— А что случилось? — встревожился Игорь Николаевич. — У нас какие-нибудь проблемы? Или у Болдырева проблемы? Если что-нибудь, касающееся кафе…

Мне ужасно хотелось сказать нечто вроде «вопросы здесь задаю я», но пришлось сдержаться и ограничиться туманным и пугающим:

— Я не могу делиться служебной информацией.

Усатый засуетился и, пролепетав «сейчас, секундочку», кинулся в подсобку. По пути зыркнул на рыжую, как сокол на диетического мышонка. Через пару минут вернулся, держа в заметно подрагивающей руке небольшой белый листочек.

— Вот адрес и телефон, — выдохнул он, положив листок на стол. — Если нужно, я могу срочно вызвать Болдырева на работу, А вы пока пообедаете. За счет заведения, естественно. Могу порекомендовать фрикасе из барашка, салат «Золотой октябрь», а из закусок…

— Нет, спасибо, — давясь слюной и из последних сил звеня сталью в голосе, сказала я. — Мне удобнее побеседовать с Вячеславом в домашней обстановке…

Уже уходя и мысленно оплакивая так и не съеденное мной фрикасе из барашка, я услышала, как Игорь Николаевич настойчиво рекомендует рыжей засунуть свою идиотскую ревность вкупе с дурью куда-нибудь в укромное место…

К счастью, Болдырев жил всего в двух кварталах от кафе, поэтому мне, счастливой обладательнице пустого кошелька, удалось сэкономить силы перед вечерним пешим марш-броском от Кузьминок до Люберец. Свернув во двор, я оглядела старый пятиэтажный дом с затейливыми балкончиками, потом села на лавочку и задумалась. Недавние опасения овладели мной с новой силой. Мне представлялось, как Славик, кудрявый, белобрысый и недоумевающий, взглянет на меня сочувственно и спросит: "А с чего .вы взяли, будто я что-то о ней знаю?..

Нет, есть, конечно, постоянные клиенты, которых помнишь в лицо, но вообще-то бар — не исповедальня, и домашних телефонов нам тоже не оставляют… Ничего, к сожалению, про вашу Ольгу сказать не могу. Я ведь, как ее зовут, только от вас узнал".

Картинка подкупала реализмом, но тем не менее я встала и вошла в подъезд. Здесь было как-то сыро и пахло мокрой известкой. Шаги гулким эхом отдавались от зеленых, свежевыкрашенных стен. Тридцать первая квартира должна была, по моим подсчетам, находиться на четвертом этаже. Я миновала второй этаж, потом третий, и вдруг…

Грохот бьющейся посуды был таким неожиданным в сонной тишине подъезда, что я даже вздрогнула. Затем что-то с тяжелым стуком упало. Наверное, стол или табурет. Снова загремела посуда.

Шум доносился из-за двери с заветным номером 31. Видимо, сегодняшнее недосыпание все еще сказывалось, и реакции мои были до крайности замедленны, потому что испугалась я лишь после того, как прижалась ухом к холодному дерматину и услышала глухой мужской мат, снова какой-то грохот и яростное: «Я убью тебя, сволочь! Ты у меня дерьмо будешь жрать!» А потом (что самое жуткое!) звук стремительно приближающихся к двери шагов! Скорости, с которой я метнулась на лестничную площадку пятого этажа, наверное, позавидовал бы хороший спринтер.

Бегство было весьма своевременным, потому что спустя несколько секунд дверь тридцать первой квартиры распахнулась и оттуда выскочил мужчина в ветровке и капюшоне, надвинутом на самые глаза. На спине у него отпечатался след от побелки. Это было единственным, что я смогла рассмотреть, вжавшись в решетку перил и едва дыша от ужаса. Скорее всего, в одной руке он что-то нес — слишком уж кренился набок. Или же просто был от рождения кособоким.

Как только незнакомец в ветровке протопал вниз по лестнице, все стихло.

