– Так, значит, вы могильщик? – с неподдельным удивлением переспросил Взлетающий Орел. Все сходилось: мрачноватая внешность мистера Джонса как нельзя лучше соответствовала этой профессии.

– Некоторое время я действительно копал могилы, – ответил мистер Джонс. – Некоторое время. Прежде чем судьба моя круто повернулась и я оказался здесь. Моя работа мне нравилась; самым приятным было то, что все, с кем мне приходилось встречаться при ее исполнении, были довольны своей судьбой. Покойники были наконец покойны, плакальщики, выплакавшись, тоже успокаивались. На меня все это производило самое благоприятное впечатление – обильное пролитие очистительных слез, а потом полный покой, что может быть лучше. Благодать!

– Довольно циничная точка зрения, – заметил Взлетающий Орел.

– Увы! бедный Йорик, – отозвался Виргилий Джонс; черви давно уже проели его романтизм, разползшийся в клочки.

В установившейся затем недолгой тишине Взлетающий Орел уложил на места все оставшиеся фрагменты головоломки, кроме трех последних.

– У могильщика на острове Каф работы немного, – снова заговорил Виргилий Джонс. – В моем распоряжении оказалось много свободного времени, и тогда я предался своему любимому занятию – размышлениям.

– А что делает здесь Долорес? – спросил Взлетающий Орел.

– Ах, Долорес; ее история очень печальна. Ее любовь к жизни была отягощена непосильным бременем… она живет здесь в уединении, и мне отрадно знать это. Она открыла, что может любить людей только вдали от них. Здесь, конечно, присутствую я, но меня она терпит.

– Последний фрагмент не подходит, – объявил Взлетающий Орел.

Виргилий Джонс довольно улыбнулся.

– Это мой маленький секрет, – объяснил он. – Мои головоломки нельзя сложить до конца.

Глава 10

Наблюдая за вечерними приготовлениями Виргилия Джонса и миссис О'Тулл к ужину, Взлетающий Орел не мог не заметить, как гармонично сочетаются их действия. Впечатление было такое, словно хозяин и хозяйка хижины движутся на различных не пересекающихся уровнях комнаты – сгорбленная Долорес орудовала внизу, коротышка Виргилий, вытянувшись во весь рост, занимал верхний ярус. На краткий миг у Взлетающего Орла создалось полное впечатление того, что парочка существует в параллельных пространствах. Но потом иллюзия исчезла, и он улыбнулся. Несмотря на их скрытность и нежелание говорить об острове, эти люди ему нравились. Он с любопытством подумал о том, занимаются ли они любовью.

Днем он поведал им свою историю; они выслушали его рассказ в благоговейном, более подходящем детской аудитории, молчании, сопровождаемом только кивками и изумленными взглядами. Мистер Джонс подал голос только раз, когда Взлетающий Орел упомянул Николаса Деггла. Тут брови на мясистом лбу мистера Джонса поднялись, и он промолвил:

– Так, так.

Когда Взлетающий Орел закончил, в хижине несколько мгновений царила уважительная тишина. Первым заговорил Виргилий Джонс:

– Святые небеса, мистер Орел, ваш рассказ поистине удивителен. Вы много повидали на своем веку. Боюсь, наши с миссис О'Тулл истории не сравнятся с вашей. Наша жизнь, как вы несомненно уже успели заметить, проходит в замкнутом микрокосме; состояние собственных мозолей и состояние народов волнуют меня в равной степени. Не желая поучать, посоветую все же потихоньку привыкать к более чем скромному быту; жизнь в таком случае кажется более сносной.

– На этом острове мои поиски должны завершиться, – проговорил Взлетающий Орел. – Немного уже осталось.

– Откровенно говоря, – продолжил рассуждать мистер Виргилий Джонс, – я давно уже перестал видеть что-то достойное в героическом неуклонном стремлении к цели. Человек живет, чтобы хоть как-то упорядочить своим существованием пустую бессодержательность окружающей вселенной; добиваться большего означает угодить в водоворот.

