Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Победитель драконов - Заложник удачи

ModernLib.Net / Фэнтези / Русанов Владислав / Заложник удачи - Чтение (Весь текст)
Автор: Русанов Владислав
Жанр: Фэнтези
Серия: Победитель драконов

 

 


Владислав Русанов
Заложник удачи

      Книгу посвящаю моей дочери Анастасии

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ
СТРАННЫЕ ВСТРЕЧИ

      Над сожженным обозом вились тонкие дымные змейки. Серо-голубые, почти незаметные в пасмурный день. На высоте полутора сажен легкий ветерок подхватывал их, наклонял прочь от предгорий и развеивал.
      — Хорошо, что ветер не на нас, елкина ковырялка, — пробормотал под нос заросший, как леший, мужик с длинным луком в руках. С этим оружием, как, впрочем, и с любым другим, он управлялся на удивление легко и умело. Хотя… Почему «на удивление»? Прославленный по всему югу Заречья разбойник Ярош по кличке Бирюк не стал бы тем, кем он был, если б не бил из лука в медную монету за полста шагов, не рубился мечом лучше любого стражника да и с голыми руками мог управиться с парой-тройкой купцов.
      — С чего бы это? — Его спутник — молодой человек лет двадцати — рассеянно дернул себя за ус, погладил большим пальцем висевшие на боку черные ножны. Он-то выглядел настоящим благородным паном — кольчуга, меч, корд на боку. Светло-русые волосы коротко подстрижены, чтоб не мешали подшлемник надевать.
      — Ты слышал, как воняют паленые трупы, пан рыцарь? — едва заметно усмехнулся Ярош, показывая щербатый оскал, поднял руку, намереваясь притронуться к покрытому запекшейся кровью уху, но передумал. К чему теребить незажившие раны? Мочки уха Бирюк лишился совсем недавно — трех дней не минуло. «Гостеприимные» старик со старухой — Яким и Якуня — оказались на самом деле вероломными убийцами, вздумавшими опоить отравой мимоезжих людей, а потом отдать их живыми, но обездвиженными горным великанам, которые нередко пробавлялись людоедством. Особенно в отрогах Запретных гор. Старика, по-юношески неутомимо обращавшегося с мясницким ножом, угомонил Годимир — странствующий рыцарь, нынче беседующий с Ярошем. А вот бабку Якуню разбойник сжег вместе с избушкой. Потом оправдывался, будто плошку с горящим маслом случайно уронил со стола. Так все и поверили…
      — Ну… — замялся Годимир. — У нас, в Хоробровском королевстве…
      — «У нас, в Хоробровском»! — передразнил его Ярош.
      — …мертвых не жгут! — твердо закончил рыцарь.
      — Ишь ты! «Мертвых не жгут»! Ты ж говорил, мол, воевал с басурманами?
      — Воевал.
      — И они, я слыхал, частенько вас, словинцев, теребят. Особенно в приграничье. По-над Усожей. Или нет?
      — Сейчас уже нет, пожалуй, — подумав, ответил Годимир. — Прикрутили хвост кочевникам в последнем походе. Том самом, где я… Ладно. Не будем. — Он и впрямь старался пореже вспоминать тот поход, где проявил себя редкостным неудачником и заслужил неодобрение (да что там неодобрение — крепкую нелюбовь) пана Стойгнева герба Ланцюг . — Да и Бытковское воеводство, откуда я родом, чтоб ты знал, все ж таки не пограничье. Близко. Да. Но не пограничье.
      — Ладно. Проехали. — Ярош прищурился. — Как думаешь, пан рыцарь, кого-нибудь живого оставили?
      Годимир пожал плечами:
      — Есть только один способ узнать…
      — Выйти из лесу и поглядеть?
      — Ну.
      — Эх, опять ты нукаешь, пан рыцарь…
      — Тебе что за дело? Хочу и нукаю.
      — Да ладно. Нукай, елкина ковырялка. А выходить, похоже, придется. Так или иначе, а, не знаючи, что тут приключилось, я в Гнилушки не пойду.
      — Что, все Сыдора выискиваешь?
      — Выискиваю. И пока не найду… — Разбойник зарычал, сжимая кулаки. Обычно он вел себя куда сдержаннее. Но с недавнего времени одно лишь упоминание Сыдора — не менее известного вожака разбойничьей хэвры — приводило Бирюка в ярость. Еще бы! Ведь именно Сыдор выдал его пьяного стражникам короля Желеслава — владыки соседнего с Ошмянами городка под названием Островец. Королевский суд был скор и беспощаден. А чего церемонии разводить с разбойником? Яроша заковали в колодки у обочины тракта и, если бы не блажь странствующего рыцаря, там бы ему и смерть встретить. С тех пор лесной молодец чувствовал себя не то, чтобы обязанным, но старался по мере сил Годимиру помогать. И не только Годимиру, но и его вроде бы как оруженосцу, а на самом деле шпильману из далекого северного города Мариенберг, Олешеку с многозначительной кличкой — Острый Язык.
      Беда в том, что с Олешеком им не так давно пришлось расстаться. Вскоре после схватки у безымянной пещеры , где поднятый волшебством неживой навьи дракон (умерший, по всей видимости, очень давно) изничтожил стаю горных великанов, перед обессиленным и потрясенным гибелью зеленокожей красавицы Годимиром предстал отряд ошмянских стражников во главе с паном каштеляном…
 
      Они появились на рассвете, вместе с первыми тяжелыми дождевыми каплями.
      Десяток, не больше, верховых. Черные суркотты с вышитыми на груди желтыми трилистниками, на головах шишаки . Впереди на толстоногом коне с длинной, заплетенной в косички гривой и достигавшей едва ли не храпа челкой, ехал высокий пан, с трудом разместивший огромный живот на передней луке. На мохнатой шапке красовались три фазаньих пера. Рыжеватые с сединой усы топорщились под носом, словно свиная щетина, а кончики их нависали над уголками рта.
      Пан Божидар герба Молотило, каштелян королевского замка в Ошмянах, грузно спрыгнул с коня, бросил поводья носатому, узколицему оруженосцу.
      Ливень хлестал по обезглавленной туше дракона, которая, подаваясь напору упругих струй, сминалась, усыхала, словно скомканный лист пергамента. Будто удар, нанесенный Годимиром, лишил ожившее чудовище не только головы, но и всех костей в одночасье.
      Годимир переступил с ноги на ногу, притопнул, разминая затекшие колени.
      — Ты таки убил его, пан рыцарь! Не зря я в тебя верил, не зря! — восхищенно воскликнул Божидар. И тут же сменил восторженный тон на деловитый. — Где сокровища?
      — Какие? — опешил словинец.
      — А такие! Драконы завсегда золото и каменья драгоценные собирают! Или скажешь, что уговор наш забыл, драконоборец?
      — И что… — Годимир пожал плечами.
      — Так веди! Эх, гляжу на тебя, и сомнения меня терзают. Половины для тебя, пан Годимир, многовато будет. Ясное дело, нашедшему пещеру и дракона завалившему, доля полагается, но уж не больше десятой части. А остальное сокровище, не обессудь, в Ошмяны поедет. — Пан Божидар говорил нарочито бодро.
      — Куда вести? Куда поедет?
      — Ты что, парень, умом тут тронулся? — загремел Божидар уже рассерженно. Каштелян еще раз посмотрел на дракона, изуродованные тела людоедов. Прибавил твердо: — Хотя не мудрено… Где логово-то? Скажи.
      — Там, — махнул рукой Годимир.
      Не тратя больше слов, ошмянский каштелян свистнул своим людям и скрылся в черном лазе пещеры.
      На сидевшую у шипящего костра и настороженно вскинувшую голову королевну он даже не посмотрел. Словно и знать не знал, и ведать не ведал…
      И вот тут-то ливень хлынул, как из ведра. Вымочил людей до нитки, смыл пролитую кровь, пригнул верхушки молодых елей. Да и стоило ли ждать иного в лето шестьсот восемьдесят четвертое со Дня рождения Господа нашего? Воистину неудачный год. Удивительно будет, если не ознаменуется он мором, гладом и войной великою…
      Годимир смахнул ладонью капли с бровей и усов. Огляделся по сторонам.
      — Эк тебя, пан рыцарь, стало быть, жизнь придавила, — сочувственно проговорил пожилой стражник. Из-под козырька шлема участливо глянули блеклые глаза. — Видеть больно…
      — Что? — заморгал словинец.
      — Обулся бы ты, пан рыцарь… — Сердобольный стражник махнул рукой и пошел следом за паном Божидаром, распорядившись перед этим коней не расседлывать.
      И тут только Годимир почувствовал, как впилась в босую пятку гранитная крошка. Да и зябко к тому же…
      Поискал глазами сапог.
      Он нашелся неподалеку. Рядом с бессильно разжавшейся кистью поверженного людоеда.
      Рыцарь наклонился, взялся пальцами за голенище.
      Резкий голос привлек его внимание:
      — Э-э-э, нет. Сиди, душа воровская! — Двое стражников схватили за плечи рванувшегося было с места Олешека. Толкнули обратно. — Тоже мне, музыкант выискался!
      Олешек обреченно опустил голову. Прижал к груди цистру .
      Годимир хотел броситься на помощь, но подумал, что будет выглядеть просто нелепо в одном сапоге. Сел и принялся совать ступню в голенище. Как назло, озябшая нога не слушалась и отказывалась шевелиться.
      Ярош, сидевший тут же рядом, приподнялся будто бы нехотя. Напоказ зевнул. Шагнул было в сторону.
      Плечистый стражник, выделявшийся среди прочих мясистым, испещренным красноватыми прожилками носом, толкнул его обратно:
      — Куда собрался? Кто таков будешь?
      — Дык… это… пан благородный, помилосердствуйте… — гнусаво затянул разбойник. — Проводник я… это… ну… дык…
      — Да что ты «раздыкался», в самом-то деле! Толком говори, кто таков? Чей кметь будешь?
      — Дык… того… панове… Из Гнилушек я… Местный, значится…
      — Сиди! Пан Божидар разберется! Он таких кренделей верченых насквозь видит!
      Ярош покорно уселся, пожимая плечами. Вся его фигура так и дышала смирением и любовью к ошмянской короне.
      Решив, что внимание ошмяничей перенеслось на Бирюка, Олешек попытался юркнуть по щебенистой осыпи вниз, к ельнику, но ближайший стражник — темноусый, широколицый — сгреб поэта за шиворот ветхого зипуна. И, похоже, не затратил на это ни малейших усилий.
      Словинец поискал глазами королевну.
      Что ж она не приструнит своих зарвавшихся слуг?
      Казалось бы, чего проще? Одного слова, одного движения пальцев достаточно, чтобы Яроша и Олешека отпустили.
      Что ж она медлит?
      Разве не рисковали они вместе в избушке старичков-убийц? Не бежали через ночной лес, скрываясь от кровожадных горных великанов? Не сражались, в конце концов, у пещеры?
      Да! Кстати, о драке… А ведь Аделия может десяток стражников голыми руками разбросать, если судить по тому, что она вытворяла во время схватки с людоедами. Почему же она молчит, не вмешивается? И с паном Божидаром не поздоровалась, хотя, увидев знакомого пана, по правую руку от отца-короля восседающего, должна была по меньшей мере на шею кинуться. Да и он на нее внимания не обратил. Неужели мнимое драконье золото очи застило?
      Или…
      Рыцарь наконец справился с непослушным сапогом. Поднялся, притопнул, загоняя ногу поглубже. Невольно взгляд задержался на обломке меча. Эх, жаль подарок пана Тишило. Добрая сталь была и верную службу сослужила.
      — Вы что это делаете? — грозно нахмурив брови, Годимир в пять шагов достиг входа в пещеру, где, спасаясь от холода и непогоды, сгрудились его спутники и стража из Ошмян. — Самовольничаете? Ну, я вас!
      Он взмахнул кулаком, но ни один из наряженных в черное с желтым воинов не отшатнулся, не показал слабины.
      — Какое такое самовольство? — твердо проговорил широколицый. — Никакого самовольства, а только приказ пана Божидара. Слыхал, пан, про такого?
      — Отчего же не слыхал? Слыхал! — Годимир попытался отжать намокшие волосы, чтоб хоть на глаза не текло. — Как ты мог видеть, и он меня знает. А потому даю рыцарское слово…
      — Э-э, нет. Не пойдет, — без всякой почтительности перебил его стражник. — Ты, пан, свое рыцарское слово при себе оставь. Тогда и взад его брать не придется.
      — Что? — По правде сказать, словинец опешил. Не мудрено растеряться, встретив столь решительный отпор. Да еще когда не ждешь такого. — Ты как разговариваешь?
      — А как надобно, так и разговариваю, — отрезал заречанин. — Мы про тебя, паныч, наслышаны премного.
      — Да я тебя! — задохнулся Годимир.
      Он шагнул еще ближе и уже примерился для удара, но тут из темноты выступил еще один стражник. Тот самый, сердобольный с блеклыми глазами. В руках он сжимал взведенный арбалет.
      — Не балуй, пан рыцарь, — по-прежнему доброжелательно проговорил он. — Мы, стало быть, людишки служивые, подчиненные. Но, ежели что, приказ в точности выполняем.
      — Я хочу знать… — Усилием воли словинец взял себя в руки. Голос его почти не дрожал. Почти. — Я хочу знать, почему задерживают моих друзей?
      — Так ведь не очень-то добрую компанию ты себе подобрал, пан рыцарь, — охотно растолковал пожилой. — Сам посуди. Шпильман энтот из-под стражи бежал. Из Ошмян. Или ты позабыл, пан рыцарь? Достойно ли рыцаря с таким дружбу водить?
      — Да что ты с ним разговоры разговариваешь, Курыла?! — возмутился широколицый. — С него рыцарь, как с курицы птица!
      — Охолонь, Жамок, — рассудительно ответил пожилой стражник. — Не нам его в рыцарство поднимать, не нам и из рыцарства опускать. Паны сами договорятся. А наше дело маленькое — воров под стражу брать и в подпол их, стало быть, отправлять.
      — Ночью сбежал, как тать! — звучный голос пана Божидара опередил его появление. Лишь через несколько ударов сердца грузная фигура каштеляна появилась из темноты пещерного лаза. — Или тебе не знать, пан Годимир? А может, ты ему и помогал?
      Пан Божидар потер шею. Покачал головой. Сказал чуть громче:
      — Гурка, коней в пещеру! Передохнем до полудня. — Снова обратился к Годимиру. — Нехорошо выходит, пан рыцарь. Сокровище куда подевал-то?
      — Какое сокровище? — Молодой человек развел руками. — Ни сном, ни духом… Именем Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого…
      — Ой, не клянись, пан рыцарь, не клянись. Нехорошо это. Грех. Понимаешь, пан Годимир, — каштелян подошел ближе к словинцу, опустил широкую ладонь ему на плечо, — раз есть дракон, должно быть сокровище. Не бывает по-другому… Что ж тут поделаешь?
      Рыцарь раздраженно стряхнул руку Божидара:
      — Пан каштелян! Я что-то не пойму — свет клином на драконе сошелся, что ли? А королевну ты и замечать не изволишь?
      — Какую королевну? — Брови пана Молотило поползли на лоб.
      — Аделию! — воскликнул Годимир. — Как это какую?
      — А где ты видишь королевну?
      — Да вот же она!
      — Вот эта? — Божидар глянул сверху вниз на безучастно сидевшую девушку. Вздохнул. — К лекарю бы тебе, пан Годимир. У нас в Ошмянах есть хороший лекарь. Кровь пускает, от ветров, опять-таки…
      — Какие ветры? Какая кровь?! — Рыцарь почувствовал, что мир кружится и плывет перед глазами. — Зачем лекарь?
      — Ты успокойся, пан Годимир. Успокойся…
      — Не хочу я успокаиваться! Ну, объясни мне, пан Божидар, почему ты королевну Аделию признавать не хочешь? — едва не сорвался на крик рыцарь, но вдруг заметил, что все ошмяничи глядят на него, как на юродивого, со смесью жалости и презрения. — Эй, вы чего?
      Та, кого он невесть отчего считал королевной, виновато отвела глаза и продолжала сидеть у прогоревшего костерка, засунув ладони под мышки.
      — Говорил же я тебе, пан рыцарь, — хмыкнул Ярош. — Говорил — не может эдакая побродяжка королевной быть. Ногти, опять же… — И вдруг вспомнив о необходимости притворяться кметем, затянул: — Дык… это… понимаешь, пан рыцарь…
      Стражник, возмущенный болтовней смерда, замахнулся кулаком. Ярош съежился, втянул голову в плечи — ну, точь-в-точь забитый, запуганный кметь.
      — Не знаю, что он тут про ногти болбочет, пан Годимир, — проговорил каштелян, — а только не королевна это. — И вдруг пан Молотило хлопнул себя по лбу. — Да ты ж, поди, и не видал нашу Аделию ни разу?
      — Ну, не видал…
      — То-то и оно. Кто нашу королевну увидит, ни с какой иной девкой не перепутает, — загадочно усмехнулся пан Божидар.
      — Да? — Ничего более умного, чем это восклицание, в голову Годимира не пришло.
      — Именно! Брови соболиные, кожа белее молока, локоны блестят, словно лиса черно-бурая… А эта что? Ни кожи, ни рожи! Одна коса…
      Девчонка зыркнула в его сторону, но не произнесла ни слова. Пожала губы и вскинула подбородок.
      — Ишь, как глазами стреляет, — не преминул заметить пан Божидар. — Словно из пращи камни мечет.
      — Вот так вот, пан рыцарь! — неожиданно зло выкрикнул Олешек. — Искал королевну, а нашел лягушку! — И уже тише добавил: — По-рыцарски. Ни в сказке сказать, ни пером описать!
      Годимир глянул на искаженное — уголки рта опущены, глаза превратились в щелочки — лицо музыканта. Хотел срезать его едким словом, но вдруг передумал. Точнее, не передумал, а попросту расхотелось. Больше того, в носу защипало, как в детские годы, когда, случалось, Ниномысл или Жемовит — старшие братья — подговаривали его слямзить потихоньку крынку сливок с ледника, а потом его же и представляли единственным виновником. В груди зашевелился клубок холодного пламени.
      — Чего ты взъелся? — попытался он образумить шпильмана, но тот не слушал никого.
      — Завел всех! Что не так, скажешь? Подставил! Дракона ему подавай! Королевну! Вот теперь жри, не обляпайся! — Олешек одной рукой вцепился в гриф цистры так, что ногти побелели, а другой взмахнул, будто хотел ударить рыцаря кулаком. Взвизгнул совсем по-женски: — Нежить зеленая! Старики-убийцы! Людоеды! Дракон! Будь проклят тот день, когда…
      Аделия (или как ее на самом деле звали?) резко распрямила руку. Маленький, но увесистый кулак врезался поэту под ложечку.
      — Распустил нюни!
      Выплюнув с нескрываемым презрением эти слова, девушка поднялась, обернула косу вокруг головы. Как это у нее получается? Шпильки, что ли, в рукаве? После обвела гордым взглядом окруживших ее мужчин и уселась на нагретый камень.
      — Кто ты, девочка? — добродушно поинтересовался пан Божидар. — Объясни уж нашему драконоборцу, а то бедняга извелся вконец…
      — Надо будет — объясню!
      — Экая ты дерзкая, — вздохнул пан Молотило.
      — Какая есть!
      — А что ж врала, будто королевна?
      — Я не врала!
      — Да неужели?
      — Хочешь правду знать? Тогда вон у них спроси, пан! — девушка кивнула на застывшего столбом Годимира, безвольно обвисшего Олешека и продолжающего опасливо озираться на стражников Бирюка.
      — Да? — Пан Божидар пошевелил усами. — И спрошу.
      — Спроси-спроси!
      — И спрошу! Ну-ка, пан Годимир, ответь мне: с чего ты взял, будто с королевной Аделией повстречался?
      Рыцарь пожал плечам. А ведь и правда, с чего бы это? Наверное, просто очень хотелось спасти королевну. Вот и выдал желаемое за исполнившееся…
      — Ну, я… — неуверенно протянул он. Можно ли в этой жизни быть в чем-то уверенным? Короли грабят, шпильманы становятся лазутчиками, люди забывают законы гостеприимства…
      — Верно! — воскликнула девчонка. Будто мысли прочитала. — Я тебе говорила, пан рыцарь, что я — королевна? Отвечай, ну-ка!
      — Нет. Не говорила, — как на исповеди выдохнул Годимир.
      — Верно! Ты сам решил, что я — королевна! Себя убедил, его убедил, — ткнула она пальцем в Яроша, — музыканта и того убедил. Едва-едва меня не убедил!
      — Так ты ж не спорила…
      — А ты бы мне поверил?
      — Честно?
      — Само собой.
      — Не поверил бы. Я бы подумал, что боишься и скрываться решила.
      — Вот то-то и оно!
      Она победоносно глянула по сторонам.
      — А кто же ты? Как в лесу оказалась одна? Не женское это дело — по здешним лесам шляться. Тут случается и рыцарю при мече да на коне небезопасно…
      — Я тебе, пан рыцарь, как-нибудь после расскажу. — Девушка отвела глаза, будто застыдилась чего-то.
      — Да нет уж… — нахмурился пан Божидар. — Ты давай всем расскажи. И прямо сейчас. А то поразвелось тут, в Ошмянском королевстве, подсылов да лазутчиков! Ступнуть некуда! Откуда мне знать, может, ты из Загорья? Или из Орденских земель подметные письма везешь, как… — Он не договорил, глянул на Олешека и кашлянул в кулак.
      — Может, ты обыскать меня вздумаешь, пан Божидар? — прищурилась девушка. Годимир заметил, как она подалась вперед. Чуть-чуть, самую малость.
      Стражники и сам каштелян ошмянский не ожидали ни малейшего подвоха. Они привыкли опасаться людей с оружием — здоровенных мужиков с остро отточенной сталью. А тут щуплая девчонка с растрепанной косой. Но Годимир-то помнил, как хлестала ее туго сплетенная коса по глазам страшных, рычащих в боевой ярости горных великанов, как били кулаки, локти, колени, пятки… Вот, сидит будто бы расслабившись, а сама ноги покрепче на щебне утвердила. Одно неосторожное движение ошмяничей… Да что там движение! Слово, взгляд косой! И тут она взовьется в прыжке. Худо же придется всем, попавшим под горячую руку… Кто ж она такая?
      — Погоди, погоди… — вмешался рыцарь. — Может, хватит искать лазутчиков, пан Божидар? Вон, Олешека схватил зачем-то… Так и до меня черед дойдет, как я вижу.
      — Надо будет — дойдет! — рявкнул пан Молотило. Он чувствовал себя победителем и отступать не собирался. — Ты, пан Годимир, не очень-то передо мной красуйся! Я знаю, кто ты есть на самом деле. И ты знаешь, что я это знаю… Тьфу ты! Вот загнул!
      — Чем же я успел тебя прогневить? — Хоть словинцу и не хотелось пререкаться с дородным каштеляном, но он обрадовался возможности отвлечь того от девушки. К его же, то есть пана каштеляна, кстати сказать, пользе.
      — Ты обещался королевну найти?
      — Ну…
      — Подковы гну! Обещался?
      — Да. Обещался.
      — Нашел?
      — Нет, — вздохнул рыцарь. Чего греха таить. Не справился. Не оправдал возложенного на него высокого доверия.
      — Вот видишь! И клада драконьего ты тоже не нашел! Хотя обещал.
      — Я не…
      — Обещал, обещал! Или, может, нашел? Нашел и закопал где-нибудь в лесу со своими помощничками? Оборванцем вот этим, — палец Божидара решительно указал на Яроша. — И вот вторым, певуном!
      — Ну, ты же знаешь, пан Божидар, что не успел бы… — начал словинец, но его внезапно прервал Олешек:
      — Что с ним разговаривать? Боров жирный. Умишко и был невеликий, а нынче и вовсе салом заплыл!
      Каштелян ударил лениво и как бы нехотя. Но голова музыканта запрокинулась назад, и Годимиру даже почудился хруст сломанных позвонков.
      — Перестань, пан Божидар! — Годимир вцепился в рукав дорогого зипуна. — Остановись!
      Ошмянский каштелян шутя сбросил его ладонь. Обернулся, набычился. Навис туча тучей. Рыцарь, хоть и не жаловался никогда на дарованный батюшкой-матушкой рост, почувствовал себя подростком. Мальчишкой, как в замке у пана Стойгнева герба Ланцюг, где начинал воинское служение оруженосцем.
      — Ты меня, пан Годимир, не гневи! — Заречанин дохнул жарким смрадом больного желудка. — Господом прошу, не гневи. Ты пока еще можешь вину свою искупить…
      — Какую? — пискнул словинец.
      — А такую! — Каштелян придвинулся еще ближе. — Брехню свою перед людьми и Господом! Неудачу с королевной! Неудачу с драконьей сокровищницей! Еще говорить?
      — Довольно… — Годимир с трудом подавил желание закрыть лицо руками. Хорош же он был бы, если бы дрогнул и проявил слабость, недостойную странствующего рыцаря.
      — А коль довольно, то разговор окончен! — Божидар рычал, словно разбуженный посреди зимы медведь. Куда девались его привычные доброта, обходительность, добрая отеческая полуулыбка? — Музыканта я с собой увезу. Судить будем по справедливости. И кару назначим по закону и совести.
      Рыцарь глянул на шпильмана. Олешек висел, не подавая признаков жизни. Видно, здорово пан приложил кулаком. Вот бы его выставить на бой с паном Тишило герба Конская Голова. На кулачках, само собой. Ярош старательно отводил глаза.
      — А ты, пан Годимир, можешь еще поискать королевну Аделию. С проводником своим на пару. Хочешь, и конопатую с собой возьми. А нет… Так на нет и суда нет.
      Он махнул рукой, повернулся и пошел в пещеру. Следом за ним стражники поволокли пленника.
      — Вот, стало быть, паныч, — добродушно проговорил задержавшийся дольше других Курыла. — Ты не серчай, ежели что не так… Мы панскую волю исполняем.
      Годимир кивнул. Все правильно. Так и есть. Что с простых служак возьмешь? По крайней мере, они не усердствовали, волю рукам не давали — не то что пан Божидар.
      Пожилой стражник нырнул во тьму…
 
      — Эй! Ты не заснул часом, пан рыцарь? — Ярош без всякого уважения ткнул его в бок. Он вообще все время вел себя с рыцарем на равных. Только непонятно, себя ли считал приближенным к благородному сословию или Годимира ставил не выше любого лесного молодца из развеселой хэвры.
      — Не заснул. Задумался.
      — А-а-а… — понимающе протянул Бирюк. — Задуматься — это по-пански. Нам, простым людям, думать некогда. Вертеться надо, чтоб выжить, елкина ковырялка.
      Рыцарь не нашелся с ответом. Пожал плечами.
      — Ладно, — продолжал разбойник. — Мы идем поглядеть, что да как? Или обойдемся?
      Признаться, разоренные телеги на прогалине не давали Годимиру покоя. Чутье странствующего рыцаря, привыкшего во всем ожидать подвоха — от людей ли лихих, от чудовищ ли, — подсказывало: что-то не так. Ну, не от простой же неосторожности с огнем сгорели повозки, люди, нехитрый селянский скарб, обуглилась трава в круге не меньше десяти саженей шириной. Он кивнул, не задумываясь:
      — Пошли поглядим!
      — Вот так бы раньше! — усмехнулся Бирюк. — Давай помаленьку. Только оглядываться не забывай. А то знаю я вас, панычей благородных…
      Разбойник первым пошел через подлесок. Славно пошел. Побеги лишь кое-где колебались, а хворост под подошвой чобота не хрустнул, не затрещал. Посетовав, что не выучиться так никогда в жизни -с этим даром родиться надо, — Годимир направился следом. Черные ножны легко похлопывали его по левому бедру.

ГЛАВА ВТОРАЯ
СОЖЖЕННЫЙ ОБОЗ

      Только спустившись в неглубокую лощину, где дымились повозки, Годимир понял, насколько прав был Ярош. Смердело невыносимо. Не то, чтобы рыцарь никогда не слышал запаха паленой плоти — все-таки вырос в батюшкином маетке, где и свиней смалили частенько, да приходилось и больную птицу или скотину забивать и сжигать, чтоб зараза по округе не пошла. Да, скажем прямо, случалось ему в странствиях задремать у костра, не сняв с углей курицу. Редко, но случалось. Тоже тот еще запашок. Да и обидно…
      Но тут была особая вонь. Ни с чем не сравнимая. Очень не хорошая…
      Ярош пошел по дуге, огибая выгоревший круг слева. Лук он держал в руках, и стрела глядела на ближайшую стену леса.
      Годимир, дыша ртом, пошел вправо.
      Три повозки. Вместительные, крепко сбитые. Колеса цельные, без осей и обода. Впереди каждой — дышло. Первую, судя по ярму, волокли быки или волы. А собственно, какая разница? На второй — обрезки постромок и гужей. Значит, кони. Третья… Снова ярмо. Волы.
      Кто бы это мог быть?
      Должно быть, переселенцы, о которых молодой человек много слышал еще в Островецком королевстве, а после и в Ошмянах.
      С десяток лет назад по Заречью поползли слухи, мол, в отрогах Запретных гор можно сыскать самоцветные каменья. Кошачий глаз и орлец, жабье сердце и змеевик, турмалин и гранат, гелиодор и гиацинт, шерл и жаргон… А иногда, сказывали, можно даже изумруды добыть. Врали, скорее всего. Каменья небывалой ценности. Годимир слышал лишь о единственных копях в землях Ордена Длани Господней, что на севере. А чтоб в каком-то зачуханном Заречье… Разве можно в эдакое поверить?
      И, тем не менее, легковерные нашлись. Потянулись на юг с берегов Оресы и Словечны разорившиеся свободные землепашцы, вольные добытчики — охотники, бортники и прочие, — кое-где стали и беглые кмети появляться. Шли пешком с котомками за плечами и ехали целыми семьями на подводах. Иные сбивались в ватаги. Как, например, вот эти. Думали, что кучей и от разбойников отбиться можно, и с хищным зверьем совладать, да и попросту выживать легче, когда локоть товарища чувствуешь. Мысли верные — трудно возразить. И все же…
      Странные, если не сказать — страшные, дела творились здесь, в позабытом Господом, Пресветлым нашим и Всеблагим, медвежьем углу. Обычно переселенцы беспрепятственно добирались до предгорий. Правители ближних королевств не очень-то возмущались. Больше для виду. А сами уже потирали ладошки в надежде наложить лапу на свежевыкопанные прииски. Спали и видели самоцветные ручейки, заполняющие их полупустые сундуки. Да не тут-то было! Сколько не обустраивалось в отрогах Запретных гор людей, а начать добычу драгоценностей никому пока не удалось. Нет, может, у кого-то и вышло, да только никого в живых не осталось, чтоб о том миру поведать. Возжелавшие отнять у земли ее сокровища начали исчезать. То ли по дороге, то ли обустроившись уже на новом месте. Некоторые успевали даже завести дружбу и торговлю с ближайшими поселениями местных уроженцев. Обещали в гости приходить. На праздники там… На Водограеву ночь или День Рождения Господа, на День Поминовения Усопших или Величание Последнего Снопа. Даже сватов к пригожим девкам сулились засылать. А потом вдруг — бац! И нет ни слуху ни духу от пришлых. Принимались искать — да хоть бы и тот же пан Божидар герба Молотило отряды снаряжал — и находили сожженные избы, разоренные землянки. Очень редко мертвые тела.
      Когда Годимир услыхал об этой загадке впервые, он ни на миг не усомнился — драконья работа. Кто, кроме зловредного гада, воплощения мирового зла, на подобное способен? Все сходилось, как по-писаному. Избы пламенем чародейским сжигает. Бедняг-старателей попросту сжирает, кто убежать или в какую-никакую нору забиться не успел. Заработанное тяжким трудом собирает и сносит в пещеру. Читанные в отрочестве и юности труды многомудрых ученых, знатоков всяческой нежити, только подтверждали его рассуждения. Потому-то и помчался странствующий рыцарь, мечтавший уничтожить хотя бы одного-единственного дракона, на юг, в Островец и Ошмяны. Оставил просвещенный Стрешин, состязания певцов и поэтов, благородные схватки, пани Марлену, наконец, которую долго — и не без поощрения с ее стороны — Годимир считал панной сердца.
      Теперь о пани Марлене напоминал лишь затертый и засаленный до невозможности шарф зеленого цвета, на котором уже почти и не угадывались некогда золотистые листочки канюшины . Да и сам образ пани Марлены, супруги Стрешинского воеводы, потускнел, а еще лучше сказать — затерся. А ведь в свое время сколько рифмованных строк посвятил ей ищущий славы не только в боевом, но и в поэтическом искусстве рыцарь! Ну, вот хотя бы…
 
— Я не прошу твоей руки —
Такого счастья я не стою.
И все ж безудержной тоски
Я не скрываю. И не скрою.
 
 
Ты путеводная звезда
В скитаньях этой жизни мрачной.
Жить от тебя вдали — беда,
И всяк живущий — неудачник…
 
      — Эй, пан рыцарь! — негромко окликнул Годимира Ярош. — Никак опять задумался? Вот беда мне с этими панычами, елкина ковырялка! Все думают и думают… О чем хоть замечтался? Или, верней сказать, о ком? О зеленокожей страхолюдине?
      — Перестань! — Словинец почувствовал закипающий гнев. Еще чуть-чуть и сорвется на крик. — Зря ты так, Ярош. Она нам всем по два раза жизнь спасла. Себя не пожалела.
      — Да ладно! — Бирюк согласился с поразительной легкостью. Махнул рукой. — Не надо — не буду. Только я постарше буду. И мой тебе совет, пан рыцарь, — не грусти о мертвой нежити, когда живая девка под рукой имеется. Уяснил?
      — Это ты про…
      — Во-во. Про королевну нашу.
      — Ну, какая ж она королевна?!
      — А это с какой стороны поглядеть. Жалко, что она в Ошмяны поехала. Надо было тебе уговорить ее остаться.
      — Скажешь тоже… Пускай едет.
      — Гляжу я на тебя, — разбойник уже завершил обход выгорелого пятна и остановился прямо напротив рыцаря, — и диву даюсь. Рыцарь ты или монах какой?
      — Ты это на что намекаешь?
      — Да я не намекаю. Я прямо могу сказать. Девка-то она не королевских кровей, елкина моталка. Но все что надо, все при ней. И тут, и тут…
      — На себе не показывай, — попытался перевести разговор в шутку Годимир.
      — А ты не учи меня, пан рыцарь! — сердито откликнулся Ярош. — Тебе дело говорят, а ты… Неужто тебе интереснее за драконами по горам гоняться, королевен там всяких искать — леший пойми еще живая она или нет, а может, уже с новоявленным женихом десяток поприщ отмахала!
      — Не смей!
      — Помолчи, помолчи, пан рыцарь. Послушай, елкина ковырялка. Я хоть и черного роду, а голову на плечах имею.
      — Ну, так и…
      — Слушай, слушай! Потом еще благодарить будешь. Что тебе толку в сбежавшей Аделии? Ты прям так и думаешь, что найдешь ее и в рыцари тебя посвятят по всем правилам? А после обвенчают с наследницей Ошмянского престола? А после батюшка-король, свет Доброжир наш ненаглядный, и на твою макушку корону взгромоздит?
      — А почему бы и нет?
      — Эх, взрослый ты парень, пан рыцарь, а в сказки веришь! Прошло то время, когда короли слово, данное принародно, держали насмерть. Прошло и то время, когда в рыцарстве опору любого трона видели, хоть Хоробровского, хоть Ошмянского. Зря, что ли, столько наемников в королевских армиях? Как думаешь, елкина ковырялка?
      — Ну… — Годимир замялся.
      — Вот то-то и оно. «Ну» да «ну»… На одно это ваше рыцарство и способно. Мечами махать да длиной мериться…
      — Чего длиной?
      — Да выходит, что копья! Больше вам и помериться нечем!
      — Ты говори-говори, да не заговаривайся!
      — Прямо! Пугать меня вздумал? Я пуганый. А в этой жизни только удара в спину боюсь, елкина ковырялка!
      — Ты, Ярош…
      — Да! Я — Ярош. И за тебя же, дурня благородного, переживаю. С чего бы только, елкина ковырялка? Не пойму! Ты, за королевнами да паннами сердца гоняясь, запросто можешь счастье в жизни упустить! Чего ты ее с ошмяничами отпустил?
      — Так что ж мне, в ноги ей падать было? Уговаривать? — возмутился Годимир.
      — Да ты не то что в ноги, ты поговорить не пытался!
      — А что я? Почему я?
      — А кто еще? Я? Я — старый уже. Мне бы вдовицу найти добрую да домовитую, и чтоб за бражку не сильно пилила, и все. Большего счастья не надо, елкина ковырялка. Певун? Так он, будь уверен, уже вовсю клинья подбивает! За ним не заржавеет. Вот уведет у тебя девку — локти кусать будешь, а поздно…
      Годимир сердито нахмурился. Нравоучения Яроша его изрядно утомили. Добро, был бы ученый мудрец или убеленный сединами благородный пан-рыцарь, а то лесной молодец. И туда же — учить жизни! Хотя нельзя сказать, что хотя бы в глубине души рыцаря тоненький голосок не подзуживал: «А ведь прав разбойник, прав!»
      История о том, как они приняли невесть откуда взявшуюся в окрестностях Гнилушек девчонку за королевну Аделию, похищенную из замка в Ошмянах предположительно драконом, сама по себе достойна быть увековеченной как пример глупости и самообмана. Но, задумываясь сейчас о случившемся, Годимир не мог не признать, что их спутница и сама ему подыграла, не возражая, чтоб ее называли «твое высочество», водили по лесу искать пещеру дракона… На испуганную дурочку она никак не походила, а значит, имела свой интерес, как говорят купцы в Белянах, что в Поморье. И когда обман раскрылся — а он не мог не раскрыться с появлением пана Божидара и прочих ошмяничей, знавших истинную королевну в лицо, — она не особо раскаивалась. И на откровение не шла. Всего-то и искренности, что соизволила настоящее имя назвать. Да и то — настоящее ли? Последний раз они говорили вчера, у той же пещеры, после того, как пан Божидар увел Олешека, а Ярош сказал, что пойдет прогуляться по округе — следы посмотрит…
 
      Рыцарь присел на камень рядом с лжекоролевной. Покосился на ее устало опущенные плечи, раздосадованное — кажется, вот-вот заплачет — лицо. Подумал: искренне ли она переживает или по-прежнему обманывает? Сменила одну маску на другую?
      — Зовут-то тебя как по-настоящему?
      — А что?
      — Да ничего… Просто Аделией звать как-то… — Он пожал плечами. — Да ты, пожалуй, и сама теперь не захочешь.
      Девушка сверкнула глазами. Должно быть, хотела ляпнуть очередную дерзость. Но сдержалась. Кивнула:
      — Верно. Не захочу. Меня в малолетстве Велиной кликали. Вот и зови Велиной. — Она помолчала. Вздохнула и быстро проговорила: — Ты прости меня, рыцарь Годимир. Я не хотела тебя обманывать. Просто так вышло. Иногда бывает…
      — Это точно, — согласился словинец. — Иногда бывает. Просто выходит само собой. Уж я-то знаю…
      Он собирался сказать многое, но так и не решился. Упрекать или благодарить? С одного бока — обманула, выдала себя за другую, морочила голову… Кто знает, если бы не ее ложь, глядишь, и к Якиму с Якуней не попали бы. А значит, не было бы погони через ночной лес, схватки с горными великанами, обезглавленного дракона, а главное, навья осталась бы жить… Вернее, не жить — ведь она сама любила повторять, что мертва больше четырех сотен лет. Просто ходила бы рядом, разговаривала бы, смеялась.
       — Ты зачем пришла?
       — Помочь хочу…
       — Помочь? Зачем?
       — Странный… Смешной… Зачем помогают?
      И правда, зачем помогают?
      Кто-то рассчитывает получить выгоду и отдачу от вложенной доброты и участия. Кто-то помогает бескорыстно. И люди, и нелюди. Бросается на выручку, не раздумывая, и теряет… Пусть не жизнь, пусть подобие жизни, подаренное старинными чарами. Все равно нужна смелость и благородство.
      Теперь навьи с ним нет. И не будет уже никогда.
      Коротенькое слово «никогда». Казалось бы, скромное и невзрачное. Есть много более громких и красивых. Но почему стынет душа от одного его звука?
      Никогда.
      Никогда…
      Никогда!
      — А еще говорят — когда-нибудь, — тихонько произнесла Велина. Угадала мысли или последнее «никогда» он прошептал вслух? Она продолжила: — И если не на этом свете, то в королевстве Господа, Пресветлого и Всеблагого. Нужно только верить.
      — Верить… — Рыцарь кивнул. Задумчиво поковырял обгоревшей палочкой холодные угли. — Верить мало. Нужно еще бороться. Вера без борьбы — удел слабых духом.
      Девушка посмотрела на него долгим взглядом, в котором мелькнуло нескрываемое уважение.
      А потом Годимир почувствовал, что хочет спать. Выворачивая челюсти, зевнул. Тихонько сполз с камня, примостил на него голову. Гранитный валун вдруг оказался мягче пуховой подушки.
      Как же давно он не спал на настоящей подушке…
      А утром, когда стражники во главе с паном каштеляном начали седлать коней, Велина заявила, что желает отправиться в Ошмяны. Мол, надоело ей в дикой глуши ошиваться. А раз Божидар ее лазутчицей обзывал, то тем более должна пойти с ним, чтобы последние сомнения в ее виновности отпали.
      Пан Божидар покряхтел, покусал ус для порядку и согласился. А что ему было делать? Слава Господу, что хоть коня девка вздорная не потребовала. Сказала, что пешком ходить привычная.
      Олешека усадили в седло связанного. Цистру повесили тут же, на луку, иначе шпильман начинал дергаться и озираться, словно припадочный.
      На том и попрощались.
      Годимир радовался, что хоть Яроша пан Молотило не опознал. Если бы среди стражников нашелся один, знающий Бирюка в лицо, несдобровать бы лесному молодцу. Скорее всего, его довезли бы до ближайшего дерева с крепкой веткой. А так — ходит, жизни учить пытается…
      А может, нужно было его сдать с потрохами Божидару? Ну, просто, чтоб не лез в душу…
 
      — Эх, нужно было тебя Божидару выдать! — ляпнул рыцарь вслух и тут же устыдился. Кем бы ни был Бирюк, а все-таки сражались бок о бок с горными людоедами. Годимир ведь помнил, чьи стрелы сохранили ему жизнь.
      Ярош в первый миг не смог ничего сказать. Раззявил рот, пожал плечами…
      Наконец выдохнул:
      — Ну, ты даешь, пан рыцарь…
      Повернулся и пошел прочь, глядя под ноги.
      Кровь прилила к ушам и щекам словинца. Вот как бывает в жизни! Одно неосторожное слово, одна дурацкая шутка… Разве сам он не обиделся на Олешека за глупые обвинения? Нет, конечно, ему можно. Он же рыцарь, а тут какой-то лесной молодец. Грабитель и убийца. А то, что это разбойник пробрался в королевский замок его величества Доброжира, вознамерившись помочь тебе, паныч неблагодарный? Разве одно это не стоит всех сокровищ Хоробровской казны?
      Годимир потрусил вслед за Бирюком, словно побитый щенок.
      — Ярош! Послушай, Ярош! Погоди же!
      Бирюк и не думал останавливаться. Шагал и шагал себе.
      — Эй, погоди! Ну, погоди же! — Рыцарь несмело коснулся плеча разбойника.
      Неожиданно Ярош резко повернулся:
      — Что ты тянешься за мной, будто хвостик? Пошел бы поглядел, что там на телегах.
      — Я… Ну… То есть, я хотел сказать…
      — Все. Сказал. — Лесной молодец прищурился, ухмыльнулся, показывая выбитый резец. — Делом займись, пан рыцарь.
      — Так ты не…
      — Обиделся?
      — Да! Я думал…
      — Ты опять думал? — нахмурился Ярош. — Прекращай. Пустое занятие. Лучше погляди что да как. Может, что необычным покажется. А после поговорим.
      Годимир вздохнул с облегчением:
      — Хорошо. Погляжу.
      Он остановился у кромки горелого пятна. В самом деле, что-то не так. Не может свежая трава так гореть. Это же не стерня, высушенная жарким солнцем к концу серпня . Тем более, второго дня дождь шел. Да не просто дождь — ливень с громом и молниями.
      А если бы горело перед дождем, сильные струи разбили бы пепел, размыли бы его, развезли по округе, а то и вовсе снесли бы — вон как ложбина уходит под гору. Не иначе поблизости яр или речка, сбегающая с гор. Но если человеку столь сильное пламя развести не под силу, то остается предположить лишь одно…
      Молодой человек никак не мог решиться выговорить это слово. Даже мысленно, будучи уверенным, что никто его не услышит, не поднимет на смех.
      Нет, чтобы решиться, нужно подыскать еще доказательства. Весомые и неоспоримые.
      Марая сапоги жирной черной гарью, он двинулся к ближайшей телеге.
      Прежде всего, следует осмотреть трупы, если таковые найдутся.
      Они нашлись. Прямо в телеге, поверх каких-то тюков, обугленных коробов, тряпок, мешков муки, превратившейся в черные спекшиеся комки. Четверо взрослых и трое детей.
      Рыцарь наклонился над верхним телом. Ни лиц, ни волос разобрать невозможно — пламя не пощадило. Сквозь расползшиеся губы белеет оскал. Судя по зубам, труп принадлежал молодому мужчине. Не старше самого Годимира. А если и старше, то на два-три года, не больше.
      Посмотреть бы, кто там еще, но уж больно неохота руки марать. Если копоть так воняет, то и липнуть к рукам она должна тоже, не приведи Господь!
      А почему смрад кажется таким знакомым?
      Вот загадка!
      Где же он мог его слышать? Вернее, чуять. А еще вернее, обонять… Или как там правильно?
      — Ну, что скажешь? — окликнул Годимира разбойник.
      — Я бы не рубил с плеча, но… — искренно отвечал рыцарь.
      — Думаешь, дракон?
      Слово, которое так боялся произнести драконоборец, прозвучало.
      — Ты сказал, — вздохнул он. — Не я.
      — Еще бы мне не сказать, — оскалился Бирюк. — Что ты еще, пан рыцарь, можешь подумать? Огнь, палящий даже мокрую траву. Трупы. Скотины нет…
      — Дракон мог сожрать волов и коней.
      — Ага. А людей сложил в телеги и пожег.
      — Люди могли сидеть на телегах, когда гад напал. Там и смерть приняли.
      — Могли. Только не думаешь ты, что горящий человек кинется прочь из повозки, вместо того чтобы в кучу сбиваться, словно овцы?
      — Ну-у… — Годимир пожал плечами.
      — Это раз, — беспощадно продолжил Ярош. — Ярмо разбито. Ладно, елкина ковырялка, положим, быки с перепугу взбесились и вырвались. А гужи на конской запряжке кто разрезал?
      — Ну…
      — Погоди. Еще не так нукать начнешь. Там на дороге следы верховых. Много. Больше десятка. Гораздо больше, но точно сказать не могу — они топтались на одном месте долго. Кое-кто спешивался…
      — Стой! Теперь ты погоди и меня послушай! — Годимир хлопнул себя по лбу. Чуть более звонко, чем изначально намеревался, а потому поморщился, но продолжил: — Вонь. Я вспомнил, где я в первый раз ее учуял!
      — И где же? — Разбойник глянул немного насмешливо, с чувством превосходства опытного, умудренного жизнью человека.
      — В Ошмянах. В королевском замке!
      — Неужто, елкина ковырялка, Доброжир так провонялся?
      — Не смейся. Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Этот смрад стоял в спальне королевны Аделии после ночного пожара. Пожар-то ты помнишь?
      — Помню, — как бы нехотя согласился Ярош.
      — Помнишь, как из окна пламенем бабахнуло?
      — Помню. Что ж не помнить?
      — Так вот нас поутру водили туда… Ну, то есть в спальню королевны.
      — Высоко ж тебя занесло, пан рыцарь, — хмыкнул разбойник.
      — Каждому свое, — в тон ему весьма ядовито откликнулся Годимир. — Комната выгорела почти вся. Все как есть… Сундуки с платьями, кресло, кровать с балдахином…
      — Ты, пан рыцарь, про огонь давай. Мне как-то без разницы — комод у Аделии был или сундук, и сколько в нем нарядов хранилось.
      — Хорошо. Про огонь так про огонь. Выгорело там все. И копотью покрылось. Такой же черной да жирной, как и эта, — рыцарь кивнул на обугленную телегу.
      Ярош задумался. Почесал бороду. Недоверчиво прищурился:
      — И ты думаешь — это все дракон учудил?
      — Как пить дать!
      Бирюк вздохнул:
      — Ты ж сам видел. Вымерли они. Нет бессмертных на этом свете. Хоть букашка-таракашка, хоть дракон, а все умирают.
      — Абил ибн Мошша Гар-Рашан в «Естественной истории с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным», — терпеливо пояснил Годимир, — упоминает о немыслимой продолжительности жизни драконов. До тысячи лет. И возможно, это не предел. И архиепископ Абдониуш, составитель знаменитого «Физиологуса», с ним согласен. Он даже отмечает, что сказки о бессмертии драконов и пошли от их долгожительства.
      — Да? — Ярош в растерянности полез пятерней в затылок. — Так ты хочешь меня убедить, дескать, Запретные горы — край непуганых драконов?
      — Убедить? Да упаси меня, Господи! Не веришь — не надо. Просто все один к одному сходится.
      — Сходится, да не все. Есть одна отметочка, которая все твои выдумки о драконе, пан рыцарь, перебьет в одночасье. Как меч хворостину.
      — Что ты говоришь? И какая?
      Ярош успел только раскрыть рот, как громкий топот копыт, донесшийся от перелеска, заставил его круто развернуться, натягивая лук.
      Прямо к ним мчались галопом, горяча могучих коней шпорами, три рыцаря.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ТРОЕ НА ОДНОГО

      Всадники приближались, наклонив копья для удара.
      Как в страшном сне время растянулось, и Годимир успел рассмотреть во всех подробностях доспехи рыцарей и сбрую коней. Дрожали края раздутых ноздрей, втягивавших и выдувавших воздух со свистом. Отсвечивали перламутром выпуклые глаза скакунов — у среднего жеребца левый глаз был «сорочьим » и жутковато выглядывал из-под стеганого шанфрона . Широкие копыта взмывали над землей и ударяли в нее, разбрасывая искалеченный дерн. Хлопья пены срывались с распяленных стальными удилами лошадиных губ.
      Всех опередил крайний слева рыцарь в ярко-алой суркотте поверх вороненого хауберка . На щите его раскорячился черный зверь, похожий на кошку, но с человеческой головой.
      «Мантихор, — подумал Годимир. — Кто ж это такое чудище гербом избрал? Вот у нас в Хоробровском королевстве…»
      Закончить мысль словинец не успел. Прямо над краем щита воткнулась знакомая стрела с серым оперением. Ярош?
      Точно он.
      Опять выстрелил без нарукавника. Ишь как зашипел.
      «Мантихоровый» рыцарь дернулся, уронил копье. Его конь отвернул в сторону, сбив с ноги скачущего рядом вороного.
      Рыцарь, восседающий на вороном, громко, но неразборчиво закричал. На его голове красовался бацинет с бармицей, а низ лица закрывала кольчужная сетка. Но Годимир узнал изображенный на щите и на суркотте, рыжей, как мех молодой лисицы, герб — черная подковка. Должно быть, дальний предок выбрал себе герб на счастье. Этого пана драконоборец встречал в Ошмянах, но вот имя запамятовал.
      У третьего из атакующих на щите стояли на изогнутых хвостах две толстые рыбины. С первого взгляда могло показаться, что караси уселись на корточки. На взгляд словинца или заречанина более дурацкой картинки нарисовать невозможно. Годимир не сомневался, кто сейчас на него скачет, хоть и скрывались веснушки и огненно-рыжие кудри королевича Иржи из Пищеца под глухим шлемом, увенчанным, кстати, кованой рыбкой. Вот так случай! А случай ли? В последнее время Годимир все чаще и чаще убеждался, что истинные случайности бывают ой как редко.
      Словинец рванул меч из ножен… и непонимающе уставился на стальной обломок не более пяди в длину, торчащий из рукояти.
      Как же он мог забыть?!
      Мечу, подаренному паном Тишило пришел конец, когда, срубив драконью голову, он столкнулся с гранитным валуном. Самая лучшая сталь прямого удара о камень не выдержит. Конечно, рыцарю без меча никак нельзя, но прощание с паном Божидаром вышло более чем холодным, и просить у ошмянского каштеляна даже ухналь Годимир не стал бы ни за какие пироги. Не то что меч, пожалование которого накладывает весьма существенные обязательства на принимающего подарок.
      Вот так и остался пан рыцарь Косой Крест без оружия. И что самое обидное — вспомнил только теперь, когда нужно сражаться.
      В отчаянии Годимир швырнул сломанный меч под ноги и приготовился умереть.
      — Не боись, рыцарь, выдюжим!!! — весело воскликнул Ярош, выпуская стрелу за стрелой.
      Каленый наконечник соскользнул по шлему королевича Иржи. Следующая стрела воткнулась в щит, задрожала в бессильной ярости.
      Пану Подкове повезло меньше. Жало стрелы нащупало слабину в пейтрали . Конь вскрикнул жалобно, как смертельно раненный человек, и покатился кувырком. Взбрыкнули задние ноги, отлетело брошенное рыцарем копье. Всадник не успел не то что спешиться, а даже ноги из стремян выдернуть. Конская туша грохнулась на него сверху, и Годимир невольно содрогнулся, услышав предсмертный вскрик молодого рыцаря.
      Сопереживая пану Подкове, словинец едва успел отклониться от удара копья поморянского королевича. Острие скользнуло по кольчуге и тут же горячее конское плечо ударило Годимира в грудь Он отскочил, с трудом удержав равновесие. Услышал крик Яроша:
      — Сзади!
      Холодный клинок свистнул над головой, обдав макушку ветром.
      Годимир присел, оглядываясь: ярко-алый мантихор на треугольном щите скалился со щита незнакомого рыцаря, который вновь заносил меч для удара.
      — Я их придержу! — кричал разбойник.
      Кого? Ныряя под конскую голову и нашаривая повод, Годимир успел вяло удивиться, а после ему стало не до того.
      Ох, и тяжко же противостоять конному вооруженному противнику, озабоченному тем, чтобы убить тебя. А тем более тяжело заставить себя почувствовать к нему ненависть, столь необходимую для боя. Из всех молодых рыцарей, ошивавшихся в ожидании турнира при дворе короля Доброжира, словинец чувствовал неприязнь лишь к королевичу Иржи. И то даже не потому, что тот во всеуслышание хаял Олешека лазутчиком и подсылом загорским, а потому, что с ним самим паныч задирался, словно петух.
      Хвала Господу нашему, Пресветлому и Всеблагому, что сейчас Иржи не смог вовремя остановить и развернуть коня, и тот, разогнавшись, уволок его шагов на двести вперед, вломившись с разбегу в подлесок. Теперь, пока выберется, нужно успеть с «мантихоровым» разобраться. Вот только как это сделать, если всего-то и успеваешь, что уворачиваться от его размашистых ударов, проскакивая под мордой гнедого то вправо, то влево. Левой рукой рыцарь Косой Крест удерживал коня под уздцы.
      Рыцарь в алом рубил как одержимый. Так и норовил зацепить Годимира. И если бы не стрела, торчавшая из левого плеча, преуспел бы с первой полудюжины ударов. Все-таки рана давала себя знать.
      — Трус! Заяц! Трус! Заяц! — выдыхал «мантихоровый» с каждым взмахом меча.
      Словинец не отвечал, опасаясь сбить дыхание. Ничего, потерпим. Смеется тот, кто остается на ногах. Он очередной раз оказался у самого стремени алого, попытался схватить его за локоть.
      Не получилось! Пальцы соскользнули по рукаву хауберка.
      «Мантихоровый» оскалился — у него лицо не скрывалось ни забралом, ни кольчужной сеткой — и попытался ударом шпор поднять скакуна на дыбы. Годимир сделал все, чтобы ему помешать. То есть повис на поводе, всем весом притягивая голову гнедого к земле. Конь заржал, протестуя против издевательства, приподнял передние ноги на пол-аршина и тут же тяжело опустился.
      «Слава тебе, Господи!» — мысленно поблагодарил Отца Небесного Годимир. Уж очень не хотелось получить по голове широким — с добрую миску — копытом.
      — Ах, ты смердюк! — выкрикнул всадник. Вновь занес клинок над головой.
      Этого словинец не стерпел. Очень уж не по-рыцарски выходит. Конный на пешего, вооруженный на безоружного… Да еще обзываться?
      Злость вскипела в сердце Годимира. Бросилась в виски.
      Он с силой толкнул плечом щит «мантихорового» вверх. Так, что окованный край толкнул древко стрелы, по-прежнему торчащей между звеньями кольчуги. Попробуй-ка!
      Алый рыцарь аж взвыл от боли. Дернулся, едва не уронил меч, зацепил коня по гриве — правда, плашмя, но все равно поделом.
      — Не нравится? — Словинец позволил себе впервые с начала схватки открыть рот. — А так?
      Он отпустил повод прижавшего уши коня, двумя руками схватил противника за подошву сапога, подналег…
      Жалобно, по-детски вскрикнув, «мантихоровый» взмахнул руками, пошатнулся, бросил меч, стараясь удержаться пальцами за гриву, но волосы выскользнули из перчатки и он повис на боку коня, зацепившись шпорой за высокую заднюю луку.
      Гнедой плясал, совершенно сбитый с толку происходящим.
      — А ну-ка давай! — Годимир несильно стукнул кулаком по пятке алого. Тот ойкнул и свалился на землю.
      Словинец тут же звучно хлопнул ладонью по крупу коня, который рванулся с места в галоп.
      — Смердюк! Песья кровь! — тоненьким мальчишечьим голоском выругался «мантихоровый», пытаясь нашарить в траве меч.
      «Это кто еще смердюк?» — подумал Годимир, легко зацепив сапогом древко стрелы. Алый взвыл дурным голосом, схватился за плечо, а словинец нагнулся и подхватил оставшийся без хозяина меч.
      «Вот теперь-то мы на равных, рыжий…»
      — Сзади! — вновь подал голос Ярош.
      Даже не оглядываясь, рыцарь понял, что, скорее всего, королевич развернул коня и теперь стремится вновь поразить его копьем. Поэтому Годимир прыгнул через поверженного им «мантихорового» и закрутил пируэт, отмахиваясь вслепую мечом. Рядом, в опасной близости пронесся игреневый конь королевича, но копье, хвала Господу, прошло мимо.
      Теперь появилось еще несколько мгновений, чтобы отдышаться и посмотреть по сторонам. Разогнавшегося рыцарского коня запросто не остановишь — уж это Годимир знал доподлинно.
      И точно. Королевич вовсю работал поводом, сдерживая скакуна, и даже сумел перейти на рысь. Зато отъехал опять на порядочное расстояние.
      А это еще кто?
      Полдюжины всадников неестественно замерли на опушке, с северного края поляны.
      Оруженосцы?
      Скорее всего. И они, и слуги благородных панов рыцарей. Как же панам в одиночку путешествовать? Костер самим разводить, кашу варить, коней чистить? Нет. Не панское это дело.
      Годимир вспомнил свои одинокие ночевки в лесу, обожженные о котелок пальцы, подгорелую кашу, заплаты, которые сам себе накладывал на штаны, сапоги, которые…
      Да ну их всех!
      Что за сопли он тут развел?
      Еще попроси, чтоб пожалели!
      Это белоруких панычей впору жалеть, а не его. Попади они в его шкуру — или померли бы с голодухи, или удрали бы в родительские маетки так, что пятки в задницы влипли бы.
      Сталь калят не в тепленькой водичке, а из жаркого полымя в ледяную купель опускают!
      А что ж стоят, не шелохнутся?..
      И тут Годимир заметил застывшего на сгоревшем возу Яроша. Вот откуда лесной молодец ему советы подавал. Верно один шпильман сказал — мне сверху видно все, ты так и знай!
      Несколько ударов сердца потребовалось рыцарю, чтоб сообразить — Бирюк не просто забрался куда повыше. Разбойник крепко сжимал до половины натянутый лук, а жало стрелы перебегало с одного оруженосца на другого. Наверняка, только это и охлаждало их горячее желание прийти на помощь панам и намять бока проходимцу, имевшему наглость объявить себя рыцарем без надлежащего обряда посвящения.
      Ладно. Стойте. Придет нужда, и с вами поговорим.
      Интересно только, Ярош кого-нибудь подстрелил или пример несчастного пана Подковы послужил наилучшим подтверждением смертоносности его лука?
      Тем временем Иржи развернул коня.
      Годимир пару раз, на пробу, взмахнул мечом «мантихорового». Добрый клинок. Тяжел ровно настолько, насколько необходимо. И баланс отличный. Воздух рубит со свитом — одно удовольствие.
      Сейчас поглядим, только ли воздух этот меч способен разрубить.
      Словинец вознес клинок к небу:
      — Пан Иржи! Пан Иржи, я вызываю тебя на честный бой!
      Поморич ошарашенно тряхнул головой.
      — А? Что? — донесся его голос, изрядно приглушенный закрытым шлемом.
      — На честный бой! Грудь на грудь, меч против меча. Ну же, отвечай!
      Королевич медлил.
      — Или ты боишься? — дерзко бросил Годимир.
      — Что? Я? Тебя?
      — Так за чем же дело стало?
      — Невместно мне биться с оруженосцем!
      — Я рыцарь в двенадцатом поколении!
      — Ты не рыцарь!
      — Зато я не трус!
      — Что?
      — Что слышал, пан Иржи! Мне отхлестать тебя плашмя перед всеми твоими прихвостнями?
      — Да как ты смеешь?!!
      Годимир ожидал, что поморич попросту пришпорит коня и вновь обрушится на него, норовя подцепить на копье. Разве стоит иного ожидать от рыжего?
      Но королевич вдруг бросил копье наземь. Выкрикнул:
      — Вышата!
      Седоватый слуга в темно-синем куколе — ежевикой, что ли, красили? — нерешительно тронул пятками коня.
      Ярош повел луком, натягивая тетиву чуть больше.
      — Вышата, ко мне! — недовольно повторил Иржи.
      — Слушаюсь, благородный пан! — Слуга поехал вперед, не задумываясь о собственной, повисшей на волоске жизни. Приблизился к королевичу. Спешился.
      — Щит!
      Слуга почтительно принял хозяйский щит. Бережно уложил на траву.
      — Стремя!
      Вышата взялся двумя руками за стремя.
      — Видал, как у панычей истинных? — оскалился Ярош. — Все так чинно, благородно… Аж противно, елкина моталка!
      Королевич глухо зарычал из-под шлема, но вслух не возразил. Молча сошел с коня, взялся двумя руками за шлем.
      Годимир ожидал его, удерживая меч в Ключе — ладони скрещенным хватом на рукояти, а клинок покоится на сгибе руки. Удобная стойка — из нее легко атаковать и столь же удобно парировать удары противника.
      Наконец на свет Господний показались рыжие вихры и перекошенное от ненависти лицо королевича — даже веснушки не видны на побагровевших щеках.
      — Рад видеть тебя, твое высочество, — усмехнулся словинец. — Гляжу, ты не в себе малость. С чего бы это? Не нашел королевну Аделию?
      — Зато ты нашел, как я погляжу! — не остался в долгу поморич.
      — Я-то найду, не переживай. А вот ты — вряд ли.
      — Это еще почему? — Иржи принял у Вышаты щит, неторопливо просунул предплечье в ремни.
      — Угадай! — Годимир глубоко вдохнул, выдохнул, стараясь успокоиться перед схваткой.
      — Вот еще!
      — Хочешь три попытки?
      — Нет! — рыкнул пан Иржи, мотнул головой, показывая слуге — убирай, мол, коня.
      — Жаль…
      — Довольно разговоров. Молился ли ты сегодня Господу нашему, Пресветлому и Всеблагому?
      — Всенепременно. — Годимир самую малость склонил подбородок, обозначая учтивый поклон.
      — Тогда именем Всевышнего, я вызываю тебя, пан Годимир герба Косой Крест. Будем биться… Ты как предпочитаешь?
      — Ух, ты! — выдохнул словинец. Хотел съязвить — дескать, неужто ты меня, благородный королевич, за ровню держать стал? Но после сдержался. Хочется пану играть в благородство — пускай играет. Поэтому он громко произнес: — Как тебе будет угодно, твое высочество. Хочешь — до первой крови, хочешь — до смерти. Или пока кто-нибудь пощады не попросит…
      — До смерти! — встрепенулся поморич. — Будешь знать, как лазутчикам покровительствовать!
      Годимир пожал плечами:
      — Хорошо. Как скажешь… — И добавил, четко и ясно выговаривая слова: — Именем Всевышнего, я, Годимир из Чечевичей, герба Косой Крест, принимаю твой вызов, пан Иржи из Пищеца, герба… — Он замялся.
      — Герба Два Карпа, — подсказал королевич.
      — Я принимаю твой вызов, пан Иржи герба Два Карпа. И пусть все, здесь присутствующие, будут свидетелями честного боя.
      Поморич кивнул:
      — Да будет так!
      Он пошел вперед, прикрываясь щитом, а меч при этом держал в подвешенном положении — рукоять выше клинка.
      Годимир шагнул правой ногой назад, переводя свой клинок в Быка — крестовина на уровне уха, острие клинка глядит на противника.
      Королевич ударил просто и безыскусно — скорее всего, не на поражение, а чтоб проверить мастерство рыцаря — в левый висок. Словинец легко парировал высокой квартой, ответил навесным ударом, который Иржи без труда принял на щит.
      Каждый из поединщиков отступил на шаг назад. Помедлили, а потом вновь сошлись. Иржи ударил справа, потом слева в голову. Словинец жестко блокировал попеременно квартой и терцией, обозначил косой удар в левое плечо, а когда поморич приподнял щит, направил лезвие клинка вниз, в бедро.
      Только широко шагнув назад, королевич спас ногу.
      Развивая успех, Годимир ударил снизу, из Глупца, целясь в пах. Иржи успел подставить щит. Клинок заскрежетал по бронзовой оковке. Словинец вернулся в Быка и длинным выпадом ткнул поморича острием в лицо.
      Иржи отбил укол высокой квартой, отмахнулся мечом, вынуждая Годимира отступить, а потом ударил крест-накрест дважды. Целился он по-прежнему в голову — видно, всерьез решил довести бой до смертоубийства.
      От первого удара пан Косой Крест уклонился. Второй встретил «ломающим» ударом из Глупца — снизу вверх. Меч Иржи отлетел вверх — некое подобие Крыши, если бы не одноручный хват. Рукоятка едва не вывернулась из пальцев королевича, он попытался вернуть контроль над оружием и невольно раскрылся.
      Годимир рванулся вперед, сокращая расстояние, и ударил королевича навершием меча в лоб.
      Глаза Иржи смешно сошлись к переносице, потом закатились. Он обмяк и кулем свалился от легкого толчка.
      — Вот так! — воскликнул Ярош.
      Оруженосцы и слуги, все как один, горестно взвыли. Даже смешно.
      Странствующий рыцарь наклонился, высвободил из ладони королевича черен меча, отбросил бесполезный уже клинок в сторону. Поманил Вышату:
      — Ты признаешь, что я победил твоего пана в честном бою?
      Седой слуга потер давно небритый подбородок, переступил с ноги на ногу.
      — Чего ты ждешь? Или я хитрил, или, может, бил в спину?
      Вышата вздохнул. С огромной неохотой кивнул:
      — Я признаю. Бой был честным.
      — Попробовал бы ты не признать! — Лесной молодец вновь показал сломанный зуб. — Ишь, чего вздумали — втроем на одного напасть! Одно слово — рыцари, панычи!
      — Твой пан не настоящий рыцарь! — воскликнул кто-то из толпы. Кажется, худенький юноша в зипуне с барашковым воротом и беретке с фазаньим пером. — С таким честно биться…
      — Пан? — Ярош даже лук опустил от возмущения. Точнее, не от возмущения, а… Как бы сказать точнее? На него словно ушат с ледяной водой опрокинули. Из-за угла. — Ты, фертик, говори-говори, да не заговаривайся! Отродясь надо мной панов не было! Ясно тебе?
      Столько неожиданной злости слышалось в его голосе, что оруженосцы попятились, оглядываясь друг на друга.
      — Значит, ты признаешь, — продолжал Годимир, обращаясь к Вышате, — что я имею право на добро побитых?
      Слуга вздохнул.
      — Чего уж там, пан… — Он махнул рукой. — Ты дозволь только взглянуть, что с ними…
      — Гляди, — не стал спорить словинец.
      Спутники рыцарей кинулись поднимать поверженных хозяев. Судя по горестным крикам, пану Подкове не повезло больше всех. Еще бы! Когда раненый конь перекатывается по седоку, никакие доспехи не спасут — все косточки размолотит.
      «Мантихоровый», к которому оруженосцы обращались, как к пану Езиславу, тихо стонал. Стрела в плече, конечно, больно, но не смертельно. Тем паче, наконечники у Яроша бронебойные — кольчугу пробивают и в тело как по маслу входят, зато рана от них не велика. Вот если бы лесной молодец срезень пустил…
      Королевича Иржи приводили в чувство, хлопая по щекам, причем Вышата изо всех сил старался не переусердствовать, чтоб со стороны не выглядело, будто он благородного пана рыцаря попросту мутузит. Хотя седоватый поморич наверняка имел на то право — судя по всему, с малолетства сопли королевичу подтирает.
      Годимир отошел на десяток шагов и присел на травку. Меч пана Езислава он умостил на коленях. Что ни говори, отличное оружие. Его-то он, пожалуй, и заберет, а Иржи пускай со своим клинком остается.
      — Хороши ж у вас обычаи, паны рыцари, — ухмыльнулся Ярош, располагаясь рядом. — Завалил ближнего и добром разжился… А еще нас, разбойничков, презираете.
      Рыцарь вздрогнул. Повернулся к Бирюку:
      — Ты-то в чем меня обвиняешь? Небось сам губу раскатал побитых панов обобрать? Так ты это брось. И думать не смей. Я — не грабитель какой-то там! Коня возьму со сбруей. И меч. И больше ничего. Понял?
      — Вот так, значит? — Ярош посуровел, сжал зубы. — Ладно, пан рыцарь… Коли я, елкина моталка, по твоему мнению такой кровосос, как Сыдор, извиняй, что на одной поляне уселся. Покорнейше прошу прощения. Уйду и осквернять своей компанией твою душу благородную не стану.
      Он вскочил, поправил котомку и тул со стрелами. Вскинул на плечо лук.
      И тут Годимир понял, что сморозил чушь. Уж кого-кого, а Яроша обвинить в мародерстве трудно. Сколько вместе путешествовали, а заречанин ничем не оправдывал свою принадлежность к разбойничьему сословию. Даже странно как-то… За что его в колодки заковали?
      — Ты извини… — попытался исправить положение рыцарь. — Я сгоряча…
      — Нет уж, это ты извини. Не буду больше навязываться, елкина ковырялка. Можешь шагать дракона искать, а можешь королевну Аделию… Глядишь, раньше прочих и успеешь. — Лесной молодец повернулся, намереваясь уйти.
      — Да погоди же ты! — Годимир вскочил, попытался схватить его за рукав, но Ярош отдернул руку.
      — Нечего годить. Прощай, — через плечо бросил разбойник. — Да, вот еще что напоследок! Чуть не забыл. Глядишь, поможет тебе дракона искать. У трупов паленых, что в телеге, пальцев недостает, а у одной бабы уши срезаны. Ничего не напоминает?
      — Так ведь… — задохнулся от нахлынувшей догадки словинец.
      — Вот-вот. Бывай, пан рыцарь. Извини за знакомство…
      Бирюк широко зашагал к лесу, оставляя рыцаря стоять с раскрытым ртом.
      Отрезанные пальцы и уши!
      В избушке старичков-отравителей, Якима с Якуней, они нашли сундук, наполненный кусками человеческих тел. Правильнее всего предположить, что некие изуверы, грабящие и убивающие на дорогах Заречья, попросту ленятся снимать кольца и серьги. А может, это знак такой? Ну, как герб для рыцаря, а разбойники показывают — это, мол, мы, кто же еще? Зачем это им? А для дурной славы, которая купцов да поселян в страхе держит, а то и просто для куража.
      И кто бы это мог быть? Сыдор из Гражды, однажды представившийся Годимиру с Олешеком, как Пархим, горшечник из Колбчи? Если так, то он, Годимир из Чечевичей, клянется найти и примерно наказать негодяя! Клянется перед Господом и честью рыцарской. Кстати, Ярош тоже зуб на него имеет… Вот тут и надо вместе взяться. Скопом, как говорят в Хоробровском королевстве, и шавки волка загрызут.
      А где же Ярош? Догнать, извиниться еще раз, поговорить по душам…
      Годимир поднял голову, но лесного молодца уже не увидел. Сгинул, скрылся в лесу, и веточки не шелохнулись. Теперь попробуй догони…
      — Пан рыцарь Годимир! — Приблизившийся Вышата почтительно поклонился. — Его высочество, пан Иржи, поговорить с тобой хочет. Просит подойти. Уж не откажи…
      — Просит? — нахмурился словинец.
      — Прости, просит… Сказал, сам бы подошел, только в лоб ты ему знатно припечатал. — Годимиру показалось или слуга чуть заметно улыбнулся? — Пану Иржи теперь отлеживаться до вечера, самое малое. Так что ты не откажи, пан рыцарь…
      Ну что тут возразишь? Нужно пойти. А вдруг поморич одумался, повиниться хочет, что напали втроем на одного?
      — Передай пану Иржи, что я уже иду, — махнул рукой пан Косой Крест и последний раз глянул на заросли, где скрылся Ярош, вздохнул и, привычно сунув меч под мышку, пошел следом за Вышатой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СНОВА В СЕДЛЕ