Я еще немного посидела, поскуливая от страха, как побитая кошка, а потом на цыпочках спустилась вниз. Приоткрытая дверь внушала мне ужас, а шестое чувство подсказывало: в квартире второй в моей практике труп, Следуя нормальной житейской логике, надо было бежать отсюда сломя голову, но на меня, как всегда не вовремя, напали угрызения совести и чувство гражданского долга. Возможно, несчастный белокурый Славик был еще жив и нуждался в помощи.

Мысленно проклиная свою дурость и заранее обдумывая макет памятника из чистого золота, который должна будет установить мне рыжая барменша, я толкнула дверь и вошла в квартиру. Под ногами валялись какие-то бумаги, яичная скорлупа, пустые кармашки из-под дискет, разорванная газета. Здесь, похоже, что-то в спешке искали. Но самое страшное, что в квартире стояла абсолютная, жуткая тишина — ни стона, ни хриплого дыхания — вообще ничего!

Все так же на цыпочках я прошла в комнату. Незаправленная кровать, книги на полу, в углу — россыпь кассет, выдвинутый ящик письменного стола. И тут…

Если бы я уже была памятником, то немедленно рассыпалась бы на тысячу маленьких золотых слитков, а мои алмазные глазки выпали бы из глазниц. Впрочем, мои естественные серые, дымчатые едва не вылезли от ужаса, когда я услышала чьи-то тяжелые шаги в прихожей, потом знакомый уже голос, произнесший:

— Ты еще жив, гад? Ну-ну!..

Дверь хлопнула, в замке повернулся ключ. Я, как хамелеон меняя цвет от серого до зеленого, медленно сползла по стене. Теперь мне хотелось только одного: всю оставшуюся жизнь провести в милой и уютной камере одиночного заключения и не лезть никогда, ни при каких условиях в расследования убийств и бандитские разборки. Однако, как ни странно, снова повисла тишина. Я еще немного выждала и выглянула в коридор.

Посреди прихожей стояло красное пластмассовое помойное ведро, грязное до неприличия. Впрочем, на фоне обрывков, огрызков и яичной скорлупы оно смотрелось весьма органично. Проклиная все на свете и ужасаясь своей догадке, я метнулась на кухню, выглянула в окно и успела увидеть парня в ветровке, бодренько заворачивающего за угол дома. Бодренько, но отнюдь не поспешно!

«Дура! Идиотка! Истеричка!» — азбукой Морзе отстучало у меня в голове. И тихим эхом откуда-то снизу донеслось: «Мяу!»

Я опустила глаза. Толстый серый кот с плотно прижатыми к голове ушами смотрел на меня испуганно и любопытно. Он попытался спрятаться за холодильником, но при его внушительной массе эта затея была обречена на провал.

Похоже, кота недавно лупили.

И было за что! На полу, рядом с газовой плитой, валялись осколки трехлитровой банки, на линолеуме матово поблескивали остатки густой сгущенки.

Вся сгущенная лужица пестрела кошачьими следами.

— Пообедал, говоришь? — печально спросила я у кота.

— Мяу, — жалобно ответил он.

— Ну что же, давай тогда знакомиться: я — Женя. А ты, похоже, тот самый гад и сволочь?

Животное снова грустно мяукнуло.

Нужно ли говорить, что, кроме «гада», никаких других живых, полуживых и мертвых существ в квартире не обнаружилось? А входная дверь оказалась закрытой на самый что ни на есть примитивный замок, который с обеих сторон отпирается только ключами. На сердце отчего-то снова стало тревожно. Я сжала виски ладонями и тихо заскулила. Белокурый Славик Болдырев вышел из дому всего на какие-то несчастные пять минут, чтобы вынести мусорное ведро, и меня, одержимую дурацким героизмом, угораздило именно в это время ворваться в его квартиру!

Теперь я заперта здесь на неопределенный срок… Похоже, мой персональный ангел-хранитель слыл на Небесах большим пакостником и юмористом!

Мне казалось, что я и не спала вовсе — так, дремала, чутко вздрагивая от каждого шороха. Однако мужской голос возник из вязкой тишины абсолютно неожиданно и подействовал на меня подобно внезапному реву пожарной сирены. Я вскочила, точно ошпаренная, села на Славиковой кровати и принялась отчаянно таращить узкие спросонья глаза, пытаясь сориентироваться в окружающей реальности.

