Селиверстов тяжко вздохнул, помотав крупной головой, и с мольбой в голосе попросил:
      - Может хоть бабушек в покое оставите, а? Ну, пожалуйста, Женя!
      Потом мы пили кофе с коньяком и бутербродами, досматривали по телевизору "Фантомаса" с Жаном Маре и Луи де Фюнесом. Я грустила. А Леха с Олегом пытались меня утешать. Убедившись в том, что я пристыжена, обезврежена и более не опасна, "рейнджер" неожиданно сделался милейшим парнем.
      - Да не расстраивайся, Жень, - говорил он, накладывая на ломоть хлеба толстый кусок колбасы и протягивая бутерброд мне, - все нормально... В принципе, ты ведь сама, собственными мозгами, дошла до того, до чего все наши эксперты и аналитики доходили чуть ли не целый месяц.
      - Ага, - грустно кивала я, со стыдом и ужасом вспоминая заготовленную победную тираду.
      - Она у меня, вообще, умница, - Леха собственнически хлопал меня по спине. - Бешеная, правда, немножко, но это не страшно... Кстати, Олег, а почему, если уже все ясно с Ван Гогом, Женьку на предмет знакомства с убитой допрашивали? И про Шайдюка ты ведь тоже, когда узнал, напрягся?
      - Следствие обязано отрабатывать все версии. Под нашего маньяка, как метко заметила твоя девушка, очень легко закосить. Так что...
      - А почему тогда никто в городе ничего про Ван Гога не болтает? Про маньяка почему-то все знают, а про Ван Гога ни слова? - встряла я, отпив немного кофе и осторожно поставив чашку все на тот же "Спорт-экспресс".
      - Потому что "потому" - окончание на "у", - глубокомысленно отозвался "рейнджер". - Потому что бабулькам на улицах и тетенькам в магазинах вовсе не обязательно все знать. Потому что есть тайна следствия, - он покосился на меня и печально уточнил. - Была... Потому что... Ай, ладно, ребята! Давайте что ли дернем одного коньячку, без кофе? Ну его на хрен этого маньяка! Покрошил он пятерых, но ему, когда мы его поймаем, тоже мало не покажется. А поймаем мы его обязательно. И даже без помощи очаровательных девушек.
      - Про то, что пять человек в "Едоках картофеля", и про то, что он, в точном соответствии с картиной, убил двух мужчин и трех женщин, вы тоже знаете? - тоскливо уточняла я.
      Олег кивал. Добродушно и почти виновато. И мы пили терпкий, обжигающий небо коньяк, ели "Чайную" колбасу, и желтая луна, заглядывающая в окно, была похожа на бильярдный шар из Ван Гоговского "Ночного кафе"...
      Дома, на кухонном столе, ждали рулетики с сыром, выложенные на плетеную тарелку и заботливо накрытые полиэтиленовым пакетом. Бабушка уже спала. Елена Тимофеевна, вяло пожелав нам спокойной ночи, показала где стоит раскрытая банка с вареньем и тоже отправилась спать. Есть мы, понятное дело, не хотели, но чаю выпили - просто для того чтобы согреться после пробежки по ночной улице. Потом Леха отправился чистить зубы, а я, подтянув колени к подбородку и обхватив из руками, осталась сидеть на табуретке. Еще ни разу в жизни у меня не было такого суматошного и вредного для нервной системы дня. За каких-то двенадцать часов я успела один раз насмерть перепугаться, два раза ощутить радость грядущего торжества моего могучего интеллекта и те же два раза опозориться по полной программе.
      Но волновало меня сейчас не это. И даже не то, что в относительно деликатной форме мне дали понять: не суй свой нос в чужой вопрос, дурочка самонадеянная... Ван Гог... Это желтое, мертвое солнце... Эти вороны над хлебным полем... Эти подсолнухи - как букет ненастоящих, но все же опасных солнц... "Я ощущаю огонь в себе, который не могу потушить..." "...Кафе это место, где можно погибнуть, сойти с ума или совершить преступление"... Лампы под потолком "Ночного кафе"... Лампа в крестьянской хижине... "Едоки картофеля"... Серые, грубые лица с темными, выпуклыми глазами. И девушка, которая сидит спиной, и не думая обернуться к зрителю. Девушка, лица которой не видно...
