Красовский выразительно развел руками. А когда шаги Слюсаревой стихли где-то в конце коридора, со смешком спросил:
      - Ну и как, Дюха? Как тебе ещё одна тетя, которую по башке били-били и не добили?
      - То что не добили, странно, - Андрей задвинул стул обратно за стол и закрыл окно. - А так - все логично, и все очень хорошо укладывается в Катину схему. Из двух наследниц первой очереди - жены нынешней и жены бывшей - сначала убирают жену бывшую. Остается одна Кузнецова. Потом убивают Тима Райдера, а через сутки Олесю, чтобы именно она успела все унаследовать, а не какой-нибудь там внучатый племянник... Такое ощущение, что кто-то собирался наследовать за ней? Только вот кто? Не мать же старушка, в самом деле?
      Серега промолчал. На темное небо снова наползали дождевые тучи, грозившие пролиться темной водой...
      * * *
      Форточка в кабинете участкового терапевта была затянула зеленой сеткой. В мелких ячейках застряло несколько несчастных насекомых. Две мушки, ещё живые, дергали лапками и томились в предсмертной тоске. А в коридоре томились бабушки и пара унылых мужиков предпенсионного вида, из тех, что полжизни проводят в очередях к очередному врачу-специалисту.
      Медсестра, не поднимая головы от бумаг, заносила в разграфленную тетрадь данные из направлений и справок. Светловолосая, румяная докторша с пышной прической и смешной фамилией Настик копалась в ряду различных по толщине и цвету корешков медицинских карточек.
      Серега рассматривал календарь, лежащий на столе под оргстеклом. Сверху на календаре был нарисован слоненок в обнимку с крокодильчиком и мартышкой. Смешная такая, детская картинка... Он тут же вспомнил желтого медведя с красным бантом, обнаружившегося вчера за шкафом, и почувствовал что-то вроде брезгливости.
      - Бокарева, вы говорите? - докторша обернулась.
      - Да, Бокарева... Бокарева, в девичестве - Муратова, - Красовский положил локоть на стол, чтобы не видеть больше ни слона, ни обезьяны.
      - Странно, ничего подобного не могу найти!
      - Да, я говорю вам, это она. Нет у нас на участке других Бокаревых, медсестра закрыла тетрадку и отложила её в сторону, придавив сверху древним дыроколом. - Вот и товарищ из милиции говорит, - он кивнула на Сергея: Молодая, черноволосая, в очках... Она это, она!
      Докторша в задумчивости присела на стул:
      - Я, вообще-то, тоже никого другого с такой фамилией припомнить не могу, а Лилю довольно хорошо знаю. За рецептами она время от времени забегает... Но чтобы болезнь Рейно? Или хотя бы синдром Рейно? Или, вообще, что-нибудь подобное?
      - Подождите-подождите! - Сергей, подняв указательный палец вверх, помотал головой. - Я не утверждал, что у неё должно быть это заболевание. Может она, вообще, себе пальцы дверью прищемила?.. Вы мне скажите: есть у неё эта болезнь или нет. "Да" - да, "нет" - нет. Все как есть на самом деле. Выдумывать ничего не нужно.
      - Не собираюсь я ничего выдумывать, молодой человек!.. Нет. Думаю, на ваш вопрос нужно ответить отрицательно. Если в этом есть необходимость, я могу отправить Лилю на обследование, сделать все необходимые анализы. Но не думаю, нет... Понимаете, если б она, как большинство женщин её возраста обращалась в поликлинику раз в год по случаю гриппа или ОРЗ, тогда бы любые варианты были возможны: начальная стадия заболевания, слабые клинические проявления, когда пациент и сам на них ещё внимания не обращает. Но Лиля... Он ведь очень больной человек! Инвалид по сути дела. Причем с детства. Вы поглядите на её карточку!..
      Карточка лежала на столе. Пухлая, как истрепанная и зачитанная до дыр приключенческая книга. Из неё выглядывали какие-то вкладыши, белые листочки, тонкая вощеная бумага копий рецептов.