Это люди чуткие, и они помогут мне, подумал Взлетающий Орел. Но в голосе мистера Виргилия Джонса ему послышались и иные нотки: сомнения. Словно обитатель прибрежной хижины не вполне верил в свои слова. Долорес О'Тулл была точно натянутая струна, и Взлетающий Орел это тоже заметил; когда он упомянул о том, что желает продолжить свои поиски, косой взгляд, брошенный ею на него, был продиктован не только вежливым вниманием.

– Думайте только о сегодняшнем, дорогой мистер Орел, вот мой вам добрый совет, – сказал Виргилий Джонс. – О том, что может быть и что происходит где-то, не здесь, беспокоиться не стоит. Забудьте о прошлом. Не думайте о будущем. Посвятите мысли собственным мозолям и ближайшему обеду. Вот что в жизни действительно важно.

– Вы обещали ответить на мои вопросы, когда я поправлюсь, – проговорил тогда Взлетающий Орел. – Я поправился и жду ответа.

– Поговорим об этом завтра утром, – торопливо ответила Долорес О'Тулл. – Прежде стоит хорошенько выспаться.

– Но завтра не существует, есть только сегодняшний день, – возразил Взлетающий Орел.

– Завтра, – с мольбой в голосе повторила Долорес О'Тулл.

Взлетающий Орел глубоко вздохнул.

– Я ваш гость и живу здесь благодаря вашей доброте, – проговорил он. – Хорошо, завтра так завтра, оно придет довольно скоро.

Виргилий Джонс решил разрядить обстановку.

– Давайте отпразднуем ваше выздоровление, – предложил он. – Думаю, сегодня на ужин мы вполне можем зарезать цыпленка. Мистер Орел, ввиду того, что мы с миссис О'Тулл чистим сейчас овощи, не могли бы вы взять это на себя? Будьте так добры.

Взлетающий Орел не мог отказать этим добрым людям; он взял предложенный ему нож и вышел во двор, отметив, что это его первая целенаправленная прогулка на острове Каф со дня прибытия.

Едва гость вышел за порог, миссис О'Тулл оставила овощи, подошла и встала рядом с мистером Джонсом.

– Ты… ты ведь не уйдешь с ним, правда?

В ее глазах был страх.

Вместо ответа Виргилий Джонс молча взял ее за руку; Долорес отчаянно сжала его ладонь. Это было первое проявление их чувств, выстраданное за нескончаемые дни сдержанности и утаивания.

– Я не могу потерять тебя, я этого не вынесу, – выдохнула она.

Взлетающий Орел поднял голову и посмотрел на гору Каф, вокруг которой медленно сгущались сумерки. Прямо от хижины склон горы круто уходил вверх, скрываясь за переплетениями свежей зелени густых зарослей. Просвет намечался только где-то наверху, там, где предположительно находился город К. Гора Каф: столь же чуждая ему, сколь и весь известный ему мир; и тем не менее меж ними было сходство, у них были общие черты, у мира людей и у горы, у этого окруженного кольцом туманов острова и исхоженных им вдоль и поперек континентов. Мрак медленно окутал гору, и он перестал различать ее. Все исчезло в темноте, остались только лица его сестры и незнакомого бродячего торговца, которых он должен был либо найти, либо забыть навсегда.

– Цыпленок, – попросил он цыпленка, – позволь убить тебя.

В его руке был нож, и птица находилась в его власти; но он медлил, ибо в душе его поднялось уже привычное противоречие. Никогда прежде он не желал быть гордым одиночкой, всегда стремился оказаться принятым и понятым, угодить и пойти навстречу, и эти усилия привели к тому, что его сердце разделилось надвое. Не будь у него веских причин, он, может быть, и не возражал бы сколько-нибудь пожить с мистером Джонсом и миссис О'Тулл. Он почти не сомневался, что им будет приятно его общество – он и сейчас им нравится; для него же самого это был шанс сойтись с людьми, насладиться желанной переменой в своей судьбе вечного странника. Жизнь в хижине обещала мир и благодать. Но для этого он должен был отказаться от своих поисков…

Он зарезал цыпленка, поскольку тому на роду была написана смерть под ножом.