      Солнце клонилось к закату, спрятав брюхо за верхушки разлапистых грабов. Неужто погода налаживается? Как с утра распогодилось, так до сумерек держится. На полянах траву и землю просушило. Птички перышки распушили и принялись порхать туда-сюда по своим птичьим делам.
      Игреневый конь королевича Иржи вполне оправдал возлагаемые на него надежды. Рысь размашистая, но не тряская. Галоп, а Годимир попробовал проскакать хотя бы с четверть версты, и вовсе плавный — кажется, будто на лавке сидишь. Слушал жеребец и повод, и шпоры, да так, словно мысли седока угадывал. А когда рыцарь отпустил повод и попробовал управлять конем наклоном корпуса — если бой случится, то обе руки нужны будут — оказалось, что и тут наблюдается полное взаимопонимание.
      Значит, угадал. А может, что-то подсказало — бери игреневого. Ведь гнедой пана Езислава с первого взгляда показался и мощнее, и красивее. Если бы не сорочий глаз. Почему-то Годимир испытывал стойкую неприязнь и к собакам, и к лошадям с подобным недостатком. С детства испытывал и ничего не мог с собой поделать. Хотя, если бы не было другого коня поблизости, сгодился бы и с сорочьим глазом, конечно.
      По зрелому размышлению, обдумывая свой поступок, рыцарь решил, что все дело в мече. В мече пана Езислава. Он сразу пришелся ему по руке, а значит, и по душе. Вот как сомкнулись пальцы на шершавой рукояти, еще теплой от рук «мантихорового» рыцаря, так и понял — то, что надо. И вес, и баланс, и длина… Ну, все, словно по нему, Годимиру из Чечевичей, делано. В общем, с этим мечом он уже не расстался бы без очень веской причины. А справедливость требовала, чтобы побежденные рыцари были «обижены» равновелико. Если у одного меч отнял, то коня нужно у другого забирать.
      Вот так и вышло, что рысил нынче под Годимиром игреневый жеребец.
      Чудный конь!
      А пояс оттягивали ножны с мечом.
      Замечательный меч!
      Даже подозрительно как-то.
      Самое время задуматься — с чего бы такое везение не избалованному удачей рыцарю? Как бы боком не вышло.
      Кроме меча и коня Годимир решил ничего не брать. Не хватало и вправду уподобиться презренным мародерам, обирающим поверженных врагов. Стягивающих с мертвых и тяжелораненых кольчуги, сапоги, более-менее чистую, не замаранную кровью, одежду, срывающих с пальцев перстни, а из ушей вырывающих серьги…
      Стой, стой, пан рыцарь!
      Куда это тебя занесло?
      Снова хочешь искать неведомое? Ловить ветер в чистом поле?
      А надо бы, если по-хорошему, Яроша разыскать, помириться; в Ошмяны заехать, судьбой Олешека поинтересоваться, а то и поучаствовать в разбирательстве, которое пан Божидар вздумал затевать; разыскать королевну Аделию, в конце концов! А то что же получается? Наследница ошмянского престола исчезла, канула невесть где, а он — странствующий рыцарь, призванный восстанавливать справедливость под солнцем и под луной — горелые телеги рассматривает, драки затевает… Хотя нет. Драку с тройкой рыцарей он не затевал. Сами налетели. Ну, и получили по заслугам. Вдругорядь не сунутся. Конечно, жалко пана Подкову — и не пожил-то ничего… Сколько ему исполнилось? Шестнадцать? Семнадцать? Небось, только-только из оруженосцев выбился, посвящение прошел…
      Вот-вот, пан Годимир герба Косой Крест! Кто-то в шестнадцать лет пояс и шпоры получает, а кто-то и в двадцать вынужден морочить головы честным людям, притворяясь рыцарем. Да еще выслушивая нелестные слова от всяких встречных-поперечных… Добро бы зрелые, умудренные годами и многими битвами, мужи тебя песочили, так нет же, всякие сопляки — ни мечом толком не владеющие, ни в седле усидеть не способные — норовят обидеть. Не говоря уже о лесных молодцах, которым и вовсе не по чину рот раскрывать в присутствии благородного пана, насчитывающего двенадцать поколений прославленных предков.
      Ты опять о Яроше вспомнил, пан Годимир?
      Тогда припоминай, чьи стрелы тебе жизнь спасли, когда горные людоеды хотели в дубины принять некого рыцаря, очертя голову бросающегося на выручку засушенному гаду?
      А кто, положа руку на сердце, тебе победу в схватке с тремя противниками сразу обеспечил?
      Давай-ка посчитаем. Коня пана Подковы Ярош свалил? Ярош.
      С одной стороны, очень даже удобно — получается теперь, что смерть молодого рыцаря не на тебе, пан Годимир, а на разбойничке.
      А кто в пана Езислава стрелу воткнул? Опять же Ярош. Благодаря этой стреле «мантихоровый» и конем управлял из рук вон, и мечом размахивал так себе, особенно, когда над щитом рубить приходилось. Если честь по чести разобраться, у тебя, пан Годимир лишь одна заслуга — королевич Иржи.
      Вот так вот. Хоть и разбойник, но человек честный и, похоже, верный в дружбе. А ты его обидел.
      Рыцарь-несчастье!
      — Эх!
      Годимир махнул рукой, приподнялся в стременах и сорвал нависшую над тропой ветку. Теперь будет чем слепней от коня отгонять. Конский-то доспех он оставил пану Иржи, поскольку знал по своему опыту: в дороге эти шанфроны, пейтрали и прочие «висюльки» только мешают. Знай снимай-одевай… Да и конь устает больше, когда лишний вес на себе тащит, пускай они не кольчужные, а из кожи или ткани. Зато незащищенную шею игреневого немилосердно грызли жужжащие кровососы. Это ж прямо не мухи, а вомперы какие-то! Дай волю, всю кровушку высосут, лишь шкуру да кости оставят.
      Направлялся Годимир в Гнилушки — самую южную деревеньку, куда еще добирались сборщики подати из Ошмян. Он рассчитывал разжиться каким-никаким харчем у бортника Дорофея, в гостях у которого они со шпильманом и разбойником славно попили бражки по пути на юг. У него же они и с Велиной познакомились, когда девчонка пыталась коней свести со двора. И какой леший попутал неглупых, в сущности, людей, что приняли они конопатую девицу с грязными ногтями за королевну Аделию? Объяснение Годимир мог подобрать одно — очень уж хотелось повстречать королевну. Настолько, что впору придумать ее, если найти не удается.
      Велина…
      Вот еще повод для раздумий.
      Кто она? Так ли проста, как хочет казаться?
      Ой, не проста… Ой, темнит…
      Ведь так и не призналась, каким ветром занесло ее в глухомань, в дикий край, где даже вооруженный мужчина не всегда может ощущать себя в безопасности. Почему не открыла им, балбесам, глаза на правду, не втолковала, что из нее такая же королевна, как из него, Годимира — пекарь? Напротив, всячески поддерживала заблуждение. Изображала (старательно изображала!) испуг в избушке Якима с Якуней. И после, когда появилась рассерженная, словно камышовый кот, навья. Раскрылась лишь у пещеры дракона, в горячке боя. Ну, да там счет на жизнь и смерть шел: останешься в стороне — попадешь на вертел. На вытесанный из молодой, смолистой елочки вертел…
      Но чего Годимир никак не мог понять — если Велина так самоотверженно бросилась его спасать, то почему после уехала вместе с Олешеком и отрядом ошмянского каштеляна? Или обиделась за что? Может, и вправду прав Ярош? Может, нужно было… А! Что теперь рассуждать? Поздно рану промывать, когда черви завелись, как говорят в Полесье.
      К слову сказать, кое-что новое об Олешеке и Велине он узнал.
      От королевича Иржи, как ни странно.
      Когда поморича привели в чувство, он не стал возмущаться, хвататься за оружие, науськивать на Годимира слуг и оруженосцев. В общем, повел себя по-рыцарски. Попил водички… Или что там во фляге было налито? Полежал в холодке.
      Сам словинец при этом тоже отдыхал, а заодно потихоньку-полегоньку освобождал игреневого от доспеха, прикидывая в уме — куда же теперь направиться? И тут подошел Вышата и честь по чести пригласил побеседовать с паном Иржи герба Два Карпа.
      Годимир удивился. Не ожидал он от рыжего королевича благородного обращения. Но раздумывать долго не стал. Пошел вслед за седым, тощим слугой.
      Королевич полулежал под деревом, опираясь спиной о грубую кору. Благородный пан на отдыхе, да и только. Правда, слегка обалделый взгляд да наливающаяся чуть выше переносицы пухлая шишка напоминали о недавнем поединке.
      — Пришел? — буркнул Иржи вместо приветствия.
      Словинец хотел ответить на грубость грубостью, но сдержался. Ну, поссорятся опять. А дальше? На поединок поморича не вызовешь — слабый и больной. Вот и получается, что обмениваться колкостями нет смысла.
      — Звал? — негромко проговорил Годимир. — Сказать что-то хотел?
      — А если и так? — Иржи с вызовом вскинул подбородок. И напрасно. Видно от Годимировой руки досталось не только лбу, но и мозгам (если у него они есть), которые за лбом скрываются. Королевич сдержанно застонал, прикрыл глаза.
      — Если нечего сказать, я пойду. Устал. — Годимир заложил кулаки за спину, огляделся по сторонам — Вышата стоял в трех шагах, понурившись, как побитый пес. Двое оруженосцев, толкаясь плечами и мешая друг другу, крутились вокруг маленького костра. Вроде бы никакого подвоха.
      Рыцарь подставил давно не бритую щеку солнечным лучам.
      Иржи молчал.
      Годимир тоже молчал.
      На опушке леса закуковала кукушка.
      «Кому она годы отсчитывает, — подумал словинец. — Мне или королевичу рыжему?»
      На пятом «ку-ку» глупая птица замолкла и, шумно ударяя крыльями, взлетела над грабняком.
      «Пять лет? Пускай будет для Иржи. Отчего ж я рыжих так не люблю?»
      — Кто спалил обоз? — неожиданно проговорил королевич.
      — Откуда ж мне знать?
      — Это дракон?
      — Не знаю. — Годимир вздохнул. — Хотелось бы верить, но…
      — Пан Божидар сказал, ты дракона зарубил.
      — Что? — Рыцарь вздрогнул. Слова поморича застали его врасплох. — Какой пан Божидар?
      — А что, тут много Божидаров? — одними губами усмехнулся Иржи. — Каштелян ошмянский, вот какой.
      — Где ты его видел, пан Иржи?
      Тень пробежала по лицу королевича.
      — Что, за певуна своего беспокоишься?
      — А если и так?
      — Не беспокойся… Пан Божидар его из рук не выпустит.
      — Это все, что ты сказать хотел? — скрипнул зубами Годимир.
      — Нет. Не все. Я тебя еще достану, пан Годимир. Обещаю.
      Словинец пожал плечами:
      — Когда будет угодно. Я от поединков не бегаю.
      — Хочется верить.
      — А когда ты меня вызвать решишься, тоже парочку друзей прихватишь, как сегодня? — не удержался Годимир.
      Королевич зарделся, как панянка на выданье:
      — Нет, — твердо ответил он. — Будем один на один биться. — И тише добавил: — Что за леший меня сегодня попутал…
      Рыцарь поковырял носком сапога дерн. Сказал примирительно:
      — Я не в обиде. Ты показал себя честным рыцарем, пан Иржи.
      — Ты тоже, пан Годимир, — не остался в долгу поморич.
      — Если спрошу, ответишь? — воспользовался мгновением словинец.
      — Отвечу. — Иржи кивнул. Снова скривился от боли.
      — Ты точно знаешь, что Олешек — подсыл?
      — Олешек — это шпильман, что ли?
      — Ну да.
      — Точно знаю.
      — И доказать сможешь?
      — Доказать смогу, если свидетелей из Пищеца доставлю.
      — А без свидетелей выходит — твое слово против его слова?
      — Выходит, — согласился Иржи и спохватился. — Ты говори-говори, да не заговаривайся! В моих жилах королевская кровь течет, а он кто?
      — Ну, не знаю… Не кметь, так уж точно. — И неизвестно для чего добавил: — Он из Мариенберга…
      — То-то и оно! — Иржи даже кулаком взмахнул несмотря на слабость. — Из Орденских земель разве что хорошее может выползти? Змеи ядовитые только…
      — Да? — удивился Годимир. — Что ж ты так северян не любишь?
      — А ты басурман сильно любишь?
      — Ну… Это ж другое дело. Они в набеги через Усожу ходят то и дело. Все рыцари хоробровские за честь почитают с ними сразиться!
      — Вот так и у нас, пан Годимир. Точно так же. Только не через Усожу вражье семя лезет, а через горы. Про Пологие горы слыхал?
      — Ну, слыхал… Отчего же не слыхать?
      — Так вот молиться нам на них надо. Если бы не горы, давно бы уже захватили рыцари ордена Длани Господней наши земли.
      — Вот он как, — покачал головой Годимир. — Везде свои враги находятся. У нас — басурманы. У вас, в Поморье, рыцари-монахи. Здесь — загорцы хуже пугала.
      — Именно, — согласился королевич. Как-то так вышло само собой, что говорили они уже не как недавние — и будущие — враги, а как приятели. — А в Пищеце на Олешека твоего указали, что дескать у воеводы Подебрада письма принимал. А Подебрад — вражина всем известный. Денег куры не клюют, а совести никакой. Он едва ли не в открытую в любви к великому магистру расписывается.
      — Ну и что?
      — Что «и что»?
      — Доказали что-нибудь?
      — Да где там! — разочарованно вздохнул Иржи. — Музыкант удрал. Скользкий он, как угорь… Ничего, от пана Божидара не вывернется.
      — Погоди про Божидара. Вы б Подебрада этого самого в застенок, да допросили бы, как положено!
      — Ага! Сейчас! Его возьмешь!
      — Ты ж королевич!
      — Королевич. — Иржи отвел глаза. — Только королевство мое… — Он не договорил, вернулся к воеводе-предателю. — А у Подебрада знаешь, сколько серебра в мошне? И дружина не чета нашей. Батюшка с ним связываться наотрез отказался. Сказал, осерчает — от Пищеца камня на камне не оставит. — Тут Иржи понял, что наболтал лишнего, захлопнул рот, аж зубы клацнули.
      — Так. А здесь ты чего испугался? Орден Длани Господней далеко…
      — Во-первых, я не испугался! — Королевич попытался подбочениться, но понял, что сидя принять горделивую позу не сможет, и успокоился. — А во-вторых, по Ошмянам слухи ходят — загорцев в лесах видели. Я и подумал — одно к другому вяжется.
      — По мне, так нисколечко не вяжется, — задумчиво проговорил Годимир.
      — Скажешь тоже! Думаешь, почему Божидар за певуна уцепился, как утопленник за соломинку?
      — Ну…
      — Вот те и «ну», пан Годимир! Божидар только кажется толстым да ленивым. А ему палец в рот не клади — по локоть отхватит!
      — А по-моему, он об одном думает — как бы драконьи сокровища к рукам прибрать.
      — Может быть, — подумав, согласился Иржи. — Не без того. Он своего не упустит, но и державу блюдет. Король-то Доброжир только с виду такой хороший…
      Годимир поглядел на поморича едва ли не с жалостью. Что морозит, что несет? Или у него не было возможности убедиться, что король ошмянский дела честь по чести разбирает? По правде и по совести. Так в старину короли суды вершили, а про то теперь легенды да былины сложены. А если охота рыжему напраслину возводить на государя Доброжира, это его дело. Совсем у себя в Поморье совесть потеряли. Недаром говорят — поморич тебя купит и продаст, а потом выкупит и перепродаст вдвое дороже. До сегодняшнего дня Годимир думал, что речь в этой пословице идет о мещанах да купцах, а выходит, и королевичи в Поморье хитростью изначальной не обделены.
      — Что зыркаешь? — не замедлил с ответом королевич. — Думаешь, кто меня надоумил, где тебя искать?
      — Кто? — опешил Годимир.
      — Дед Пихто!
      — Ты не крути, говори толком, пан Иржи!
      — Толком? Скажу. Каштелян ошмянский.
      — Да ну?
      — Именно. Пан Божидар собственной персоной.
      — Не может быть! — Годимиру больше всего хотелось схватиться за голову и взвыть.
      — А есть мне резон тебе врать?
      — Ну…
      — Ты подумай, подумай… Или хоробровцы все разумом туги?
      Словинец непроизвольно сжал рукоять меча. Его движение не укрылось от королевича.
      — Ага! Разозлился? Злись. И думать учись. Мне надо, чтоб ты выжил. До тех пор, пока я не подлечусь. Никому не разрешу тебя к пращурам отправить.
      — Ишь ты… — хмыкнул Годимир.
      — А ты как думал? Божидара со стражниками мы вчера встретили. Село там еще… Название такое смешное… Вот леший! Запамятовал!
      — Гнилушки?
      — Именно! Думаешь, где я музыканта увидел? Пан Божидар его с собой вез. И девка при нем крутилась…
      — При ком?
      — Да при музыканте. Не при Божидаре же? Да! Он мне сказал, ты ее с королевной пропавшей спутал?
      — Ну, спутал… — буркнул Годимир. Хочешь не хочешь, а ошибки признавать надо. Тем более такие, про которые уже половине Заречья известно.
      — Как ты мог! — искренне возмутился пан Иржи. — Аделия, она… Словами не описать… А тут… Спору нет, девка хорошенькая…
      — Да что в ней хорошенького? — зло бросил рыцарь. — Конопа… — Он осекся, сообразив, что рыжий королевич сам отмечен веснушками не меньше Велины.
      — Это ты брось, пан Годимир, — уверенно произнес поморич. — Хорошенькая. Прекрасной панной я ее, конечно, не объявил бы, но… — Иржи многозначительно ухмыльнулся, и словинцу захотелось пнуть его сапогом, чтоб губы лопнули и захрустели костяным крошевом зубы.
      — Что-то ты лицом побелел, пан Годимир? — ядовито осведомился королевич. — С чего бы это? Ты, должно быть, расстроишься, когда узнаешь, как она вокруг певуна крутилась?
      — И не подумаю. — Рыцарь сцепил зубы, выдавливая жалкое подобие улыбки. — Мне без разницы. Ладно, пан Иржи, пора мне…
      — Погоди-погоди! Я ж не рассказал еще, как Божидар на тебя указал.
      — Ну, указал и указал… Ты сказал, я услышал.
      — Э-э, нет. Не просто указал. Когда у нас разговор зашел про дракона, про ее высочество… Это пока девка та, с косой, музыканта кашей с ложки кормила…
      — Про Божидара, про Божидара… — прервал его Годимир.
      — Хорошо. Как скажешь. Пан каштелян сказал, что ты дохлому дракону голову срубил. Думал, значит, малым потом рыцарские шпоры заслужить.
      — Малым потом? А он там был? Он видел, что возле той пещеры творилось? Когда людоеды горные… — Рыцарь не договорил, махнул рукой. — Что с вами говорить! Какие сами, так и людей меряют. Одним аршином.
      — Сами мы не такие, — язвительно процедил Иржи. — Мы рыцарского звания обманом не присваивали. А еще сказал Божидар, что если б ты нашел драконьи сокровища, он тебе самолично мечом по плечу хлопнул бы. Да только надежды на неудачника никакой.
      — Он так сказал?
      — Сказал. А музыкант твой дорогой еще ляпнул что-то навроде — рыцарь-несчастье… А девка кивала и улыбалась.
      — Все. Недосуг мне с тобой, пан Иржи, байки травить. До встречи. Выздоравливай. — Годимир повернулся и пошел прочь, сжав кулаки и стиснув зубы, чтобы не заорать от обиды и ярости.
      — А после Божидар стрелочку крутил серебряную, — долетел сзади насмешливый голос королевича. — Она-то в твою сторону и указала…
      Тогда молодой человек не обратил внимания на слова паныча из Поморья, но теперь, сидя в седле неспешно рысящего жеребца, задумался: что за стрелка, как она могла указать на него? Вообще-то подобные вещи уже попахивали чародейством, а чародейства ни одна из господствующих над душами людей церковных конфессий не одобряла. Ни духовно-рыцарский орден Длани Господней, ни церковь Хоробровского патриархата, которой принадлежало большинство действующих монастырей и храмов в Грозовском, Лютовском, Хоробровском королевствах и в Заречье, ни слегка еретическая конфессия Поморья (вот, собственно, из-за чего и пытались наложить лапу на южных соседей орденские комтуры ). А многие секты, откалывающиеся от распространенных богослужений, так прямо объявляли колдовство смертельным грехом, более страшным, нежели предательство сюзерена, убийство и прелюбодеяние. Хуже чародейства он считали лишь «сотворение кумира», подразумевая под ним поклонение изображениям Господа, вырезанным на липовых досках по освященной временем традиции. Дальше всего в борьбе с чернокнижием и «кумиротворчеством» зашли все те же иконоборцы, с которыми Годимир некогда бок о бок путешествовал в Ошмяны.
      Колдовство — зло. Помыслить, что уважаемый пан, каштелян королевского замка опустится насколько, что замарает душу волшбой, рыцарь просто не мог. А потому выбросил из головы даже сами мысли об этом. Пускай ложь и клевета остается на совести рыжеволосого поморича. Ничего, он еще свое получит. Пускай только попадется на пути — шишкой на лбу не отделается.
      Ну, а сейчас есть дела поважнее.
      Хоть бы разыскать Яроша и попробовать примириться…
      Это будет трудно — лесной молодец норовом крут и резок, как необъезженный жеребчик-трехлеток. Но должен же он понять, что не со зла его Годимир оскорбил, а… Вернее, со зла, но не на него. После боя, в горячке, еще и не такого наговорить можно. Это любой рыцарь, сходивший хоть раз на войну, подтвердить может.
      Дураком Ярош не выглядит. Должен понять. Все равно им друг дружки держаться надо. Вместе и Сыдора из Гражды разыщут, и неизвестных грабителей, нападающих на обозы переселенцев, и, поможет Господь, дракона с королевной Аделией вместе. Еще бы Олешека освободить да Велину…
      Впрочем, кажется, им и без него хорошо. Ну и пусть. Не очень-то и хотелось. Девка бродяжка, ни кожи, ни рожи. Всей красоты, что коса ниже задницы. Еще и лошадей ворует у честных людей. Пускай катится куда подальше. Вместе с Олешеком, для которого, как выясняется, дружба — пустой звук.
      А вот и Гнилушки!
      Годимир прекрасно помнил порубку, поддерживающую опушку леса на расстоянии стрелища от крепкого тына. Три десятка домов, собравшихся в кружок, как девки-кметки, водящие хоровод осенним вечером, после уборки последнего снопа. Ничего не изменилось с того дня, когда они перепили с бортником Дорофеем. А сколько же прошло? Не больше седмицы, а кажется, будто десяток лет.
      Вот и хата бортника. Стоит на отшибе, крыша из дранки давно и настойчиво требует починки, подворье захламленное, сарай перекошен. Где-то должно быть и перевернутое корыто — зимой размокающее, а летом пересыхающее, а потому покрытое глубокими — палец пролазит — трещинами.
      Рыцарь въехал между двумя огороженными дворами — жердь, перекрывающую ночью дорогу, еще не приладили, и она валялась в густой траве. Заливисто разбрехались собаки. У той, что справа, голос погуще, а левая — писклявка писклявкой. Как такую можно держать во дворе?
      Кажется, через плетень выглянул бородатый мужик. Точно сказать трудно, поскольку солнце побагровело и спряталось за леском, оставив на виду лишь самую верхушку. Начинались сумерки — быстрые по-летнему. Длинные тени потянулись от стены к стене, от овина к овину.
      Рыцарь проехал к сельской площади с колодцем посредине — обычное место кметок, вечерком перемывающих косточки соседкам.
      Пыль у колодезного журавля была истоптана, но люди уже разошлись. Никто не спешил с ведрами. Ни с пустыми, ни с полными.
      «Может, оно и к лучшему?» — подумал Годимир.
      Он спешился у знакомого черного плетня — зиявшего прорехами и покосившегося.
      — Дорофей!
      Собак бортник не держал. Говорил, мол, не выживают они у него.
      — Дорофей!!!
      Тишина.
      Неужели ушел в лес борти проверять?
      Тогда плохо дело. Наверняка и Ярош потыкался-помыкался, да и убрался восвояси. Теперь ищи ветра в поле.
      Годимир расслабил подпруги седла — пусть жеребец отдохнет с дороги. Подвел игреневого к сараю, у которого торчали несколько кольев, образуя подобие коновязи. Отстегнул грызло уздечки, бросил перед конем охапку соломы. Еда не ахти какая, но на безрыбье и рак — рыба.
      Дорофей не будет протестовать, если в его лачуге переночует странствующий рыцарь.
      — Дорофей! — На всякий случай Годимир постучал в болтавшуюся на веревочных петлях дверь. Заглянул в дом.
      В лицо дохнул смрад жилища, не убиравшегося не то что давно, а попросту никогда. Гнилье, застарелый пот, копоть, подгорелая каша, причем полугодичной давности, скорее всего. Нет, спать он здесь не будет даже за сокровища дракона. Вот посмотрит сейчас, не валяется ли бортник пьяным где-нибудь под ворохом старых шкур, и скорее на воздух, дышать.
      — Дорофей…
      Смутная тень шевельнулась в глубине дома. Попробуй различи хоть что-нибудь, когда атака серых сумерек разбивается об оборону закопченного бычьего пузыря, словно стремительный разлет конницы кочевников-степняков о ровный строй рыцарей-словинцев.
      — Эй, Дорофей, ты, что ли…
      Дверь со стуком захлопнулась за спиной рыцаря, погрузив внутреннее убранство бортничьего жилища в кромешный мрак. Как в желудке горного великана.
      Тишина.
      А это что? Шорох справа. Теперь за спиной…
      Щеки Годимира коснулся легкий ветерок, вызванный движением крупного тела, а после сильные руки обхватили его вокруг туловища, прижимая локти к бокам. Рыцарь лягнул нападавшего ногой, попытался ударить головой назад. Кажется, попал…
      Но тут ему на голову набросили пыльный, воняющий прелью мешок, ударили под вздох…
      Пояс стал значительно легче — это забрали меч.
      Словинец попытался закричать, позвать на помощь, дернулся опять, опрокидывая удерживающего его человека на пол. Сверху навалились еще двое, судя по весу и тумакам. Один из них умело скрутил запястья Годимира веревкой, а второй улегся животом рыцарю на лицо.
      Попробуй тут посопротивляйся…
      Годимир обмяк, сосредоточившись на том, чтобы не задохнуться.
      Добровольную сдачу оценили. Наверное. По крайней мере, бить его перестали, а потащили, не снимая мешка с головы, прочь.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

      Хриплый голос прокряхтел:
      — Ишь, тяжелый какой, ровно каменный…
      — Молчи уж, слабосильный, — ответил второй, басовитый и густой, как патока. — Сам вызвался.
      — Дык, кто ж знал-то, Пегаш…
      — А никто не знает. Зато все молчат. Один ты.
      — Дык, Пегаш…
      — Заткнись, сказал. А то обижу ненароком.
      Хриплый замолчал.
      Зато встрял другой, странно пришепетывающий, словно полный рот каши набил, а проглотить забыл:
      — Ты, знамо дело, Пегаш, мужик суровый, но дай мне его вдарить как следоват…
      — Дам. Потом. Может быть.
      — Не… Как так — «может быть»? Как он меня башкой засветил-то? Знамо дело! В очах засверкало, аж Дыбще увидал…
      «Вот чего он шепелявит, — подумал Годимир. — Это я его головой по зубам стукнул. Правильно. Мало еще. Эх, жаль, не успел меч вытащить…»
      — Дыбще… — басил Пегаш. — Тоже мне, сказанул… Откель тебе знать про Дыбще-то?
      — Во-во! — подхватил хрипатый. — Ишь, знаток выискался. Говорил тут один…
      Тут Годимир больно стукнулся левым плечом о землю. А после и правым. Видно, тащившие его под мышки люди почти одновременно разжали пальцы. Словно для смеха, державший за ноги сапог из ладоней не выпустил.
      «Ну, и зрелище, должно быть, со стороны!»
      Послышался звук удара. Не злого и сильного, каким выбивают зубы и ломают кости, а обидного и унизительного — вроде пощечины или подзатыльника. Вся сила в звук ушла, зато как ляснет, так ляснет!
      — Чего он, Пегаш! — заныл хриплый.
      — Да я тебя! — это шепелявый.
      — Так, мужики, я не понял… — Ноги Годимира плюхнулись во что-то мягкое и скользкое. Хоть бы не в навоз…
      Боевые выкрики драчунов сменились болезненным ойканьем. Скорее всего, Пегашу не впервой успокаивать своих приятелей. Управился в мгновение ока. Сказал сурово: — Еще раз, мужики. Еще раз и пеняйте на себя. Обижу, мало не покажется.
      Жалобное поскуливание хриплого и шепелявого, должно быть, означало согласие. Во всяком случае, Годимир почувствовал, что его вновь поднимают и тащат. Опять неизвестно куда.
      На этот раз «несуны» молча сопели да вцепившийся в левое плечо хрипатый покряхтывал натужно. Наверное, в самом деле, устал.
      «Сколько же они меня волочь будут? А главное, куда? Кто они? Откуда взялись в избе Дорофея? Зачем я им? Слишком много вопросов, ответ на которые в одиночку, без помощи похитителей подобрать не удастся, хоть плач, хоть кричи… — словинец пробовал заставить себя рассуждать трезво, но получалось с большим трудом. Вернее, не получалось вовсе. — Что за унизительное положение для странствующего рыцаря — волокут, словно барана на бойню? Попытаться вырваться? Бесполезно. Со связанными руками против троих не попрешь. Нужно выжидать, приноравливаться к обстоятельствам, хитрить по возможности. Главное, чтобы мешок с головы сняли, а там поглядим».
      — Все! Хорош, мужики! Кидай его туточки… — скомандовал Пегаш.
      Помощники с радостью выполнили его приказ. Даже с излишней прытью. Могли бы и помягче опустить. Снова заныло ребро, поврежденное еще в Ошмянах. Вспыхнул острой болью локоть, столкнувшийся с некстати подвернувшимся камнем.
      «Ну, сейчас от мешка освободят…»
      Как бы не так. Кто бы ни пленил рыцаря, а возвращать ему зрение здесь не собирались. До поры до времени, по крайней мере.
      Вместо этого заговорил новый человек, еще не слышанный Годимиром нынче. Судя по дребезжащему голосу, он разменял, самое малое, семь десятков лет.
      — Вон… это… вишь, морда разбойная… кого тебе приволокли…
      Ответа не последовало.
      — Эй, борода… это… будешь говорить?
      — Да пошел ты! — смачно ответил знакомый голос. Ярош? Точно он.
      — Я-то пойду… это… куда захочу, хе-хе, — засмеялся старик. — А вот ты… это… вряд ли.
      — Давай ужо побыстрее, Сбылют… — прогудел Пегаш. В его голосе слышалась неуверенность. — Давай ужо… А то, не ровен час…
      — Поговори мне!! — взвизгнул старик. А после тише добавил: — Это… ладно ужо… сымай ужо… Эх, молодежь без терпения… Юшка, сымай ужо…
      Годимира усадили, грубо придерживая за плечо. Мешок сдернули.
      Рыцарь открыл глаза и отчаянно заморгал — скопившийся на ресницах мусор попал в глаза. Попытался вытереться о плечо, но чья-то пятерня вцепилась в волосы на затылке, запрокинула голову.
      — Гляди… это… борода… Твой дружок?
      Глаза рыцаря застилали слезы… Нет, не от обиды или боли, а просто сор щекотал веки. Но сквозь дымку он различил колодезный сруб с журавлем, костерок и десяток кметей — кто стоял, кто уселся прямо в пыль. Вот этот здоровенный, с седыми мазками в вороной бороде — наверняка Пегаш. Сутулый худосочный старичок в домотканой рубахе до колен — Сбылют. Если он не староста Гнилушек, то он, Годимир, благодушный молочник. Рядом кметь средних лет с распухшими губами — вот почему он шепелявил. А хрипатый? Да уж, попробуй угадать, пока не заговорил…
      А у колодца, слегка склонившись набок, сидел связанный по рукам и ногам Ярош Бирюк. Видно, что без борьбы разбойник не сдался — левый глаз набряк, бровь над ним рассечена и сочится кровью, не успевшей схватиться корочкой. На правой скуле — широкая ссадина, словно по щебенке провезли лицом.
      — Ты… это… говорить будешь? — притопнул ногой Сбылют.
      — Еще чего! — Бирюк скривился, сплюнул в пыль.
      — Твой же дружок… это… из панычей. Рыцарь поди?
      — Рыцарь… — процедил сквозь сжатые зубы Ярош. — Крендель с маком, а не рыцарь.
      Годимир задохнулся от возмущения. Он-то спешил, чтобы помириться, а лесной молодец вон как о нем отзывается!
      — Ты… это… брось придуриваться, хе-хе. Дорофей нам по пьяни все выболтал. И про дракона, и про сокровища, и про королевну…
      — Да слышал уже, — лениво откликнулся разбойник. — Уморили, елкина ковырялка. Что б новое придумали, а?
      — Нет, я его! — вскинулся шепелявый. Подскочил к Ярошу, замахнулся ногой, обутой в растоптанный поршень.
      — Охолонь! — пискляво воскликнул Сбылют, а Пегаш протянул широченную лапищу, схватил ослушника за ворот сермяги, рванул.
      — Махал тут ногой один… — послышался хриплый голос из-за спины рыцаря. Ага! Вот, значит, кого Юшкой кличут.
      — Чего вам надо, поселяне? — как можно более строго, но без надменности, спросил Годимир.
      — Хе-хе… — Староста переступил с ноги на ногу, зябко, несмотря на теплую ночь, повел плечами. — Мы… это… хотим знать, где есть… это… пещера драконья…
      — Зачем? — непритворно удивился словинец.
      — Дык золото! — выкрикнул хрипатый, за что получил по затылку от Пегаша.
      — О-хо-хонюшки… — протянул Сбылют, укоризненно покачав головой. — Молодежь, молодежь… Никакого… это… терпения…
      — Нет золота, — твердо проговорил Годимир.
      — И пещеры, может, нетути? — хитро прищурился старик.
      — Пещера есть. А золота нету. А вам, поселяне, за самоуправство так влетит от пана Божидара…
      Мужики захохотали. Все, кроме старосты. Пегаш даже слезы утирать принялся.
      Ярош снова плюнул и отвернулся.
      — Вы это что?! — закипая, вскричал рыцарь.
      — Эх, паныч, паныч, — едва ли не ласково произнес Сбылют. — Нам же пан Божидар… это… на тебя и указал.
      — Как?!
      — Ну… это… не сам, поди. Жамок сказывал…
      Жамок? Годимир напряг память. Ах, да! Особо и напрягать не пришлось. Один из стражников Божидара, что был у пещеры.
      — Все едино связывать меня не имеете права! Не по чину кметям на рыцаря руку поднимать!
      Кулак Юшки вяло ткнулся ему в затылок. Годимир прикусил язык, замолк, но попытался вскочить. Ладони того же хрипатого мужика уперлись ему в плечи, вернули обратно.
      — Сиди! Резвый…
      — Ярош! — воскликнул словинец. — Что тут творится?
      Разбойник гордо отвернулся. Промолчал, всем видом показывая, что не из тех, кто так быстро обиды прощает. Ну и леший с тобой!
      — Ты… это… сиди ужо… — вместо Яроша заговорил Сбылют. — Не трепыхайся. Никакой ты… это… не рыцарь. Так… видимость одна. Вона, Пегаш завтра на утречко… это… меч твой нацепит, так его… это… тоже рыцарем величать и в ножки кланяться?
      — Да как ты смеешь!
      — Тю! А кто мне воспретит-то?
      — Я пан в двенадцатом поколении!
      — Пан… — насмешливо протянул старик. — Паны чем кметей… это… завсегда пугают? А тем, что завсегда… это… друг за дружку. Меч нацепил, на коня… это… вскочил и давай мужичье топтать-сечь… А коли кмети его на вилы, так… это… прочие паны понаедут, деревню спалят… Так или нет?
      — Ну так, — вынужденно согласился Годимир, не понимая, к чему дед клонит.
      — Ото ж… А ты… это… паныч ты али не паныч, а так, погулять вышел… сам по себе. Уяснил?
      — Нет! — Рыцарь попытался вырваться, крутнулся на месте, подсекая Юшку ногой. Кметь упал, но плеча Годимира не выпустил. Словинец трепыхнулся выброшенной на берег щукой, угодил локтем (жаль, что прикрученным к туловищу) мужику в живот, придавил его к земле, дернулся еще раз и, нависая над бородатым лицом с выпученными от неожиданности глазами, ударил его лбом в нос. Еще! И еще раз!
      — Ишь охальник! — задребезжал Сбылют. — А ну, мужики!..
      Тяжелый опорок врезался рыцарю в бок — прямо в больное ребро.
      Годимир квакнул, словно огромная лягуха, и откатился в сторону. Новый удар угодил в скулу. Из глаз брызнули искры. Окажись рядом стог сена — все, сгорел бы до серого пепла.
      Кто-то угодил ему в бедро — скорее всего, целил промеж ног. Второй попал между лопаток — аж дух занялся.
      Молодой человек скорчился, стараясь защитить живот ногами и уткнуть в колени лицо.
      Огненной вспышкой взорвалось правое ухо.
      Опять ребра.
      Плечо.
      Снова ребра…
      Да что ж они, нарочно, что ли?
      — Бейте его, мужики, бейте! — орал Юшка. Теперь он не только хрипел, но и гундосил.
      «Так тебе, сволочь, песья кровь, и надо!»
      — Хватит! Довольно ужо! — Это староста. Хоть один разумный человек среди кметей нашелся. Хоть и гад, каких поискать, а все ж разумный…
      Град ударов, сыпавшийся на Годимира со всех сторон, ослабел и вскоре вовсе прекратился. Могучая лапища — очевидно, Пегаша — подхватила его за шкирку, как месячного щенка, и бросил к срубу. Рядом с Ярошем.
      Рыцарь перевел дух. Потрогал языком передний зуб. Пока что сидит на месте, но шатается. Эх, освободить бы руки, дотянуться до меча, пропали бы Гнилушки. По бревнышку, по колышку…
      Он открыл глаза.
      Кмети молча топились напротив. Дышали они тяжело. Скорее, не от усталости, от азарта — как охотничьи псы, травящие оленя.
      Юшка, сидя на земле, пускал розовые пузыри, отражавшие пламя костра, и тихонько подвывал. Сбылют стоял над ним, увлеченно разглядывая нос мужика.
      — Сломал! Это… во дает паныч! Сломал, как есть! — едва ли не радостно воскликнул старик.
      Толпа угрожающе загудела, придвинулась к колодцу.
      — Куды?! Ужо я вам! Молодежь! А ну… это… все взад!
      Годимир слизнул кровь с разбитой губы, сплюнул густой тяжелой слюной. От колодца издевательски тянуло свежестью. Водички бы…
      Все тот же Сбылют приблизился, сурово оглядел связанных:
      — Это… последний раз спрашиваю, золото… это… драконье где?
      — С чего ты взял, что от нас про золото дознаться можно? — устало проговорил Годимир.
      — Так… это… Дорофей трепал… это… по пьяни.
      — Бортник, что ли?
      — Ну да. Дорофей… это.
      — А где ж он сам? Пускай в глаза нам повторит. — Годимир вспомнил, какую Ярош обещал бортнику расправу в случае, если тот проговорится. «Под землей найду и на краю земли найду! И кишки вокруг дерева обмотаю…» Признаться честно, рыцарю захотелось поучаствовать. Если не самому мотать кишки, то хотя бы придержать болтуна во время наказания.
      — А нетути. Это… убег.
      — Убег? Так, может, понял, что набрехал по пьяному делу, и испугался? Оттого и убег.
      — О-хо-хонюшки… — вздохнул старик. — Нам-то чо за дело, отчего… это… Дорофей убег? Нам чо надо? Чтоб… это… ты… или… это… душегубец энтот к золоту дорогу показали.
      — И вот так полдня, елкина моталка, — буркнул Ярош. — Уперлись, ровно бараны.
      — Ты… это… замолкни, — решительно проговорил Сбылют, ткнув в разбойника пальцем. — С тобой… это… ужо поговорили… А ты, паныч, подумай. Господь, монахи говорят, делиться велел… это…
      — С тобой, что ли, старый? — едко осведомился Ярош, за что и получил тычок по ребрам от ретивого кметя в драном армяке.
      — Помолчь, я сказал! — притопнул ногой дед. — Говорливый! Паныч пущай говорит.
      Годимир вздохнул. Да уж, положеньице! Хитрее не придумаешь. Как же убедить мужиков, навоображавших себе невесть чего, да и одуревших от собственных выдумок.
      — Скажи, Сбылют, — медленно, обдумывая слова, произнес рыцарь. — Скажи мне: зачем вам сокровища дракона?
      — Дык, как это — зачем! — заорал шепелявый.
      Пегаш округлил глаза, а сутулый редкобородый мужичок рядом с ним даже по лбу себя постучал — вот, дескать, дурень, а еще паныч.
      — Как это зачем? — удивился и староста. — Ты… это… золотишко мне отдай, а зачем оно мне, я… это… и сам разберуся.
      — Так я ж не зря спросил, — молодой человек продолжал тянуть время, словно надеясь на чудесное спасение. — Золото, оно притягивает лихих людишек. На дармовщинку, как мухи на дерьмо, знаешь сколько слетится?
      — А мне… это… без разницы… Как слетятся, так и разлетятся, — решительно проговорил старик.
      — Да? — Годимир прищурился. — А если тот же пан Божидар, каштелян ошмянский, со стражниками приедет? Ему ты мешок на голову не накинешь, а?
      — С паном Божидаром… это… — Сбылют за словом в карман не лез. — С паном Божидаром поделюсь. Это… по справедливости.
      — А ты разве не слыхал, — подал голос Ярош, — какая у панов справедливость? А? Вот елкина моталка! Он тебе и гроша ломаного не оставит.
      — Ну, а если Сыдор прознает про то, что в Гнилушках кмети разбогатели? — снова встрял Годимир. — Об этом ты подумал? Как откупаться будешь?
      — Было б… это… золото, — стоял на своем старик, — а откупиться… это… завсегда можно!
      — Ага, обдерет вас Сыдор, как охотник зайца, — покачал головой разбойник.
      — Чья б корова мычала, Бирюк! — не выдержал Пегаш. Подступил ближе, сжимая кулаки. — Не одним ли вы с Сыдором мирром мазаны?
      — Вона какие слова мы знаем! — притворно восхитился Ярош. — Ты вспомни, дубинушка, когда я бедняков обирал? Было такое или нет, ответь! — Он посуровел лицом, подался вперед. — Ну?
      — Ты… это… не «нукай», не запряг! — вступился за односельчанина Сбылют. — Мне без разницы… это… кого ты грабишь, а кого Сыдор. Будут в Гнилушках монетки, мы… это… и съехать могем!
      — Во-во, к загорцам! Там таким, как вы, самое место! Ни совести, ни стыда…
      В ответ легкий кивок старика, Пегаш наклонился и с размаху врезал Яроша в подбородок. Голова разбойника мотнулась, глухо стукнулась о сруб и склонилась на плечо.
      «Не убил бы!» — пронеслось в голове Годимира.
      — Ты… это… силушку-то соизмеряй… — Сбылют, видно, подумал о том же, а потому погрозил здоровяку-кметю пальцем. — О-хо-хонюшки… Ровно дети малые… Ну, ладушки… Пока Бирюк отдыхает, ты мне, паныч, скажи… это… согласен ли показать, где золото спрятано?
      — Эх, мужики! — Рыцарь напрягся, в который уже раз пробуя на прочность веревки и узлы. — Дали бы мне волю, я вас и без меча по ближним лесам разогнал бы!
      — Эх, паныч, паныч… — вздохнул дед. — Я ж к тебе по-хорошему… А ты… Вот все вы… это… паны, такие. О-хо-хонюшки… Макните-ка его, мужики… — Староста махнул рукой и отвернулся.
      Не успел Годимир сообразить, что же старый имел в виду, как его подхватили под локти, поставили на ноги, что-то прицепили за веревки, обмотанные вокруг тела.
      — Навались, мужики! — крякнул Пегаш.
      Словинец почувствовал, что взлетает над землей.
      «Умом бы не тронуться… Что это я, словно в «Деяниях Господа»?»
      Ответ пришел быстро, едва под ногами раскрылся черный зев колодца. Словно пасть голодного чудища. Вроде бы, писал Абил ибн Мошша Гар-Рашан, водятся оные в пустыне, что далеко к югу от Басурмани. Роют огромные ямы в песке, а сами укрываются от палящего солнца на дне и ждут. Ждут неделями и месяцами без воды и пищи, неподвижность сохраняя, пока живое существо не ступит на край ямы. Тогда песок под ногами невольной жертвы начинает оседать, и она скатывается по крутому склону прямиком в пасть монстра, который живое еще тело заглатывает и тем самым насыщается на недели и месяцы. Читал эти строки Годимир давно, еще года два назад. Он ведь не собирался в пустыни, а значит, и звери тамошние ему без интереса были. А вот, поди ж ты, вспомнился вдруг! Тьфу ты! Тут, может, последние мгновения жизни, надо бы Господу помолиться, а он о чем рассуждать вздумал? Вот, значит, как его уморить кмети решили. За крюк журавля привязали и сейчас в воду-то и опустят.
      Колодец медленно двинулся навстречу.
      Ни одна молитва почему-то на ум не шла.
      Сырость и прохлада. Даже приятно.
      Не то, чтобы нынешнее лето изнуряло жарой. Скорее, наоборот — дожди да слякоть. Но после утренней схватки с рыжим королевичем, тряске в седле едва ли не половину дня да недавней потасовки Годимир впитывал влагу, как комок сухого мха. Дотянуться бы еще и губами до воды…
      — Колодец испоганить не боитесь, мужики? — долетел сверху насмешливый голос Яроша.
      — Дык, чего ему сделается? — удивился кто-то из кметей.
      — Я б нашел, чем вам насолить, — зло, нехорошо засмеялся лесной молодец.
      — Ужо я тебя… это… охальник! — задребезжал Сбылют.
      Вода дотронулась до подошв рыцарских сапог. Сразу выяснилось, что левый прохудился. Ледяная струйка скользнул по пятке, словно ма-ахонькая змейка.
      Щекотно.
      Годимир дрыгнул ногой, но через мгновение вода хлынула уже сверху, через голенища. Полной чашей, так сказать.
      — Это… паныч… скажешь чо про сокровища? — Староста перегнулся, нависая над срубом.
      — Не о чем нам говорить! — Годимир задрал голову. В смолянисто-черном небе горели яркие, крупные, словно куриные яйца, звезды. Путь Молочника сверкающей полосой протянулся с севера на юг. Сноп. Воз. Сито — обычно в нем видны лишь пять звезд, но если приглядеться, можно различить еще две маленькие. Охотник с вечным спутником Псом. Почему звезды так хорошо видны из колодцев?
      — Макай его… это… мужики! — отдал приказ старик.
      Кмети повиновались беспрекословно.
      Теперь рыцарь погружался гораздо быстрее.
      Вот вода достигла колен, паха, пояса, подмышек…
      Ощутив пронизывающий холод у подбородка, словинец едва успел набрать воздуха побольше. Полную грудь. И водная гладь сомкнулась у него над головой.
      Поначалу это было даже приятно.
      Колодезная вода смывала пот, пыль, возвращала бодрость уставшему, измученному телу. Рыцарь чуть-чуть разжал губы и принялся втягивать ломящую зубы влагу.
      Здорово! Он едва ли не с полудня мечтал о том, чтоб напиться вволю.
      А потом воздуха в легких стало не хватать. Заныла гортань и бронхи, словно моля: вдохни, вдохни, вдохни… Боль перешла на грудину, ребра… До судорог, до спазмов.
      «Терпи, терпи, — уговаривал себя Годимир. — Еще не сейчас. Еще немножко. Еще…»
      Когда он уже был готов вдохнуть несмотря ни на что, журавль пришел в движение. Миг — вновь над головой звезды, а легкие втягивают воздух со свистом, со стоном, с всхлипыванием. Ребра ходят, как кузнечные меха, а горло горит огнем раздутого горна.
      — Ну, чо, паныч… это… говорить будешь?
      — С тобой, что ли, песья кровь? — сипло выкрикнул рыцарь. Мог бы дотянуться — впился бы зубами в кадык старому говнюку.
      — Макай!
      Вдох.
      Вода смыкается над головой.
      Немеют руки и ноги. Холод проникает, кажется, в сердце, а легкие напротив разгораются пожаром.
      Уморить они его решили?
      Душегубцы…
      Воздух!
      Сладкий, желанный.
      — Будешь говорить?
      — Пошел ты!
      Вниз. Годимир едва успел вдохнуть.
      Холод, чернота вокруг и удушье.
      Удушье. Удушье. Удушье!
      На это раз он не выдержал, начал дышать еще не покинув ледяную купель.
      Поэтому, оказавшись наверху, зашелся в разрывающем легкие кашле.
      — Не скажет, — почти весело проговорил Ярош. — Сдохнет, а не скажет. Плохо вы рыцарей знаете!
      — Ах, так! — взвизгнул Сбылют. — Щас… это… по-иному поспрошаем! Тяни его, мужики!
      Осклизлые стенки колодца поползли вниз.
      Господь милосердный, как же холодно!
      Вот голова молодого человека появилась над краем сруба. Пегаш подхватил его, выдернул, как рыбу из полыньи, поставил рядом с собой.
      Годимир не устоял — занемевшие ноги подломились, и он упал на колени.
      На колени? Перед кметями?
      Как ни туманилось сознание, рыцарь заставил себя упасть на бок. Уж лучше так.
      — Подкову… это… кали! — распоряжался староста.
      Кмети несмело забурчали, возражая.
      — На себя я… это… грех беру! Сам перед Господом… это… отвечу. Ну!
      — Ты того… Сбылют… — загудел Пегаш. — Мы ж не басурманы какие… Опять же — паныч. Хоть и дерьмовый, а все ж таки паныч.
      Годимир глядел на поршни кметей и заставлял себя мыслить по-рыцарски. О чем должен благородный пан вспоминать в последние мгновения жизни? Конечно же, о прекрасной панне. Шарф Марлены из Стрешина в святыни не годился. Словинец попытался вспомнить белокурые локоны, косу цвета спелой пшеницы, ямочки на пухлых щеках воеводши из пограничной крепости, застывшей на круче по-над Оресой… И не смог. Тогда, быть может, образ королевны Аделии? Как там пан Божидар говорил: «Брови соболиные, кожа белее молока…» Только почему же вместо белой кожи видит он перед собой веснушки, вздернутый нос, русую косу, до рыжины выгоревшую на солнце?
      — Ладно! — продолжал вещать Сбылют. — Уговорили… это… мужики! Припалим Бирюка. Пущай паныч… это… радуется!
      Кмети затопали, зашумели. На это раз, скорее, одобрительно. Кто-то принялся раздувать костер. Едкий дым пополз низом по площади, завиваясь диковинным жемчужно-серым узором журавля.
      — Ну, кметки, дайте только срок! — зарычал Ярош. — Ох, мало не покажется, елкина ковырялка!
      — Молчи ужо! Говорун…
      — Щас… это… все скажешь… И чо знал, и чо… это… позабыл…
      «И что не знал никогда тоже», — подумал Годимир. Вскочить бы, порвать веревку и… А что — «и»? Силы у тебя сейчас, пан рыцарь, от воробья не отобьешься. Это в легендах да преданиях рыцарям хорошо — дуб с корнями вырвал и вперед, вали врага, спасай Отчизну!..
      Словинец застонал в бессильной ярости.
      А это еще что?
      Непонятный пока звук. Или рассудок отказывается повиноваться и решил позабавиться маячней?
      Да нет же! Когда ухом на земле лежишь, звуки хорошо слышны. А уж топот копыт странствующий рыцарь ни с каким иным не перепутает.
      Кони. Много. Не меньше десятка, это уж точно.
      Неужели в пане Божидаре совесть взыграла?
      Вовремя подоспели ошмяничи, ничего не скажешь. В самый раз!
      Кмети тоже услыхали приближение неведомых всадников и поступили, как кметям от веку заповедано — кинулись в разные стороны. Как куры от ястреба-тетеревятника.
      Замешкавшегося Сбылюта стоптал конем всадник в здоровенной шапке-кучме , нагнулся, вытянул рухнувшего ничком деда плетью вдоль тощей спины.
      — Пори сиволапых! — задорно выкрикнул молодой тонкий голос. Девичий, как с изумлением осознал Годимир.
      Ей ответили молодецким посвистом — такая трель не у всякого записного свистуна выйдет, а лишь у самого талантливого и удалого.
      Темное конское брюхо с ясно выделяющимися лентами подпруг проплыло над головой словинца.
      А мог бы зацепить… Осторожнее быть надо!
      Оборванный мужичок, плюгавый и узкоплечий, выбежал из-за колодца, нагнулся над Ярошем:
      — Не припоздали. Слава тебе, Господи!
      Дорофей? Его голос. Вот, значит, кому они спасением обязаны.
      Потом вдруг всадников на площади стало слишком много. Кони крутились на месте, перебирали копытами, ржали, приседая на задние ноги. Того и гляди на голову наступят. Вот неосторожные…
      Один из спасителей нагнулся в седле, рассматривая Яроша, обрадованно воскликнул:
      — Оп-па! Ты погоди, Дорофей, погоди. Никак старый знакомец? Мы, сладкая бузина, еще поболтаем всласть!

ГЛАВА ШЕСТАЯ
СЫДОР ИЗ ГРАЖДЫ

      Годимир лежал, ощущая, как стекающая со штанов и поддоспешника вода вмешивается с истертой в мелкую рыжую пыль землей.
      На колодезной площади стоял гам и топот. Остро пахло свежим конским потом и паленой тряпкой — кто-то из кметей, удирая, споткнулся и свалился прямо в костер, разбросав уголья, которые теперь медленно остывали, меняя цвет с алого на багровый.
      Луна и звезды бросали призрачный отсвет на лица и убранство всадников, неожиданно (но очень даже вовремя) ворвавшихся в Гнилушки. Десятка два удальцов, увешанные оружием, на добрых конях, бесшабашно веселые (вон как зубы сверкают из-под усов), гогочущие во все горло. Лиц Годимир не различал, но зато отлично слышал голоса.
      Слышал и узнал, по крайней мере один.
      Сыдор из Гражды, злейший враг Яроша. Уж так бывает не только у королей да князей, но и у лесных молодцев — не смогли договориться, кто чьих овец стрижет…
      С Сыдором, к слову сказать, Годимир повстречался на том же тракте, где впервые с Бирюком познакомился. Правда, тогда рыцарь думал, что это никакой не разбойник, а скромный горшечник Пархим из села Колбча. А ведь в самом-то деле, притворялся Сыдор мастерски. Какой лицедейский талант впустую пропадает! В Хороброве или Лютове если б жил, как сыр в масле катался бы при королевском-то дворе. Впрочем, главарь хэвры и здесь неплохо устроился. Сам себе голова — куда хочу, туда еду, что хочу, то отбираю…
      — Вяжи его, браточки! Вот счастливый день, сладкая бузина! — радостно закричал Сыдор. Вот из-за любимого присловья про бузину, Годимир и сумел бы узнать его даже в кромешной темноте.
      Двое лесных молодцев тяжело спрыгнули на землю около лежащего на боку Яроша. Один небрежным движением руки отбросил в сторону Дорофея — дохлого и худосочного по сравнению с ними.
      — Так Сыдор! Связанный он! Чего уж… — воскликнул второй, нагибаясь над Бирюком.
      — Узлы проверь, сладкая бузина! — Главарь взмахнул плетью. — Да что я тебя учить должен, Будигост!
      — Будимил я… — обиженно отозвался разбойник.
      — Все равно проверь,- не растерялся Сыдор. — Вас поди различи! Вот навязались на мою голову одинаковые!
      — Тут еще кто-то! — раздался звонкий девичий голос прямо над Годимиром. Что еще за дела? Откуда женщина в хэвре лесных молодцев? И ведь даже не женщина, а именно девушка — или подросток, или вот-вот вышла из ребячьего возраста. По звуку, так годков пятнадцать-шестнадцать. На коне, вместе со всеми… Не портки стирает, уж это точно. Кто такая?
      — Сейчас поглядим, сладкая бузина… Эй, Хитран, факел запали!
      Сыдор с любопытством наклонился, свешиваясь с седла. Заставил коня переступить, чтоб тень не падала.
      — Оп-па! Да ведь это же пан рыцарь! Пан Годимир, если не ошибаюсь? — Разбойник спешился, вытащил из-за голенища широкий нож. — Как говорится, сладкая бузина, старый друг, лучше новых двух. Так ведь?
      Рыцарь попытался пожать плечами — мол, может так, а может, и нет, но не смог. Замерз в колодце, задеревенел.
      — А что ж ты мокрый такой, пан рыцарь? — с улыбкой продолжал Сыдор. Он не изменился с того самого вечера, когда варили они кашу с салом на берегу Щары. Нет, конечно, бороду подровнял — по новой моде, ползущей из-за Пологих гор, даже зареченские рыцари начали носить бороды, в отличие от словинцев и полещуков, упрямо скоблящих подбородки, но отращивающих усы по самую грудь. Зато одежда! Одежда Сыдора, что выдавал себя за ремесленника, спешащего на ярмарку в Ошмяны, и Сыдора, который возглавляет хэвру лихих людей, различалась разительно. Свет от факела, воздетого над головой Хитраном, позволил разглядеть новый наряд старого знакомца во всех подробностях. Если на тракте были коричневые сермяжные штаны, льняная рубаха, грубые упаки , кептарь мехом наружу, то нынче разбойник щеголял в нарядной бригантине с начищенными до блеску пластинками на груди, сапогами с мягкими голенищами до колен и зипуне из тонкого сукна, отделанные темным мехом рукава которого виднелись из-под доспеха. Просто красавец писаный. Иной рыцарь из мелкопоместных обзавидуется. А вот любовь к здоровенным мохнатым шапкам осталась прежней. Или у них, в Заречье, это признак богатства и власти? Годимир вспомнил украшенную фазаньими перьями не шапку, а шапчищу пана Божидара. Сооружение на голове Сыдора не уступало ей в размере. А может, даже превосходило.
      Пока Годимир рассматривал главаря хэвры, тот, ругаясь сквозь зубы — мокрая конопля упрямо тянулась, липла к лезвию, но не поддавалась, — резал, веревку, опутывающую словинца, как паутина муху.
      — Помочь может? — дернулся было Хитран, но Сыдор злобно зыркнул на него и буркнул недовольно:
      — Отлезь! Сами с усами…
      Лесной молодец пожал плечами, но возразить и не подумал.
      С усами или без, а Сыдор справился. Брезгливо отбросил сапогом раскисшие лохмотья, подал Годимиру руку:
      — Поднимайся, поднимайся, пан рыцарь. Ишь, разлегся, сладкая бузина!
      Словинец схватился за широкую сильную ладонь разбойника, встал сперва на одно колено.
      — Что не сладко, пан рыцарь? — Сыдор потянул посильнее, подхватил пошатнувшегося на нетвердых ногах Годимира за плечи.
      Рыцарь невольно охнул. Кажется, кмети, вымещавшие на его костях злобу за сломанный нос Юшки, постарались на славу. Теперь острой болью отзывался не только правый бок, но и левый.
      — Что, досталось от кметей? — нахмурился Сыдор. — Ничего… Я им устрою, сладкая бузина. Дорофей! Дорофей, тудыть твою в кочергу!
      — А? Здеся я, Сыдор… — Бортник вывернулся из темноты быстро — вне всякого сомнения, крутился поблизости.
      — Что ж ты мне не сказал сразу, что здесь пан Годимир из Чечевичей? Это ж тебе не курица яйцо снесла! Это пан рыцарь! Герба Косой Крест! Я тебя спрашиваю, сладкая бузина, или кого?
      — Да я, понимаешь… Откель же мне знать-то, Сыдор…
      — Я тебе дам — «откель знать»! За Яроша, значит, побеспокоился, сладкая бузина! Бежал, через голову перекидался! А как про моего давнего друга, пан Годимира, настоящего хоробровского рыцаря, доложить, так — «откель знать»? Да я тебя…
      Разбойник взмахнул плетью, висящей до того на темляке вокруг правого запястья. Дорофей ойкнул и присел, закрывая голову руками, но убегать и не подумал.
      Годимир пошатнулся и, если бы Хитран не кинулся опрометью, не поддержал за локоть, непременно упал бы ничком в пыль.
      — Не виноватый я! Не знал, понимаешь, Сыдор, не знал! Он опосля пришел, сам! — скулил Дорофей, ежась под несильными, скорее для острастки, ударами.
      — Я те дам, сладкая бузина! Ты у меня попляшешь! — приговаривал главарь.
      Хитран хохотал вполголоса, стараясь удерживать одновременно и рыцаря, и факел.
      А Годимир уже не глядел на пререкающихся разбойников.
      Держа в поводу светлого (ночью и не разберешь — то ли серый, то ли буланый) коня, к нему шагала самая прекрасная панна из всех, ранее виденных. Огромные глаза обрамлены ресницами, длинными, черными и густыми. Прелестное белое лицо с ровным носом и пухлыми губами. На щеках ямочки. Брови раскинулись словно крылья атакующего сокола. Бархатная беретка с эгретом не скрывала каштановых локонов, слегка вьющихся вдоль щек.
      Одевалась незнакомка по-мужски — черная куртка-дублет с воротничком из белки или колонка, свободные кожаные порты и сапожки. Широкий, усыпанный бляхами, пояс, даже на вид тяжелый, стягивал тонкую талию. Слева на поясе висел короткий меч — в Поморье такое оружие носят лучники на случай рукопашного боя, а справа — корд с вычурной витой крестовиной.
      Должно быть, это ее голос слышал Годимир.
      Рыцарь, совершенно ошалевший, попытался выпрямиться и отвесить изысканный поклон, как и подобает в присутствии прекрасной панны, но позабыл о своем бедственном положении, запнулся ногой за ногу и едва не упал. Вернее, упал бы, не приди на помощь Хитран. Разбойник едва не уронил факел, но Годимира удержал.
      — Ага! Проняло? То-то же, сладкая бузина! — засмеялся Сыдор. — Да не тянись ты, не во дворце, чай.
      Девушка поравнялась с вожаком хэвры, остановилась рядом, касаясь плечом плеча. Она едва доставала эгретом до уха Сыдора, но из-за гордого постава шеи, вздернутого подбородка казалась выше своего роста. Картинно опустила ладонь на рукоять корда, подбоченилась:
      — Познакомь нас, что ли, Сыдор… А то невежливо как-то.
      — Да запросто! У нас тут без церемоний благородных. Все по-простому. Это пан Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, что поблизости от Быткова, странствующий рыцарь. Насколько я помню, — лесной молодец хохотнул, словно поперхнулся, — мечтает убить дракона. За тем и в Заречье забрался. А теперь позволь тебе, пан Годимир, представить ее высочество, королевну Аделию из Ошмян. Да челюсть подбери-то, сладкая бузина!
      Словинец и сам понял, что должен выглядеть нелепо с открытым ртом и выпученными глазами, а потому попытался, насколько удастся, овладеть нахлынувшими чувствами.
      — Счастлив познакомиться, твое высочество. Честно признаться, не надеялся свидеться.
      — Вот как? — улыбнулась Аделия (ну, уж это не самозванка?). — Почему же, позволь поинтересоваться, пан рыцарь? Неужели из-за моего чудесного исчезновения из батюшкиного замка в Ошмянах?
      «А ты как думаешь, твое высочество?» — хотел спросить Годимир, но земля неожиданно ушла у него из-под ног. Усталость и издевательства селян наконец-то взяли верх над природной выносливостью и молодостью. Последним, что запомнил рыцарь из событий того дня, был багровый отблеск факела в глазах королевны, делавшей ее похожей на того самого суккуба или вомпера, про которого рассказывал Сыдор-Пархим, сидя на передке телеги.
 