Рядом со мной сидел здоровенный, коротко стриженный парень. Глаза у него были карие и абсолютно круглые. На меня он смотрел со светлым любопытством малыша, впервые в жизни увидевшего в зоопарке обезьяну.

— Ты кто? — спросил парень, вероятно, уже во второй или в третий раз.

В моей тяжелой и гулкой, как чугунок, голове промелькнули варианты ответов, которые мне приходилось давать на этот вопрос в последнее время. Ни «инспектор налоговой полиции», ни "продюсер с «Мосфильма», ни «безработная актриса» для данного случая не подходили…

— А что? — с вызовом брякнула я только для того, чтобы не молчать. И тут в дверном проеме нарисовался Славик Болдырев собственной персоной.

— Да, действительно, кто вы такая и что здесь делаете?

На меня он взирал, мягко говоря, недружелюбно, желваки под кожей его ангельски-розовых щек тяжело перекатывались.

— Ну во-первых, не воровка и не мошенница. — Голос мой подрагивал жалко и гаденько, вызывая, вероятно, сомнения в правдивости слов. — А во-вторых, давайте поговорим спокойно… Я, собственно, и пришла сюда для того, чтобы с вами поговорить.

— И для этого вскрыли замок? — поддельно изумился Болдырев.

— Ничего я не вскрывала. Вы меня сами заперли, когда с мусорным ведром вернулись… Я просто увидела, что дверь открыта, заглянула на секундочку…

— Леха, ты прикинь, как она круто заглянула! — Славик состроил брезгливую физиономию и упер руки в бока. — Не в прихожую, не на кухню, а сразу в дальнюю комнату! По шкафам рыться, что ли? Бабки искать?

Я немедленно обиделась:

— Да что тут найти-то можно? Стадо мамонтов влегкую потеряется!..

Грохот я за дверью услышала и мат, вот и зашла. Подумала, тут какие-то разборки и вас спасать надо… Идиотка!

— Точно! — охотно согласился Болдырев. — Или слепошарая. Ты «Криминал» по телевизору хоть раз смотрела? Видала, что с квартирами после разборок бывает? Видала или нет? Ты что, зашла — кровь увидела? Стулья переломанные?

Дырки от пуль в стене? Чего ты в дальнюю комнату поперлась?

Мои глаза к тому времени уже расширились до нормального состояния, сонная припухлость спала.

В общем, выглядеть я стала более или менее прилично, что лучше всякого зеркала отразил заинтересованный взгляд Лехи. Вдохновленная этим обстоятельством, я несколько обнаглела и заявила:

— Ну, крови, возможно, и не было. А яичная скорлупа по всему полу валялась. И помидоры тухлые. А еще картофельные очистки и шмотки стогом навалены. Нормальный человек при нормальных обстоятельствах такой бардак развести не может!

Леха жизнерадостно ухнул, Славик же обиделся:

— У себя дома командуй, ладно?

На несколько секунд повисла тишина, нарушаемая лишь монотонным шуршанием. Похоже, кот на кухне рылся в остатках мусора. Я не знала, что сказать в свое оправдание, Славик не знал, на чем дальше строить систему обвинения. Молчание прервал Леха, хлопнув себя по коленям и предложив:

— Ну что, ребята! По пивку в таком случае дернем, что ли? Барышня, похоже, безвинно пострадала, ей за это бутылочка «Балтики» полагается.

Болдырев неопределенно пожал плечами и молча вышел из комнаты. Или «Балтикой» не хотел делиться, или просто общество ему мое не нравилось.

Впрочем, я не только не страдала по этому поводу, но даже все время, пока он отсутствовал, усиленно аккумулировала положительные эмоции. Кареглазый Леха не сводил с меня глаз. При этом он совершенно не походил на профессионального донжуана. Физиономия простецкая, но по-мужски привлекательная, глаза круглые, как пуговицы, подбородок — в меру квадратный, из тех, какие мне нравятся. И вел он себя весьма располагающе. Вместо того чтобы выспрашивать паспортные данные, телефончик и интересоваться моим свободным временем после полуночи, просто спросил:

— А что тут у Славки громыхало-то? На кого он матюгался?

