголового!

И началось светопреставление! Никому и в голову не пришло, что свадьба расстроилась потому, что невеста полюбила другого.

Вот уж позлорадствовали родственницы в доме Бариаммы — ведь скандал не скрыть! Вот уж воистину крокодиловы слезы пролили они: нет меры их фарисейству, когда били себя в грудь! Вот уж порадовалась Дуньязад-бегум — довелось-таки ей станцевать на попранной Билькисовой чести! А чего стоят напоенные лицемерным ядом утешения, дескать, не все потеряно, может, стоит поговорить с невестой, мало ли девушек страшатся свадьбы, а потом, глядишь, образумятся. Поговорить с ней посерьезнее, не угрожать, но и не потрафлять ей, где отшлепать, а где и приголубить. Господи, беда-то какая, гостей-то ведь не отменишь!