      Утром Годимир проснулся по давней привычке — с рассветом. С удивлением обнаружил, что лежит на сеновале, а под голову подсунут скрученный в тугую «колбасу» зипун. От ночного холода и сырости его укрывали сразу три бараньи шкуры, заботливо подоткнутые и расправленные.
      «Это они зря, — подумал рыцарь. — Я же мокрый, как…»
      И тут он понял, что не ощущает на себе одежды.
      Голый? Да. Точно голый. Вот это да!
      Как же теперь выбираться? Может, кмети по селам словинецким и заречанским и бегают купаться на реку голышом все вместе — и мужики, и бабы, — но в благородном паныче с младых ногтей воспитывали стыдливость, сопутствующую утонченности.
      Он огляделся по сторонам. Никого рядом, вроде бы, нет. Выпростал руку из-под овчин. Вторую…
      Сапоги он нащупал почти сразу же. Они лежали в аршине от его «постели».
      Рубаха и штаны висели на поперечной жердине чуть дальше. Прикрываясь одной из шкур, Годимир подобрался к одежде. Вот здорово! Рубаха высохла. Правда, штаны еще сырые на швах, ну да кто обращает внимание на такие мелочи? Жак висел чуть дальше. К сожалению, мокрый. Кожа — не полотно, за полночи не высохнет.
      Ничего. На себе досушим.
      А где кольчуга? Не худо бы и меч разыскать, раз уж такое уважение к нему от лесных молодцев.
      — О! Проснулся, пан рыцарь? — воскликнул широкоплечий разбойник в затертом гамбезоне . Его лицо пятнали оспинки и оспины. Больше похоже на огород. В особенности левая щека. Про таких в Бытковском воеводстве говорят — на роже леший горох молотил.
      «Охрана? — подумалось Годимиру. — Любопытно, для чего? Чтоб не ушел без спросу или ради безопасности гостя?»
      Он подозрительно глянул на рябого, но тот улыбался во весь рот, хвастаясь выбитым клыком.
      — Проснулся, пан рыцарь? — повторил разбойник, сунул палец за ворот гамбезона, потер шею. Похоже, доспех шили не по нему. Ну, что поделаешь? Такова уж судьба лесных молодцев — носить одежду с чужого плеча. — Меня Озимом кличут. Имя такое…
      — Озим? — усмехнулся Годимир. — Хорошее имя!
      — То-то и оно, что хорошее, — протянул рябой. Словоохотливо пояснил: — Под зиму родился, вот мамка с тятькой и назвали. А парни все больше Яровым дразнятся. А то и просто Яриком.
      — Яровой? Ну-ну… — И тут рыцаря словно обухом по темечку шибануло. Ярош! Где он? Уж Бирюк никак не мог рассчитывать на добрый прием в хэвре Сыдора. — Слушай, Озим! А как там Ярош? Ну, знаешь Яроша Бирюка?
      Рябой помрачнел. Замялся. Почесал шею.
      — Не велел Сыдор… — Он хлопнул себя ладонью по губам. — Все. Молчу. Идем, пан рыцарь, к Сыдору. Там и поговорите. Я чо? Мне бы по-простому…
      Годимир приосанился, затянул пояс поверх жака, расправил складки, сгоняя их за спину.
      — Веди!
      Озим пожал плечами и махнул рукой: пошли, мол!
      Как выяснилось, Сыдор расположился неподалеку. Кметскую избу он занимать не стал. Для него натянули открытый шатер, натрусили на землю душистого сена аршин толщиной, кинули дорогой, привезенный не иначе как из Басурмани, ковер. В двух шагах горел костерок, возле которого маялись от безделья близнецы: Будигост и Будимил.
      Предводитель разбойников уже не спал. Сидел, поджав под себя ноги, на выходе из шатра и строгал веточку длинным ножом. Легкая стружка закручивалась как усы у гороха и падала в пыль.
      — О! Проснулся, сладкая бузина! — обрадованно воскликнул Сыдор. — Молодец, пан рыцарь! Поздняя птичка глазки продирает, а ранняя уже носик вычищает. Доброго утра тебе!
      — И тебе утра доброго, Сыдор, — вежливо откликнулся Годимир.
      — Наше утро, сладкая бузина, всегда будет добрым, пока королевские стражники колья не заострят. Присаживайся, пан рыцарь, — лесной молодец похлопал ладонью по сену рядом с собой, — в ногах правды нет.
      Словинец присел — куда ж деваться? Огляделся. Близнецы не озаботились его присутствием. Похоже, считали, что рыцарь полностью на стороне разбойников. Хорошенькая же у него слава среди заречан! Лучше не бывает. А может, его попросту не считают опасным противником? Какой-то благородный пан из восточного королевства, о котором здесь ходят лишь байки и непроверенные слухи, да еще без оружия. А Сыдор наверняка парень — не промах и с мечом, и с кордом, да и в рукопашную… Ну что ж, посмотрим, справитесь ли вы, вчерашние кмети немытые, с настоящим рыцарем. Главное, вырвать оружие в начале схватки, а там — берегитесь. Уж всяко, с двумя разбойниками — ну, и подумаешь, что одинаковые хоть в ширину, хоть в высоту — справиться легче, чем с волколаком или горным великаном.
      — Что озабоченный такой с утра? — Сыдор легонько толкнул его локтем. Вот ведь как! Оказывается, помнит вожак хэвры, что у рыцаря ребра помяты. Притронулся осторожно, как к птичьему гнезду. — Или кишки крутит с голоду? Так мы скоро завтракать будем — вон парни стараются угодить…
      И вновь Годимир обратил внимание на особенное к нему отношение. Любой заречанин сказал бы не завтрак, а снеданок — им так привычнее: хоть и близки говоры в Заречье и Хоробровском королевстве, а все же отличаются.
      — Э, совсем ты задумчивый, пан рыцарь! — покачал головой Сыдор. — Или обиду какую, сладкая бузина, на меня затаил? Брось! Не держи сердца. Нам дружить надо. Кстати, вон кольчуга твоя, я приказал Дорофею вычистить от грязи да смазать. Или что не так сделал?
      Губы рыцаря против воли растянулись в дурацкой улыбке.
      — Ну, спасибо, Сыдор…
      — Да не за что, сладкая бузина, не за что! Дорофей, он молодец, службу понимает верно. Сбегал и еще меч твой принес, сладкая бузина. А конь за сенником привязанный. Он, — разбойник хохотнул, — всего стога, ясное дело, не сожрал, но отъел, думаю, изрядно, сладкая бузина. Чем еще тебя потешить?
      — Спасибо, спасибо, — Годимир потерялся под натиском сыплющихся на него «благ».
      — Доволен, значит, пан рыцарь?
      — Ну, можно и так сказать, — покивал словинец. — А что с Ярошем?
      — С каким-таким Ярошем, сладкая бузина? — Брови разбойника поползли вверх.
      — Что значит — «с каким»? — в свою очередь удивился Годимир. — С Бирюком. Или скажешь, будто не знаком с ним?
      — Да почему же, сладкая бузина? — Сыдор с хрустом переломил палочку. Глянул исподлобья. — Знаком, ясное дело.
      — Ну, так как?
      — А что ты, пан рыцарь, так за него переживаешь?
      — Ну, что тебе сказать? Путешествовали вместе. Хлеб делили. Случалось и бражки тоже хлебнуть.
      — Серьезно, — кивнул Сыдор. И не поймешь: в насмешку сказал или правда так думает. Хотя… Как ни крути, а, скорее всего, в насмешку. — Мне-то что с того?
      — Да ничего, — согласился рыцарь. — Ты не думай, я знаю, какая промеж вас вражда.
      — Во-во, сладкая бузина. Небось, я б ему в руки попался, уж он бы добренького из себя не корчил бы. Ножик под ребро, сладкая бузина, и весь разговор…
      — Что с Ярошем? — упрямо повторил Годимир.
      — Да ничего, ничего! — голос вожака зазвучал чуть резче и визгливее, чем обычно, но он быстро взял себя в руки. — Живой. Связанный, сладкая бузина, но живой. Поглядеть хочешь?
      — Ну… — Рыцарь замялся.
      — Вот и я не советую. Потому как злой Ярош, как собака бешеная. Того и гляди, сладкая бузина, в лодыжку вцепится.
      — Да ну?
      — А ты думал, пан рыцарь! Проигрывать никому не охота. — Сыдор несколько раз крутанул клинок между пальцев. Ловко, ничего не скажешь. — Нынче он в моей воле. Был бы я в его — я бы злился. Вот так-то, пан рыцарь…
      Они помолчали. Годимир смотрел, как один из близнецов — Будигост или Будимил сказать трудно, поскольку на одно лицо совершенно, — смешно вытянув губы, пробует варево с плоской ложки. Пожевал, полез в тряпицу за солью. Сыдор тем временем нашарил в сене очередную палочку. Вновь принялся скоблить деревяшку.
      — Ты убить его хочешь? — откашлявшись, несмело произнес словинец.
      — Есть такая задумка, — не покривив душой, ответил разбойник. Повернулся, впился глазами в лицо словинца. — Сам посуди, пан рыцарь: какой мне резон злейшего врага в живых оставлять? Ведь тут так — или я его, или он меня. Эх, да что я тебе объясняю, сладкая бузина! Ты пожил бы в моей шкуре. Я ж не только за себя отвечаю перед судьбой и удачей, за них тоже! — Он обвел рукой вяло шевелящийся лагерь. Большинство лесных молодцев, очевидно, не разделяли пристрастия главаря к ранним пробуждениям.
      — Ты уже раз пытался…
      — И не раз, уж поверь мне! И он тоже в долгу не оставался. Или ты другие сказки от Яроша слышал?
      — Да нет. Он молчал все больше. Только…
      — Что — «только»?
      — Да ничего… Злился, конечно, сильно.
      — Обещал из-под земли достать? Зубами грызть?
      — Ну да… — сокрушенно согласился рыцарь.
      Сыдор неожиданно рассмеялся, замахнулся хлопнуть Годимира по плечу, но вовремя вспомнил про незалеченные побои и придержал размах. Легко опустил ладонь.
      — Да не переживай ты, пан рыцарь! Я же, сладкая бузина, того же обещал! А что поделать? Мы же разбойники? Разбойники. Душегубы? Еще какие! Только знаешь, что я тебе скажу, пан рыцарь, устал я разбойником быть. Устал…
      Годимир взглянул на собеседника заинтересованно. Не каждый день случается видеть лесного молодца, возжелавшего покончить с прибыльным ремеслом. Нет, в сказках рассказывалось, конечно, об умудренных жизнью, выбеленных годами, как кость ветрами, стариках-разбойниках, бросающих любимых учеников и последователей. Обернет такой старик все награбленное добро в звонкое злато-серебро, да и мотанет за тридевять земель — к северному морю, например, или, наоборот, на берега Усожи, греть застуженную спину под жарким южным солнышком. Но Сыдор вряд ли встретил тридцатую весну. Не вписываются его слова в привычное представление о разбойнике. Да и с характером никак не вяжутся. Он еще сейчас заявит, что в монастырь пойдет…
      — Вот что я задумал, пан рыцарь… — словно подслушал его мысли заречанин. — Только смеяться не вздумай, а то…
      «Неужто и взаправду в монастырь собрался? Быть такого не может! Удачливый малый, любимец хэвры… Да ни за что!»
      — Нет, погоди-ка, сладкая бузина. Знаю я вас, панов и панычей, давай так договоримся — я дружка твоего Яроша пальцем не трону, а ты мне поможешь осуществить задумку мою. Годится?
      — А что за задумка-то? — нахмурился Годимир. — Мало ли что ты решил?
      — Я ж тебе сказал, пан рыцарь, с грабежами покончено. Погляди, мы и Гнилушки-то не потормошили нисколечко. Так выпороли вчерась, а вернее, нынче ночью, по моему приказу дюжину кметей. Так то для острастки. Думаю, кто-кто, а ты, пан рыцарь, возражать не станешь.
      Словинец тайком потер ноющие ребра и решил, что будет последним, кто попытается спасти гнилушчан от заслуженной порки.
      — Что за дело-то? Как я могу тебе помочь? Что у меня есть, кроме рук и меча?
      — А это я тебе, пан рыцарь, расскажу… — начал было Сыдор, но тут Будигост (или Будимил?) почтительно доложил, что снеданок готов, и вожак, многозначительно подняв кверху палец со следом свежей глубокой царапины, заявил, что Господь велел с утра пораньше сил набираться, а не на ночь брюхо набивать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КОРОЛЬ ВСЕГО ЗАРЕЧЬЯ

      Будимил (или Будигост) притащил котелок, над которым поднимался ароматный пар. Тут тебе и укроп, и дикий лук, и зеленые стрелки чеснока. Да и сварено не на костях старой коровы, пожалуй, а на молодой курице или парочке голубей. Впрочем, голубей в Гнилушках Годимир не видел. Значит, курочка.
      Втянув ноздрями запах похлебки, словинец вдруг вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего утра. В животе громко заурчало. Просто до неприличия громко…
      — Эге, пан рыцарь! — улыбнулся в тридцать два зуба Сыдор. — Голодный, небось? Ничего, мы сейчас, сладкая бузина, пир горой закатим!
      Он дернул за рукав одного из близнецов:
      — Эй, Будимил…
      — Будигост я…
      — Да мне без разницы! Будигост, зови мэтра!
      — Это мы бегом! — пробасил разбойник и нырнул за угол ближнего овина.
      Сыдор потянулся и крикнул через плечо в темноту шатра:
      — Аделия! Звездочка моя! Просыпайся!
      Из-под полога послышалось недовольное мычание.
      — Все привычки придворные вывести не можем… — чуть виновато пояснил главарь. И повысил голос: — Аделия! Голодной останешься!
      Вновь капризный возглас.
      — Аделия! — Сыдор, смутившись, глянул на Годимира. Развел руками — мол, что поделаешь? Прикрикнул: — Отшлепаю!
      — Еще чего… — Из шатра появились сперва подошвы сапог. Маленьких, изящных. После ноги, потом…
      Рыцарь сглотнул и отвел взгляд.
      По серому, совсем не летнему небу ползли низкие тучи. Не иначе, к полудню снова дождь пойдет. Не хорошо это. Сено погниет в стогах и в валках. Рожь с пшеницей не вызреют, как положено, а то и вовсе полягут. Того и гляди начнется голод, а там — мор, разруха, смута…
      — Эй, пан рыцарь, чего там увидал, сладкая бузина?
      — Да на дождь тучи заходят… — Словинец подергал себя за ус.
      — И что с того? — Аделия застегивала дублет. Улыбка играла на губах, волосы рассыпались по плечам, опускаясь ниже лопаток. Над левым ухом торчала суставчатая соломина.
      — Да ничего. Надоело просто.
      — Подумаешь, надоело! — Королевна презрительно выпятила нижнюю губу. — Большего горя не было бы. Тоже мне, дождик им помешал!
      — Тихо, моя звездочка! — Сыдор приобнял ее за плечи. — В самом деле, надоела эта мокреть — сил нет. Кольчуги ржавеют, кони скоро болеть начнут. Как ни крути, а прав пан рыцарь, сладкая бузина.
      — А я, значит, не права? — Аделия нахмурилась, попыталась оттолкнуть главаря разбойников.
      — Перестань. И ты права, звездочка моя.
      — И я права, и он прав? Это как?
      Годимиру захотелось встать и уйти. Создается впечатление, что присутствуешь на семейном скандале. Зачем им лишняя пара глаз и ушей? Пусть ругаются сколько хотят. Как это в народе говорят? Милые бранятся — только тешатся.
      — Нет, ты скажи, Сыдор? Почему это вдруг все вокруг тебя правы? Что случилось? — Девушка отодвигалась понемножку от заречанина, а тот, не отпуская ее плечи, придвигался следом. Еще чуть-чуть, и сделают полный оборот вокруг костра.
      — А просто хочется мне так, сладкая бузина! — улыбался в усы лесной молодец. — И ты права, звездочка моя, и пан рыцарь прав, и я прав, и… вот мэтр Вукаш идет, так он тоже прав!
      — Это с какой стороны поглядеть, пан Сыдор! — К ним приблизился сопровождаемый Будигостом (в этот раз без ошибки — Годимир помнил, как тот сам себя назвал, отправляясь выполнять поручение предводителя) невысокий человек в простом зипуне и темно-синем застиранном куколе. От любого добропорядочного мещанина или купца он отличался лишь сапогами, приспособленными для верховой езды.
      — А, мэтр Вукаш! — обрадовался Сыдор. — Присаживайся к нашему столу. Перекусим, чем Господь послал. А можем и по чарочке. Будимил!
      — Будигост я…
      — Да знаю, знаю, сладкая бузина. Я не тебе, а братцу твоему… Слышь, Будимил, бражки разыщи нам по чуть-чуть. Не пьянства ради, а знакомства для.
      — Сделаю, Сыдор! — мотнулся разбойник.
      А Вукаш в это время уселся на сложенную вчетверо тряпку, одну ногу согнул, а колено другой обхватил руками. Почесал короткую, стриженную бородку о штанину, вздохнул:
      — Все веселишься, пан Сыдор?
      Услышав такое обращение к главарю хэвры, Годимир едва не прыснул со смеху. Ну, подумать только — что за пан из сиволапого кметя? Горшечника он изображал очень даже правдоподобно, но в любом панском маетке раскусят лицедея в два счета. Не тот взгляд, не тот постав головы. Рыцарем родиться надо…
      — Что ж мне не веселиться, мэтр Вукаш? — Сыдор перестал преследовать Аделию, и королевна тут же остановилась сама. Что за интерес убегать, когда никто не гонится? Напротив, теперь она подвинулась ближе к мужчине, прижалась щекой к его плечу, вперила взгляд в гостя. Впрочем, какой там гость? Человек по имени Вукаш наверняка жил в лесной хэвре не первый десяток дней, а может быть, и месяцев. Притерся, как пробка к горловине баклажки. Ишь, как чисто разговаривает, хотя имя явно загорское. Откуда тут загорец? Они все-таки от местных жителей многим отличаются. И обычаями, и речью, и одеждой, и даже молитвы Господу возносят не так. Еретически, можно сказать, молятся. А с другой стороны, почему бы и нет? Запретные горы они не потому так названы, что их запрещено переходить, а потому, что запирают они заречный край с юга, а Жулянское королевство, которое соседи зовут попросту Загорьем, ограничивают с севера. И охотники, и рудокопы в горы ходят. Случается, переходят на «чужую» сторону, оседают, женятся, обзаводятся хозяйством, родней ближней и дальней.
      Годимир пристально глянул на загорца. Тот, перехватив его взгляд, улыбнулся открыто и доброжелательно.
      — Знакомьтесь, — весело проговорил Сыдор. — Этот пан с усами — рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, что под Бытковым. Правильно я перечислил, пан рыцарь?
      — Правильно, правильно, — кивнул словинец.
      — Под Бытковым, — задумчиво произнес загорец. — Хоробровское королевство… — Он не спрашивал. Он утверждал. — Далеко тебя занесло, пан рыцарь.
      Годимир пожал плечами. Что, мол, скажешь?
      — Пан рыцарь странствует во исполнение обета, — пояснил Сыдор. — А это, пан Годимир, сидит напротив тебя мэтр Вукаш. Он из Загорья. Не знаю уж, из Жулнов или какого иного города, но человек высокоученый и небесполезный в любом деле.
      Вукаш поклонился. Не слишком низко, правда. Ровно настолько, чтобы обозначить вежливое уважение.
      — Чем же занимается мэтр Вукаш в твоей хэвре, если не секрет? — Годимир, как ни старался, не смог скрыть прозвучавшего в голосе презрения к занятию Сыдора.
      — А чародей он, — как-то уж слишком по-будничному, явно рассчитывая на неожиданное впечатление, сказал разбойник.
      — Да ну? — Рыцарь глянул на загорца внимательнее. Чародей! А так и не скажешь. Хотя… Сколько чародеев он видел в своей жизни? Одного увязавшегося с рыцарским войском в поход на кочевников, в правобережье Усожи. Одного мельком в Хороброве. И то, был ли проследовавший в открытом паланкине седобородый старец с тяжелыми мешками под глазами, подлинным волшебником? Наверняка сказать невозможно. Ну, показывали ему еще нескольких церковников, которые, как поговаривали, иногда творили чудеса. Но у словинцев по давней традиции священнослужителей не считают чародеями. Их сила от Господа, а значит, благая, добровольно отданная Отцом Небесным, а не заемная, как у прочих колдунов.
      — Зуб даю! — воскликнул Сыдор. — Самый настоящий, сладкая бузина! Не зуб настоящий, а чародей! Уж можешь мне поверить. Мэтр Вукаш — мудрец, каких поискать! Рудознатец! Такого порассказать может, сладкая бузина! Одних книжек прочел…
      — Ой, да брось, пан Сыдор! — Загорец засмеялся, запрокидывая голову. — Не велик я чародей. Рудознатец — да. В этом деле и опыт имею немалый, и многим правителям полезным оказаться могу.
      Годимир покивал. Краем глаза он увидел вернувшегося Будимила. Разбойник стоял, прижимая к боку пузатую корчажку. Ждал, пока главарь с гостями наговорится всласть. Сыдор проследил за его взглядом. Доброжелательно взмахнул рукой:
      — Давай! Чего стоишь?
      — Свекольная… — виновато пояснил Будимил.
      — И что с того, сладкая бузина?
      Лесной молодец пожал плечами.
      — Фу-у-у… Гадость какая! — воскликнула Аделия.
      Годимир про себя улыбнулся — вспомнил, как пили свекольную Дорофеева изготовления. И взаправду, вонючая бражка, спасу нет! Зато голова наутро не слишком сильно болит.
      — Так уж и гадость! — нахмурился Сыдор. Видно, тоже хорошо знал местную бражку. — Скажи, мэтр Вукаш! Ты — человек ученый.
      — Брага плохой не бывает, — многозначительно поднял палец чародей, но от Годимира не укрылось, как передернулись его плечи под сукном зипуна. Значит, не слишком на хмельное налегать привык, а если и пьет наравне с прочими, то лишь в угоду Сыдору. Надо будет запомнить.
      — Вот, сладкая бузина, слова истинного мудреца! Наливай, Будимил!
      Брага, разлитая в глиняные чарки, пахла резко. Можно сказать, пронзительно.
      Королевна скривилась и сморщила прелестный носик.
      — Брагу, звездочка моя, не нюхают, а пьют, — ухмыльнулся Сыдор, а мэтр Вукаш лишь кивнул, одобряя его слова.
      — Ой, подумаешь… — Аделия стрельнула глазами в Годимира и подхватила чарку, выказывая немалую сноровку.
      — Скажи, мэтр Вукаш, — торжественно провозгласил главарь разбойников. — Ты как никто умеешь.
      — Да надоем я вам скоро, друзья мои, — попытался отказаться рудознатец.
      — И нисколечко! — возразил Будимил, встряхивая для пущей убедительности оплетенную ивовой лозой корчагу, а брат его, Будигост, замотал головой, будто пес, которому в ухо попала вода.
      — За хорошие слова и выпить приятно, — подвел итог Сыдор.
      — Что ж… — Вукаш огляделся, словно в поисках поддержки, не нашел и приподнялся. Даже не приподнялся — чай, не за столом, — а просто выпрямил спину, гордо расправил плечи. — Если не надоел, тогда слушайте. Давайте выпьем эту брагу — пускай вонючую, зато сладкую, — чародей хитро улыбнулся, — за будущего короля всего Заречья, пана Сыдора из Гражды!
      Произнеся эти слова, загорец лихо опрокинул чарку в горло. Только кадык дернулся. Тут же зашарил, сдерживая подступившие слезы, пальцами по столу в поисках лука или чеснока — перебить шибанувшую вонь.
      Годимир последовал его примеру, не задумываясь. Прожевал зеленую стрелку лука, кинул в рот суховатую корочку ржаного хлеба, щедро присыпанную крупной солью. Пожевал…
      И вдруг осознал смысл произнесенных чародеем слов.
      Король?
      Всего Заречья?
      Большую нелепость трудно сморозить. Даже здорово постаравшись!
      Во-первых, в Заречье от седых древних времен не было единого правителя. Кто знает почему? Может, какие-то обычаи, отличные от словинецкого майората некогда раздробили край? А может, наоборот, не сумели удельные князьки, каких было много в тех же Хоробровском и Лютовском королевствах, у загорцев и полещуков, в свое время объединиться? В прочих землях нашелся кто-то один (или не один, как например, Грозя, Лют и Хоробр, основатели словинецкой державности), кто сумел сплотить вокруг себя более слабых, или менее напористых и наглых, или не таких расторопных. А вот в Заречье каждый князь стал сам себе королем. Конечно! Звучит-то не в пример красивее и значительнее. Вот и сложилось так, что край, зажатый между реками Оресой и Словечной с востока и севера и горами Пологими и Запретными с запада и юга, состоял из нескольких десятков королевств. Маленьких. Некоторые за два-три дня пути конный преодолевает. Зато все как у настоящих. Правитель, столица, дворня, армия, стража пограничная. Интриги, войны… Государства эти сливались в следствие династических браков и разделялись между братьями (а иногда даже сестрами-королевнами), меняли границы в результате «кровопролитных» сражений между армиями в пятьдесят-сто дружинников, возглавляемых дюжиной рыцарей, которые, зачастую, приезжали из других земель. И никому пока не удалось объединить на достаточно долгий срок — ну, хотя бы на три-четыре поколения — больше двух сопредельных королевств.
      Во-вторых, рудознатец прямо сказал — за Сыдора. А уж у лесного молодца корни явно не панские. Из вольных землепашцев или там охотников, бортников, ремесленников. Ну, на крайний случай, из более-менее зажиточного купечества. И вдруг — король всего Заречья! Пойдут ли за ним дружинники, рыцари, горожане, которые последнее время немалую силу набирают?
      В-третьих, странно слышать здравицу будущему королю Заречья от загорца. Паны из Жулнов сколько веков наживаются на раздробленности и разобщенности северных соседей! С Хоробровым или с Басурманью не сильно-то повоюешь. Можно таких получить пенделей, что обрыдаешься. А проскочить через перевал, разорить пару-тройку деревушек, взять с налету какую-нибудь столицу, вроде Ошмян, обнесенных старинным частоколом, или Островца, в котором Годимир не был, но историй о нищете тамошнего короля Желеслава наслушался преизрядно. Покрасоваться с оружием перед малочисленными и слабообученными армиями. И убраться восвояси прежде, чем заречане успеют сговориться и дать достойный отпор. Милое дело! Редкий загорский рыцарь не участвовал в подобных налетах. Потому-то и не любили их в Заречье, как не любят кочевников, черных клобуков, в Дядичах, Чечевичах, Брожах.
      Задумавшись, Годимир попытался сглотнуть плохо прожеванный кусок хлеба, поперхнулся, закашлялся, чувствуя, что задыхается.
      Как в колодце, под водой…
      Рыцарь нелепо взмахнул руками. Кажется, зацепил и опрокинул чарку.
      Гулкий хлопок ладонью по спине бросил его вперед, едва ли не лицом в котелок. Сухой комок, застрявший где-то чуть пониже кадыка, выскочил. Живительный воздух ворвался в исцарапанное горло. Годимир вытер рукавом жака выступившие слезы.
      Вокруг смеялись.
      Раскатисто гоготали Будимил и Будигост.
      Вежливо хихикал в кулак, бросая косые взгляды на Годимира, Вукаш.
      Запрокинув голову, заливисто смеялся Сыдор. Шлепал себя ладонями по ляжкам.
      Серебряным колокольчиком звенела Аделия.
      Рыцарь недоуменно огляделся. Кровь прилила к его щекам. Еще немного — вскочит, пошлет всех к лешему и уйдет.
      — Погоди, пан Годимир, не обижайся, — мигом посерьезнел рудознатец. — Сейчас мы тебе все объясним. А лучше всего, пан Сыдор тебе объяснит. Так ведь, пан Сыдор?
      Поначалу лесной молодец только отмахнулся от чародея. Отстань, не до тебя, мол. Но потом глубоко вздохнул, дернул себя за бороду:
      — Ладно. Будет. Прекратили, я сказал! — прикрикнул на продолжавших хохотать соратников. Близнецы повиновались тут же, а королевна попросту зажала рот ладошкой, чтоб не заглушать слова главаря. — Я все тебе расскажу, пан рыцарь. Рано или поздно пришлось бы. И ничего не попишешь, сладкая бузина…
      Он замолчал ненадолго. Сделал знак Будимилу наливать по второй. Годимир хорошо помнил местную присказку: «Между первой и второй — перерывчик небольшой!» Потом продолжил:
      — Я объединю заречанские королевства. И это не хвастовство. Просто так надо. Надо для нашей страны, для рыцарей, горожан, вольных поселян, кметей… Для всех людей, которые обладают разумом и хотят жить лучше. Прав я или нет, сладкая бузина, жизнь рассудит. Ты-то видел и Желеслава из Островца, и Доброжира из Ошмян… И ты меня поймешь и поддержишь — будущее не за ними. Миновало время тех королей, что сами косу в руки берут, помогая собственным кметям. Чтобы противостоять Хоробровскому, Лютовскому королевствам, Полесью, Поморским королевствам… Они, хоть и не слишком большие да могучие, а все же на одну их армию четыре наших нужны. Следишь за мыслью, пан рыцарь?
      — Ну, пока что справляюсь, — тряхнул чубом Годимир.
      — Вот и славно. Тут еще вот какая беда на наши земли прет. Орден Длани Господней за Пологими горами слишком много воли и власти набрал. Они сперва само собой на Поморье обрушатся. Но и до нас черед дойдет не через год, так через пять лет. Так ведь, сладкая бузина?
      Близнецы, Вукаш и даже тяжело дышавшая Аделия закивали. Годимир пожал плечами. Откуда ему знать? Он в Заречье человек новый, пришлый. Может, и так обстоят дела, а может, и нет. Время покажет. Время — лучшая проверка для громких слов и красивых фраз.
      Между тем, Сыдор продолжал:
      — Кто-то же должен был озаботиться судьбой Отчизны? Так или нет? Молчишь? Молчи, пан рыцарь. В душе-то ты со мной согласен. Я уверен, сладкая бузина. Вот я и решил. Начнем с малого. Соединим королевства Кременя и Доброжира. Как соединим, спрашиваешь?
      Годимир кивнул, хотя вопросом таким на самом деле не задавался. Подумаешь! Велика ли разница, как именно начнет к власти пробиваться главарь разбойников? В любом случае закончится задуманное великим кровопролитием, если не остановить его в зародыше.
      — А вот как, сладкая бузина! Наследница ошмянского престола с нами. Это — раз…
      — Ну и что? Король Доброжир-то живой…
      — Это — мелочи, сладкая бузина! Дальше слушай! Знаешь ли ты, пан рыцарь, что Аделия еще и племянница короля Кременя Беспалого?
      — Нет. Откуда мне знать?
      — То-то же! Матушка нашей королевны родная сестра Кременя. А что сынок у него слабоумный, ты слышал?
      — Нет. Я ж недавно в ваших краях. Да и ехал с востока, через Островец.
      — Э-э-э, пан рыцарь, ничего-то ты, выходит, в зареченских заботах и хлопотах не смыслишь?
      — А я и не скрываю…
      — Не беда! Мы тебе все разъясним, сладкая бузина. Так, мэтр Вукаш?
      — Отчего же не объяснить хорошему человеку, — пожал плечами загорец.
      — Вот и я про это! — Сыдор вновь поднял к небу палец. — Понравился ты мне, пан рыцарь, с первой встречи. И шпильман твой ничего человечек тоже, душевный. Где шпильман-то?
      — С Божидаром уехал, — коротко ответил Годимир, решив пока не посвящать новых знакомцев в не до конца понятные обвинения, выставленные Олешеку королевичем Иржи и ошмянским каштеляном.
      — А что, Божидар тут был? — воскликнула Аделия, подаваясь вперед.
      — Был. Я думал, он тебя ищет, а он за мной следил. Думал на драконьи сокровища лапу наложить.
      — И как, получилось? — опасно прищурился Сыдор.
      — Как бы не так! — усмехнулся рыцарь.
      — Не узнаю Божидара… — Личико королевны на миг затуманилось печалью. — Обычно он если решил чем-то завладеть, то не отступает, покамест своего не добьется.
      — Так то когда есть чем завладеть, — пояснил словинец. — Трудно золото утянуть, если его нет и в помине.
      Сыдор заржал не хуже боевого жеребца, запрокинулся, тряхнув над рядном, заменяющим скатерть, сапогами.
      — Несолоно хлебавши Божидар ушел. Так?
      — Ну, так…
      — Эх, не повезло старику! — звучно хлопнул в ладоши разбойник. Потом вдруг произнес заинтересованно: — А где искали-то, сладкая бузина?
      — В пещере. — Годимир вздохнул. Не слишком приятные воспоминания.
      — Это не в той ли… — начал Сыдор.
      — Где дракон высохший? — подхватил Вукаш.
      — Точно. Там.
      — Без толку! — махнул рукой лесной молодец. — Нет там ничего.
      — Да знаю я, — согласился рыцарь. — Сам не искал, но Божидар и псы его, думаю, все перерыли…
      — Так уж и псы, — ухмыльнулся Сыдор. — Ты Божидара сильно не хай. Он нам пригодится.
      — Думаешь?
      — Уверен, сладкая бузина!
      Тут вмешалась Аделия:
      — Противный он, этот Божидар. Вот! — Королевна сжала кулачки и даже взмахнула правой рукой, будто бы ударяя ненавистного каштеляна в лоб.
      — Ничего, звездочка моя. Потерпи. Божидар нам еще пригодится. С ним ссориться пока не следует.
      Мэтр Вукаш откашлялся, привлекая внимание.
      — Ты, пан Сыдор, недоговорил, — тихо, но с нажимом сказал он.
      — Да? А ведь и верно, сладкая бузина! Не беда! Сейчас расскажу. Так вот, пан рыцарь, Ошмяны мы по закону приберем. Так, звездочка моя?
      — Так, так, — небрежно ответила Аделия, озабоченная похоже заусенцем на ногте больше, чем речами разбойника.
      — Вот. Видишь, пан рыцарь. А после и до Кременя доберемся. Погоди, не перебивай! — зачастил он, заметив, что Годимир открыл рот. — Если вдруг… я говорю — вдруг… Так, стало быть, сладкая бузина, если вдруг помрет король в Ломышах…
      — Ломыши — это город у Кременя так зовется, — пояснила королевна.
      — Если помрет Кремень Беспалый, кто трон унаследовать должен? А, пан рыцарь?
      — Думаю, сын его.
      — Так у него же ума, словно у колоды! — воскликнула Аделия.
      — И что с того? — В вопросах наследования Годимир разбирался достаточно хорошо. Или думал, что разбирается…
      — А то с того! — проговорил Сыдор. — Для тамошних благородных панов такой король хуже смерти лютой.
      — Не уверен, — возразил рыцарь. — Насколько я знаю, когда король слабовольный или разумом недужный на престол восходит, панство обычно жиреть начинает. А ты что-то про смерть лютую… От обжорства не иначе?
      — Ишь, как заговорил! — восхитился разбойник. — Ты ж сам из панов! Или нет?
      — Из панов. Но мы в Чечевичах больше не за богатством гонялись, а за славой воинской. Это князья познатнее так и норовят от королевства куски послаще откусить, прожевать и сглотнуть.
      — Вона как! Что ж, сладкая бузина! Не ошибся я в тебе, пан рыцарь. Именно такие люди мне нужны сейчас. Да и в будущем без них не обойтись. Скажу тебе, положа руку на сердце. Честно, как товарищу и побратиму скажу… — Годимир почувствовал, что глаза начинают округляться и вылезать из орбит от неожиданно проникновенных речей разбойника, о жестокости которого он наслушался немало и никакой приязни не испытывал, да и испытывать не мог. — Скажу всю правду, сладкая бузина. Панство в Заречье тоже не привыкло с торговли и ростовщичества богатеть. Тут каждый меч на счету. Ты не сожрешь соседа, так сосед тебя сожрет. А с таким королем, как Сдемил — сынок Кременя, королевство зимы не переживет. Набегут соседушки, разнесут по бревнышкам, как избушку, землицу и кметей поделят. Нельзя юродивого к власти допускать, сладкая бузина. В церковь, в монастырь — пожалуйста. А к короне — никак нельзя. Потому свое же панство не примет Сдемила на троне. А других детей у Кременя нет. Не сподобил Господь. Даже ни с какой кухаркой ублюдка не прижил. Зато есть у короля Кременя, сладкая бузина, племянница, звездочка моя. По праву майората она самая близкая наследница.
      — А королева? — спросил Годимир. — Или Кремень тоже вдовый? Все короли у вас вдовцы, что ли?
      — Не вдовый! — ответила вместо Сыдора Аделия. — Только супруга его пришлая. С севера. Аж из-под Дыбще коряга мореная приехала. Кто с ней считаться будет.
      — Ну… — Словинец развел руками. — У вас уже все продумано. И не скажешь ничего супротив…
      — Это еще что! — снова начал горячо говорить разбойник. — Ломыши и Ошмяны объединим, вдвое сильнее, нежели любой сосед станем. Не мы их бояться будем, а они нас! Да еще с оружием мэтр Вукаш…
      — Пан Сыдор, — решительно воспротивился излишней болтливости лесного молодца загорец. — Пан Сыдор, мы тут никак завтракать собрались?
      — Само собой, сладкая бузина!
      — Так давай еще по одной и за ложки возьмемся. А то кишки сводит. Того и гляди, громче нас кричать начнут.
      Сыдор хэкнул, кивнул. Махнул рукой Будимилу.
      Наливали здесь умело. По самые края, но так, чтоб ни капельки не скатилось по пузатому боку чарки.
      Пили тоже умело. Все. Даже королевна. Годимир подумал, что может не угнаться за остальными, если корчага Будимила изначально была полна хотя бы на две трети.
      Занюхав или зажевав — тут уж кто как предпочитает, — разбойники и примкнувший к ним странствующий рыцарь заработали ложками. Варево в котелке не только отменно пахло, но и вкусом соперничало с лучшими яствами, виденными когда-либо Годимиром. Или сказалось длительное голодание? Не зря же говорят, что сытому полынь, то голодному — слаще меда.
      А когда насытились, словинец задал давно терзающий его вопрос:
      — А зачем ты, Сыдор, мне все это рассказывал? Ну, про Заречье, про наследование, про остальное… Мне зачем это знать? Неужто просто так языком болтал?
      Главарь помолчал. Прочие, присутствующие на трапезе, тоже хранили молчание. Серьезное, солидное, близкое к похоронному.
      — Ладно, пан рыцарь. Скажу, — наконец-то выдавил из себя Сыдор. — Думал, сладкая бузина, ты сам догадаешься… Ан, нет. Придется растолковывать. С собой я тебя зову.
      — Заречьем править, что ли? — не удержался, съязвил Годимир. И тут же пожалел о сказанном, заметив, как дернулась щека разбойника.
      — Править Заречьем у меня есть с кем. — Его пальцы накрыли узкую ладонь Аделии. — Уяснил, сладкая бузина? А тебе хочу предложить сражаться вместе со мной. Не так много у меня людей, воинскому делу с детства обученных, разбирающихся, как войско выстроить, когда атаку скомандовать или там отступление. Потом-то, конечно, их с избытком будет. Паны-рыцари они везде одинаковы — набегут, только свистни, сладкая бузина. Но я тебе предлагаю быть среди первых. Тогда и место займешь в новом королевстве, какое сам захочешь, а не какое останется после дележа.
      Годимир задумался. Заманчиво, нечего сказать. Вряд ли хоть где-нибудь ему предложат большее. Ни сейчас, ни в старости. Мелкопоместный паныч, небогатый, хоть и старого роду, сам себя рыцарем объявивший — к счастью, знают об это немногие, но из песни слова не выкинешь. На роду ему написано всю жизнь сражаться: то с чудищами, то с нежитью, то с людьми-злодеями — и так пока кто-то из них не окажется сильнее, ловчее, хитрее. А тут — почет, уважение и богатство. И слава воинская, само собой. Пока Сыдор Заречье объединит, не одно и даже не десять сражений произойдет.
      Ой, как заманчиво…
      Но, с другой стороны, Сыдор — разбойник и душегуб. Стоит ли ожидать, что, заделавшись правителем, он начнет править мудро и справедливо? Утихомирит жадных и накормит голодных, как Господь завещал всем искренне верующим? Свежо предание, но верится с трудом. Аделия, может, и повелась на заманчивые речи, но он-то, Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, жизнью нещадно бит и в чудеса давно не верит. Нужно оно тебе? Поможешь малостью, а потом перед смертью всех грехов не отмолишь.
      — Я, Сыдор, странствующий рыцарь…
      — Так оно и к лучшему, сладкая бузина! Не присягал никому, значит, и нарушать ничего не надо. Самое то, что надо!
      — Не дослушал ты меня. Я — странствующий рыцарь. Я поклялся на клинке защищать справедливость, обиженных, несчастных. Поклялся карать предателей, клятвопреступников, да и простых преступников тоже…
      — Ты это…
      — А что ты мне предложил, Сыдор из Гражды? Мятеж? Захват корон и чужих королевств силой и обманом, а где и предательским делом — убийством исподтишка? Могу ли я на такое пойти? Имею ли право перед людьми и Господом нашим Пресветлым и Всеблагим?
      Главарь насупился. Свел брови, вцепился пальцами в бороду. К счастью, в свою.
      — Обидел ты меня крепко, пан рыцарь… Обидел. Не желает, значит, благородный пан с чернью и деревенщиной, сладкая бузина, дело иметь? Замараться он боится! Душу грехами отягчить опасается! — Лесной молодец едва не сорвался на крик.
      — Пан Сыдор, — тихонько проговорил загорец. Потянулся, чтобы похлопать разбойника по запястью, но передумал. — Тише, пан Сыдор. К чему все?
      — Ладно, сладкая бузина! Довольно ругаться. А то мы и в самом-то деле словно кметки у колодца. Значит, говоришь, что уйти хочешь, пан рыцарь?
      — Ну…
      — Не «нукай»! После «нукать» будешь, когда отпущу. Тебе напомнить наш уговор про Яроша? Или тебе уже все равно, пан рыцарь?
      Годимир содрогнулся. Нет, ну как же он мог забыть? Или все дело в браге? Да нет! Что толку себя оправдывать? Отвлекся на бездонные глаза и картинные брови королевны, на многозначительные ужимки Вукаша, на проникновенные речи Сыдора. Ну, и кто ты после этого есть, пан Годимир? Слизняком назови — улитка обидится. Дерьмом обругай, так его хоть по огороду разбросать можно. А тут!..
      — Нет. Не все равно, — твердо проговорил он. — Договор наш в силе остается, если ты сам его не нарушишь.
      Сыдор довольно ухмыльнулся. Словно кот, обожравшийся сметаной до состояния «не лезет».
      — Хорошо, сладкая бузина. Приятно дело иметь с человеком слова! Но, вижу я, против совести ты идти не можешь, а она тебе подсказывает, что я кровосос, каких поискать. сладкая бузина. Так или нет, а?
      Словинец избежал ответа, пожав плечами. Его телодвижение можно было растолковать по-разному. Больше того, сколько б людей ни истолковывали, каждый получил бы свой ответ. Свой собственный и только ему пригодный.
      — Ладно, сладкая бузина! Не хочешь — не надо! Неволить здесь никто никого не собирается. После поймешь, что прав я был. А даже если и придется для объединения Заречья чуток крови пролить, так этим мы тысячи жизней в будущем сбережем. И рыцарям, и кметям. Прибежишь после, пан рыцарь, да будет поздно. Не приму.
      — Не прибегу я, — глухо проговори Годимир.
      — Гордый, сладкая бузина? Я тоже гордый. Разрешаю тебе присоединиться ко мне, когда захочешь. А покамест помоги мне первый шаг по пути к короне сделать, а после ступай на все четыре стороны.
      — Какой шаг?
      — Да простой! Отвези Аделию в Ошмяны, к батюшке. Ты ж наверняка из тех рыцарей, что на поиск пропавшей королевны выехали? Так или нет?
      — Так.
      — Вот и отвези. Пора нам за Ошмяны и короля Доброжира приниматься.
      — Вот просто отвезти и все? — не поверил словинец.
      — Просто отвезти. И передать Доброжиру с рук на руки. А весточку для Божидара она сама уж доставит. После можешь считать себя свободным от обещаний.
      — А Ярош?
      — Яроша я отпущу, как только узнаю, что Аделия, звездочка моя, у отца в замке.
      — Да что ж тебе за резон, не пойму я, королевну обратно отправлять после того… Я так догадываюсь, что и побег ты ей подстроил? Не зря Олешек тебя видел в Ошмянах.
      — А это уж, пан рыцарь, не твоего ума дело. Так берешься или нет, сладкая бузина?
      — Берусь, — кивнул Годимир. И тут же спросил себя, что подтолкнуло его? Желание спасти Яроша или надежда побыть хоть какое-то время наедине с королевной? Скорее всего и то, и другое. А еще в глубине души он хотел увидеть Олешека и Велину. А еще надежда на рыцарские шпоры, если Аделия расскажет — а она расскажет, что ей стоит? — кто ее от похитителей увез.
      — Берусь! — еще раз сказал он и потянулся ладонью к поясу. Туда, где привык находить рукоять меча.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ИКОНОБОРЦЫ

      Рябой Озим первым уловил в воздухе запах дыма. Сам Годимир ни за что не обратил бы внимания на подобную мелочь, не говоря уже о королевне. Но лесной молодец, назначенный Сыдором им в спутники то ли из лучших побуждений, то ли для присмотра за не заслуживающим полного доверия рыцарем, внезапно насторожился, принюхался и знаком приказал сдержать коней.
      — Что еще? — недовольно выпятила нижнюю губку Аделия.
      — Костер, — пояснил Озим.
      — Кто бы это? — Словинец проверил — легко ли ходит меч в ножнах.
      — Откель мне знать? — Рябой спрыгнул с коня, оттянул большим пальцем воротник гамбезона. — Ох, беда мне с этой одежиной… Говорил же, мне бы по-простому…
      — Не трепись, а сходи и выясни! — словно хлыстом ожгла его Аделия.
      — Само собой… Само собой… — Озим огляделся — куда бы накинуть повод. Годимир подтолкнул игреневого ближе к его серому, крепкому, но нескладному, коньку, протянул руку — давай, мол.
      — А? Ага… Благодарствую, пан рыцарь, — облегченно вздохнул разбойник.
      Вот удивительно, он за два дня совместного неспешного путешествия так и не привык, что Годимир разделяет его заботы на ночевках и дневках, наравне ухаживает за лошадьми. Неужели из бывшего кметя даже вольница разбойничьей хэвры не в силах вывести раболепие, присущее их сословию?
      — Не за что, — отозвался словинец. — Ты иди, иди! Разведай что к чему.
      Озим поправил пояс с мечом и кордом. Шагнул в заросли. По лесу он двигался бесшумно, как, впрочем, многие знакомые рыцарю заречане.
      Аделия хотела что-то спросить, но Годимир приложил палец к губам, призывая к молчанию. Сам прислушался — благо, шлема он так и не подобрал, и ничего не мешало навострить ухо.
      Но… Слушай, не слушай… Если ты не лесной житель, многого не различишь. Ну, переступают кони с ноги на ногу. Так это же свои кони — их тихонько стоять не заставишь. Ишь, отфыркиваются, с шелестом хлещут хвостами по бокам, отгоняя слепней. Ну, шумит листва в кронах ясеней. Вспорхнула пичуга, затрепетала крылышками, метнулась в переплетение стеблей дикой малины. Бедная… Уж кто всего боится, так это она — ястреб, сорокопут, куница, горностай… Да мало ли еще желающих полакомиться яйцами, птенцами, самой птицей?
      Не услышав ничего интересного, Годимир решил принюхаться. Вдруг пригодится в жизни? Благородный пан, конечно, ничего общего с псом не имеет, но если обоняние иной раз способно от опасности предостеречь, значит странствующему рыцарю не грех попытаться освоить собачий способ…
      Низко наклонившаяся ветка ясеня бесшумно качнулась.
      Словинец дернулся, потянул меч из ножен…
      Нет. Ложная тревога. Изрытые оспинами щеки Озима ни с чьими не спутаешь.
      Лесной молодец подошел, мягко ступая по палой листве.
      — Что там? — требовательно подалась вперед королевна.
      — Монахи… — Разбойник растерянно пожал плечами. — Сидят вокруг костра, блин горелый, балахоны сушат.
      — Какие монахи? — удивился Годимир.
      — Да нешто я знаю, пан рыцарь? — Озим вновь передернул плечами. — Одно скажу. Худые… Страсть. Вроде их не кормили вовсе.
      — А сколько ж их?
      — Да вроде как четверо. Сидят в одних портках, греются…
      — Откуда тут монахи? — недоуменно произнесла Аделия.
      — А ихний брат, что клопы. — Лесной молодец принял повод из рук рыцаря. — Нарочно разводить не надо, сами плодятся.
      — Может, выйдем? Чего нам святых людей бояться? — несмело предложила девушка.
      — Святые-то они святые… — Годимир чувствовал растерянность. С одной стороны — к чему им лишние глаза и уши? Да и мало ли кто может монашеский балахон напялить? Вот, взять, к примеру, Яроша. В ту достопамятную ночь, когда Аделия исчезла из замка, лесной молодец щеголял по ошмянскому замку как раз в рясе, которую по всей видимости спер у иконоборца (одного из тех, что шли в Ошмяны из Островца, возглавляемые отцом Лукашом). А с другой стороны, не мог же он показать себя трусом перед лицом ее высочества? Подумаешь, богомольцы! Что они могут? А их трое. Он, рыцарь, с детства сражаться обученный. Разбойник, тоже кое-чего с оружием вытворять умеющий. И королевна. Она ведь, если подумать, тоже не зря меч на пояс нацепила. Может, убивать и не приходилось, но размахивала она клинком (Годимир утром подглядел, как Аделия упражнялась для разминки) довольно путево. Во всяком случае, ногу себе не отрубит, если что. Эх, была не была! Рыцарь махнул рукой. — Поехали!
      Озим крякнул. Не поймешь — поддержал или напротив осудил решение пана рыцаря. Но, не сказав ничего, разбойник взгромоздился на серого и стукнул пятками по надутым бокам. Конь мотнул головой, шагнул сперва назад, но, повторно схлопотав по ребрам, двинулся прямиком сквозь кусты.
      — Держись за мной, твое высочество, — как можно доброжелательнее проговорил Годимир, чтобы, не приведи Господь горячая королевна — а в ее дерзком и малость бесшабашном норове рыцарь имел возможность убедиться еще в Гнилушках — не подумала, что ее вознамерились защищать и оберегать. — В случае чего прикроешь спину.
      Аделия нахмурилась, но пререкаться не стала.
      Когда конь Озима, с треском проломив заросли, объявился на поляне, монахи, сидевшие в кружок у маленького костерка, вскочили. По их испуганным лицам драконоборец сразу понял, что сопротивления ждать не приходится.
      — Что, всполошились, чернорясые?! — подбоченившись, лихо заорал разбойник. — У-у-у, я вас!
      Один из монахов, низкий, кривоногий, с заросшей черными волосами грудью, попытался броситься в чащу, но запнулся ногой за ногу и упал.
      Второй святоша, напротив, стараясь выглядеть грозным, подхватил суковатую корягу, взмахнул ею, но так неумело, что зацепил себя по лбу, ойкнул, выронил оружие, схватился за рану. Кровь проступила между его пальцами, стекая на заросшую рыжеватой щетиной щеку.
      Аделия захохотала.
      Озим свистнул в четыре пальца.
      Похоже, спокойствие и невозмутимость сохранили лишь двое. Годимир из Чечевичей и старший монах — длинноносый, похожий на грача, который вдруг обзавелся кустистыми черными бровями. На голове — седые редковатые волосы и никаких следов обязательной для словинецких, полещуцких или зареченских монахов тонзуры, впалые изможденные щеки… Отец Лукаш…
      — Отец Лукаш? — Рыцарь толкнул игреневого правой шпорой, заставляя переступить боком поближе к костру.
      Вот так встреча! Иконоборцы! Те самые, с которыми ему впервые довелось встретиться в корчме Ясей, где он познакомился и со шпильманом Олешеком. Как все же тесен мир! Эти люди отличались от обычных монахов, служителей официальной конфессии, распространенной от Усожи на юге до Студеного моря на севере и от реки Горыни и Новых земель на востоке до Пологих гор на закате.
      Иконоборцы выступали против молитв верующих перед резными изображениями Господа, Пресветлого и Всеблагого. Больше того, особо рьяные из них призывали собрать все резные иконы и сжечь их. За это их недолюбливали в Хороброве, Лютове, Грозове, в Дыбще и Костраве. Били во время и после проповедей неоднократно. Обмазывали смолой, обсыпали перьями и выносили из городов и сел, привязав к жерди, словно убитых оленей. Лютовский король Боривой Курносый — отец нынешнего правителя, Болелюба Тихого — даже издал указ, согласно которого ни один иконоборец не имел права пересечь границы королевства, а кто рискнет нарушить монаршье слово, будет бит плетьми и с вырванными ноздрями отправлен на железорудные копи.
      Зато в Поморье, а особенно в самом богатом торговом городе севера — Белянах — иконоборцев всячески привечали. Местный каштелян, пан Будрыс Ошава, разрешил чернорясым проповедовать наравне с коричнево-белой братией из традиционных монастырей и одетыми в белые одежды чернецами ордена Длани Господней из-за гор. Зачем он это сделал? Люди разное предполагали. Одни высказывали мнение, что пан Будрыс уважает свободу вероисповедания своих подданных. Другие считали, что белянский каштелян, будучи отнюдь не дураком, отвлекает внимание как рыцарства, так и смердов от собственных неблаговидных делишек, к коим относили неуемное мздоимство и любовь к девкам-малолеткам. Однозначно же ответить не мог никто, поскольку и священники Ордена Длани Господней (или «ладушки-оладушки», как их звали в народе), и иконоборцы особо пана каштеляна не хвалили, а порой и призывали гнев Господний на его лысую голову.
      Как бы то ни было, зацепившись на севере, в левобережье Словечны и на берегах залива Седых скал, иконоборцы огляделись, приосанились, если можно так сказать — расправили перышки, и ринулись осваивать новые пространства. На восток, в Лютов и Грозин, путь им был заказан — кому ж охота железную руду кайлом добить и в корзинах наверх вытаскивать?
      Но на юг, в Заречье, проникнуть оказалось попроще.
      Во-первых, целая куча мелких королевств — из одного с треском выгонят, всегда можно к соседу перебраться, чтобы приголубил несправедливо обиженных.
      Во-вторых, здесь отродясь не строили больших монастырей, способных забрать себе власть над соседними землями и поспорить с иным князем или королем, как, скажем, на Хоробровщине.
      В-третьих, коль нет многолюдных городов, значит нет и многоглавых соборов, облеченных доверием иерархов из тех, что обычно возглавляют гонение на ересь и преследование еретиков.
      Вот и ползли по дорогам Заречья цепочки босых, облаченных в черные затертые рясы святых отцов, привлекающих внимание непоказным самоограничением, суровостью и простотой суждений.
      Странствуя в левобережье Оресы, Годимир слышал об иконоборцах много всяких небылиц и быличек, но познакомился лишь в ясевой корчме. После он сталкивался с ними — причем, все с той же четверкой под предводительством отца Лукаша, сурового и непримиримого — на границе между Ошмянским и Островецким королевствами, на мосту через Щару, где словинец вызвал на кулачный поединок могучего полещука, пана Тишило герба Конская Голова, и был побит. Отец Лукаш даже немного лечил его, ибо оказался сведущ в лекарском деле. Расстались они у ворот Ошмян и с той поры не виделись. Годимир и думать забыл о вечно постившихся святошах, и они, надо полагать, тоже вряд ли вспоминали молодого рыцаря-неудачника, с которым их свел неисповедимый промысел Господний.
      Ан, нет!
      Старший иконоборец прищурился, нахмурил брови, от чего лоб разрезала надвое глубокая вертикальная морщина.
      — Пан Годимир?
      — Истинно так! — неизвестно чему обрадовался словинец.
      — Пан Годимир герба Косой Крест.
      — Точно!
      — Если мне не изменяет память, то пан родом из Чечевичей, что в Бытковском воеводстве Хоробровского королевства. Так?
      Рыцарь спешился.
      — Я польщен, — только и смог сказать он, склоняя голову перед полуголым священнослужителем.
      Отец Лукаш размашистым движением осенил его знамением Господним. Бросил взгляд на Аделию.
      — Думаю, сын мой, ты не станешь возражать, если мы позаботимся о приличиях, надев на себя одежды, по сану нам предписанные? Ибо, если бы не крайняя нужда…
      — Конечно, конечно, святой отец! — Годимир сделал широкий жест. — Как будет тебе угодно!
      — Благодарю, сын мой. Вижу, ты скромный и достойный юноша.
      Иконоборец щелкнул пальцами, и его спутники кинулись к распятым на кольях балахонам. Резво кинулись, с азартом, словно измученные дальним походом дружинники к возу с бочонками пива.
      Пока монахи одевались, подпоясывались вервием и, вообще, приводили себя к облику достойному и внушающему уважение, Годимир махнул рукой королевне и лесному молодцу, призывая их покинуть седла.
      Озим покряхтывал в курчавую бороду, но глядел доброжелательно. Видно, грабить священников в хэвре Сыдора не принято. И то верно, хоть что-то святое должно быть в сердцах даже самых закоренелых преступников?
      Аделия, брезгливо поджав губы, оглядела сложенный из ломаных веток сухостоя костер, куски черного хлеба и луковицы на расстеленной тряпице. Покачала ногой корягу, на которой раньше сидел кто-то из монахов. Не сказала ничего, хотя, по всей видимости, скромное молчание далось ей тяжело. Зато и наградой ей послужило истовое знамение, сотворенное иконоборцем, и благословение.
      — Небогато живете, святые отцы… — Озим глядел недоверчиво.
      Видно, думал, что не может такого быть, что успели монаси прибрать и окорока, и баклажку с брагой…
      — Чревоугодие, сын мой, — укоризненно склонил голову к плечу отец Лукаш, — ведет прямым путем к греху и мукам вечным в посмертии. А скромность и умерщвление плоти есть дорога в Королевство Господне.
      Лесной молодец замялся, потупил глаза.
      — Задумайся о душе, сын мой, задумайся! — Иконоборец благословил его.
      Тем временем приблизились и остальные монахи. Двое в рясах, черных, затертых до невозможности и сырых. Третий в долгополой рубахе из некрашеной холстины. «Не его ли одежкой разжился некогда Ярош?» — подумал Годимир.
      — Прошу к нашему костру, тебя, благородный рыцарь, и твою спутницу, несомненно, панну высокого происхождения, и твоего слугу.
      Лесной молодец скривился при слове «слуга», но смолчал.
      Рыцарь поклонился иконоборцу, а Аделия сдержанно поблагодарила.
      Когда все уселись у костра (вернее, не все — Озим отпускал подпруги коней и снимал уздечки, оставляя их в недоуздках, чтоб ничего не мешало пастись), Лукаш торжественно, будто на королевском обеде, указал на хлеб и лук:
      — Если возжелаете разделить также и нашу скромную трапезу…
      Глаза его при этом блеснули хитринкой, давая понять, что он уверен в отказе. Годимир не замедлил ему подыграть:
      — Благодарю, святой отец, мы не так давно вкушали ниспосланные Господом дары. Запасы наши довольно скудны, но я считаю своим долгом разделить их с вами…
      — Не откажусь, не откажусь, сын мой, — склонил голову иконоборец. — Господь велел делиться.
      «Само собой, — закралась к рыцарю непрошеная мысль. — Делиться, конечно, нужно, но у одного взять нечего, а другого и обобрать можно как липку…»
      Но как откажешь святому отцу? Хоть и еретической конфессии…
      — Озим! — крикнул словинец. — Мешок где?
      — Брату Отене отдай, — воистину королевским жестом отмахнулся Лукаш, а руки за мешком, щедро наполненным гнилушчанами по приказу Сыдора, протянул тот самый низкий и кривоногий монах, вознамерившийся удрать, бросив спутников на произвол судьбы.
      Озим недовольно скривился, но послушно отдал припасы на верное разграбление.
      — Как давно из Ошмян, отец Лукаш? — вежливо поинтересовался Годимир.
      — Не так давно, сын мой, не так давно. Седмицы не минуло.
      — Не встречали ли кого в пути?
      — Нет сын мой, не встречали, — покачал головой иконоборец. — А кого мы могли бы встретить? Все паны рыцари сорвались, словно листья, увлекаемые ураганом, и умчались на поиски исчезнувшей королевны. Пан Божидар, выждав один-единственный день, отправился также с малым отрядом верных стражников…
      — А что, в Ошмянах, есть не верные стражники? — весьма непочтительно вмешалась Аделия.
      — Что ты, дочь моя, — не обиделся монах, но глаза его вновь многозначительно сверкнули. Годимир был готов поклясться, что отец Лукаш замечает и понимает намного больше, чем говорит вслух. — Что ты… Королю Доброжиру служат лишь самые достойные жители королевства.
      Королевна хмыкнула скептически.
      — Однако мы отвлеклись, дети мои, — невозмутимо продолжал иконоборец. — Опустел замок Ошмянский… Король Доброжир в печали, дворня носа в покои не кажет…
      — Да что ты говоришь, отец мой? — улыбнулась королевна.
      — Конечно, дитя мое, конечно. Потерять любимую дочь… Но, кажется мне, вскорости ее высочество вернется в объятья отца.
      — Это еще почему? — встрепенулась Аделия, а Годимир спиной почувствовал, как напрягся Озим — как бы дров не наломал сгоряча.
      Поэтому рыцарь решил вмешаться. Он коснулся ладонью запястья королевны, успокаивая, но почувствовал, как дрожит ее рука, и сам поперхнулся заранее заготовленной фразой.
      — Спокойнее, пан рыцарь, спокойнее… — Уголки рта отца Лукаша дрогнули и на мгновение приподнялись, обозначив (всего лишь обозначив!) улыбку. — Смири гнев и обуздай растерянность.
      — Ну, не знаю, что и ответить тебе, святой отец…
      — Ответить? Да что там отвечать! И нужны ли ответы? Имеющий глаза да увидит. Не так ли учит нас Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, Отец Небесный?
      — Ну…
      — Я рад, твое высочество, что ты возвращаешься в Ошмяны, к отцу.
      От простых слов отца Лукаша королевна дернулась словно от удара плетью. Хотела вскочить, но, зацепившись за корягу, на которой сидела, схватилась за плечо Годимира.
      — Сиди! — Рыцарь повелительным окриком остановил до половины вытащившего клинок Озима. Поддержал за локоть Аделию.
      — Не все, что видишь и о чем догадываешься, вслух говорить стоит. — Он глянул прямо в глаза иконоборцу. — Целей будешь, святой отец.
      — Уж не угрожать ли ты мне вздумал, пан недорыцарь? — Складки, тянущиеся от крыльев носа монаха до острого подбородка, стали еще глубже, придавая его лицу суровое выражение. Не монашеское, нет. Скорее, присущее воину, водителю многих тысяч.
      «Да что он навоображал? — Годимир с трудом сдержался, чтобы самому не врезать что было сил кулаком прямо в лоб монаха. — За кого себя держит? Да и меня заодно…»
      — Ты, если взыскуешь славы воинской, вожделенной чести, добычи обильной и, главное, власти, пан рыцарь, со мной не ссорься, — сквозь зубы процедил отец Лукаш. — Или я не знаю, что неспроста ты ее высочество в Ошмяны везешь?
      — Что значит — «неспроста»? — осипшим голосом проговорил Годимир.
      — Так тебе ее Сыдор и отдал бы! — как под дых ударил иконоборец.
      — Что?
      — Как? — пискнула Аделия.
      А лесной молодец, так и не спрятавший клинок, выругался длинно, витиевато, ничуть не стесняясь ни присутствующей панны, ни благочестивых монахов.
      — Откуда ты все знаешь, отец Лукаш? — с трудом справляясь с пересохшим горлом, проговорил драконоборец. — Или…
      — Нет, сын мой, нет, — монах говорил негромко, но с твердой решимостью в голосе. Такой убедительности и уверенности в себе Годимир мог бы ожидать от пана Божидара, панов Стойгнева или Тишило. А тут…
      — В замке продолжают верить, что ее высочество похитил дракон, — продолжал отец Лукаш. — Вы с Сыдором здорово все придумали. Долго готовили побег, твое высочество?
      Аделия замерла с открытым ртом и молчала.
      — Да не стесняйся же ты, не стесняйся. Есть чем гордиться. А Господь учит нас…
      — Ты кто? — невпопад ляпнул рыцарь. — Признайся, отец Лукаш. Ведь не монах ты, так ведь?
      — Я? Не монах? — Иконоборец оглянулся на своих спутников и сотоварищей. — А кто же?
      Брат Отеня только руками развел. Обряженный в кметскую рубаху монах глянул участливо, словно на больного неизлечимой хворью. Брат с рассеченным лбом даже головы не поднял — сидел, прислушиваясь к чему-то одному ему ведомому.
      — Нет, сын мой, нет. Я — монах. Всю жизнь я отдал, чтобы научить мирян не молиться резным доскам. Место липовых чурок в печи да в кострище, а не на стене избы или часовни. И я своего добьюсь. Пускай не везде сразу — сие не противно слову Господа. Но Заречье станет первым краем, с которого…
      — Ты откуда Сыдора знаешь, святой отец? — наклонился вперед Озим.
      — А я не знаю его. — Отец Лукаш расправил плечи, вздернул подбородок. — И лгать не буду. Не приучен. Но это беда поправимая… Я не про ложь, а про знакомство с Сыдором.
      — То есть как это? — Годимир из последних сил старался сохранить невозмутимость, ощущая, что получается все хуже и хуже.
      — Думаю, вы-то меня с Сыдором и познакомите, — задумчиво произнес Лукаш. — Да хоть бы вот этот, рябой. — Длинный кривой палец монаха ткнул в Озима.
      — Это еще с чего бы? — Разбойник оскалился, словно загнанный в угол пес.
      — Да знаешь, сын мой, дело у меня к нему есть.
      — Откуда я знаю, что ты не подсыл? Не поведу…
      — Поведешь, поведешь.
      — Да что я с тобой разговоры разговариваю? Тут по-простому…
      Годимир едва успел схватить его за рукав. Дернул на себя, левой перехватил запястье руки, сжимающей меч, а правой сжал горло:
      — А ну тихо… — Хоть и мутное дело вырисовывается, а все ж на монахов не гоже с оружием бросаться. Нужно будет — ножнами от меча всех разгоним.
      — Вот они, горячие зареченские парни, — все так же серьезно, без тени улыбки пробормотал Лукаш. — Ты, пан рыцарь, молодец. Далеко пойдешь… А ты, сын мой, глазками не вращай, не вращай. Знакомо тебе такое имя, как Вукаш Подован?
      Рябой вращал глазами, хрипел, но не произнес ни слова.
      — Вспоминай, сын мой, вспоминай. Вукаш Подован. Из-за Запретных гор. Еще раз сказать? Мне не жалко. Изволь. Вукаш Подован.
      — Довольно! — неожиданно твердо произнесла королевна. — Ты, Яровой, успокойся. Иначе все атаману расскажу. Отпусти его, пан рыцарь!
      Помыслив, Годимир решил послушаться. Ему вдруг перестали нравиться игры, в которые играли окружающие его люди. Играли все как один. С болезненным упоением и азартом.
      Неужели нельзя жить честно и прямо? Дружить не для выгоды, а по зову сердца. Делать что говоришь, говорить что делаешь. Без выкрутасов. Без лисьих уверток и заячьих прыжков.
      Вот и пусть разбираются между собой самостоятельно. Без его помощи. А если в пылу обретения истины кого-то прирежут, то не его в том будет вина и не его забота.
      Рыцарь разжал руки. Озим, кашляя и сипя, оттолкнулся от него, встал на четвереньки, сплюнул в траву тягучую слюну.
      — Я знаю мэтра Вукаша из Загорья, — голос Аделии звучал твердо. Вот что значит королевская кровь! — Если, конечно, этот тот Вукаш, про которого ты говоришь, святой отец.
      — Можно его и так называть, можно, — согласился иконоборец. — Великий мудрец по богатствам, в земле укрытым, великий. Его я тоже в глаза не видел, но те люди, что меня к нему направили, и описание дали. Сейчас я буду говорить, твое высочество, а ты поправь меня, коли что не так. Договорились?
      Девушка кивнула.
      — Вот и славно. Слушай, твое высочество, слушай. Росту он невеликого. Два аршина и пяти вершков Так? Вижу, что согласна пока. Борода короткая, русая. Глаза серые, с желтизной. Так? На левой щеке бородавка. На левом запястье шрам кривой, словно пилой провели…
      — Довольно, отец Лукаш, — остановила его Аделия. — Верю. А если выяснится вдруг невзначай, что обманул ты нас, будешь мертвым завидовать. Сыдор знаешь что с предателями делает?
      — Не пугай меня, королевна, не пугай. Я смерти не боюсь. Смерть есть окончание краткого пути земного и начало бесконечного свидания с Господом, — произнес отец Лукаш, а остальные иконоборцы согласно затрясли головами. — Так проведет меня к Сыдору сей отрок?
      — Ярик! — хлестнул разбойника голос королевны. — Ты проведешь святых отцов.
      — К Сыдору?
      — К нему. Сам знаешь куда.
      — А если они…
      — Так и что с того? Не бойся. Не посмеют они предать. С нами сила, с нами правда…
      — Так мне ж Сыдор велел вас с паном рыцарем провести и ждать!
      — А я тебе иное велю! Не пропаду я. Не в логово к врагам лезу, а в отцовский замок.
      — Верно ее высочество говорит, — поддержал Аделию отец Лукаш. — Догадываюсь я, зачем Сыдор вас в Ошмяны направил. Не могу удачи пожелать, но благословением Господним напутствовать…
      Иконоборец плавно поднял руку.
      Годимир вздохнул и опустил глаза.
      «Ничего. Потерплю. Зато в Ошмянах Олешека найду, а после и Ярошу придумаю чем помочь. А все эти игрища…»
      Сорока, резко застрекотав на ветвях, прямо над головой, заставила всех вздрогнуть и отправила тем самым к лешему всю красоту и торжественность ситуации.
      Глупая птица! Что с нее взять?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У КОСТРА