— На кота, наверное, — предположила я. — Кот, похоже, сгущенку разлил, еще и съел половину.

— Бедный Мессер! — усмехнулся Леха. — Теперь опять неделю одни картофельные очистки жрать будет.

— Бедный кто?

— Мессер. Мессершмитт его полное имя. Видела, какой он здоровый? Как бомбардировщик!..

Так непринужденно, без излишних реверансов, мы перешли на «ты». Когда вернулся Славик, между нами уже установилось что-то вроде психологической близости. Физически это выразилось в том, что Леха, пару минут поерзав на месте, все-таки придвинулся ко мне поближе. Наши плечи теперь почти соприкасались. Гнусный Болдырев, естественно, не мог не разрушить сию чудную ауру, скучно заметив, что древняя кровать тяжести двух человек не выдерживает, к попросив друга пересесть на пол. Тот попытался его урезонить, добродушно загудев:

«Да ладно тебе! Двух человек она не выдерживает! Кому-нибудь рассказывай, только не мне. Я-то, слава Богу, про твои уик-энды знаю!» — однако даже эти эротические намеки не произвели желаемого эффекта. Славик не повеселел, и Леха в конце концов покорно пересел на пол, предварительно расшвыряв ногами кассеты.

Носки он носил точно такие же, как Вадим Петрович, — черные, с едва заметным рельефным узором. Я была далека от мысли, что мой новый знакомый снял их с мертвого тела, и прекрасно понимала, что таких носков — на каждом рынке пруд пруди. Но тем не менее факт этот меня отрезвил и направил мысли в нужное русло. А тут еще и Болдырев, отхлебнув из горлышка своей бутылки, поинтересовался:

— Ну что? Так и будем молча сидеть или все-таки скажешь, зачем пришла?..

Быть может, не придумала еще просто?

— Понимаете, Слава, — я с легким, но убийственным кокетством провела указательным пальцем по нижней губе, — я — всего лишь одна из посетительниц вашего бара…

Болдырев страдальчески возвел глаза к потолку и стал похож на молящегося ангелочка.

— …И хотела бы с вами поговорить по поводу еще одной посетительницы, в отличие от меня — постоянной.

Леха неловко заерзал в своем углу. Видимо, последняя словесная конструкция показалась ему слишком затейливой.

— Она, видимо, бывает у вас часто, потому что вы знаете, какой кофе она обычно заказывает…

— Ну? — нетерпеливо перебил Славик и еще раз хлебнул «Балтики».

Я же повертела в руках свою так и не тронутую бутылку с уже осевшей пеной и выдала:

— Ее зовут Ольга. Когда мы несколько дней на зад забегали в «Лилию», на ней был белый кашемировый свингер, большой пестрый платок и высокие сапоги. У нее очень красивый, поставленный голос и просто шикарные волосы — темные, слегка волнистые…

Я готова была к любой реакции, но только не к такой: Славик мгновенно побледнел, поставил «Балтику» на пол и скрестил руки на груди, Леха посмотрел на меня как-то странно и, вероятно пытаясь скрыть неловкость, принялся насвистывать «Позови меня с собой». Не до конца оценив всю щекотливость ситуации, я продолжила:

— Мне очень важно ее разыскать. Вы даже себе не представляете, как важно! Если вы мне поможете, я заплачу любые деньги… В пределах разумного, конечно! И если…

— Пошла вон! — коротко и емко уронил Болдырев. — И не вздумай больше попадаться мне на глаза, добром предупреждаю! Не знаю я никакой Ольги, и знать не хочу.

— Но подождите…

— Никаких «подождите»! Вали давай отсюда, пока я не вызвал милицию — и не сказал, что ты в квартиру забралась, пока меня дома не было!

Леха во время нашего светского диалога явно чувствовал себя неловко, но почему-то не вмешивался. Мне казалось, что он чего-то побаивается: в круглых его глазах застыл страх кролика, торопливо пожирающего морковку на хозяйской грядке. Как мужчина он сильно померк в моих глазах, однако в качестве объекта для наблюдения стал представлять несомненный интерес. Чувствовалось, что дело тут нечисто. Но в то же время было абсолютно ясно: сегодня ловить здесь больше нечего. Славик про Ольгу ничего не скажет!