      - ... У Лили артериальная гипертензия в тяжелой форме, сердце из-за этого поражено, сосуды глазного дна. В почках уже изменения наблюдаются. И все это чуть ли не с десяти лет!.. Вы понимаете, к чему я это говорю? Она постоянно находится под наблюдением врачей! Пос-то-ян-но! Она просто вынуждена следить за своим здоровьем. Так что, думаю, такие неприятные симптомы мы бы не пропустили. У неё и так полный букет...
      - Короче, пальцы ни с того, ни с сего синеть все-таки не начинают? уточнил он. - Хотя, вообще, она не женщина, а прямо развалюха какая-то получается?
      Медсестра недоброжелательно покачала головой, подошла к окну и расправила шторы. Металлические колечки, на которых крепились дешевые салатовые портьеры, противно завизжали. Докторша пожала плечами:
      - Ну, это вы, конечно, грубовато выразились. Хотя, по сути, верно... Медицина постепенно развивается, но пока мы, к сожалению, не в силах её вылечить.
      - Интересно, как же она родила тогда, такая больная?
      - Кого родила? - она глянула на Сергея поверх стекол очков. - Вот я же чувствовала, что здесь какая-то ошибка, что мы с вами говорим о разных людях! У Лили Бокаревой нет детей и быть не может! У неё абсолютные противопоказания к беременности, при ее-то паталогиях!
      - Стоп! Но у неё же есть дочь? Маленькая такая девчонка. Года полтора, что ли?
      - Абсолютно исключено. Никаких дочек быть не может... Я вам гарантирую, что ни один гинеколог не взялся бы вести её беременность, но даже, если бы и нашелся такой сумасшедший, она бы из стационара не вылезала!.. Да что вы, в самом деле, говорите? Вы в карточку её загляните: чуть ли не по два раза в месяц она подходит за рецептами, раз в три месяца обязательное обследование. "Скорая" временами наезжает... Вы посмотрите-посмотрите! Есть хоть одно упоминание о том, что пациентка беременна?
      "Даже так?" - подумал он и почувствовал, как внутри что-то противно екнуло. - "Очень интересно! Просто очень!"
      Докторша так настаивала, что карточку пришлось раскрыть. Ничего не понимая в размашистых, неразборчивых каракулях, он добросовестно просмотрел несколько страниц. Еще раз взглянул на картонную обложку. Действительно, Бокарева Лилия Владимировна. "Бокарева" надписано сверху зачеркнутой "Муратовой".
      Еще раз уточнил:
      - Значит, детей у неё быть не может, и эта карта за ней с детства тянется? Тут со скольких лет данные?
      - Да, детей быть не может. А карточка? Карточка с того момента, когда она встала на учет в подростковый кабинет. Правда, это было ещё не в нашем районе. У нас она... дай Бог, памяти... года два, что ли, наблюдается? Или даже меньше?.. В общем, как замуж вышла, к мужу переехала, так сразу в нашу поликлинику и перевелась... Разрешите?
      Ему пришлось отодвинуть локоть, и белокурая участковая достала из-под его руки прямоугольный бумажный листочек. Из-под оргстекла снова выглянули развеселые африканские звери с календаря.
      - Вот, - почерком, таким же неразборчивым, как и в карточке, она накарябала на листочке несколько слов. - Если вам нетрудно, закинете внизу в регистратуру? Карточку ведь вы с собой забираете?
      Красовский заверил, что закинуть листочек в регистратуру ему совсем нетрудно, сунул медицинскую карту в огромный, как мешок для картошки, внутренний карман куртки и, выходя, едва не столкнулся в дверях в маленькой бабулькой, дождавшейся, наконец, своей очереди и стремительно ринувшейся в кабинет.
      Он знал, что нужно сделать дальше. Адрес детской поликлиники дали все в той же регистратуре. И примерно через полчаса (до малышовского отделения надо было проехать три троллейбусных остановки) Сергей уже держал в руках карточку Бокаревой Ольги Вадимовны, в которой черным по белому было указано: отец - Бокарев Вадим Геннадьевич, мать Бокарева Лилия Владимировна, роды первые, беременность первая...
      Все это казалось более чем странным, хотя он ещё толком не понимал в чем дело. Только чувствовал запах гнили и злость. Непонятную, дикую злость...
