Солнце клонилось к закату, спрятав брюхо за верхушки разлапистых грабов. Неужто погода налаживается? Как с утра распогодилось, так до сумерек держится. На полянах траву и землю просушило. Птички перышки распушили и принялись порхать туда-сюда по своим птичьим делам.
      Игреневый конь королевича Иржи вполне оправдал возлагаемые на него надежды. Рысь размашистая, но не тряская. Галоп, а Годимир попробовал проскакать хотя бы с четверть версты, и вовсе плавный — кажется, будто на лавке сидишь. Слушал жеребец и повод, и шпоры, да так, словно мысли седока угадывал. А когда рыцарь отпустил повод и попробовал управлять конем наклоном корпуса — если бой случится, то обе руки нужны будут — оказалось, что и тут наблюдается полное взаимопонимание.
      Значит, угадал. А может, что-то подсказало — бери игреневого. Ведь гнедой пана Езислава с первого взгляда показался и мощнее, и красивее. Если бы не сорочий глаз. Почему-то Годимир испытывал стойкую неприязнь и к собакам, и к лошадям с подобным недостатком. С детства испытывал и ничего не мог с собой поделать. Хотя, если бы не было другого коня поблизости, сгодился бы и с сорочьим глазом, конечно.
      По зрелому размышлению, обдумывая свой поступок, рыцарь решил, что все дело в мече. В мече пана Езислава. Он сразу пришелся ему по руке, а значит, и по душе. Вот как сомкнулись пальцы на шершавой рукояти, еще теплой от рук «мантихорового» рыцаря, так и понял — то, что надо. И вес, и баланс, и длина… Ну, все, словно по нему, Годимиру из Чечевичей, делано. В общем, с этим мечом он уже не расстался бы без очень веской причины. А справедливость требовала, чтобы побежденные рыцари были «обижены» равновелико. Если у одного меч отнял, то коня нужно у другого забирать.
      Вот так и вышло, что рысил нынче под Годимиром игреневый жеребец.
      Чудный конь!
      А пояс оттягивали ножны с мечом.
      Замечательный меч!
      Даже подозрительно как-то.
      Самое время задуматься — с чего бы такое везение не избалованному удачей рыцарю? Как бы боком не вышло.
      Кроме меча и коня Годимир решил ничего не брать. Не хватало и вправду уподобиться презренным мародерам, обирающим поверженных врагов. Стягивающих с мертвых и тяжелораненых кольчуги, сапоги, более-менее чистую, не замаранную кровью, одежду, срывающих с пальцев перстни, а из ушей вырывающих серьги…
      Стой, стой, пан рыцарь!
      Куда это тебя занесло?
      Снова хочешь искать неведомое? Ловить ветер в чистом поле?
      А надо бы, если по-хорошему, Яроша разыскать, помириться; в Ошмяны заехать, судьбой Олешека поинтересоваться, а то и поучаствовать в разбирательстве, которое пан Божидар вздумал затевать; разыскать королевну Аделию, в конце концов! А то что же получается? Наследница ошмянского престола исчезла, канула невесть где, а он — странствующий рыцарь, призванный восстанавливать справедливость под солнцем и под луной — горелые телеги рассматривает, драки затевает… Хотя нет. Драку с тройкой рыцарей он не затевал. Сами налетели. Ну, и получили по заслугам. Вдругорядь не сунутся. Конечно, жалко пана Подкову — и не пожил-то ничего… Сколько ему исполнилось? Шестнадцать? Семнадцать? Небось, только-только из оруженосцев выбился, посвящение прошел…
      Вот-вот, пан Годимир герба Косой Крест! Кто-то в шестнадцать лет пояс и шпоры получает, а кто-то и в двадцать вынужден морочить головы честным людям, притворяясь рыцарем. Да еще выслушивая нелестные слова от всяких встречных-поперечных… Добро бы зрелые, умудренные годами и многими битвами, мужи тебя песочили, так нет же, всякие сопляки — ни мечом толком не владеющие, ни в седле усидеть не способные — норовят обидеть. Не говоря уже о лесных молодцах, которым и вовсе не по чину рот раскрывать в присутствии благородного пана, насчитывающего двенадцать поколений прославленных предков.