Коротко и демонстративно усмехнувшись, я встала, смахнула с рукава невидимые пылинки и прошествовала в прихожую. Естественно, никто из джентльменов провожать меня не стал. Я сама отперла дверь, сама же и прикрыла ее за собой.

"Ольга, Ольга, кто же ты такая, если при одном упоминании твоего имени здоровенные бугаи начинают дрожать, как овечьи хвосты? — билось у меня в висках, пока я спускалась по лестнице. — Крестная мать местной мафии, что ли?

Ладно, пусть так…, Но почему тогда для выполнения своего плана ты просто не наняла опытного киллера? Зачем было втягивать еще и меня, понимая, что в милиции я опишу твою внешность подробно и охотно? Или ты постоянно следишь за мной и знаешь, что до милиции мне дойти не суждено?"

Последняя мысль была совсем уж безрадостной, и я даже вздрогнула, услышав за спиной торопливые шаги. Леха выскочил вслед за мной из подъезда, как-то неловко откашлялся и поправил воротник своего длинного черного плаща.

— Я тут это… — Закончив с плащом, он принялся теребить белое кашне. — Подумал, в общем, что поздно, темно уже… Может, тебя до метро проводить?

— Ну проводи, — согласилась я. — Не откажусь, если дашь мне пятерку, или десятку взаймы, а то мне от метро ехать не на что…

Минут через пять Леха уже знал, что я живу в Люберцах, мне двадцать восемь лет и зовут меня Женя. Я же выжидала момент, когда он наконец успокоится, перестанет с повышенным интересом разглядывать небо и фонари и можно будет задать ему главный вопрос. Впрочем, он избавил меня от необходимости выдумывать завуалированную прелюдию и начал сам:

— Ты только на Славку не обижайся, Жень. Вообще, он мужик хороший!

— Ничего себе хороший! Хам, каких свет не видывал! Ну что я ему сделала?

Просто про Ольгу спросила! Не хотел, мог бы не отвечать, а то раскричался:

«Пошла вон! Увижу — убью!»

— А она тебе кто — эта Ольга? — Лехин активный интерес к небу и фонарям сменился интересом к шнуркам собственных ботинок.

— Никто. Просто знакомая. Мне ее надо найти по одному конфиденциальному делу.

— Не надо ее искать.

— Это почему?

— Потому. — Слова выдавливались из Лехи тяжело, как остатки зубной пасты из практически пустого тюбика. — Просто мой тебе совет: оставь ее в покое…

Может, я как-нибудь помогу твою проблему решить?

— Леша, — я резко остановилась и с расчетливой нежностью коснулась холодными пальцами его руки, — объясни мне, в чем дело? Я запуталась, ничего не понимаю… На назначенную встречу Ольга не явилась, пропала куда-то. Вы тут еще меня пугаете! Что мне делать-то, Леша?!.

На театральном языке такое поведение называется «пристройка снизу» — пристройка слабого к сильному, зависимого к защитнику. Мужчинам такое женское поведение, как правило, льстит.

— Ну Жень! — Он страдальчески поморщился. — Не могу я тебе всего сказать… Просто поверь мне на слово — и все!

— «Не могу всего сказать», «не могу всего сказать»! Так или в кино говорят, или в милиции…

Очаровательно капризничать и дуться я научилась, когда в Новосибирске играла купеческую дочку Липочку из Островского. Леха помялся на месте, еще раз с неизбывной тоской взглянул на мой отнюдь не классический профиль.

— В общем, этой Ольгой интересуешься не ты одна, а еще некоторые темные личности. А Славка вспомнил, что это ты с ней за столиком сидела, когда… Ну, короче, ты меня поняла?

В данном случае симулировать патологическую тупость не пришлось.

— Не поняла! — честно ответила я и еще жалостливее взглянула в Лехины «пуговичные» глаза.

— А-а! — Он махнул рукой, словно собираясь среди зимы прыгать в прорубь.