      По-прежнему накрапывало, порывы ветра сделались ещё сильнее. Деревья клонились к земле.
      "Июль, блин!" - подумал он, вспомнив недавнюю жару. Спрятал руки в карманы куртки, которую не надевал уже сто лет, нащупал в одном шоколадку, купленную ещё для Анечки. Вытащил на свет, увидел на темной блестящей обложке оскаленную пасть рыжего льва, тоскливо сплюнул и зашагал к остановке.
      * * *
      - Значит, фамилия Слюсарева вам ни о чем не говорит? Наталья Слюсарева? Наталья Дмитриевна Слюсарева?.. И в Железнодорожном вы никогда не бывали?
      - Почему? Бывала, - Лиля как-то слишком поспешно и нервно пожала худыми плечами. - Давно... Я ещё в институте училась. Приятельница там жила. Мы к ней заезжали, дома у неё ужинали.
      - Бар "Прибой". Там вы бывали?
      - Нет... Я не понимаю... Не понимаю, почему вы об этом спрашиваете?
      - В порядке общего ознакомления с вашей биографией, - Андрей снова сел за стол и подвинул к себе протокол допроса. - Просто на Наталью Слюсареву было совершено покушение. Удар по голове. Правда, не топором, поэтому не добили... Ладно. Вернемся к основной теме нашего разговора. Значит, вы уверены, что не падали?
      - По-моему, не падала. Не уверена. Не знаю, - она снова мотала маленькой черноволосой головой, а в глазах её светился страх. И что-то еще. Нехорошее, странное, злое.
      - Но девушка, которая стояла за стойкой бара, утверждает, что это были именно вы?
      - Я не видела никакой девушки за стойкой бара. Я, вообще, мало смотрела по сторонам. Кроме того, у меня плохое зрение.
      - Она говорит, что вы подошли к бару вплотную, потом то ли поскользнулись, то ли у вас подвернулся каблук. Вы схватились рукой за стойку, едва не опрокинули несколько фужеров... У вас были странно синие пальцы... Может быть, вы чем-нибудь их повредили? Прищемили?
      - Не помню. Я не уверена, что подходила к бару... Понимаете, у меня голова была занята другим... Официант сам подходил к моему столику два раза. Ведь он же это подтвердил, правда?.. Я выходила звонить подруге. И ещё - в туалет... Но меня же опознали, правда? Я не понимаю...
      Она, не закончив фразы, замолчала, уронила лицо в ладони. Ее тонкие пальцы слегка подрагивали. Тонкие, бледные пальцы. На безымянном - широкое обручальное кольцо.
      Андрей почему-то подумал о том, что Вадим с Олесей вполне могли успеть купить кольца для предстоящей регистрации. Та, другая, которая уже лежит на кладбище, должна была надеть это кольцо, тускло поблескивающее теперь в свете электрической лампочки.
      - Ну, да... Опознали... По плащу и темным очкам... Кстати, вот в такую погоду, как сегодня, плащ был бы уместен, - он не смотрел в окно - просто слышал, как по жестяному карнизу барабанит дождь, и видел, что бежевый жакет сидящей перед ним женщины до сих пор мокрый. Они разговаривали уже больше часа. - Сегодня, но не тогда! Очки - Бог с ними, но не плащ!
      И снова вечный вопрос, заданный традиционно дрожащим, жалким голосом:
      - Вы меня в чем-то обвиняете? Скажите тогда, в чем?
      Он вздохнул:
      - Ни в чем я вас, Лилия Владимировна, пока не обвиняю, а просто хочу разобраться в том, что произошло в кафе... Кстати, не страдаете ли вы болезнью Рено, либо синдромом Рено?
      Она вполне правдоподобно удивилась:
      - А что это такое?
      Вполне правдоподобно. Если бы ещё не этот нехороший, звериный страх в глазах...
      - Это как раз такое заболевание, при котором случается приступообразный цианоз и онемение пальцев. Очень похожий на тот, что описала девушка из бара. Впрочем, ладно...
      - Но я, в самом деле, не понимаю... Если вы про пальцы, то ей могло просто показаться... Я, честное слово, ничего не помню!