      Распрощавшись с иконоборцами, Годимир с Аделией отправились в путь, ребячливо понукая коней. Скакуны, словно почувствовав настроение хозяев, легко срывались на рысь — самый резвый аллюр для путешествия по лесу. Игреневый Годимира фыркал и норовил схватить буланого королевны за шею. Рыцарь одергивал его поводом и всякий раз намеревался обругать, но вспоминал о присутствии королевны и так потешно захлопывал рот, что на третий раз девушка не выдержала и расхохоталась, едва не уткнувшись лбом в гриву.
      Не проехав и версты, Годимир понял, почему монахи сушили одежду. Ему захотелось стукнуть себя по затылку. А заодно и отца Лукаша, зловредная натура которого проявилась в совершенстве.
      Ведь знал о болоте и не предупредил!
      Нарочно что ли, чтоб поиздеваться?
      Вообще-то после рыцарь здраво рассудил, что местный житель — Ярош, Сыдор или тот же Озим — его ошибки не повторили бы ни за что. Это уроженец степей и перелесков Бытковского воеводства мог, увидев в низине между двух пологих холмов ярко-зеленую прогалину, не заподозрить неладного и направить коня прямо на моховину . Как же он корил себя за то, что принял болото за лужайку. Еще, помнится, подумал — а не худо бы слезть с коня и поваляться на шелковистой травке.
      Повалялся.
      Если не сказать — вывалялся.
      Когда игреневый завяз по грудь, Годимир успел крикнуть Аделии, чтоб поворачивала. Королевна подчинилась. Развернула буланого. Тот успел замочить только передние ноги по запястья, а задние — по бабки.
      А вот скакун рыцаря завяз крепко.
      Пришлось повозиться. И вымокнуть до нитки.
      Добро, был бы с ними Озим. Вдвоем они справились бы в два счета. Но в одиночку!
      Конечно, Аделия пришла на помощь. Привязала буланого к кусту и полезла в трясину.
      Конь бился изо всех сил — купание в мутной, пахнущей гнилью воде ему нравилось не больше, чем людям.
      Королевна тянула за повод, подбадривала скакуна попеременно то ласковыми окриками, то сорванной тут же хворостиной.
      Годимир спиной упирался в круп, пытался подлезть под брюхо и приподнять коня. После он справедливо рассудил, что вел себя как последний придурок и спасся лишь чудом. Болото оказалось мелким — по грудь. А было бы аршина три, утонул бы и сообразить не успел бы, что к чему.
      В конце концов, рыцарь нарубил мечом веток с ближних рябин, лапника с елей, росших по самому краю мшины. Подтащил валежину в полторы сажени длиной. Накидал ветки под передние ноги, а почерневший ствол, бывший некогда, скорее всего, рябиной, сунул под задние.
      Игреневый почувствовал пусть призрачную, но опору, оттолкнулся как следует и выскочил на берег.
      Годимир выбрался вслед за ним, упал плашмя и дышал, дышал, дышал…
      Травинки перолистника щекотали ухо, тонкий аромат душистого горошка крадучись проникал в ноздри. Вставать не хотелось.
      Аделия села рядом.
      — Гляди, пан Годимир, конь ноги побил. Заразы не занести бы…
      Рыцарь перевернулся на бок. Жеребец тяжело поводил боками, с которых продолжали стекать мутные струйки. Выглядел он так, словно проскакал десяток верст резвым галопом. Взгляд бесноватый, уши опущены, ноги мелко дрожат. Выше передней бабки, взаправду, длинная ссадина. Хорошо бы подорожником залепить, раз больше нечем.
      Вставать не хотелось.
      Но молодой человек заставил себя подняться сперва на четвереньки. Несколько мгновений тупо разглядывал образовавшуюся под ним лужу. Был бы рядом Олешек, непременно ввернул бы что-нибудь вроде — вспомни детство золотое. Или наподобие того, но непременно едкое и с подковыркой.
      — Помочь, пан Годимир? — прозвучал над головой голос королевны. Если насмешка и присутствует, то самую малость. Или он, вспомнив о шпильмане, готов издевку на ровном месте заподозрить?
      — Благодарю, твое высочество, справлюсь.
      Вздохнув, рыцарь встал на ноги. Колени тряслись не хуже, чем у игреневого. Хорошо, что спину не сорвал. Пытаться поднять коня — можно на всю жизнь остаться калекой. Это разве что здоровяк пан Тишило герба Конская Голова способен безнаказанно такой груз ворочать.
      — Вот сволочь этот Лукаш! — возмутилась Аделия, взмахнула кулачком и добавила еще пару слов, услышав которые, Годимир почувствовал, как волосы на его голове зашевелились. Интересно, это в Ошмянах особ королевского рода нарочно учат так выражаться или она уже в хэвре Сыдора нахваталась?
      Королевна заметила замешательство спутника. Усмехнулась:
      — Не красней, как послушница, пан Годимир.
      — Да я и не краснею, это… — замялся рыцарь.
      — Хочешь сказать, это мне краснеть пристало? А еще лучше: вовсе язык за зубами придерживать?
      — Да нет, твое высочество. Ты в Ошмянском королевстве хозяйка и повелительница. Кто я такой, чтоб тебе указывать? Просто многих рыцарей кондрашка может хватить от твоих слов.
      — Туда им и дорога! — Аделия взмахнула кулачком. — Если от простых слов рыцари помирать начнут, кто же отчество защищать будет, когда война случится?
      Словинец пожал плечами:
      — Ну, не в словах ведь дело, а в том, кто их говорит.
      — Да? — Королевна приподняла бровь. — Ты так думаешь?
      — Думаю.
      — Значит, все-таки я должна язык за зубами держать?
      — Сама решай. — Годимир не собирался наставлять кого бы то ни было. — Боюсь только, что если при короле Доброжире ты такое… скажешь, то…
      Он не договорил, махнул рукой и пошел к игреневому.
      — Эй, погоди, погоди, пан Годимир! — Аделия не отставала. — Ты это о чем?
      Рыцарь молча расправил повод, взял скакуна под уздцы, дернул, понуждая идти рядом.
      — Погоди, пан Годимир! — Королевна шагнула за ним, остановилась, оглянулась на буланого, повернулась и побежала за своим конем. — Стой! Ты куда?
      — Сумерки вскоре, — ответил рыцарь вежливо, но холодно. — Место для ночевки пора искать…
      Жалея игреневого, Годимир полверсты прошагал пешком. Аделия едва поспевала следом, но вскочить на буланого почему-то не догадалась, хоть и потник ее коня оставался сухим, и ноги целыми, и не был он перепуган до полусмерти купанием в болоте.
      Заговаривать со словинцем она больше не пыталась. Обиделась или хоть что-то поняла? Кто его знает?
      Вот и подходящая полянка. Рухнувшее то ли от непогоды, то ли от старости двухобхватное дерево задрало вверх узловатые корни. Вокруг, построившись вдоль врастающего в землю ствола, замер молодняк — внуки и правнуки погибшего лесного исполина. Есть где от ветра спрятаться, и для костерка топливо найдется.
      Рыцарь расседлал коня, развесил на нижней ветке молоденького ясеня вальтрап, седло пристроил под корнями потником вверх — пускай сушатся.
      В сапогах противно хлюпало.
      Годимир уселся, разулся и вылил из каждого пару кружек, не меньше, болотной жижи. Подумал… и не стал совать ноги в мокрые голенища. Пошел собирать хворост босиком, а сапоги нацепил подошвами вверх на растопыренные корни. Вблизи мертвого дерева весь сушняк оказался трухлявым, подгнившим, а значит, для костра не годился. Пришлось уходить глубже в лес.
      Когда он вернулся, Аделия, бурча что-то под нос, промывала рану игреневого. Конь прижимал уши, но терпел ее неумелые пальцы.
      — Дай мне, твое высочество. — Молодой человек протянул руку за баклажкой. — Эдак ты всю воду расплещешь. Давай я буду лить потихоньку…
      Королевна повиновалась молча, словно простая девчонка из дворни, привыкшая выполнять распоряжения панов-рыцарей.
      — Вот, видишь… Вместе всегда удобнее. — Годимир удовлетворенно оглядел очищенную от былинок и волосков рану. — Жаль, подорожника у вас в Заречье днем с огнем… Ничего, я там чистотел видел. Сейчас нарву.
      — Я нарву! — воскликнула девушка. — Какой он, чистотел этот?
      — Да травка… Травка она и есть. Цветы желтые, по четыре лепестка, крестиком. Если листок или стебелек там сломать, капельку сока увидишь. Рыжую… — он хотел сказать: как королевич Иржи, но постеснялся неизвестно отчего. — Рыжую, как тыква.
      — Поняла! — обрадованно кивнула девушка. — У нас его желтым молочаем зовут! Не знала, что им лечить коней можно. Сейчас нарву.
      Она вскочила, одернула дублет. Годимир обратил внимание, что сапоги и кожаные порты королевны мокры здорово выше колен. За голенище, скорее всего, не понабирала, но когда бьющийся в воде конь волну гонит, нелегко сухим остаться.
      В ответ Аделия оценивающим взглядом прошлась по пропитанной влагой, хоть выкручивай, одежде рыцаря. Улыбнулась сочувственно:
      — Ты бы, пан Годимир, просушил бы одежду, пока я за молочаем сбегаю.
      Словинец поперхнулся.
      — Я… это… ведь…
      — Да не переживай. Я не буду подглядывать. — В глазах Аделии мелькнули лукавые искорки. — Или пан рыцарь такой стеснительный?
      — Я… — Годимир откашлялся. — Я не стеснительный. Просто существуют правила приличия по отношению…
      — Во-во! — подхватила девушка. — Ты мне еще про рыцарский кодекс расскажи, служение прекрасной панне и прочая, прочая, прочая… Мне не надо, чтоб ты простудился и в Ошмянах в горячке свалился. Не для того туда едем, чтоб болеть. Или забыл?
      — Не забыл, — твердо отвечал рыцарь.
      — Тогда сушись, — в тон ему произнесла королевна, даже каблучком притопнула. — Сушись! Я пошла.
      Проследив взглядом за скользнувшей в заросли ясеневых побегов фигуркой в черном дублете, Годимир выругал себя за дурацкие препирательства. А ну как и вправду Аделия подумает, что он слишком высокого о себе мнения. Да кто ты такой, Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, чтоб за тобой наследница престола подсматривала из кустов, как глупая кметка? Нужен ты ей больно! У нее Сыдор есть — орел, разбойник хоть куда, будущий король всего Заречья. А ты кто? Нашему забору троюродный плетень? То-то же!
      Молодой человек махнул рукой и разделся. Быстро и решительно.
      Сперва перевязь с мечом и кордом. Положить так, чтобы оружие было под рукой.
      Кольчуга-бирнье. Как бы и вправду не заржавела. Надо будет в Ошмянах жиром смазать хотя бы чуть-чуть.
      Жак. Когда-то он был светло-коричневым, а сейчас покрылся темными разводами.
      Портки.
      Нательная рубаха из дорогого тонкого полотна. Годимир задумчиво расправил ее, оглядел. Под мышкой треснула, левый рукав обтрепался. Сзади, примерно между лопаток буроватое пятно — похоже на кровь. Удивительно, а раны он вроде как и не чувствовал. Может, на ночевке в корчме клопа раздавил? Так когда он последний раз в корчме, и вообще под крышей ночевал? Выстирать бы, но есть подозрение, что рубаха в руках разлезется в клочья. И тогда ее только Ярошу отдать, чтоб тот в очередной раз нищего изображал.
      Рыцарь развесил одежду все на тех же корнях, где уже красовались сапоги, поежился. Лето-то оно лето, а в лесу не жарко. Знобит, прямо скажем. Особенно, когда ветерок поддувает… Ну, не будем.
      Во вьюке, в плотном кожаном мешке, промокшем к счастью только по швам, Годимир обнаружил свернутый плащ. Накинул его на плечи. Сразу стало легче. И в том смысле, что теплее, и в том, что голым он ходить как-то не привык. Это, говорят, в Басурмани, во дворце правителей — кажется их эмирами называют? — слуги бегают нагишом, в одних лишь обмотанных вокруг бедер полотенцах. Об этом некогда рассказывал пан Стойгнев, побывавший в тамошней столице — Харран-Солан-Шахребаде, название которой переводится на речь верующих в Господа как «обиталище солнцеподобного шаха, попирающего врагов стопой». Ну, положим, пан Стойгнев много чего рассказывал. И о том же ужасном звере мантихоре, и чудесных полосатых конях с двумя головами, и о птицах, разговаривающих человеческим голосом, и о птицах, на хвосте которых семижды по семь огромных глаз внимательно следят за врагами, а потому подобраться к ней незамеченным невозможно…
      За этими размышлениями рыцарь сложил ломанный хворост «домиком», в середину напихал сухой еловой стружки, чиркнул кремнем по огниву. Огонек занялся с первого раза. Годимир по праву гордился своим умением разжигать костер — довольно необычное везенье в череде привычных неудач, преследующих его с рождения. Когда палочки занялись веселым и устойчивым пламенем, молодой человек пристроил с боков ветки потолще, потом еще и еще. Вскоре огонь вынудил его отступить на пару шагов. Зашипела, запузырилась смола, забрызгала яркими искорками. Повалил клубами пар от порток — не прожечь бы!
      Годимир потянулся поправить одежду, но его остановил звонкий возглас позади:
      — Ну, ты и вырядился, пан рыцарь!
      Словинец дернулся за мечом, но вовремя остановился, узнав голос королевны.
      Он повернулся, смущенно пожал плечами:
      — Сама ж велела, твое высочество, одежду сушить.
      — Велела-то я велела… — Аделия небрежно взмахнула пучком чистотела. — Но кто ж тебя просил таким чудищем обряжаться? Еще бы капюшон напялил!
      — И что? — недоуменно протянул рыцарь.
      — А то, пан Годимир, что мне нянька…
      — Михалина, что ли?
      — Довольно невежливо перебивать особ королевской крови! Не так ли, пан рыцарь?
      — Прошу простить меня, твое высочество. — Годимир слегка наклонил голову. Поклонился бы и ниже, если бы не опасался показаться смехотворным с голыми руками и ногами.
      — Ладно! Прощаю, — отмахнулась Аделия. Бросила чистотел на седло. Подошла поближе к костру, протянула ладони к дрожащему пламени. — Нет, не Михалина. Что с той дуры возьмешь? Куколка медовая, куколка медовая… — гнусаво протянула она, довольно похоже передразнивая толстую, слащавую до приторности бабу, приставленной к ней в Ошмянах. Следила, следила Михалина, да не уследила. Воспитанница хитрее оказалась. — Только пожрать да поспать. Бабка Либуша! Вот кто мне в детстве сказки рассказывал. В одной из них, помнится, говорилось о девяти всадниках в длинных черных плащах, с надвинутыми на глаза капюшонами. Скакали они на черных-пречерных лошадях по дорогам и без дорог! — Королевна взмахнула рукой, входя в образ рассказчицы. — Несли зло роду человеческому, пока один чаровник не обрушил на них воды Оресы и не утопил к лешаковой бабушке!
      Она звонко захохотала.
      — И что, все? — удивился Годимир. — Конец сказке? — Он уже начал обстругивать две тоненькие веточки. Кашу варить на ночь глядя недосуг, а вот поджарить хлеба, чередуя его с ломтиками сала и колечками лука, они успеют. И быстро, и вкусно. В дороге лучше не придумаешь — просто пальчики оближешь.
      — Как бы не так! Кони-то утонули, а вот всадники выжили. И стали они летающими… Эй, пан Годимир! — вдруг воскликнула королевна. — Давай ты отвернешься, а я портки сниму и просушу.
      — Я… это… ну… — снова замычал рыцарь. «Ну, не соскучишься с нею! — пронеслось в голове. — Уж лучше одному путешествовать!»
      — Что ты «нукаешь», пан Годимир? Я же не прошу за собой подглядывать! — Она лукаво улыбнулась. — Думаю, все должно быть честно. А то ты высохнешь, а я должна мокрая сидеть?
      — Это… Конечно, твое высочество. — Он пересел спиной к вьюкам. — Переоденься.
      Сзади послышался шорох. Потом голос королевны:
      — Ага, найдешь тут во что переодеться! О! Вот!
      Аделия хихикнула, а потом появилась перед Годимиром. В левой руке она держала сапоги, а в правой — портки. Вокруг бедер она обернула вышитый рушник. Получилось что-то наподобие поневы, которые носили кметки в Полесье. Вот только видеть вместо обычных для поселянок толстых шерстяных чулок голые стройные ноги с округлыми коленками рыцарь не привык.
      — Ну, как?
      — Если бы здесь был Олешек… — вздохнул словинец.
      — Это тот шпильман, про которого говорили в Ошмянах? Олешек Острый Язык?
      — Да. Он смог бы…
      — Что смог бы?
      — Срифмовать несколько строчек, достойных твоего высочества.
      — А ты не можешь? Рыцари в Хоробровском королевстве, я слышала, не только сражаются в честь прекрасных панн, но и канцоны, баллады слагают. А, пан Годимир? Умеешь ты стихи слагать?
      — Немножко, — ляпнул Годимир и тут же пожалел.
      Королевна захлопала в ладоши, уселась рядом прямо на землю.
      — Прочитай, а?
      Насаживая кусочки хлеба и сала на самодельный вертел, рыцарь попытался отнекиваться. Не поэт, мол, а только учусь. Вот если бы Олешек был тут…
      — Да что мне Олешек? — гневно вскричала Аделия. — Захочу стихи Олешека услышать, его попрошу. А я твои хочу!
      — Ну, корявые они у меня…
      — А мы не на турнире красноречия!
      — Нет. Не уговаривай, твое высочество…
      — Так, пан Годимир! — Одной рукой королевна схватила рыцаря за плечо, а другой оттолкнула в сторону веточку с будущим ужином. — Во-первых, с этого вечера я тебе не «высочество». Разрешаю звать меня просто Аделией. Ну, панной Аделией, если совсем без церемоний не можешь. А во-вторых… — Она задумалась.
      Годимир молчал. Смотрел прямо в бездонные, карие глаза.
      — А во-вторых, ты прочитаешь мне любую из своих баллад. И немедленно!
      — Твое высо…
      — Аделия!
      — Панна Аделия, — начал рыцарь и вдруг решился. А была, не была! Что он теряет, в конце концов? — Я прочитаю…
      — Вот здорово! — Она разве что в ладоши не захлопала.
      — Я прочитаю, а ты мне расскажешь, как вы с Сыдором устроили твой побег из Ошмян. Договорились?
      Легкая тень пробежала по лицу девушки.
      — С Сыдором? И нужно было тебе о Сыдоре вспоминать…
      — Так будущий король всего Заречья как-никак. И я с ним договором связан, если еще помнишь.
      Королевна вскочила, едва не выскользнув из рушника. Стиснула кулачки. Годимиру на миг показалось, что она бросится в драку.
      — Ты меня воспитывать вздумал никак, пан Годимир? — Она топнула, но, видимо, попала пяткой на шишку. Ойкнула, запрыгала на одной ноге. Потом села рядом с рыцарем. Уткнулась подбородком в коленки. — Ты думаешь, у меня жизнь сплошным медом была? Как сыр в масле каталась королевна, да? А потому от безделья и на стенку лезть начала? Подавай лесных молодцев, удальцов бесшабашных… Так думаешь, да?
      — Да не думал я ничего, — попытался оправдаться молодой человек. — Кто я такой, чтобы в чужую жизнь лезть?
      — Неправда! Думал ведь? Ну, признайся!
      — Не думал.
      — Может, не так думал, но похоже… Я что, не вижу, что ли? Осуждаешь, что свободы захотела, что свою судьбу решила сама устраивать…
      — Но не в хэвре же… — не сдержался Годимир и тут же прикусил язык.
      — Ага! Не в хэвре. Да тут такая жизнь, что куда угодно удерешь. В хэвру, к бродячим лицедеям. Да хоть в монастырь! Меня когда Сыдор позвал, я и думать обо всем забыла! Ведь вас, рыцарей, валандается по замку больше, чем тараканов, а хоть бы один предложил сбежать! Или попросту подсадил бы в седло и увез. Так нет, всем полкоролевства подавай, титулы, серебро, почет… А любви-то никакой и нет! Прицениваются, как мещанки на ярмарке к новым горшкам. А никто не подумал, как мне тошно жить в четырех стенах!
      — Чем же так плохо у короля Доброжира в замке? — Не выдержал рыцарь. — Все-таки в тепле да сытости.
      — Вот-вот, все вы так говорите. Живешь, словно зверюшка в клетке. Главное — накормить вовремя, сена свежего натрусить… А я, может, не хотела куклой жить. Куколка медовая… — снова вспомнила она няньку. — Я сама хочу решать, с кем мне быть, куда мне идти.
      — И вот так, очертя голову, с разбойниками?
      — А что? Пусть с разбойниками! Они настоящие, по крайней мере, а все те рыцари, что к нам на турнир понаехали, они ж как чурки деревянные…
      Годимир услышал в голосе девушки с трудом сдерживаемые рыдания, а потом разглядел и слезы, блеснувшие на ресницах.
      — Я и не думал, что королевнам так тяжело живется… — растерянно проговорил он. — Ты прости меня, что растревожил. Я не хотел.
      — Не хотел он! — Аделия уже ревела в голос, уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее дергались под дублетом. — Все вы…
      Рыцарь протянул руку, желая утешить, хоть чуть-чуть успокоить, погладил королевну по голове.
      — Отстань! — Она отмахнулась, рванулась в сторону. Берет свалился, и по плечам рассыпались каштановые волосы, блестящие и мягкие. — Пойди прочь!
      Годимир без труда удержал королевну.
      — Я же сказал — прости, панна Аделия. Ни в Ошмянах, ни по всему Заречью нет ничего, что бы стоило твоих слез…
      Неожиданно она повернулась, продолжая всхлипывать, уткнулась носом рыцарю в плечо. Пробормотала тихонько:
      — Ты тоже настоящий, Годимир. Ты не такой, как все… Где ж ты был хотя бы этой весной?..
      «Этой весной? Торчал, позабыв обо всем в пограничной крепости — Стрешине. Сочинял баллады в честь прекрасной Марлены. Задирал прочих, собравшихся при воеводском дворе, рыцарей. С тремя из них бился до первой крови на мечах, с двумя — на копьях. Пытался освоить цистру. Изображал из себя пылкого поклонника, пока тамошний пан войский — доброжелательный старичок — не объяснил недалекому, что суровый стрешинский воевода пан Истислав на поединок вызывать его не собирается, а приказал верным слугам — мешок на голову и в Оресу…»
      Рассказывать это Аделии он, само собой не собирался, а потому наклонился и поцеловал королевну в пахнувшую ромашкой макушку.
      — Прости меня, панна…
      — Это ты прости…
      Кажется, Годимир ничуть не удивился, почувствовав губы девушки на своих губах. Теплые, нежные, ищущие…
      А потом время перестало для них существовать так же, как отодвинулся окружающий мир. Пускай начнется война, пускай слетятся все драконы, прискачет Сыдор со всей своей хэврой…
      Остались только поцелуи, прикосновения, бессвязный шепот, стоны страсти…
      Соскользнувший на землю рушник.
      Дублет, брошенный у костра.
      Острая шишка впилась в плечо сквозь кожу плаща.
      Прядь, прилипшая к влажному от пота виску.
      Солоноватая капелька на ключице.
      Звезды, отраженные в распахнутых очах.
      Губа, прикушенная в порыве наслаждения.
      Частые благодарные поцелуи.
      А обступившие прогалину ясени кружили в нескончаемом хороводе, словно даруя влюбленным благословение леса…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
СЕРЕБРЯНАЯ СТРЕЛКА

      Господи, как же противно стрекочут сороки, когда начинают учить вылетевших из гнезда птенцов!
      Эти черно-белые пронырливые птицы откладывают яйца в начале кветня, высиживают их дней восемнадцать, потом кормят горластых, прожорливых сорочат, покрытых белесым пухом, еще до трех седмиц, пока те не обрастут перьями и не начнут выбираться из гнезда. Вот во второй половине червня слетки уже вовсю перепархивают по веткам дерева, укрывающего прочное, надежное гнездо — не всякий кметь с таким тщанием себе избу ладит. А родители-сороки громкими криками подбадривают отпрысков и поощряют их к дальнейшим усердным трудам, призванным сделать из птенца взрослую птицу. В Заречье, как оказалось, усиленная учеба молодых сорок начинается после Водограевой ночи … Годимир узнал это только теперь, когда молодняк отчаянно спорил со старшими птицами прямо у него над головой.
      Чем бы в них запустить?
      Сон прошел окончательно и бесповоротно. Растворился, как легкий туман над речной гладью под дуновением утреннего ветерка.
      Под правым боком тихонько сопела Аделия. Ее птичий гам, похоже, не беспокоил нисколечко.
      А ты, пан рыцарь герба Косой Крест?
      Разве можно думать о сороках, галках, грачах, когда королевна Ошмян доверчиво уткнулась носом тебе в плечо?
      Годимир осторожно провел ладонью по волосам Аделии, мягким и нежным, как редчайшая ткань, которую купцы из Басурмани обменивали на золото один к пяти по весу. Королевна зашевелилась, умостилась поудобнее, свернувшись калачиком, как умаявшийся за день котенок.
      Как бы выбраться из-под плаща, не потревожив ее? Костер наверняка прогорел… Не худо бы разжечь новый, одеться — ведь не будут же они, как первые люди, созданные Господом нашим, Пресветлым и Всеблагим, жить в наготе и единении с миром?
      И уж тем более стоит подумать, как дальше жить?
      Одно дело, спасти королевну от дракона, от разбойников, лешего, кикиморы лесной, да мало ли? А совсем другое дело оную королевну соблазнить.
      Хотя…
      Если подумать хорошенько, то еще неизвестно, кто кого соблазнил!
      Годимир не считал себя новичком в любви, но и Аделия показала себя…
      Словинец дернул головой, прогоняя недостойные рыцаря мысли. Служение прекрасной панне не предполагает плотского соития, а лишь возвышенную любовь на расстоянии. Но раз уж случилось, значит случилось. Он, Годимир из Чечевичей, не побоится взглянуть в глаза королю-отцу. Будь что будет. Господь не выдаст, свинья не съест.
      Правда, есть еще Сыдор — король всего Заречья. До этой ночи драконоборец вполне обоснованно считал, что у них с королевной любовь. А вот теперь подумал, не кинулась ли Аделия, измученная скукой в ошмянском замке, на шею первому встречному, в котором почувствовала внутреннюю силу, независимость, уверенность в себе?
      Сороки разразились особо трескучей трелью, вонзившейся в уши подобно мизерикордию.
      Аделия зашевелилась, потянула край плаща на голову.
      «Все, встаю», — подумал Годимир. Осторожно высвободил руку. Приоткрыл глаза. И тут же забыл о птицах, о королевне, о Сыдоре и об Ошмянском королевстве (вернее, о его половине, замаячившей на окоеме в виде приданого за наследницей трона).
      В пяти шагах от мирно пасшегося игреневого сидела, скрестив ноги, Велина. Все те же растоптанные опорки, домотканые портки, к холщовой ношеной рубахе прибавилась меховая безрукавка-кептарь. Русая с рыжинкой коса обмотана вокруг головы, а на коленях лежит длинная палка — не меньше трех аршин в длину и толщиной в два пальца. Посох? Лук?
      — С добрым утром тебя, пан рыцарь, — улыбнулась одними губами девушка. — Неплохо устроился.
      Годимир кивнул, ляпнул невпопад:
      — И тебе доброго здоровья…
      Голос предательски захрипел, сбился на сипение. А в голове крутилось: как теперь выбираться из-под плаща? Неприлично как-то без штанов перед женщиной прыгать. Какой стороной ни повернись, а все равно неприлично.
      Не попытаться ли дотянуться до порток, не вставая с места?
      — Не мучайся, пан рыцарь, не страдай, — проговорила Велина. — Я отвернусь, коль ты такой стеснительный.
      Она потерла кончик носа о запястье и повернула голову к лошадям.
      Кстати, ее коня нигде не видно. Или пешком пришла? Конечно, до Ошмян не больше двух поприщ, но все-таки край диковатый, запросто могут ограбить, убить… Хотя… Уж кому-кому, а Велине бояться разбойного нападения не следует. Это лесным молодцам туго придется. если они с ней ненароком на узкой тропке повстречаются.
      — Тебя долго ждать, пан рыцарь? А то шея затекла…
      Годимир наконец-то решился — выскользнул из-под покрывала, прикрываясь руками (чем леший не шутит, а вдруг подглядывает, скосив глаз?), пробежал до ясеневого комля, сдернул просохшие портки, запрыгал на одной ноге, стараясь второй попасть в штанину.
      Фу-у-ух!
      Получилось.
      Теперь гашник завязать…
      Странно, как мало порой нужно человеку, чтобы почувствовать уверенность в себе. Кажется, штаны — ерунда, тряпка или кусок кожи, кое-как прошитый, без которого разве что на лошади сидеть плохо — ноги мгновенно разотрешь, а больше не для чего в жизни не нужный. А ведь стоит натянуть их на ноги, завязать гашник, расправить складки, возвращается голос, и румянец смущения начинает оставлять в покое щеки.
      — Какими судьбами? — коротко спросил он, встряхивая рубаху. Да, вот еще прореха, и по подолу обтрепалась… Все-таки не стирать ее, пока не обзаведешься достойной заменой, правильное решение.
      — Да вот, соскучилась… — Велина вновь улыбнулась. И опять веселье не коснулось ее зеленых глаз, которые, словно по давней привычке, обшаривали поляну, не пропуская ни единой, самой малой малости.
      — Бывает… — кивнул Годимир, ныряя в рубаху. Высунувшись из горловины спросил еще: — А как нас нашла?
      — Про то отдельный разговор будет, пан рыцарь. Я смотрю, ты времени зря не теряешь. Какую красотку в лесу нашел! Главное, другие грибы находят, ягоды, а кто и смерть — это уж как придется, а ты больше по женской части…
      Под неспешный говорок Велины, рыцарь забрался в жак, застегнул пуговицы. Принялся за кольчугу.
      — Ты как на бой собираешься… — протянула надоедливая девчонка.
      — Сама говорила, что некоторым со смертью повстречаться выпадает, — в тон ей ответил Годимир. — А что ты…
      Его отвлек сдавленный писк.
      Так и есть.
      Их голоса разбудили Аделию.
      Королевна дернулась было спросонку вскочить — мелькнули округлые плечи и маленькая грудь, но потом опомнилась и уселась, натянув плащ до подбородка.
      — Ты кто такая? — с властной ноткой в голосе спросила она.
      — Кто я? — прищурилась Велина. — А зачем тебе, крошка? Меньше знаешь — дольше живешь. Да и спишь крепче…
      — Я тебе не крошка! Как разговариваешь, чернавка?
      — Твое высочество… — укоризненно протянул Годимир.
      — И ты хорош тоже! Стоит, лясы точит! Может, ты и голышом перед ней щеголял? А, пан странствующий рыцарь, защитник слабых и обиженных?
      — Я, кажется, догадалась. — Велина поправила выбившуюся из-под косы прядь. — Мои поздравления, пан рыцарь. Не ожидала, что тебе удастся.
      — Что удастся? — растерянно пролепетал Годимир.
      — Королевну сыскать. Это ведь Аделия, не так ли? Твое высочество, покорнейше прошу меня простить. — Велина дурашливо поклонилась, не вставая, впрочем, с нагретого места. — Я сразу как-то не сообразила… Со счастливым возвращением, твое высочество.
      — Да кто ты такая?! — Глаза Аделии метали молнии. Если бы была ей дана хотя бы толика чародейской силы, о которой не раз упоминается в старинных рыцарских поэмах, собеседница давно осела бы кучкой серого пепла.
      — О, прошу простить меня, твое высочество, не представилась. Меня Велиной зовут. Оправдать меня может лишь одно — однажды мне пришлось тобой побыть.
      — Как? — Аделия замерла с открытым ртом.
      — Да уж так. Надо мне было к одному шпильману поближе подобраться. Олешек Острый Язык из Мариенберга. Не слыхала про такого?
      Ответить королевна не смогла и лишь кивнула.
      — Слыхала? Вот и чудесно.
      — Так ты к Олешеку подбиралась? — Брови Годимира поползли вверх.
      — А ты думал, к тебе, пан рыцарь? Извини. Разочарую. Какой у меня к тебе интерес может быть?
      Словинец решительно взялся за меч:
      — Кто ты? Что с Олешеком? Как ты нас нашла? Зачем?
      — Погоди, погоди! — Велина подняла руки, будто бы сдаваясь на милость победителя. — Не слишком ли много вопросов? С какого начинать? — Она вдруг вскочила одним движением, даже ладонью о землю не оперлась, палка замерла на сгибе левой руки — очень-очень напоминает стойку Ключ с длинным мечом. Неужели это оружие?
      — По очереди начинай, — сурово проговорил Годимир. Загадки, которые каждый встречный-поперечный так и норовил преподнести, молодому человеку порядком надоели, но не устраивать же драку с девчонкой чуть больше двух аршин росту? Тем более, когда не уверен в победе… — Сперва скажи: кто ты?
      — А надо ли? Помнишь, я говорила — меньше знаешь…
      — Слышал. Не глухой. Уяснил и запомнил. И все-таки, мне нужна правда.
      — Да гони ты ее, Годимир! — воскликнула королевна.
      — Вот как! — непонятно чем восхитилась Велина. — Уже Годимир. Ну да, конечно… Глупо думать, что вы под одним плащом просто грелись.
      — Ты не увиливай! — Рыцарь насупился. — Отвечать на вопросы собираешься?
      — Признаться… — Велина опустила посох к земле. — Признаться честно, я не знаю, зачем я тебе это рассказываю. Но… время покажет — права я или нет.
      — Ты не тяни, не тяни…
      — А ты не подгоняй, не подгоняй… Я, пан рыцарь, сыскарь. Что рот открыл? Слыхал про таких или нет?
      Годимир покачал головой.
      — Я слыхала, — вдруг проговорила Аделия. И уважения в ее голосе прибавилось даже не вдвое. Впятеро, самое малое.
      — И что же плетут о сыскарях в вашей глуши? — Велина склонила голову к плечу.
      — Что плетут? А наемники вы. Если богачу или благородному пану нужно загадку какую распутать, лучше всего к вам сразу бежать. И мешок серебра с собой везти. Опять же, если убить кого-то надо… Тоже к вам. Не брезгуете никакой работой, лишь бы денежки исправно проплачивались. Так?
      — Почти так. — Велина подумала. Кивнула. — Одна поправка — не за любое дело мы беремся. Совет Наставников дорожит своей репутацией.
      — Но ведь убиваете? — стояла на своем королевна.
      — Убиваем. Если понимаем, что без этого нельзя никак. Но каждый такой случай, с убийством, заносится у нас в особую книгу, и послушники, проходящие обучение в Школе Сыскарей, обязаны выучить их все наизусть.
      Девушка внимательно обвела глазами собеседников:
      — Не бледней, пан рыцарь, не надо. Тебе не к лицу. Во-первых, никаких секретов я вам не выдаю. Поверь, сыскарю проще язык себе откусить, чем выдать подлинную тайну Школы. А у меня с языком все в порядке. — В подтверждение своих слов она высунула между губами розовый кончик языка. Пошевелила, дразнясь, и спрятала.
      — А что ж про вас никто не знает ничего? — медленно произнес Годимир. — Если вы такие открытые. Прям как на ладошке.
      — Если ты ничего не знаешь, пан рыцарь, так это не значит, что никто не знает, — веско ответила девушка. — Тебя что интересовало когда в жизни, кроме книг о тварях чудесных, сочиненных академиками крейцбергскими да баснословами басурманскими?
      — А этого ты не тронь!
      — Ой, подумаешь! Пан рыцарь уже обиделся?
      — Нет, но…
      — А на «нет» и суда нет. Продолжаем наше чудесное утро вопросов и ответов. — Велина приблизилась на два шага, и Годимир почему-то почувствовал, что хочет отодвинуться, чтобы сохранить безопасную дистанцию. Как перед началом поединка. — Да не шарахайся ты, пан рыцарь, — не замедлила она съязвить, тут же приметив почти незаметное движение драконоборца. — Я не потому вам все это рассказываю, что после убить собралась.
      — Вот нахалка! — возмутилась Аделия. Попыталась дотянуться до своего меча, но устыдилась наготы и осталась на месте.
      — Не надо, твое высочество, — хмуро предупредил ее рыцарь. — Обойдемся без оружия.
      — Да мы еще проверим, какой она сыскарь! — прошипела королевна как рассерженная кошка.
      Велина хмыкнула:
      — Я бы не советовала. Пан рыцарь верно говорит.
      — Отвернись, я оденусь! — вместо ответа выкрикнула заречанка.
      — Господь Всеблагий! — Велина возвела глаза к небу. — Какие мы стеснительные! Пускай пан рыцарь отворачивается. А с меня что возьмешь? Ты ж, поди, дворовых девок не стесняешься?
      — Я отвернусь, — пообещал Годимир. — После. Когда услышу ответы на все вопросы.
      Аделия ответила сквозь зубы. Неразборчиво и тихо, но сверкнувшие глаза оставляли мало места для сомнений в смысле сказанного.
      — Хорошо! — кивнула Велина. — Продолжаем. Меня наняли… А впрочем, вас это не касается, кто меня нанял. Просто было подозрение, что некий шпильман Олешек Острый Язык балуется в свободное от виршеплетства время доставкой писем. Но не как обычный гонец, а писем тайных, содержание которых не всякому знать можно.
      — Значит, прав был королевич Иржи? — Рыцарь чуть-чуть расслабился, но на всякий случай продолжал следить за девушкой-сыскарем.
      — Это который? — подняла бровь Велина. — Рыжий такой, что ли? С двумя рыбами на щите?
      Годимир кивнул.
      — И что же он наплел про Олешека?
      — Что подсыл загорский, — как на духу ответил рыцарь. — Говорил, что в Костраве он войта подкупил, что в Пищеце тоже кого-то письмами смущал.
      Сыскарь задумалась ненадолго. Сказала:
      — Вот почему Божидар… Ладно. Не будем. Божидар Божидаром, а Олешек Олешеком. Могу тебя успокоить, пан рыцарь, в политических интригах твой друг не замешан.
      — Друг? После того, что он мне наговорил?
      — А ты считаешь, что дружба может разлететься вдребезги от неосторожного слова, брошенного в запале?
      — Не знаю… — замялся словинец.
      — Или мне показалось, что промеж вами дружба?
      — Да нет… То есть… Ну, не знаю…
      — Ладно, пан рыцарь. С Олешеком будешь сам разбираться. Ты ж в Ошмяны нацелился, верно?
      — Ну, да.
      — Вот и хорошо. Там и поговорите. Только не слишком-то с попреками. Письма я у него нашла. Но политики в них, как в клюкве сладости.
      — Правда?
      — Правда. Зато воздыханий приторных хоть пруд пруди. При встрече намекни ему, что Олешеку из Мариенберга, которого Острым Языком кличут, стыдно такую пошлятину возить. Да еще где!
      — Где? — воскликнул Годимир.
      — От кого письма? — одновременно с ним спросила королевна.
      — От кого — это не моя тайна, твое высочество. И к кому — тоже. Могу тебя успокоить — не к тебе. — Количества яда в голосе Велины хватило бы, чтобы отравить половину Оресы — от верховий до впадения в нее Словечны, к примеру. — А «где»… Угадай, пан рыцарь.
      Годимир задумался.
      — Подкладка?
      — Нет.
      — За голенищем… Постой, постой! Тоже не может быть. Нашли бы, когда в Ошмянах под замок сажали. В ладанке?
      — А у него есть ладанка?
      — Не знаю. Наверное, нет.
      — Тогда думай.
      — Хватит. Не хочу больше.
      — Зря. А мне было бы интересно проверить…
      — Сказал — не хочу! Я же не сыскарь, а странствующий рыцарь. Мое дело — мечом махать, а думать — задачка для других, более умных.
      Велина покачала головой:
      — Обиделся? Ладно. Раз ты такой обидчивый, пан рыцарь… Он прятал письма в цистре.
      — Что? — Годимир словно обухом по голове получил. Даже почудились звездочки перед глазами. — Как?
      — Тебе даже в ум не приходило?
      — Ну… Я не знаю… Это же цистра!
      — Выходит, пан рыцарь, ты больше шпильман, чем сам Олешек Острый Язык. Ты помнишь, как он над ней трясся?
      — Помню. Ну… Так я и сам трясся бы, если бы…
      — Если бы она была твоя?
      — Да. Но… Он же мне ее отдал, когда его по навету Иржи в буцегарню упрятали!
      — Да? Не знала. Наверное, это для того, чтоб в случае чего поклясться именем Господа — ничего у меня нет, никаких писем.
      — Хитер шпильман! А как же ты нашла?
      — Я — сыскарь, — гордо расправила плечи Велина. — Нас учат не только следить и драться, но и думать. Если бы он письма в одежде прятал, то пан Божидар ими уж больше седмицы как завладел бы. Так?
      — Ну… Так.
      — Вот я и решила цистру проверить. Ночью взяла…
      — Ты хоть ее не… — Рыцарь не решился произнести страшное слово «сломала», но, тем не менее, девушка его поняла.
      — Нет. Я осторожно, — она проделала неопределенный жест ладонью, будто сметаны из крынки зачерпнула. — Просмотрела и обратно засунула. Пусть везет. Разумеется, после того, как его Божидар отпустит.
      — Ясно.
      — И последний твой вопрос, пан рыцарь. Как я вас нашла?
      — Да чего уж там. Для настоящего сыскаря…
      — Это ты зря, пан рыцарь. Слишком ты высокого мнения о сыскарях.
      — Да по следу и Ярош бы нас в два счета разыскал.
      — Да? — Велина хитро прищурилась и Годимир вдруг понял, что сморозил глупость. Она шла не по следам, а навстречу им. Из Ошмян. Значит, точно знала, куда они выйдут, где заночуют. Но откуда? Как человек может предвидеть будущее, если только он не… Если только он не чародей.
      Видно, о том же подумала и Аделия. Она спросила напрямую, без обиняков:
      — Ты — колдунья?
      Сыскарь сморщилась, словно аромат выгребной ямы ноздрями втянула:
      — Я — нет. А вот кое-кто из ваших знакомых…
      — Откуда ты знаешь? — дернулась королевна.
      — А что, пан Божидар не скрывается?
      — Божидар? — открыла рот Аделия.
      — Как Божидар? — охнул рыцарь.
      — А вы о ком подумали? — Велина смотрела пристально, словно пытаясь подловить на обмане.
      — Да так… — в один голос заявили Годимир и королевна. — Ошиблись…
      — Ладно, замнем. Хотя что-то мне подсказывает, что вы так и норовите меня надуть.
      — Так что там о Божидаре? — Рыцарь постарался направить разговор в более выгодное для него русло.
      — На. Гляди… — Сыскарь протянула вперед руку и раскрыла ладонь. Годимир увидел небольшую — в два вершка — серебряную стрелку. Довольно изящно выкована. Посредине древка — проушина, в которую продета тоненькая, серебряная же, цепочка.
      — И что это? — удивился молодой человек. — Игрушка какая-то… — И вдруг хлопнул себя по лбу. — Точно! Иржи говорил! Ему Божидар хвастался серебряной стрелкой, которая всегда на меня показывает!
      — А ты уже встречался с Иржи? — Велина глянула на Годимира почти с уважением. — Помнится, он не один был.
      — Я заметил, — усмехнулся рыцарь. — Трое их было, не считая слуг. Ну, мне Ярош помог.
      — Кстати, где он? Или вы разругались?
      — После объясню, — отмахнулся словинец. — Так значит, это та самая стрелка и есть? А откуда…
      — Откуда, откуда… — ворчливо начала Велина, но после все-таки улыбнулась. И наконец-то не только губами, но и большущими зелеными глазами, которые, пожалуй, красотой нисколько не уступали очам Аделии. — Пришлось позаимствовать. А то как бы я тебя нашла?
      — Так ты тоже умеешь?
      Девушка кивнула:
      — Сыскарям приходится. Хоть мои способности и ничтожно малы. По крайней мере, в ученицы меня не взяла бы даже самая захудалая ведьма. А со стрелочкой все довольно просто вышло. Я подсмотрела, как Божидар ею пользуется. Подслушала те слова, что говорить надо. А дальше все довольно легко получилось. В ту же ночь, когда я цистру проверяла, пришлось и вьюк каштелянский облегчить. Ох, и ругался же он, должно быть, когда обнаружил пропажу!
      — Стрелка не может так просто на человека указывать, — вдруг вмешалась Аделия. — Вы дадите мне одеться или так и будете трепаться до вечера?
      — Одевайся, твое высочество. — Годимир отвернулся. Ну, не станет же Велина бить его в спину? Или станет? Да нет, если бы хотела пришибить и в лесу закопать, давно бы управилась. С сонным. Куда уж проще?!
      За спиной слышались голоса. Низкий, чуть хрипловатый, сыскаря и нежный, словно колокольчик-бубенчик, королевны.
      — Ты почем знаешь, твое высочество, что не может?
      — Ну… — уклончиво ответила Аделия. — Слышала. От няньки. Связь должна быть между стрелкой и Годимиром. Иначе никак. А связь только особый наговор дает.
      — Да? Ну, не знаю. Хотя… Если подумать… Права ты, твое высочество. Пан рыцарь! Слышишь? На тебя никто заклятие не накладывал? В Ошмянах, в замке?
      — Никто, — буркнул Годимир недовольно. Ишь, чего удумали. Так бы он и дался добровольно, чтоб над ним ворожили без спросу. Рыцарский кодекс такого не допускает. — Последний раз — Яким с Якуней. Так ты при этом была. Не думаю, что они у пана Божидара на жаловании состояли.
      — Мне тоже так кажется, почему-то, — ничуть не смутилась сыскарь. — А мы сейчас проверим. Правильно, твое высочество?
      — Можно и проверить. Если очень хочется. Поворачивайся, Годимир. Уже можно.
      — Э, нет! Пускай спиной постоит. Для чистоты опыта, так сказать.
      Молодой человек пожал плечами. Чем бы дитя ни тешилось…
      Послышался шорох, неразборчивый шепот. Легкий звон. А после довольный голос Аделии:
      — А что это она у тебя мимо показывает? Так себе стрелочка… Я думала, пан Божидар настоящую магическую вещицу приобрел, а он, как всегда, пожадничал…
      — Погоди-погоди, твое высочество. Показывает он не прямо на пана рыцаря, но и не в другую сторону. Как-то мимо, вскользь, что ли… Погоди! Значит, не на Годимира наговор был, а на что-то из одежды. Или, скорее, на доспех! Поворачивайся, пан рыцарь, сейчас выяснять будем. Что у Божидара брал в Ошмянах? Кольчуга, шлем?
      Словинец развел руками:
      — И кольчуга, и шлем… Шлем я, правда, потерял. Вернее, забыл у тех же Якима с Якуней. Значит, кольчуга?
      — Не знаю. А ну-ка, пройдись-ка с нею. Недалеко, шага два-три…
      Годимир молча повиновался. Сдвинулся в сторону приставным шагом, внимательно наблюдая за стрелкой, которую Велина держала на весу, за кончик цепочки.
      — Нет. Не движется! — воскликнула Аделия, тоже принимавшая живейшее участие в магическом опыте. Откуда у нее такая тяга? Или мэтр Вукаш успел чему-нибудь научить?
      — Точно! Не движется! — не отставала и Велина. — Погоди! А куда это она показывает? На вьюк, что ли?
      — Похоже, на вьюк!
      Годимир только головой покачал, наблюдая, как королевна и сыскарь бросились к его вьюку.
      — Вы у меня-то хоть спросили разрешения?
      — Еще чего! — Аделия притопнула ножкой.
      — Лучше сразу скажи — что еще тебе Божидар давал? — Велина поддержала королевну. Того и гляди, вовсе подругами станут. Вот дела!
      — Ну… — Рыцарь задумался. — Рынграф подарил.
      — А ну-ка показывай!
      — Да пожалуйста!
      Годимир подошел к седельной сумке, которую вчера так и оставил нераскрытой, развязал шнурки, стягивающие горловину, и вытащил подарок ошмянского каштеляна. На пластинке — скорее всего, серебряной, но с изрядной примесью меди — тонкими линиями был нарисован Грозя Убийца Драконов, легендарный основатель Грозинского королевства. Великий герой древности, прославившийся как истребитель крылатых ящеров, кои в те седые времена попадались не в пример чаще, сидел на коне, сжимая в могучих руках любимую дубину. Ею он драконов и лупил почем зря. Говорят, не ушел ни один. Рыцарь не носил подаренное паном Божидаром украшение с тех пор, как каштелян увез Олешека, да еще и наговорил на прощание всяких гадостей, о которых и вспоминать-то стыдно. Сперва хотел выбросить куда подальше, но детство, проведенное в небогатом отцовском маетке, и бродячая полуголодная юность взяли свое — рынграф отправился на самое дно вьюка ожидать часа, когда понадобится лишняя пара скойцев .
      Едва украшение появилось на свет Господний, как стрелка в руках Велины чуть не рванулась к нему навстречу.
      — Вот оно! — воскликнула сыскарь.
      — Тьфу, гадость! — сплюнул рыцарь. — Выходит, пан Божидар меня на поводке водил? На сворке, словно пса гончего?
      — Выходит, что так! — Велина не стала его утешать. И на том спасибо.
      — Выкинуть! В речке утопить! — высказалась Аделия, потрясая кулачком.
      — Ну уж нет! — ответила сыскарь. — Не хватало! Зачарованные вещи дорогого стоят. И не потому, что на продажу годны, а из-за свойств своих! Замотаем-ка мы стрелку в тряпочку, а рынграф пускай полежит до поры, до времени во вьюке.
      Рыцарь махнул рукой. Делайте, мол, что хотите. Даже протянул девушкам отрез льняного полотна, приспособленный им для утирания лица и рук. Мотайте!
      Сам же влез в кольчугу, перепоясался мечом. Пошел смотреть ногу игреневого. Вчера они так и не полечили ссадину, хоть и чистотела Аделия нарвала — на небольшой табун хватит.
      — Я на все твои вопросы ответила, пан рыцарь? — долетел в спину голос Велины.
      — Кроме одного. — Годимир остановился.
      — И какого же?
      — Зачем ты меня искала? Как искала — ты объяснила, а вот зачем?
      — Так я сразу сказала, что соскучилась, — попыталась она отшутиться, но словинец не поддался на игру.
      — Ты — сыскарь. Сама сказала. Сыскари просто так за людьми не бегают…
      — Обижаешь.
      — Да нет. Правду говорю. Если ты меня разыскала, значит, я тебе зачем-то нужен. С Олешеком дело не выгорело. Давай начистоту — ты меня в чем-то подозреваешь?
      Велина посуровела:
      — А ты злой, пан рыцарь.
      — Станешь тут с вами… — Годимир неопределенно махнул рукой.
      — Хорошо. Начистоту так начистоту. Я тебя ни в чем не подозреваю. Такой рыцарь, как ты, на неблаговидный поступок не способен. Мы не берем случаи, когда беззащитного старца держаком от вил убивают.
      — Ты это брось, — заметив заинтересованный взгляд Аделии, предостерег сыскаря словинец.
      — Ладно. Не буду. Хороший ты человек, пан рыцарь. Честный, добрый, благородный. Только невезучий… — И она туда же. Годимир скривился, чуть в голос не высказал недовольство. — Мне настоящего лазутчика искать надо. Скажу как на исповеди: черные силы над Заречьем собираются. Скоро земля здешняя кровью умоется сполна. Если Заречье в разруху и войну погрузится, то там и до Поморья недалеко. А меня поморяне наняли. Задание я покамест не отработала. Значит, пути домой мне нет. Я подумала, что с тобой рядом я быстрее на злоумышленников выйду.
      — Это отчего же? — буркнул Годимир, хотя ответ уже знал. Ярош уже как-то заявлял ему без обиняков — притягиваешь, мол, несчастья, пан рыцарь…
      — А ты несчастья притягиваешь, пан рыцарь. — Велина глянула с вызовом. Ну, попробуй, возрази!
      Годимир возражать не стал. Знал: бесполезно. Ни к чему лишние споры. Он лучше делом докажет, что они не правы. Ни она, ни Бирюк.
      — Так ты теперь с нами, в Ошмяны? А как же Божидар? Он, поди, воришек не привечает?
      — Да. В Ошмяны, — ответила Велина. — А что до Божидара, так я к нему в гости не напрашиваюсь. В замок вы пойдете, а я где-нибудь пересижу. Да ты не спеши отказываться! Я тебе пригожусь!
      — Тоже мне, Серый Волк нашелся! — Годимир тряхнул чубом, дернул себя за ус. — От тебя ведь не отвяжешься, как ни отказывайся. Хорошо. Поехали в Ошмяны. Где твой конь?
      Сыскарь развела руками. Значит, пешая. Похоже, лошади — единственное, в чем Велина давала слабину. Интересно, это все сыскари такие или ее собственная блажь? Рыцарь вначале хотел спросить, а потом раздумал. Еще будет время в дороге поговорить. Он махнул рукой и, подхватив пучок чистотела, принялся разминать траву в ладонях. Хоть и настоящий сыскарь теперь в попутчиках, а коня нелеченым бросать никак нельзя.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
БАЛЛАДА ЗА ПРАВДИВЫЙ РАССКАЗ

      Верст за пятнадцать до Ошмян они перестали таиться.
      А от кого, леший побери, прятаться? И кому?
      Годимир гордо расправил плечи, обтянутые темно-серой кольчугой, подобрал повод игреневого так, что тот пошел «кренделем» — согнул шею, подобрал задние ноги под круп, заиграл, как надраенный скойц. Рукоять меча на левом боку рыцаря гордо торчала вперед, словно рог дивного зверя единорога, описанного Абилом ибн Мошшей Гар-Рашаном в «Естественной истории с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным».
      Аделия сдвинула на ухо беретку с эгретом, расстегнула ворот дублета. Управляться с буланым так же, как Годимир с игреневым, у нее не получалось, но недостаток мастерства с успехом возмещался красотой и всадницы, и коня. Королевна восседала в мужском седле слегка подбоченясь, а жеребец так и норовил пойти боком.
      К слову сказать, кони за время совместной дороги пообтерлись и привыкли друг к другу. Уже не пытались вцепиться зубами в холку соседа, а размеренно шагали, отмахиваясь хвостами от надоедливых слепней, мокрецов и мелкой, но противной мошкары, именуемой на родине Годимира тростицами. Эти, последние, вообще сволочи, каких поискать. Так и норовят коням под кожу — все больше на шее — запустить мелких, белых червячков, которые, видно, зудят нестерпимо, заставляют животных волноваться, дергаться. Кони плохо едят, быстро устают, а когда осенью червячки выбираются, на коже лошадей остаются кровоточащие ранки.
      Чтобы помочь животным, всадники то и дело взмахивали руками, отгоняя наиболее приставучих комашек.
      Девушку-сыскаря кровососы заботили куда меньше. Ну, изредка вскользь хлопала себя по щеке… Да и то так редко, что обзавидуешься. А ведь и правда, с чего бы слепням на человека нападать, когда рядом два коня идут?
      Велина без труда вышагивала наравне с лошадьми. И усталости не выказывала. Длинный посох она несла на правом плече, а скромную котомку — перебросила через левое. Больше никакими вещами сыскарь себя не отягощала.
      Прохладцы вчерашних утренних разговоров, в начале которых женщины держались весьма настороженно по отношению друг к дружке, как не бывало. Они весело болтали, хихикали. Велина рассказала королевне, как вынужденно играла ее роль перед тремя олухами. Годимир вначале хотел возмутиться, а потом передумал. Ну и пусть смеются! Тем более что сыскарь довольно живописно обрисовала приключение в избушке старичков-отравителей. Сам рыцарь выглядел в нем достойно и даже привлекательно. В отличие от обсмеянного Олешека. Рассказывая, как он полз на заднице, пятясь от навьи, Велина не пожалела красок. Впрочем и честно призналась, что сама струхнула, увидев зеленокожую красотку.
      — А я думал, ты играла, когда пятилась от нее, — заметил словинец.
      — Я играла? Вот уж нет! — воскликнула сыскарь. — Это в Гнилушках я играла, а там не до того было… А с чего это ты взял, пан рыцарь?
      — Ну, видел я, как ты людоедов охаживала…
      — Там и людоеды были? — ойкнула Аделия.
      — Были. Только малость попозже, — ответила Велина, а Годимир многозначительно кивнул.
      — Вот это да! — восхитилась королевна. — И этот, как его… Ну, враг Сыдора…
      — Ярош?
      — Ага! Ярош. Он тоже с вами вместе сражался?
      — А как же! — поправила локон, выбившийся из косы, Велина. — Он из лука бил. И очень даже неплохо. Не всякий стрелу отобьет…
      — Отобьет? — удивилась Аделия.
      А Годимир чуть не полез пятерней в затылок. Да где же это слыхано — стрелы в полете отбивать? Даже в сказках и легендах об этом не говорят! Нет. Решительно невозможно. Ни одному человеку не по силам так управляться с мечом. Может, кочевники — черные клобуки — их кривые сабли гораздо легче рыцарских мечей? Да нет же! Нет, не получится!
      — А что тут такого? — подняла бровь Велина и едва не расхохоталась. — Ах, да! Вы же не учились в нашей Школе. И о сыскарях слыхали мало…
      — Почему мало? Я… — попыталась возразить Аделия.
      — А что ты знаешь? Досужие домыслы? Сказки и сплетни?
      — Ну… — Королевна пожала плечами, а потом вдруг кивнула. — Верно. Мало мы еще знаем о сыскарях. Ты лучше расскажи: правда дракон ожил? Это же…
      — Да. Чародейство. Навья сама по себе нашим разумом постигнута быть не может. Нежить. Предположительно, когда-то была живой женщиной, но… То ли душу продала за бессмертие, то ли просто грешила так, что не смогла войти в Королевство Господнее.
      — Ты-то откуда знаешь? — удивился Годимир. Он не ожидал таких глубоких познаний в области монстрологии от сыскаря — человека, по его мнению, занимающегося исключительно распутыванием преступлений, совершенных людьми.
      — Ох, — вздохнула Велина. — И не спрашивай! Чему только нас не учат… И вот что поразительно — большинство учеников нашей Школы считают, что учат их не тому, не тогда, не так, как надо, и не те учителя. Считают, пока не взрослеют и не получают первое самостоятельное задание.
      — У тебя-то, надеюсь, не первое? — съязвила Аделия.
      — Нет, твое высочество. Не первое, — гордо ответила Велина. Помолчала и добавила. — Второе.
      — Ну, надо же! — не подумав, брякнул Годимир. — Я думал, тут серьезное что-то… — И прикусил язык. Сам хорош! Рыцарь-драконоборец! Охотник за чудовищами! Скольких ты убил? Одного волколака? И срубил голову сушеному дракону? Правда, тройку горных людоедов теперь можно приписать к своему счету…
      Сыскарь не возразила ничего. Только блеснула глазами.
      Зато королевна напустилась на бедолагу так, словно он задел ее собственную гордость.
      Ошалев от неожиданности, Годимир успевал лишь вяло извиняться.
      «Вот ведь как бывает! Стоит собраться двоим женщинам, и они сразу же начинают объединяться против любого, осмелившегося не угодить им, мужчины. При этом не имеет значения — королевны ли это, княжьи дочки, мещанки или кметки».
      Наконец Аделия утомилась. Победоносно глянула на него, переводя дыхание.
      Годимир прижал ладонь к сердцу, стремясь изобразить раскаяние гораздо более глубокое, нежели испытывал на самом деле.
      В это время Велина обернулась и серьезно, даже сурово, произнесла:
      — Вообще-то с первым заданием я справилась не слишком-то хорошо. Не провалила, нет. Но могла бы лучше. А у нас принято доверять выученикам. И давать им возможность показать себя.
      — Понятно, — кивнул рыцарь.
      Наклонился, срывая крупный, усеянный капельками росы словно бриллиантами, цветок шиповника, и протянул его королевне:
      — В знак примирения, твое высочество. Клянусь отныне следить за своим не в меру длинным языком и окорачивать его, не дожидаясь напоминания прекрасной панны.
      Аделия приняла подарок, поднесла к лицу, вдыхая нежный, чуть терпкий аромат, а потом задорно улыбнулась:
      — А кто, пан рыцарь, обещал балладу прочесть?
      — А? Я… — растерялся Годимир. — Ну, да… Обещал…
      — Правда? — заинтересовалась Велина. — А вы с Олешеком при мне не упоминали, что ты тоже не чужд высокого искусства, а, пан рыцарь?
      Словинец согнал с шеи коня самого наглого слепня, никак не желавшего оставаться голодным. Вздохнул. Подумал: «Что ж за напасть такая на мою голову?..» Поднял глаза к верхушкам ясеней.
      — Ты, пан Годимир, от ответа не увиливай-то! — Это Аделия. Вот настырная девка! А с чего бы ей быть скромной? Как-никак — королевна. Ничего. Найдем что ответить…
      — А ты помнишь, твое высочество…
      — Аделия! Мы же договаривались! Или забыл?
      — Хорошо. Панна Аделия, а ты помнишь, что мне взамен обещала?
      Королевна кивнула.
      — Помню.
      — Так давай. Твой рассказ против моей баллады… Ох! Твою налево… — Годимир звучно ляпнул себя по скуле. Оказывается, зловредный слепень никуда не улетел, а напротив, задумал кровавую месть. Сразу надо было убивать. Теперь щека того и гляди распухнет.
      Девушки хихикнули, наблюдая за его рукоприкладством.
      — Расскажи, расскажи, твое высочество, — попросила Велина. — Мне тоже интересно. Нет, если это тайна за семью замками, тогда, конечно, не надо. А если допустимо поболтать, то…
      — Хорошо! — Аделия махнула рукой. — Тайна невелика. Для тебя, Велина, поясню с самого начала — а то, может, ты не знаешь…
      — Слыхала кое-чего, но ты все же поясни. Мало ли чего люди натреплют языками? Тот недослышал, этот недопонял, а иной и по злобе лишнего приплетет.
      — Хорошо. Очень мне хотелось из батюшкиного замка удрать. Почему — не спрашивайте. Грех это — на родителя, да еще и на короля возводить… Пускай и не напраслину, да кто ж поверит?
      — Не надо! — быстро проговорил Годимир. Он и вправду не хотел слушать никаких гадостей о короле Доброжире. О его величестве у странствующего рыцаря остались самые приятные воспоминания. Умен, сдержан на язык, справедлив… Что еще требуется от монарха? И если родная дочь настолько с ним повздорила, что решила сбежать из дому, так в том королевская беда, а не вина.
      — Да я и не собиралась все едино… — протянула королевна. — Ладно, слушайте. Удрать из замка я с Сыдором сговорилась еще в начале пашня. Не то, чтоб я без него жить не могла. — Она бросила быстрый взгляд на Годимира. — Просто надоело все хуже горькой редьки. Этикет, няньки, дворня льстивая, а пуще всех иных — рыцари-женихи. Все как на подбор. Или деревенщина деревенщиной — в усах солома, в башке навоз, меч зазубренный, а суркотта в латках; или мальчики позолоченные — десяток слуг с оруженосцами, доспехов с оружием два воза позади себя тягает, а пальцы нежные, словно рукоятки меча ни разу в жизни не касались. Я повадилась переодеваться дворовой девкой и удирать из замка. Бродила по рынку, что перед воротами, по слободе, по городу. И как не боялась, что узнают? Ошмяны — городок невеликий. А может, и узнавали, да стеснялись выдать себя перед взбалмошной королевной? Так вот и с Сыдором познакомилась. В нем сила есть. И удаль, и отвага, и задор молодецкий…
      «Еще бы, — хотел вставить Годимир, — король всего Заречья!»
      — От него я узнала, что есть жизнь и вне Ошмян, — продолжала Аделия. — Быстрые реки, с гор стекающие, водопады, окутанные холодным туманом из брызг, черные ельники и привольные дубравы. Из-за его рассказов мне захотелось почувствовать, как стрела срывается с тетивы; как хлещет листва по щекам, когда конь мчится галопом сквозь рассветную дымку; как пахнет дым от костра; каково на вкус мясо подстреленного тобой оленя…
      «Ага! — не преминул дополнить рыцарь (к счастью, опять в уме). — Какова на вкус свекольная бражка и как болит голова с похмелья. Как орут кмети, когда их порют по твоему приказу, и как хрипят через перерезанное горло ограбленные на дороге купцы».
      — И я захотела удрать. Можете называть это ребячеством, — королевна с вызовом глянула сперва на Годимира, а после на Велину, — но я не жалею… Побег мой мы с самого начала хотели обставить так, чтобы нельзя было никого заподозрить, погоню снарядить. А еще лучше, чтобы искать и вовсе не стали. Сгинула, мол, Аделия, и все тут. Погорюют и забудут.
      «А как же претензии на престол? Желание объединить соседние королевства? Принести мир, покой и счастье всему Заречью? Или это все потом пришло? У костров, под оленину и бражку…»
      — Мы даже хотели так подстроить, будто утонула или звери сожрали дикие… Но… Где в Ошмянах утонешь? Речка наша Быстрянка подлинной Быстрянкой была лет сто назад, а теперь там посадские дети головастиков ловят. Зверям на клык попасть тоже не так просто. Попробуй убеги одна в лес, когда ты королевна! Так и ломали голову… А в начале червня Сыдор весточку передал…
      — Прости, что перебиваю, панна Аделия, — прищурилась Велина. — А Сыдор грамоте обучен или как?
      — Обучен. Он говорит, что на самом-то деле благородный пан по происхождению. Только с наследством его обошли. Вот и пришлось с лесными молодцами счастья искать.
      «Ну, если благородный пан, тогда другое дело… Тогда понятна и тяга выбиться на самый верх, утереть нос соперникам, доказать всему миру, что ты достоин лучшего. Но, с другой стороны… Не похож он на рыцаря. Ну, никак не похож. Нет чего-то неуловимого, что позволяет отличить пана от кметя даже в рубище. Да что там в рубище! Даже в бане! Ладно, что там дальше?»
      — Так вот, передал Сыдор весточку, что придумал наконец-то, как меня вызволить. Но появился почти перед турниром. Мы с ним встретились, как обычно, на рынке… Он передал мне горшок. Тяжелый, еле донесла. Горловина куском кожи вдвое сложенным замотана, а все равно вонял. И руки после него воняли… Еле отмыла. Михалине я вечером порошка сыпанула в грибы моченые. Порошок тот — две щепоти, не больше, в мешочке кожаном — тоже Сыдор передал, научил что делать. А как нянька с охами да вздохами в нужник убралась, я в покрышке на горшке дырку провертела ножом, туго скрученную тряпку туда протолкнула, один конец тряпки подожгла… После бегом бежала по лестнице, а когда шарахнуло, даже узелок потеряла, который с собой захватить хотела…
      — Вот оно как было! — воскликнул Годимир. — А мы дракона заподозрили!
      — Так на это и расчет был, — усмехнулась Аделия. — Зря я, что ли, полную седмицу Михалине рассказывала, мол, снится чудище крылатое, пугает, унести-украсть сулится?
      — А с чего это вдруг вообще о драконе вы задумались? — произнесла вдруг сыскарь.
      — Сыдор придумал, — пожала плечами заречанка. — Он мастер на всякие выдумки.
      — Точно, — подтвердил рыцарь. — То в горшечника переоденется… То еще чего-нибудь выдумает. А Сыдор знал про пещеру с драконом?
      — Знал, — кивнула Аделия. — Ты забыл разве — при тебе вспоминал, когда в Гнилушках сидели?
      — Верно. Забыл, выходит. Значит, и Якима с Якуней он тоже знал? Они неподалеку живут, — пояснил молодой человек, заметив, как напряглись плечи Велины.
      — Может, и знал, — просто ответила королевна. — Но мне об этом не говорил.
      — Точно?
      — Ты что, не веришь мне, пан Годимир? — нахмурилась девушка. — Смотри — я так и обидеться могу. И очень даже запросто…
      — Верю, верю, извини… — Затряс рыцарь головой и неожиданно для самого себя выпалил: — А ножка? Ножка от балдахина!
      — А что ножка? — удивилась Аделия. — При чем тут ножка до Сыдора и старичков каких-то?
      — Так ножка от балдахина перекушена оказалась! Когда тебя, панна Аделия, хватились… Ну, уже после того, как пожар потушили…
      — Перекушена? — Заречанка даже коня придержала, и Годимиру пришлось оборачиваться, чтобы видеть ее глаза. А они округлились от неподдельного удивления. Брови полезли на лоб. — Быть того не может! Кем?
      — А ты не знаешь? — пробормотал рыцарь. — Я подумал, что это Сыдор что-то придумал…
      — Мудрец у вас Сыдор, как я погляжу! — вмешалась Велина. — Такой весь из себя придумщик! Горшки у него взрываются… Брусья дубовые… Или из какого там дерева ножка была? А! Не важно. Брусья сами собой перекусываются. Чудеса, да и только!
      — А точно перекушена? — робко поинтересовалась Аделия.
      — Борозды от клыков остались, — убежденно проговорил рыцарь. — Две!
      Для пущей убедительности он даже показал два пальца.
      — Не знаю, — поникла головой королевна. — Слово чести — ничего не знаю. И не догадываюсь.
      — А может, был дракон-то? — подначила ее сыскарь.
      — Может, и был. Но меня там уже не было…
      — Чудеса! — повторила Велина, качая головой. — Чего только не встретишь на юге Заречья. Около гор Запретных. Так?
      Годимир пожал плечами. Аделия вздохнула.
      — А что вы, друзья мои дорогие, давеча у костра притихли так дружно, когда я речь о чародеях завела?
      Рыцарь искоса глянул на королевну. Пускай сама говорит, если хочет. Лично ему мэтр Вукаш до церковной лампады.
      Заречанка решительно замотала головой. Не знаю, мол, никаких чародеев. Но вслух ничего не сказала.
      — Не хотите говорить — как хотите. — Сыскарь ничуть не огорчилась. — Самим бы хуже не было. От колдунов да чароплетов всяких добра ждать не приходится. Даже если вид делают, что помогают тебе, все едино свою выгоду ловят. — Помолчала и добавила: — В мутной водице.
      — А с чего ты взяла, что мы что-то про колдуна знать можем? Откуда здесь в Ошмянах колдун? — воскликнула Аделия. Без особого убеждения, но с азартом.
      — А запнулись вы, когда я речь о Божидаре повела. О стрелке чародейской. А потом по всему видно стало, что не о каштеляне ошмянском рассчитывали от меня услышать. Это раз. А во-вторых, здорово я сомневаюсь, чтоб Сыдор мог так все складно придумать с драконом. Эй, пан драконоборец, много в Заречье книжек о драконах хранится?
      — Боюсь, не одной, — искренне ответил Годимир. — Ну, может, в Дыбще какая-никакая есть. А так за ближайшей в Беляны или Хоробров ехать надо.
      — А мог Сыдор туда съездить и почитать? Он же грамотный, как оказалось.
      — Как ты там говорила? «Здорово сомневаюсь». Когда ему было ездить по монастырям да университетам книги читать? Дело Сыдора — людей на большаке грабить. — К разбойнику Годимир и прежде не испытывал особой приязни, а теперь его чувство потихоньку, полегоньку перерастало в ненависть. Ушлый, хитрый, наглый, вероломный, беспощадный, расчетливый убийца… Что бы еще вспомнить? И это отребье, которому место на ближайшем суку, на полном серьезе заявляет, что намерен стать королем всего Заречья, взять в супруги ни много, ни мало самую прекрасную королевну из живущих от Студеного моря до Загорья, а его, рыцаря в двенадцатом колене, благородного словинца, вынуждает потворствовать своим грязным замыслам.
      — Что вы взъелись на Сыдора?! — взмахнула кулачком Аделия. — Разбойник? Да! А ваш Ярош Бирюк кубари для детишек из липы режет? Или, может, ты, пан Годимир, людей не убивал никогда?
      — Убивал, — не стал спорить словинец. — Но в честном бою. Один на один. Или войско против войска. Про Яроша ничего не скажу. Только я не видел, как он людей убивает. То есть… — Рыцарь замялся. — Как убивает, видел. А вот что для выгоды своей он это делает — не видел.
      — А, значит, как Сыдор убивает, ты видел?
      — За горшечника он нам на дороге себя выдал. А потом я узнал, что убили горшечника Пархима из Колбчи.
      — И что с того? Ты за руку Сыдора ловил?
      — Обоз я видел. Когда от пещеры драконовой мы с Ярошем шли… Три телеги сгоревшие и люди побитые. У людей серьги вместе с ушами срезаны. Не проверял наверняка, но, думаю, и пальцы, ежели у кого колечко нашлось. А у Якима с Якуней полсундука такого добра хранилось…
      — И что с того? — с вызовом подбоченилась Аделия. — Сыдор тут при чем?
      — Старуха… Якуня которая. Так вот она кричала перед смертью, что молодые панычи приходят, добрые да пригожие, добычу забирают…
      — Ну и что? Ничего ты не доказал, пан Годимир! За руку не пойман, значит не вор. Сколько дней назад ты обоз сожженный видел?
      — Да в тот день, когда вы меня у гнилушчан отбили.
      — Я тебе скажу — весь тот день мы с Сыдором вместе были! Никуда он не отлучался, не уезжал!
      Глаза королевны горели праведным огнем. Рыцарь понял — еще чуть-чуть, еще один выпад против вожака хэвры, и она наговорит такого… В общем, о нарождающейся, наклевывающейся словно цветок из зернышка, любви можно будет позабыть раз и навсегда.
      Он прижал ладонь к сердцу. Наклонил голову:
      — Прости меня, панна Аделия. Это я сгоряча. Больше не повторится.
      Заречанка все еще хмурилась, но, видно, подумала о том же. Что чувство, как и цветок, вырастить трудно, а сломать ой как легко. Она протянула руку и коснулась ладонью одетого в кольчугу плеча драконоборца.
      — Я принимаю извинения. И не сержусь. А ты, пан Годимир, не держи сердца на Сыдора. Боюсь, скоро он будет требовать сочувствия. — Королевна озорно подмигнула рыцарю. — А теперь — обещанная баллада.
      — Да я… Я не… — начал было отнекиваться Годимир, но обе девушки смотрели на него строго и требовательно. — Я не очень силен в стихосложении…
      — Ничего. Нам прославленных шпильманов слушать не доводилось, — не сдавалась королевна.
      — Не считая Олешека из Мариенберга, — кинула и свои четверть скойца Велина. — Но и того недолго.
      — Вам не понравится…
      — Понравится, понравится! — заверила рыцаря Аделия. — Нет, погоди, пан Годимир. Это же не честно получается — я всю правду рассказала, ничегошеньки не утаила, а ты, значит, на попятный? Или это и есть воспетое исстари рыцарское понятие о чести?
      — Хорошо, хорошо! — сдался Годимир, поняв — от расплаты не уйти. Раз уж проговорился, нужно отвечать за свои слова. Ничего, в следующий раз умнее будет — сперва думать, а только потом говорить.
      Он откашлялся:
      — Это будет баллада. В старинной манере сложенная.
      — Давай, давай, — подбодрила его Аделия.
      — В балладе должно быть три куплета по восемь строчек. И посылка — маленький куплет в конце. В нем всего лишь четыре строки. Заканчиваться куплеты…
      — Что ты нам лекции читаешь? — скорчила недовольную гримаску Велина. — Словно в Мариенбержской академии. Мы поэзии ждем!
      — Заканчиваются куплеты и посылка одним и тем же словом, — все же не дал сбить себя с толку рыцарь. — Теперь слушайте.
      Годимир открыл рот. Подумал. Откашлялся еще раз. Начал:
 
— Я — рыцарь, не простолюдин,
Готов на штурм твоей твердыни.
До самых старческих седин
Не знать покоя мне отныне.
Мне чувства не излить в словах —
Теснятся мысли на бумаге,
Но здесь, как и в иных мирах,
Вассальной верен я присяге.
 