— Слушай, короче! Только никому не рассказывай… Заходит иногда в «Лилию» клоун один. Так-то он, может, и ничего, нормальный мужик, но алкаш. Причем алкаш прикольный: кого хочешь может тебе изобразить — хоть президента, хоть дворника, хоть лягушку-квакушку! То ли он пародист бывший, то ли артист… И я так понял, что наняла его одна контора, чтобы он по барам и ресторанам шлялся и кое-какую информацию распространял типа «заройте ваши денежки на Поле чудес».

Вот… Ну а эта контора она не только «полями чудес» занимается и не только «пирамидки» строит, там и посерьезнее дела делаются…

— Опять непонятно!

— Да подожди ты! — Леха досадливо мотнул крупной головой и тяжело вздохнул. — Не должен я, конечно, тебе это все рассказывать… Так вот клоун этот пару раз встречался в «Лилии» с еще одним мужиком. Вот тот на самом деле странный типчик. Весь в сером, плащ до самых пяток, половина лица перевязана, как у человека-невидимки, шапка какая-то на голове — не то кепка, не то тюбетейка. И говорит так, будто ему вчера голосовые связки прооперировали…

Один раз они посидели, кофе попили, мы со Славкой сразу на этого кента внимание обратили. А потом клоун как-то раз нажрался и давай болтать. Рассказал нам, что мужик серый к конторе этой имеет самое прямое отношение. Вот… Потом они еще раз в кафе встречались. Серый за сигаретами к стойке подошел и давай спрашивать про девушку, которая сегодня с подругой в «Лилию» заходила — про Ольгу эту твою, значит. Описал ее очень точно и сто баксов Славке по стойке двигает. А клоун в это время сидит, улыбается, шарфом своим синим болтает…

Это было уже не смутное ощущение тревоги. Страх холодным, шершавым комком застрял у меня в горле.

— Синим? — Я мгновенно утратила способность кокетничать. — Ты говоришь, у него был синий шарф? А волосы? У него прямые русые волосы, ведь правда? И выглядит он на сорок с хвостиком, если не на все пятьдесят?.. Вадим Петрович его зовут, да?

— Да, Вадик! — опешил Леха. — А ты откуда его знаешь?

Мне вдруг стало совершенно ясно, что означают слова «могильный холод» и что такое этот самый холод, рождающийся где-то в сердце и вместе с душой ухающий в пятки.

— Да так… Была возможность познакомиться… А что конкретно Серый про Ольгу спрашивал?

— Во сколько ушла? Во сколько обычно появляется? С кем приходит? Кто еще ею интересуется?.. Да ты мне, может, объяснишь, в чем дело-то?

Я помотала головой угрюмо и растерянно. Игра в мисс Марпл уже не доставляла мне абсолютно никакого удовольствия, зато все более реальным становился расклад, при котором концов в этой истории найти не удастся.

— Не объясню. Ты до конца расскажи!

— А что рассказывать? Контора эта, из которой Серый, — организация серьезная, с ней лучше никому не связываться, а нам со Славиком — особенно. У нас в этом деле свой интерес… А клоун после того раза вдруг пропал, хотя назавтра должен был прийти, халявную бутылку текилы забрать. Славка ему текилу проспорил, не верил, что тот под Хазанова болтать сможет. Странно просто: он про что угодно мог забыть, только не про выпивку! И еще подозрительнее, если вспомнить, что он до этого натрепал много лишнего… И Ольга, кстати, твоя тоже пропала. А прежде, Славка говорит, чуть ли не каждый вечер кофе пила.

— Славка говорит? А ты сам, что ли, не в баре работаешь?

— Не-а! Я — в автосервисе! — Леха улыбнулся с плохо скрываемой гордостью.

— Просто у Славки на работе часто бываю. Мы же с ним чуть ли не с яслей дружим, он мне как брат!

— Понятно, — неопределенно отозвалась я. Честно говоря, история дружбы Славика и Лехи занимала меня сейчас очень мало. Я не могла разобраться в ситуации и от этого чувствовала себя слепым котенком, бессмысленно тыкающимся мордой в стены и стулья. Кроме того, мне было, мягко говоря, не по себе.