      - Не помните, так не помните. Нам все равно придется проконсультироваться по этому поводу с вашим участковым терапевтом и попросить хирурга осмотреть вашу правую кисть. Возможно, потребуется сделать рентгеновский снимок...
      Синие пальцы... Правая рука со странно посиневшими пальцами. Со второго по четвертый... Болезнь Рейно... Рено... "Вольво", "Мерседес"... Не то!.. Лампочки цветомузыки в кафе... Синие лампочки?.. Нет, опять не то!
      Лиля больше не закрывала лицо руками. Андрей ещё раз посмотрел на её правую руку - вполне нормальную, здоровую руку со здоровыми розовыми ногтями. Потом - в глаза, прячущиеся за стеклами очков в тонкой металлической оправе.
      Она смотрела на него, словно чего-то ждала. Наконец, проговорила высоким срывающимся голосом:
      - И что будет дальше? После того, как вы сделаете все эти анализы? Что они должны показать?.. Раз дело дошло до анализов, то получается, мое положение очень серьезно, да?
      "Нет", - подумал он с досадой. - "К сожалению, нет... Нет ничего против тебя, девушка. Ничего существенного... Болезнь Рено, синдром Рено. Это все лишь предположения Володи Груздева, который не устает напоминать, что он ни в коем случае не ставит диагноза. Ни отсутствие, ни наличие у тебя этой болезни ничего не докажет. Во всяком случае, не докажет того, что в кафе была другая женщина. И даже твои "провалы в памяти", касающиеся падения, не только ничего не объясняют и не доказывают, но ещё больше запутывают... Есть, пусть шаткое, но алиби. Зато нет мотива.
      Даже если экспертиза установит, что волос, найденный на теле убитой Кузнецовой, идентичен твоим волосам, и это не подтвердит ничего. Ты снова вывернешься, как змея, как хитрая очкастая белка, избравшая совершенно правильную тактику: "Доказывайте, объясняйте сами. Я была в этом кафе, меня видели, меня помнят. Ненависти к Кузнецовой никогда не питала. За что вы меня мучаете?"
      Однако, вслух сказал так же спокойно и с расстановкой:
      - Вас понесло в кафе не раньше не позже, чем в ночь убийства. Вы почему-то оделись так, что в любой момент вас могла подменить за столиком любая другая женщина, хотя бы отдаленно на вас похожая. Вы - бывшая любовница Валерия Киселева, на даче которого убили супругов Райдер. Вы жена бывшего возлюбленного Олеси Кузнецовой... Слишком многое сходится именно на вас. Вам так не кажется?
      Муратова ничего не ответила. Сняла очки, положила их к себе на колени, страдальчески сморщилась и потерла лоб пальцами обеих рук. Спросила, можно ли ей принять лекарство. Андрей равнодушно кивнул на стакан и графин с водой. Она достала из сумочки небольшой пластиковый флакон, вытряхнула на ладонь две белых таблетки, проглотила, не запивая.
      Он, между тем, продолжал:
      - Возможно, супругов Райдер убила женщина невысокого роста, надевшая мужские ботинки и имитировавшая мужские следы. В волосах убитой Кузнецовой нашли черный женский волос... Хотите на неё посмотреть?
      Возразить она не успела. Андрей выхватил из папки фотографию и сунул ей прямо под нос. Фотографию мертвой женщины с разможенной головой и изуродованным, залитым кровью лицом.
      Синеватые жилки на Лилиных висках упруго вздулись, глаза расширились.
      - Уберите.., - теперь её губы были почти белыми. - Пожалуйста, уберите!.. Я не знаю, как объяснить, я не могу объяснить... Ну, зачем мне её убивать?
      - Скажите, кто пригласил вас в кафе? Мне безразлично, кто это: мужчина, женщина. Я просто должен знать фамилию этого человека!
      Она по-прежнему неотрывно смотрела на снимок, забыв надеть очки. Огромные расширенные глаза, и это непонятное выражение...
      - Простите, что?..
      - Я должен знать фамилию человека, пригласившего вас в кафе.