За обедом долго царило молчание. Долорес О'Тулл была погружена в свои невеселые думы; время от времени она приходила в себя и, спохватываясь, торопливо и путано предлагала мистеру Джонсу и Взлетающему Орлу взять еще кусочек цыпленка. Взлетающий Орел заметил, что глаза женщины светятся по-новому; понять значение этого света он не мог, но ничего подобного раньше определенно не было. Сам он больше думал о загадочной горе Каф, о ее затянутой облаками вершине.

Виргилий Джонс предпринял робкую попытку завязать разговор.

– Согласитесь ли вы, мистер Орел, с тем, что человеческие страхи по большей части следствие игры воображения?

– И да и нет, – задумчиво отозвался Взлетающий Орел.

Мистер Джонс нахмурился; он понимал, что следует подыскать менее серьезную тему, но в рассеиваемых свечами сумерках ничего не шло ему на ум. Они устроились на корточках вокруг шаткого низенького столика. Взлетающий Орел уже снял платье и переоделся в свой просохший костюм, мистер Джонс ради ужина снял котелок. Оба были невеселы, и каждый думал о своем.

– В это время суток вид на гору превосходный, – снова попытался начать Виргилий Джонс, но в ответ получил лишь несколько невразумительных междометий.

– Да, хм, пожалуй, – отозвался Взлетающий Орел, за что миссис О'Тулл ожгла его испепеляющим взглядом.

– Не сомневаюсь, что пение птиц также доставило вам удовольствие, – решил не сдаваться мистер Джонс. – Воистину имя им легион. Вас никогда не удивляло, как часто названия птиц используются для аналогий при описании человеческого поведения?

– Нет, я никогда об этом не задумывался, – признался Взлетающий Орел.

– Ага. А напрасно. Вот послушайте. Птичье царство не раз замечательно служило выдумщикам разнообразных легенд и мифов. Птицы занимают иную, чем человек, среду обитания, однако во многом обнаруживают замечательные параллели с нами – у птиц есть язык, есть разделение по сословиям, семейные узы и тому подобное. Люди и птицы весьма далеки друг от друга, и потому проводить абстрактные аналогии между теми и другими можно без особого риска, но в то же время пернатые достаточно вездесущи, чтобы эти аналогии были всем понятны. Взять хотя бы жаворонка. Или соловья. Или ястреба. Имя птицы имеет не просто описательное назначение; имя птицы есть символ. Идем далее – вспомните, как много было богов с птичьими именами и обличьем в античном мире. Первый – Феникс. Далее птица Рух. Хома. Гаруда. Бэнна. Железноклювый Ючер. Гасилинга с силой пяти слонов. Керкер. Грифон. Норка. Священный дракон. Фенг. Кирни. Орош. Сёна. Анкуа. И конечно же, верховный повелитель всех птиц, сам Симург. По-моему, примеров вполне достаточно. Вполне достаточно.

Взлетающий Орел промолчал.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Орел символизирует в мифологии индейцев очень важное и любопытное понятие. Насколько я помню, Орел означает Разрушение, верно? Разрушение быстрое и ужасное. Любопытно, почему вы выбрали себе именно такое имя?

– Не я выбрал имя, – отозвался Взлетающий Орел. – Имя выбрало меня.

– Понятно, – ответил Виргилий Джонс и переплел пальцы.

Глава 11

Полночь или около того. В маленьком домике-хижине на узкой каменистой площадке на самом краю прибрежного утеса царит тишина. В темных лесах на дальних склонах таинственной горы тоже все тихо. Все, и море и небо, спокойно.

Взлетающий Орел спит; но не спит уродливая женщина на соседней циновке, ее глаза широко раскрыты.