      Ты опять о Яроше вспомнил, пан Годимир?
      Тогда припоминай, чьи стрелы тебе жизнь спасли, когда горные людоеды хотели в дубины принять некого рыцаря, очертя голову бросающегося на выручку засушенному гаду?
      А кто, положа руку на сердце, тебе победу в схватке с тремя противниками сразу обеспечил?
      Давай-ка посчитаем. Коня пана Подковы Ярош свалил? Ярош.
      С одной стороны, очень даже удобно — получается теперь, что смерть молодого рыцаря не на тебе, пан Годимир, а на разбойничке.
      А кто в пана Езислава стрелу воткнул? Опять же Ярош. Благодаря этой стреле «мантихоровый» и конем управлял из рук вон, и мечом размахивал так себе, особенно, когда над щитом рубить приходилось. Если честь по чести разобраться, у тебя, пан Годимир лишь одна заслуга — королевич Иржи.
      Вот так вот. Хоть и разбойник, но человек честный и, похоже, верный в дружбе. А ты его обидел.
      Рыцарь-несчастье!
      — Эх!
      Годимир махнул рукой, приподнялся в стременах и сорвал нависшую над тропой ветку. Теперь будет чем слепней от коня отгонять. Конский-то доспех он оставил пану Иржи, поскольку знал по своему опыту: в дороге эти шанфроны, пейтрали и прочие «висюльки» только мешают. Знай снимай-одевай… Да и конь устает больше, когда лишний вес на себе тащит, пускай они не кольчужные, а из кожи или ткани. Зато незащищенную шею игреневого немилосердно грызли жужжащие кровососы. Это ж прямо не мухи, а вомперы какие-то! Дай волю, всю кровушку высосут, лишь шкуру да кости оставят.
      Направлялся Годимир в Гнилушки — самую южную деревеньку, куда еще добирались сборщики подати из Ошмян. Он рассчитывал разжиться каким-никаким харчем у бортника Дорофея, в гостях у которого они со шпильманом и разбойником славно попили бражки по пути на юг. У него же они и с Велиной познакомились, когда девчонка пыталась коней свести со двора. И какой леший попутал неглупых, в сущности, людей, что приняли они конопатую девицу с грязными ногтями за королевну Аделию? Объяснение Годимир мог подобрать одно — очень уж хотелось повстречать королевну. Настолько, что впору придумать ее, если найти не удается.
      Велина…
      Вот еще повод для раздумий.
      Кто она? Так ли проста, как хочет казаться?
      Ой, не проста… Ой, темнит…
      Ведь так и не призналась, каким ветром занесло ее в глухомань, в дикий край, где даже вооруженный мужчина не всегда может ощущать себя в безопасности. Почему не открыла им, балбесам, глаза на правду, не втолковала, что из нее такая же королевна, как из него, Годимира — пекарь? Напротив, всячески поддерживала заблуждение. Изображала (старательно изображала!) испуг в избушке Якима с Якуней. И после, когда появилась рассерженная, словно камышовый кот, навья. Раскрылась лишь у пещеры дракона, в горячке боя. Ну, да там счет на жизнь и смерть шел: останешься в стороне — попадешь на вертел. На вытесанный из молодой, смолистой елочки вертел…
      Но чего Годимир никак не мог понять — если Велина так самоотверженно бросилась его спасать, то почему после уехала вместе с Олешеком и отрядом ошмянского каштеляна? Или обиделась за что? Может, и вправду прав Ярош? Может, нужно было… А! Что теперь рассуждать? Поздно рану промывать, когда черви завелись, как говорят в Полесье.
      К слову сказать, кое-что новое об Олешеке и Велине он узнал.
      От королевича Иржи, как ни странно.
      Когда поморича привели в чувство, он не стал возмущаться, хвататься за оружие, науськивать на Годимира слуг и оруженосцев. В общем, повел себя по-рыцарски. Попил водички… Или что там во фляге было налито? Полежал в холодке.