      - Ну, ты идешь спать? - поинтересовался Митрошкин, выглядывая в коридор и вытирая шею махровым полотенцем. - Или собираешься всю ночь здесь сидеть?
      - Не всю ночь, но немножко ещё посижу. Монографию дочитать хотела, ответила я. - Завтра утром до двенадцати отнести надо, а у меня ещё больше, чем полкнижки осталось.
      С Лехиными планами на сегодняшнюю ночь мои библиофильские намерения, похоже, никак не согласовывались, потому что он досадливо крякнул:
      - А может тебе не обязательно так серьезно творчество Ван Гога изучать? Вообще-то, Олег меня совершенно официально заверил, что без тебя с этим делом как-нибудь разберутся. Трудно, конечно, будет, но разберутся.
      - Я хочу дочитать книжку исключительно в целях повышения собственного культурного уровня, - я посмотрела на Митрошкина совершенно круглыми, немигающими глазами. - Чтобы соответствовать гордому званию подруги молодого интеллигентного актера столичного театра.
      "Интеллигентного актера" он справедливо пропустил мимо ушей, но вот на мой взгляд отреагировал абсолютно правильно. Умный Леха уже знал, что когда я начинаю вот так пучить глаза, спорить со мной не только бесполезно, но и опасно.
      - Добро, - он зловеще кивнул, - читай! Только учти, что скоро тараканы повыползут. Потом не визжи и не проси, чтобы тебя спасали.
      Я резонно возразила, что тараканы выползают в темноте, а читать я буду при свете, сходила в комнату за книжкой, пожелала Митрошкину спокойной ночи и, оставив чай остывать до температуры детсадовского компотика, принялась за вторую главу.
      Спать не хотелось вовсе. Написано, несмотря на пугающее название "монография", было интересно. Ван Гог... Девушка, лица которой не видно... Урсула Луайе? Эта первая, несчастная любовь Ван Гога?.. "Анри Перрюшо и Ирвинг Стоун в своей "жажде жизни" создали целую трагическую историю, тогда как есть факты, свидетельствующие в пользу того, что Винсент сам отказался от брака с девушкой...".. "Винсент писал в письме к другу: "Нет старых женщин... Женщина не старая, пока она любит и любима"... Он писал это в тот период, когда ходил в дом Луайе. Ходил, но к кому? Возможно, предметом страсти была вовсе не Урсула, а мать девушки?..
      Нет, нет, не то! Почему же меня так волнует девушка, лица которой не видно? Да потому, наверное, что всех остальных "персонажей" можно относительно легко идентифицировать. Пожилая крестьянка с кофейником - явно Галина Александровна Баранова. Немолодой мужчина рядом с ней - тот самый гинеколог Протопопов. Какого он там был года рождения? Пятьдесят второго? В общем, действительно, возраст уже солидный. Алиска говорила, что первый врач - моложе. Модный такой был, хорошо одевался, пальто кашемировое носил, перстень-печатку... Он - тот крестьянин, который рядом с молодой женщиной ест вареную картошку... Молодая женщина и та, что сидит спиной... Сколько лет той, что сидит спиной? А какая разница? Почему меня так тревожит эта женщина? Потому что я не вижу её лица, не вижу его выражения. И начинает мерещиться, что угодно: от многозначительной улыбки, до злой безумной усмешки...
      Ван Гог... Безумие... "Ночное кафе", в котором можно сойти с ума... Пять человек по углам - плюс бармен... Пять человек! Пять!.. От всего этого, правда, можно сойти с ума... Какой-то ужас! Почему он не закончил "Ночным кафе", не оставил свои чертовы бильярдные шары рядом с пятым трупом в знак того, что все закончилось? С пятерых в "Едоках картофеля" начал, пятерыми и закончил? Пятеро посетителей - плюс бармен... Почему сначала "Ночное кафе", а потом "Красные виноградники"? Почему не наоборот? Почему, вообще, именно эти картины, а не какие-нибудь другие? Почему он выбрал эти картины? Почему, в конце концов, он а не она?..