Прикрытый тонким истертым одеялом Виргилий Джонс сидит, возвышаясь бесформенной грудой плоти, в своем кресле-качалке. Редкие, но отчетливые поскрипывания качалки свидетельствуют о том, что он тоже далек от сна. На несколько мгновений его глаза закрываются, но затем неумолимо распахиваются вновь, и он видит перед собой Долорес, сутулое тело, облаченное в ночную рубашку из грубого полотна, тощее и тихо дрожащее. В ее глазах можно безошибочно прочитать обещание. Несколько мгновений они смотрят друг на друга, ожирение и истощение, соединенные общей пуповиной желания. Потом губы Виргилия быстро вздрагивают и неуверенно пытаются сложиться в улыбку; он извлекает из недр кресла свое тело, усталое тело, внутри которого нервы натянуты как струны. Идет к двери и, подняв полог из мешковины, с неловкой галантностью отступает в сторону, пропуская миссис О'Тулл вперед.

Во дворе перед хижиной, среди спящих цыплят, они снова неуверенно останавливаются, поскольку полупарализованные члены отказываются служить их возбужденной, но еще сомневающейся относительно того, как дать разрядку этому возбуждению. Язык Виргилия высовывается наружу и быстро проделывает привычный маршрут, обегая пересохшие губы; руки Долорес О'Тулл, висящие вдоль тела, время от времени слабо всплескивают, отчего она очень напоминает искалеченного воробья.

– Виргилий.

Имя вырвалось у нее непроизвольно, пробравшись наружу в обход паралича; Долорес прошептала его с чувственностью женщины, расстающейся с последним, потаенным, сокровищем. Пронизав покровы его старой ночной рубашки, это слово проникло в Виргилия Джонса, и внезапно он почувствовал себя более уверенно.

– Ох, Виргилий.

Второй призыв; его взгляд начал перемещаться и наконец повстречался с сияющими глазами Долорес. Свет этих живых очаровательных глаз обещал нежность и ласку, и неожиданно он почувствовал, что покорен.

– Мадам, – проговорил он, ощутив новую, хотя и более слабую волну страха, пронизавшую его, – мадам, боюсь, что я…

– Долорес, – перебила его она. – Не нужно «мадам», просто Долорес.

Виргилий Джонс открыл рот; звук имени будто прояснил его мысли.

– Долорес, – проговорил он.

– Виргилий.

Снова наступила пауза; теперь женщина ждала от мужчины поступка, не желая двигаться дальше без его поддержки.

– Мы словно парочка перепуганных неумех.

Он нашел в себе силы сдвинуться с места и шагнуть к ней.

– Позвольте предложить вам руку, мадам, – спокойно сказал он. Миссис О'Тулл сделала быстрый книксен.

– Благодарю вас, сэр, – она оперлась о руку мистера Джонса.

– Лучше пройдем вон туда, – заметил мистер Джонс, увлекая свою спутницу вперед, к колодцу, к поросшей мягкой травой удобной ложбине.

Долорес согласно склонила голову. Неспешной прогулочной походкой они проследовали к краю поляны и углубились под сень деревьев.

Чувствуя, что от волнения у него захватывает дух, Виргилий Джонс опустился на траву. Теперь дело было за Долорес, и он просто терялся в догадках насчет того, что она может сделать сейчас. Линию собственного дальнейшего поведения он тоже представлял весьма смутно. Увы, бедный Йорик. Долорес застыла перед ним, взгляд ее расширенных глаз, устремленных на него и только на него, сделался стеклянным и неподвижным; руки медленно поднялись к плечам, к веревочным завязкам полотняной ночной рубашки. Виргилий понял, что сейчас произойдет, и его охватила паника; но посерьезневшую миссис О'Тулл теперь невозможно было остановить, она твердо решилась довести начатое до конца. Ее пальцы ухватились за концы веревочных тесемок и потянули; рубашка упала к ее ногам.

– Хорошо еще, что ночь теплая, – нравоучительно заметил мистер Джонс. – Туман, слава Богу, рассеялся.

Опомнившись, он понял, что городит чушь и ведет себя как идиот, но на лице Долорес не появилось никаких признаков неодобрения – нагая, она застенчиво стояла перед ним, словно случайно поместив одну руку против лобка. Во тьме ее тело казалось не таким морщинистым, горб был вовсе незаметен.