      Сам словинец при этом тоже отдыхал, а заодно потихоньку-полегоньку освобождал игреневого от доспеха, прикидывая в уме — куда же теперь направиться? И тут подошел Вышата и честь по чести пригласил побеседовать с паном Иржи герба Два Карпа.
      Годимир удивился. Не ожидал он от рыжего королевича благородного обращения. Но раздумывать долго не стал. Пошел вслед за седым, тощим слугой.
      Королевич полулежал под деревом, опираясь спиной о грубую кору. Благородный пан на отдыхе, да и только. Правда, слегка обалделый взгляд да наливающаяся чуть выше переносицы пухлая шишка напоминали о недавнем поединке.
      — Пришел? — буркнул Иржи вместо приветствия.
      Словинец хотел ответить на грубость грубостью, но сдержался. Ну, поссорятся опять. А дальше? На поединок поморича не вызовешь — слабый и больной. Вот и получается, что обмениваться колкостями нет смысла.
      — Звал? — негромко проговорил Годимир. — Сказать что-то хотел?
      — А если и так? — Иржи с вызовом вскинул подбородок. И напрасно. Видно от Годимировой руки досталось не только лбу, но и мозгам (если у него они есть), которые за лбом скрываются. Королевич сдержанно застонал, прикрыл глаза.
      — Если нечего сказать, я пойду. Устал. — Годимир заложил кулаки за спину, огляделся по сторонам — Вышата стоял в трех шагах, понурившись, как побитый пес. Двое оруженосцев, толкаясь плечами и мешая друг другу, крутились вокруг маленького костра. Вроде бы никакого подвоха.
      Рыцарь подставил давно не бритую щеку солнечным лучам.
      Иржи молчал.
      Годимир тоже молчал.
      На опушке леса закуковала кукушка.
      «Кому она годы отсчитывает, — подумал словинец. — Мне или королевичу рыжему?»
      На пятом «ку-ку» глупая птица замолкла и, шумно ударяя крыльями, взлетела над грабняком.
      «Пять лет? Пускай будет для Иржи. Отчего ж я рыжих так не люблю?»
      — Кто спалил обоз? — неожиданно проговорил королевич.
      — Откуда ж мне знать?
      — Это дракон?
      — Не знаю. — Годимир вздохнул. — Хотелось бы верить, но…
      — Пан Божидар сказал, ты дракона зарубил.
      — Что? — Рыцарь вздрогнул. Слова поморича застали его врасплох. — Какой пан Божидар?
      — А что, тут много Божидаров? — одними губами усмехнулся Иржи. — Каштелян ошмянский, вот какой.
      — Где ты его видел, пан Иржи?
      Тень пробежала по лицу королевича.
      — Что, за певуна своего беспокоишься?
      — А если и так?
      — Не беспокойся… Пан Божидар его из рук не выпустит.
      — Это все, что ты сказать хотел? — скрипнул зубами Годимир.
      — Нет. Не все. Я тебя еще достану, пан Годимир. Обещаю.
      Словинец пожал плечами:
      — Когда будет угодно. Я от поединков не бегаю.
      — Хочется верить.
      — А когда ты меня вызвать решишься, тоже парочку друзей прихватишь, как сегодня? — не удержался Годимир.
      Королевич зарделся, как панянка на выданье:
      — Нет, — твердо ответил он. — Будем один на один биться. — И тише добавил: — Что за леший меня сегодня попутал…
      Рыцарь поковырял носком сапога дерн. Сказал примирительно:
      — Я не в обиде. Ты показал себя честным рыцарем, пан Иржи.
      — Ты тоже, пан Годимир, — не остался в долгу поморич.
      — Если спрошу, ответишь? — воспользовался мгновением словинец.
      — Отвечу. — Иржи кивнул. Снова скривился от боли.
      — Ты точно знаешь, что Олешек — подсыл?
      — Олешек — это шпильман, что ли?
      — Ну да.
      — Точно знаю.
      — И доказать сможешь?
      — Доказать смогу, если свидетелей из Пищеца доставлю.
      — А без свидетелей выходит — твое слово против его слова?
      — Выходит, — согласился Иржи и спохватился. — Ты говори-говори, да не заговаривайся! В моих жилах королевская кровь течет, а он кто?