      "Может быть, хотя бы бабушек в покое оставим?".. При чем тут бабушки? Неужели все-таки засыпаю?.. Девушка... Девушка, сидящая спиной...
      Я отхлебнула чая, совсем уже холодного, по-обезьяньи поскребла в голове и прислонилась спиной к холодильнику, держа книжку на весу... Так, с Урсулой Луайе он, слава богу, окончательно расстался... Кто там дальше? Кее? Кузина Кее? Очередная любовь? "Дайте видеть её ровно столько, сколько я продержу руку на огне"... И снова несчастный, рыжий Ван Гог жестоко отвергнут: "кто угодно, но только не он"... Оба-на! А это что? "Ван Гог никогда не писал портретов женщин, которых любил. Исключение составляет лишь Син - Христина"... "Скорбь", Син с ребенком и маленькой сестрой, наброски... Но Син совершенно не похожа на девушку из "Едоков картофеля": у неё не такой затылок, не такие волосы... Все! Можно дальше не умничать. Ван Гог никогда не писал портретов женщин, которых любил - и точка! Пусть себе девушка в "Едоках картофеля" спокойно сидит спиной. Либо она - это та самая "новая русская леди" Найденова, убитая в собственном подъезде, либо Катя Силантьева, которую утопили возле хлебозавода...
      От яркого света лампочки в уютном голубеньком плафоне у меня потихоньку начали болеть глаза - первый признак того, что пора ложиться спать. Митрошкин уже, наверное, вовсю дрыхнет. Интересно, спит ли Елена Тимофеевна или ворочается в своей кровати, размышляя о том, почему Леша у себя в комнате, а его странная невеста - на кухне? Дочитаю до конца главы, и хватит... А вот, кстати, и о "Едоках картофеля"... Первое значительное произведение Ван Гога. Ну, это мы уже знаем... Критический отзыв о набросках... Это тоже, кажется, было. Наверное, у Юига... А вот это уже интереснее: "Для "Едоков картофеля" позировали члены семьи - Де Гроот друзья Винсента"... Гордина Де Гроот - девушка, сидящая на картине спиной, забеременела. Молва приписала отцовство Ван Гогу!
      Шарики и ролики в моем полусонном мозгу завертелись с повышенной скоростью. Гордина Де Гроот... Девушка, беременная от Ван Гога... Две молодые женщины, убитые с интервалом в месяц... Врачи... Два доктора, один из которых - гинеколог... Галина Александровна, говорившая о том, что кто-то из её знакомых занимает важный пост в профилактории... Еще один медик! Версия с Шайдюком блестяще провалилась, но ведь сказанное от этого не стало несказанным?!. Беременность. Необходимость медицинского вмешательства... Может быть, все это - полная ерунда, а, может быть, и нет? Но тогда кто из них: Тамара Найденова или Катя Силаньтьева? Первая кажется, вдова какого-то Михайловского бизнесмена (кстати, неплохо бы выяснить, а с бизнесменом-то что случилось?), вторая - просто девушка, упаковщица с хлебозавода... Что там говорила Алиска? "Проститутка была ужасная"? Вдовы тоже разные бывают... В общем, надо проверить обеих. Только ни в коем случае ни слова, ни полслова Лехе! А то опять утонченная ирония забьет ключом: и Шайдюка мне припомнят, и "новость" про Ван Гога.
      Вылив остатки чая в раковину и помыв чашку, я выключила свет на кухне и впотьмах, скользя ладонью по стене, направилась в комнату. Толкнула дверь, и снова в глаза мне посмотрела Луна, холодная и от этого страшная. Вокруг неё в морозном воздухе серебрился туманный нимб.
      "Совсем как круги вокруг солнца в "Красных виноградниках", - подумала я, скидывая одежду и торопливо забираясь в постель. - "Однако, это уже становится манией - видеть во всем Ван Гоговские символы. Так, пожалуй, и сам маньяком станешь!"
      И тут зашевелился Митрошкин. Повернулся в кровати, скрипнув всеми пружинами матраса сразу, обнял меня за талию, просунув руку между моим голым боком и простыней и чуть не сломав мне при этом пару ребер.