Виргилий поднял руки, и она устремилась к нему, он потянул ее к себе на траву, она послушно легла и замерла в ожидании.

Мистер Джонс поцеловал ее.

Поначалу их руки двигались медленно и неуверенно, прикосновения были легкими, движения опутывали тела кисейным коконом, свивая паутину боязливых ласк. Но постепенно руки нашли свою цель, напряжение и скованность ушли из спин, шеи и плеч, движения стали естественными, несущими радость.

Руки вспомнили свою искусность, лихорадочные губы, разделяясь и соединяясь, отправились на поиск других губ, языки била дрожь наслаждения, открываемого заново.

– Совсем неплохо для зеленых юнцов, – заметил Виргилий Джонс, и Долорес счастливо засмеялась. Много времени прошло с тех пор, как он последний раз слышал ее смех; воистину слышать этот смех для него было высшим удовольствием, и он тоже рассмеялся.

И смех сделал свое дело; шлюзы раскрылись, и потоки желания смыли нерешительность. Их тела переплелись.

– Горб! Обними мой горб! – выкрикнула Долорес.

Руки Виргилия Джонса обхватили эту прискорбную выпуклость ее тела, принялись гладить, тереть и мять; Долорес вздрагивала от наслаждения, и чувство ущербности чудесным образом менялось, превращаясь в сексуальность.

Несколько первых мгновений она лежала рядом с ним, потом вскочила и устроилась сверху, ее руки ухватились за обширные складки его тела, с детским наслаждением она принялась мять и крутить его плоть. Они снова смеялись; Виргилию теперь тоже не нужно было страдать из-за своих небезупречных очертаний.

– Словно тесто мешу, – хихикала она, притворяясь, что лепит из его живота каравай.

Он кончил один раз, она же не кончила совсем. Они не пользовались своими органами ужасно много лет, и от бездействия те утратили чувствительность. Но ни он, ни она не обратили на эту безделицу особого внимания; то, что случилось с ними, само по себе вполне удовлетворило их – о большем они помышлять не могли. Некоторое время после того, как все кончилось, он попросту неподвижно лежал поверх нее, обтекая ее собой со всех сторон, укрывая, чувствуя под собой ее кости, жесткие и почти не покрытые мясом, совсем не как у него, – так они были одним зверем, четырехруким и четырехногим, двухголовым, растаявшим в блаженстве.

Ее груди были парой сморщенных сушеных фиг, его же – были большими и мясистыми как арбузы. Его пенис, короткий и толстый, покорно лежал в жесткой лунке ее ладони.

– Даже не думай худеть, – говорила ему она. – Таким и оставайся. Оставайся Виргилием.

– Мне не удастся похудеть при всем желании, – отвечал он, – таким я был в тот момент, когда. Я уже пытался. Я пытался сесть на диету, но моя щитовидная железа все равно брала свое.

– Вот и хорошо, – отзывалась она.

– Кстати говоря, – добавлял он, – представить тебя толстой я тоже не могу.

– Все останется по-прежнему, – говорила она. – Мы будем сидеть на берегу, кормить цыплят, слушать птиц и вести хозяйство и…

Заметив выражение его лица, она замолчала.

– Виргилий, – воскликнула она. – Все должно оставаться, как было! Понимаешь, все!

Выражение его лица не изменилось.

Возможно, я совершила ошибку, когда решила лечь с ним. Теперь он получил то, что хотел. Теперь мне нечего ему больше предложить, нечего посулить, нечем его удержать.

Возможно, я совершил ошибку, когда решил лечь с ней. Еще одно обязательство, новые хлопоты, новые укоры. Если я лег с ней, то не солгал ли я ей?

Возможно, я поступила правильно, когда решила лечь с ним. Теперь между нами нет тайны, все решено, ясно и открыто. Теперь он знает, что любит меня.

Возможно, я поступил правильно, когда решил лечь с ней…

– Я люблю тебя, – сказала Долорес О'Тулл.