      — Ну, не знаю… Не кметь, так уж точно. — И неизвестно для чего добавил: — Он из Мариенберга…
      — То-то и оно! — Иржи даже кулаком взмахнул несмотря на слабость. — Из Орденских земель разве что хорошее может выползти? Змеи ядовитые только…
      — Да? — удивился Годимир. — Что ж ты так северян не любишь?
      — А ты басурман сильно любишь?
      — Ну… Это ж другое дело. Они в набеги через Усожу ходят то и дело. Все рыцари хоробровские за честь почитают с ними сразиться!
      — Вот так и у нас, пан Годимир. Точно так же. Только не через Усожу вражье семя лезет, а через горы. Про Пологие горы слыхал?
      — Ну, слыхал… Отчего же не слыхать?
      — Так вот молиться нам на них надо. Если бы не горы, давно бы уже захватили рыцари ордена Длани Господней наши земли.
      — Вот он как, — покачал головой Годимир. — Везде свои враги находятся. У нас — басурманы. У вас, в Поморье, рыцари-монахи. Здесь — загорцы хуже пугала.
      — Именно, — согласился королевич. Как-то так вышло само собой, что говорили они уже не как недавние — и будущие — враги, а как приятели. — А в Пищеце на Олешека твоего указали, что дескать у воеводы Подебрада письма принимал. А Подебрад — вражина всем известный. Денег куры не клюют, а совести никакой. Он едва ли не в открытую в любви к великому магистру расписывается.
      — Ну и что?
      — Что «и что»?
      — Доказали что-нибудь?
      — Да где там! — разочарованно вздохнул Иржи. — Музыкант удрал. Скользкий он, как угорь… Ничего, от пана Божидара не вывернется.
      — Погоди про Божидара. Вы б Подебрада этого самого в застенок, да допросили бы, как положено!
      — Ага! Сейчас! Его возьмешь!
      — Ты ж королевич!
      — Королевич. — Иржи отвел глаза. — Только королевство мое… — Он не договорил, вернулся к воеводе-предателю. — А у Подебрада знаешь, сколько серебра в мошне? И дружина не чета нашей. Батюшка с ним связываться наотрез отказался. Сказал, осерчает — от Пищеца камня на камне не оставит. — Тут Иржи понял, что наболтал лишнего, захлопнул рот, аж зубы клацнули.
      — Так. А здесь ты чего испугался? Орден Длани Господней далеко…
      — Во-первых, я не испугался! — Королевич попытался подбочениться, но понял, что сидя принять горделивую позу не сможет, и успокоился. — А во-вторых, по Ошмянам слухи ходят — загорцев в лесах видели. Я и подумал — одно к другому вяжется.
      — По мне, так нисколечко не вяжется, — задумчиво проговорил Годимир.
      — Скажешь тоже! Думаешь, почему Божидар за певуна уцепился, как утопленник за соломинку?
      — Ну…
      — Вот те и «ну», пан Годимир! Божидар только кажется толстым да ленивым. А ему палец в рот не клади — по локоть отхватит!
      — А по-моему, он об одном думает — как бы драконьи сокровища к рукам прибрать.
      — Может быть, — подумав, согласился Иржи. — Не без того. Он своего не упустит, но и державу блюдет. Король-то Доброжир только с виду такой хороший…
      Годимир поглядел на поморича едва ли не с жалостью. Что морозит, что несет? Или у него не было возможности убедиться, что король ошмянский дела честь по чести разбирает? По правде и по совести. Так в старину короли суды вершили, а про то теперь легенды да былины сложены. А если охота рыжему напраслину возводить на государя Доброжира, это его дело. Совсем у себя в Поморье совесть потеряли. Недаром говорят — поморич тебя купит и продаст, а потом выкупит и перепродаст вдвое дороже. До сегодняшнего дня Годимир думал, что речь в этой пословице идет о мещанах да купцах, а выходит, и королевичи в Поморье хитростью изначальной не обделены.
      — Что зыркаешь? — не замедлил с ответом королевич. — Думаешь, кто меня надоумил, где тебя искать?
      — Кто? — опешил Годимир.
      — Дед Пихто!