      - Ты что, так и не спал? - поинтересовалась я, чувствуя его губы на своей шее.
      - Вот еще! - он потерся о мое плечо небритой щекой. - Просто у тебя ноги холодные, как у лягушки, и когда ты их на мою половину кровати просовываешь, просто невозможно не проснуться...
      Как ни странно, этой ночью "Едоки картофеля" мне не снились, а снились холодные лягушки с голыми человеческими ногами, и ещё положительный Леха, предусмотрительно сбривающий вечером царапучую щетину...
      Глава девятая,
      в которой я почти нахожу "Гордину де Гроот" и узнаю о женщине,
      исчезнувшей из больницы.
      На следующее утро мы, наконец, "дозрели" до рулетиков с сыром. И ещё до вишневого варенья. И ещё до сгущенки. И до гренок на молоке. Завтрак в семействе Митрошкиных, надо сказать, сильно напоминал обед. Одна только бабушка кушала мало, сосредоточенно и неспешно макая свой гренок в крошечную лужицу варенья. Мы же с Лехой работали челюстями активно - на радость маме, стоящей у плиты, а Леха при этом ещё и благодушно разглагольствовал.
      - В общем, сходили мы вчера, конечно, не зря, - он положил в свой чай и сахар, и варенье, и теперь пытался все это размешать. - Олег объяснил ситуацию с этими убийствами. Думаю, за Женьку он словечко замолвит, и её в милицию таскать перестанут. Вот... Так что теперь мы - люди абсолютно свободные: ещё денька четыре здесь поразлагаемся и поедем обратно в Москву.
      - А куда так торопитесь то? - Елена Тимофеевна добавила в бульон, кипящий на плите, ещё немного тертой моркови. - Сам же говорил, что у вас там ремонт в театре: ни спектаклей пока, ни репетиций.
      - Ремонт уже закончиться на днях должен, да и, вообще, пора... Ты все свои отгулы истратишь, если и дальше в качестве штатного повара дома сидеть будешь.
      - Вот именно, в качестве штатного повара! - мама неодобрительно покосилась на Леху и сердито отвернулась к окну. - Приготовить, посуду помыть - это да! А сколько я часов тебя за это время дома видела - по пальцам сосчитать можно.
      Камушек был и в мой огород, поскольку драгоценный сынуля отсутствовал, в основном, или из-за моих гастритов, или из-за моих же завиральных идей. Я испуганно притихла, но Митрошкин лишь примирительно махнул рукой:
      - Да, ладно тебе, мам! Все! Все три дня просидим дома. Выходить будем только до магазина, но зато вдвоем. Потому что Женька, когда одна по булочным прогуливается, имеет свойство возвращаться ближе к ночи... Договорились, да? Не обижаешься?
      Мама пожала плечами, не оборачиваясь - видимо, все-таки обижалась, бабуля одобрительно покачала маленькой головой, а я робко пролепетала:
      - Только мне сегодня в библиотеку книжки сдать нужно.
      - Вот вместе сходим и сдадим, а заодно продуктов купим, - Леха твердо решил не отпускать меня дальше, чем на полметра.
      Во время завтрака мне, естественно, пришлось промолчать, зато, когда мы с Митрошкиным остались вдвоем в комнате, я выдала заранее заготовленный текст:
      - Ты не ходи сегодня со мной в библиотеку, хорошо? Потому что мне не только в библиотеку надо.
      - А куда еще? - он подозрительно прищурился. - Женя, я по-хорошему тебя предупреждаю: если...
      - Да подожди ты предупреждать! Мне надо заскочить в женскую консультацию.
      - Зачем это? - его глаза из суровых сделались глупыми и вытаращенными, как у плюшевого кролика.
      - Ну что, мне тебе в подробностях начать рассказывать зачем?
      Мой нехитрый расчет оказался верным: Леха немедленно стушевался, отвернулся куда-то в сторону, забормотал насчет того, что это "ваши, женские дела". Однако, подумав, уточнил:
      - А ты случайно не...
      Многоточие в конце вопроса было весьма красноречивым.