– Я люблю тебя, – сказал Виргилий Джонс.

И ему и ей было очень и очень грустно.

– Это все он, – горячо прошептала Долорес.

– Кто это «он»?

– Взлетающий Орел, – ответила она. – Если бы он не появился здесь, мы не оказались бы… здесь.

– Значит, мы должны быть ему благодарны, – ответил Виргилий Джонс.

– Да, – печально проговорила Долорес. – Мы должны быть ему благодарны. За все.

Но есть горе, подумал мистер Джонс, и есть вина: найдется ли тот, кто покорно принесет их и положит под двери Гримуса?

Долорес не сводила глаза с очистившейся от облаков горной вершины.

– Все должно оставаться, как есть, – процедила она сквозь сжатые зубы.

Глава 12

Взлетающий Орел проснулся от подземного толчка. Было раннее утро. Сотрясение почвы достигло его сквозь тонкую циновку; единственный низенький столик сдвинулся с места, фрагменты загадочных картинок ссыпались с него каскадом. Взлетающий Орел мгновенно вынырнул из сна и тут же вскочил на ноги; но толчки не повторялись, опасность миновала. Разрушений не было.

За секунду до пробуждения ему снился сон, точнее кошмар. Он в полной боевой раскраске стоял на вершине черной скалы и, размахивая томагавком, безуспешно сражался с орлом, который, раз за разом налетая, рвал когтями его тело, клевал его плоть, а снизу за ними наблюдала молчаливая темная фигура без лица, высокая и стройная. Пальцы незнакомца были унизаны кольцами, он смеялся, смеялся не переставая: это был смех Деггла.

В комнате все еще царил полумрак, сквозь мешковину на двери и окне пробивались первые лучи утреннего света. Несколько секунд он стоял, тяжело и взволнованно дыша, переводя взгляд с пустой циновки Долорес О'Тулл на пустое кресло-качалку мистера Джонса и обратно. Потом вышел наружу.

Мистер Джонс и Долорес О'Тулл стояли рядышком перед домом; вокруг них бегали, отчаянно пища, растревоженные цыплята, на ветвях над их головами испуганно гомонили разбуженные птицы. Толстый мужчина и тощая женщина стояли неподвижно. Губы Виргилия непроизвольно кривились; взгляд Долорес казался задумчивым и отстраненным. По крайней мере, Взлетающего Орла она не замечала.

– Трепет земли, – проговорила она.

– Что? – не понял Взлетающий Орел. Долорес его не слышала.

– Великая Черепаха пошевелилась, – добавила она, обращаясь к Виргилию, и горько усмехнулась.

Виргилий поглядел на свою подругу с тревогой. Долорес ответила негодующим взглядом и мрачно добавила:

– Я ошиблась, все осталось по-прежнему. Ничего не должно меняться – ты понял? Ничего не случилось. Все осталось по-прежнему.

– Миссис О'Тулл здорова? – спросил Взлетающий Орел. – С ней все в порядке?

– Да, да, она здорова, – отозвался мистер Джонс, подталкивая Долорес к дверям хижины. – Она немного испугана, вот и все, – добавил он скорее для себя, чем для Взлетающего Орла. – Ей нужно отдохнуть. А нам с вами стоит прогуляться. Мне нужно с вами поговорить. А она пускай отдохнет, хорошо?

– Конечно, – ответил Взлетающий Орел.

Оставив миссис О'Тулл в хижине, мистер Виргилий Джонс и Взлетающий Орел направились в сторону колодца – места романтического ночного свидания. Когда их шаги затихли в отдалении, Долорес вздрогнула, поднялась, подошла к сундуку, стоящему в дальнем углу хижины, и с усилием подняла его крышку. Здесь взаперти хранилось ее прошлое, не тронутое переменами, такое же, как раньше. Она уселась на пол перед сундуком, обняла его и прошептала:

– Опять то же самое вчера. Каждый новый день – то же самое вчера. Время стоит на месте.