      — Ты не крути, говори толком, пан Иржи!
      — Толком? Скажу. Каштелян ошмянский.
      — Да ну?
      — Именно. Пан Божидар собственной персоной.
      — Не может быть! — Годимиру больше всего хотелось схватиться за голову и взвыть.
      — А есть мне резон тебе врать?
      — Ну…
      — Ты подумай, подумай… Или хоробровцы все разумом туги?
      Словинец непроизвольно сжал рукоять меча. Его движение не укрылось от королевича.
      — Ага! Разозлился? Злись. И думать учись. Мне надо, чтоб ты выжил. До тех пор, пока я не подлечусь. Никому не разрешу тебя к пращурам отправить.
      — Ишь ты… — хмыкнул Годимир.
      — А ты как думал? Божидара со стражниками мы вчера встретили. Село там еще… Название такое смешное… Вот леший! Запамятовал!
      — Гнилушки?
      — Именно! Думаешь, где я музыканта увидел? Пан Божидар его с собой вез. И девка при нем крутилась…
      — При ком?
      — Да при музыканте. Не при Божидаре же? Да! Он мне сказал, ты ее с королевной пропавшей спутал?
      — Ну, спутал… — буркнул Годимир. Хочешь не хочешь, а ошибки признавать надо. Тем более такие, про которые уже половине Заречья известно.
      — Как ты мог! — искренне возмутился пан Иржи. — Аделия, она… Словами не описать… А тут… Спору нет, девка хорошенькая…
      — Да что в ней хорошенького? — зло бросил рыцарь. — Конопа… — Он осекся, сообразив, что рыжий королевич сам отмечен веснушками не меньше Велины.
      — Это ты брось, пан Годимир, — уверенно произнес поморич. — Хорошенькая. Прекрасной панной я ее, конечно, не объявил бы, но… — Иржи многозначительно ухмыльнулся, и словинцу захотелось пнуть его сапогом, чтоб губы лопнули и захрустели костяным крошевом зубы.
      — Что-то ты лицом побелел, пан Годимир? — ядовито осведомился королевич. — С чего бы это? Ты, должно быть, расстроишься, когда узнаешь, как она вокруг певуна крутилась?
      — И не подумаю. — Рыцарь сцепил зубы, выдавливая жалкое подобие улыбки. — Мне без разницы. Ладно, пан Иржи, пора мне…
      — Погоди-погоди! Я ж не рассказал еще, как Божидар на тебя указал.
      — Ну, указал и указал… Ты сказал, я услышал.
      — Э-э, нет. Не просто указал. Когда у нас разговор зашел про дракона, про ее высочество… Это пока девка та, с косой, музыканта кашей с ложки кормила…
      — Про Божидара, про Божидара… — прервал его Годимир.
      — Хорошо. Как скажешь. Пан каштелян сказал, что ты дохлому дракону голову срубил. Думал, значит, малым потом рыцарские шпоры заслужить.
      — Малым потом? А он там был? Он видел, что возле той пещеры творилось? Когда людоеды горные… — Рыцарь не договорил, махнул рукой. — Что с вами говорить! Какие сами, так и людей меряют. Одним аршином.
      — Сами мы не такие, — язвительно процедил Иржи. — Мы рыцарского звания обманом не присваивали. А еще сказал Божидар, что если б ты нашел драконьи сокровища, он тебе самолично мечом по плечу хлопнул бы. Да только надежды на неудачника никакой.
      — Он так сказал?
      — Сказал. А музыкант твой дорогой еще ляпнул что-то навроде — рыцарь-несчастье… А девка кивала и улыбалась.
      — Все. Недосуг мне с тобой, пан Иржи, байки травить. До встречи. Выздоравливай. — Годимир повернулся и пошел прочь, сжав кулаки и стиснув зубы, чтобы не заорать от обиды и ярости.