      - Не-а, - ответила я жизнерадостно. - Можешь не трястись. Это совсем-совсем другая проблема. Да, в общем, и не проблема вовсе. Так ерунда! Но сходить надо...
      В общем, бедный Митрошкин окончательно запутался, согласился на то, чтобы я посетила консультацию без конвоя, и даже пообещал ничего не говорить маме.
      Адрес гинекологии я узнала у первой же встречной женщины и бодренько пошагала вниз по улице, радуясь собственной сообразительности и тому, что мне почти не пришлось врать.
      Вообще-то, надо было, конечно, сесть на автобус: Михайловский родильный дом, а также городская женская консультация находились минутах в сорока ходьбы от Лехиного дома. Два белых двухэтажных особняка прятались среди заснеженных деревьев за металлической оградой, а возле калитки даже дежурил рослый парень в высоких милицейских ботинках и зеленом бушлате. Вероятно, после пятого нападения маньяка вооруженную охрану выставили возле всех медицинских учреждений города. Меня же это навело на невеселые мысли о том, что мой план, возможно, и не сработает.
      Но, слава Богу, на территорию меня пропустили абсолютно свободно, в гардеробе без всяких разговоров приняли полушубок, и я присоединилась к небольшой кучке женщин, разглядывающих расписание приема врачей. Фамилию "Протопопов" я помнила очень хорошо, а к какому участку относилась Катя Силантьева? По-моему, Алиса, смакуя подробности местных кровавых событий, говорила и об этом?.. Китаева? Не то... Сотникова? Не то... Но фамилия врача точно была женской... Подгорная? Нет... А вот Палютина... Палютина, Палютина, Палютина... Похоже на то! Но, в любом случае, надо было начинать с бывшего кабинета Протопопова. Но только где он - этот кабинет? Табличку с фамилией покойного доктора со стенда, естественно, уже сняли.
      - Простите, - обратилась я к первой же проходящей мимо женщине в белом халате, - а вы не знаете: акушерка, которая работала с доктором Протопоповым, она сегодня с утра или с обеда?
      - А что вы хотели? - женщина взглянула на меня безо всякого интереса.
      - Поговорить с ней. Я - не пациентка, это, скорее, по личному делу.
      - В двенадцатый кабинет пройдите. Только у них сейчас народу много... Вызовите её, если у вас что-то срочное.
      Однако, вызывать я никого не стала. Устроилась на скамеечке за кадкой с фикусом и добросовестно перелистывала ветхие номера журнала "Здоровье" и новенькие, сверкающие буклетики с рекламой "Марвелона" все время, пока шел прием. В кабинет заходили солидные дамы, молоденькие беременные женщины, девочки-подростки. Я же периодически выглядывала из-за своего фикуса, как суслик из засады, если только можно представить себе суслика, на кого-то охотящегося.
      Наконец, последняя пациентка, тоненькая девочка в кожаных брюках, вышла поправив на плече сумку с бахромой. Следом за ней вышла докторша в белом халате с деревянной трубкой, выглядывающей из кармана. То, что это именно докторша, а не акушерка, я почему-то поняла сразу. То ли по тому, как она была одета - в темные, матово поблескивающие колготки и дорогие черные туфли на высоких каблуках, то ли просто по усталому и какому-то слегка надменному выражению лица. Дверь за ней закрылась, и я поспешно выскочила из укрытия.
      - Войдите, - равнодушно ответили на мой стук. Я вошла и увидела за столом очень маленькую и очень худую женщину в медицинском халате, склонившуюся над какими-то бумагами.
      - На сегодня прием закончен, - скучно сообщила она. - Вы у меня кто? По беременности, нет?
      - Да, собственно, я лично к вам.
      - Вот как? - её брови удивленно приподнялись. - Ну, я вас слушаю.
      - Дело в том, - мои взгляд перебежал с кресла, застеленного оранжевой клеенкой, на столик с блестящими металлическими инструментами, - дело в том, что я студентка юридического факультета МГУ. У меня - выпускной курс, дипломная работа, а сама я из Михайловска...
      - Очень хорошо, - акушерка, вероятно, мучительно пыталась понять, что же мне, собственно, нужно, а я так же мучительно соображала, как бы помягче перейти к интересующей меня теме.