Глава 13

По неуловимым переменам Взлетающий Орел понял, что сегодняшний мистер Виргилий Джонс отличается от Виргилия Джонса вчерашнего. Неприязнь миссис О'Тулл к нему, Орлу, еще вчера неопределенная, сегодня укрепилась, стала несомненной и явственной. Но ни то, ни другое не занимало его в это утро – он хотел задать мистеру Джонсу вопрос и добиться от него четкого ответа. И чем раньше он узнает тайну происхождения острова Каф и одноименной горы, чем раньше узнает, где искать сестру Птицепес и Сиспи, тем раньше сможет оставить чудаковатую парочку в покое и продолжить свои одинокие поиски.

Виргилий Джонс уводил его все дальше от хижины в глубь леса. Остановились они у колодца. Колодец, а по сути дела круглая необложенная яма в земле, давно пересох. Желая скрыть волнение и преживания минувшей ночи, Виргилий Джонс придал лицу серьезное выражение и став похож на школьного учителя.

– Очень хорошо, – заговорил он. – Для начала я напомню вам, что на своем пути вы испытали много хорошего… но и плохого тоже. По большому счету, за свою жизнь вы столкнулись по крайней мере с двумя явлениями, которые можно было бы отнести к сверхъестественным. Во-первых, вы стали бессмертным: для обычных людей это великая редкость. Но мир, в котором вы до недавних пор проживали, не так уж прост. В нем можно натолкнуться на совершенно невероятные вещи.

Взлетающий Орел кивнул.

– Чанакия, – проговорил мистер Виргилий Джонс. – Это имя я сам добавил себе. Так звался древний король-философ, часто повторявший, что мир совсем не то, чем кажется на первый взгляд, и даже не то, чем не кажется, но все сразу. Одновременно и то, каким мы его видим, и то, каким нам не дано его увидеть. Это известное определение, и если я не ошибаюсь, принадлежит оно именно Чанакия. Это было сказано много, много лет назад – понимаете? За точность цитаты не ручаюсь, здесь важен смысл.

Мистер Джонс быстро глянул на яму колодца, вздохнул и заговорил снова.

– Хорошо, подойдем к проблеме с другой стороны. При взгляде на меня, вы, мистер Орел, понимаете, что тело мое твердо и непрозрачно. Возьмем теперь другое – посмотрев на этот колодец, вы можете с уверенностью сказать, что он пуст. Теперь ответьте мне следующее: согласны вы или нет с тем, что эти два определения – полная пустота и твердое непрозрачное тело – не имеют никакого отношения ни к моей природе, ни к природе колодца, а целиком и полностью зависят от того, как вы и то и другое видите?

Взлетающий Орел нахмурился.

– Извините меня, мистер Орел, – сказал тогда мистер Джонс. – Вижу, что обескуражил вас, но и это понятно – вопрос сложный. Но попытайтесь понять: мое тело есть материя, состоящая из мельчайших частиц, иными словами, элементарных ультрамикрокосмов. Все сводится к тому, что расстояние между частицами, составляющими мое тело, гораздо меньше, чем между заполняющими пространство колодца. Располагая другими средствами наблюдения, более точными и чуткими, чем наши глаза, можно открыть, к примеру, что я так же «пуст», как жерло колодца, или наоборот, что воздух в колодце так же «тверд» и «плотен», как я.

– Возможно… – с сомнением проговорил Взлетающий Орел.

– То, к чему я клоню, как обычно, неловко и обиняками, – продолжил Виргилий Джонс, – сводится к следующему: границы нашего мировосприятия устанавливают наши собственные возможности, а не природа мира. Встречая на своем жизненном пути вещи, выбивающиеся из установленных нами же самими привычных рамок, мы немедленно причисляем их к разряду сверхъестественного. Призраки. Неопознанные летающие объекты. Видения. Мы ставим под сомнение душевное состояние тех, кто способен видеть все это. И интересный факт: человека признают разумным только тогда, когда он вписывается в изначально выдуманные кем-то границы реальности.

– Хм, – отозвался Взлетающий Орел.

– «Вперед, вперед и вперед, – сказала птица», – торжественно провозгласил Виргилий Джонс.