      - А разве показаний официанта недостаточно? Разве недостаточно того, что меня видел и помнит, чуть ли не весь обслуживающий персонал? Вот вы говорите, "плащ", "очки". Но официант ведь вспомнил мое лицо? Разве не так? Зачем же вы спрашиваете? Что вы пристали ко мне с этими вашими синими пальцами?.. Я не имела права посидеть в кафе? Вот скажите, не имела? Да, может быть, я ждала любовника!
      - Валерия Киселева?
      - Мы не поддерживаем отношений, и я... Я больше не имею отношения к этой даче!
      - Назовите фамилию подруги, пригласившей вас в кафе.
      Она вдруг вся как-то сникла, вместо того, чтобы надеть очки, убрала их в сумочку и тихо уронила:
      - Нет... Я ничего больше не буду говорить. Доказывайте, что хотите. Ни Олеси, ни, тем более, её мужа я не убивала.
      Андрей отметил это "тем более", подумал о том, что возможное отсутствие у Муратовой болезни этого Рено-Рейно хоть и не доказательство, но за него все-таки можно будет зацепиться. Ведь, в самом же деле, не травма руки была у той женщины, которая схватилась за стойку. Ведь склонен же официант считать, что у женщины, заказавшей после полуночи кофе, пальцы были совершенно нормальные...
      Он снова ощутил что-то похожее на тревогу, почему-то вспомнил о заболевшем саксофонисте и ещё о том, что проспал и не успел утром побриться. Включил свет: дождь все не кончался, и в кабинете было довольно темно.
      Лиля, сложив тонкие пальцы домиком, держала их перед лицом.
      Андрей неожиданно спросил:
      - Лилия Владимировна, а у вас в детстве было какое-нибудь прозвище?
      - Хотите узнать, не звали ли меня "львом" или "львенком"? - она кисло усмехнулась. - Нет, меня звали "белкой"... Я не похожа на льва.
      Она оставалась такой же скучной и вялой, и когда у неё снимали отпечатки пальцев, и когда брали волосы на экспертизу.
      Пропуск на выход он подписал: оснований для задержания не было никаких. Жующий Красовский вошел в кабинет, когда Лиля уже брала из рук Андрея узкий белый листок.
      Медицинские карточки на стол Серега выложил довольно демонстративно. Она скользнула по ним пустым взглядом. Андрей успел удивиться тому, что карточек две - её и ребенка. Потом вспомнил, что Груздев говорил, что-то о наследственности в связи с этим самым синдромом Рено.
      Красовский сладко чавкнул над ухом, от него пахло шоколадом. И физиономия его светилась непередаваемым, злым удовлетворением.
      - Чего жуешь? - негромко спросил Андрей.
      - "Лиона", - мурлыкающим голосом отозвался тот, не сводя пристального, насмешливого взгляда с направляющейся к дверям Муратовой. И продемонстрировал обложку от импортной шоколадки с оскаленной мордой льва и желтой надписью "Лион".
      И в этот миг у него внутри что-то оборвалось... Лев... Львенок... "Лион"... Телевизор... Синие пальцы?.. Нет... Лампочки?.. Нет... Что-то еще, что-то...
      Он поднял голову и встретился взглядом с Лилей, все ещё стоящей в дверях. Со взглядом её расширенных, отчаянных, почти желтых глаз...
      "Лион"... "Лев"... Олеся подписала рисунок "лев", а не "львенок"... Лев... Лион...
      Пауза длилась всего секунду или две. Муратова резко развернулась и стремительно вышла, хлопнув дверью.
      - Я не хрена не понял, - сообщил Красовский, выбрасывая смятую обертку в корзину для бумаг, - но у той бабы, на которую заведена карточка, не может быть детей. В принципе. Никогда!.. Или она скрывает что-то медицинское, ту же болезнь Рено, например, или я дурак... Вот карта ребенка. В ней указано, что мать - Лилия Владимировна Бокарева.
      - Подожди, - проговорил Андрей, наваливаясь локтями на стол и обхватывая лоб ладонями. - Она ведь была переводчицей... Подожди, подожди, подожди...