Какая-то мафия, деньги, «серьезные дела». Неизвестно откуда возникший Бирюков.

Странный Человек в сером…

До самого метро мы брели молча. Леха сопел, как обиженный ежик, но возобновлять разговор не решался. Видимо, чувствовал мое напряжение. Так же молча доехали до «Кузьминок». На остановке автолайновских маршруток он неуверенно и неуклюже обнял меня за плечи.

— Жень, — его взгляд опять был направлен куда-то в сторону, — ты не бойся. Просто забудь про эту Ольгу, а если что… Короче, обращайся!

А вот это было весьма кстати. Перед самыми «Кузьминками» мне все-таки удалось немного собраться с мыслями и прийти к простому выводу: с появлением новых персонажей история, конечно, делается страшнее и запутаннее, но цель остается прежней! Надо во что бы то ни стало найти Ольгу! Иначе — каюк! Если ее не удается разыскать с помощью бармена, то нужно расспросить других постоянных посетителей «Лилии». А о них, в свою очередь, гораздо проще разузнать у милого Лехи, чем у агрессивного, угрюмого Славика. Главное, действовать достаточно тактично и осторожно!

— Так куда обращаться-то? — Я светло и печально улыбнулась. — Ни адреса у меня твоего, ни телефона…

— Так запиши!.. И это… если можно, мне свой телефон тоже дай.

Знак вопроса маячил в конце фразы так явно и жалостно, что мне даже захотелось улыбнуться по-настоящему.

— Дам. Дам, конечно.

Он с радостной поспешностью вытащил из кармана записную книжку в кожаном переплете и ручку:

— Диктуй!

Я продиктовала, сунула в карман куртки листочек с его координатами, а потом осторожно забросила пробный шар:

— Так, может, завтра и встретимся? Посидим где-нибудь, поговорим?

— Где и когда тебе удобно, — с торопливой готовностью ответил Леха.

Все-таки в нем были все задатки истинного джентльмена.

— Тогда в вашей же «Лилии» в семь. При условии, что твой замечательно приветливый друг завтра не работает.

Лехино лицо сейчас напоминало морду кота, внезапно получившего ведро «Вискаса», но все еще боящегося в это поверить. Я благосклонно улыбнулась на прощанье и заскочила в маршрутку. Там как раз оставалось одно свободное место.

Дверца громко хлопнула, и мы тут же начали выруливать на Волгоградский проспект. А за Лехой, улыбающимся счастливо и по-детски, потихоньку начала пристраиваться новая очередь.

Ни раскаяния, ни досады я не чувствовала: игра в любовь была всего лишь военной хитростью. Даже в мыслях мне пока не хотелось изменять мерзкому Пашкову. Мне просто хотелось выпутаться из этой истории…

Как ни странно, на следующий день на репетицию я заявилась не просто вовремя, а даже раньше всех. Сама открыла зал, включила малый свет на сцене, с чисто режиссерским глубокомыслием потирая подбородок, несколько раз прошлась туда-сюда по проходу между креслами. Правда, думалось мне не о «Гамлете» в высоком смысле шекспировской трагедии и не о скором визите телевизионщиков.

События последних дней упорно не желали выстраиваться в моей голове в хоть сколько-нибудь стройную систему. А если еще точнее — никак не организовывалась мизансцена. По девственно-чистому листу моих мыслей неприкаянно бродили Бирюков, Леха со Славиком, Человек в сером и Ольга. Особнячком стояла я сама.

Где-то с краю притулилась Каюмова. Каким образом веемы были связаны друг с другом? Что заставляло одних интересоваться другими, а других убивать третьих?

Пока все это оставалось под покровом тайны. Больше всего и чисто теоретически и практически меня конечно же занимал вопрос: какое отношение к этому имею лично я? Я — всего пару месяцев назад приехавшая в этот чужой, незнакомый город, я — самая обычная актриса, я — личность мирная и абсолютно безвредная? Вопросов была целая куча, а ответов — ни одного. Я слонялась, вздыхала и печалилась до тех самых пор, пока не начали появляться актеры. Пришлось срочно заулыбаться и нечеловеческим усилием воли впихнуть себя в деловое состояние.