      - Вот... И, в общем, меня отправили делать диплом в родной город, сказали подключиться к любому делу, находящемуся в данный момент в разработке прокуратуры...
      Она кивнула и, с некоторым сожалением закрыв общую тетрадь с лихим мотоциклистом на обложке, подперла маленьким кулачком щеку.
      - Вот я и подключилась к делу о серийный убийствах, но у меня свой план расследования... В общем, вы ведь работали с доктором Протопоповым, и на вашем участке наблюдалась та женщина, которую убили?
      Момент был опасный. Акушерка вполне могла потребовать у меня какие-нибудь документы или просто отказаться отвечать, но она лишь скорбно качнула головой.
      - Да, я работала с Борисом Андреевичем. И что бы теперь ни говорили, и специалист, и человек он был просто замечательный!
      - А что про него теперь говорят? - отогнув край белой казенной простыни, я присела на низкую кушетку.
      - Да что? Ничего хорошего... Что, дескать, невоздержанный был во всех смыслах, что личную жизнь вел беспорядочную...
      - В смысле, женщин любил?
      - Любил, - она выдвинула ящик стола и убрала туда тетрадку и пачку каких-то бланков. - Но совсем не в том смысле, в котором вы сейчас спросили. Он к женщине бережно относился, ласково. Ни одна баба-врач к пациентке так относиться не станет! Да на него наши больные просто молились. И добрый, и внимательный, и поговорит всегда по душам... А что до личной жизни? Ну да, он был трижды женат, и со всеми тремя развелся. Так это, простите, никого кроме него самого и его жен, не касается!
      - Скажите, пожалуйста, - я слегка подалась вперед, - а вот насчет того, что невоздержанный был "во всех смыслах"... Он пил?
      - Нет, - акушерка сказала, словно отрезала, и даже рубанула воздух ребром ладони. - На работе - никогда! На праздник, конечно, рюмочку-другую себе позволял, но чтобы пьяным пациенток осматривать или, того хуже, операции делать - такого Борис Андреевич себе никогда не позволял!
      - А враги у него были?
      - И тоже - нет. Я милиции уже говорила, что нет. Понимаете, девушка, он был интеллигентным человеком, таким, который слова грубого не скажет, всегда поможет, всегда поддержит... Я вспоминаю, какие он знаки внимания женщинам оказывал. Всегда и прическу похвалит, и платье новое, и если у кого проблемы - сразу почувствует и пожалеет.
      - А не может быть такого, что он слишком углубился в чьи-то проблемы и из-за этого?.. Из-за этого его и убили?
      - Ох, нет, наверное, - она снова помотала головой, и я заметила, что шея у неё сухая и жилистая, как у черепашки. - Борис Андреевич был человеком редкостного такта и психологом от Бога. Он очень четко понимал, когда следует лезть в душу, а когда не следует, когда надо расспросить человека, а когда просто напоить горячим чаем... Вот у меня однажды вышел конфликт с дочерью. Серьезный. Я даже проплакала все утро. Пришла на работу, просидела, наверное, час или два - никак в себе придти не могу. Потом прибегает моя Галина, давай извиняться. Ну, помирились, конечно. Я её потом спрашиваю: "С чего ты вдруг усовестилась-то?" А он мне: "Твой Борис Андреевич позвонил, сказал, что ты переживаешь очень сильно, и уговорил меня придти и извиниться".
      Я молчала, ожидая продолжения. Акушерка смотрела в заиндевелое окно и задумчиво постукивала по столу кончиком шариковой ручки.
      - ... Вот... На следующий день я у него интересуюсь, как это он про нашу ссору с дочерью понял? А он отвечает: "Просто вы неадекватно на молодых пациенток реагировали. Как молодая девушка зайдет, вы аж вся зажимаетесь и слезы на глаза"... Какой замечательный был человек! А вот уж два месяца, как его нет.
      - Скажите, а Тамару Найденову - ту которую убили, вы помните?