      * * *
      В этой клинике были необычно широкие светлые коридоры и выполненные "под дерево" двери индивидуальных одноместных палат. Почти из-за каждой двери доносился звук работающего телевизора: по двум программам одновременно шли какие-то сериалы. Телевизор "Сони" работал и в холле. Огромном круглом холле, уставленном по периметру дорогой кожаной мебелью. Обыкновенным, "больничным", здесь был, пожалуй, лишь цветок в кадке. То ли фикус, то ли ещё какой-нибудь уродец из этого же семейства с широкими и глянцево блестящими темными листьями.
      Согласно выписке из обменной карты, прикрепленной к медицинской карточке маленькой Оли Бокаревой, Лилия Владимировна Бокарева рожала именно здесь, в платной гинекологической клинике номер сто шестнадцать и благополучно произвела на свет сильно недоношенную девочку весом всего лишь в полтора килограмма.
      - Вот ещё только гинекологии не хватало! - бурчал Красовский по дороге сюда. - И так по делу - бабье, бабье, бабье! Два мужика - и те какие-то недоделанные...
      Теперь он молчал. О чем-то причитала только молодая сестра из архива, периодически уточняющая, разрешила ли главврач шариться в историях болезней и родов.
      - Но вы же нашли вашу Бокареву? - спрашивала она. - Нашли ведь? Что ещё вам нужно? Давайте я поищу, вы только скажите. Вы же не разберетесь: тут не только по алфавиту, тут по годам, по патологии, по анамнезу.
      Но Андрей искал сам, потому что знал, что из медперсонала клиники пока нельзя доверять никому. И нашел-таки. Запомнил фамилию доктора, подписавшего заключение, сложил историю родов в папку и, мотнув головой Красовскому, быстро вышел из архива.
      Потом была невысокая русоволосая женщина в белом халате с проступающими на щеках красными пятнами, холодно и зло утверждающая:
      - Ребенок Кузнецовой умер... Какие у вас основания, чтобы делать такие заявления? Я официально заявляю: ребенок умер.
      Она не боялась. Или боялась, но не настолько, чтобы рассказать все. Испугалась акушерка. Ее фамилия тоже фигурировала в истории родов. Что-что, а пугать Серега Красовский умел: начал с обязательного увольнения, а закончил сроком. До пяти лет.
      Андрей смотрел на эту рыжеволосую девушку с сероватым лицом, усыпанным веснушками, и думал о том, что её все-таки уволят. На самом деле, уволят, как и педиатра с аккуратной, стильной стрижкой и алыми пятнами на щеках.
      Он молчал и слушал, ни о чем не спрашивая, уже заранее зная почти все, что она скажет. А она говорила о том, что эта (она не называла её иначе как "эта") легла в клинику полтора года назад, о том, как она сразу строила из себя невесть что и не хотела ни с кем разговаривать, о том, как ей выделили самую лучшую палату...
      ... Самую лучшую палату в конце коридора. Естественно, с санузлом, гардеробом и местом для детской кроватки. Хотя, зачем ей была детская кроватка? "Эта" не собиралась рожать.
      - Сколько-сколько у неё срок беременности? - ахнула гинеколог, которой предстояло вести пациентку. - Двадцать три недели?.. Долгонько же девица думала!
      У "этой" был довольно большой округлый живот и отеки на ногах. Да, плохие почки. Да, кратковременные потери сознания, но она могла родить... Почему ей отказались делать аборт? И срок пропустила, и опять же, какие-то там проблемы со внутренними органами.
      Ее бурно осуждал весь персонал. Двадцать три недели, и категорическое нежелание сохранять жизнь ребенку, даже если он родится жизнеспособным! Ультразвук показал нормальную девочку. Абсолютно нормальную. С довольно-таки большим весом. Девочка могла выжить.
      - Я не хочу, чтобы она всю жизнь провела в какой-нибудь барокамере с трубочками в носу, - сказала "эта", глядя в стену. - Я не хочу урода. - И добавила. - Я решила. Все!
      Ее не могли заставить сохранить беременность, потому что показания к искусственным родам все-таки имелись: почки, печень, да ещё много чего. Ей просто объяснили: "Вы можете больше никогда не родить", она согласилась: "Пусть".