      — А после Божидар стрелочку крутил серебряную, — долетел сзади насмешливый голос королевича. — Она-то в твою сторону и указала…
      Тогда молодой человек не обратил внимания на слова паныча из Поморья, но теперь, сидя в седле неспешно рысящего жеребца, задумался: что за стрелка, как она могла указать на него? Вообще-то подобные вещи уже попахивали чародейством, а чародейства ни одна из господствующих над душами людей церковных конфессий не одобряла. Ни духовно-рыцарский орден Длани Господней, ни церковь Хоробровского патриархата, которой принадлежало большинство действующих монастырей и храмов в Грозовском, Лютовском, Хоробровском королевствах и в Заречье, ни слегка еретическая конфессия Поморья (вот, собственно, из-за чего и пытались наложить лапу на южных соседей орденские комтуры ). А многие секты, откалывающиеся от распространенных богослужений, так прямо объявляли колдовство смертельным грехом, более страшным, нежели предательство сюзерена, убийство и прелюбодеяние. Хуже чародейства он считали лишь «сотворение кумира», подразумевая под ним поклонение изображениям Господа, вырезанным на липовых досках по освященной временем традиции. Дальше всего в борьбе с чернокнижием и «кумиротворчеством» зашли все те же иконоборцы, с которыми Годимир некогда бок о бок путешествовал в Ошмяны.
      Колдовство — зло. Помыслить, что уважаемый пан, каштелян королевского замка опустится насколько, что замарает душу волшбой, рыцарь просто не мог. А потому выбросил из головы даже сами мысли об этом. Пускай ложь и клевета остается на совести рыжеволосого поморича. Ничего, он еще свое получит. Пускай только попадется на пути — шишкой на лбу не отделается.
      Ну, а сейчас есть дела поважнее.
      Хоть бы разыскать Яроша и попробовать примириться…
      Это будет трудно — лесной молодец норовом крут и резок, как необъезженный жеребчик-трехлеток. Но должен же он понять, что не со зла его Годимир оскорбил, а… Вернее, со зла, но не на него. После боя, в горячке, еще и не такого наговорить можно. Это любой рыцарь, сходивший хоть раз на войну, подтвердить может.
      Дураком Ярош не выглядит. Должен понять. Все равно им друг дружки держаться надо. Вместе и Сыдора из Гражды разыщут, и неизвестных грабителей, нападающих на обозы переселенцев, и, поможет Господь, дракона с королевной Аделией вместе. Еще бы Олешека освободить да Велину…
      Впрочем, кажется, им и без него хорошо. Ну и пусть. Не очень-то и хотелось. Девка бродяжка, ни кожи, ни рожи. Всей красоты, что коса ниже задницы. Еще и лошадей ворует у честных людей. Пускай катится куда подальше. Вместе с Олешеком, для которого, как выясняется, дружба — пустой звук.
      А вот и Гнилушки!
      Годимир прекрасно помнил порубку, поддерживающую опушку леса на расстоянии стрелища от крепкого тына. Три десятка домов, собравшихся в кружок, как девки-кметки, водящие хоровод осенним вечером, после уборки последнего снопа. Ничего не изменилось с того дня, когда они перепили с бортником Дорофеем. А сколько же прошло? Не больше седмицы, а кажется, будто десяток лет.
      Вот и хата бортника. Стоит на отшибе, крыша из дранки давно и настойчиво требует починки, подворье захламленное, сарай перекошен. Где-то должно быть и перевернутое корыто — зимой размокающее, а летом пересыхающее, а потому покрытое глубокими — палец пролазит — трещинами.
      Рыцарь въехал между двумя огороженными дворами — жердь, перекрывающую ночью дорогу, еще не приладили, и она валялась в густой траве. Заливисто разбрехались собаки. У той, что справа, голос погуще, а левая — писклявка писклявкой. Как такую можно держать во дворе?
      Кажется, через плетень выглянул бородатый мужик. Точно сказать трудно, поскольку солнце побагровело и спряталось за леском, оставив на виду лишь самую верхушку. Начинались сумерки — быстрые по-летнему. Длинные тени потянулись от стены к стене, от овина к овину.
      Рыцарь проехал к сельской площади с колодцем посредине — обычное место кметок, вечерком перемывающих косточки соседкам.
      Пыль у колодезного журавля была истоптана, но люди уже разошлись. Никто не спешил с ведрами. Ни с пустыми, ни с полными.
      «Может, оно и к лучшему?» — подумал Годимир.