      - Помню, - она поставила ручку в пластмассовую оранжевую подставку и поправила чуть съехавшее оргстекло. - У неё целый букет заболеваний был, так что лечилась она долго. Загиб матки, эррозия, аднексит... Гинекологический массаж ей делали, инъекции. Она каждые три месяца проверяться приходила. Ухоженная женщина была, за здоровьем следила.
      - А Бориса Андреевича с ней никакие особые отношения не связывали?
      - Ну вот и вы, девушка, туда же! Нет, не связывали! Он ко всем больным относился одинаково ровно. Конечно, её он, наверное, знал лучше, чем какую-нибудь там няню из детсада, которая раз в полгода печать в санкнижку приходит проставить. Но, тем не менее, я ничего подобного не замечала. Борис Андреевич такого бы себе просто никогда не позволил!
      - Извините, а вот ещё такой вопрос, - я снова покосилась на гинекологическое кресло, - абортов она в последнее время не делала? Или, может быть, были какие-нибудь подозрения на беременность?
      - Нет. Говорю же вам, она в последний раз была на приеме чуть ли не летом. Да и потом муж у неё несколько лет как умер, а она, по-моему, вела себя после его смерти очень достойно... Нет, ни абортов, ни внематочных ничего! Это я вам говорю абсолютно точно: милиция её карточку в связи со смертью Бориса Андреевича поднимала.
      - Карточку, конечно же, забрали?
      - Почему? В архиве, наверное, хранится... А что такое? Может быть, я вам так скажу?
      - Адрес бы мне её узнать, - сердце мое бешено заколотилось о ребра. Ее, и если можно, Кати Силантьевой... Той, второй, девушки. Она, по-моему, наблюдалась у Палютиной?
      Акушерка встала, отодвинула стул, скрипнувший визгливо и недовольно, неспешно подошла к стеллажу:
      - Найденова, Найденова, Найденова... Она у нас жила на Крылова, дом, по-моему, девятнадцатый, а вот квартира.., - она отодвинула в сторону несколько карточек, достала толстую черную тетрадь в переплете из тисненого кожзаменителя. - Да, все верно: дом девятнадцать, квартира тридцать шесть. Только, говорят, родственники её квартиру продавать собирались, так что вы вряд ли там кого сейчас найдете. Попробуйте, конечно... Ну, а насчет Силантьевой в регистратуре узнайте. Может быть, они её карточку ещё и с полки не сняли. Кто знает, вдруг милиции опять что понадобится?..
      Тоненькая карточка Кати Силантьевой, и правда, обнаружилась в регистратуре. Полная блондинка-регистраторша просунула её в окошечко, особо не вглядываясь в мое лицо и уж, тем более, не спрашивая никакого удостоверения. Возможно, она была здесь новенькой и просто не успела запомнить, как звали девушку, утопленную в вонючем хлебозаводском ручье.
      Адрес я тут же переписала в свою записную книжку и под ярким типографским плакатом, объясняющим как правильно купать новорожденного, принялась изучать историю нечастых Катиных визитов в консультацию. Профилактический осмотр, осмотр, ещё осмотр. Жалоб нет. Здорова, здорова, здорова... Цервицит... Ого! Мои бедные мозги напряглись, и память со скрипом выдала, что "цервицит" - это, вроде бы, какое-то женское воспалительное заболевание, с которым даже кладут в больницу. Что и говорить, мои познания в области медицины оставляли желать лучшего.
      - Извините, пожалуйста, - я подошла к регистраторше, увлекшейся разгадыванием кроссворда, - вы не подскажете мне, что такое "цервицит"?
      Она с недоумением взглянула сначала на меня, потом на раскрытую карточку, которую я положила на стойку и придерживала на нужной странице двумя пальцами.
      - К доктору идите, он все объяснит, - голос у блондинки оказался приятным и сочным - хоть романсы пой, и, похоже, она, действительно, понятия не имела о том, что Кати Силантьевой уже нет в живых.
      - Но, может быть, хотя бы в общих чертах?..
      - Аборт делали? - она зыркнула на меня, как на своего личного врага.
      - А что бывает такое осложнение после аборта?
      - Конечно, бывает, девушка! Аборт - это вам не шуточки. Особенно, когда в частных лавочках, а не в государственных медучреждениях.