      "Эту" готовили к искусственным родам, время шло. Ее живот все сильнее выпирал из-под длинного махрового халата, и она явно нервничала, когда дрожащей, бледной рукой подписывала заранее отпечатанный документ: "Прошу не сохранять жизнь моему ребенку... Не требуется... Согласна".
      В соседней палате лежала девятнадцатилетняя жена какого-то крутого авторитета - та, похоже, ненавидела новенькую сильнее всех. Девятнадцатилетняя чуть не потеряла своего новорожденного мальчика, младенца с огромным трудом вытащили с того света, и теперь она, естественно, не понимала, какой же сволочью надо быть, чтобы сознательно убить собственное дитя?
      "Эта" платила за медицинское обслуживание в клинике как и все, поэтому с ней разговаривали. Пусть холодно и подчеркнуто вежливо, но разговаривали.
      Правда, когда стимулирующий укол подействовал, и она начала кричать, присаживаясь прямо посреди коридора на корточки, никто не успокоил ее: "Потерпи, миленькая!" Никто из бригады не называл её по имени, когда она, красная и потная, металась по родильному креслу. Ей говорили: "Тужьтесь, женщина! Дышите, женщина!"
      Вообще-то, она была даже не женщина, она была просто "эта".
      Девочка родилась живой, но крохотной и красной, как освежеванная тушка кролика. Гинеколог прокричала, глядя прямо в закатывающиеся глаза родильницы:
      - Подумайте! Посмотрите на свою дочь! Еще минута, и её уже не спасти! Подумайте, женщина!
      "Эта" прошелестела:
      - Я все решила. Оставьте меня в покое.., - и замолчала. Она не потеряла сознание, она просто уснула, потому что очень устала.
      Правда, снотворное ей все-таки вкололи. Вместе с глюкозой, в вену. Но уже после того, как она подтвердила, что девочка должна умереть. (Рыжая акушерка настаивала на этом, обливаясь слезами: "Вы мне не верите?.. Но она, честно, отказалась от девочки. Только потом, потом...")
      А потом младенца опутали проводами и положили в барокамеру. О малышке знала вся бригада, принимавшая роды. О ней все молчали. Девочка оказалась сильная, она выкарабкалась. Ее забрали как-то сразу. (Рыжая даже не успела взглянуть на неё на прощание)...
      - А мать? - спросил Андрей, внимательно разглядывая рисунок на линолеуме. - Мать выписали до того, как забрали девочку?
      - Да, конечно, - акушерка ещё раз всхлипнула и часто-часто закивала головой. - Она чуть ли не на третий день после родов из клиники ушла. Оклемалась маленько и ушла. Конечно! Ей же в свои заграницы надо было ехать с иностранцем своим богатеньким, не бельмеса по-русски не понимающим!
      - Спасибо, - сказал он и оставил с девушкой Красовского, чтобы тот записал показания. А сам уже во второй раз направился к кабинету главного педиатра.
      Та сидела в вертящемся кресле и, уронив голову на стол, рыдала. Она тоже была женщиной и, оказывается, тоже боялась.
      - Алла Леонидовна, - проговорил Андрей, плотно закрывая за собой дверь и прислоняясь затылком к косяку, - не надо больше ничего отрицать. Ваша акушерка, Зайцева, все сейчас подтвердила. Вопреки официальному, письменному заявлению Олеси Владимировны Кузнецовой, вы сохранили жизнь её недоношенной дочери и оформили на ребенка фальшивые документы. На данный момент меня интересует только одно: продали ли вы ребенка или отдали бесплатно?.. То что вы отдали его Лилии Владимировне Бокаревой, которая по медпоказаниям не может забеременеть, я уже знаю.
      Она подняла голову. Лицо её было мокрым и красным.
      - Я - врач, - голос её был бесцветным, но твердым. - Мой долг спасать детям жизнь. Я просто спасла эту девочку и ни о чем не жалею. Пусть даже меня уволят...
      Когда они вышли на улицу, дождь уже закончился.