 
Мне очи панны — мир един,
Суровый взгляд как вкус полыни.
Ты мне единый господин,
Источник в выжженной пустыне.
Жизнь без тебя — лишь тлен и прах,
Берлога волчья при овраге,
Песок в иссохшихся губах
И жизнь — служение присяге.
 
 
Сраженный — зрит Господь один, —
Пощады лишь прошу я ныне
У холодов твоих и льдин,
В бездонной, северной пучине.
Моя судьба в твоих руках,
О, если бы, Господь Всеблагий,
Сбылось все, виденное в снах…
Но я живу, служа присяге.
 
 
О Неприступная, ответь —
Не зря ль мечтаю я о благе?
А может, лучше умереть,
Своей не изменив присяге?
 
      Дочитав последнюю строчку, рыцарь в душе съежился, ожидая насмешек. Но Господь миловал. Девушки не смеялись. Наверное, и правда, маловато истинных, известных шпильманов слышали, если его убогая рифмовка сумела понравиться.
      — И кто же эта Неприступная? — наконец-то выговорила Аделия. В глаза ее стояли слезы или Годимиру показалось?
      Он собрался с силами, чтобы ответить правду. Как и большинство его поэтических творений, баллада посвящалась пани Марлене из Стрешина — златокудрой воеводше, как сказал о ней тоже не чуждый высокого стиля пан Мешко герба Козерог из Бокуня, что стоит на перекрестке трех трактов приблизительно на полпути между Выровой и Грозовым. Сейчас, по трезвому размышлению (или же благодаря исцелившей его Аделии), Годимир понял, что известная далеко за пределами Стрешинского воеводства пани на самом деле поощряла едва ли не каждого из молодых рыцарей, прибившихся к ее окружению. А уж если рыцарь умел подобрать две-три достойные рифмы! Но сердца своего Марлена не отдала никому. Скорее всего, и ее муж, пан Истислав, не мог похвастаться искренней — не по церковному закону, а по зову души — привязанностью собственной супруги. Ей нравилось купаться в обожании, нравилось наблюдать вокруг толпы поклонников, видеть их горящие глаза, слушать восторженные речи. Но не более того…
      И как об этом сказать Аделии? Отнесется ли она с пониманием? Тем более что замусоленный, зеленый с вышитыми желтыми листиками канюшины шарф молодой человек как бы случайно забыл у костра под поваленным деревом. А вместе с ним оставил там и все некогда бушевавшие в его груди чувства к «златокудрой воеводше». Но поверит ли в это королевна?
      От необходимости отвечать его избавила открывшаяся за поворотом тракта картина.
      Загруженная всяческими тючками да корзинами выше бортов телега с впряженным в нее пузатым коротконогим конем мышастой масти стояла прямо посерди дороги.
      Рядом с нею натужно поводил боками караковый жеребец явно хороших кровей. Правда, тонкие ноги дрожали, с трудом удерживая животное от падения, сухая, с круглыми ганашами и широким лбом голова клонилась к земле. Шею, плечи, бока скакуна покрывали полосы засохшей пены, а светлый, желтоватый с непонятным рисунком вальтрап с левого бока марали подозрительные пятна. Бурые. Ну, очень похожие на засохшую кровь.
      Где же всадник?
      А вот и он. У ног коня лежал, бессильно раскинув руки, человек, а над ним склонились двое. Коренастые, крепкие, как грибы-боровики. Одеты в неброские, но добротные зипуны, на головах меховые шапки, а на ногах — сапоги. Кметь бы надел поршни или опорки. Значит, купцы. И не из самых бедных. Похожи, словно родные братья. Только у одного борода русая с редкой проседью, а у другого — рыжая до огненности.
      Старые знакомые.
      Купцы, угощавшие их с паном Тишило в корчме Андруха Рябого на пути из Островца в Ошмяны.
      Рыжий — Ходась, а второй — Дямид, мужик угрюмый и молчун каких поискать.
      А кто же этот раненый? Или убитый?
      Годимир толкнул игреневого шенкелем.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЧЕРНАЯ СТРЕЛА

      Конь встрепенулся, тряхнул головой и прибавил рыси.
      — Это кто? — послышался встревоженный голос Аделии.
      — Сейчас разберемся, — сквозь зубы проговорил Годимир. Краем глаза он заметил, что Велина юркнула в кусты. Вряд ли сыскарь решила скрыться и пересидеть в лесу возможную стычку. Скорее всего, задумала зайти купцам за спину, чтобы пресечь отступление, ежели чего.
      Ходась первым услышал стук копыт. Поднял голову, дернулся затравленным зайцем. Похоже, первым его побуждением было — скрыться с глаз долой. Благородные паны, на коне да при оружии, с простолюдинами особо церемониться не привыкли. Вначале голову снимут, а после разбираться начнут — что да как. Может, и выяснят, что невиновен, только без головы оно как бы и ни к чему уже.
      Рыжий купчина даже толкнул локтем спутника — гляди, мол, кто припожаловал. Но потом вдруг расплылся в улыбке, сорвал с головы шапку-кучму. Дямид последовал его примеру. Медленнее и с видимой неохотой, но дерзить пану все же не захотел.
      — Поздорову тебе, пан рыцарь! — радостно провозгласил Ходась. Даже как-то слишком радостно. Подозрительно. С чего бы такое веселье у человека, коего над трупом посреди дороги застукали? — Рад видеть, очень даже рад!
      — Рад? — Годимир нахмурился, стараясь придать себе суровый вид. — Что-то не вижу я повода для радости.
      Рыцарь сдержал коня, так сильно натянув повод, что игреневый слегка присел на задние ноги. Опустил ладонь на рукоять меча.
      — Так не чаяли уж свидеться! — еще шире расплылся купец.
      — Ты зубы не заговаривай! — Королевна взмахнула плетью, висевшей прежде на темляке. — Живо отвечать!
      — Так спрашивайте, благородная панна. Разве ж мы когда…
      — Молчать! Кто такие?
      Ходась озадаченно переводил взгляд с Годимира на Аделию, а словинец не знал как быть. Если разрешить королевне командовать и дальше, то станет очевидным ее высокое положение в Ошмянах. Нужно ли им, чтоб поползли слухи прежде, чем откроются ворота королевского замка? Но и приказать ей замолчать и вести допрос сам, молодой человек тоже не мог. Во-первых, обидится. А во-вторых, совсем не по-рыцарски обрывать на полуслове прекрасную, пускай и назойливую панну.
      — Я спрашиваю — кто такие?! — продолжала меж тем Аделия, потрясая кулаком с зажатой плеткой. — Мужичье сиволапое!
      — Так, благородная панна… — протянул с непонимающим видом рыжебородый. — Мы… так… купцы. Знамо дело… Не кмети мы. Купеческого сословия… Так.
      — Не «такай» мне тут! — возмутилась королевна. — Давно в кметях ходил, деревенщина? Кто такие? Что тут делаете? Это кто? — Она ткнула плетью в сторону неподвижного тела. — Откуда здесь?
      — Так… благородная панна… мы тут… это… ехали…
      — Что значит — ехали?!
      — Ну… так… это… На телеге, знамо дело… — Ходась, похоже, начинал жалеть, что не удрал с самого начала, еще до разговора. Теперь он постреливал глазами по сторонам, прикидывая расстояние до кустов. Даже в жизни самых жадных и тороватых купцов такие мгновения случаются, когда товар лучше бросить к лешаковой бабушке, а спасать жизнь, ибо товар можно новый купить, а жизнь дается один раз.
      Положение спасла Велина.
      Пока Годимир разрывался между осторожностью и благородством, а Аделия с упоением возвращалась к роли хозяйки и повелительницы Ошмян, девушка-сыскарь успела по широкому полукругу обогнуть телегу и появилась за спинами купцов, неся посох на плечах, словно коромысло. Приблизилась неслышными шагами и застыла едва ли не касаясь Дямидового кептаря. Перекатилась с пятки на носок, внимательно разглядывая труп. И вдруг сказала:
      — А ведь он живой!
      Ходась с Дямидом при звуках ее голоса аж подпрыгнули.
      Рыжий таки решил исполнить свой замысел и кинулся к лесу. Да не тут-то было! Конец тонкого посоха ловко ударил его под колено, опрокидывая навзничь. Годимир даже не успел выкрикнуть: «Стоять!», как собирался, а второй конец посоха ударом вскользь сбил с купца шапку.
      — Ай, не бейте! — Ходась закрыл голову рукавом.
      — Успокойся! — не терпящим возражений тоном приказала сыскарь. — Успокойся и говори толком — что за человек, как его нашли?
      — Не бойся, — добавил от себя Годимир. — Если вы невиновны, кто ж вас накажет?
      — Эх, пан рыцарь! Нынче время такое: виноват — накажут, не виноват — все едино накажут. Как… это… в Ерпене пан подкоморий говорил? Разобраться, чья вина, и наказать кого попало…
      — Балагур, — верно расценила его слова Велина. — Держится молодцом.
      — Плетей бы ему, — сердито бросила Аделия. — Тотчас забыл бы, как шутки шутятся!
      — С доброй шуткой и помирать легче. Так, пан рыцарь? — Ходась хотел подняться, но опасливо глянул на Велину и вежливо осведомился: — Дозволит ли на ноги встать благородная панна?
      Сыскарь, услышав такое обращение, не удержалась и прыснула. Потом махнула рукой:
      — Вставай, говорун! А ты что молчишь, борода? — Она легонько ткнула посохом Дямида. — Или немой?
      Купчина пожал плечами, а вместо него ответил Годимир:
      — Он, вроде, и не немой, но говорить не любит. Два дня с ним рядом ехал, а ни одного слова не услышал. Ну, разве что «угу» или «ага»…
      — Так ты их знаешь, пан Годимир? — возмутилась королевна. — Почему же сразу не сказал?
      — Не успел, — искренне развел руками рыцарь.
      Не успел Аделия открыть рот для очередного упрека, как вмешалась сыскарь:
      — Будем ругаться или раненому помощь окажем?
      Не раздумывая, Годимир спрыгнул с коня, придержал стремя Аделии, пока она спешивалась. При этом он с трудом подавил желание подхватить королевну на руки и закружить. И плевать, что где-то Сыдор дожидается весточки, которую, кстати, с уходом Озима, не с кем передать…
      Велина уже наклонилась над лежащим человеком.
      — Так я и хотел сразу сказать… — монотонно бубнил Ходась. — Едем… это… Бац! Конь! Еле идет, вот-вот свалится, сами ж видите, благородные панны и пан рыцарь. Совсем заездили коняку… Рази ж так можно? Рази ж это по-людски?
      — Потом! После расскажешь! — прикрикнул на него Годимир, привязывая поводья коней к телеге.
      — Так как это потом? Сами ж велели сейчас… Вот панна и велела…
      — Да помолчи ты, во имя Господа! — не выдержал рыцарь. Ну, что за человек! Впору отобрать у Аделии плетку и отходить разговорчивого по спине… и пониже спины… Вот Дямид не в пример приятнее! Молчит, ни во что не лезет.
      Тем временем Велина и королевна осматривали раненого.
      Им оказался мужчина средних лет — около тридцати, туда-сюда года два-три, одетый в добротные сапоги, обшитый бляхами бригантин, кожаные штаны и холщовый, шнурованный на темени, подшлемник. Ни суркотты с цветами владельца, ни щита с гербом. Но шлем легкий, это словинец оценил сразу, по толщине подшлемника. Скорее шишак или бацинет без бармицы, чем рыцарское ведро.
      — Вряд ли рыцарь, — проговорил молодой человек.
      — Думаешь? — склонила голову к плечу Велина, а поразмыслив, кивнула. — Не рыцарь. Стражник или дружинник. Чей только?
      Они с надеждой глянули на Аделию. Кому, как не местной королевне, знать тутошних панов и их ближних слуг?
      Заречанка внимательно осмотрела черноусое лицо с начавшей отрастать бородой — дней пять щек не брил. На правой скуле у незнакомца красовалась внушительная ссадина, которая, несомненно, раскрасится ярким кровоподтеком. Но это, скорее всего, свежая рана — падая с коня заработал. А вот длинный порез над бровью начал уже подсыхать, хотя сочившаяся из него кровь перемазала половину лица. А откуда же следы на вальтрапе?
      — У него должна быть серьезная рана, — убежденно проговорил Годимир. — Седло в крови…
      — Верно, — согласилась сыскарь. Сунула руку человеку под спину. Хмыкнула, вытащила окровавленную ладонь. — Похоже, печень зацепило. Видишь, какая кровь черная…
      — Не знаю его… — развела руками Аделия.
      — И уже, видно, не узнаем, — разочарованно произнес рыцарь. — Печень — это не шуточки. Помрет.
      — Помрет. Как есть помрет, — влез Ходась.
      — Тебя не спросили! — зло бросила Аделия. Поднялась. Подошла к коню. И вдруг воскликнула почти радостно: — Вот! Поняла! Это короля Кременя, дядьки моего человек!
      Услышав слово «дядька», купцы застыли с выпученными глазами. А Годимир, сообразив, что таиться дальше нет необходимости, пояснил:
      — Да, это ее высочество, королевна Аделия. Но трепаться об этом на каждом перекрестке я не советую. Проболтаетесь, убью.
      — А если у пана рыцаря рука дрогнет, — просто, но убедительно сказала Велина, — я разыщу. И языки на ось тележную намотаю. Чтоб неповадно. Поняли, купцы? — Крутанула над головой посох так, что он на краткий миг превратился в мерцающий серый диск. Причем сделала это одними пальцами, не задействовав руку.
      — У короля Кременя герб — Молния. Рисунок на знамени — лазоревая загогулина на золотом поле. А на вальтрапе все нитки выцвели. Еле разобрала.
      — Угу, угу, — покивала Велина. — Стражник или из дворни?
      — Откуда ж мне знать?
      — Может, вообще, лихой человек у дружинника из Ломышей коня увел? — предположил Годимир.
      — Он… того… шел и спотыкался… Конь, то есть… — опять вмешался Ходась. — А мужик на спине сидел. Вернее, лежал у коня на шее. Руками обнял. Вот так! — купец скрутил мощные лапищи «кренделем». — Я только… это… под уздцы коня схватил, а он возьми… Человек, то есть… А он возьми да и свались! Мы только хотели поглядеть — может, помочь чем… А тут ты, пан рыцарь, с ее высоче… Нет-нет-нет, — замахал ладонями рыжий заметив зверскую гримасу Годмира. — Не высочество… Какое такое высочество? Не видели никого. Проезжала одна прекрасная панна, лицом и нравом…
      — Довольно! — грубовато — ведь он все-таки ее восхвалял, а не из соседней державы королевну — одернула купчину Аделия. — Если еще дышит, может, перевязать его?
      — Попробуем, — отозвалась сыскарь. — Только с дыркой в печенке все едино — не жилец.
      — Ну, хоть пару слов сказать успеет… — нерешительно протянул рыцарь.
      — Верно! Давай, помоги мне перевернуть его!
      — Дозвольте, панночка, я вам пособлю, — протянул широкие ладони Ходась.
      — Какая я тебе панночка?! — возмутилась сыскарь. — А впрочем… Помогай. У тебя, пан рыцарь, корпия есть?
      — Эх! — сокрушенно тряхнул чубом рыцарь. — Если б у меня хоть что-то осталось от того, с чем в Островец…
      — Так, может, надергаешь с чего-нибудь? Или панна Аделия… — Велина скептически скривилась. — Нет, пожалуй, лучше ты.
      — Я, — утробным басом вдруг произнес Дямид.
      От неожиданности Годимир шарахнулся в сторону, хватаясь за меч. Велина далеко шагнула в сторону левой ногой и присела странной раскорякой, воздев посох над головой.
      — Я, — повторил купец и стукнул себя кулаком в грудь для вящей убедительности.
      — Во дает! — восхитился Ходась. — Уж пять годков вместе торгуем, а чтоб вот так вот добровольно слово сказал…
      Качая головой — не поймешь, то ли одобрительно, то ли как раз наоборот, — рыжебородый приподнял раненого и перевернул его на живот. Дямид пожал плечами и пошел к повозке. Должно быть, за полотном для перевязки и тряпкой для корпии.
      Колотая рана — сразу определил Годимир, едва взглянул на пропитанный кровью бригантин. Натекло столько, что промок и кожаный доспех, и толстая шерстяная рубаха, надетая с исподу, и штаны. Черная кровь хлюпала под пальцами, подтекала из узкого разреза.
      Копье? Дротик? Стрела?
      Если стрела, то, скорее всего, древко обломано, а наконечник остался в ране и извлечь его нечего и надеяться. Хуже не придумаешь. Когда-то так умер Славощ по кличке Бычок — неплохой, наверное, парень, но злейший враг Годимира-подростка. Но та стрела была от кочевников, а басурманы известны особой жестокостью и наконечники подпиливают таким образом, чтобы, воткнувшись в плоть, они разваливались на острые, зазубренные осколки. Вот те раны лечить нечего пытаться. В Заречье, как, собственно, и в Хоробровском королевстве, такое способен удумать только самый извращенный человеконенавистник или больной с помутившимся разумом. Значит, надо смотреть — если бронебойная, вытащим… А на срезень и не похоже — прореха чересчур мала.
      — Пан рыцарь! А это что такое? — Ходась протягивал драконоборцу короткую, толстую — древко в два пальца — стрелу, от острия до оперения выкрашенную черным.
      — Ты где взял?
      Рыцарь бережно принял предмет, о назначении которого не пытался даже строить домыслы. Для стрельбы она слишком короткая. Локоть. Это нужно или маленьким, как бы не детским луком пользоваться, либо не до конца тетиву натягивать. И в том и в другом случае непонятно, как она полетит — оперение сделано вычурно, но неумело. И как воткнется в жертву тоже не ясно — наконечник тупой, как младший помощник кожемяки.
      — Что за ерунда? — Годимир закусил ус.
      — Дай глянуть… — Велина прижалась плечом к его локтю. — Интересно…
      — Что тебе интересно?
      — Да понимаешь… — начала пояснять сыскарь, но не успела.
      — Черная стрела?!! — дрожащим голосом проговорила Аделия.
      — Не понял… — растерялся Годимир.
      — Я так и думала, — кивнула Велина.
      — Та самая? — охнул Ходась.
      Королевна молча сняла с ладоней рыцаря стрелу. Подняла повыше, словно ей не хватало света, чтобы рассмотреть. При этом держала девушка стрелу на вытянутых руках, словно ядовитую змею или вещи заразного больного, сохраняя на лице встревоженное выражение.
      — Что это? Поясни, панна Аделия, — не выдержал молчанки Годимир.
      — Я могла бы… — снова попыталась разъяснить сыскарь, но королевна, словно в тумане, заговорила:
      — Черная стрела — это древний символ, который короли Заречья отправляют соседям в случае опасности. Она хранится и у нас, и в Островце, и в Ломышах, и в Убереже, и в Остке… Отголосок давних времен, когда загорцы тревожили рубежи наших королевств гораздо чаще и были не в пример злее. Да и горные великаны тогда встречались едва ли не на каждом шагу. Голодные, свирепые, непобедимые в рукопашной… Тогда село помогало селу, город городу, а король королю. Это сейчас они норовят сцепиться, словно бродячие псы над костью. А тогда… Отголосок тех времен сохранился в этой вот стреле. Насколько я знаю, уже лет семьдесят она не доставалась из сундука. Тогда король из Остки просил подмоги против все тех же загорцев. Дело в том, что ее нельзя послать просто так, по пустячному поводу. Ни у кого просто рука не поднимется. Черная стрела — знак истинной опасности, угрозы, которая, если ее не задавить сообща, погубит весь юг Заречья. И если Кремень Беспалый отправил ее, значит, Ломышанскому королевству пришлось взаправду туго.
      Молчание повисло над трактом. Только трясли головами, фыркали кони. В глубине леса тревожно кричал удод, жалуясь на судьбу: «Худо-тут, худо-тут!»
      Ходась с Велиной стояли на коленях над раненым, как у гроба на панихиде. Годимир застыл на одном колене у ног королевны, которая, глядя на черную стрелу, беззвучно шевелила губами, словно продолжая рассказ.
      Рассыпчатой трелью обозначил свое присутствие дятел.
      На солнце набежало небольшое, но плотное облачко. Тень предчувствием грядущей беды скользнула по лицам людей.
      И тут Дямид рванул тряпку. С пронзительным треском лопнули нити основы и утка. Вздрогнула Аделия. И неожиданно для всех пошевелился и тихо застонал раненый.
      — Живой! — радостно воскликнула Велина.
      — Благодарение Господу, — выказал особую благочестивость рыжебородый купец.
      — Живой? — Королевна, не глядя, сунула стрелу в руки Годимиру. Наклонилась над гонцом. Схватила его за плечо, рывком развернула.
      — Ты что делаешь? — удивилась сыскарь. — Он же…
      — Мне нужно знать! — проявляя воистину королевскую решительность отмахнулась Аделия. — И он скажет!
      Она наклонилась. Низко, почти вплотную к перепачканному кровью лицу. Глаза в глаза. «И дыхание их смешалось», — наверняка сказал бы любой шпильман, когда бы сподобился присутствовать при этой сцене.
      — Говори! Ну же!
      Заречанка тряхнула незнакомца. Еще! И еще! Откуда только сила берется. Крепкий плечистый мужчина дергался в руках не отличающейся в общем-то богатырской силой девушки словно тряпичная кукла.
      — Говори, подлец! Кто тебя послал! Куда! Ну же! Ну?
      — Погоди! Добьешь ведь! — схватила ее за локоть Велина. — Разве можно? Перевязать сперва…
      — Некогда! Он скажет! Или… — Королевна попыталась встряхнуть раненого еще раз, но рука сыскаря держала, как кузнечные клещи. Не очень-то воспротивишься. — Отпусти! Кому сказала? На моей земле… Я тут…
      Аделия вырвала рукав. А скорее всего, как подумалось Годимиру, и не вырвала, а вовсе даже сыскарь подумала и отпустила. Ведь если подумать, раз ты в королевстве своего отца, значит мы все твои гости, и не в обычаях честных людей указывать хозяевам, что они должны делать. В чужой монастырь, как говорится, со своим уставом не ходят.
      — Что то будет, что то будет?.. — тоскливо бормотал Ходась.
      Королевна отпустила бригантину гонца и он упал на бок, нелепо запрокинув голову и по-неживому выкрутив руку. Застонал еще раз.
      — Открывай глаза! — набросилась на него Аделия. — Говори! Говори, кто тебя послал!
      Она хлестнула наотмашь ладонью по небритым щекам. Раз, другой, третий!
      — Говори! Кто? Откуда? Куда? Ну?
      Драконоборец живо вспомнил, как его самого, отравленного и обездвиженного, приводила в чувство Велина, которую он тогда принимал за королевну. Вспомнил соленый от слез поцелуй, вернувший его к жизни. Он ведь тогда искренне считал, что именно поцелуй королевны спас его. А может, не поцелуй, а слезинки разрушили наговор бабки-ведуньи? Слеза, она тоже немалую силу имеет…
      — Говори! Ну, говори же!- продолжала мучиться с бесчувственным телом заречанка. — Ну, скажи, пожалуйста!
      Гонец как будто дожидался вежливого обращения. Открыл глаза. Мутные, подернутые дымкой боли и муки. Пересохшими губами прохрипел:
      — Где… я?..
      — Живой! — одновременно обрадовались сыскарь и королевна.
      — Кто… тут?..
      — Я — королевна Аделия из Ошмян, — развернула плечи, выпрямила спину и, что называется, стала гораздо величественнее заречанка. — А ты кто?
      — Вигарь… Десятник стражи… короля… — Раненый попытался приподняться на локте, но застонал и опрокинулся в траву. — Стражи… короля Кременя… что из Ломышей…
      — Я поняла уже, — нетерпеливо дернула плечом, сразу испортив все впечатление от предыдущей картинной позы, Аделия. — Что стряслось?
      — Стрела… — Вигарь потянулся к шнурованному вороту бригантины. — Где… стрела?
      — Здесь, у меня! — подал голос Годимир.
      — Передай… в Ошмяны… Беда!
      Стражник замолчал надолго. Прикрыл глаза и только губы кусал. Видно, боль от раны вцепилась так, что не до разговоров, будь они самые что ни на есть важные на свете.
      Рыцарь видел, что Аделия аж дрожит от нетерпения, желая узнать причину, по какой король Кремень отправил страшный знак беды. Судя по всему, королевна не начала «помогать» раненому лишь потому, что не решилась: ударить по щеке или потрясти?
      — Что то будет, что то будет?.. — тянул свое Ходась.
      Дямид у телеги с остервенением рвал толстыми пальцами тряпку. Да, корпии будет много.
      — Беда! — открыл глаза Вигарь. — Беда… в… Ломы… шах…
      — Да толком сказать ты можешь? — напустилась на него королевна.
      — За… горцы… Много… Жгут… Режут…
      — Загорцы? — встрепенулась Аделия. Прыжком взвилась на ноги. — В Ломышах?!
      — Подмоги… просим…
      — Подмоги? Будет вам подмога! Я, королевна Аделия из Ошмян, хочу, чтобы знал ты, десятник Вигарь из Ломышей — если поспеем, то поможем врага загнать за Запретные горы или перебьем находников вместе, дружно, как встарь, если не поспеем, отомстим за павших сторицей! Спасибо тебе, десятник Вигарь, от имени короля Доброжира и всех подданных ошмянской короны.
      Заречанка церемонно поклонилась. Белый эгрет мотнулся вперед и вниз, едва не коснувшись щеки стражника. Светлый росчерк, будто след отлетающей в королевство Господнее души.
      Вигарь лежал все в той же нелепой, некрасивой позе. На губах его играла улыбка человека, выполнившего свой долг и обретшего наконец-то заслуженный отдых. Так улыбается пахарь, выпрягая вола из плуга, косарь, чистящий лезвие косы пучком свежескошенного сена, воин, подправляющий оселком меч, выщербившийся о вражьи шлемы.
      Ходась медленно стянул с головы кучму. Обернулся, как-то по-особенному нежно комкая в ладонях пучок спутанных ниток, Дямид.
      — Да примет Господь душу честного человека, — проговорила Велина.
      А драконоборец сотворил знамение Господнее. Истово и размашисто, словно последний раз в жизни.
      — Пан Годимир, — повернулась к нему Аделия. Губы плотно сжаты, глаза решительно прищурены. — Пан Годимир, мы скачем в Ошмяны. Надеюсь до сумерек поспеем. Ты, Велина…
      — Я полагаю, что не смогу за вами так быстро. — Сыскарь поднялась с колен и стояла, опираясь на посох. — Не ждите. Я не заблужусь. Может, и к лучшему, что припоздаю в Ошмяны…
      «Еще бы, — подумал рыцарь, — уж с кем, с кем, а с Божидаром ты встретиться вряд ли захочешь…»
      А вслух сказал:
      — Если что, у тебя стрелка есть.
      — Я помню, — улыбнулась сыскарь. И опять одними губами. Глаза остались серьезными. Словно предчувствовала скорые опасности, смерти, лишения.
      — Вы, двое! — отдавала распоряжения королевна. — Привезете тело в замок к отцу. Он достоин славных похорон. Ну, что, пан Годимир, скачем?
      Вместо ответа рыцарь проверил подпругу буланого, перекинул повод коню через голову и, замерев у левого стремени, сложил ладони «лодочкой». Аделия поняла сразу. Подошла, оперлась коленом о подставленные ладони, схватилась одной рукой за гриву вкупе с поводом.
      Толчок! И вот она уже ловит носком сапога стремя.
      Ударила в гулкие бока каблуками:
      — Догоняй, пан Годимир!
      Буланый рванулся с места в стремительный галоп. Только трава из-под копыт полетела.
      Годимир опрометью бросился к своему скакуну.
      Палец за подпругу. Годится.
      Повод.
      Стремя.
      Толчок!
      Уплотнившийся воздух толкнул в лицо, зашевелил усы, заиграл чубом.
      Копыта игреневого ударили в землю, словно барабанные палочки, а дорога загудела, отозвалась тревожным набатом.
      Что то будет?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
СПОЛОХ

      Что это была за скачка!
      В последний раз Годимир мчался так резво, изо всех сил горяча коня, еще в ранней юности, когда оруженосцем участвовал в походе против кочевников в степях за Усожей.
      С тех пор прошло не так много лет, но он приучил себя ездить медленно и с достоинством. Ведь рыцарю полагается передвигаться степенно, быть примером для прочих. Даже в атаку рыцарская конница идет сперва неширокой рысью, а после, как разгонится, переводит коней в плавный, размеренный галоп. Или не переводит. Это уж как получится. Зачастую отягощенные бардом , толстыми попонами, крепкими седлами и всадниками в полном рыцарском доспехе, скакуны попросту отказывались переходить в галоп. И тут не помогали даже длинные шпоры. В этом случае копейная сшибка так на рыси и происходила.
      Само собой, благородные паны держат в маетках своры борзых и гончих. Загоняют по первой пороше лис и волков, зайцев и косуль. Вот тогда-то паны и скачут, сломя голову, по буеракам и перелескам; кони стелются над прихваченной пока еще слабым морозцем землей, птицами перелетают через неширокие овраги, спускаются по отлогим склонам яров, перепрыгивают буреломы и валежины. Годимир, покинувший родительское гнездо тринадцати лет от роду, поучаствовать в панских забавах не успел. И, хотя всегда чувствовал себя в седле уверенно и привычно, пристрастия к быстрой скачке на испытывал.
      Кроме того, рыцарь успел за время недолгого путешествия привязаться к игреневому, как ни к какому иному коню. Умное, сильное, отлично выученное животное вовсе не заслуживало смерти от запала посреди ошмянского тракта.
      Аделия, напротив, к буланому никакой симпатии не испытывала, вовсю лупила его каблуками по бокам, «качала» поводом, потом вытащила из ножен меч, с которым не расставалась, как выяснилось, с ночи побега, и принялась бить плашмя по конскому крупу.
      Этого Годимир уже не выдержал. Догнал королевну, перехватил ее руку и мягко, но настойчиво объяснил, что если не жалеть коней, то придется оставшийся путь до Ошмян пешком проделать. Не согласиться с ним было трудно — если даже крепкий и выносливый игреневый взмок и дышал тяжело, то более слабый буланый уже втягивал воздух со свистом, роняя с губ и ноздрей клочья пены, а правый его глаз, обращенный к рыцарю, налился кровью и смотрел безумно и дико.
      — Не держи меня, Годимир! — пыталась сопротивляться девушка.
      — Падет конь, что делать будешь? — парировал он.
      — На твоего пересяду! — дерзко ответила Аделия, но повод все-таки натянула.
      Буланый издал утробный полувздох-полустон, в котором Годимиру почудилась благодарность, и перешел на рысь.
      — Некогда мне, некогда… — Королевна в нетерпении теребила ременной повод. — Поверишь, нет, Годимир? Я прямо ощущаю, как время мимо меня бежит.
      — Ну, время всегда бежит мимо, — рассудительно ответил рыцарь. — Ничего. Успеем. Один мудрец-ученый из Басурмани говорил: поспешать нужно медленно.
      — И что?
      — И тогда везде успеешь.
      — Эх! — Аделия махнула рукой и смолкла.
      Почти две версты они проехали в тишине.
      Кони веселели на глазах. Буланый стал дышать ровнее, а у скакуна Годимира даже нашлись силы оскалиться и клацнуть зубами. За что и получил удилами.
      — Поскакали? — предложил словинец.
      Аделия молча кивнула и ткнула коня пятками.
      Они вновь помчались по дороге.
      Та-да-дах, та-да-дах!
      Копыта били в плотную землю, задавая ритм, в котором так и норовили умчаться беспокойные мысли.
      Старясь облегчить ношу коню, рыцарь подался вперед, привстал на стременах. Чуть-чуть, самую малость, лишь бы только не давить на поясницу и без того уставшему коню.
      Вот и пологий холм за речкой не речкой, ручьем не ручьем.
      Подножие холма обнесено земляным валом, по гребню которого вкопаны толстые, но короткие колья. Годимир еще раз подивился слабости защитных сооружений, но не мог не обратить внимания на ухоженность огорожи. Вал нигде не оплыл, колья стояли торчком, как алебарды у крейцбергских пехотинцев-кнехтов. Через речку был перекинут неширокий — как раз впору одной телеге проехать или двум конникам в ряд — мосток. Он упирался в подножие бревенчатой надвратной башни — сооружение на вид довольно крепкое, обмазанное снаружи глиной, дабы уберечься от пожара.
      На мосту без дела сидели с полдюжины стражников. Все те же, ставшие уже привычными, шишаки, бригантины, обшитые черной тканью с вышитыми желтыми трилистниками — цвета короля Доброжира. Заслышав топот копыт, охранники ворот встрепенулись и кинулись к составленным «шалашом» гизармам .
      — Полегче, Аделия! — крикнул Годимир. — Пускай рассмотрят!
      Королевна, поравнявшаяся уже с подворьями бронников и кузнецов, слободу которых по обыкновению всех невеликих городишек от Усожи до Студеного моря выносят за пределы крепости, услышала и, как ни удивительно, согласилась. Натянула повод и перевела буланого, вновь начавшего выказывать нешуточную усталость, в рысь.
      Драконоборец вытолкнул игреневого на полкорпуса вперед. Хоть его спутница и лицо королевской крови, а все-таки панна, и ее нужно защищать от возможной опасности. Краем глаза он скользнул по недостроенному турнирному полю, галерее со скамьями для благородного сословия, огороже для черни и вздохнул. Как славно все начиналось… Победи на ристалище в честном поединке, и тебя наконец-то посвятят в рыцари. По закону, в присутствии именитых и знатных панов. Мечты, мечты… Жизнь всегда распоряжается по-своему. Жестко, без пощады и снисхождения к слабостям.
      А стражники зря времени не теряли. Сноровисто вытащили невесть откуда взявшуюся рогатку. Перегородили мост.
      Разумно перегородили, не придерешься. Теперь любой, вздумавший приблизиться к воротам, остановился бы на бревенчатом настиле моста, а сами ошмяничи стояли бы на твердой земле под прикрытием жердей. Нехорошо, зло щурились, выставив перед собой жала гизарм. Кстати, к первоначальной полудюжине пришло подкрепление — и теперь стражников насчитывался полный десяток.
      С правого края Годимир заметил того самого широколицего, темноусого воина, который сопровождал пана Божидара в походе к драконьей пещере. Десятник он у них, не иначе…
      Как же его зовут?
      Ведь называл его тот, второй, сердобольный…
      А! Жамок! Точно, Жамок!
      Тот самый, что гнилушчанам невесть чего понарассказывал о драконьем сокровище.
      Что они, с ума сошли все разом? Дорогу перегораживают. За оружие хватаются. Может, еще в ход его пустить не постесняются?
      — Кто такие? — прервал размышления рыцаря голос Жамка. Стражник шевелил бровями, стараясь придать себе еще более грозный вид.
      — Пан Годимир герба Косой… — начал было рыцарь, но Аделия его опередила, звонко воскликнув:
      — Ты что, не узнаешь меня?
      — Знать не знаю и ведать не ведаю, — послышался обескураживающий ответ.
      — Вот как? А так? — Королевна стремительным движением сорвала берет, тряхнула головой, рассыпая по плечам каштановые волосы. — Ну? Отвечай, стражник!
      Жамок потупился, но мгновение спустя ответствовал твердо и решительно:
      — Что-то знакомое, да не признаю…
      — А вы? — Аделия обвела глазами прочих стражников. — Тоже не признаете?
      Те смущенно переглядывались, отводили взгляды, но молчали.
      — Вот как? Короткая, значит, у ошмяничей память! — Девушка раздраженно дернула повод, вынудив буланого переступить на пару шагов вправо.
      Чтобы кони не столкнулись, Годимир был вынужден выслать своего вперед и оказался прямо перед ежом ощетинившихся гизарм.
      — Может, ты и меня не помнишь, Жамок? — поинтересовался он проникновенно. — Так я напомню…
      — Нет нужды! — ухмыльнулся стражник, показывая крепкие, широкие — прямо лошадям на зависть — зубы. — Я тебя помню, рыцарь недоделанный. Из этих, как их, Чюхчевичей сраных… Ты б разворачивал оглобли, ососок, и за Оресу! Да поспешай, а то как бы не помогли…
      Жамок скривился, сплюнул, вытер усы о плечо.
      Кровь прилила к щекам Годимира. Правая ладно против воли обхватила рукоять меча.
      «Ну, курва твоя мать, сейчас я вам устрою…»
      — Погоди, — остановила его Аделия. — Меч оставь на крайний случай…
      Она сунула руку за пазуху и вытащила на свет Господний черную стрелу. Высоко подняла ее над головой. Огляделась.
      От слободы оружейников потихоньку-полегоньку подтягивались покончившие с работой — солнце уже касалось окоема — мастера и подмастерья. Опасливо выглядывала из-за плетней любопытствующая ребятня. Стояли, уперев руки в округлые бока, бабы.
      — Заречане! Верноподданные ошмяничи! Знаком вам этот знак?
      Толпа нестройно загудела.
      — Смотрите! Смотрите внимательно! Эту стрелу прислал нам король Кремень Беспалый из Ломышей. Прислал в надежде на скорую и бескорыстную помощь! Прислал, памятуя о старинной правде! А эти псы… Да что псы? Крысы поганые! Они не пускают меня в город!
      Ремесленники и их домочадцы загудели громче. Послышалось несколько неодобрительных выкриков.
      — А вы меня узнали, ошмяничи? — продолжала девушка. — Узнали или нет, говорю?
      — А то как же! — визгливо вскрикнула румяная молодка в расшитой цветными нитками кацавейке, поневе и объемистом, белом очипке и ткнула стоящего рядом с ней здоровяка с припаленной бородищей до середины груди и следами сажи на лбу и щеках.
      — Узнаем, знамо дело! — пробасил, встрепенувшись паленый бородач. — Ты, панна… это… королевна наша. Ее высочество Аделия. Во как!
      — С возвращеньицем! — довольно ехидно, на взгляд Годимира, провозгласила носатая старуха из-за ближнего плетня, увешанного горшками и кувшинами.
      — Твоими молитвами, — в тон ей отозвалась Аделия.
      По толпе прокатился смех. Видно, бабку знали все и особой любви к ней не испытывали.
      — Слышали? — Королевна вновь повернулась к стражникам. — Люди меня узнали… А вы что же? Или чье-то злато-серебро очи застит?
      Трое или четверо стражников отвели глаза, но прочие продолжали упорно смотреть прямо перед собой, крепко сжимая древки гизарм. Жамок, ухмыляясь во весь рот, выплюнул:
      — А кто тебя знает, панянка? Энтот недорыцарь разок уже нашел себе королевну…
      — Я рыцарь в двенадцатом колене! — возмутился Годимир. — А тебя, кметь немытый, я как колбасу нарежу!
      — В заднице не кругло! — ощерился стражник. — Это тебе не трупаки драконьи кромсать!
      — Стражники! — возвысила голос Аделия. — На чьей вы стороне? Кто вам приказал меня не впускать? В мой город не впускать?!
      — Шла бы ты, панянка, куда шла!
      — А я туда иду! — Девушка ткнула стрелой в сторону возвышающегося над городом королевского замка.
      — А туда — засть! Не положено!
      — Кем не положено? — Годимир подтолкнул игреневого еще ближе.
      — Да не твое собачье дело! Пошел прочь, пока палкой не погнали! Ублюдок! — Жамок замахнулся гизармой. — Отрыщ !
      — Ты, никак, из борзятников в стражу перешел? — Рыцарь спешился, хлопнул коня ладонью по крупу, отгоняя в сторону. Хороший конь, чудесный просто, зачем на острия его бросать?
      — Да уж не из задницы, как ты, вылез, недоделок! Езжай в свои Зачухчевичи! Пущай тятька с мамкой тебя доделают…
      Годимир молча вытащил меч из ножен, отстегнул перевязь, отбросил ее, держа оружие в Ключе, шагнул на мостик.
      — Задай им, пан рыцарь, задай! — звонко выкрикнул кто-то в толпе слобожан.
      — Полскойца на рыцаря! — поддержал его низкий басовитый голос.
      — Один против десятка? Скойц на Жамка! — возразил другой, сиплый, как с перепоя.
      Словинец заставил себя не слышать их. Еще не хватало отвлекаться на чернь! Бой — дело святое. Идти на него нужно, отринув такие чувства, как гнев, азарт, страх. Побеждает холодная голова, не отягощенная посторонними мыслями. Только ты и они. Только хищно поблескивающие жала гизарм и меч, приятно холодящий сгиб локтя через рукав.
      Бревнышки, из которых был сложен мост, слегка играли под ногой. Подновить бы… Жадничает король Доброжир…
      Не отвлекаться!
      Один шаг.
      Второй.
      Третий.
      Жамок сжал губы до белизны. Вместе с черными усами — жутковатая маска. Хоть на ярмарочной площади показывай вместе с бородатыми женщинами и карликами из Басурмани…
      Не отвлекаться, пан Годимир герба Косой Крест!
      Еще шаг!
      Соберись. Даже если это будет твой последний бой, нужно показать им, что такое истинный хоробровский рыцарь.
      Ну же!
      Двенадцать поколений славных предков смотрят на тебя!
      Когда до рогатки оставалось три шага, Годимир прыгнул вперед. Ударил косо снизу вверх, отбрасывая наконечник гизармы рябоватого стражника вправо и вверх. Возвратным ударом сбил вниз оружие оказавшегося слева воина, не перерубил, но сломал древко, ударив о рогатку.
      Острое как шило острие метнулось к нему, целя в бок.
      Все верно. Кольчуга от гизармы не спасает. Пройдет между кольцами и откуда родом не спросит…
      Годимир успел отклонить удар крестовиной меча. Прыгнул через рогатку, задохнувшись от боли в сломанном и так и не успевшем зажить ребре.
      — Сучий сын!
      Это, кажется, Жамок. Где ж он, сволочь сиволапая?!
      Рыцарь из подвешенной стойки взмахнул мечом.
      Кажется, зацепил кого-то.
      Крутанул клинок над головой.
      Он никого не хотел убивать. Ну, разве что Жамка, которого считал зачинщиком… А с остальных какой спрос? Просто разогнать, очистить путь для Аделии в родительский замок. А уж там разобраться, кто прав, кто виноват. Чей приказ исполняли стражники…
      Неосторожно сунувшийся вперед ошмянич получил мечом плашмя по шишаку. Удар не смертельный, но сокрушительный. Парень рухнул на колени. Из его носа хлынула кровь.
      Второй стражник — длиннорукий, широкоплечий — подскочил почти вплотную. Попытался достать рыцаря древком гизармы. Слишком близко! Разве с такого расстояния по-настоящему сильно ударишь? Без замаха-то? Годимир подставил под его толчок локоть, развернулся, словно в пируэте, и от души врезал кулаком левой руки стражнику в зубы.
      Остальные отпрянули, надеясь на длину оружия.
      Широколицый Жамок скалился, прячась за чужие спины.
      Годимир шагнул на сближение, держа меч в Глупце — острие клинка выставлено вперед и смотрит наискось в землю.
      Тычок справа он отбил внешним полукрюком. Поднял меч в Быка, рубанул справа налево. Стражники подались назад, ближе к надвратной башне.
      Ну, что ж, полдела сделано! Теперь еще рогатку убрать бы.
      Удерживая меч в правой руке, рыцарь попробовал левой оттолкнуть заслон с дороги. Как бы не так! На совесть сбивали. Небось, сами охранники втроем или вчетвером таскают.
      А если плечом подналечь?
      Пошла, но еле-еле.
      Стражники, заприметив его телодвижения, приободрились и пошли вперед. Ввосьмером — получивший по шлему лежал неподвижно, а тот, длиннорукий, оказавшийся слишком напористым, отплевывал у ручья кровь пополам с раскрошенными зубами.
      Едва рыцарь взмахнул мечом, стремясь снова отогнать их на безопасное расстояние, как услыхал над головой:
      — Берегись, пан Годимир! С дороги!
      Аделия? Что еще задумала?
      Он оглянулся и увидел, как королевна, охаживая буланого по крупу плоскостью меча, пытается заставить его прыгнуть через рогатку. Конь упирался, бешено вращал глазами, приседал на задние ноги. Но брать препятствие отказывался. Еще бы! Аршин с тремя пядями не всякая лошадь перепрыгнет, даже отдохнувшая и свежая. Только особым образом обученные скакуны для охоты, которые и в Хоробровском королевстве менялись едва ли не один к одному по живому весу на серебро, а уж о Заречье и говорить не хочется, с их-то нищетой.
      — Вперед! Смелей! — кричала Аделия. И неизвестно еще кого подбадривала — себя или буланого?
      Годимир хотел ей посоветовать не глупить, а лучше придумать, как бы поскорее миновать несговорчивую заставу, но тут стражники, решив, что он отвлекся, пошли в атаку.
      Рыцарь успел отбить один удар — злой, секущий по ногам — низкой примой.
      Прямым тычком отпугнул молоденького парнишку (не мог, что ли, Жамок кого поопытнее найти для неблаговидного дела?).
      В высокой терции принял лезвие гизармы на крестовину меча, с силой отбросил его. Прянул в сторону, спасаясь от прямого укола.
      Благодаря скорости, от которой уже начинало пересыхать горло, Годимир избежал участи каплуна и на вертел не попал. Он вознес хвалу Господу. И, как оказалось, преждевременно. Следующий укол проскрежетал по звеньям кольчуги, сбил рыцаря с ритма. Он широко размахнулся мечом, напоминая ветряную мельницу. Еще раз! О благородном искусстве фехтования пришлось на время забыть.
      И тут пронзительно заржал… Да нет, не заржал, а завизжал в предчувствии скорой смерти буланый. Словно эхо ему откликнулись слобожанки из глазеющей за схваткой толпы. Жалостливые, растудыть твою через коромысло…
      Драконоборец обернулся.
      Аделии удалось поднять коня на дыбы над рогаткой, но стражники-ошмяничи не дремали, и сразу две гизармы воткнулись животному в брюхо, а третья вошла позади передней подпруги, между ребер. Еще одно лезвие полоснуло коня вдоль морды, напрочь срезав шкуру со лба и веко.
      Несчастный жеребец рухнул поперек жерди, перекрывающей мост. Древесина не выдержала и с громким хрустом треснула. Королевна успела выдернуть ноги из стремян, но спрыгнула неудачно — не устояла и упала на колени.
      Крючконосый, с пышными усами ошмянич, хищно искривив губы, занес гизарму над белым эгретом.
      Да что ж они, с ума сошли?!
      Годимир зарычал, лягнул изо всех сил юнца-стражника, подобравшегося слишком близко, по причинному месту. Прыгнул «рыбкой», приземляясь на плечо — от боли в ребре почернело в глазах, перекатился и лежа рубанул в аршине над землей. Меч вонзился в середину бедра пышноусого, ломая его, как сухую ветку. Мужик заорал, бросая оружие, и завалился навзничь.
      Аделия терла колено, сидя на земле. Меч и черная стрела валялись рядом.
      — Попал, ублюдок?! — торжествующий крик Жамка вынудил рыцаря поднять голову.
      На него падала сверкающая коса гизармы.
      Словинец, стоя на одном колене, ответил ломающим ударом снизу вверх, удерживая меч одной рукой. Сталь со стоном встретилась со сталью. Онемела ладонь.
      А, чтоб тебя!
      Заминка на мгновение дорого стоила Годимиру. Удачливый стражник сумел захватить его клинок между острием и лезвием гизармы. С радостным возгласом ошмянич повел меч рыцаря в сторону, лишая его возможности прикрыться.
      — Ага! — Жамок повторно занес оружие, сжимая древко двумя руками.
      «Господи наш, Пресветлый и Всеблагой, прими душу грешного раба твоего, Годи…»
      — Держись, сынок! — Чей-то меч сверкающим росчерком встретил древко гизармы, скользнул вдоль него. Удар не слишком благородный, но весьма действенный, о чем свидетельствовал душераздирающий крик Жамка и его гладко срезанные пальцы, посыпавшиеся в пыль.
      Незнакомец легко перепрыгнул через лежащего на земле Годимира, резанул по предплечьям стражника, удерживающего меч.
      — Вот так-то! — Спаситель обернулся, явив соколиный профиль, высокие залысины и длинные, до ключиц, усы со щегольски закрученными кончиками.
      Пан Стойгнев герба Ланцюг! Тот самый рыцарь, у которого Годимир начинал службу оруженосцем, который выгнал его, запретив даже заикаться о посвящении, который встретил его в Ошмянах, принародно ославив самозванцем. Неизменная черная суркотта с шитой золотом цепью на груди, неприкрытые седины. Он не изменился с их последней встречи. Почти. Только левая рука висела на перевязи, да на левом виске зеленел застарелый кровоподтек.
      — После, после поблагодаришь! — бесшабашно воскликнул пан Стойгнев в ответ на немой вопрос Годимира. — Вставай! — И лихо закрутил меч одной рукой.
      Уцелевшие стражники кинулись к воротам, решив, что лучше позорное бегство, нежели честное увечье или, пуще того, смерть.
      Словинец вскочил на ноги.
      — Запирай, живее! — выл Жамок, баюкая раненую руку. — Ну же, суки!
      Створки сдвинулись и пошли на сближение…
      — Пан Стойгнев! — воскликнул Годимир, бросаясь вперед со всех ног, но что-то подсказывало ему — не успеть, захлопнут.
      — Я вам запру! — знакомый гулкий, как из бочки, голос вынудил стражников заметаться, уподобившись заприметившим щуку карасям.
      Жамок, словно получив хороший пинок под зад, пролетел несколько шагов до встречи с Годимиром, который с удовольствием хрястнул его по шишаку клинком. А поделом!
      Из проема ворот появился невысокий пан с пышными усами и стриженными «под горшок», изрядно побитыми сединой волосами. По виду — самый что ни на есть полещук. На белой суркотте красовалось изображение конской головы, вышитое красными нитками. Еще один старый знакомец! Пан Тишило герба Конская Голова из Любичей, что под Грозовым. Странствующий рыцарь, принявший в судьбе Годимира едва ли не отеческое участие. Правда, после того, как чуть не покалечил в кулачном бою.
      В руках полещук держал толстый деревянный брус, служивший, по всей видимости, засовом на ошмянских воротах.
      — Я вам запру, говнюки мокрозадые! — с удовольствие повторил пан Тишило и приложил ближайшего к нему стражника засовом поперек спины. — Вот как свидеться довелось, пан Косой Крест! — Он шагнул к мосту, сильно прихрамывая на правую ногу.
      Увидел пана Стойгнева и тут же нахмурился. Хорошего настроения как не бывало. Годимир не знал причину, но двое пришедших ему на помощь рыцарей враждовали между собой. И весьма давно. Не так давно они сговорились о поединке. Не его ли последствия — хромота, перевязь, синяки?
      — Я рада, что в Ошмянах еще можно встретить достойных рыцарей! — Аделия поравнялась с панами, поправила растрепавшиеся локоны, одернула дублет.
      — Позвольте представить, панове, — решил проявить знание хороших манер драконоборец. — Королевна Аделия. Пан Стойгнев герба Ланцюг из Ломчаевки Бытковского воеводства. Пан Тишило герба Конская Голова из Любичей, что под Грозовым.
      Девушка улыбнулась величественно, не посрамив сановитых предков. Паны рыцари поклонились.
      — Я рад, что ее высочество наконец-то соизволила найтись, — ухмыльнулся Тишило. — Так ведь?
      — Несомненно, несомненно, — подтвердил Пан Ланцюг, не глядя на полещука, и повернулся к Годимиру. — А ты кой-чему успел научиться, мальчик мой!
      Молодой человек скромно промолчал.
      — Слава королевне и панам рыцарям, — заорал за мостом кто-то из бронников.
      — Слава! Слава! — подхватила толпа.
      Аделия обернулась, помахала подданным рукой.
      — Ошмяничи! — крикнула она, с трудом перекрывая ликующие вопли. — К замку! Пусть ответит за это, — она обвела рукой корчащихся и замерших неподвижно стражников, — тот, кто должен ответить! За мной!
      Пан Тишило крякнул, а Стойгнев покачал головой неодобрительно. Видно, не считал возможным вмешивать чернь в панские споры и препирательства.
      — Конь пана рыцаря! — Сутулый мастер подвел игреневого.
      Годимир жестом пригласил Аделию подняться в седло.
      Едва коснувшись коленом подставленных ладоней, королевна оказалась верхом. Воздела над головой черную стрелу.
      — В замок!
      — В замок! — отозвались оружейники.
      Драконоборец взял коня под уздцы и зашагал знакомым путем. Мимо одной корчмы, у ворот, и второй, при въезде на рыночную площадь, мимо лавок и мастерских, беленых домиков и цветущих палисадников.
      Пожилые паны шли по обе стороны от королевны. Друг на друга они по-прежнему не смотрели.
      Восторженная толпа валила позади, увеличиваясь по ходу за счет любопытствующих ошмяничей.
      Вот и второй частокол — стены королевского замка.
      Ворота не заперты. Стражи всего-ничего, каких-то шесть человек.
      Зато впереди стражников стояли два рыцаря. В кольчужных капюшонах, хауберках, боевых перчатках. Один со шрамом на подбородке, одетый в белую суркотту с распластавшим крылья черным красноглазым вороном. Второй высокий и худой, напоминающий аиста, в васильковой суркотте с черной же птицей, только не хищной, а какой-то водоплавающей — то ли лебедь, то ли утка.
      Рыцари держались со спокойной уверенностью знающих себе цену людей, за оружие не хватались, но рукояти мечей держали на виду. Позади каждого из них замер оруженосец, готовый по первому знаку подать украшенный родовым гербом щит.
      Годимир сдержал коня.
      Чего ждать? Боя или доброй беседы?
      Пан Стойгнев что-то негромко забормотал в усы, Тишило поправил пояс с мечом и кордом.
      Голенастый пан Криштоф герба Черный Качур поднял руку и неторопливо вышел вперед на два шага.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
КОРОЛЕВСКИЙ ЗАМОК

      Пан Криштоф герба Черный Качур из Белян поднял руку и неторопливо вышел вперед на два шага. Прищурился. Оглядел стоящих перед ним внимательным взглядом, словно барышник негодящего коня на ярмарке.
      — С чем пожаловали, панове? С чем?
      Второй защитник ворот молчал. Улыбался непонятно отчего. Не поймешь — насмехается или по доброте душевной.
      Годимир вспомнил его имя.
      Пан Добрит герба Ворон.
      Один из самых опытных и самых заслуженных рыцарей ошмянского королевства. На суде, где его величество Доброжир разбирал обвинение самого Годимира в незаконном присвоении рыцарского звания, пан Добрит вел себя весьма благожелательно. Сидел, в спор не встревал, улыбался… Или он всегда улыбается?
      — Так что вы молчите? Что? — чуть громче проговорил пан Криштоф.
      Аделия, не произнеся ни слова, подняла над головой черную стрелу.
      Пан Черный Качур нахмурился, словно желая сказать: ну, и что с того?
      Зато рыцарь в белой суркотте с черным вороном переменился в лице. Довольно неучтиво обошел Криштофа. Хрипло выговорил:
      — От кого?
      — От Кременя Беспалого! — звонко ответила королевна.
      — Вот так вот! — покачал головой Добрит. — А откуда ты…
      — Вижу, ты узнал меня? — не дала ему продолжить девушка. — А, пан Добрит? Узнал, не так ли?
      — Узнал, твое высочество! Вот так вот! Чего же истину скрывать? С возвращением.
      — Благодарю тебя, пан Добрит герба Ворон. — Аделия поклонилась, не покидая седла. — А знаешь ли ты, что не все в Ошмянах обрадовались моему возвращению?
      — Вот так вот! О чем это ты, панна Аделия? Ничего, что я так, по-домашнему?
      — Ничего, пан Добрит. Я ведь тебя с детства помню. А если хочешь узнать, как меня в воротах, у слободы бронников встретили, пошли человека — пускай поглядит и доложит.
      — Да зачем мне кого-то посылать? Вот так вот! Ты скажи, разве я не поверю?
      — Да кто ж его… — начала Аделия, но пан Стойгнев с почтительным поклоном прервал ее.
      — Прошу прощения, твое высочество. Прошу прощения, панове. Ежели позволите, я скажу, чему стал невольным свидетелем.
      — Говори, пан Стойгнев, — разрешила королевна. — Думаю, это будет справедливо.
      — Чтобы не задерживать вас, — пан герба Ланцюг приложил ладонь к груди, — скажу. Все как было. Десяток стражников. Ваших, ошмянских… Так вот, десяток стражников пытались не пустить ее высочество и известного нам всем пана Годимира из Чечевичей в город…
      Чем дольше Стойгнев говорил, тем сильнее хмурился Добрит и кусал губы Криштоф. А пожилой словинец припечатал все как есть. Ни прибавил, ни убавил. И Годимир с удивлением услышал, что, по словам бывшего наставника, сам он выглядел в потасовке у ворот молодцом. Удивительно! Или случилось что с паном Стойгневым за эти полторы седмицы?
      Пан герба Ланцюг окончил рассказ. Еще раз учтиво приложил ладонь к сердцу.
      Толпа ошмяничей сдержанно гудела. Как пчелиный рой, спрятавшийся в дупло от непогоды. Никто не выкрикивал, не перебивал, не пытался вставить «веское» слово. Еще бы, стоящих перед замком рыцарей уважали. За справедливость, за честность, за отвагу и воинское мастерство.
      Паны Качур и Ворон переглянулись. Криштоф дернул головой, пожал плечами. Пан Добрит горько вздохнул:
      — Сдается мне, что знаю я, откуда ветер дует… Вот так вот! Кто бы подумать мог… — Он круто развернулся на каблуках. — Прошу со мной, твое высочество, и вы, панове, тоже. Само собой.
      Годимир едва успел подхватить Аделию. Королевна рванулась с седла, будто пряником медовым поманили.
      Бросив повод игреневого в услужливо подставленные ладони мастерового, Годимир устремился вслед за девушкой, которая, догоняя белую и васильковую спины, припустила вприпрыжку.
      Стражники расступились перед ними и даже, вот удивительно, отсалютовали гизармами.
      Они направились от ворот в ограде ко входу в донжон.
      Пан Стойгнев, широко шагая и отмахивая рукой, держался вплотную с Годимиром. Сильно хромающий пан Конская Голова приотстал, но сдаваться не собирался — упорно сопел чуть позади.
      Вот и знакомая зала.
      Стол «виселицей». На стенах знамена. Ниже их — доспехи и оружие. Тут же охотничьи трофеи: головы медведей и туров, горных козлов и архаров, одноглазая башка горного людоеда, лапа кикиморы с устрашающими когтями и обрубок хвоста выверны с костяным жалом.
      Горевшие по углам два факела только подчеркивали мрачность обстановки. Вот ведь странно! Во время пира, когда за столами, ломящимися от яств, теснились веселые, щегольски наряженные гости, а добрых два десятка факелов освещали даже самый укромный уголок, зала уж никак не выглядела угрюмой. То ли дело сейчас.
      Пан Добрит остановил взъерошенного челядинца:
      — Бегом к пану Божидару! Скажи, что я прошу в главную залу спуститься.
      Слуга кивнул и стремглав умчался выполнять приказ.
      — Располагайтесь, панове! — Пан герба Ворон махнул рукой на длинные лавки. — Теперь-то ты уж точно дома, твое высочество. Можешь отдохнуть.
      — Спасибо, пан Добрит. — Аделия сорвала берет, бросила его на стол. Тряхнула волосами. — Не думала, что таким мое возвращение окажется.
      — В жизни всякое случается, — хмуро проговорил пан Криштоф. — Всякое.
      Королевна хмыкнула, но промолчала.
      Годимир заметил, что Тишило со Стойгневом разошлись по разным углам залы и бросают друг на друга недружелюбные взгляды. Вот узнать бы: был поединок или нет? Сам драконоборец остановился под высохшим до состояния коряги хвостом выверны. Уж если дракона не сыскать, то, может, стоит посвятить пару месяцев поисками выверны или ослизга. Почему бы и нет? Одного роду-племени чудища. Все равно что волк и собака. Вот только дракону издревле приписывается способность полыхать огнем на врага, а его более мелкие собратья, согласно бестиариям и прочим фолиантам, попросту ядовиты. Конечно, не столь ужасно, но, если подумать, тоже добыча не из легких, а значит, достойная истинного странствующего рыцаря.
      — Дракона, как я понял, ты так и не нашел? — пророкотал под ухом пан Тишило.
      — Ну, не вышло, — развел руками словинец.
      — Ясно, — кивнул полещук. — Зато в другом повезло. — Пан Конская Голова показал глазами на Аделию, которая что-то шепотом выговаривала пану Добриту. Зареченский рыцарь хмурился и кусал усы.
      — А как ты, пан Тишило… — вопрос об исходе поединка со Стойгневым так и вертелся у Годимира на языке, но договорить он не успел. Боковая дверь распахнулась, и в залу вплыл пан Божидар герба Молотило, каштелян ошмянский. Вернее, вначале вплыло брюхо дородного пана, а после появился и он сам.
      Брови сомкнуты на переносье. Усы топорщатся. Туча тучей. Не приведи Господи попасться такому под горячую руку.
      — И что за дело у тебя, пан Добрит? — звенящим от негодования голосом поинтересовался он и вдруг застыл, уставившись на Аделию.
      — Откуда?.. — взревел каштелян, но осекся, взял себя в руки. — Приветствую, твое высочество! Нашлась наконец-то! Радость-то какая! Позволь мне обнять тебя, девочка моя…
      Растопырив ручищи с ладонями-лопатами, пан Божидар шагнул к королевне, но она шарахнулась, как от чумного.
      — Оставь свою радость при себе! — зашипела девушка, словно рассерженная кошка.
      — Что случилось? Я ж тебя вот такой на руках качал…
      — А я тебя о том просила?
      — Твое высочество… — Божидар огляделся в поисках поддержки и заметил Годимира. — Ты?!
      — Ну, я… — не нашелся с ответом рыцарь.
      — Неудачник несчастный! Кто позволил? Ноги твоей в Ошмянах не будет…
      — Против чести это и совести! — воскликнул пан Стойгнев.
      — Что за муха тебя укусила, пан Божидар? — прогудел Тишило.
      Тут рыцари поняли, что одновременно защищают Годимира, а значит, выступают вроде как заодно. Оба, не сговариваясь, сделали вид, будто поперхнулись. Со стороны это выглядело, по меньшей мере, смешно. Пан Черный Качур прикрыл губы перчаткой. Уж не прятал ли он улыбку?
      — О том-то и речь, — решительно вмешался пан Добрит. — Стражники наши не пускали в Ошмяны ее высочество, сопровождаемую паном Годимиром. А паны Стойгнев и Тишило тому свидетелями оказались. Вот так вот!
      — Чему свидетелями? — удивился каштелян.
      — А тому, как твои люди верные меня убить пытались! — притопнула ногой королевна.
      — Быть того не может! Этого засранца велел не пускать. Что было, то было. Спорить не буду. И Жамку приказал…
      — Так это ты приказал? Слышали, панове? — Аделия быстро обвела глазами всех присутствующих в зале рыцарей.
      — Я. Нечего мне скрывать.
      — И, может, меня убить Жамку приказывал?
      — Что, твое высочество? Как можно?
      — А что коня моего гизармами закололи?
      Божидар покраснел, но от стыда или от гнева — не сказал бы никто.
      — Быть того не может!
      — Может, — спокойно проговорил пан Стойгнев. — Я свидетельствую.
      — А я, хоть и не видел, как они железом тыкали, но убитый конь на мосту был. Точно, — поддержал его Тишило. И опять растерялся, закусил ус.
      — Та-а-ак, — протянул Божидар. — И где этот Жамок? Ужо я его…
      — Твоего Жамка пан Годимир приголубил, — весьма злорадно произнесла королевна.
      — Что?! Опять Годимир?
      — Годимир, Годимир.
      — Вот сейчас я стражу кликну и в тычки его! Прочь из замка и прочь из Ошмян!
      — Как бы не так, — звенящим голосом возразила Аделия.
      — То есть как это? — опешил пан Молотило.
      — Да уж так! Где его величество?
      — Я тебе потом…
      — Я спросила — где его величество?
      — Девочка моя…
      — Я не девочка, и уж тем более не твоя!
      — Твое высочество…
      — Отведите меня к его величеству…
      — Твое высочество…
      Пан Добрит решил, видно, прервать их препирательства. Он тронул Божидара за рукав:
      — Что, опять?
      — А то ты не знаешь! — Каштелян звучно хлопнул кулаком о ладонь.
      — Видишь, твое высочество… — извиняющимся тоном произнес пан Ворон.
      Аделия, несмотря на переполняющий ее гнев, притихла. Опустила плечи и голову.
      — О чем это они? — шепнул Годимир пану Тишило.
      — О чем, о чем… — неожиданно ворчливо отозвался полещук. — Пьет Доброжир.
      — Что? — не понял рыцарь.
      — Что? А все. Брагу, вино, пиво. Лишь бы с ног валило.
      Молодой человек чуть за голову не схватился. Вот уж чего он не мог предположить! Король Доброжир выглядел рассудительным, основательным, мудрым. И представить его хлещущим брагу рассудок рыцаря решительно отказывался представлять.
      — Давно? — тихонько спросила королевна. Кажется, даже носом хлюпнула.
      — Давно! — безжалостно припечатал каштелян. Похоже, он обрадовался, что благодаря тайному (а впрочем, какому там тайному, если все знают?) пороку короля разговор ушел от щекотливой темы. — Как ты сбежала, так и…
      — Я должна его повидать.
      — А захочешь, твое высочество?
      — Я уже захотела. Пан Добрит отведет меня.
      — А что ж не я, девочка моя? — приподнял брови Божидар.
      — А с тобой, пан Божидар, у меня отдельный разговор будет! — словно по лицу хлестнула королевна.
      — Ты пугаешь меня, что ли?
      — Там поглядим, пугаю или нет! — махнула рукой королевна.
      Божидар еще больше налился багровым, но нашел в себе силы сдержанно поклониться.
      — Да! Пана Годимира отведете в часовню.
      — Это еще зачем, твое высочество, зачем? — удивился даже пан Черный Качур.
      — Завтра утром посвятим его в рыцари. По все правилам. Значит, ночь ему предстоит провести в бдениях и с молитвой на устах. Верно, панове?
      — Вот так вот! — развел руками пан Ворон.
      — Да не бывать этому! — с новой силой взревел каштелян.
      — Как это не бывать? — голос Аделии источал ледяное презрение к туповатому пану.
      — Да пока я здесь каштелян…
      — Вот именно, пан Божидар. Ты — каштелян, но не король и не королевич.
      — Я…
      — Панове! — не обращая внимания на его попытки возразить, воззвала к собравшимся девушка. — Панове! Давал мой отец обещание — мол, кто ее высочество вернет, тому наградой ее рука будет и половина королевства? А ну-ка, вспомните!
      Все присутствующие в зале рыцари переглянулись. За исключением, конечно же, Годимира. Он стоял, потупившись, поскольку боялся встретиться с кем-либо взглядом — того и гляди, обвинят, что подмоги просил, поддержки и участия. Очень нужно! Захотят — будут свидетельствовать по справедливости. Нет — Господь им судья, а побирушкой, вымаливающей доброе слово, словинец никогда не был и не собирался становиться.
      — Что ж вы молчите, панове? — голос королевны прозвучал слишком нетерпеливо. Не гоже так теребить именитых рыцарей.
      — Ну… — пожал плечами пан Черный Качур. — Вроде как…
      — Было или вроде?
      — Было, было. — Пан Криштоф кивнул.
      — А ты, пан Добрит, может, не помнишь? Что ж это с памятью твоей стало?
      Пан герба Ворон засопел, желваки заиграли на его скулах.
      — Вот так вот! — сердито проворчал он. — Прямо сразу и с памятью…
      — А с чем? — не сдавалась Аделия. — Может, с совестью? Как по мне, так лучше думать, что ты от старости память утратил, нежели понятия о чести, как некоторые.
      — Ты как говоришь? — задохнулся пан Божидар.
      — А как я должна говорить? Королевна я здесь или нет?
      — Довольно! — махнул рукой пан Ворон. — Признаю. Говорил его величество и про полкоролевства и про руку и сердце.
      — Вот видишь! — обрадовалась Аделия. — А вы, панове? — Она повернулась к Тишило и Стойгневу. — Подтверждаете?
      Пан Ланцюг кивнул, а полещук довольно прогудел:
      — Само собой подтверждаю. Что сказано, то сказано…
      — А что сделано, то сделано! — Королевна сотворил знамение Господнее. — Значит, все рыцари подтверждают…
      — А меня спросили? — перебил ее пан Божидар.
      — Спрашивали, так ты вместо честного ответа такое морозить начинаешь… — презрительно сморщила верхнюю губу Аделия.
      — Я? Морозить? — задохнулся толстяк. — Да я…
      — Ты дождись, пока я с батюшкой поговорю. Там и до тебя черед дойдет! Наведу тут у вас порядок!
      На взгляд Годимира, Аделия совершенно напрасно топталась пану Божидару по больным мозолям. Начудил-то он преизрядно, но чем кидать в лицо обвинения и угрозы, лучше было бы выяснить сперва, что же его толкало на черные дела. Может, и есть какие-то свои, одному ему понятные резоны. А может, и не злоумышлял он вовсе, а бестолковые, но старательные стражники сами что-то перепутали и устроили драку в воротах? Вот сесть бы рядком да поговорить бы ладком, тогда истина наружу и проявится. А так что? Пустое сотрясение воздуха и совершенно бесцельная грызня с каштеляном, правой рукой его величества. А ведь, чего доброго, он и короля против настроит, и сам сможет шаги предпринять ради мести пустяковой и во благо растоптанного самолюбия.
      Видно, пан Ворон подумал о том же. Он звучно откашлялся:
      — Твое высочество, ты там распоряжалась насчет пана Годимира…
      — Верно, распоряжалась. В часовню его — пускай постится. — Она хитро улыбнулась. — А я бы перекусить не отказалась. Пан Стойгнев герба Ланцюг, пан Тишило герба Конская Голова! Вы, надеюсь, не откажетесь побыть поручителями при будущем рыцаре?
      Поименованные паны дружно закивали головами. Потом опять глянули друг на друга и замерли, до смешного единообразно задрав подбородки.
      — Вот и славно! Теперь проведите меня к батюшке.
      Аделия развернулась лицом к Божидару и Добриту. Годимир словно перестал для нее существовать. Довольно странно, если учесть ее слова о руке и сердце…
      — Пошли, пан… Пошли, — поманил его рыцарь в васильковой суркотте. — Ведь, поди, не знаешь, где часовня, не знаешь? Оружие-то отдай…
      Ах, да! Молодой человек едва не забыл, что перед посвящением в рыцари меч, корд и прочее рубяще-колющее оружие положено отдавать. Не к лицу являться перед образами Господними, обвешанным железяками, предназначенными для отнятия жизни.
      Годимир отстегнул ножны с мечом, с почтительным полупоклоном передал их пану Конская Голова. Далее последовал корд. Он оказался в руках пана Стойгнева.
      — Вот! Другое дело, другое. Теперь за мной. За мной.
      Уже покидая залу, словинец обернулся. Аделии не было. Очевидно, они с Добритом и Божидаром ушли раньше.
      «И не попрощалась!» — подумал Годимир, и вдруг ему в голову будто постучался кто: «А как же с письмом — весточкой, как сказал Сыдор, — которую главарь разбойников намеревался пану Божидару передать? И что может связывать двух настолько разных людей? Знает ли ответ королевна? Или все ее слова и действия как раз и направлены на исполнение великой идеи — короля всего Заречья? А что же тогда будет с ним, Годимиром из Чечевичей? Он, в конце концов, странствующий рыцарь, а не игрушка в руках интриганов!»
      — Пришли, пан Косой Крест! — Локоть пана Тишило чувствительно ткнулся ему в ребра. Хорошо, хоть с другой стороны, не там, где перелом. — Ты что, заснул на ходу?
      — Задумался, — честно, как на исповеди, ответил драконоборец.
      — А-а-а! — протянул пан Конская Голова. — Это, конечно, оправдание. Ничего, думай, думай… Перед посвящением полезно. Только в мое время молодые рыцари мало думали, зато за меч хватались, когда надо.
      — Еще бы! — сквозь зубы выплюнул пан Стойгнев, как бы ни к кому не обращаясь. — Что еще с полещуков диких взять?
      Тишило нахмурился и засопел.
      — Довольно, панове, довольно, — вмешался пан Криштоф. — Входи, пан Годимир. — Он толкнул ладонью дверь — в полумраке часовни медово желтели резные лики Господа, отражая огоньки четырех свечей, установленных по углам престола. Пахло растопленным воском и ладаном.
      Молодой человек сотворил знамение и вошел.
      — Ну, пан Годимир, до утра, — проговорил ему в спину Криштоф. — Молись, думай о жизни… о жизни. И о рыцарском долге, само собой… — И совсем тихонько добавил, чтоб не расслышали отошедшие довольно далеко от порога поручители. — Ты не переживай, если что не заладится. Не переживай. Аделия, конечно, панна напористая и с норовом, но король Доброжир, когда упрется… когда упрется, тоже крепко стоит. Не сковырнуть. Что меж ними выйдет кроме криков, споров и слез, я, признаться, не знаю. Не знаю. Ну, все. До утра, пан Годимир из Чечевичей.
      Дверь захлопнулась, отрезая словинца от суетных событий сегодняшнего дня, коридоров замка, интригующих и злоумышляющих людей. От всего того, что называют светской жизнью. Остались лишь тишина, слабое мерцание огоньков, потрескивание фитиля.
      Годимир подошел к алтарю и опустился на колени перед престолом.
      На искусно вышитом антиминосе воздевал очи горе принимающий смерть на колу Господь, Пресветлый и Всеблагой. Черные фигурки проклятых басурман, истязающих основателя Веры, теснились по краю платка.
      Следовало бы успокоиться, отрешиться от бремени всего земного, прочитать несколько молитв. Лучше всего, «Славься, Господи, в веках» или «Благодарственную». Да каждую раз десять. Но в голову почему-то лезли совсем не благочестивые мысли. Слишком много вопросов накопилось в последнее время, а ответов на них нет и не предвидится в ближайшем будущем.
      Плохо это. Грех.
      Когда ты, пан Годимир, странствующий рыцарь из Чечевичей, последний раз молился? А причащался? А исповедовался?
      То-то же…
      Молодой человек осторожно, словно пойманную птичку, взял напрестольные «Деяния Господа». Раскрыл на первой попавшейся странице. Нужно, просто необходимо настроить себя на праведный лад. А поразмышлять о жизни, о друзьях и врагах, о любви и ненависти он успеет. До рассвета еще очень долго.
      — И тогда преисполнилась земля грехом, — прочитал он шепотом. — И брат вцепился в горло брату, а сыновья направили оружие против отцов. И вышли реки из берегов от пролитой крови. И взглянул Господь, восседающий на горнем престоле, на дело рук человеческих и преисполнился жалости и сострадания…
      В дверь тихонько постучали.
      Годимир вздрогнул. Кто бы это мог быть?
      Пан Криштоф забыл дать еще одно напутствие?
      Аделия решила повидаться с будущим женихом? Словинец даже не удивился, как обыденно он представил себя нареченным королевны. Еще месяц-другой назад он бы так не смог. Но жизнь — учитель быстрый и надежный. Втемяшивает новые истины так, что после топором не вырубить…
      А может, это пан Божидар убийц подослал. Чем-то ведь ему Годимир не потрафил. Вряд ли Жамок на свой страх и риск у ворот стражников на него натравил. А оружие унесли поручители. Отбивайся теперь, пан будущий рыцарь, дарохранительницей.
      Он поднялся с колен и пошел к двери.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
НОЧНОЕ БДЕНИЕ