      - Спасибо, - пробормотала я, отлепляясь от стойки и нащупывая в кармане жетончик из гардероба. - Большое спасибо. Вы мне очень помогли...
      Выйдя с территории роддома, я села на первую же дворовую лавочку и закурила. Леха, наверняка, не одобрил бы моего поведения: ему не нравилось, когда женщины курят на улице. Но сейчас мне было не до Лехи, и не до того, как я выгляжу... В карточке у Кати Силантьевой размашистым, неразборчивым почерком было написано: "Ds?: Цервицит" И это могло означать что угодно: от банальной инфекции, до осложнения после аборта. Белокурая регистраторша, сама того, не ведая, навела меня на очень интересную мысль: а ведь, в самом деле, Кате не обязательно было избавляться от ребенка в городской женской консультации! Слухи пойдут, разговоры... Зато сколько объявлений в любой рекламной газетке: "Аборты на любых сроках", "Аборт без боли и осложнений"! Да-а... Без боли и осложнений... Гордина Де Гроот... Катя Силантьева... Ее возможная беременность...
      Докурив сигарету до самого фильтра и выкинув окурок в полую бетонную ножку лавочки, я встала и отряхнула снег с полушубка. По идее, сейчас следовало бегом бежать на улицу Кошевого, где жила Катя, и расспрашивать родственников, подружек - кого угодно. Но слишком заманчиво синела на соседней пятиэтажке табличка "ул. Крылова 27", и слишком лень было возвращаться сюда ещё раз. Поэтому я немного подумала и отправилась искать дом под номером девятнадцать...
      Это был хороший дом. От него так и веяло солидностью, респектабельностью и достатком. Когда-то Тамара Найденова жила в розовой кирпичной девятиэтажке с почти московскими башенками, упирающимися в серое январское небо, и огромными лоджиями, застекленными согласно мысли архитектора. Консьержки внизу, правда, не оказалось, но холл и без того производил сильное впечатление. Аккуратно покрашенные батареи, целые стекла, одинаковые белые плафоны под потолком. Детские коляски под лестницей, которые никто не крадет, не ломает и не растаскивает на запчасти. От темных ступенек лестницы слегка пахло хлоркой. Видимо, уборщица очень серьезно относилась к своим обязанностям. Понятно, что на двери подъезда висел домофон. Внутрь я попала вместе с каким-то жильцом, прогуливавшим на детской площадке серого курчавого пуделя.
      В тридцать шестой квартире открыли сразу, не спрашивая "кто там" и не ковыряясь долго в замке. Дверь распахнул высокий худой шатен лет тридцати пяти с маленькими темными глазами. На нем были серые драповые брюки и просторный джемпер с у-образным вырезом. Под джемпером виднелась черная шелковая рубаха.
      - Вы по поводу квартиры? - спросил он, по-прежнему придерживая одной рукой дверь, а другой упираясь в косяк. И я поняла, что акушерка из консультации говорила правду. Из прихожей тянуло запустением и почему-то старой пылью, а за спиной шатена виднелись голые стены с отставшими кое-где обоями и торчащий из потолка шнур от люстры.
      - Нет, мне дали этот адрес в прокуратуре, - второй раз за день я изложила свою сказочку про дипломницу юрфака. Мужчина, однако, отреагировал совсем не доброжелательно и, похоже, не воспылал желанием отвечать на мои вопросы.
      - Все это хорошо, конечно, - он опустил ту руку, которой упирался в косяк, но пройти мне не предложил, - но я не понимаю, почему я обязан помогать в защите диплома вам - совершенно незнакомому человеку?.. Понимаете, ни я, ни моя погибшая сестра - мы не подопытные кролики, и я вовсе не хочу, чтобы из истории Тамары делали учебное пособие.
      В принципе, он был прав. История со студенткой юрфака никуда не годилась. Какие-то дипломы, институты, защиты, когда у людей такое горе... Я почувствовала себя ужасно неловко (и ещё более неловко от того, что он не кричал, не повышал голос, а просто внимательно смотрел на меня своими цепкими темными глазами), но отматывать назад было уже поздно.