      - Надо же, лицо процессуально самостоятельное, ты сильно выросло в моих глазах! Просто в процессуально самостоятельную рожу! - как бы вскользь заметил Красовский. - Выходит, есть и в твоей глупой голове мозги... Но, насколько я понимаю, дело, в основном, в памяти?
      Андрей легко согласился:
      - В памяти.
      Ему, на самом деле, было все равно...
      - Н-да... А у меня из головы вылетело, что наша Олеся Викторовна беременная была, когда уезжать собиралась. И что с абортом затянула... Ну, надо же!
      - Жалко, что табельные мобильники ни в прокуратуре, ни в милиции не выдают, - вздохнул он, поглядев на единственный таксофон на той стороне улицы. - Жетон-то хоть у тебя есть?
      Жетон у Красовского был. Катин рабочий номер Андрей помнил наизусть. Она, правда, долго не понимала, что от не требуется, а когда поняла, начала энергично возражать:
      - Щурок, ты с ума сошел? Я же не специалист. Тебе с юристами, на всех этих международных и наследственных делах специализирующихся, говорить надо. Нет, я на себя такую ответственность не возьму!
      Он слушал её голос, смотрел на рваные белые облака сквозь прозрачную пластиковую крышу таксофона и успокаивал:
      - Никакой ответственности... Да... Конечно, я проконсультируюсь... Ну, Катя, пожалуйста! Просто так, на вскидку, а?..
      В конце концов, она сдалась и спросила:
      - Документы в роддоме остались, говоришь?.. Ну, тогда, наверное... Потом есть ещё генетическая экспертиза... В общем, доказать то, что Кузнецова была матерью этой девочки можно. Правда, генетическая экспертиза - только факультативное доказательство, а вот документы - это уже что-то... Ну, что потом? Потом ты все правильно говоришь: внебрачный ребенок без вопросов наследует по материнской линии. Олеся погибла на следующие сутки, значит, успела унаследовать за мужем. А дочь, в свою очередь, наследует за ней... Нет, прав на наследство девочка не утрачивает... Понимаю, что удочерение. В том-то и штука, что официально никакого удочерения не было. Нет документов о том, что Бокаревы удочерили девочку. Формально она остается дочерью Кузнецовой, а они... Почти наверняка им разрешили бы удочерение "задним числом": они ведь и так её растят... Да... После всех наказаний и проволочек, конечно же...
      - Спасибо, Катя, - успел сказал он и услышал в трубке пронзительный гудок рассоединения. Второго жетона у Красовского не было.
      Теперь он понимал все. Или почти все. Не ясным оставалось только то, как Муратова-Бокарева планировала действовать потом. Найти у дочери заболевание, которое потребует, например, анализов крови родителей? Разрыдаться и признаться в том, что ребенок не ее? Поднять старые документы, посыпать пеплом голову, расцеловывая при этом мордашку девочки? Закричать: "Это все равно моя дочь, и я её никому не отдам"? Добиться теперь уже официального удочерения?
      Потом! Потом должна была подоспеть приятная "неожиданность": мать девочки-то, оказывается, умерла и оставила малышке целое состояние! Ведь на момент смерти матери девочка ещё не была удочерена, а только удочерение лишает ребенка прав наследования за настоящими родителями... Все правильно, все логично. Все страшно...
      Наверняка, Муратова-Бокарева планировала уложиться в полгода, потому что в течение шести месяцев заявляются права на наследство. Наследует Оленька Бокарева - дочь Вадима и Олеси, деньгами пользуется приемная мать, убившая мать настоящую...
      Ее бы, действительно, никогда не поймали, если бы не бдительная и ревнивая жена Валерия Киселева. На неё просто не было выходов! Но, как обычно бывает, случайность зацепилась за случайность.
      Сначала о существовании ненавистной Лили Муратовой вспомнила Тамара Киселева, потом инцидент в кафе. Кто была эта вторая женщина, подменившая Лилю почти сразу же, ещё предстояло узнать. Им не повезло, обеим не повезло. У второй оказалась болезнь Рено. Если бы не этот приступ, случившийся так некстати, не всплыла бы информация о синюшных пальцах. Никто бы не полез в медицинскую карту Муратовой, никто бы не узнал, что та в принципе не может иметь детей...