      Прежде чем потянуть потемневшее от времени бронзовое кольцо, Годимир прислушался. Должен же человек, вознамерившийся нарушить его бдение, как-то себя выдать? Неосторожным шарканьем шпоры по дощатому полу, еле слышным позвякиванием кольчуги, сопением, наконец…
      Ничего.
      Тишину по-прежнему нарушало лишь потрескивание фитилей.
      «Надо было хоть нож за голенище засунуть», — подумал молодой человек и тут же устыдился недостойной мысли. С оружием? В часовню?
      А почему бы и нет?
      В прежние времена, когда братоубийство и захват трона посредством вооруженного переворота было если не обычным, то довольно привычным делом, даже в церковь рыцари ходили в полном вооружении. С мечом и шестопером на поясе, с засапожным ножом и десятком челядинцев при самострелах и окованных железом дубинах. Сейчас, конечно, в Хоробровском королевстве это воспримется как дурной тон. Но в Заречье, с его склоками и дрязгами, легкая кольчуга под зипуном никогда не покажется лишней.
      В дверь поскребли.
      Осторожно и как бы несмело.
      Тихий, знакомый голос произнес:
      — Годимир, это я…
      Олешек?
      Вот те на!
      Непонятно, что ему понадобилось после более чем холодного прощания. Когда тебе плюет в душу враг или попросту чужой человек, это можно стерпеть и утереться, а можно и дать сдачи, то бишь ответить тем же, а то и воздать десятикратно. Но когда обижает человек, которого ты другом считал, с которым вы делились самым сокровенным, вместе из всяких передряг выбирались. Это оставляет шрам на душе, который ой как не скоро разглаживается. Да и разглаживается ли? И дело не в тяжести оскорбления, а скорее, в его неожиданности. Ну, разве можно ждать предательства, если дружишь? Наверное, можно, и даже нужно. Тогда не так тяжело будет переносить обиды, но Годимиру почему-то казалось, что, ожидая подвоха от друга, стараясь не поворачиваться к нему спиной, ты сам, прежде всего, дружбу предаешь. А человек, живущий согласно кодекса чести, принятого древними рыцарями, такого себе позволить не может. Лучше корд под лопатку, чем попытаться ударить на опережение.
      — Годимир, разреши мне войти…
      Голос жалобный и нерешительный. Тоже мне, Олешек Острый Язык! Неужели, научился придерживать норов? Лучше бы ты прикусил свой «острый» язык у пещеры, когда устроил истерику, подобно избалованной панянке.
      Хотел ли Годимир с ним говорить?
      Нет. Однозначно, нет.
      Лишаться друзей тяжело. Особенно, если их у тебя и было-то раз-два и обчелся. А если честно, то Олешек из Мариенберга стал первым человеком, с которым Годимир из Чечевичей говорил легко, не пытался казаться кем-то более значительным, не стеснялся высказывать вслух мысли и суждения о людях. Даже стихотворение свое на его суд представил. Кто еще в Заречье слышал строчки, срифмованные Годимиром? Только Аделия да Олешек. И все. Панна сердца и друг. Бывший друг.
      Один пожилой рыцарь, ходивший вместе с прочими словинцами воевать в степи черных клобуков, сказал как-то у костра: «Терять друзей — это как руку кипятком обварить. Вначале болит, потом щемит, потом только чешется, но след надолго остается…»
      И зачем только он приперся!
      Годимир набрался решимости и дернул за кольцо.
      — Фу-ух! Я думал — не пустишь! — Шпильман, по обыкновению с цистрой под мышкой, не вошел, а едва ли не впрыгнул в часовню.
      — Что ты хотел? — буркнул словинец, избегая смотреть в лицо бывшего друга. — Давай, быстрее говори! Мне молиться надо…
      — Молиться? — Олешек говорил вполголоса. Все-таки сказывалась святость места. Даже записной остряк и бедокур терялся пред ликами Господа. — Что ж, дело полезное… Я тебя поздравить пришел.
      — С чем же это?
      — Как с чем? Ты же королевну вернул! Вся людская гудит. Там уже такого понапридумывали. Требуют, чтобы я в балладе восславил подвиг рыцаря Годимира, зарубившего ужасного, кровожадного дракона и освободившего прекрасную королевну. Этот рыцарь, ни одна кухарка не выразила сомнений, станет новым королем в Ошмянах. И это не может не радовать людей, почти смирившихся с тем, что руку ее высочества отдадут королю Желеславу. Все уверены, пан Годимир, что Ошмяны под твоим мудрым правлением станут едва ли не жемчужиной Заречья…
      — Хватит издеваться, — перебил его словинец. — Поздравил? Хорошо. Я благодарен тебе, Олешек Острый Язык из Мариенберга, за добрые слова. А теперь можешь идти.
      Шпильман, выслушав отповедь, как-то сразу сник, опустил плечи, наклонил голову. Сказал сдавленным голосом, совершенно не похожим на звучный голос певца.
      — Ты прости меня, Годимир.
      — За что?
      — За дурь мою. Прости, а?
      Драконоборец едва не выругался. Вовремя сдержался — вспомнил, где находится. Нет, ну это же надо! Приходит, прощения просит, как будто так и надо! И не совестно же!..
      — Прости меня, Годимир… Не знаю, что и нашло на меня. Сперва. Когда Божидар со своим воинством пожаловал. А потом я не хотел, чтобы ты за меня вступался. Честно…
      — Да пошел… — Молодой человек вновь едва сдержался. Прикусил язык. Поправился. — Иди откуда пришел. Если тебе мое прощение нужно — пожалуйста. Прощаю. Лишь бы не лез в душу.
      — Э, нет, пан Годимир. Зачем мне такое прощение? Как собаке кость бросил…
      — А тебе от всего сердца подавай, да? — Незаметно для себя словинец ввязался в перепалку.
      — От всего, не от всего, но я объясниться пришел, а не обиды старые вспоминать!
      — Еще б тебе их вспоминать! Тебя-то кто обижал? Скажи, ну?
      — А ты не «нукай», пан рыцарь!
      — Да тебе не все равно — «нукаю» я или не «нукаю»?
      — Выходит, не все равно! — взвился шпильман.
      — Да потише ты, баламут, в святом месте как никак!
      — А не хочу я потише! Я тебе человеческим языком толкую — нарочно поругался с тобой! Чтоб Божидар меня одного уволок!
      — Все равно — тише! Иначе говорить с тобой не буду.
      — Хорошо. Тише так тише, — согласился мариенбержец. — Только ты выслушай…
      — Ну, ладно. Слушаю.
      — Обидел я тебя нарочно…
      — Да?
      — Да! Слушай, не перебивай!
      — Слушаю, слушаю.
      — Если бы я тебе тогда гадостей не наговорил, ты б меня выручать кинулся. Так ведь?
      Годимир поймал взглядом глаза музыканта. Тот смотрел не мигая. И не отворачивался. Похоже, не врет.
      — Ну… Наверное, кинулся бы, — медленно проговорил словинец.
      — То-то и оно. И что бы хорошего из этого вышло?
      — Не знаю, но…
      — То-то и оно, что ничего хорошего. И тебе бы накостыляли, и мне, а что с Ярошем бы сделали, и говорить не хочется.
      — Вроде бы ты и прав, — помолчав, вздохнул Годимир. — Только…
      — Что «только»? Обидно было? Правильно. Значит, я верные слова подобрал, чтоб за живое тебя зацепить. Притворяться ты не умеешь.
      — Я не умею?
      — Конечно, не умеешь. Или ты думаешь, что способен соврать так, чтоб тебя не раскусили?
      — Ну, не знаю. Раньше думал, что смогу.
      — А я тебя сразу насквозь вижу. И думаешь, только я?
      — А кто ж еще?
      — Да все, кому не лень! Помнишь Яся, хозяина корчмы, где мы с тобой познакомились?
      — Ну…
      — Не «нукай»! Он тебя тоже сразу распознал. Как ты там ему вещал? По бревнышку, мол, корчму разнесу… И что он ответил? Не разнесешь. Ты странствующий рыцарь и все такое! Так дело было?
      — Ну, так…
      — Да не «ну, так», а истинно так! Ясь сразу понял, что не способен ты погром учинить со смертоубийством. Так, пошумишь для острастки и в кошель полезешь за медяками — расплачиваться за меня. А Божидар — щука старая, ученая. Супротив него Ясь — пескарик мелкий.
      — Да ну?
      — А ты еще не понял? Ты, пан Годимир, Божидара с яичницей не путай. Ему пальца в рот не клади — отхватит руку по самое плечо!
      — А ты, значит, решил с ним потягаться? Кто кого обхитрит? — недоверчиво скривился словинец. — Ну и как? Кто кого?
      — Попеременно, пан Годимир, попеременно. Божидар — пан умный, въедливый, но жадный. Как злато-серебро увидит, глазки загораются поросячьи, а руки труситься начинают. Уж можешь мне поверить. Наблюдал…
      — И что с того?
      — На жадность я его и взял. Вернее, он сам себя взял. Решил, что коли я из Мариенберга, то от гроссмейстера в Загорье везу письма. О том, что загорцы с орденом Длани Господней снюхались, слухи давно ходят. О них разве что глухой не знает…
      — Я не знал…
      — Так ты ж странствующий рыцарь. Вы все малость не от мира сего. Все мысли о драконах, королевнах, поединках. Ох, повыведут вашего брата лет через сто. Или через двести.
      — Это еще почему? — снова нахмурился Годимир.
      — Да потому, что вы наивные и доверчивые. Наплети таким с три мешка о рыцарской доблести и чести, так они и на смерть, и на муки, и… Да хоть дракону в пасть!
      — А что здесь плохого?
      — Да плохого, может быть, и ничего, только… Отстали вы, панове рыцари, от жизни, живете в вымышленном мире по большей части. А другие этим пользуются. На вашей крови и доблести себе богатство копят. А сами привыкли чужими руками жар загребать. Вот возьми, к примеру, Желеслава. Что в нем, или в королевстве его, или в челяди его осталось рыцарского, честного, благородного? А? Скажи мне, будь так любезен!
      Драконоборец грустно понурил голову:
      — Ну, похоже, что ничего…
      — То-то и оно! И таких сейчас из десятка восемь, а то и девять!
      — Быть того не может!
      — Почему же? Да посмотри ты вокруг — сколько рыцарей о чести и доблести в Заречье помнят?
      — Вот тут ты не прав, — воспрял духом Годимир. — Очень даже многие помнят. Пан Тишило, пан Стойгнев, например. Или вот… Пан Криштоф Черный Качур. Или скажем, пан Добрит герба Ворон.
      — Эка ты хватил! — Олешек встряхнул цистру, огляделся. — Давай присядем под стеночкой. — В ногах, мудрые люди говорят, правды нет.
      Кто бы возражал? Они уселись рядом, едва ли не плечо к плечу, как бывало когда-то до нелепой ссоры.
      — Про Стойгнева с Тишило ничего сказать не могу. Они и правда будто из легенды оба выскочили. Слыхал про их поединок?
      — Нет. А что, сражались-таки?
      — Еще как! Я, правда, сам не видел, поскольку в тот день напивался бражкой до бесчувствия в компании вонючего бортника, хитромудрого разбойника и странствующего рыцаря. Не подскажешь, как его звали? Вот запамятовал!
      — Не выделывайся, дальше рассказывай. Про поединок.
      — О! Очевидцы свидетельствовали, что бились они, как два льва… Есть такие звери в Басурмани. Слыхал, наверное?
      — Слыхал, слыхал… Зверь страшный. Полосатый и с клыками в мою ладонь. Дальше что?
      — Тогда ты понимаешь, как бой происходил. По два меча каждый изломал…
      — А они пеше дрались, без коней?
      — Да. Решили, дескать, так надежнее. Пан Тишило три щита Стойгневу разбил. На щепочки, шестопером… А пан Ланцюг ему только два. Зато по ноге зацепил хорошо!
      — Видел я. Хромает пан Тишило.
      — То-то и оно! А он пану Стойгневу руку перебил. Левую, в которой щит был. От полудня до сумерек махались. Один на коленях уже стоит, другой пока на ногах, но вот-вот свалится. А все равно бьют друг дружку. Промахиваются, едва ли не падают, а бьют! В конце концов пан Стойгнев пану Тишило по шлему попал. Но и сам свалился в беспамятстве. А на другой день ни один, ни другой не в силах встать оказались. Вот и порешили бой отложить до той поры, когда оба сил наберутся и раны залечат.
      — Вот это рыцари! — восхитился Годимир.
      — Ага! Знал бы ты, как тот же Божидар ругался, когда об их подвиге узнал. Два барана, говорит, лбами бились. Хоть бы оба последние мозги повышибли.
      — Да что ты такое говоришь?
      — Мало ты панов местных знаешь. Они тут давно готовы шпоры и меч заложить, если ростовщик хорошую ссуду пообещает. А пан Божидар среди них — первый. Эх, как он меня уламывал письма ему показать, которые якобы гроссмейстер Торвальд Хмурый королю Момчило Благословенному в Жулны со мной пересылал. Вот смешной! Думал, ему какая денежка перепадет, если он нос свой всунет в дела загорцев… Понятно дело, что уговаривал он меня уже после того, как обыскал десять раз.
      — А ты?
      — А что я?
      — Что ему сказал?
      — Вот чудак ты, пан Годимир! Что же мне ему говорить, когда нет у меня никаких писем.
      — Вот опять ты врешь! — Словинец даже кулаком по колену пристукнул от возмущения. — Ведь есть у тебя письма!
      — Нету!
      — Есть. В цистре их хранишь. Скажешь — нет?
      — Откуда ты… — ошарашенно протянул Олешек и вдруг сообразил: — Девка? Велина?
      Годимир кивнул.
      — Она? Ух, оторва! — Шпильман даже горлом заклокотал от ярости. Таким его рыцарь еще не видел ни разу. — Это ж надо! Куда забралась! То-то, я слышал, вторая и третья струны не строят, как положено! А это она полазила! Ничего, я ее еще повстречаю…
      — Думаю, повстречаешь, — пообещал с легкой угрозой в голосе Годимир. — И, скорее всего, гораздо раньше, чем рассчитываешь.
      — Да? — Музыкант не испугался. — Вот тогда и поговорим.
      — Хорошо. Поговорите обязательно. Ты скажи, зачем опять врал мне?
      — Понимаешь… — Олешек вздохнул. — Не моя это тайна. Ты же рыцарь. А рыцарь о чести прекрасной панны должен печься. Так?
      — Так, — согласился драконоборец.
      — Значит, ты меня понимаешь. Почему я письма прятал, почему не признавался ни в чем… — Музыкант виновато шмыгнул носом.
      — Ну, мне ты мог…
      — Не мог! — отрезал мариенбержец. Потом добавил мягче: — Не обижайся, пожалуйста. Правда, не мог. Тайна, что двоим известна… Сам понимаешь.
      — Понимаю.
      — Значит, мир?
      — Мир.
      — Это хорошо. Знаешь, я недавно песенку сложил…
      — Господь с тобой! Мы же в часовне!
      — Да я петь и не собирался. Хочешь, просто расскажу?
      — Ну… давай.
      — Даю, — улыбнулся шпильман. — Эх, пан Годимир, пан Годимир… Когда ж ты «нукать» перестанешь?
      — Да никогда, наверное. Ты песню читай…
      — Хорошо. Слушай.
      Олешек откашлялся и начал:
 
— Мы все мудреем год от года.
Жизнь переменчива, как мода.
Уже взираем с высоты
Годов на прошлые мечты.
Глядишь, чему-то жизнь и учит:
Кто плачет, стонет и канючит,
Кусок свой хлеба получил,
На выпрошенном опочил.
А если плакать стало стыдно
Или выпрашивать обидно,
Губу до крови прикуси
И гордо голову носи
Не тщись в погоне за величьем
Переменить свое обличье,
А будь таким, каков ты есть,
И сохрани в заботах честь.
 
      Они помолчали.
      Иногда помолчать, сидя рядом с другом, приятнее, чем с ним говорить. Ведь говорить человек способен с кем угодно — и с врагом, и с приятелем. А молчать вместе, да так, чтоб это не тяготило? Только с другом.
      Потом Олешек вдруг сказал, тяжело вздохнув:
      — Мне вообще-то в Загорье надо.
      — Как?! — чуть не подпрыгнул словинец.
      — Так письма мне в Загорье надо доставить.
      — Вот это да! Ты что, не знаешь?
      — Что не знаю?
      — Что загорцы вторглись в соседнее королевство.
      — Как?
      — Кто его знает — как? Я ж там не был. А Кремень черную стрелу прислал.
      — Кто прислал?
      — Король Кремень Беспалый. Его столица в Ломышах.
      — Вот названия придумывают эти заречане! — всплеснул руками шпильман.
      — Названия как названия, — пожал плечами Годимир.
      — Ладно! Господь с ними, с названиями! Что там загорцы?
      — Ну, толком я и сам не знаю. Гонец, когда умирал, сказал, что режут, жгут…
      — Помоги мне удрать из Ошмян! — Олешек переменился в лице, вцепился Годимиру в рукав. — Помоги, Господом прошу!
      — Ты что? Что с тобой случилось?
      — Не спрашивай. Помоги. Я тебя очень прошу! — Шпильман заискивающе глянул снизу вверх — даже сидя он был ниже словинца почти на голову.
      — Что-то я тебя не пойму…
      — Да не надо понимать! Просто помоги выбраться из замка и из города. Мне Божидар по замку разрешает невозбранно ходить — гуляй, мол, где хочешь. А вот в город — ни-ни. А тем паче, я думаю, за городскую стену…
      — Да зачем тебе?
      Олешек напрягся. Потом махнул рукой:
      — Ладно. Скажу. Пани, которой я письма должен доставить, столь высокопоставлена в Загорье, что… В общем, ты меня понял. Не могу я больше говорить, не могу! — Он опять едва не сорвался на крик. — Я остановлю войну.
      Годимир сцепил зубы. Прищурился:
      — Точно остановишь?
      — Точно. Обещаю. Чтоб мне цистры в руках не держать!
      Вот это клятва. Всем клятвам клятва, если принять во внимание трепетное отношение шпильмана к своему инструменту. Не нарушит. Будем надеяться и верить. А если не верить другу, зачем тогда нужна дружба?
      Вот только как ему помочь? Если охрана получила распоряжение не выпускать шпильмана из замка, то просьба странствующего рыцаря может показаться им не слишком убедительной. Даже если рыцарь прибыл вместе с их королевной и сражался на мосту за ее право войти в город.
      Но, быть может, слово самой королевны будет значить больше?
      Не исключено…
      Только бы верные Божидару стражники не вмешались. Иначе без шума не выберешься.
      — Ладно. Попробую тебе помочь. — Годимир поднялся на ноги, одернул кольчугу. Зевнул. — Как же я хочу спать…
      — Выспаться успеешь потом, — подскочил Олешек. Засуетился, открывая дверь.
      — Ага. В могиле, не иначе.
      — Да что ты такое говоришь, пан рыцарь!
      — Еще не рыцарь, если ты не забыл.
      — Да брось ты! Долго ли?
      — Смотри, сглазишь — в Загорье найду, — пригрозил драконоборец, выходя в коридор. — Хорошо бы с панной Аделией поговорить. Глядишь, и помогла бы…
      — Так в чем дело?
      — В чем, в чем… — ворчливо протянул Годимир. — Как ты думаешь, если молодая панянка весь день в седле провела, что она ночью делать должна?
      — А не знаю! — хитро ухмыльнулся Олешек. — Иная может весь день на охоте скакать, а ночью… танцевать до упаду.
      Словинец покачал головой:
      — А я думаю, спит она. Раньше завтрашнего полудня не проснется. А потому мы попробуем стражникам головы задурить. Я им скажу, что ее высочество распорядилась тебя выпустить. Все видели, как я с ней вместе в замок входил. Поверят.
      — Поверят? Точно?
      — А ты можешь что-то другое предложить?
      — Я? Нет. — Шпильман покачал головой. — Если б я мог, сидел бы я тут… Ага, подставляй кошель!
      За разговорами они не заметили, как оказались в главной зале. Ничего удивительного — в любом замке коридоры сходятся к ней. И целыми днями здесь кипит бурная жизнь. Встречи, разговоры, пиры и выступления заезжих шпильманов с жонглерами. А когда гостей съезжается слишком уж много, то отдельные комнаты находятся, как правило, лишь для самых богатых и именитых, навроде прославленных рыцарей или соседских королей с семьями. Паны попроще довольствуются лавками в той же зале. Да и оруженосцы со слугами спят тут же. Порой прямо на полу.
      Нынче, к счастью для Годимира с Олешеком, рыцари из замка Доброжира разъехались. Сам король кинул клич — найдите, мол, пропавшую наследницу. Как говорится, такая-сякая сбежала из дворца… Почему-то эта строчка, услышанная давным-давно, так давно, что и не вспомнить, где именно, не шла у драконоборца из головы. Теперь через главную залу можно было пройти без риска перецепиться через чьи-нибудь ноги или наступить на беспечно отброшенную во сне ладонь.
      В углу горел укрепленный в поржавевшей скобе факел. Горел тускло, чадно. Подрагивало неровное пламя, но света давало достаточно, чтобы не врезаться с налета в угол стола самыми нежными частями тела.
      — На выход или как? — почему-то шепотом пробормотал шпильман.
      — Или как! — откликнулся Годимир и вдруг услышал в том самом коридоре, по которому они пришли, шаркающие шаги и покашливание. — В угол, бегом!
      Собственно, прятаться было ни к чему. Не обрубок хвоста выверны они же украсть пришли? Просто, когда крадешься в чужом жилище среди ночи, желание спрятаться, чтобы тебя не застали врасплох хозяева и не засыпали ненужными вопросами, возникает как-то самопроизвольно, без участия рассудка. Иной раз даже удивление находит — ведь ничего плохого не делаешь, а ноги сами в укромный уголок бегут.
      Если бы Годимир гулял по зале один, он успел бы скрыться без труда. Но шпильман, не раз и не два показывавший свою малую способность быстро действовать в мгновения опасности, неожиданно заартачился, словно не понимая, чего от него хотят. Попытался вырвать рукав из пальцев драконоборца и в результате опрокинул лавку.
      По мнению рыцаря, на грохот непременно должна была сбежаться вся замковая охрана. Он даже усомнился: а стерегут ли ночью сердце ошмянского королевства? Или идут самым легким путем — запирают засовы, а дальше хоть трава не расти?
      Господь миловал.
      Вместо возмущенных стражников с гизармами наперевес в залу вошел сам король Доброжир.
      Да-да, его королевское величество собственной персоной. Только персоной изрядно потрепанной и постаревшей на добрый десяток лет от последней встречи.
      Вместо скромного, но добротного зипуна с оторочкой из бобрового меха — непонятная «разлетайка», долгополая и бесформенная. На ногах — растоптанные чуни . Ну, или что-то на них похожее. Тронутые сединой волосы торчали во все стороны, как у линяющего по весне кота. А в особенности привлекали внимание сливово-сизые, набрякшие мешки под глазами, багровый, весь в синюшных прожилках нос и сухие, обметанные лихорадкой губы.
      И это батюшка панны, которую Годимир полюбил?
      Увы, да. И хотя бы поэтому надо быть с ним сколь возможно более почтительным.
      Драконоборец склонился, прижимая ладонь к груди. Потянул за собой ругающегося сквозь зубы шпильмана. Олешек отвесил изысканный поклон, но тут же воспользовался им, чтобы потереть отбитую коленку.
      — О! А вы кто? — хриплым, посаженным, как у загулявшего плотогона, голосом спросил Доброжир.
      — Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, — напомнил молодой человек.
      — Годимир? Герба Косой Крест? — приподнял бровь король, стряхивая пальцами что-то невидимое с плеча. — А! Как же! Помню, помню. Драконоборец. Настоящий. Из-за Оресы. Верно?
      — Истинно так, твое величество.
      — А второй? Нет, погоди. Не говори. Сам вспомню. Шпильман заезжий. Божидар его лазутчиком объявлял. Удивительно… Что ж это лазутчик и не под стражей?
      — Почту за честь объяснить, твое величество… — велеречиво влез Олешек, но король его не слушал.
      Доброжир подошел поближе к словинцу, дохнув кислым запахом подбродившей капусты и ядреным перегаром, свидетельствующим о неумеренном потреблении браги. Причем, по всем признакам, свекольной. Спросил, ежась и стягивая «разлетайку» у горла:
      — Пан Годимир, а скажи мне, как рыцарь рыцарю, у тебя чего-нибудь дернуть не найдется?
      — Что? — не понял словинец. — Кого дернуть?
      — Да не кого! — скривился король. — А что! Браги там… — Он протянул руку, снял с кольчуги молодого человека нитку или пылинку-паутинку. — Вина. Можно и пива, но оно слабое. Не люблю пиво. От него штаны… Тс-с-с… Я тебе ничего не говорил. Глянь туда!
      Заречанин ткнул пальцев в темный угол.
      — Что там, твое величество?
      — Не видишь? Эх, какой же ты драконоборец! Так и дракона проглядишь.
      — Да не вижу…
      — Не видишь и ладно. Что там насчет браги? — Король придвинулся почти вплотную. От его одежды воняло потом и мочой. Видно, не зря про пиво вел разговор.
      — Ну, твое величество, нет у меня ничего…
      — Врешь! — Доброжир погрозил пальцем. — Прячешь. Ты, пан Годимир, правильно делаешь, что прячешь! Никому не говори. Никому. А особенно, Дельке моей. Доченьке родимой… А то она опять визжать начнет. Знаешь, как она громко визжит? А у меня голова ж не чугунная. Так когда мы дернем по малой?
      Не прерывая тирады, король шарил пальцами по своей одежде и волосам. Что-то ловил щепотью (блох, что ли?), бросал под ноги. Пару раз пытался и до усов Годимира дотянуться, но словинец брезгливо отшатнулся, стараясь, впрочем, не выглядеть чересчур непочтительным.
      — Нет у меня ничего. Честное благородное слово, — развел руками драконоборец. — В дороге долго был…
      — Я понимаю. Обеты рыцарские и все такое… Но мне-то ты можешь помочь? Я ж Дельке ничего не скажу. Глоточек. Всего один глоточек.
      Годимир уже и не знал, как отделаться от приставучего, словно три нищенствующих монаха сразу, короля. Или правда кликнуть кого-то из челяди? Глядишь, его величество побоится, что шум поднимется и до Аделии дойдет отголосок. Дочку он, похоже, всерьез опасался. Что ж она такое учинила, вернувшись под родительский кров? Не иначе все хмельное, что в замке хранилось, под замок надежный упрятала, а то и спровадила в выгребную яму. А где же король в ее отсутствие себе бражку добывал? Или нарочно кто-то поставлял. Ох, непрост Божидар, ох, непрост… Серьезную видать игру затеял, если короля споил, наследницу престола в город пускать не велел.
      — Что ты таращишься, пан Годимир, как домовой на крынку с медом? — Сухие пальцы Доброжира ткнулись рыцарю под ложечку. — Ты меня, никак, обидеть задумал?
      — Нет, твое величество. Нисколько. И в мыслях…
      — Врешь! Ты со мной выпить брезгуешь. Или жалеешь. Нельзя жалеть. Как сказано в «Деяниях Господа»? И вернется сторицей…
      Словинец уже не знал как быть. Хоть молча разворачивайся и бегом по коридорам, пока не достигнешь спасительной часовни. И то под вопросом — можно ли от Доброжира в его замке скрыться? Наверняка он тут, как рыба в воде.
      — Твое величество! — неожиданно шагнул вперед Олешек.
      — Шпильман? Говори. Только быстро, а то мне нужно брагу искать…
      Годимир незаметно отошел назад, оставляя мариенбержца лицом к лицу с Доброжиром. Никто его в спину не толкал. А раз сам влез, пускай сам и выкручивается.
      — Твое величество, у меня найдется пара глотков.
      — Правда? — Король молниеносно вытянул вперед руки со скрюченным пальцами. Попробуй пообещай и не дай — в глотку вцепится и поминай как звали!
      — Правда. Вот баклажка, — музыкант для убедительности встряхнул небольшую флягу, оплетенную лозой. Подтверждая его слова, внутри что-то булькнуло.
      — Давай! Повелеваю тебе…
      — Э-э, нет, твое величество. Не пойдет.
      — Как не пойдет? Я сейчас стражу!..
      — Не надо стражу, — испугался шпильман. — Давай так, твое величество. Я тебе баклажку, а ты меня из Ошмян выведи.
      — У-у-у, — протянул Доброжир. — Эдак мы до рассвета промаемся.
      — И что с того?
      — Ага! А на рассвете Делька проснется. Если она меня, короля и родителя, не жалеет, знаешь, что она с тобой учинит?
      — На кол, самое малое, — шепнул Годимир.
      Олешек передернулся, но стоял на своем:
      — Не хочешь сам выводить, прикажи кому-нибудь. Но только я просто так баклажку не отдам.
      Пальцы короля забегали по рукаву бесформенного одеяния с лихорадочной быстротой, напоминая расхожую фразу, что, мол, спешка нужна при ловле блох и при поносе.
      — Ох, ты и ушлый малый, шпильман чужеземный… Ох, и ушлый!
      — Какой есть, твое величество. А решать тебе.
      — Раз мне решать, сейчас и порешим. — Заречанин схватил музыканта за полу зипуна и поволок за собой. До Годимира донеслось его малосвязное бормотание: — Разве я не понимаю? Ты мне, я тебе. Господь учил помогать ближнему. Вот Божидар добрый, помогает…
      Они скрылись в темноте, оставив драконоборца стоять с раскрытым ртом. Ай да Олешек. Ну, скажите на милость, нужна такому чья-либо помощь? Хитрец, ловкач и умеет воспользоваться слабостью другого. Может, и вправду лазутчик?
      А если не лазутчик, то гад бессовестный, это уж совершенно точно. Удрал и не попрощался. Не договорился о встрече. Друг называется.
      Годимир развернулся и медленно пошел обратно. К алтарному престолу, расшитому антиминосу, иконам и «Деяниям Господа». Как ни крути, а если предстоит тебе посвящение, блюди традиции. Молись и достигай просветления. Получив пояс и шпоры, в любой корчме наверстаешь упущенное.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
СУМАТОШНОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

      Перед самым рассветом Годимир заснул.
      Самым богопротивным манером взгромоздил локти на святой престол, опустил лоб на раскрытые посредине «Деяния Господа» и провалился, как в мутную жижу.
      Снов он не видел. Он вообще перестал видеть сны с тех пор, как умерла… Нет, не умерла, а, как бы поточнее выразиться, прекратила земное существование навья. Ни кошмаров, ни светлых, радостных грез. Ничего.
      Но, как ни просило измученное погонями, драками, скачкой тело отдыха, легкий скрип приоткрываемой двери он услышал сразу. Встрепенулся, снял локти с антиминоса. Провел ладонью по лицу от лба к подбородку, прогоняя остатки сонливости.
      — Ага! Не спишь, значит? Молодой еще, крепкий ты, пан Косой Крест! — бодро загудел пан Тишило. — Я в твои годы тоже по трое суток подряд мог не спать. Так ведь?
      Пан Стойгнев глянул подозрительно. От его пронзительного, словно у белоперого кречета, взгляда, конечно же, не укрылись набрякшие веки и красная, продавленная переплетом «Деяний» полоса поперек носа Годимира. Вот сейчас начнет поучать. О чести, о долге, о прочих понятиях…
      Неожиданно пожилой словинец подмигнул:
      — Я в ночь перед посвящением так задрых, что едва дароносицу с алтаря не скинул. Вставай! Умыться бы тебе…
      В руках паны рыцари держали меч и корд драконоборца.
      — И чуб причесать бы, — прибавил Тишило. — А то королевна испугается такого взъерошенного.
      Годимир поднялся на ноги. Колени затекли и скрипели, как несмазанные оси телеги. Чтобы разогнать кровь, пришлось пару раз присесть на корточки и встать.
      Поручители терпеливо ждали, пока он закончит упражнения, а потом велели следовать за ними. Полещук выудил из-за голенища и молча сунул в руки Годимира деревянный гребешок, которым молодой человек не преминул воспользоваться. С наслаждением расчесал волосы и на темени, и на затылке, где они начали уже сбиваться в колтуны. Расправил и распушил усы.
      Перед входом в главную залу пан Стойгнев вдруг приказал остановиться и подождать его.
      Тишило невнятно забурчал в усы, но не оспорил.
      Годимир не успел даже по-настоящему заскучать и задуматься о причине исчезновения пана герба Ланцюг, как тот вернулся. За его широким шагом, семеня, едва поспевала служанка. Молоденькая, круглолицая и курносая, но рябенькая — все щеки в оспинках. Она тащила пузатый, объемистый — два штофа , не меньше — кувшин.
      Смущаясь и пряча глаза, служанка слила Годимиру на руки. Вода, оказавшаяся даже подогретой, сбегала прямо на пол коридора, растекаясь широкой лужей.
      Пан Стойгнев придирчиво оглядел бывшего своего оруженосца и довольно кивнул, не найдя изъяна.
      Тишило вернул на место гребешок. Крякнул, рывком отворил дверь залы.
      По случаю церемонии посвящения здесь горели не один, а четыре факела.
      Во главе стола, выставленного «виселицей», сидел король Доброжир, принаряженный в черный зипун тонкого сукна. Через плечо его величество перекинул ленту, также черную, с вышитыми золотой нитью трилистниками — гербом его рода. На тщательно приглаженных и даже, скорее всего, смазанных топленым жиром для пущей красоты седых волосах владыки Ошмян тускло отсвечивала корона — тонкий золотой обруч без зубцов и драгоценных камней, лишь украшенный по ободу тонкой вязью гравировки.
      Маленькая сутулая фигурка Доброжира казалась беззащитной и слабой. А прибавить мешки под глазами и темные круги, так и вообще жалость охватывает.
      По правую руку от короля по праву восседал пан Божидар герба Молотило. Вот уж кто телесным здоровьем поспорит и с горным людоедом. Лоснящиеся щеки, распушенные усы, выпирающий из с трудом сходящегося зипуна живот. Вот только выглядел ошмянский каштелян немножко обалдевшим. На вошедших даже внимания не обратил. Сидел и рассматривал свою ладонь.
      Вот странно!
      Годимир даже на цыпочки приподнялся, стремясь проследить за взглядом Божидара.
      Увиденное лишь добавило вопросов вместо желанных ответов. На ладони пана каштеляна лежал перстень-печатка. Старый, судя по цвету, сработанный из золота напополам с серебром, давно не чищенный.
      Что бы это могло означать?
      Аделия сидела по левую руку от его величества. Прекрасная, аж дух у Годимира захватило и сердце запрыгало, словно мечущийся по клетке горностай. Она и в простом кожаном дублете чудо как хорошо выглядела, а уж в платье с черным, вышитым мелкими золотыми трилистниками корсажем! Локоны, отливающие подобно меху лучших соболей, она разделила на три толстые пряди (две из них — на висках, а одну на макушке) и заплела каждую в косичку, которые на затылке собрала в одну толстую косу, перевитую голубой лентой с золотой нитью. Королевна перехватила взгляд словинца и ободряюще улыбнулась.
      — Становись посредине, пан Годимир, — проговорил пан Ворон. Они с паном Криштофом стояли за плечами королевской семьи.
      Годимир встал, где ему указали. Стойгнев и Тишило, сохраняя трогательную серьезность, застыли справа и слева от него.
      — Ну что, панове? — нависая над столом, провозгласил пан Божидар. — Не будем, как говорится, водить по кругу черного козла? — При этих словах Аделия презрительно сморщила губу, будто и не случалось ей загибать такие коленца, что иной паромщик позавидует. — Вот и я так думаю, что не будем. Этого благородного юношу, я надеюсь, все вы знаете. Кто-то больше, кто-то меньше. Все вы знаете, в чем обвинял его пан Стойгнев герба Ланцюг и что присудил его величество Доброжир. А присудил его величество пану Годимиру из Чечевичей, который обманом рыцарское звание присвоил, хотя на самом деле до сей поры всего лишь оруженосец и не более того, прославиться. Сперва, думали мы, должен пан Годимир на турнире себя с лучшей стороны показать, но потом… Потом, когда пропала наследница престола, ее высочество Аделия, всем рыцарям, прибывшим в Ошмяны, и пану Годимиру в том числе, хоть он и не рыцарь, объявлено было, мол, кто королевну отцу вернет… — Каштелян закашлялся. — Да что я распинаюсь, панове? Много рыцарей из Ошмян на поиски ее высочества отправились, да только пан Годимир ее вернуть сумел. Об остальных обещанных наградах говорить не берусь, а рыцарские шпоры пан Годимир заслужил. Так или нет, панове?
      Собравшиеся рыцари дружно закивали.
      Божидар прошептал что-то на ухо королю.
      Доброжир поднялся, сутулый и несчастный.
      «Удалось ему похмелиться или нет?» — подумалось Годимиру.
      Пан Добрит вложил королю в ладонь рукоять легкого меча. И правильно, длинный рыцарский меч его величество сейчас, пожалуй, и не удержит.
      Аделия тоже встала — не годится сидеть, когда король на ногах.
      — Преклони колено, пан Годимир, — торжественно произнес ошмянский каштелян.
      Словинец опустился на одно колено. В горле пересохло, как перед смертельной схваткой. Сердце билось, то замирая, то ускоряясь, а поджилки, кажется, дрожали словно у последнего труса.
      Король медленно, шаркая сапогами (ну, хоть не чуни на этот раз!), обошел стол. Меч он нес острием вниз, неловко сжав обтянутую кожаным ремнем рукоять. Не похоже, чтобы его величество был умелым мечником. Ну, раз до седины в королях удержался и державу свою оборонить от захватчиков сумел, значит не это в управлении королевством главное. Запомни и намотай на ус, Годимир из Чечевичей, если в самом деле на руку и сердце ее высочества губу раскатал.
      Остановившись напротив коленопреклоненного словинца, Доброжир нахмурился, пожевал губами. Молодой человек обратил внимание, что пальцы левой руки короля так и дергают полу черного зипуна. Будто корпию теребит. Да с такой силой, что ночная ловля блох — это еще цветочки.
      — Пан Годимир герба Косой Крест из Чечевичей! — сиплым голосом провозгласил король. Поднял заметно дрожащий меч. — За мужество и доблесть, проявленные в поисках ужасного гада, за верность рыцарской чести и уважение к традициям предков, я, Доброжир герба Трилистник, волею Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого, король Ошмян, правом моим и привилегией посвящаю тебя в рыцари. Служи верно. Стерпи этот удар, и ни одного больше.
      Король плавно поднял меч… И вдруг вскрикнул испуганно:
      — Крыса!
      Годимир, сам не понимая, что делает, прянул в сторону. Падающий на левое плечо — не плашмя, а острием — меч прошел вскользь, заскрежетав по звеньям кольчуги.
      Охнул пан Стойгнев.
      — Тудыть твою! — буркнул Тишило, проворно, насколько позволяла раненая нога, бросаясь к королю.
      Его величество размашистым движением отогнал полещука.
      — Не лезь! Крысы! Крысы везде! — выпучив глаза, заорал Доброжир. И попытался вновь ударить Годимира.
      Молодой человек чудом увернулся, но с колен встать так и не успел. Отступая, врезался плечом в живот Стойгнева.
      — Ты что?! — сдавленно хрюкнул пожилой рыцарь, оттолкнул его.
      — Отец!!! — Аделия попыталась вскочить на стол, но лапища Божидара удержала ее.
      — Куда? Нельзя!
      А король крестил воздух мечом направо и налево, с каждым ударом выкрикивая:
      — Крыса! Крыса!
      Недостаток мастерства фехтовальщика с лихвой уравновешивался усердием и целеустремленностью.
      Стараясь избежать очередного неумелого, но отчаянного удара, Годимир перецепился через собственный меч и упал на пол. Перекатился вправо, влево. Превратившийся в размахивающий острой сталью ветряк, король не давал подняться на ноги.
      Пан Тишило подхватил дубовую лавку и, прикрываясь ею, будто щитом, стал отступать. Стойгнев, выругавшись словами, услышав которые еще сегодня на рассвете, не задумываясь, вызвал бы охальника на поединок, выхватил свой меч.
      — Не надо! Пан Стойгнев, не надо! — озабоченно закричал пан Добрит. Полез на стол. Божидар, удерживающий без заметных усилий отчаянно вырывающуюся Аделию, схватил его свободной рукой за штаны.
      — Связать бы его! — Пан Криштоф поглядел по сторонам, но на стенах висели лишь гобелены и хоругви, порвать которые на полосы, конечно, можно, но не так быстро, как хотелось бы.
      Пан Ланцюг легко отбил удар, направленный Годимиру в голову, пнул драконоборца носком сапога:
      — Долго валяться будешь? А ну…
      — Крыса! Там! — Доброжир пальцем ткнул в сторону новопосвященного.
      Через мгновение меч Стойгнева вновь скрестился с клинком короля.
      — Пусти, Божидар! Отец!
      — Тише, тише…
      — Эй, люди! Веревку! Люди!
      — Не зови челядь, пан Криштоф! Позорище-то!
      — Крыса! Зеленая!
      Годимир вскочил на ноги. Острие клинка свистнуло в волоске от его щеки, обдав неприятно холодным ветерком.
      — Уходим! — Стойгнев дернул его за рукав жака, торчавший из-под кольчуги.
      Пан Тишило уже успел обойти стол и теперь отчаянно размахивал руками, призывая их к себе.
      Добрит герба Ворон деловито срывал со стены гобелен, изображавший охоту на оленя. Благородное животное почему-то бежало иноходью, запрокинув голову так, как не удалось бы ни одному живому существу.
      «Накинуть на голову и выбить из рук меч! — подумал словинец. — Король ведь наверняка тронулся. Что делает, не соображает. Только как к нему подобраться? Или себя покалечит, или непрошеного спасителя».
      Его величество с сипением втягивал воздух сквозь перекошенные губы.
      — Крыса!
      Теперь уж Годимир избежал косого удара без труда. Клинок с размаху вонзился в столешницу… И завяз!
      Рыцарь опрометью бросился на Доброжира, обхватил его поперек туловища, опрокидывая навзничь. Очень хотелось надеяться, что, падая, его величество бросит меч.
      Надежды не оправдались. Король неожиданно сильно лягнул словинца под коленку, а потом отмахнулся кулаком, чиркнув крестовиной меча по скуле. Годимир охнул, перехватил королевское запястье, сжал, выворачивая руку.
      — Во-во! Попридержи его, пан Годимир, — послышался голос пана Криштофа, — попридержи!
      Доброжир бился, словно выброшенная на лед уклейка. Несмотря на внешнюю тщедушность, он казался выкованным из стали — попробуй согни. И при этом пинался локтями и коленями, вырывался, пытался боднуть противника в лицо.
      Рыцарь сосредоточился на вооруженной руке, стараясь не выпускать ее ни на миг.
      — Крысы! Ах, ты так?! Крысиный пан! Крысиный пан! Убью! Крысюк! Крысья морда! — На губах короля начала проступать пена. Плохой знак, опасный.
      Годимир пыхтел, ощущая, что уже не держит руку его величества, а держится за нее. Еще немного и сил не хватит. Это же надо! Проиграть рукопашную потасовку седому старику. Должно быть, сказываются сломанные ребра, вчерашний бой со стражниками, постоянный недосып — то гнилушчане придуравушные со своим золотом, то бдение в часовне, будь оно неладно. Хотя, с другой стороны, какой Доброжир старик? Наверняка пятидесяти еще нет. Это, видно, неумеренное пьянство состарило его, прибавило морщин, обрюзглости и седины.
      — Держи его, пан Годимир, мы скоро! — Это уже пан Добрит кричит. — Вот так вот!
      Легко им сказать — держи! Тут же надо расстараться и вреда не причинить (как-никак, королевская кровь, проливать не годится), но и себя зацепить не дать. Глупая рана будет — получить железо в живот от свихнувшегося старика.
      — Крысюк!
      Где же пан Тишило? С его-то силищей мог бы и помочь самую малость…
      — Мы уже идем! Идем уже…
      — Скоро! Вот так вот!
      Король выгнулся, извернулся и изо всех сил приложил Годимира промеж ног коленом. Рыцарь скрючился, откатился, прижимая ладони к больному месту.
      — Влип, крысюк! Ужо я тебя! — Доброжир, поражая резвостью, вскочил на одно колено и замахнулся.
      Драконоборец понял, что ни увернуться, ни даже закрыться не успеет. Возникло желание зажмуриться, но он отогнал его, как недостойное новопосвященного рыцаря.
      — А-а-а!!! — ревел открытым ртом, показывая гнилые зубы, король, и тут ему на плечи упало широкое полотнище гобелена.
      Два пана с птицами на суркоттах оказались на высоте. Словно всю жизнь успокаивали сошедших с ума монархов.
      Добрит толкнул его величество под колено, а Криштоф с силой ударил по запястью правой руки. Меч, зазвенев, запрыгал по толстому, утоптанному слою грязи, давно укрывшему дощатый пол залы. Доброжир заревел растревоженным медведем, рванулся прочь, но его уже пригнули к земле, обмотали одним концом расшитого полотнища и уверенными движениями, переворачивая, обматывали плотной тканью дальше.
      — А-а-а! Поймали, крысюки! Отпустите! Проклятые!
      Король корчился, выгибаясь, словно в судорогах.
      Пена уже не только пятнала губы и усы, но и разлеталась хлопьями, как у загнанного коня.
      — Батюшка! — Каштелян наконец-то отпустил Аделию, и она перекатилась через стол — только юбка мелькнула. Кинулась в общую свалку.
      — Крысючка! Прочь! Не трожьте меня, окаянные!
      Доброжир безумно засверкал выпученными глазами. Принялся биться затылком о пол.
      Королевна попыталась подсунуть ладони под затылок отца, но отдернула руку, болезненно скривившись. Еще бы! Череп у его величества крепкий, в этом Годимир уже имел случай убедиться.
      Пан Добрит навалился на короля, прижимая к полу и лишая свободы движений, а Криштоф обхватил голову Доброжира, удерживая ее.
      — Крысюки… — уже не кричал, а хрипел владыка Ошмян, вращая налитыми кровью глазами. — Крысюки-и-и… Су-у-уки… Замучили-и-и… — Он напрягся, забулькал горлом и замер.
      В воцарившейся тишине слышалось лишь тяжелое дыхание рыцарей и всхлипывания королевны.
      — Лекарь в замке есть? — проблеял Годимир, с огромным трудом поднимаясь на ноги. Боль отпускала, но не так быстро, как хотелось бы.
      — На пяточках попрыгай, — коротко бросил пан Стойгнев, проходя мимо. Оказывается, он не убежал. Скорее всего, просто не хотел вмешиваться. Он-то, как и Годимир, из Хоробровского королевства, вассальной присягой с Доброжиром не связан.
      Пан Ланцюг присел около его величества, уверенным движением нащупал живчик на шее, притих…
      — Есть один лекаришко в Ошмянах, — прогудел Божидар, запоздало отвечая на вопрос молодого человека. — Послать челядь, что ли?
      — Поздно, — посуровел Стойгнев, вытирая пальцы о суркотту. — Не дышит и сердце не бьется.
      — Видать, жила в груди лопнула, — задумчиво проговорил пан Добрит. — Вот так вот. Это частенько бывает… — Он легонько провел ладонью вдоль лица его величества, закрывая ему глаза.
      — Вы уверены, панове? — Стол опасливо заскрипел под тяжестью перелезающего через него пана Божидара.
      Пан Ланцюг пожал плечами:
      — Само собой, можно и проверить, но… Я видел много смертей. Погляди сам, пан Божидар.
      Аделия закусила рукав платья. Видимо для того, чтобы не разрыдаться. Она держалась на удивление твердо. Поистине, с королевским достоинством. Именно так и подложено принимать удары судьбы, когда на тебя смотрит все королевство.
      Ошмянский каштелян, грузно ступая, подошел к замотанному в тряпки Доброжиру. Наклонился, коснулся шеи у заострившегося кадыка. Вздохнул.
      — Нет нужды в лекарях, панове. Его величество король Доброжир скончался своей смертью в присутствии пятерых… — Он бросил быстрый взгляд на Годимира. — В присутствии шестерых рыцарей. Исполняя обязанности каштеляна Ошмянского замка, я должен произнести ритуальные слова, панове. Король умер. Да здравствует… королева!
      Ее высочество… Нет, уже ее величество поднялась, тонкая и строгая в черном платье. За исключением побледневших щек и плотно сжатых губ ничего не выдавало ее душевного состояния. Вот это выдержка!
      — Надеюсь, пан Божидар, пан Добрит, вы будете исполнять свой долг по отношению ко мне так же, как и к моему отцу. Также я рассчитываю, пан Стойгнев, пан Тишило, пан Криштоф, на вашу помощь в грядущей войне с загорцами. Для тебя, пан Годимир, у меня будет особое поручение.
      Рыцари склонились, выражая одновременно глубокую скорбь по скончавшемуся королю и почтение новой повелительнице Ошмян.
      Драконоборец успел заметить, что пан Божидар опять мельком взглянул на зажатое в кулаке кольцо.
      — Прошу за стол, панове, нам есть о чем поговорить, — решительным тоном произнесла Аделия.
      — А как же… — Пан Черный Качур недоуменно указал на лежавшее тело Доброжира.
      — Ему уже не помочь, а дела не терпят отлагательства, пан Криштоф.
      — Ну, коли так… — Рыцарь из Белян пожал плечами.
      Остальные занимали места во главе стола молча. Парящая под сводами залы смерть-невидимка давила, заставляла тише говорить и медленнее двигаться. Пан Ворон осторожно, словно вещицу из заморского стекла, положил перед Аделией поднятую с пола корону.
      — Итак, панове… — Королева сцепила пальцы перед грудью. — По-иному я думала всходить на престол. Не такой ценой. И не в такое время. Скорбь моя безгранична. Это скорбь любящей и любимой дочери. — Она вздохнула. — Скорбь по доброму отцу и мудрому королю. Его величество Доброжир достоин самых пышных похорон, самых великих почестей, которые только способны оказать ему благодарные ошмяничи. Однако жизнь берет свое. Она не дает нам времени на долгий траур. Не правда ли, панове?
      Тишило буркнул что-то под нос. Криштоф решительно кивнул.
      — Все вы знаете, что война стучит в наши ворота, — продолжала Аделия. — Черная стрела от Кременя Беспалого тому подтверждение. Вестей из Ломышей нет? — повернулась она к пану Божидару.
      — Конные гонцы обычно опережают слухи. А загорцы умело пресекают попытки свидетелей растрезвонить об их появлении по всему свету.
      — Хорошо. — Королева кивнула. — Вернее, не совсем хорошо. И даже очень нехорошо. Вот что я думаю. Если предсмертные слова гонца верны, то дружина Кременя потерпела поражение. Рыцарского ополчения он собрать не успел. Боюсь, что Ломыши уже захвачены.
      — Очень даже может быть… — кивнул пан Добрит. — Если загорцы еще не в городе, значит будут. Не сегодня, так завтра. Вот так вот.
      — Что бы вы делали, панове, на месте короля Кременя, его каштеляна пана Яробуда, мечника пана Путислава? — Аделия обвела глазами чинно сидевших за столами рыцарей. — Прошу высказываться по старшинству. Сперва пан Божидар.
      Каштелян откашлялся:
      — Надлежит, по моему мнению, укреплять город. Оттянуть стражников с щарских переправ…
      — А как же Желеслав? — нахмурилась девушка.
      — Желеславу нужно стрелу черную послать, — твердо проговорил пан Добрит. — Обычай, веками освященный. Не только в спину не ударит, но и подмогу прислать должен. Вот так вот.
      — Верно, — подтвердил Божидар. — Не посмеет, получив черную стрелу, не помочь. Свои же проклянут…
      «Ага, — подумал Годимир. — Смотря какие свои. Если мечник Авдей, так тот первым присоветует пару-тройку деревень от Ошмянского королевства отхватить».
      — Хорошо, — одобрила Аделия. — Пан мечник Добрит, что ты еще добавишь?
      — Думаю… — задумчиво протянул пан герба Ворон. — Думаю, если Кремень Ломыши оставил, то остатки его войска на восход направятся, у нас спасения искать. Вот так вот.
      — Если осталось то войско, — вставил Божидар.
      — Правильно. Но если осталось… Даже если Кремень, Яробуд, Путислав головы сложили, их рыцарство и дружинники к нам потянутся. Не зря ведь стрелу посылали. Вот так вот.
      — Хорошо, — снова кивнула Аделия. — Значит, нужно помочь им перебраться через Ивотку… Река это такая, — пояснила она нарочно для нездешних рыцарей. — Принять на правом берегу Ивотки, накормить, полечить, дать оружие взамен утраченного. Они Ошмяны будут защищать как… как…
      — С отчаянием обреченных, — подсказал пан Стойгнев.
      — Верно. — Пан Молотило почесал лоб. — Если еще пообещать им, что…
      — Что на Ломыши пойдем после победы, — подхватил пан Криштоф. — Если, конечно, побьем загорцев, если побьем.
      — Надо будет, пообещаем! — Глаза королевы горели праведным огнем, как у волчицы, защищающей свое логово. — Пан Стойгнев, пан Тишило, я прошу вас взять на себя отступающих ломышан.
      — Наобещать, что ли… — еле слышно прошептал пан Конская Голова, но вслух, конечно, провозгласил: — Почту за честь, твое величество. Если, само собой, пан Стойгнев не против моего участия.
      — Я советовал бы вам на время забыть свары, — прогудел Божидар. — Опосля войны разберетесь.
      — А то и вовсе славой сочтитесь, — заметил пан Добрит. — Кто больше загорцев на тот свет спровадит, тот и победил.
      — Я не против участия в походе к Ивотке пана Тишило из Любичей, — медленно проговорил Стойгнев. Мирные слова давались ему с трудом, но здравый смысл пересиливал. — Обещаю при всех не вызывать на поединок пана Тишило и не принимать вызова от него, пока последнего загорца не прогоним за Запретные горы.
      — Согласен! — Пан Конская Голова стукнул кулаком по столешнице. — Я также обещаю не вызывать и не принимать вызов от пана Стойгнева герба Ланцюг. Посчитаемся, кто сколько голов богомерзких снес.
      — Почему богомерзких? — вполголоса поинтересовался Годимир у пана Криштофа.
      — А обычай у них чудной, такой чудной. Весь череп бреют за исключением темени, а все, что там отрастает, на ухо зачесывают, на ухо. Эх, пан Косой Крест, не видел ты загорцев, загорцев. Взглянешь — вздрогнешь. Нет, потом привыкаешь, конечно, привыкаешь. Но первые несколько дней тяжко.
      — Свидетельствую ваше обещание и принимаю вашу службу, досточтимые паны. — Аделия поднялась, взяла в руки корону. — Венцом королей ошмянских благословляю ваш будущий подвиг. Уже сегодня к вечеру вы в дороге быть должны.
      — Тогда, думаю, приступим незамедлительно. Вот так вот. — Пан герба Ворон сделал знак рыцарям следовать за ним.
      — Пану Криштофу я намерена поручить собрать рыцарей, что были на мои поиски отправлены, — вернулась на место девушка, когда мечник с заключившими перемирие панами покинул залу.
      — Пана Иржи герба Два Карпа и пана Езислава герба Мантихор я видел едва ли не на границе, — подсказал Годимир. — Южнее Гнилушек.
      — Ого! Далеченько забрались! — удивился пан Черный Качур. — С ними еще пан Лукаш должен быть. Пан Лукаш герба Подкова. Не видал ли?
      Так вот как звали молоденького пана, раздавленного конем! Тезка иконоборца, оказывается.
      — Видал, — не покривил душой словинец. — Только его нет уже в живых.
      — Как так? — опешил Криштоф.
      — Да вот так, — пристально глядя на Божидара, ответил Годимир. — Напали они на меня невесть с чего. Может, подсказал кто?
      — И что? Ты их? — захлопала ресницами Аделия. — Что ж молчал?
      — Почему молчал? Упоминал у костра. Видно, запамятовала ты, твое величество. Лукаша, правда, не я, а спутник мой свалил с коня.
      — Ярош, что ли?
      — Ах он висельник! — возмутился Божидар, стараясь не встречаться глазами с драконоборцем. — Ну, попадется он мне! — И вдруг хлопнул себя по лбу. — Так это Ярош был у пещеры? Кметь, который «дыкал», будто с малолетства мешком ушибленный?
      — Он, — не стал возражать рыцарь. — Они на нас втроем набросились. Ни слова не сказавши. Лукаш сразу погиб. Езислав ранен. Королевич Иржи в лоб хорошенько получил, но очухался быстро. Даже говорил со мной.
      — Говорил? — прищурился каштелян. — Вот уж не думал… Ладно. Довольно…
      — Почему же довольно, — удивился пан Криштоф. — Трех рыцарей одолеть, это вам не хухры-мухры. С его высочеством Иржи ты как, пан Годимир, бился — на копьях, на мечах, на секирах?
      — Пеше и на мечах, — отвечал словинец.
      — Достойно. Нет, право слово, достойно. Его высочество, хоть и годами молод, молод, но в поединках преизрядно поучаствовал. Опыт немалый имеет, имеет. Прими мое восхищение, восхищение, пан Годимир герба Косой Крест.
      Драконоборец поклонился, желая в душе одного — чтобы этот разговор побыстрее закончился. Вот так ни с того ни с сего и самохвалом прослыть можно. Да и про Яроша напрасно упомянул. Вернее, не он упомянул, а Аделия проболталась. Но, не заведи он разговор о стычке с тремя рыцарями, она бы и не вспомнила про томящегося в плену у Сыдора лесного молодца. Вконец запутавшись, на кого ему дуться и обижаться, Годимир потупился, разглядывая обломанный ноготь на большом пальце.
      — А для пана Косой Крест, — звонко произнесла королева, — у меня будет совсем особое поручение.
      — Слушаю, твое величество! — Словинец вздохнул облегченно — ну вот и до него добрались!
      — Ты отвезешь мое письмо, пан Годимир, нашему союзнику. Надеюсь, пан Божидар тоже не откажется его повидать. — Она хитро прищурилась. Ошмянский каштелян пожал плечами, погладил пальцем кошель, привешенный к поясу сбоку.
      — Тот ли это союзник, про которого я подумал? — Рыцарь встал, одернул выглядывающий из-под кольчуги жак.
      — А вот сейчас проверим. — Аделия тоже поднялась, расправила складки платья. — Об одних ли мы людях думаем? Пойдешь со мной, пан Годимир. Я сейчас письмо напишу, а как закончу — тебе сразу в дорогу.
      Пан Криштоф и пан Божидар тоже вышли из-за стола.
      — А к вам, панове, просьба. Не сочтите за труд. Отдайте распоряжения о похоронах. Хорошо бы успеть до прихода загорцев.
      Рыцари поклонились, всем видом показывая, что любая прихоть королевы для них — священный приказ.
      Выходя из залы следом за Аделией, Годимир чувствовал затылком их взгляды. И даже, кажется, различал их. Пан Черный Качур смотрел с уважением, как если бы открыл в давно знакомом человеке какой-то новый, необычный талант, а Божидар буравил спину странной смесью зависти и ненависти. Вот его нужно опасаться. В таком душевном состоянии человек на любую гадость способен, даже если он рыцарские шпоры и суркотту с гербом носит.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
РЫЦАРЬ-ПИСЬМОНОША