Мне в ответ тоже улыбались, справлялись о моем самочувствии и настроении. Интерес к моему здоровью, правда, несколько огорчал: мне-то самой верилось, что, несмотря на все переживания, выгляжу я как майская роза. Но зато радовало то, что меня, похоже, перестали считать залетной птичкой, норовящей если и не склевать все зерно в чужом амбаре, то хотя бы нагадить. Выглядела я теперь гораздо демократичнее, чем в тот злосчастный вечер (вместо выпендрежного том-клаймовского костюма — черные джинсы и вишневый джемпер), вела себя смирно — всеми доступными мне способами вызывала симпатию. Даже женщины уже почти не смотрели на меня косо. И это несказанно радовало! Не хватало еще плюс ко всем прочим неприятностям навлечь на себя изобретательные актерские козни.

Когда все собрались и расселись в трех первых рядах, я достала из пластикового пакета свой экземпляр пьесы. Возвращаться к бандитской сцене с Клавдием, Гертрудой и компанией ужасно не хотелось, но идти дальше не хотелось еще больше.

— Итак, — я равнодушно пролистнула несколько страниц, — попробуем сегодня все с начала?

— Как, Евгения Игоревна? — неожиданно изумился Костя Черепанов, сидящий у самой стены. — Разве Вадим Петрович вам не объяснил? У него же какая-то там метода особая относительно «Гамлета», основанная на… «свежести первого восприятия»! Нам он говорил, что все сцены мы будем повторять всего по одному разу, чтобы не заиграть. Сегодня Гамлет с Горацио, Марцелл и Бернардо…

— Ах да, конечно! — С невыразимо фальшивой улыбкой я хлопнула себя по лбу и из-под ладони злобно зыркнула на ни о чем не предупредившую Каюмову. — Как-то совершенно вылетело из головы… Кто там? Гамлет, Горацио, Бернардо?

Прошу на сцену.

Костя и с ним еще трое относительно молодых людей покорно потрусили к боковым ступенькам. Следом поднялась и Наталья.

— А вы куда, мальчик? — спросила я с нарочито веселым удивлением. — Вас вроде бы по пьесе там не стояло?

— А по мысли Вадим Петровича — стояло, — отозвалась Наталья невозмутимо.

— Я не просто гей, я — сквозной символ тухлости и порочности Датского королевства!

С этими словами «символ тухлости», пакостно изогнувшись, занял привычное уже место у бутафорской двери, относительно молодые люди сгрудились за кулисами, а косоглазый Костя вышел на авансцену.

— О, женщины, о, ужас, о, позор! Ничтожество вам имя! — начал он с фирменным пафосом.

Я опустила глаза в текст. Данное переложение Шекспира было весьма вольным. Мало того, что оно, как лоскутное одеяло, оказалось собранным из разных переводов, так еще и примерно половину пьесы Вадим Петрович с очаровательной легкостью отправил в ближайшее помойное ведро. Ничего хорошего я в этом не видела. Черепанов, угрюмо констатировавший со сцены: «Добра здесь нет и здесь не быть добру!» — вероятно, тоже.

Дальше он должен был сказать про «смолкнувшее сердце», но, вместо этого, прокричал только:

— Молчи, язык!

«Мальчик-гей» отреагировал с хорошей профессиональной быстротой, тут же раззявив рот и затрепетав своим языком, как душевнобольная змея. Потом подчеркнутым жестом опустил руку в карман обвислой кофты, повозился там с минуту (причем на лице его все яснее проступала тревога), достал воображаемую помаду, эффектно провел ею по губам. Метафоры я не понимала, но тем не менее продолжала смотреть на сцену с умным видом.

Далее появился бодрый, как школьный физрук, Горацио с пьяненькими Марцеллом и Бернардо. «Мальчик» побегал вокруг них, многозначительно вихляя бедрами, вошел и вышел из двери. До тех самых пор, пока Наталья снова не спустилась в зал, мне не оставалось ничего другого, как изнемогать от сложности режиссерского решения. Однако только позже я смогла оценить, как безмятежны и счастливы были эти мои последние, относительно спокойные минуты!