– Что?

– Это цитата из одного известного автора, – ответил Виргилий Джонс. – Мое чудачество. Пытаюсь оправдаться в собственных глазах. Но давайте продолжим. Прошу прощения за краткое отступление от темы.

С тем чтобы подкрепить и пояснить свои тезисы, я приведу пример. Аналогию. Во всех нас – и в окружающем нас мире – в живых существах и неподвижных предметах, ветре и свете, в общем во всем – сравнительно с подлинно твердой материей, есть большая доля пустого пространства. Не будет безосновательным заявить, что прямо здесь, вокруг нас и внутри нас, существует совершенно другой мир, состоящий из соответствующих друг другу твердых частиц и пустот, и имеющиеся в этом мире наблюдательные устройства таковы, что мы для его обитателей словно бы не существуем, как, впрочем, и они для нас. Я говорю о другом измерении.

– Ну, не знаю, – нерешительно протянул Взлетающий Орел. – А если и так, то что?

– Если вы примете эту гипотезу, то, развивая ее, можно сказать, что одновременно может существовать больше двух таких миров. В одной и той же точке пространства может быть бесконечное множество измерений, этакий палимпсест, одно скрыто за другим, на другом слое, причем постичь или увидеть эти измерения, кроме одного, мы не в состоянии.

И вот еще: нет причин сколько-нибудь обоснованно полагать, что все это бесконечное множество измерений существует только в масштабах нашего физического мира. Бесконечность измерений может брать начало от мельчайших микрочастиц, составляющих атомы, восходя к размерам вселенной. Не будет также ошибкой заявить в таком случае, что сами мы, возможно, существуем внутри пары субатомных частиц некоего иного, невообразимо огромного мира.

Взлетающий Орел почувствовал раздражение.

– Все это, конечно, очень интересно, – довольно резко проговорил он. – Однако я не понимаю, какое это отношение имеет к ответу на впорос, где находится моя сестра?

– Мой дорогой мистер Орел, – примирительно отвечал мистер Джонс. – Я просто пытаюсь расширить ваш кругозор, ничего более. Я не вижу другого пути объяснить вам природу существования нашего острова.

Мысли в голове Взлетающего Орла начали тошнотворный круговорот.

– Возможно, вы уже что-то слышали о теории потенциального бытия, – любезно продолжил тем временем мистер Виргилий Джонс. – Исходя из этой теории, предположим, что есть – скажем для простоты – четыре вероятных пути развития Средиземного моря. Первый из них: ни в прошлом, ни в будущем, нигде об острове Каф не слыхали. Второй путь: остров Каф существовал, но потом по некоторым причинам исчез. Третий: остров не существовал в прошлом, но существует теперь и будет существовать в будущем. И, наконец, четвертый, – мистер Виргилий Джонс обвел рукой вокруг себя, – остров существовал в прошлом и продолжает существовать в настоящем.

Сказав это, он позволил себе небольшую театральную паузу.

– Оригинальных описаний измерений может быть столько же, сколько существует самих измерений. Существует миллион планет, подобных Земле, миллион различных путей исторического развития, причем все эти варианты осуществляются одновременно. Существование измерений может быть взаимосвязанным, но в повседневной жизни мы не замечаем никаких огрехов взаимного пересечения измерений, возможно, влияющих на прошлое и будущее друг друга. Это уже за рамками нашего восприятия. Вы, мистер Орел, оказались в другом историческом континууме – вот что с вами случилось, грубо говоря. Мы все существуем только здесь – мы и наш остров. В том мире, откуда вы пришли, о нас ничего не знают, потому что там нас нет.

– Значит, вы все призраки, – сказал словно бы самому себе Взлетающий Орел. – Вы призраки, а я сумасшедший. Вы это хотите сказать? Я вижу несуществующие вещи и несуществующих людей.

– Не слишком веселый вывод, – заметил мистер Виргилий Джонс. – Ваши слова можно трактовать и иначе: возможно, призрак – вы. Вы и ваша сестра Птицепес.