      Годимир остановил коня на вершине очередного холма. Редкая буковая роща давала довольно тени, но в то же время позволяла оглядеться и прикинуть дальнейший путь.
      К середине четвертого дня пути игреневый начал сдавать. Нет, благородное животное не пыталось перейти на шаг, как только давление шенкеля ослабевало. Конь служил честно и беззаветно. Не всякий человек на такое способен. Будет бежать, пока не свалится и не отбросит копыта. Вот этого как раз не хотелось бы. Ну, во-первых, оказаться пешим в предгорьях Запретных гор, где до ближайшего жилья и верхом-то самое малое сутки добираться, радость сомнительная. А во-вторых, Годимир успел привязаться к коню. Между ними установилось что-то вроде молчаливой мужской дружбы. Игреневый, похоже, был из скакунов, что все понимают, только сказать хозяину ничего не могут. А потому он не просил пощады и не пытался лукавить, облегчая себе жизнь. Просто ребра все больше и больше прорисовывались под некогда блестящей шерстью, все ниже и ниже опускалась чеканная голова даже на легкой рыси, все длиннее и длиннее требовались переходы шагом, чтобы хриплое дыхание выровнялось и успокоилось.
      Рыцарь похлопал коня по шее.
      — Держись, дружок, держись. Скоро отдохнем.
      Сам он в это верил мало. Как показала жизнь, этим летом отдыхать ему вообще не приходится.
      Выехав из Ошмян, Годимир сперва ехал знакомым путем. Одно поприще до Подворья. Село богатое, ничего не скажешь, — полсотни дворов, овины, широкие лоскуты огородов за околицей, возвращающееся к вечерней дойке стадо с тремя пастухами и целым десятком подпасков. На въезде даже корчма имеется, а из разговоров коротавших время за кружкой пива селян словинец понял, что верстах в полутора, на берегу реки Птичьей, зажиточный мужик отстроил водяную мельницу, да платил сухомельщину не местному пану, чье имя и герб так и остались для драконоборца загадкой, а самому королю, в Ошмяны. К услугам мельника часто прибегали, но его самого не любили. Лаяли чародеем и черствой душой. Видно, кому-то в долг не дал. Или дал не так охотно, как на то рассчитывали.
      Переночевав в Подворье, рыцарь отправился через балку, до знакомого брода через Птичью. Не так давно, кажется дней десять назад или чуть больше, они проезжали тут с Ярошем Бирюком. А пару дней тому возвращались той же дорогой с Аделией и Велиной. Только теперь, вместо того, чтобы забрать влево и через двое суток попасть в Гнилушки, от одного воспоминания о которых начинали зудеть кулаки, Годимир повернул направо, держась так, чтобы рассветное солнце согревало в затылок, а полуденное — пекло в левую щеку.
      Так он ехал почти два поприща без дорог, преодолел без всякого брода речку Ивотку — бурную из-за близости гор, скачущую между скользкими валунами, зато не широкую, добрался до приметного знака — расколотого пополам молнией столетнего дуба. Там он снова заночевал пораньше, давая роздых умаявшемуся коню, а с рассветом поехал прямо на юг — к вздымающимся на границе земли и неба Запретным горам.
      Передвигаться стало гораздо тяжелее. Земля то вспучивалась холмами — высокими, с каменистыми, обрывистыми склонами, то разверзалась глубокими узкими лощинами, на дно которых, казалось, солнце не заглядывает даже в середине липня. Однажды им с игреневым пришлось пересечь длинный, узкий язык оползня. Полоса шириной два десятка шагов состояла из больших и малых камней, угловатых и округлых, унылых серовато-бурых и поблескивающих гранями сколотых кристаллов. Исполинская сила, стащившая их со склонов гор, не поддавалась человеческому разуму. Не иначе, неведомый промысел Господний, а быть может, предзнаменования грядущей расплаты за неверие и грехи… Как бы там ни было, а преодолевать оползень пришлось спешившись и ведя коня в поводу, и каким чудом жеребец не побил ноги, не покалечился, ведомо опять же только Господу.
      Зато каменная полоса тоже была приметным знаком, о котором говорила Аделия. Теперь следовало отыскать холм с раздвоенной вершиной, северный склон которого оплыл, обнажив серовато-красную скалу, напоминающую гигантский сжатый кулак. Вот под этим Кулаком, подальше от людских глаз, и устроила хэвра Сыдора логово. Срубили коновязь. Надежную, с навесом от дождя и солнца. Вырыли землянки, укрепив их стены и потолок бревнами на манер рудокопов, спасающих свои штольни и рассечки от обрушения. Чуть в отдалении построили лабазы, где хранили запасы харчей.
      Передав письмо ее величества Сыдору, Годимир мог считать исполненным не только королевское поручение, но и обещание, данное самому главарю хэвры.
      Так сказала Аделия, выкладывая на резную деревянную конторку лист пергамента, чернильницу и очиненное загодя перо. Рыцарь в это время рассматривал простое и суровое убранство спальни Доброжира. Новая правительница Ошмян не мешкала с вступлением в права наследования. Мол, раз батюшка умер, чего же комнате пустовать?
      Королева макнула перо в чернильницу, высунув от усердия кончик языка меж алых губ, написала первое слово. Задумалась.
      Распространявшийся в воздухе запах чернил, который даже самый равнодушный к благовониям человек ароматом не назвал бы, свидетельствовал как раз об их высоком качестве. Это тебе не простая сажа, разведенная водой. Добавленный в состав смеси отвар из рыбьей чешуи, или по-другому — рыбий клей, придавал чернилам долговечности и стойкости. Хоть под дождь попади, а письмо не испортится.
      — Твое величество… — несмело проговорил словинец.
      — Это на людях я величество, — обернулась королева, строго погрозила гусиным пером. — А наедине по-прежнему Аделия. Запомни, пожалуйста.
      — Хорошо. Я запомню, — повеселел молодой человек, не знавший, что и думать о своей судьбе после внезапной смерти короля и мгновенном превращении озорной королевны в величественную правительницу. Теперь надежды затрепетали в его груди с новой силой. — Скажи, панна Аделия…
      — Просто Аделия.
      — Ну, хорошо. Аделия, а что за весточку ты должна была передать Божидару от Сыдора? Если не секрет, конечно.
      — Не секрет. Что ж тут секретного? Видал, он колечко-печатку в пальцах вертел. И так посмотрит, и эдак дотронется. Видно, дорогая память.
      — От кого же?
      — А про то Сыдор мне не сказал. Смеялся. Говорил, что придет срок, и я все узнаю. А если заранее, то неинтересно потом будет.
      — А чья печатка-то? Что за герб?
      — Так Молотило и есть. Божидара нашего герб.
      — Вот как? Неужели они давно в сговоре?
      — Не знаю, — довольно легкомысленно пожала плечами королева. — Мне-то какое дело — давно или недавно? Главное, что Божидар, боров старый, как колечко рассмотрел, так враз переменился. Будто и не он это вовсе. Такой добрый стал, разве что «медовой куколкой» не звал, как нянька Михалина. Я ж ему и на словах передала, что Сыдор велел.
      — А можно…
      — Знаешь что, Годимир… — Аделия наморщила лоб. — Если бы Сыдор хотел, чтоб ты знал его слова, он бы при тебе их сказал. А раз нет, значит нет. Извини. Может, потом, когда прогоним загорцев восвояси…
      — На «нет» и суда нет! — с деланной веселостью воскликнул рыцарь, хотя сердце его сжалось. Он-то думал, что слова Сыдора больше не значат ничего особенного для Аделии. А выходит, ошибся.
      Королева погрузилась в сочинение письма, а рыцарь отвернулся. Если захочет ее величество донести до сведения покорного слуги содержание строк, то прочтет. А нет, так и не надо. Больно хотелось. Еще бы! Разве можно сравнивать обедневшего рыцаря из каких-то там затрапезных Чечевичей и короля всего Заречья! Да еще имеющего тайные делишки с ошмянским каштеляном!
      Аделия если и замечала его обиженно-надутое лицо, то внимания не обращала. Старательно вырисовывала буквы. По всему чувствовалось, что грамоте ее обучили, но чересчур этим искусством не изнуряли. Теперь же девушке хотелось произвести впечатление на главаря хэвры, и потому первое письмо, написанное новоиспеченной ошмянской королевой, должно было превзойти все ожидания. Сам Годимир, разглядывая висевшую на стене дырявую медвежью шкуру — хорошая дырка, не от ветхости, а от рогатины, под левой лопаткой — думал о том, что в Заречье, очевидно, передача власти в королевских домах происходит гораздо проще и быстрее, чем, скажем, в Хороброве или Лютове. Объявил каштелян в присутствии полудюжины рыцарей и ладно. Ни тебе тщательно отрепетированной церемонии коронации, ни благословения от местного иерарха церкви, ни поздравления от венценосных соседей… Впрочем, поздравления могут прийти и попозже. Сейчас же, Аделия совершенно права, сохранить державу целой и независимой гораздо важнее, чем праздновать как похороны, так и восхождение на престол.
      — О чем задумался, Годимир? — Ее величество обмотала свернутый в трубочку пергамент прочной нитью, похожей на дратву, капнула желтым воском со свечи, приложила перстень. Собственный перстень. С Доброжира она никаких колец не снимала, в этом словинец готов был поклясться.
      — Жду, — коротко, не в силах еще перебороть легкой обиды ответил рыцарь.
      — Все. Дождался. Держи письмо. Как найдешь Сыдора, передай немедленно. А после возвращайся в Ошмяны. Боюсь я, у нас скоро каждый меч на счету будет.
      — Почту за честь, — поклонился драконоборец, засовывая письмо за пазуху.
      — Что-то ты не разговорчивый сегодня. — Аделия отошла от конторки, приблизилась почти вплотную. — Что так?
      Годимир пожал плечами:
      — Предчувствия плохие. Слишком много тайн до добра никогда не доводят.
      — Ах, вот оно что! — Королева провела пальцем по щеке рыцаря, взъерошила усы, легко коснулась губ. — Пан Косой Крест обиделся, словно сенная девка, которой обещали сережки дутые купить, а не купили?
      — Неправда… — попытался оправдаться словинец.
      — Что неправда? Что не обиделся или что не как девка? — Дыхание Аделии обожгло подбородок. Наверное, ее величество на цыпочки поднялась — иначе никак не достанет.
      — Что… не… Что обиделся… — промямлил Годимир, чувствуя, что теряет разум.
      — А ты не обижайся. Мне, пан Косой Крест, прежде всего о державе думать надо. Ты, главное, сделай то, о чем я тебя прошу…
      — Сделаю, — сдавленным шепотом пообещал Годимир.
      Бедро Аделии прижалось к его бедру, проворные пальцы потянули гашник рыцаревых порток.
      — Уж сделай. А потом возвращайся. Я тебя ждать буду…
      Драконоборец понял, что не смог бы отказать даже если его просили бы прыгнуть в костер. Его ладони и губы зажили своей жизнью, неподвластной и неподотчетной разуму…
      Воспоминание о прощании с Аделией заставило жарко заполыхать уши, несмотря на свежий ветерок, пробегающий между стволами буков.
      Игреневый переступил с ноги на ногу, ударил копытом. Неужто уже отдохнул?
      Годимир привстал в стременах, вглядываясь из-под ладони в дальние холмы и предгорья. Светлая листва буков ближе к горам сменялась темно-зелеными волнующимися зарослями пихт и сизоватыми ельниками. На расстоянии кроны деревьев сливались, а укрытые лесом холмы напоминали улегшегося отдохнуть чешуйчатого гада. Кое-где по глубоким провалам угадывались долины быстрых, стекающих с горных ледников речек. Чередование ярких, освещенных пятен с полосами тени придавало еще большее сходство со змеей или каменной ящеркой, которых так много переловил словинец в голоштанном детстве в Чечевичах.
      Лучи солнца били в глаза, заставляли щуриться. Слепили. Но все же верстах в пяти вроде бы угадывалась раздвоенная макушка холма. Точнее определить трудно, ведь описанный Аделией оползень (к слову сказать, она-то его и не видела ни разу — говорила со слов Сыдора) находился с северной стороны, а значит, видеть его Годимир не мог. Ну что ж, стоя на месте ни в чем не убедишься. Как говорил пан Стойгнев — нет удара, нет победы. Да и конь, похоже, успел отдышаться и отдохнуть.
      Рыцарь осторожно, поддерживая игреневого поводом, направил его вниз. Седло тут поползло по холке, натягивая пахву . Конь приподнял хвост и недовольно заржал.
      — Потерпи, дружок, — вполголоса ободрил его Годимир. — Дальше легче будет.
      От подножья холма игреневый пошел неторопливой рысью. Всадник особо не понукал его. Успеется.
      Стоя на вершине, легко прикидывать расстояние. Пару верст туда, пару верст сюда. Вот попробуй преодолеть эти версты, да еще в диком краю, в предгорьях Запретных гор, где если не ручей с топкими берегами, то бурелом, если не чащоба, где древесные стволы встали плечом к плечу, как копейщики орденских земель, то овраг, на откос которого коню забраться — непосильная задача. Он все-таки конь, а не кошка. Так или иначе, кое-где спешиваясь и проводя игреневого в поводу, где-то возвращаясь по своему следу в поисках более удобного пути, молодой человек преодолел злополучные версты.
      Солнце еще не упало в дремучие леса на западе, но серьезно примерялось. В голову пришло даже сравнение с собакой, которая крутится на месте, прежде чем улечься. Светило, конечно, крутиться не могло, но рыцарю стало смешно. А представив солнце, вычесывающее задней лапой блох, он прыснул в светлую, спутавшуюся за время пути, гриву.
      Ну, и где же тут лагерь разбойников?
      Сюда Озим повел иконоборцев Лукаша, здесь Сыдор обещал ждать весточки от Аделии.
      Что ж, дождался. Вот тебе и весточка. Приехала на игреневом жеребце.
      Объезжая холм, Годимир нарочно шумел, хлестал сорванной веткой во кустам бузины, вполголоса напевал слышанную еще в детстве мужицкую песенку.
      Он хотел, чтобы его услышали и заметили. Не хватало еще получить стрелу из засады от старательного охранника. Чего-чего, а сторожей вокруг должно быть немеряно — Сыдор, конечно, мерзавец, но не придурок. Слишком много властьимущих в Заречье желают заполучить его голову.
      Красную гранитную скалу рыцарь заметил, когда огибал поваленный бук — такие великаны если и растут где, то только в диких краях, куда ни лесорубы, ни углежоги не добираются. Потребовалось бы трое взрослых мужчин, чтобы обхватить светло-серый ствол. И упало дерево, скорее всего, из-за тяжести — талые воды подмыли корни, и лесной великан не удержался за рыхлый глинозем.
      Вот и скала. Мороз, вода, ветер и вправду потрудились над крепчайшим каменным монолитом, обтачивая его по крупице в течение долгих лет. И вот теперь взглядам редким путешественников, забравшихся в дремучие леса Заречья открывался настоящий кулак. Правда, по описанию Аделии молодой человек не догадался, что у кулака есть еще и запястье, торчащее из темнолистного кустарника, скорее всего бузины.
      Удивительно, но его до сих пор никто не окликнул. Более того, над предполагаемым лагерем разбойников властвовала тишина, нарушаемая лишь шелестом крыльев и попискиванием пичуг, суетящихся в траве.
      — Ну, и где же эти сторожа? — удивленно проговорил Годимир, разглядывая следы недавнего пребывания целой оравы людей — кострища, свежие затесы на валежнике, вытоптанная трава в загончике, окруженном жердями. — Э-гэй! Есть кто живой! — закричал он в голос, боясь самому себе признаться, что или ошибся, или опоздал.
      Вот входы в землянки. Вот длинный стол, сбитый из неструганных досок и водруженный на пеньки. Вот коновязь под навесом из елового лапника.
      Только людей нет.
      — Эй! Сыдор! — утратив всякую осторожность, воскликнул драконоборец, приподнимаясь в стременах. — Где ты! Сыдор из Гражды!
      Тишина.
      Ни людей, ни коней, ни собак. Хотя, последних, может, и не было вовсе.
      — Лю-юди! Сыдор! Есть кто живой?!
      Бесполезно.
      Никто не отвечал на его настойчивый зов. Лишь метнулась в кустах яркая, желтовато-рыжая птица. То ли иволга, то ли удод — за листвой не разобрать.
      И тут Годимир разозлился по-настоящему.
      Хороши же эти объединители Заречья, нечего сказать!
      Одна отправляет за тридевять земель с письмом — подумаешь, четыре дня задницей по седлу от рассвета до заката, с остановками лишь только для отдыха коня. А получателя-то и нет! Сорвался, уехал не дождавшись. И правда! Какое ему дело до каких-то гонцов, писем? Тут корона очи застит. Корона всего Заречья…
      — Эй! Люди-и-и!!! — больше для очистки совести покричал рыцарь. — Отзовитесь! Удальцы лесные! Слышите или нет?!!
      Все.
      Никто на слышит. Никто не ответит. Никому он не нужен.
      Сейчас нужно разыскать лабазы с запасами, набить седельную суму и ехать назад. Пусть Аделия сама решает, можно ли полагаться на слово разбойника или нет.
      Вот только…
      Годимир зябко поежился. Будто ведро ледяной воды кто-то на голову ему опрокинул.
      Ярош!
      Ведь он по-прежнему в руках у Сыдора, и вряд ли ему там сладко.
      Не годится бросать человека, с которым делил кров и еду, с которым сражался рядом, который пару раз спасал тебе жизнь. Если уедешь и не попытаешься вызволить его, какой же ты рыцарь после этого, пан Годимир из Чечевичей? Одиннадцать поколений предков с того света проклянут тебя. Уж они-то друзей не бросали!
      Молодой человек раздраженно дернул повод игреневого, причинив коню напрасную боль. И тут же укорил себя еще и за это.
      Ладно, как бы там ни было, а начать нужно с того, что разыскать что-нибудь съестное. А там посмотрим, возвращаться в Ошмяны или идти по следу хэвры Сыдора. Кстати, в своей способности разыскать следы, а тем более идти по ним, Годимир здорово сомневался.
      Где ж они поставили лабазы?
      По рассказу Аделии, на самой опушке, но так, чтобы избушки, поднятые на бревна-опоры, от постороннего, вороватого взгляда укрывали деревья.
      «Вор у вора дубинку украл».
      Мысль о разбойниках, опасающихся, чтоб их не обокрали, немного развеселила рыцаря и настроила его на бесшабашный лад. Не повезло сейчас, повезет в скором времени.
      Нужно верить в удачу, тогда и она тебе покорится. Это такая панночка, что из жалости никого не поцелует. Она любит смелых, напористых, отчаянных ухажеров.
      Взять к примеру его отчаянную атаку на Жамка со стражниками у ворот Ошмян. Задумывался он о неизбежном риске? Ничуть. Шел вперед, не удосужившись даже по сторонам поглядеть, прикинуть пути отступления. Как говорят на его родине, пан или пропал. А полещуки со смехом вторят: «Сгорел сарай, гори и хата!»
      И судьба тут же оценила по заслугам его отчаянную удаль и безоглядную храбрость. Пан Тишило и пан Стойгнев пришли на помощь в самый трудный момент. И, в конечном итоге, именно их вмешательство определило его победу. И в глазах слобожан, которые просто в восторг пришли, наблюдая взбучку, заданную стражникам, и в глазах пана Криштофа с паном Добритом, которые, возможно, с ним и разговаривать бы не стали. А если бы он стоял, рассусоливал, пытался привести стражникам доводы разума? В лучшем случае получил бы сапогом под зад, а в худшем — стрелу в горло…
      Ну, и что тут у них на опушке?
      Длинные тени от могучих буков поползли по земле, давая ей роздых после дневной, изнурительной жары. Птицы в это время улетают к гнездам, готовясь к ночевке.
      А что же это за гул?
      Вернее, не гул, а жужжание…
      Мухи.
      Сотни, тысячи, тьмы мух…
      Откуда они взялись так далеко от людского жилья, от выгребных ям и свалок?
      Вдоль кромки леса, скрытые тенью, стояли четыре вкопанных в землю кола. Здесь-то и роились охочие до падали жужжалки, покрывая едва ли сплошным шевелящимся ковром четыре трупа с безвольно обвисшими конечностями и упавшими на плечи головами.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
НЕЛЮДИ И НЕ ЛЮДИ

      Биение тысяч мелких крылышек в перегретом воздухе создавало тихий, низкий гул, врывавшийся через уши и сжимающий разум, словно обручи пивную бочку. Покрытые копошащимся слоем мухотвы тела настолько противоречили чарующей красоте лесной опушки — сероствольным букам, алеющим волчьим ягодам и ярко-зеленым остреньким стеблям травы, напоминающей осоку, что казались чужеродными. Словно куча навоза на состязании красноречия у шпильманов или стадо свиней посреди рыцарского ристалища.
      «Вот так Сыдор! И ведь знал же, что он кровопийца, каких поискать, а согласился письмо везти. А ведь если по справедливости, нужно было, не разговаривая, мечом из Быка, от плеча до пояса…»
      Годимир хотел было, плюнув на лабазы и на разбойничьи харчи, отправляться восвояси, но нехорошее предчувствие, шевельнувшееся в душе, заставило его приблизиться к убитым. Вдруг среди них Ярош?
      С близкого расстояния он рассмотрел, что мух на самом деле гораздо меньше, чем показалось с первого взгляда. Они летали, кружились небольшими вихрями вокруг кровавых потеков, но все же тел не скрывали.
      Рыцарь сглотнул подступивший к горлу комок, понимая, что узнает казненных лютой смертью.
      Иконоборцы!
      Вот справа оскалил зубы на запрокинутом лице брат Отеня, кривоногий, с заросшей черными курчавыми волосами грудью. Рядом с ним тот самый монах, что попытался отмахнуться от Озима корягой и попал себе же по голове. За ним отец Лукаш, даже на колу суровый и непримиримый. Кровь, вытекшая из раны вокруг кола, прорвавшего плоть за ключицей, длинным потеком перечеркнула худую, ребристую грудь и задержалась, пропитав комок седых волос в паху.
      «Ну что, — захотелось спросить Годимиру, — святой отец, встретился с Сыдором, с Вукашем Подованом? Убеждали, просились, чтоб Озим провел…»
      Вот и допросились.
      Кажется, Аделия предупреждала их: «Сыдор знаешь что с предателями делает?»
      Неужели они искали разбойничью хэвру, повинуясь какому-то своему служению, желая образумить, воззвать к совести? В этом случае лесные молодцы могли понять назойливые проповеди по-своему. И воздать соответствующим образом.
      Рыцарь размашисто сотворил знамение. Потом еще раз. И еще.
      Снять бы да похоронить господних людей, только лопаты нет. А если просто тела ветками завалить? Тоже не лучший выход — для лесного зверья не помеха. Мелочь, вроде куниц, горностаев, лис, проберутся и в сплетение веток, а хищники покрупнее — волк, росомаха, медведь, — не задумываясь, разбросают завал, добираясь до мертвечины. А медведям так вообще за счастье такая находка — любит лесной хозяин мясо с душком, зачастую сам приваливает свежие трупы валежником, чтоб слегка дошли, завонялись.
      Кстати, запаха от трупов драконоборец не слышал, несмотря на жаркую погоду, балующую селян последние дней пять. Выходит, иконоборцев недавно убили. Самое позднее — сутки тому назад. А значит, если погнать коня, то можно настичь хэвру и попытаться покарать беспощадных убийц, вычеркнувших отвратительным поступком свои имена из списков рода людского. Звери, а не люди. Да и звери так не поступают! Звери убивают защищаясь или для еды, а убивать ближнего своего, да еще стараясь причинить побольше мучений, могут только двуногие нелюди. Или не люди, потому что настоящие нелюди иногда совершают благородные поступки, способны на самопожертвование, на дружбу, на товарищество. И самым ярким примером тому служит погибшая у драконовой пещеры навья, отдавшая подобие жизни за его, Годимира, шкуру.
      — Думаю, они умерли счастливыми, — раздался вдруг глубокий голос.
      Годимир чуть не подпрыгнул. Дернулся, рванул повод игреневого.
      — А? Кто тут?!
      — Что может быть лучше, чем принять смерть подобно Господу, Пресветлому и Всеблагому. На колу, в очищающих душу и просветляющих разум муках.
      Да что ж это такое! Голос знакомый!
      — Кто здесь? — завертел головой молодой человек.
      — Не туда смотришь, пан Годимир герба Косой Крест. Годимир из Чечевичей, если мне не изменяет память.
      Не может быть! Ведь это же отец Лукаш…
      Годимир поднял глаза. И встретился с черными горящими, как уголья, очами старшего иконоборца.
      — Святой отец! — в замешательстве воскликнул драконоборец. Нет, не может быть, и все тут!
      — Я, сын мой, я… Не ожидал? — Отец Лукаш взмахнул рукой, отгоняя от лица наиболее назойливых мух.
      Рыцарь еще раз сотворил знамение. Потом ущипнул себя через портки. Боль подтверждала, что он не спит, но тогда как…
      — Если ты поможешь мне, сын мой, занять положение, более подходящее для неспешной беседы, а с радостью удовлетворю твое любопытство. — Иконоборец, кажется, улыбался, чего раньше за ним не замечалось.
      Да он же выть должен от боли, самого себя зубами грызть… Или разум помутился? У казнимых медленной смертью такое случается. Опять неувязка! Говорит-то он вполне связно, разумно и, главное, совершенно спокойно, словно не на колу висит, пронзенный подобно каплуну, а ведет светскую беседу где-нибудь у камина или за корчемным столом.
      — Ну же! — требовательно дернул головой монах. — Ты намерен что-либо делать? Или предпочитаешь разговаривать со мной подвешенным? Тогда, не обессудь, я умолкаю. — Он горделиво вздернул подбородок, нахмурился и прикрыл глаза.
      Словинец попытался подъехать поближе, но конь, напуганный запахом крови, заартачился и даже взбрыкнул чуть-чуть.
      — Погоди, святой отец, — примирительно произнес Годимир. — Я сейчас коня привяжу и вернусь к тебе…
      Он спешился, взял игреневого под уздцы и повел к навесу.
      В спину донеслось едкое:
      — Только ты уж решись — помогаешь ты мне или просто любуешься…
      Годимир решился.
      Пока он привязывал коня и ослаблял подпруги, мысли вертелись в голове стаей ласточек-береговушек — неподалеку от батюшкиного маетка в Чечевичах река Друть выгнулась дугой, подмывая песчаный берег и в нем-то и рыли норы веселые юркие ласточки. Не может человек выжить, будучи посаженным на кол. Точнее, жить-то он какое-то время будет, но мыслить, разговаривать… Это вряд ли. Значит, здесь таится загадка, тайна с двойным дном и хорошо еще если не опасность.
      — Отец Лукаш, ты человек? — задал Годимир вопрос напрямую, вернувшись к кольям.
      Иконоборец хмыкнул. Почесал большим пальцем нос — видно, особо наглая муха попыталась забраться внутрь. Сказал:
      — А от моего ответа будет зависеть, снимешь ты меня или нет?
      — Нет, — не покривив душой, ответил драконоборец. — От твоего ответа будет зависеть, чего я от тебя буду ожидать.
      — Молодец, — помолчав, кивнул монах. — Честный малый. С таким приятно иметь дело. Вернее, было бы приятно, не торчи в моей заднице хорошо оструганная береза.
      — Ну, так как же с моим вопросом?
      — Хорошо. Я отвечу. Ты, пан Годимир, кажется, странствующий рыцарь и обетом своим выбрал очищение лика земли от всяческих чудищ кровожадных и прочей нечисти? Так?
      — Ну, так…
      — Не «нукай», сын мой, не красиво… А хорошо ли ты читал всяческие бестиарии и монстрологии?
      — Я читал много книг! Всю монастырскую библиотеку в Хороброве. — Даже обиделся слегка рыцарь. Да за кого непонятный монах его принимает? — И «Физиологус» архиепископа Абдониуша, и «Монстериум» магистра Родрика, и «Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного…
      — Брехуном бы его прозвать, — бесцеремонно перебил речь драконоборца отец Лукаш. — Вот это в самый раз! Нет, о некоторых зверях он, конечно, написал довольно правдоподобно и, не побоюсь рифмы, подробно. Но в большинстве случаев… Нет, его «Естественная история» не выдерживает никакой критики…
      — Не может быть! — с жаром заступился Годимир за любимую книгу. Не так за автора, басурманского ученого, которого никогда не знал, как за тот фолиант, страницы которого трепетно перелистывал при свете масляного каганца — на свечи у него тогда денег не было.
      — Может, сын мой, может. Ибо я — одно из тех чудовищ, при описании коего Абил ибн Мошша допустил, пожалуй, наибольшее количество ошибок. Согласись, одно дело подойти к предмету изучения как настоящему ученому — пытливо и тщательно, а совсем другое — собрать вымыслы, досужие сплетни, которым местные басурманки обмениваются у водоема, когда приходят за водой… Ты кстати, знаешь, пан Годимир, что тамошние женщины укрывают от посторонних взглядов лицо до самых глаз?
      — К лешему басурманок! — довольно резко отмахнулся рыцарь. — Я не понял — ты хочешь сказать, отец Лукаш, что ты…
      — Вампир я, вампир… — как-то буднично произнес монах. Но именно от равнодушного голоса, которым он сообщал будто бы саму собой разумеющуюся новость, у Годимира зашевелились волосы и мороз пробежал между лопаток.
      — Как?!
      — Да вот так! Уродился таким. Тебя же не смущает, что ты человек?
      Словинец затряс головой. Бред, бред и еще раз бред. Если перед ним вомпер, то…
      — Ты вомпер, отец Лукаш?
      — Что за просторечные названия?! А еще рыцарь-драконоборец! Правильно говорить — вампир.
      — Да какая, к лешему, разница! Вомпер, вампир… Кровосос.
      — Вынужден тебя разочаровать, пан Годимир. Я — вампир. Но я не кровосос. В том, конечно, понимании, которое вкладывается кметями и мещанами. Не будем вдаваться в подробности, но я обещаю, что твою кровь пить не стану.
      Рыцарь насупился:
      — Положим, я еще так просто не дамся…
      — Обещаю, что даже не буду пытаться.
      — Хорошо. Придется тебе поверить.
      — Вот и чудно. Снимай меня.
      Годимир подошел к основанию столба. Примерился. Рубить или толкнуть, чтобы сломался? Если рубить, то только мечом. Можно, само собой, попытаться разыскать топор, только…
      — Ты не заснул там, сын мой?
      — Не заснул, — непочтительно отозвался молодой человек. Называть вомпера «отец мой» как-то не хотелось. — А почему ты, раз уж такой бессмертный, сам с кола не слез? А?
      — Сюда погляди, — Лукаш постучал пальцем по острию кола. Расколов потемневшую от крови древесину, там торчал длинный ржавый гвоздь. — Сыдор — лопух, сам бы не догадался. А вот Вукаш Подован по этой части знаток. Ему пальца в рот не клади — откусит…
      — Кто б уже говорил про «откусит»!
      — Давай не будем, пан Годимир, заниматься мелочными склоками… — сварливо произнес вомпер. — Ты собираешься меня снимать? Если да, тогда учти — еще один такой гвоздь у меня под задницей. Удовольствие, должен признаться, невеликое.
      Но драконоборец не спешил:
      — А скажи-ка, не тот ли ты инкуб, про которого кмети болтали?
      — Ты меня разочаровываешь, пан Годимир. Уж если в Хоробровском королевстве такие малообразованные странствующие рыцари, что ж тогда говорить о горожанах и селянах?
      — Не увиливай, говори, как есть!
      — Должен заметить, пан Годимир, что инкубы и суккубы такое же отношение имеют к истинным вампирам, как, скажем, кочкодан … Знакомо тебе это слово?
      — Знакомо, знакомо, не переживай.
      — Да я не переживаю как-то. Просто после того невежества, которое ты проявил… А впрочем, ты не виноват. Эх, Абил ибн Мошша Гар-Рашан, большой вред ты причинил своей книжицей любительской…
      — Не отвлекайся. Я жду ответа.
      — Хорошо, хорошо. Экий ты суровый. На самом деле это я должен тебя подгонять, что ты поскорее меня с насеста снимал. Ладно, больше не отвлекаюсь. Так вот, инкубы и суккубы соотносятся с истинными вампирами, как кочкоданы с вами, людьми. Так же и тех, кого вы вомперами зовете, мы почитаем дикарями, необузданными в желаниях, отлавливаем и судим их. И караем. По-своему…
      — Да?
      — Если не веришь, твое дело. Но может быть, во имя Господа, продолжим разговор в более удобной обстановке?
      Рыцарь махнул рукой, пошатал кол. На совесть, гады, крепили. И все же, если подналечь плечом, не придется портить благородное лезвие меча.
      — Потерпи. Сейчас может быть больно, — предупредил он Лукаша.
      — И посильнее боль терпели, — небрежно отмахнулся тот, впрочем, поднимая руки и сцепляя пальцы на затылке. — Шею не хочу повредить, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Годимира. — Пойми, что мне все равно, но сломанные позвонки помешают нам поговорить всласть.
      — Да? Ну, хорошо, — согласился словинец. Налег плечом. Сильнее. Кол зашатался, что-то хрустнуло у самого основания.
      — Раскачивай, раскачивай, — советовал с высоты вампир.
      Ну что ж, раскачивать так раскачивать!
      Молодой человек рванул изо всех сил.
      На себя!
      От себя!
      На себя!
      В сторону!
      От себя!
      С треском и шуршанием основание кола выворотилось из земли. Ясное дело, удержать его на вытянутых руках рыцарь не смог — не в человеческих это силах.
      С лягушачьим кваканьем Лукаш ляпнулся оземь.
      Сплюнул сгустком крови:
      — Через легкие прошел! Вот мерзавцы! Знали что делали.
      Годимир, не слушая его разглагольствований, зашел со стороны острия и, стараясь не испачкаться в черной, сгустившейся крови, схватил двумя пальцами гвоздь за шляпку.
      Пошатал. Крякнул… И вытащил.
      Брезгливо отшвырнул железку в заросли черники.
      — Молодец, — одобрил вампир. — Телесной силушкой Господь тебя не обделил…
      — Слушай, что ты все время Господа поминаешь? — возмутился человек. — Не стыдно тебе имя его трепать всуе? Да еще языком нечестивым.
      — Обидеть хочешь? — хмыкнул Лукаш. — Давай! Ты в своем праве. Спаситель, как-никак.
      — Ну, почему же сразу и обидеть? Я просто узнать хочу. Раз ты вомпер…
      — Вампир.
      — Ну, хорошо! Не все ли равно?
      — Тебе все равно, а мне неприятно.
      — Ну, ладно. Меня всегда учили, что если вампир или, скажем, волколак, то это нечисть. А нечисть имени Господа боится. И отогнать ее можно знамением и молитвой вслух. А ты сам через слово Господа поминаешь и хоть бы что…
      — Объясню. Пожалуйста. Или мне жалко? Только вытащи ты ради всего святого эту деревяшку… Я сейчас руками за кол брата Наволода схвачусь, а ты тяни.
      Годимир кивнул. Поплевал на ладони. Схватился. Потянул.
      Отец Лукаш напрягся, выгнулся, надо полагать, от боли. Сквозь плотно стиснутые зубы раздалось шипение пополам с рыком.
      Кол вышел сравнительно легко. Возможно, не последнюю роль сыграла смазка из крови и содержимого кишечника, а попросту, дерьма.
      Когда острие выскользнуло из зияющего провала между ягодицами иконоборца, он облегченно расслабился и перевалился на бок.
      — Не принимай близко к сердцу, пан Годимир, а то решишь, что вампиры и вправду ужасные и кровожадные твари, — проговорил он вполголоса, шумно переводя дыхание. — Но за те занозы… Что там занозы? Целые щепки! Так вот, за те щепки, что они на колу оставили, я Сыдору голову скрутил бы так, чтобы нос в задницу уткнулся. Да защемил бы его там. А Вукашу Подовану… Впрочем, тут дело обстоит сложнее. Не буду хвастать, с Вукашем я не справился в первый раз, боюсь, что не справлюсь и во второй. Если только не придумаю какой-нибудь неизбитый ход…
      Годимир хотел вытереть ладони — как ни берегся, а все же испачкался — о штаны, но передумал, захватил пригоршню палой листвы.
      — Тебе помочь? — спросил он, поглядывая на белеющее в сумерках костлявое тело вампира. — Сесть там, встать?
      — Нет уж, спасибо, — ворчливо откликнулся тот. — Учитывая состояние моей задницы, желание посидеть на ней вернется ко мне не скоро. Не в ближайшую седмицу, это уж точно.
      — Тогда…
      — Просто разведи костер. Во-он там, где рогульки. А я подползу. Мне нужно время, чтобы восстановиться. И, кажется, больше, чем я предполагал сразу.
      Молодой человек пожал плечами. Что делать после кола виднее тому, кто на нем побывал. И с костром Лукаш прав. Так или иначе, а заночевать здесь придется и лучше поесть-попить чего-нибудь горячего перед сном.
      А вот стоит ли спать, имея под боком вомпера… тьфу ты, вампира, еще неизвестно.
      К своей великой радости, Годимир обнаружил целую кучу хвороста, наломал сухих веточек, высек искру. Когда язычки пламени весело запрыгали по прутьям, он пошел к коню за котелком, который вез во вьюке. У коновязи он задержался, расседлывая игреневого, и кинул ему охапку сена из основательно разворошенной копны. После зачерпнул воды из родничка, замеченного раньше, еще при свете солнца.
      У костра уже копошился вампир. Приполз и теперь кутался в прихваченную по пути рогожу. Сидеть он, как и предупреждал, опасался. Полулежал на боку, подбрасывал веточки в огонь.
      — Тебе найти что-нибудь из одежды? — предложил Годимир, пристраивая котелок на рогульке.
      — Нет, спасибо. Ближайшие несколько дней одежда будет только мешать, — откликнулся Лукаш.
      — Мешать чему? — Рыцарь уселся так, чтобы видеть суровое лицо иконоборца — черные пронзительные глаза, нахмуренные седые брови, высокие залысины.
      — Восстанавливаться. У нас говорят — регенерировать, но боюсь, что Гар-Рашан таких слов не использовал в своей книге.
      — Не использовал.
      — Еще бы! Он их просто не знал… — Лукаш сморщился. — Начинает заживать — свербит в заднице немилосердно.
      — Думаю, многие люди отдали бы половину жизни за возможность, как ты говоришь, восстановления. Особенно те, которым побывать на колу светит чаще, чем погулять на свадьбе.
      — Хотеть они могут все что угодно. К счастью, наши свойства не являются благоприобретенными.
      — Почему? Абил ибн Мошша писал…
      — Погоди, сейчас угадаю. Он писал, что укушенный вампиром сам становится вампиром?
      — Ну да.
      — Серьезная ошибка. Я иногда поражаюсь, как ему удалось написать такую книгу. Ведь не везде он врет так бесцеремонно. Кое-где и правду пишет, сообщает абсолютно точные сведения…
      — Почему ты так настроен именно против «Естественной истории»? Разве другие книги…
      — Потому, что я предлагал Гар-Рашану помощь. Совершенно бескорыстно, прошу заметить. Он отказался. В итоге имеет то, что имеет. Как говорил один мой хороший знакомый… Человек, а не вампир, обрати внимание. Не можешь срать, не мучай жопу… Ох, опять я о ней. Что ж, у кого что болит…
      Годимир усмехнулся. Несмотря на пышущие ужасом и отвращением строки многих, повествующих о вомперах, фолиантов, его собеседник не вызывал никакого иного чувства, кроме любопытства. Ну, слегка жалость. Но только самую малость, ведь трудно жалеть человека, иронизирующего над собственным увечьем.
      Иконоборец заметил улыбку рыцаря.
      — Вижу, ты уже освоился. Общение с отвратительным кровососом тебя более не смущает, не так ли?
      Словинец пожал плечами:
      — И да, и нет. Страшновато, конечно, но я привык перебарывать страх. Тем более, что меч при мне, а ты…
      — А я в столь жалком состоянии, что наброситься молниеносно, как подобает ужасающей нечистой твари, не сумею. Так?
      — В общем, так.
      — Что ж, — задумчиво проговорил вампир, — не стану тебя разубеждать. Конечно, я мог бы скорчить страшную рожу, оскалиться и прорычать: «А ты уверен, что я не притворяюсь, человечишко!» Или что-то в этом роде… Но я не стану. Отчасти оттого, что это означало бы уподобиться дикарям, которые большего названия, чем ваше «вомпер», не заслуживают, а отчасти от того, что ты прав — меня в самом деле сильно покалечили. Поэтому, чтобы скоротать время, я готов ответить на любой твой вопрос. Обещаю отвечать честно, не лукавить и не прятаться за туманными намеками. В конце концов, ты заслужил знание, которое можешь получить.
      — Да? — Годимир подергал себя за ус, заглянул в котелок, собираясь с мыслями. — Ты это серьезно?
      — Конечно, пан рыцарь. Давай, пользуйся случаем.
      — Ну…
      — И не «нукай», ради Господа!
      — Тогда первый вопрос. Почему ты решил, что я достоин каких-то знаний, которые не получил от тебя даже достопочтенный Абил ибн Мошша Гар-Рашан?
      Лукаш хмыкнул, подвигался под рогожей, устраиваясь поудобнее:
      — Хороший вопрос. Он показывает, как в вас, людях, сильна любовь к своей натуре, к своему «я».
      — Ты будешь отвечать или обсуждать мои вопросы?
      — А я не обещал тебе их не обсуждать, — проворчал вампир. — Ладно. Отвечаю. Абилу ибн Мошше Гар-Рашану я предлагал те же ответы, что предлагаю и тебе. И совершенно бескорыстно, повторяю. Но он отказался. Заметь, не потому, что боялся согрешить, разговаривая со мной. Он просто сказал… Сейчас попробую точно вспомнить… «Кто эту книгу тогда читать будет?» И поступил по-своему. Что же до тебя, то я вижу твою способность влипать во всяческие истории и хочу дать тебе знание, способное помочь тебе вынести из неурядиц целой ту часть тела, которая у меня сейчас болит и свербит одновременно. Опять я о ней… — Иконоборец покачал головой. — Кстати, пан Годимир, довольно любопытно услышать от словинца по отношению к басурманину «достопочтенный». Насколько я знаю, ваши государства враждуют не одну сотню лет по религиозным причинам.
      — Ты о вере заговорил? Хорошо. Тогда второй вопрос. Ты притворяешься монахом-иконоборцем. Почему тебя не корежит при упоминании имени Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого?
      — Целых два вопроса вместо одного. — Лукаш поежился, почесал поясницу. — Постараюсь ответить на два сразу. Я — монах-иконоборец. Я честно прошел путь от младшего служки до старейшины братства — у них это чин, сопоставимый с игуменом . А что пришел я к иконоборцам не наивным юношей, а зрелым мужем, так кого это волнует? Признаюсь честно, довольно много моих собратьев недовольны постулатами, которые в последние сто лет выдвигают отцы-архиереи, такие как митрополит Хоробровский и Грозовский, архиепископы Лютовский и Белянский. Ортодоксальная церковь себя изживает…
      — Да как ты можешь?! — Годимир вскочил, хватаясь за меч.
      — Успокойся, пан рыцарь, успокойся. Никто не посягает на устои и таинства твоей веры. Скажу больше, я верю в Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого, так же, как и ты. А может, и глубже, ибо паны-рыцари вспоминают о Нем, либо когда им что-то надо, либо когда им что-то отломилось чудесным образом и надо поблагодарить. А я молюсь Ему каждый день и учу других молиться и веровать в сердце. А что до моих слов об упадке веры, то это обычное явление, если разбирать историю человечества в целом. Знаешь ли ты, что прежде того, как Господь принял мученическую смерть на колу, прежде появления ваших трех былинных Хоробра, Грози и Люта, здесь бытовала совсем иная вера?
      Годимир решительно помотал головой. Уселся снова, недоверчиво посапывая носом.
      — Вот видишь! А, тем не менее, она была. Ее отголоски сохранились в обрядах басурман, как вы их зовете, и, частично, загорцев. И, уж поверь мне, отцы тех церквей тоже учили разумному, доброму, вечному. Просто однажды их существование стало самодостаточным. А паства такого не прощает. Зародилась новая религия. Пойдет еще лет триста, и словинцы будут справлять религиозные нужды совсем по-другому. Я искренне хотел сделать этот путь безболезненным. И вот я в рядах иконоборцев. Отец Лукаш, старейшина Костравского братства.
      — Но как? Ты же… — Рыцарь замялся, не решаясь обидеть собеседника.
      — Я — нечисть? Ты это хотел сказать.
      — Ну да… — обреченно кивнул молодой человек.
      — Должен тебя огорчить. Я — не нечисть. Нелюдь, если ты хочешь пользоваться ярлыками, но не нечисть. Мы живем бок о бок с вами. Питаемся, любим, общаемся. Так почему же, если наши тела обладают некоторыми отличными от человеческих свойствами, мы не можем так же верить в Господа, который, по моему глубокому убеждению, создал всех нас?
      — Я думал, Лукавый… — Упомянув мерзкое имя, Годимир трижды сплюнул в огонь.
      — Он не создает никого и ничего, — решительно отвечал вампир. — Ужели ты думаешь, что сила, изначально тяготеющая к хаосу, способна что-то создать? — Лукаш погрозил рыцарю костлявым пальцем. — Ты впадаешь в опаснейшую ересь, пан Годимир. Это я тебе говорю как духовное лицо, приравненное к архиерею.
      Молодой человек вздохнул. Он, хоть и верил в Господа от чистого сердца, всегда был слаб в религиозных спорах. А уж переспорить поднаторевшего в диспутах иконоборца нечего было и думать.
      — Ладно, — махнул он рукой. — Зачем ты искал чародея-загорца?
      — Хороший вопрос. Если коротко — образумить хотел. А не получится образумить — убрать.
      — В смысле — убить?
      — Именно, пан Годимир, именно. К сожалению, Вукаш Подован представляет сейчас более грозную силу, чем я предполагал встретить.
      — В чем же его сила? И главное, за что ты его убить хотел? По-моему, всем в хэвре заправляет Сыдор. Вот его бы…
      — В тебе говорит самая обычная ревность, пан Годимир, и неумение заглянуть в суть вещей, — бесцеремонно прервал его вампир. — И не надо сверкать глазами! Я старше тебя даже не в десять раз.
      — А во сколько?
      — Скажу — не поверишь!
      — Ну и не надо, — обиделся рыцарь.
      — И не буду. У тебя вода закипела.
      Пока драконоборец сыпал в котелок остатки крупы, отец Лукаш продолжал:
      — В ватаге Сыдора давно уже заправляет Вукаш. Загорец Вукаш. Чародей Вукаш. Как ни назови, а суть не меняется. Чтобы ты осознал исходящую от него опасность, придется немножко уйти в глубь истории. Может, и скучновато, как на взгляд странствующего рыцаря, но ты потерпи.
      — Давай, давай… — ободрил собеседника Годимир. Посолил булькающее варево, взялся за деревянную ложку, которую возил за голенищем.
      — Спасибо, что разрешил, — ядовито заметил вампир. — Итак… Относительно недавно, по нашим меркам, и весьма давно, по вашим, человеческим, в Загорье возник орден магиков, которому впоследствии дали название Орден Василиска.
      — Кого?
      — Василиска. Так называется, наверное, одно из самых мерзких и кровожадных существ, которых ваши бестиарии относят к чудовищам.
      — Да знаю я. Читал о василиске.
      — Если по книгам магистра Родерика и почтенного Гар-Рашана, то не слишком много. Хотя, о способности василиска зачаровывать взглядом неосторожную жертву, ты наверняка читал. Читал?
      — Ну… Читал.
      — То-то же. Адепты Ордена Василиска поставили себе сходную задачу. Они хотят подчинить всех зверей… Или не зверей, а чудовищ, нечисть… Называй как хочешь. Изучить, определить слабые места и, в конечном итоге, подчинить.
      — Да разве такое возможно? — Годимир даже ложку уронил в котелок от удивления. Попытался выхватить, обжегся, ойкнул и сунул пальцы в рот.
      — Это тяжелая задача. Не спорю. Но, как оказалось, вполне осуществимая.
      — И вомперов, ну, то есть вампиров, они тоже хотят подчинить?
      — С нами у них не заладилось. Как говорят кмети, нашла коса на камень. — Лукаш впервые за время беседы усмехнулся довольно. — Да, признаться, и с многими другими тоже. Некоторые оказались просто неспособны к выполнению приказов. Например, волколаки. Они чересчур тупы и кровожадны. Дальше изучения дело не продвинулось. Водяные и кикиморы быстро научились прятаться, да и угодившие в магические ловушки малопригодны к использованию вдали от рек и озер. Ослизгов и выверн они попытались приручить, но использовать для сколь-нибудь более серьезных дел, чем разогнать толпу напуганных кметей, их не удается до сих пор. Вот горные людоеды подчинились сразу, безоговорочно и, по-моему, с удовольствием.
      — Так значит, Яким и Якуня, старички-убийцы, которых мы встретили…
      — Не знаю, о ком ты, но они вполне могут быть…
      — Могли.
      — А, вот как? Это радует. Значит, могли быть адептами Ордена Василиска самой низшей ступени посвящения. Вот с нами, — вампир хмыкнул не без самодовольства, — у них дело не заладилось. Больше того, мы сумели сплотиться и оказать достойное сопротивление.
      — И какое же?
      Лукаш пожал плечами, ожесточено почесал ягодицу. Ответил без прежнего запала:
      — Признаться, по большей части интригами. К открытому противостоянию мы, к сожалению, оказались не готовы. И пример того, не буду лукавить, у тебя, пан Годимир, перед глазами.
      — А зачем им это нужно? Ну, я имею в виду, подчинение нечисти… Извини, существ.
      — Как для чего? Для власти, конечно. Власти над другими людьми.
      — Ясно. Ну, и над кем тут Вукаш устанавливает владычество? Над хэврой Сыдора?
      — Зря иронизируешь, пан Годимир. Ты уже столкнулся с использованием горных людоедов. Но это еще не все.
      — А что же еще? — Рыцарь наконец-то подцепил держак ложки двумя палочкам и выудил ее, обтер о штанину и снова начал размешивать кашу, которая выходила жидковатой. Еще бы! Крупы-то оставалась одна горсть.
      — Тебе не хвастались в хэвре, Сыдор там или сам Вукаш, или, может, Аделия проговорилась, что в здешних предгорьях в недрах скрыто особое вещество? Алхимики называют его «кровью земли». Иногда «п отом земли».
      — Нет, — молодой человек замотал головой. — Но Вукаш обмолвился, дескать, какой он чародей. Рудознатец он, мол.
      — А! Рудознатец. Конечно, не без этого… И больше ничего не рассказывал?
      — Ничего.
      — Тогда мне придется просветить тебя, пан Годимир из Чечевичей. «Кровь земли» — это густая маслянистая жидкость, весьма, между прочим, вонючая. Загорается от малейшей искры, если налить ее в воду — плывет по поверхности, как жир на молоке. Там, где подступает близко к поверхности, она загустевает и становится похожей на обычный пчелиный воск. Люди так и называют эти натеки — горный воск. О нем, я надеюсь, ты слышал?
      — Ну слышал… — Рыцарь начал закипать. Этот вомпер с покалеченной задницей его совсем за невежу держит или как?
      — Не злись. Откуда же мне знать границы твоего образования, пан Годимир? Насколько я слышал, обычно рыцарство у словинцев не слишком ученое.
      — Я — странствующий рыцарь, а это предполагает определенную науку.
      — Получаемую по книгам Гар-Рашана, — подпустил очередную шпильку Лукаш. — Ладно-ладно, не обижайся. Если бы упрямый басурманин выслушал меня, он вписал бы в «Естественную историю», что способность драконов полыхать огнем происходит как раз от этой жидкости, что с блеском доказал почтенный пан Лонгин из Ньюберга, чей труд незаслуженно забыт из-за происков завистников и злопыхателей. — Иконоборец с трудом перевел дыхание после длиннющей фразы.
      — Он был вампиром, пан Лонгин? — Годимиру уже гораздо больше хотелось узнавать новое, чем обижаться. Век живи, век учись. А дурацкие подковырки можно стерпеть. И сделать вид, что вовсе не заметил.
      — Пан Лонгин? Вампиром? Что ты, что ты! Человеком. Но каким! Какой умище! Как он разносил учеников! О! На это стоило посмотреть…
      — Ясно, — кивнул словинец, хотя ничего не понял. Особенно про учеников. — Дальше рассказывай.
      — Хорошо. Дальше так дальше. «Кровь земли» жизненно необходима драконам, ибо дает им не только силы и опаснейшее оружие, но и стимулирует размножение. Так случилось, что эти воистину великие и ужасные существа так и не научились добывать «кровь земли» из-под глины, известняка, песчаника.
      — Потому-то они и исчезли?
      — А с чего ты, собственно, взял, что они исчезли?
      — А что, нет?
      — Нет. Конечно, поголовье их сильно сократилось за последние пятьсот лет, но говорить об исчезновении пока рано.
      Рыцарь вскочил, взмахнул на радостях ложкой, словно это был стальной, отточенный меч.
      — Значит, я смогу убить дракона!
      — Успокойся, пан Годимир. Сядь. Драконов впору спасать, а не убивать. Выслушай меня до конца, прошу тебя.
      Драконоборец подчинился, но сидеть спокойно не мог — приплясывал на месте, как застоявшийся жеребчик. Чтобы хоть чем-то себя занять, снял с огня котелок с кашей, зачерпнул, подул на ложку. Вдруг вспомнил о правилах приличия:
      — А как ты, отец Лукаш? Кашу будешь?
      — Спасибо, сын мой. Я уж как-нибудь обойдусь. Но спасибо, что предложил. Слушай же!
      — Слушаю.
      — Замысел Ордена Василиска, который здесь воплощает Вукаш Подован, заключается как раз в том, чтобы нарыть шурфов, достигающих запасов «крови земли». Тогда драконы сами слетятся к нему. Известно, что основа основ мастерства укротителя диких зверей — правило кнута и пряника. И что же мы имеем?
      — Пряник?
      — Совершенно верно. Вукаш считает, что за «кровь земли» ему будут служить драконы всего мира. А это, должен тебе сказать, не стая голодных волколаков. Весь мир в руках!
      — Как же так? — Годимир потер лоб. — Я всегда считал дракона воплощенным злом, а тут выходит…
      — Что такое воплощенное зло и воплощенное добро? Зло, как и добро, нужно искать в собственных душах, а не в окружающем мире. Что такое жестокость испускающего струю пламени дракона по сравнению с жестокостью человека, вознамерившегося эту струю использовать в корыстных целях? Жадность, властолюбие, подлость — вот те драконы души, с которыми можно и должно бороться! Только их не одолеть обычным мечом и искусством фехтования! Тут нужно гораздо больше труда, гораздо!
      Отец Лукаш приподнялся, опираясь одной рукой, а другой даже взмахнул, как во время проповеди. Глаза его горели неистовым огнем. Простые вроде бы слова падали в душу, словно зерна в жирную пашню. Не зря же записано в «Деяниях Господа»: «Проповедник учения моего есть сеятель и жнец. Сеятель мудрого слова и жнец благочестивых поступков».
      — Вот я не сумел, — в самый разгар красноречия пылкое воодушевление вдруг оставило иконоборца. Он сник, опустил голову, снова полез свободной рукой под рогожу. Надо думать, чесать задницу. — Попер на Вукаша в открытую и не рассчитал сил. Троих братьев потерял. Сам теперь буду седмицу регенерировать, а значит, вдобавок ко всему и время потеряю.
      — Где хэвра Сыдора? — Годимир решительно взялся за меч.
      — К Ломышам они пошли, — угрюмо ответил вампир. — На соединение с загорцами. Войско Кременя добьют в труху, а после на Ошмяны ударят.
      — Как же так?! Ведь Аделия рассчитывает… Она и письмо Сыдору написала. Вот оно! У меня! — Рыцарь хлопнул по груди, где в кошельке из провощенной кожи хранилось отданное ему королевой письмо.
      — Я ж тебе сказал, всем в хэвре Сыдора теперь Вукаш Подован заправляет. Слово вожака теперь мало что значит. Как чародей из Загорья прикажет, так и сделают, — удрученно пояснил Лукаш.
      — Он что, околдовал их?
      — Можно и так сказать. Кого блеском славы, кого перезвоном монет, кого и на испуг взял. Сыдор еще кое-как, больше для виду, спорит, но делает все равно угодное Вукашу. Остальные так и вовсе в рот загорцу заглядывают.
      Годимир отставил котелок с кашей, сразу показавшейся безвкусной, прогорклой и слизкой. Уставился в костер.
      Молчали они долго. Тишина прерывалась лишь потрескиванием хвороста под напором огня, криком козодоев, устроивших развеселую охоту за насекомыми вокруг кольев с трупами, да ожесточенным почесыванием регенерирующего иконоборца.
      — Я догоню Сыдора, — медленно произнес рыцарь. — Я догоню его, передам письмо Аделии. А там поглядим. Не удастся ли моему клинку то, что не удалось тебе, отец Лукаш.
      Вампир поглядел на него долгим, испытующим взглядом. Кивнул, выпростал руку из-под покрывала и благословил Годимира размашистым знамением Господним.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
СЛОВО ВОЖАКА

      Сыдорову хэвру Годимир нагнал второго дня, сразу после полудня.
      Одинокий всадник, не особенно щадящий коня, может преодолеть за день по бездорожью под сотню верст. Отряд из десятка всадников с вьючными лошадьми до пятидесяти, вряд ли больше. Войско, обремененное обозными телегами, — двадцать-тридцать.
      Словинец спешил очень.
      Игреневый, не привыкший к подобному обращению, хрипел, косил налитым кровью глазом на седока, но держался.
      Вампир Лукаш указал направление весьма приблизительно. Так, махнул рукой — Ломыши, мол, там. Утром иконоборцу заметно полегчало, а вот рыцарь спал плохо. Как бы ни был добр и приветлив вампир, опаска остается всегда, и меч под рукой держать надежнее, чем доверять чьим-то словам.
      Разбойники, в отличие от драконоборца, не спешили никуда. А куда им торопиться? Они шли на соединение с победоносной армией загорцев. Теперь уже не оставалось сомнений, что армия Кременя Беспалого разбита в пух и прах. Если бы зареченским рыцарям противостояли обычные воины со стальным оружием, пусть даже и обученные, слаженные, превосходящие числом, о сопротивлении можно было бы вести речь. Но чародейство…
      Иконоборец пояснил, что адепты Ордена Василиска не обладают смертоносными боевыми заклятиями, о которых рассказывается в старинных легендах — валы огня, ледяные стрелы, молнии, отравленный туман и разлетающиеся на острые осколки каменные глыбы. Вампир вообще сомневался: не поэтическое ли преувеличение закралось в творения древних сказителей? За свою долгую жизнь он не сталкивался хоть с одним колдуном, способным в одиночку разогнать вражескую армию. Но, может, оно и к лучшему? Ведь в противном случае разгулявшиеся, разохотившиеся до войны и разрушений чародеи могли бы стереть с лица земли не только все человечество, но и заровнять землю огнем, льдом и ураганами. А потом долбили бы друг друга до победного конца, причем последний умер бы с голодухи, лишившись всех кметей, сельской скотины и съедобных растений.
      Вукаш Подован мог зачаровывать взглядом — лишать воли, обездвиживать или подчинять себе. Мог наводить пугающие иллюзии — те же огненные валы, не способные никого сжечь, но заставляющие сердца останавливаться от ужаса. Для поддержки загорского войска он придумал использовать налитую в горшки «кровь земли».
      Теперь Годимиру стало ясно, кому принадлежал замысел выдать побег королевны за похищение драконом. Кувшин с вонючей жидкостью, залепленный сверху, просунутый через глиняную нашлепку фитиль, огонек и мгновенное сгорание, разрывающее глиняную емкость на десяток остроконечных черепков.
      Изобретение, просто созданное для войны: осколки поражают людей (и кто его знает, защитят ли кольчуги и шлемы?), а вырвавшееся на свободу пламя, которое нельзя затушить водой, уничтожает защитные укрепления, а в Заречье они по обыкновению деревянные. Опять же, воинам, на кожу и одежду которых попадут капли горящего снадобья, не позавидуешь. И главное, никакого чародейства! Сплошная алхимия — наука, которой в университетах молодежь обучают и опасной никто не считает. Но когда Годимир представил себе, что произойдет с войнами, если противоборствующие стороны начнут пользоваться подобными средствами, ему стало по-настоящему страшно. Вначале горящие, самовзрывающиеся горшки, потом присыпанные пылью ямки, набитые горючими смесями, на дорогах, потом ядовитый дым, насылаемый на вражескую армию.
      А чем же закончится? Тем же, обрисованным Лукашем, ужасом, что и в случае беспрепятственного использования разрушительного по мощи чародейства.
      А для чего тогда честь, отвага? Для чего оттачивать умение рубиться на мечах, если любой горожанин, заплативший десяток скойцев мудрецу-алхимику, может облить тебя горящей «кровью земли»?
      Это означает крах всего, на чем воспитывались многие поколения рыцарей. И уже за одно это Вукаша Подована следовало убить. Разрубить от плеча до пояса. Так, чтобы ни один лекарь, ни один чародей не заштопал. А заодно с ним и Сыдора, предающего родимый край в угоду призрачному зову власти, пошедшего на сговор с извечными врагами — загорцами. Вот они — истинные нелюди! Куда там вомперам, кикиморам и драконам!
      Годимир скакал и клял себя за юношескую наивность. Ишь ты, навоображал — дракон, воплощение зла! Стожки он кметские спалил, пару коров сожрал, подумаешь! Сена можно нового накосить, телят вырастить. Даже если девку-селянку проглотит… Разве мало девок по селам? Даже королевна, если подумать, в Заречье не одна… Хотя, если такая, как Аделия, то, наверное, одна. Но, выходит, Сыдор и ее обманул? Они же сговаривались честно, без загорских клинков и горящих кувшинов?
      Дневка разбойников возникла перед глазами рыцаря довольно неожиданно. И дело тут, скорее всего, обстояло не в умении прятаться, а в гневе, застилавшем глаза молодого человека.
      Заречане, устроившись под защитой темной бучины , неспешно разводили два больших костра. Несколько человек вели поить коней к заросшему высокой осокой берегу ручья. Сыдор, Вукаш и двое разбойников, в которых Годимир с первого взгляда опознал Будигоста и Будимила, оживленно спорили у одной из телег. Причем телохранители виновато разводили руками, вожак хэвры тряс перед носом одного из них — кого именно, сказать невозможно — кулаком. Чародей оглаживал русую бороденку и улыбался. После всего, услышанного о нем, улыбка загорца показалась рыцарю до ужаса злорадной.
      «Ах, вот ты как? Радоваться нашему горю?»
      Драконоборец пришпорил коня. В щуплой фигурке чародея теперь он видел воплощение всемирного зла. И сама судьба дала ему попытку. Ну же, пан Годимир из Чечевичей! Всего один удар!
      Меч плавно вышел из ножен, взлетая над головой. Тяжелый меч, не предназначенный для конной стычки — если держать его приходилось одной рукой, то уж под самую крестовину.
      Звуки на долгие-долгие мгновения исчезли. Остались лишь картинки, какими раскрашивают студиозусы малярского факультета из Белян бересту, зарабатывая на летних вакациях продажей своих работ мещанам и кметям на частых ярмарках.
      Отвисает челюсть Вукаша Подована. Он порывается кинуться наутек, но пола зипуна некстати цепляется за тележный борт.
      Сыдор приседает и всплескивает руками. Что-то кричит. Скорее всего, просто орет от неожиданности.
      Будигост (или Будимил) судорожно дергает за рукоять застрявший в ножнах меч. Будимил (или Будигост) взмахивает кистенем.
      Рыжий вихрастый разбойник — совсем мальчишка — заячьим прыжком убирается из-под копыт игреневого.
      Пожилой дядька в мохнатой кучме сигает прямо через костер, опрокидывая объемистый котел.
      Взлетает облако горячего пара.
      Распялив рот так, что видны кишки, истошно орет обваренный напарник сбежавшего кашевара.
      Годимир поднялся на стременах, взмахнул мечом, проводя его полукругом над головой. Чтоб уж ударить, так ударить…
      И тут нечто темное, твердое, тяжелое врезается ему в лоб.
      Боль вспышкой обожгла сознание.
      Словинец вылетел из седла, перекатился вверх тормашками через круп коня и распластался на траве, силясь вдохнуть.
      Сверху донесся громкий, сдобренный повизгиванием хохот. Хохот Сыдора.
      Годимир с трудом перевернулся на живот, пошарил по траве в поисках меча. Безрезультатно.
      — Сладкая бузина! Что ты нас пугать удумал, пан Годимир?
      — Должен заметить, ему это удалось, — хрипло ответил Вукаш. — Признаюсь, едва штаны не обмарал…
      Рыцарь перевернулся на четвереньки. Он ощущал такой жгучий стыд, что впору в землю зарыться. Тоже мне, рыцарь кверху тормашками! Мечом махать вздумал, а получил оглоблей по лбу и все. Был рыцарь, а вышел пшик.
      — Экий ты слабый, мэтр Вукаш! Я, сладкая бузина, тоже сперва перепугался. Ну, думал, все, какой-то придурок навроде Черного Качура нас нашел. Сейчас напластает мечом, сладкая бузина, как кметь сало!
      Несколько голосов с готовностью заржали. Чистые жеребцы…
      — Ан вижу, сладкая бузина, ветка! — продолжал Сыдор. — Ветка над тропкой. И только я заметить ее успел, как пан Годимир наш лбом — бабах!
      Так вот оно что! Даже не оглобля! Это он головой о ветку…
      — Вставай, вставай, пан Годимир. Порадовал ты меня, сладкая бузина! А ну, братцы, подмогните пану рыцарю!
      Чьи-то лапищи вцепились словницу в подмышки. Рванули вверх, подержали чуть-чуть на весу (словно бы для смеху), а потом поставили на ноги.
      Рыцарь завертел головой.
      Вокруг кружком собралась едва ли не половина хэвры. Вон мелькнула рябая рожа Озима. А вот и Дорофей, плюгавый и затюканный. Он, выходит, тоже теперь в разбойниках ходит?
      Будимил и Будигост придерживали Годимира под локти. Не поймешь — чтобы не упал или чтобы не сбежал? Сыдор сиял, как начищенный скойц, упираясь кулаками в бока. Вукаш, напротив, глядел с осуждением.
      — Так что ж ты нас пугать вздумал? — повторил вожак разбойников.
      — Ну… — Рыцарь пожал плечами. — Так вышло…
      Глазами он искал свой меч. Нашел. Клинок блестел в траве под ногами Сыдора. Эх, рвануться бы, подхватить верный меч, а там…
      — А мне кажется, он не шутил, — медленно проговорил чародей.
      — И что с того! — беспечно отозвался Сыдор. — Зато повеселил как! Не часто мне так порадоваться доводится.
      — Как ты нас нашел? — бросив на вожака косой взгляд, спросил Вукаш. Его серые, с желтыми прожилками глаза манили, притягивали, увлекали…
      — По следу, — твердо ответил драконоборец.
      — Следопыт! — хрюкнул Будимил (или Будигост).
      — А на лагерь кто навел? — продолжал допрос колдун.
      — Да что ты к нему прицепился, сладкая бузина! — возмутился Сыдор. — Раз пришел, значит, звездочка моя рассказала! Эх, как я соскучился за моей королевной!
      Лесные молодцы захихикали, пихая друг друга локтями, но одного быстрого взгляда вожака хватило чтобы они состроили самые серьезные мины.
      — Ты от Аделии, пан Годимир? — Сыдор шагнул вперед.
      — Да… Вот… — промямлил рыцарь, засовывая руку в ворот кольчуги. — Письмо.
      На свет появился кожаный мешочек, который словинец тут же протянул разбойнику, удерживая за веревочку — почему-то коснуться руки Сыдора Годимиру казалось противным. Противнее, чем к слизняку или жабе.
      — А! Ну-ка, ну-ка, сладкая бузина… — Главарь распустил завязки, выудил пергаментный листок, сломал печать. Углубился в чтение, забавно шевеля губами, как делает человек, не особо часто практикующийся в грамоте.
      Рыцарь рассматривал верхушки буков, чтобы не смотреть на окружающие его бородатые, скабрезно ухмыляющиеся лица. Не видеть стальных глаз Вукаша Подована, жучиных усов Сыдора.
      — Оп-па! — воскликнул вожак, завершив складывать букву к букве. — Помер Доброжир-то! Откинул копыта. Теперь Аделия, звездочка моя, в Ошмянах королева.
      — Это интересно, — почесал бровь загорец. — Значит, Ошмяны нам теперь сами в руки упадут, словно яблоко перезрелое?
      — Еще бы, сладкая бузина! Ждет меня звездочка! А, пан Годимир, скучает по мне звездочка моя?
      Рыцарь смерил его как можно более холодным взглядом, ответил, чеканя каждое слово:
      — Как я понял, у ее величества сейчас хватает дел поважнее, чем скучать по лесному молодцу. Похороны его величества Доброжира, подготовка к войне…
      — Э-э-э, постой, сладкая бузина! — прервал его Сыдор. — Что ты несешь, паныч? У меня тут совсем другое написано! Зовет меня Аделия. Со всей хэврой зовет. Слышали, молодцы мои?!
      Разбойники довольно заорали. Кто-то даже взмахнул оружием.
      — Не может быть! — сжал кулаки Годимир.
      — Как это — не может быть? Я грамоте обучен, сладкая бузина! Вот и весточку батюшке моему передала!
      — Какому батюшке? — опешил словинец.
      — А Божидару, каштеляну ошмянскому. Что глаза выпучил, пан Годимир? Я, сладкая бузина, тоже панских кровей! А ты как думал?
      — То есть… Это… Пан Божидар… Значит, он и ты… Ничего не понимаю…
      — Что ж тут понимать, пан Годимир? — хитро прищурился чародей. — Пан Сыдор — бастард, сиречь незаконнорожденный наследник пана Божидара герба Молотило, а значит, имеет право на такой же герб.
      — С полоской… — не задумываясь поправил рыцарь.
      — Что? Ах, да. С черненой полосой. Но лишь в том случае, если пан Божидар не признает пана Сыдора перед всем панством ошмянским. А если признает… Хоть я в геральдике и не знаток, но…
      — Так тот перстенек!.. — сообразил наконец-то молодой человек. — Тот, что пан Божидар на ладони держал!
      — А ты как думал, сладкая бузина? Загулял как-то Божидар. Моя мамка в молодости красивая была! Это сейчас толстая, как бочонок… А после всего перстенек ей подарил, а на перстеньке — ма-аленькое молотило. Теперь я — пан, коль Божидар признал меня сыном.
      — Он тебя сыном признал, а ты в Ошмяны загорцев приведешь? — глухо проговорил Годимир.
      — А почему бы и нет, сладкая бузина? Загорское королевство сильное. И защитит, и поддержит…
      — Ты ж королем всего Заречья хотел стать! А теперь что, перед загорцами хвостом виляешь, пес?
      — Ты что сказал? — Сыдор побелел лицом. Даже про бузину забыл помянуть.
      — А что слышал! Ты ж теперь пан. Того и гляди, в рыцари посвятят… Доставай свой меч, отдай мой и выходи на честный поединок. А там поглядим, за кем Аделия скучает!
      — Ах, вот оно в чем дело! — Разбойник подался вперед, потянул меч из ножен. — Я тебе поручил свою невесту в Ошмяны отвезти, а ты по дороге, поди, клинья подбивать начал?
      — Никакая она тебе не невеста! Я ее честно привез в Ошмяны. И свою часть договора выполнил. И ты свою выполни! Перед нашим поединком освободи Яроша. Если он еще жив, конечно. С твоим-то понятием о чести.
      — Что? Ты мою честь не трогай, рыцаренок недоделанный!
      — Я — рыцарь, посвященный по закону и совести, а ты грязный вор и грабитель. Да я об тебя даже меч марать не буду! — Годимир шагнул вперед, взмахнул кулаком, целя Сыдору в подбородок.
      Лесной молодец отмахнулся, закрываясь предплечьем, а рыцарь с удовольствием всадил ему левый кулак снизу под ребра. Кто дерется с шести лет, толк в этом деле знает.
      Сыдор крякнул, согнулся, получил локтем в висок и упал на Вукаша.
      Годимир стремительно наклонился, хватая из-под ног разбойника меч. И в этот миг кто-то ударил его между лопаток. Сила удара бросила рыцаря на колени. Пальцы соскользнули с рукояти. Он успел заметить широкий носок сапога, летящий ему в лицо. Подставил плечо и покатился по земле прямо под ноги лесным молодцам.
      И тут на него обрушился целый град ударов. Молодой человек съежился, закрывая самые болючие места.
      «Вот так себя чувствует сноп на току, когда дюжие кмети начинают обрабатывать его цепами».
      Это была последняя осознанная мысль, а потом осталось лишь звериное чувство — стремление выжить любой ценой. Выжить, чтобы отомстить.
      Сиплое «хэканье» разбойников прервал требовательный возглас вожака:
      — Не до смерти! Не до смерти, я сказал!
      — Пускай, пускай, ему полезно, — негромко проговорил Вукаш. — Чтоб прочувствовал…
      — Так я ж не против, сладкая бузина, — обычное состояние духа быстро возвращалось к Сыдору. — Только зачем ему облегчать жизнь? Или смерть, ха!
      — Молодец, пан Сыдор! Далеко пойдешь. Я тут кое-что придумал, пошли расскажу.
      — Ага, сейчас. Эй, вы, полегче, я сказал… Будимил!
      — Будигост я!
      — Да по хрену мне! Проследи, чтобы живым остался!
      — Понял, Сыдор! Все сделаю!
      Тут кто-то попал Годимиру в ухо. Вспышка боли в голове затуманила разум. Он попытался вжать голову в плечи. Получил еще пару раз по ребрам. Счастье, что лесные молодцы толкались, как обычно бывает, когда толпа топчет одиночку, и не давали друг другу бить прицельно. Двое-трое слаженно действующих драчунов уже давно отделали бы его до полусмерти. Если попадут еще несколько раз по почкам, ты, пан рыцарь, больше не жилец. А, кроме того, могут отбить легкие, печень, сломать хребет, врезать по голове так, что до конца дней будешь только под себя ходить да жевать, что в рот кинут.
      — Дай я его промеж ног припечатаю! Чтоб неповадно!.. — Кажется, голос Озима.
      Годимир очень хотел потерять сознание, но, как назло, беспамятство не шло и не шло.
      — Ах ты, сучок словинский! Закрывается еще!
      — Дай мне! Ну, дай…
      — А пусти-ка меня, Тюха!
      — Не пихайся, всем достанется!
      — Эй, легче! Слышал, что Сыдор сказал?
      — Ну, пусти же! Вот всегда вы так!
      — Тьфу ты! Устал. Ну вас на…
      И вот, когда рыцарь уже почти перестал чувствовать боль, опустилась спасительная тьма, в которой кружили, порхали, гасли и вновь зажигались золотые звездочки.
 
      Ведро ледяной воды в лицо, словно пощечина.
      Вода, она же не твердая, почему же так больно? Как будто уже зима и вместо капель летят сосульки и осколки льда…
      Как же больно…
      Еще одно ведро!
      — Эй, рыцарек, живой или нет, сладкая бузина?
      Глухой голос, наполненный еле сдерживаемой яростью, ответил ему:
      — Ухайдакали парня, сволочи…
      — Кто б говорил, сладкая бузина? Хочешь, мы и тебя отделаем? Ты только попроси…
      — Я б тебя попросил, елкина ковырялка, не были бы руки связаны!
      Ярош? Живой?
      Годимир открыл глаза. Заморгал, разгоняя затмевающий зрение туман. Удивительно, но лицу досталось гораздо меньше, чем следовало ожидать. Огнем горело ухо, ныла скула, саднили правая бровь и подбородок, но это, скорее всего, он сам, когда падал. Туловищу досталось не в пример больше. Болит едва ли не каждая косточка, руки отчего-то неподвижны, и любая попытка пошевелить ими обречена. Что-то режет под мышками, хотя он точно помнит, что туда не били… Может, после того, как сознание потерял?
      — Гляди-ка! Живой, сладкая бузина!
      Почему голос Сыдора доносится снизу?
      Драконоборец моргнул еще раз, стряхивая воду с ресниц.
      Да, разбойники в самом деле столпились внизу. А он тогда где? От одной мысли о казни, постигшей отца Лукаша и монахов, сердце запнулось, ледяной комок возник в желудке, поднимаясь к горлу.
      Да нет! Не может быть! Ощущения не те. Правда, Годимир на колу не был еще ни разу в жизни (и не стремился туда), но представить себе, что чувствует человек, которому загоняют в зад заостренную жердь, мог. Хотя бы в общих чертах.
      — И надо тебе было возвращаться, пан рыцарь! — А вот голос Яроша звучит как положено, рядом.
      — Значит, надо, — с трудом ворочая челюстью, ответил Годимир. Повернулся, чтобы посмотреть на товарища по несчастью.
      Бирюк висел на дереве. Скорее всего, на той самой ветке бука, вытянувшейся полого над тропой, о которую ударился рыцарь. Толстая веревка обмотана вокруг туловища под мышками и тянется вверх из-за спины.
      Ах, вот оно что!
      Значит и сам Годимир также подвешен, как муха, пойманная пауком.
      — Эй, ты, рыцаришко! — Кто-то толкнул его ногу. Молодой человек закачался. Ветви и стволы буков, лица толпящихся вокруг разбойников, запряженные телеги, верховые кони, тропа поплыли перед глазами. — Тебя спрашиваю или нет?
      — А? Чего? — ответил рыцарь, выискивая ненавистную рожу Сыдора.
      — Висишь, сладкая бузина?
      — Висю… То есть вишу… Тьфу ты…
      — Виси, виси! Я хочу, чтоб ты знал — Сыдор из Гражды слов на ветер не бросает.
      — Не понял…
      — А кто виноват, что ты, сладкая бузина, такой тупой? Я обещал Яроша не убивать?
      — Обещал, — кивнул Годимир и пожалел — голова закружилась, у Сыдора вместо двух глаз стало сразу четыре.
      — Да чтоб ты сдох со своими обещаниями! — каркнул Бирюк.
      — Я? Я повременю, а вот вам… Короче, ты, волчара позорный, и ты, рыцарь трахнутый! Я вас оставляю повисеть. Пусть все парни знают — Сыдор из Гражды если чего пообещал, то сделает завсегда. Даже если злейшему врагу пообещал или дерьмецу, о которого даже сапоги вытирать противно.
      Тут у вожака хэвры снова стало две глаза, и Годимир с радостью заметил, что губа Сыдора распухла и, скорее всего, мешает ему улыбаться. А так тебе и надо, ублюдок. Скоро совсем не до смеху будет. Дай только выпутаться из веревок и слезть с дерева, а там месть — вопрос времени и не более. И уж таким наивным Годимир из Чечевичей не будет.
      — Я хочу, чтоб ты знал, Сыдор. Я тебя найду, — тихо проговорил словинец, но разбойник его услышал.
      — Да ради Господа! — весело ответил он. — Искал тут один, сладкая бузина!
      — Ищите и обретете, — с противной ухмылочкой проговорил присутствующий здесь же чародей. До сих пор он стоял тихо — не мудрено не заметить. — Так, кажется, в «Деяниях Господа» сказано? Жаль, священные книги не поясняют, что именно вы найдете.
      — А ты, загорец, тоже готовься! — пообещал рыцарь. — Клянусь убить тебя легко, я же не такая скотина…
      — Это ж надо! — восхитился Вукаш. — Какой же ты добрый, Годимир из Чечевичей. Не иначе со святошей пообщался? Как у него там с задницей? Я надеюсь, не скоро заживет…
      Молодой человек попытался выкрутиться из опутывающих его веревок. Забился, как сазан на крючке.
      — Гляди, не обделайся с натуги! — под веселое ржание лесных молодцев выкрикнул Сыдор. — Ладно, висите тут, а нам недосуг! В Ошмянах звездочка моя дожидается.
      — Каленое железо тебя в Ошмянах дожидается!
      — А это мы поглядим! — Будущий король всего Заречья подмигнул и махнул рукой. — По коням, братцы! По коням!
      Разбойники заметушились, как муравьи в растревоженном муравейнике. Кто полез в седло, кто запрыгнул на облучок телеги.
      — Прощай, пан Годимир из Чечевичей! — Вожак хэвры взмахнул плетью. — Хотел бы я сказать, что жалко тебя, да врать не обучен! И ты, Бирюк, тоже прощай. Желаю подольше помучиться!
      Гикнули возницы, хлестнули по крупам коней вожжами.
      Заскрипели колеса, затопали копыта.
      Годимиру запомнился лишь тоскливый взгляд Дорофея, брошенный через плечо. Бывший бортник ехал на последней телеге, уцепившись за мешки.
      Вскоре лес приглушил звуки движущегося обоза и в бучине воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь чуть слышным шорохом ветвей да поскрипыванием веревки, на которой раскачивался Ярош — кто-то из разбойников толкнул его напоследок забавы ради.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
НОЧЬ КЛЫКА И КОГТЯ

      Скрип, скрип… Скрип, скрип…
      У каждого человека есть звуки, слышать которые ему неприятно до омерзения, до мурашек между лопатками, до оскомины. Кому-то не нравится, когда скребут ногтем по неглазурованному боку кувшина. Другого, напротив, передергивает от скрипа ножа по глазурованной глине, а иного может свести с ума шелест лезвия бритвы о точильный ремень.
      Каждому свое… Но Годимир прочно уяснил, что с сегодняшнего дня его будет бесить поскрипывание прочной конопляной веревки, намотанной на гладкую кору бука.
      Ярош молчал.
      И молча раскачивался, с каждым разом отклоняясь все меньше и меньше. Это вселяло надежду.
      Смолкли голоса разбойников, затихло ржание коней, топот копыт, тарахтение повозок. Сразу же зацвиринькал лесной конек — серовато-желтая, остроклювая птичка размером с синицу. В Заречье его зовут почему-то щеврицей. Вдалеке прокатилась раскатистая дробь дятла. Они вблизи Запретных гор тоже отличались от привычных по лесам Хоробровщины птиц. Были не пестрыми, а черными, словно их в саже кто извалял. Только шапочка алела. И называли их местные кмети желнами. Что за имечко? У загорцев переняли, что ли?
      — Ярош, — тихонько позвал Годимир.
      Лесной молодец не откликался.
      — Ярош. Ярош!
      — Чего тебе… пан рыцарь?
      — Прости меня.
      — Еще чего!
      — Да ладно, брось обижаться. Прости. Я ляпнул глупость, не подумав. Признаю. И прошу прощения.
      Бирюк помолчал. Его раскачивания стали уже почти не заметны. Хмыкнул:
      — Эх, елкина ковырялка! А ведь все могло иначе пойти!
      — Что пойти? Куда?
      — За Кудыкины горы! Жизнь могла по-иному пойти. Если б один болван не ляпал чего не надо, а другой болван меньше обижался. Эх, елкина ковырялка! Ведь мелочь, ерунда, внимания не стоящая, а как судьбу выворачивает!
      — Так ты уже не обижаешься?
      Разбойник вздохнул:
      — Да чего уж там. Как говорится, ты пошутил, я посмеялся…
      — Слава тебе, Господи!
      — Что-то ты шибко радуешься, пан рыцарь. К лицу ли благородному пану?
      — Перестань!
      — Отчего же? Я — простолюдин, а ты так моей дружбе радуешься, словно я королевич какой… К слову, о королевичах. Как там у рыжего дела? У того, который с двумя рыбками?
      — Иржи, что ли? — усмехнулся Годимир. — Жить будет. Не знаю, как долго теперь, когда загорцы на Ошмяны пошли.
      — Уж всяко дольше нас, — дернул бородой Ярош.
      — Это еще почему?
      — Эх, пан рыцарь! Ты же странствующий рыцарь, елкина моталка. Так или нет?
      — Ну, так…
      — Вот тебе и «ну»! Ты ж науки превзошел, книги всякие читал…
      — Ну, читал, читал… Что из этого?
      — Так полнолуние сегодня, пан рыцарь.
      — Полнолуние?
      — Вот-вот. Сыдор знал, что делал. Хотя, я думаю, Сыдор-то тут ни при чем. Это чародей все придумал. У-у-у, жучара, моя бы воля, я б его…
      — Да погоди ты! Что они придумали?
      — Ох, уж эти благородные паны, елкина ковырялка! Все им объяснять приходится. Разжевывать, будто несмышленышам. Ты ж наверняка знаешь, что в полнолуние…
      — Стой! — дернулся в веревках Годимир. Дернулся и закачался, как недавно раскачивался Бирюк. — Волколаки? Угадал я?
      — Угадал, — удрученно ответил Ярош. Таким убитым голосом он последний раз говорил, когда они вырвались от старичков-отравителей и узнали о приближении стаи горных людоедов.
      — Значит, нас… — Рыцарь глянул вниз. Между его пятками и травой было не больше двух аршин. Любой человек, если захочет, запросто достанет. Не говоря уже о звере. — А почему он нас не к стволу привязал?
      — Ну, ты, пан рыцарь, совсем спятил! — искренне восхитился Бирюк. — Его топят, а он переживает, что на кол не посадили!
      — Да при чем тут!..
      — А верно. Ни при чем. Сыдор нас подвесил, чтобы помучились подольше. Понравится тебе, когда вначале ноги обглодают до колена, потом сдергивать начнут… — Ярош передернулся, а драконоборец следом за ним — уж очень жуткая картина вырисовывалась.
      — Не понравится.
      — Мне тоже. Но ничего не попишешь. Остается нам с тобой, пан рыцарь, простить друг друга и предстать перед Господом чистыми аки агнцы. Хотя мне это не грозит. Мне, все грехи отмолить за седмицу не удастся. Тут уж надо месяц-другой свечки жечь.
      — Ничего, — попробовал утешить товарища по несчастью Годимир. — Помнишь, как господь говорил: «Один грешник раскаявшийся мне дороже дюжины дюжин праведников».
      — Красиво говоришь. Только я предпочел бы не раскаиваться, — под рваным зипуном Яроша напряглись мышцы в тщетной попытке разорвать веревку, — а драться. Утянуть пару тварей с собой — вот это по-нашему!
      Годимир вздохнул. Легко сказать — утянуть пару тварей. Он с волколаками сталкивался и знал, какие они сильные, быстрые и кровожадные.
      Что он знал о волколаках?
      Различные авторы бестиариев расходились в мнении об их происхождении.
      Магистр Родрик, например, считал волколаков людьми-оборотнями, которые по ночам превращаются в волка и нападают на домашний скот и других людей. В особенности, на людей, ибо не только считают их плоть более вкусной, но и получают дополнительные силы таким образом. Якобы превращение происходит довольно просто: вечером оборотень надевает волчью шкуру, а утром снимает. Следовательно, если оную шкуру найти и сжечь, то волколак силу свою потеряет.
      Архиепископ Абдониуш, автор «Физиологуса», считал, что волколаками становятся не по собственной воле. Чары злого колдуна, наложенные на несчастную жертву, делают его кровожадным зверем. По ночам монстром в волчьей — а иногда медвежьей или даже рысьей — шкуре он ловит и убивает прохожих, покорный недоброй воле своего создателя. А днем — это несчастный человек, который почти ничего не помнит из того, что творил. Основываясь на этом, его святейшество рекомендовал волколаков не убивать, но ловить живьем и читать над ними экзерцизмы, стремясь освободить душу ни в чем не виновного человека от сковывающего ее заклятия.
      А вот составитель «Естественной истории с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным», Абил ибн Мошша Гар-Рашан, ученый мудрец из Басурмани, заслуживший презрение вампира Лукаша, объяснял непреднамеренное превращение человека в зверя какой-то неизвестной болезнью. Заразиться ею, по мнению Абила ибн Мошша, может любой человек, как черной оспой, бубонной чумой или кровавым поносом. Достаточно заразе попасть в кровь жертвы. После этого начинается постепенное превращение. Сперва зараженный может просто бегать по лесу голышом, орать, выть, кувыркаться в траве. Потом он обрастает густой шерстью, начинает бояться солнечного света — он причиняет боль приспособившимся видеть в темноте глазам. Такой человек становится опасным для окружающих и, если его не убивают испуганные и возмущенные соседи, уходит в лес, в горы, в пустыню…
      Кстати, Абила ибн Мошша весьма пространно описывал, что некоторые волколаки по строению ближе к волку, некоторые к медведю, некоторые к леопарду и даже к такому презираемому зверю, как гиене. На что похожа и почему так презираема гиена, Годимир не знал, но опыт близкого знакомства с волколаком (в селе со смешным названием — Пузичи) подсказывал, что басурманин прав. Там странствующий рыцарь увидел рядом двух братьев: одного почти превращенного в волколака, а второго — обычного человека. Значит, скорее всего, брат корчмаря где-то подцепил нехорошую болезнь, а сам корчмарь, старательно покрывая все его похождения, пытался спасти от Годимира. А кроме прочего, именно заразной болезнью проще всего объяснить упорно переходящие из книги в книгу сведения о том, что укушенный волколаком сам начинает оборачиваться зверем. Ну, в конце концов, не колдовство же через рану передается?
      В одном сходились мнения высокоученых авторов трактатов — волколаки всегда подчиняются лунному циклу. Когда луны не видно, то бишь в новолуние, они сонливы и неповоротливы, отлеживаются в берлогах или просто в лесной чаще. В это время их лучше всего убивать, рекомендует Абил ибн Мошша, поскольку чудища почти не способны к сопротивлению да и, что немаловажно, наблюдения показывают, что заражение «оборотнической» болезнью даже у укушенных бывает крайне редко. В первую четверть ночного светила в оборотнях начинает пробуждаться жажда жизни, а с ней и голод, а также подчас безрассудная, бессмысленная жестокость, не присущая обычным хищникам. И к полной луне самые отвратительные черты волколаков разворачиваются в полной мере. Они наглеют, могут нападать даже не на одиноких путников, а на купеческие обозы, на возвращающуюся с танцулек молодежь (как и было в деревне Пузичи), на пастухов в ночном, врываются в одиноко стоящие избы, а сбиваясь в стаи, могут представлять нешуточную опасность и для хорошо вооруженных отрядов стражников, сборщиков податей и рыцарей, путешествующих с малым числом слуг. Лунный свет также вселяет в волколаков тягу к неумеренному совокуплению, которой они потворствуют по мере сил. В это время нередки случаи изнасилования кметок оборотнями. Само собой, с последующим убийством и кровавой трапезой.
      — Эй, ты не заснул? Эй, пан рыцарь! — окликнул Годимира разбойник.
      — Что? Нет, не заснул. Ты еще скажи — со страху обмер.
      — Ха! Молодец, пан рыцарь! Не теряешься. Или не боишься волколаков?
      — Боюсь, — честно признался драконоборец. — Кто не боится, тот долго не живет. А только случалось мне волколаков убивать. Не труднее, чем горных великанов.
      — Верно! Вот и я о том толкую. Эх, завалить бы хоть парочку, да руки связаны…
      — А если б и развязаны были? Без оружия оборотня не убьешь…
      — Без оружия? — воскликнул Бирюк. — Разуй глаза, пан рыцарь. Вон твой меч валяется. Под деревом. Ты когда без сознания висел, Сыдор хвалился: я, мол, теперь борец за объединение Заречья, а не грабитель, чужого мне не надо!
      — Меч! — обрадовался Годимир и тут же сник. Меч-то меч, а как до него добраться? Вовсе не оттого Сыдор с Вукашем оружие ему оставили, что не хотели руки воровством марать, а затем, чтобы рыцарю обиднее помирать было. Дескать, близок локоть, да не укусишь.
      — Ладно, пан рыцарь… — Ярош задрал голову, вглядываясь сквозь переплетение ветвей в бледное пятно луны. Ночная Хозяйка. Холодное Солнце. Младшая Сестра. Волчье Солнышко. Да мало ли ей народ названий всяческих напридумывал?! Разбойник откашлялся. — Ничего, пан рыцарь. Может, и пронесет мимо беду. Не под каждой же корягой волколак сидит? Повисим-повисим…
      — Да с голодухи и помрем, — подхватил словинец. — А вернее, не с голодухи, а от жажды. Больше трех суток вряд ли протянем без воды…
      — Да-а, — протянул Ярош. — Умеешь ты, елкина моталка, ободрить… — И вдруг встрепенулся. — Слышишь?
      — Что?
      — Топочет кто-то по тропе.
      — Кто?
      — Откуда ж мне знать? Тише! — шикнул Бирюк. — Слушай лучше!
      Годимир умолк, прислушиваясь. Все те же ночные звуки. Шелест листвы, кваканье лягушек в ручье. И ничего больше. Наверное, у Яроша слух как у дикого зверя… Но, в любом случае, пока опасности нет. Раз топочет, значит не волколак. Подкрадывающегося к добыче оборотня человеческому уху услышать не дано.
      Вдруг смолкли горластые лягушки. А еще через мгновение рыцарь различил легкий плеск воды. Под чеботом — лесной зверь миновал бы ручей беззвучно.
      — Кого ж это леший несет? — сквозь стиснутые зубы прошипел Ярош.
      Из-под древесной сени на прогалину выбрался человек. Низкорослый, сутулый, растрепанный. Опасливо озираясь, пошел прямо к подвешенным. В чередовании теней и лунных отсветов Годимир различил редкую клочковатую бороду, облупленный нос и плешь, пробивающуюся сквозь редкие волосики на темени.
      Дорофей?
      — Дорофей, елкина моталка! — хрипло воскликнул Бирюк. — Ты какого лешего?..
      — Да… это… понимаешь… — замельтешил бортник из Гнилушек.
      — Поворачивай оглобли, шкура продажная! — каркнул с ветки разбойник.
      — Ты… это… обижаешь меня… понимаешь…
      — Да не понимаю я ничего и понимать не хочу! Вали к своему Сыдору, можешь его в задницу поцеловать!
      — Чего ты взъелся, Ярош! — возмутился Годимир. — Он, может, скажет что-нибудь…
      — Да что он скажет? Гнида мокрожопая!!
      — Я, пан рыцарь… — повернулся бортник к драконоборцу. — Я, понимаешь, помочь хочу…
      — Вон пошел, я сказал! — не переставая, рычал Ярош.
      — Да пусть помогает! Я сейчас от Авдея-мечника готов помощь принять! — дернулся в веревках рыцарь.
      — Ага! — обрадовался Дорофей, выудил из-за пазухи длинный нож. Таким даже рубить можно, не только резать. — Я сейчас, я скоренько…
      Он подбежал к разбойнику, потянулся ножом, чтобы достать до веревки, но тот несильно лягнул его:
      — Пану рыцарю иди помогай! Случись чего, он хоть мечом отмашется!
      — Ага! — кивнул гнилушчанин, затравленно оглянулся на заросли волчьей ягоды. Перебежал к Годимиру. Привставая на цыпочки, дотянулся самым кончиком лезвия до веревок, принялся пилить. — Я, понимаешь, как они отъехали, — болтал он без умолку, — с телеги соскочил, понимаешь. Сказал, брюхо прихватило! В кустах затихарился, а потом к вам. Бегом, понимаешь, бегом… Уж шибко хотел до тьмы поспеть!
      — Не поспел, — буркнул Ярош. — Не сильно, значит, и спешил, елкина ковырялка! Сейчас тебя волколак — цап! Вражина!
      — Ну, чего ты на него взъелся? — Годимир говорил, с трудом превозмогая боль — войдя в раж, Дорофей зацепился левой рукой за его пояс, и теперь веревка врезалась под мышки под двойной тяжестью. — Помочь человек хочет!
      — Человек? Елкина моталка! Такие человеки, как он, Господа басурманам выдали… Из-за кого мы к Сыдору попали?
      — Ну, уж тут, что в лоб, что по лбу! Не к Сыдору в лапы, так гнилушчанские кмети замордовали бы.
      — Я, понимаешь, как лучше хотел… — пыхтел Дорофей. — Я бегом побег, понимаешь…
      — Бегом он побег! — передразнил Ярош. — Ты пилил бы молча. Оно хоть режется там?
      — Режется, вроде как… Понимаешь, мокрая конопля! Тянется стервоза!
      — Вот и режь, не болтай! Спаситель, елкина моталка!
      — Во! Пошел узел! — обрадованно заорал Дорофей.
      Глухое взрыкивание донеслось из кустов.
      Плотная тень промелькнула под ногами Годимира.
      Отчаянно завизжал бортник. Словно попавший в силок заяц.
      Крик его оборвался, сменяясь бульканьем, и смолк совсем.
      Годимир похолодел.
      Урчащая темная туша, копошащаяся над телом разбросавшего руки-ноги Дорофея, могла быть только волколаком. Для медведя слишком стремительна, для волка — слишком большая.
      Зверь рвал теплую плоть, урча от удовольствия. Ударом когтистой лапы отбросил в сторону разодранный кептарь.
      Рыцарь оглянулся на разбойника. Тот возвел глаза к нему. Дескать, все в руке Господа. Авось насытится и нас не тронет.
      Имея представление о жестокости волколаков, Годимир на это не рассчитывал.
      Молодой человек попытался еще раз разорвать веревки.
      Кажется узел, надпиленный Дорофеем, подался! Чуть-чуть, самую малость…
      А ну, еще! Точно! Подается. Но слишком уж неохотно. И все же, как говорится, чем леший не шутит? И еще говорят — попытка не пытка. Лучше уж делать что-то, чем покорно ждать смерти.
      Волколак поднял голову. Взбугрились могучие мускулы на загривке. Шерсть на короткой, тупорылой морде слиплась от крови, клыки поблескивали из-под тяжелых брылей.
      Зверь принюхался.
      Годимир затаил дыхание. Только бы еще несколько мгновений… Только бы не кинулся прямо сейчас. Успеть бы упасть, перекатиться, подхватить меч — до него не больше трех саженей. Да еще бы не подвело избитое тело… А все равно в драке помирать легче. Все-таки странствующий рыцарь, а не паучий обед на веревочке!
      Волколак зарычал, повернув морду к темной стене леса. Ударил когтями по земле, вздыбил шерсть на спине.
      Ответное рычание донеслось из кустов. Низкое, повелительное. В нем слышался бессловесный приказ.
      В пятно лунного света вышел второй оборотень.
      Длинные космы на плечах серебрились сединой. Толстенные канаты мышц перекатывались под шкурой.
      Молодой человек впервые в жизни получил возможность рассмотреть живого волколака вблизи, только радости это почему-то не доставляло.
      Облик чудовища являл странную смесь человеческого и звериного. Передние лапы он ставил на костяшки пальцев, отчего черные когти торчали вверх. Морда ближе к собачьей, чем к волчьей. Приплюснутая спереди, как у боевых псов из Орденских земель — северяне надевают на них стеганные войлочные жилеты и травят на вражескую пехоту. Уши маленькие и прижаты к поросшему плотной короткой шерстью черепу. На спине и плечах, напротив, шерсть наподобие конской гривы, только грубая и топорщится. Задние лапы длиннее передних, но при ходьбе согнуты в колене. Наверное, удобно — в любой миг готовы к прыжку.
      Первый оборотень рычал, разбрасывая когтями дерн.
      Второй стоял молча, скалился. Клыки, едва ли не в вершок длиной, влажно сверкали. Медово-желтые глаза смотрели, не мигая.
      Так продолжалось довольно долго. Все это время Годимир пытался порвать надрезанную веревку.
      Наконец, первый волколак, убивший Дорофея, пригнул голову к земле. Рычание из угрожающего стало смущенным. Он перестал рыть землю, шагнул назад, отвернул морду, подставляя незащищенную шею под укус. Очень похоже на обычных кобелей, выясняющих отношения в своре.
      Старый оборотень подошел к добыче. Лизнул кровь. Еще. Напряг шею, вырывая из развороченной брюшины печень. Звучно чавкнул, сглотнул. Облизнул седую морду и коротко взвыл. Словно позвал кого-то…
      Первый, которого Годимир для себя нарек Черным, улегся, бросая косые взгляды на рыцаря с Ярошем. Ноздри его при этом шевелились, навевая очень нехорошие мысли.
      В ответ на зов Седого из чащи выбрались еще несколько волколаков.
      Один, два, три, четыре…
      Две самки и два детеныша.
      Вот уж чего Годимир не видел, так это самок и детенышей оборотней!
      А любой из составителей бестиариев с радостью отдал бы душу Лукавому, чтобы оказаться на месте странствующего рыцаря. Вымя оборотниц (или волкодлачих, как правильно?) свисало между передними лапами, еще раз подтверждая человеческое происхождение чудовищ. А детеныши… А что детеныши? Они у любого зверя одинаковые — шкодные, непослушные, любопытные…
      Малышня сразу кинулась к еде, но матерый волколак двумя ленивыми шлепками отогнал их. Детеныши жалобно заскулили и уселись на траву подальше от Черного — чужой самец их пугал.
      Время шло.
      Годимир дергал веревки. Иногда казалось, что они поддаются, а все больше — нет.
      Седой медленно, смакуя каждый кусок мяса, насыщался.
      Самки ждали, отворачиваясь, словно никогда в жизни чувства голода не испытывали.
      Детеныши поскуливали, но нарушить запрет вожака не решались.
      Черный все чаще поглядывал на Яроша с Годимиром.
      Наконец вожак стаи насытился. Взрыкнул, больше для острастки, помочился на остатки тела Дорофея, отошел и улегся едва ли не на меч. Кусок железа, пропахший человеком, заинтересовал его. Седой внимательно обнюхал рукоять, а потом отвернулся, недовольно урча.
      Самки с детенышами подобрались к объедкам. Назвать это телом человека уже не поворачивался язык.
      Первый волколак поднялся, потянулся по-собачьи и подошел к Ярошу.
      Годимир видел, как побелели губы разбойника. Даже самый отважный человек может проявить слабость, беспомощно раскачиваясь перед самым носом у кровожадных хищников. Говорят, в Басурмани в древние времена последователей учения Господа иногда бросали на растерзание диким зверям, желая вызвать ужас у народа.
      Черный ударил лапой по сапогам Бирюка. С жалобным треском разошлось по шву крепкое голенище.
      Седой поднял голову, зарычал.
      Вылетевшая из кустов корявая ветка ударила его вскользь по уху.
      Оборотень взвился в воздух одним прыжком, страшно заревел, испугав детенышей, кинувшихся прятаться за спинами матерей, а потом бросился на Черного, который уже примеривался к лодыжке Яроша клыками.
      Чудовища покатились рычащим клубком.
      «А кто же запустил ветку?» — подумал Годимир, и вдруг веревка, стягивавшая его руки, с треском лопнула, и рыцарь полетел вниз, едва ли не на спины грызущимся оборотням.
      Хвала Господу, упал на ноги, кувырком перекатился в сторону ствола бука — к мечу.
      Тяжелое тело ударило его в спину, швыряя ничком на землю, затылок обожгло смрадное дыхание звериной пасти. Как он мог забыть о самках? Опасности от них не меньше, чем от любого другого оборотня!
      Хоть бы горло прикрыть руками…
      Внезапно груз, давивший на плечи, исчез. Драконоборец перевернулся на спину и увидел, как на прогалине возникла тоненькая фигурка с длинной палкой наперевес.
      Русая коса, закрученная вокруг головы…
      Велина?
      Что она тут делает?
      Годимир хотел крикнуть девушке: «Беги, пока цела! Спасайся!», но пересохшая глотка подвела, исторгнув лишь неясное хрипение.
      Рыцарь смог только наблюдать выпученными от страха глазами, как она привычным движением отпускает косу в свободный полет, делает два долгих, скользящих шага…
      Опрокинувшая Годимира самка рванулась сыскарю наперерез.
      Прыжок!
      Коса щелкнула в воздухе как бич гуртовщика. Волколак со скулением прянул в сторону — вместо глаза на светлой шерсти черным потеком растекалось кровавое пятно.
      Вторая самка налетела слева, взмахнула когтистой лапой.
      Велина взвилась в воздух.
      Хрясь! Кончик посоха с маху врезался в чувствительные ноздри зверя, вынуждая его откатиться в сторону, жалобно визжа.
      Щелк! Сухо, как валежина под сапогом, хрустнула лапа одноглазой самки.
      Годимир с трудом сумел оторвать взгляд от схватки, потянулся за мечом.
      Вот он!
      Шершавая рукоять прильнула к ладони.
      Рыцарь вскочил на ноги.
      Самцы продолжали кататься по земле. Во все стороны летели клочья шерсти, окровавленные обрывки шкуры и комья дерна. Седой подбирался к горлу противника, который бил задними лапами ему в брюхо, стремясь выпустить кишки.
      А что же Велина?
      Полученные раны не задержали оборотней и на долю мига. С короткими взрыкиваниями самки и щенки, каждый размером со взрослого волка, взяли девушку в кольцо и только слившийся в серое смертоносное колесо посох удерживал их когти и клыки на безопасном расстоянии.
      Коса металась из стороны в сторону, словно жила своей жизнью, и пятнала шкуры зверей темными влажными росчерками.
      Такого мастерского умения вести бой — смертоносного и вместе с тем красивого — Годимир не видел никогда в жизни.
      Удар посоха разбил в крошево зубы самке с перебитой лапой.
      Второй обрушился на холку детеныша — того, который пониже ростом. Он посунулся носом в траву, безжизненно вытянув ноги. Но в это время старший — или просто более крупный — щенок подкатился девушке под ноги, звонко клацая зубами.
      Велина, помогая себе толчком посоха о землю, ушла вправо высоким прыжком.
      Увы, недостаточно высоким. Когти волколака чиркнули по голенищу ее сапога, которым она успела где-то разжиться в замен опорок, подрезали в полете, и сыскарь покатилась кувырком под довольное завывание тварей.
      Годимир, укоряя себя, что стоял столбом, в два прыжка достиг схватки и обрушил меч на спину одноглазой волколачки. Сталь столкнулась с крепкой хребетной костью — аж ладони заболели, но удар достиг цели. Чудовище рухнуло, скребя по траве передними лапами. Задние висели плетьми.
      Ну, кто там еще?!
      Велина тоже не терялась. Коротким тычком посоха выбила глаз второй самке, а когда та завизжала и отскочила, вскочила на ноги.
      Рыцарь чиркнул клинком по боку детеныша — целил перерубить, но уж чересчур вертким гаденыш оказался…
      — Сзади! — округлив глаза, вдруг выкрикнула сыскарь.
      Годимир, приседая и оборачиваясь, крутанул мечом вокруг себя.
      Попал в Седого, но кости матерого оборотня оказались гораздо крепче, чем у самки. Он не замедлил размаха лапы.
      Когти скользнули по кольчуге драконоборца, отбрасывая, словно взрослый мужчина ничего не весил.
      Заплетенное в кончик косы стальное жало рассекло волколаку бровь. Удара палки по загривку он, кажется, и не заметил, но хлынувшая на глаза кровь помешала схватить Годимира зубами за ногу.
      Драконоборец откатился в сторону и, стоя на коленях — вставать некогда, — подрубил зверю заднюю лапу. Велина почти без размаха врезала хищнику в локтевой сустав.
      Оборотень упал на бок, взмахнул в воздухе когтями, перекатился, вскакивая на лапы.
      Девушка повторила удар, лишивший одну из самок клыков, но Седой с поразительным для его туши проворством умудрился перехватить посох. Чуть повернул, сжал — крепкое дерево разлетелось в щепки, и палка сыскаря стала короче на добрых три пяди.
      Зато Годимир уже успел выпрямиться и занести меч над головой. С хриплым выдохом, подобно колющим дрова кметям, рыцарь ударил сверху вниз.
      Лезвие клинка разрубило волколаку горло и шейные жилы, но застряло в кости. Рукоять скользкой рыбиной вывернулась из ладони. Молодой человек отскочил к дереву, прижимаясь спиной к гладкой коре.
      Врагов больше не осталось…
      Велина перебила хромой волколачке вторую лапу. На этот раз заднюю лапу. Зверюга крутилась волчком по земле, клацая зубами в бессильной ярости. Сыскарь несколькими ударами по затылку успокоила ее. Хотелось верить, что навсегда. Последний детеныш, подраненный Годимиром, по всей видимости, сбежал. Седой корчился, истекая кровью. Загрызенный им Черный застыл неподвижной тушей.
      — Я бы на вашем месте им головы отрубил бы… — послышался сверху голос Яроша. — Так, на всякий случай, елкина моталка.
      Девушка подняла голову, через силу улыбнулась. Даже ей схватка с четырьмя волколаками одновременно далась тяжело. Во всяком случае, дышала сыскарь, словно загнанная лошадь.
      Она хотела что-то сказать, но не смогла, махнула рукой и, подобрав нож, оброненный Дорофеем, пошла к дереву. Подпрыгнула, цепляясь за нижнюю ветку, подтянулась…
      Годимир подмигнул Ярошу:
      — Пятки не отбей, когда упадешь. А то возись потом с тобой…
      Разбойник хмыкнул и покачал головой — не стыдно, мол, такое морозить, пан рыцарь? Драконоборец, на которого частенько после пережитой опасности накатывалось беспричинное веселье, развел руками и, рассмеявшись, пошел за мечом. Все-таки Ярош прав — следует добить всех, кто еще подает признаки жизни, а тела сжечь, дабы не распространяли волколачью заразу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ЗАГОРЦЫ

      Трехдневное блуждание по заросшим лесом холмам приятной прогулкой не назовешь. Тем более, что шли они пешком. Еще бы! Где посреди леса коня взять? Да не одного, а троих.
      После того, как горячка боя миновала, а следом за ней прошло и неумеренное веселье, на Годимира навалились усталость и боль в избитом теле.
      Велина тоже слегка пошатывалась — каким бы ты великим бойцом и обученным следопытом ни был, силы человека не беспредельны. Она несколько дней шла следом за Годимиром, отслеживая его путь по серебряной стрелке. Видела троих посаженных на кол иконоборцев — вампир Лукаш исчез в неизвестном направлении, постаравшись как можно тщательнее скрыть все следы своего пребывания рядом с товарищами по вере и несчастью. Кол или сжег в костре, или уволок в лес, спрятав в кустах. Увидев обглоданные куницами и росомахами трупы с выклеванными глазами, девушка поняла, что дело неладно, и дальше уже не шла, а бежала. Измученная, но решительная поспела вовремя и спасла их с Ярошем от неминуемой смерти.
      Кстати, Бирюк тоже пострадал — на левой голени вздулась багровая полоса, из которой кое-где выступила кровь. Разбойник утверждал, что это след не зубов, а когтей волколака, но прижечь рану на первом же привале согласился на удивление легко. Велина раскалила нож покойного Дорофея и прикладывала багрово светящееся железо к ране до тех пор, пока не возмутился Годимир, уставший вдыхать запах паленого мяса. При этом Ярош молчал, сцепив зубы.
      Вот так двое шатающихся от усталости и один хромой пробирались на восход, стремясь покинуть Ломышанское королевство и перебраться на землю, подвластную Ошмянам. Они так спешили, что утратили бдительность — для странствующего рыцаря дело обычное, но разбойник и сыскарь!
      Десяток всадников на разномастных конях. Кожаные куртки — наподобие жаков, но с длинными рукавами — перетянуты в талии широкими алыми кушаками. На ногах широкие полотняные штаны, заправленные в сапоги с высокими голенищами. На головах маленькие круглые шапочки из курчавой шкурки новорожденного барашка, обшитые стальными бляхами. В руках легкие пики.
      Предводительствовал загорцами — а кто бы это мог быть еще, если не они? — настоящий рыцарь. Из-под коричневой суркотты выглядывали полы и рукава вороненого хауберка. На груди вышит герб — черная ящерка, усыпанная желтыми пятнами. Таких Годимир никогда раньше не видел. У седла рыцаря торчала рукоять настоящего длинного меча.
      — Кто такие? — гаркнул немедленно командир загорцев. Светлые, почти белые, усы грозно смотрели в небо закрученными кончиками. Из-под суконного, простеганного подшлемника выглядывал длинный чуб. — Откудова будете?
      Годимир вздохнул. Как часто в последний месяц ему приходится слышать этот вопрос, произносимый редко когда доброжелательно, а все больше с угрозой, несущий намек — мол, не приведи Господь, окажешься не тем, кого мы ждем тут. Но делать нечего… Словинец приосанился, поправил меч на поясе.
      — Я — рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей.
      — Из хоробровских, что ли? — нахмурился загорец. Пики его дружинников опустились, нацелясь драконоборцу в грудь. — Что-то ты не шибко похож на рыцаря!
      Речь загорского рыцаря почти не отличалась от привычного Годимиру наречия. Слова те же самые, но говорит так, словно каши в рот набрал. Чародей Вукаш изъяснялся чисто, даже излишне чисто, словно магистр риторики из университета.
      Драконоборец развел руками:
      — Что поделаешь, пан рыцарь! Напали на нас третьего дня… вернее, ночи волколаки. Едва отбились. Коней потеряли…
      Черты загорца слегка разгладились. Расчет Годимира оказался верен — как сказал бы Ярош, если бы был меньше занят распухшей ногой, пан пану глаза не выклюет.
      — Верно, — согласно кивнул рыцарь с ящерицей. — Третьей ночи полнолуние было. Как же ты, рабро , в такое время из дому выбрался на ночь глядя?
      — Я — странствующий рыцарь, пан… Не знаю, как тебя величать.
      — Я — рыцарь Юран герба Млок , полусотник армии короля Момчило Благословенного, — слегка поклонился рыцарь.
      Годимир вежливо вернул поклон.
      — Чудная зверюшка у тебя на гербе, рабро Юран, — прищурилась Велина. Она стояла, опираясь на укороченный зубами оборотня посох, не опасная и даже незаметная. Но драконоборец не сомневался, что силы на прыжок, сносящий загорского рыцаря с седла, ей хватит. Ярош, постанывая и охая, тоже не спускал глаз с наконечника копья ближнего к нему всадника. Если надо, то подпоясанный кушаком щеголь и не заметит, как оружие поменяет хозяина. Однако Годимир не хотел доводить дело до драки. Тут бабка надвое сказала — может, и удастся втроем одолеть полный десяток, но потерять кого-либо из друзей в безрассудном бою молодой человек не хотел.
      — Сие есть млок ядовитый! — гордо произнес загорец. — Из лесного пожара сия ящерица появляется, в огне пляшет, а после выходит и прячется под корягами и пнями. Ежели глупец какой ее в руки возьмет, у него кожа огнем печь начинает и слазит совместно с мясом до кости, отчего тот и помирает. Мои предки получили сей герб за беспощадность к врагам королевства, которых разили с той же неотвратимостью, что и млок свои жертвы!
      — Очень поучительно, — едва заметно усмехнулась Велина. — В своих странствиях я не встречала подобного зверя, рабро Юран.
      — Девице, не знаю, как тебя кличут, вообще-то более пристойно сидеть дома, нежели странствовать, — загорец подкрутил ус.
      — Неужто ты думаешь, рабро Юран, что я по своей воле в путь пустилась? — скромно опустила глаза сыскарь. — У нас тоже считают для девиц пристойным дома матери по хозяйству помогать или вышивать, или с куделью у окошка тосковать… Но… Человек предполагает, а Господь располагает. Мой отец, известный в Пищеце рудознатец, надумал перебраться к Запретным горам, чтобы начать добычу самоцветных камней. Дело прибыльное, обещало быструю выгоду… Только не удалось нам даже до предгорий добраться. Шайка разбойников, с неким Сыдором из Гражды во главе, вырезала наш обоз. Не слыхал о таких разбойниках, рабро Юран?
      — Отчего же не слыхать? Слыхал, — посуровел рыцарь. — Только был я о Сыдоре более высокого мнения.
      Велина незаметно подмигнула Годимиру:
      — Он нынче совсем совесть потерял — на каждом перекрестке кричит, дескать, благородный пан. Мол, в Ошмянах у него отец — каштелян королевского замка.
      — Верно. — Рыцарь Юран нахмурился. — Говорил такое.
      — Так брешет он самым бессовестным образом, — воскликнула Велина. — На самом деле грабитель и лиходей!
      — Ты готова свидетельствовать свои обвинения, перед боярином Бранко из Кржулей, предводителем нашего войска? Подумай, девица, это очень серьезное обвинение…
      — Готова! — дерзко воскликнула сыскарь.
      «На что она рассчитывает?» — подумал драконоборец.
      — Хорошо, — кивнул Юран. — Если Сыдор виновен, он будет наказан по заслугам. Слово рыцаря! А как ты выжила, если говоришь, что всех перебили?
      — Эх, рабро Юран! — улыбнулась девушка, весело сверкнув белизной зубов. — В лес я убежала. Они сразу не заметили, а после и искать-то не стали. Откуда ж Сыдору знать, сколько людей в обозе было?
      — Верно, верно…
      — Я потом по лесу скиталась, чуть с голоду не пропала, пока с паном Годимиром не повстречалась. Он со своим проводником из местных кметей, — она мотнула головой в сторону Яроша, — по лесу блуждал в поисках драконов.
      — Драконов? — Брови загорца полезли вверх. — Откуда же тут драконы?
      — Ну, это как посмотреть, рабро Юран, — решительно вмешался Годимир. — Когда-то драконов в Заречье было тьма тьмущая… Вот я обет и принял — убить гада, который поселян обижает, проезжих людей убивает, благородным панночкам покоя не дает…
      Ярош бросил на него быстрый взгляд. Разве что пальцем у виска не покрутил. Уж лесной молодец-то понял, о ком едва ли не в открытую ведет речь словинец.
      Но загорец воспринял все за чистую монету.
      — Верно, рабро Годимир, верно. Достойное дело. Это может быть по плечу только настоящему рыцарю.
      Драконоборец живым воплощением скромности прижал ладонь к сердцу.
      — Я помогу тебе, рабро Годимир, и твоей очаровательной спутнице, — продолжал загорский рыцарь, подкручивая ус. — Кстати, как тебя зовут, красавица?
      — Можешь звать меня Велиной, рабро Юран. — Сыскарь поклонилась легко, почти незаметно. — Я с радостью принимаю твою помощь.
      — Я тоже благодарен тебе, рабро Юран, — поспешил добавить Годимир. — Мне бы в Ошмяны выбраться, а там…
      — В Ошмяны ты придешь, рыцарь из Чечевичей, вместе с победоносной армией короля Момчило Благословенного. Обещаю.
      Драконоборец попытался, наклонив голову, спрятать растерянное выражение лица. Такого поворота он ожидал меньше всего. Даже наоборот, он хотел каким-то образом добыть коней и поспеть к Аделии раньше и армии Момчило, и хэвры Сыдора. Надо же упредить королеву, открыть ей глаза на поступки будущего короля всего Заречья и его приспешника-чародея?
      А! Будь что будет! Вдруг удастся у загорцев коней угнать? Хотя… Что это за мысли такие? Ты же благородный рыцарь, пан Годимир из Чечевичей, а не конокрад!
      — Ну, рабро Юран, коли есть на то твоя воля, я принимаю приглашение и гостеприимство армии короля Момчило Благословенного.
      — Тогда в путь! — Загорец протянул руку Велине. — Позволь, красавица, я подсажу тебя в седло. Стоит ли бить ноги, если есть кони?
      Сыскарь обворожительно улыбнулась и запрыгнула на спину гнедого коня Юрана, устраиваясь на крупе. Подмигнула Годимиру.
      Рыцарю с разбойником, само собой, коней никто не предлагал. Просто четверо загорцев зашли сзади и, позевывая, пришпорили коней. Хочешь, не хочешь, а иди…
      Ярош, хромая, пристроился рядом с Годимиром, улучив мгновение, шепнул на ухо:
      — Ты гляди, пан рыцарь, уведет загорец девку-то…
      — Она взрослая. Пускай сама думает… — почему-то ощущая злость, ответил словинец.
      — Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Ты тоже вроде как взрослый, а, если разобраться, дите дитем…
      — Ярош, ты меня никак обидеть хочешь?
      — Правдой не обидишь. Ты думай, пан рыцарь. Мое дело петушиное — прокукарекал, а там хоть не рассветай.
      Годимир нахмурился и отвернулся, поглядывая на вычищенный круп вороного коня, вышагивающего впереди. Все-таки молодцы загорцы, хорошо за лошадьми досматривают. И даже репицу бинтуют, чтоб на ходу навозом не измазать.
      Велина держалась левой рукой за пояс рабро Юрана, а правой оживленно размахивала, очевидно, ведя увлекательную беседу.
      Некая иголочка кольнула сердце драконоборца. Ишь ты, весело им. Болтают!
      Хотя, с другой стороны, какое он имеет право указывать Велине, с кем говорить, а с кем — нет? Да он и не указывает… Просто обидно. За три последних дня, проведенных в обществе девушки-сыскаря, рыцарь привык к ее вдумчивым суждениям, неожиданным замечаниям, довольно едким шуткам. А теперь, при первой возможности, она забралась за спину какому-то загорцу, разговаривает с ним, прижимается…
      Э-э-э, погоди, пан Годимир из Чечевичей, ты разберись вначале, какие очи тебе нужны — голубые или карие; какие волосы по ночам снятся — каштановые локоны или русая коса? Ты же считал себя верным рыцарем королевны… ой, нет, теперь уже королевы Аделии. И надежд она тебе гораздо больше подарила, чем Велина, независимая и непредсказуемая, себе на уме девчонка.
      Все это так. Только Аделия — прекрасная, нежная, умная — послала тебя на верную смерть в хэвру Сыдора. А Велина — опасная, решительная и тоже умная — спасла, когда волколаки уже вознамерились плотно поужинать.
      А где-то вдалеке еще маячили золотистые локоны пани Марлены из Стрешина. Как это он когда-то писал, посвящая ей неуклюжие строки:
 
Люблю вас, волосы златые,
Когда на скачке развитые,
Играют с ветром ваши пряди.
Вас с восхищеньем наблюдаю
И лучшей доли не желаю —
Иной не надо мне награды.
 
 
Еще люблю я ваше злато,
Когда немножко виновато
Падете вы в тенистой сени
На ненаглядные ресницы,
Мешая разглядеть страницу.
В мгновенья эти — я ваш пленник.
 
 
Люблю вас и в жару и в стужу.
Как воздух, блеск ваш чудный нужен —
На вас глядеть всю жизнь мечтаю.
Но раз прекрасная жестока,
На вас смотрю я издалека
И лучшей участи не знаю.
 
      Эх, пан Годимир, пан Годимир, разобрался бы ты со своими чувствами… А то, как говорится, и рыбку съесть, и на…
      — Эй, пан рыцарь, — тихонько проговорил Ярош. — А не боишься прямо в лапы Сыдора угодить?
      — Боюсь не успеть его мечом приголубить, — сурово отозвался драконоборец. — Второй раз я ошибки не повторю.
      — Так тебя к нему и подпустили.
      — Значит, потребую у боярина Бранко из Кржулей суда рыцарской чести! Коли он его паном считает, пускай позволит Господу рассудить, кто из нас прав, а кто виноват!
      Бирюк хмыкнул, потер затылок:
      — Какой же вы наивный народ, паны рыцари! Да этот Бранко тебя и слушать не станет. Ты кто есть?
      — Я рыцарь по происхождению и по закону!
      — Прежде всего, для боярина Бранко ты приблуда, неизвестно откуда взявшийся на его голову. А уж после того ты рыцарь-словинец, подданный Хоробровского королевства, с которым Загорье режется уже не одну сотню лет. Так или нет?
      — Ну, так… — нехотя согласился Годимир. Как ни крути, а разбойник прав. Там, где отступают красивые позы благородных панов, верх берет здоровая крестьянская сметка, а уж ее Ярошу не занимать.
      — Вот тебе и «ну», елкина моталка. А Сыдор для боярина кто?
      — Кто?
      — Дырявое решето! Сыдор для загорцев первейший союзник, который поможет им почти без крови Ошмяны завоевать.
      — Песья кровь! — Годимир сплюнул, вызвав подозрительные взгляды загорцев.
      — Ото ж! — добил его Ярош. — Разменивать Сыдора на тебя Бранко не станет. Ему проще тебя на кол отправить. Или камень на шею и в Ивотку… Эх, да что тут говорить!
      И вправду, говорить не о чем. Годимир согласился, и остаток дороги они отшагали молча. А путь до лагеря загорцев оказался не близким. Верст пять.
      По дороге к отряду рабро Юрана присоединились четыре подводы, груженые сеном. Следовательно, загорцы оказались не разведчиками, как изначально предполагал словинец, а простыми фуражирами.
      А вот и лагерь.
      Ровные ряды палаток — отдельно для дружинников, отдельно для рыцарей. Первые из небеленого полотна с кожаным верхом, в каждой помещается десять человек. Вторые — ярко разукрашенные, с флагами и флажками, со щитами у входа. Поодаль размещались коновязи. Еще дальше — обоз с многочисленными возницами, ковалями, коновалами, лекарями. Похоже, загорцы пришли сюда всерьез и надолго. Прав был Лукаш — захватив Ломыши и Ошмяны, они не уйдут, а начнут обустраиваться. Назначат своих наместников в городах. Может быть, даже Сыдор, алчущий королевской власти, и получит корону, но из рук Момчило Благословенного.
      Рабро Юран взмахом руки отпустил фуражиров, а сам направился прямиком в середку лагеря. Волей-неволей Годимир и Ярош потащились следом. Велина продолжала щебетать на ухо загорцу, который слушал ее очень внимательно, склонив голову к плечу. Драконоборец хотел верить, что сыскарь знает, что делает.
      У самой большой палатки, украшенной черными полотнищами хоругвей с вышитыми серебряной нитью копейными наконечниками, у входа в которую застыли четверо загорцев в кушаках и с мечами наголо, Юран спешился, галантно помог сойти с коня Велине. После того он нырнул под полог, а драконоборец, сыскарь и разбойник остались ждать.
      — Эка, ты глазки ему строила, — подмигнул Ярош девушке.
      — Если надо будет, я его и поцелую, — твердо ответила та.
      — Ну да, — кивнул Годимир и понизил голос: — Ты бы лучше число палаток подсчитала бы. Знать бы, сколько воинов они привели… Сколько рыцарей, сколько простых дружинников…
      — А зачем считать? — приподняла бровь Велина. — Этот дурень белобрысый мне сам все рассказал. Двадцать рыцарей и три сотни легких всадников. Да пехоты две сотни. Обозников он не считал, но, скорее всего…
      Неожиданно она выпучила глаза, уставясь куда-то за плечо словинцу.
      Годимир обернулся и увидел приближающегося к ним щеголеватого загорца в черном зипуне, расшитым на груди золотой нитью, в сапогах из тисненой кожи и обычной для этого народа шапочке. Вышагивающего рядом с ним носатого сухопарого рыцаря в темно-синей суркотте с алой, распластавшей крылья птицей на груди, словинец сперва не заметил. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло в лице парня в черном зипуне, но лишь висевшая на боку цистра на широком ремне подсказала истину.
      — Олешек? — удивленно воскликнул драконоборец.
      — Ты? — остановился, как вкопанный, шпильман. — Какими судьбами?
      — Да вот так… — развел руками Годимир.
      — И Ярош тут! — продолжал радоваться музыкант. — Рабро Лойко, это те самые друзья, что помогли мне из Ошмян сбежать… Знакомься, пан рыцарь, это рабро Лойко герба Красный Орел, наместник войска. А это — пан рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. Я правильно сказал?
      — Правильно, — кивнул совершенно обалдевший словинец.
      — А это — Ярош Бирюк, малый хоть куда… С зареченскими королями у него давние размолвки. Так что — наш человек! А из лука бьет — закачаешься! А это… — Олешек запнулся, взгляд его внезапно стал колючим, как ветка акации. — Это, рабро Лойко…
      — Эта девица, Олешек, под моим покровительством. — Годимир опустил ладонь на рукоять меча, который у него почему-то не забрали. — Под покровительством и защитой, — еще раз с нажимом повторил он.
      Шпильман дернул плечом. Но тут вмешался рабро Лойко:
      — Побудь с друзьями, Олешек, а я пойду поговорю с боярином.
      Полог упал за его спиной.
      — Как ты могла! — Музыкант даже кулаки сжал.
      — Что могла? — Девушка покрепче сжала посох.
      Годимир постарался встать между ними. Чем леший не шутит, еще потасовку затеют. Впрочем, Олешеку он бы тогда не позавидовал. Так и получалось, что, на словах защищая сыскаря, на деле рыцарь больше переживал за шпильмана.
      — Цистру какое имела право трогать?! — продолжал Олешек.
      — Ой, да подумаешь! — Велина поправила косу. — Что ж ты жадный такой? Уж и потрогать нельзя!
      — Я свою цистру никому не дам! — гордо заявил певец. — Разве что Годимиру приходилось. И то сердце кровью обливалось!
      — Ну, хочешь, я прощенья попрошу? — шутливо подбоченилась сыскарь. — Подумаешь, в руках подержала…
      — Ты подержала? Нет, вы послушайте, она подержала! А я потом настраивал полдня! Оно мне надо?
      — Слушай, шпильман, ты бы спел лучше! — почесал бороду Ярош. — Это у тебя душевнее выходит, чем ругаться.
      — Спеть? — Олешек улыбнулся. — Пожалуй…
      Он потянул цистру с боку наперед. Тронул струны.
      — Прекрати! Только музыки нам не хватало! — раздался звучный голос.
      Невысокий широкоплечий загорец с белыми усами, длиннющим белым чубом и подбритым затылком вышел из шатра. Встал — руки в боки, прищурился. По черной с серебряными копьями суркотте Годимир догадался, что это и есть боярин Бранко.
      — Словинец, заречанин и поморянка… — задумчиво протянул командир загорского войска. — Вот уж странная компания.
      — Этот рыцарь — мой друг! — тут же расправил плечи Олешек. — Мы с ним вместе столько пережили!
      — А за девицу я ручаюсь, — из-за спины Бранко вынырнул рабро Юран. — Сирота и так натерпелась… Думаю, загорское рыцарство должно показать себя с лучшей стороны.
      — А за этого, бородатого, кто поручится? — Боярин ткнул пальцем в Яроша.
      — Дык… я человечек невеликий… — с видом растерянного деревенского дурачка произнес Бирюк. — За два… это… десятка скойцев согласился… это… пана рыцаря благородного… к горам свесть… Да обратно… это… знамо дело… Дык, мне денежку отсчитает пущай… И чего за меня ручаться?
      Олешек застыл с разинутым ртом.
      Боярин Бранко сжал губы, отчего ниже усов его пролегли глубокие складки, нахмурился.
      — Хватит языком молотить попусту. Ты же Ярош Бирюк? Так? И не вздумай юлить!
      — Хорошо, не будем по ушам друг другу топтаться старыми опорками. Я — Ярош. Не знаю, откуда ты про меня узнал…
      — А вот от него, — боярин бесцеремонно ткнул пальцем Олешеку в живот. Шпильман охнул и согнулся. — Любит наш музыкант языком потрепать. Особенно за кубком вина, а уж вино в Загорье… — Бранко причмокнул.
      — Вы трое можете быть полезны нам, — из шатра наконец выбрался рабро Лойко.
      — Чем? — удивленно проговорил Годимир.
      — Ты же бывал в Ошмянах, рабро Годимир? — прямо в лоб спросил Красный Орел.
      — Бывал. Ну, так и Олешек тоже бывал…
      — Олешек кроме своих струн не замечает ничего. Вот спроси его — сколько ворот в Ошмянах, какая стража на каждых?
      Шпильман пожал плечами:
      — Одни, по-моему… А стражников… Четыре. Нет, восемь…
      — В мирное время — шесть, — сказал Годимир. — Сейчас, наверняка, не меньше дюжины.
      Ярош толкнул его в бок. Ты что, мол, делаешь? Рыцарь захлопнул рот так, что клацнули зубы.
      — Это не предательство, — мягко заметил боярин. — Ты же не вассал королевы Аделии.
      — Это как поглядеть, — набычился словинец.
      — Дело твое, — Бранко махнул рукой. — Захочешь помочь, поможешь. Нет — езжай молча. А отпустить я вас все равно не могу.
      — Слишком многое вы видели, — добавил рабро Лойко. — А, тем паче, рабро Юран говорил, что вы обвинение Сыдору выдвинули?
      — Да! — звонко воскликнула Велина. — Я его обвиняю! Где он?
      — И я тоже, — поддержал девушку Годимир. — Готов потребовать Господнего суда!
      — Потребуешь, — кивнул боярин. — Но не сейчас. После того, как Ошмяны завоюем. Хотя я рассчитываю обойтись без кровопролития.
      «Конечно, — подумал драконоборец, — ты ж заречан уже подданными своего короля видишь. А собственных кметей убивать глупо».
      — Рабро Сыдор поехал вперед нас на Ошмяны, — пояснил Юран, глядя почему-то только на Велину.
      — Надеюсь, в случае его успеха, забот нам этот городишко не доставит, — прервал полусотника Бранко. — А вы поедете с нами. Можете выбрать — в качестве гостей или в качестве пленников. В Ошмянах, думаю, много прояснится.
      Боярин, не прощаясь, развернулся на каблуках и скрылся в шатре. Рабро Лойко отстал от него всего лишь на долю мгновения.
      — Не скажу, что я не рад, — развел руками рабро Юран. — Ибо я благодарен боярину Бранко — его решение даст мне возможность видеть тебя каждый день. — Он поклонился Велине.
      Девушка смущенно улыбнулась, зарделась и отвернулась.
      Ярош забурчал едва слышно — захочешь, не разберешь.
      Олешек пробежал пальцами по струнам. Раз, другой… Откашлялся.
      — Маленькая канцона, пан Годимир. Надеюсь, ты меня поймешь…
      Он запел:
 
— Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, когда вокруг чума,
Разруха, голод, боль и тьма,
И безвремение…
 
 
Терпение, мой друг, терпение…
Когда бороться нет уж сил
И убегает кровь из жил,
В душе сомнение…
 
 
Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, когда надежды нет
И помутился белый свет —
Небес затмение…
 
 
Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, не сдайся без борьбы
Ты под ударами судьбы —
Придет везение…
 
 
Терпение, мой друг, терпение…
И повернет река лицом
Ладью с измученным гребцом
Вдоль по течению…
 
 
Терпение, мой друг, терпение…
Несправедливость прочь уйдет
И вновь удача промелькнет
Хоть на мгновение…
 
 
Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, когда все хорошо,
И, кажется, себя нашел…
Ах, самомнение!
 
      Стихли последние звуки.
      Юран томно вздохнул:
      — Ты бы что-нибудь веселое спел… — Он бросил косой взгляд на Велину. — Чтобы девицу развеселить!
      — Веселое после войны, рабро Юран! — сказал, как отрезал, шпильман. — Надеюсь, ты не будешь возражать, чтоб я своих друзей пристроил где-нибудь?
      — Само собой! — сделал широкий жест загорец. — Только в присутствии десятка моих дружинников.
      — Да хоть сотни! — Годимир пожал плечами. — А кормят ли у загорцев?
      Олешек закивал и с довольным лицом побежал вперед. Остальные потянулись за ним. Сперва драконоборец, за ним — Ярош. Следом за разбойником Велина, а за ней, как хвостик, выглядевший немножко не в себе рабро Юран герба Млок. Черно-желтая ящерка шевелилась на его груди, как живая.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
СНОВА ВМЕСТЕ

      Плохо смазанная ось повозки слегка поскрипывала. Звук противный, но с скрипением конопляной веревки по дереву не сравнить. Под визжание тележного колеса можно даже прикорнуть. Собственно, Годимир, попав к загорцам, отъедался и отсыпался. Хорошо Ярош сказал — уничтожая вражеские харчи, ты приближаешь его поражение.
      Коней им никто не дал, ясное дело, но зато обеспечили местами на обозной телеге. А разве может быть что-то лучше свежего сена? Валяйся, не хочу. И на десяток конвойных загорцев, бросающих косые взгляды, можно не обращать внимания. И даже на полусотника рабро Юрана герба Млок, гарцующего с придурковатым лицом с той стороны повозки, где грызла стебелек тонконогая Велина.
      С противоположной стороны трясся на спине рыжего мула Олешек. Он виновато поглядывал на Годимира, вспоминая, как рыцарь напустился на него при первой встрече.
      Еще бы! Кто обещал войну остановить? Ты? Почему не остановил? Ах, не в силах? Зачем тогда обещал? Зачем врал? Сколько можно юлить и выкручиваться? Хуже лисицы!
      Шпильман оправдывался как мог. Дескать, и так делает все, что в человеческих силах. И даже чуть-чуть больше того… Хотя рассказать, зачем вообще его понесло к загорцам, если он не шпион, отказался наотрез. Сказал, что не его тайна и открывать ее он не имеет права. Честь бродячего музыканта, слово, данное прекрасной даме, и все такое…
      Наслушавшись его заверений, объяснений, оправданий, Годимир махнул рукой и послал музыканта подальше. А как еще поступать с человеком, выступающим на стороне твоего врага?
      На это Олешек ответил, что, мол, легко некоторым, для кого весь мир раскрашен черной и белой краской. Вот — друг, а вот — враг. Все просто и понятно. Заранее известно, кого рубить мечом, а с кем идти за пиршественный стол. И вообще, проще жить, если у тебя есть меч и ты умеешь им пользоваться так, чтобы не отрубить себе ногу по колено. А он, Олешек Острый Язык из Мариенберга, крутится, как умеет. И чаще приходится поддаваться обстоятельствам, подстраиваться под них и пытаться изменить изнутри. Это, конечно, не такой легкий и надежный способ, как удар клинка, распластывающий от плеча до пояса, но и в нем есть свои преимущества.
      «Да знаешь ли ты, сколько жизней заречан я сохранил, спев вовремя боярину Бранко балладу о битве в Дорзолянском ущелье? Чего стоило убедить загорцев не преследовать израненных рыцарей короля Кременя, отступающих за Ивотку? А ведь ему, Олешеку из Мариенберга, триста лет не надо тащиться следом за армией Момчило Благословенного! Достаточно было предъявить рабро Лойко одну грамотку, и почетное сопровождение из полусотни воинов до самых Жулнов обеспечено! А он трет задницу о неудобное, жесткое седло, трясется на упрямом, противном муле… А все для чего? Для того, чтоб людям помочь. От заречан он, само собой, добра видел немного, но платить злом за зло Господь не заповедовал!»
      Годимир утомился и сделал вид, что согласен с доводами шпильмана. А то еще в запале наболтает неизвестно чего… А вокруг загорцы, довольные бесплатным представлением, устроенным известным музыкантом, навострили уши.
      Да еще Велина вступилась за шпильмана. Правда, неизвестно какими соображениями руководствовалась сыскарь. Или, и вправду, пожалела горячо возмущающегося парня, или тоже подумала о лишних словах, готовых сорваться с его острого, но длинного языка. Девушку тут же поддержал рабро Юран, скорчив такую гримасу, будто вот-вот вызовет Годимира на поединок. И как словинцу ни хотелось отлупцевать надутого загорского рыцаря, но приходилось считаться с тем, кто здесь хозяин, а кто — гость.
      Армия двигалась неспешно.
      Рассылала во все стороны от тракта гонцов, провозглашающих власть короля Момчило над зареченскими землями. Налагала оброк на кметей. Пока еще не слишком злой — там воз сена, здесь пять мешков пшеницы, где-то требовали репу, а где-то горох. Насколько успел заметить Годимир, коров и свиней у селян не отбирали, а покупали. Неизвестно, правда, насколько хорошую цену давали, но все-таки… Так не ведут себя люди, собравшиеся в грабительский набег. Так поступают пришедшие надолго. Завоеватели.
      Хотя обычно — так уж повелось в нашем мире — завоеватели редко считают себя таковыми. Предпочитают именоваться освободителями. Это как у братьев-близнецов, случись им родиться королевичами, — кто первым корону ухватил, тот законный наследник, опора отечества и гарант вольностей народных, а кто опоздал на полмгновения — проклятый узурпатор, незаконно посягающий на ему не принадлежащее. Но как быстро близнецы-королевичи могут поменяться местами (а все дело в настроении капризной панночки-удачи — то одному улыбнется, то второму), так и настроение, вызываемое пришлой армией в народе, может измениться резко от легкого недовольства и тщательно скрываемого раздражения к отчаянному сопротивлению и всеобщему восстанию. Между этими двумя состояниями зачастую один-единственный шаг, и сделать его может дружинник, свернувший шею последней курице восьмидесятилетней бабки, молодой горячий рыцарь, прижавший на сеновале дочку или внучку местного солтыса , командир отряда, приказавший выпороть десяток кметей за непонимание освободительной роли их победоносной армии. Но в любом случае народ кто-то должен повести за собой. Кто-то должен первым бросить обвинение врагам в лицо. Та же бабка, тот же обиженный староста, несправедливо поротый дровосек. Первый шаг сделать тяжело, зачастую невозможно, но без него не будет второго, третьего и так далее.
      Страны, где не нашлось героев-одиночек (или дураков — это с чьей точки зрения поглядеть), обречены вечно выплачивать дань более сильным и удачливым соседям.
      Мысленно Годимир примерял на себя маску такого вот героя. Но словинец не был уверен, что заречане пойдут за пришлым рыцарем. Или за той же Велиной, которая объявила о своем поморском происхождении. Вот Ярош, к примеру, мог бы возглавить восстание против завоевателей. Лесной молодец, пользующийся заслуженным уважением среди простолюдинов. Но Бирюк последние два дня молчал, словно уйдя в себя. Даже подначивать рыцаря, мол, уведет девушку загорец, перестал. Может, заболел?
      Не торопился боярин Бранко еще и от того, что ждал возвращения мэтра Вукаша, отправившегося с двумя десятками копачей и тремя подводами добывать «кровь земли». Должно быть, израсходовал весь запас при штурме Ломышей.
      Вот так и ехали: где-то впереди Сыдор с хэврой, где-то позади — Вукаш с копачами, вокруг — загорцы (на постную рожу рабро Юрана хоть не смотри), внутри — невеселые мысли.
      Утром третьего дня пересекли мост через Ивотку. Хороший, крепкий мост. На одном берегу — разрушенная сторожка, и на другом тоже.
      Шагах в пятидесяти от моста дорога ныряла в узкую лощину между двумя холмами. Здесь ее перекрывали (раньше перекрывали, а теперь валялись по обе стороны тракта) толстые стволы поваленных деревьев. Сучья никто не обрубал — так лучше прятаться от вражеских лучников. За этой засекой дюжина стражников приняла последний бой.
      Сопротивлялись они, судя по обезображенным трупам и крови, пятнающей древесную кору и листья, отчаянно. Но… Сила солому ломит. Против трех десятков разбойников Сыдора, вооруженных луками и прекрасно ими владеющих, стражники не совладали.
      Теперь их тела лежали рядком на левой обочине. Не иначе, Сыдор, зная, что отряд Бранко движется по его следам, уложил, желая похвастаться.
      На взгляд Годимира, бахвальство вышло не очень. Его сильно подпортил вид четырнадцати убитых разбойников, застывших на правой обочине. Человек не военный мог бы и восхититься, но словинский рыцарь, а также любой из загорцев понимал: имея двукратное преимущество в численности бойцов, положить своих больше или хотя бы столько же — это признак неумения управлять боем, свидетельство слабости командира и паршивой подготовки воинов. А чего еще ждать от разбойников?
      Медленно проезжая мимо разрушенной засеки, драконоборец смотрел на заречан. Стражники-то погибли, защищая свою родину, а ради чего умерли лесные молодцы? Ради желания видеть Сыдора королем всего Заречья? Сомнительное счастье. Чем их поднял вожак, какими словами повел на смерть? Или просто взыграла в горячих зареченских парнях удаль? Захотелось не только кметей обирать, но и с армией клинки скрестить? Вот мы, дескать, какие!
      Ну, и многие теперь больше никогда ни с кем не сразятся, не выпьют браги, не прижмут молодку в корчме… Никогда!
      Вот лежит Озим, которого товарищи дразнили Яровым. На бригантине маленький ровный разрез в двух ладонях ниже левой ключицы. Должно быть, гизарма. Быстрая смерть, совсем не мучился. А вот у Будимила (или это Будигост?) вспорот живот. Края разреза в сосульках черной, запекшейся крови и еще в чем-то буром, мерзком даже на вид. Телохранитель Сыдора умирал долго и мучительно. На сизых петлях кишечника копошатся стаи изумрудно-зеленых мух. Отяжелели от сытости. Даже взлетать не хотят…
      Годимир перевел взгляд налево и обомлел.
      — Ты куда! — воскликнула Велина, увидев, как рыцарь одним прыжком перемахнул через борт телеги и опрометью бросился к телам заречан.
      Драконоборец рухнул на колени около двух лежащих рядом трупов.
      Один изрублен так, что на белой суркотте уже и не разглядишь красную конскую голову — вся накидка слилась в единое багровое пятно. Целое только лицо, если не считать рассеченную скулу. Длинные каштановые усы с изрядной примесью седины, густые брови, докрасна загорелые, а теперь серые щеки. Волосы стрижены в кружок…
      Пан Тишило!
      А рядом?
      У этого пана лицо, напротив, изувечено до неузнаваемости — очевидно, несколько ударов кистенем. Зато черная суркотта с вышитой на груди трехзвенной золотой цепью почти не тронута. Если и есть где-то пятна крови, так, скорее всего, чужой.
      Пан Стойгнев!
      Как же Годимир мог забыть? Их отправила королева, чтоб паны рыцари прикрыли отход отступающей армии Кременя. Но драконоборец-то думал, что ошмянская королева им и войско дала в помощь! Хотя бы пару десятков стражников! Почему же на соседнем теле накидка с голубой молнией на желтом поле — герб короля Кременя? Где же черные суркотты с золотым трилистником? Где ошмянские дружинники?
      — Где?! — в голос воскликнул рыцарь, на замечая, что вокруг толпятся спешившиеся загорцы, Ярош держит его за плечи, а Олешек спрятал лицо в ладонях — желудок у него никудышный, и, значит, шпильмана вот-вот стошнит. — Где?
      — Что случилось, рабро Годимир? — насмешливый голос Юрана долетел сверху, с седла. — Подумаешь, трупы… Ты на войне никогда не был?
      — Придержи язык, рабро Юран! — неожиданно зло выкрикнул Олешек. Те же нотки звучали в его голосе и у пещеры мертвого дракона. — Не «подумаешь, трупы»! Этим рыцарям ты в подметки не годишься!
      — Ты как говоришь с рыцарем, музыкантишко? — Загорец замахнулся плетью, но отшатнулся, увидев перекошенное лицо вцепившегося в рукоять меча Годимира.
      — Только попробуй… — прохрипел словинец, пытаясь стряхнуть повисших на плечах Яроша и Велину. — Я тебе эту плеть в глотку вобью.
      — Ты гляди! — воскликнул кто-то из толпы. — Пес хоробровский зубы показал! Сейчас мы его…
      — Успокойся… — шипела в ухо сыскарь. — Успокойся… Ты ж не сможешь против всей армии… Вслед за ними захотел?
      — Я его на бой… — начал Годимир, но короткий удар по почкам вынудил его охнуть и со щелчком закрыть рот.
      — Замолчи, я сказала! — решительно прошептала Велина и в полный голос повторила: — Рабро Юран, пан Годимир увидел старых друзей. Прости его. Гнев на Сыдора затмил ему на время разум.
      — На время? — недоверчиво скривился рыцарь герба Млок. — Хотел бы верить…
      — Прости его, пожалуйста.
      — Ладно! Хорошо! — брезгливо сморщил нос Юран. — Только ради тебя! Но этого музыканта бесштанного…
      — Что тут такое? — Вороной конь наместника Лойко решительно растолкал столпившихся загорцев. — Почему встали? Весь обоз держите!
      — Рабро Лойко! — горячо проговорил Юран. — Это приблудные оборванцы тут такое устроили! Особенно вот этот… — Он ткнул плетью в Годимира.
      Наместник прищурился с высоты седла на трупы — видно, слабоват глазами был.
      — Заречане? Ломышанская гвардия?
      — Позволь мне объяснить, — вмешался Олешек. — Это действительно ломышанская гвардия. Охрана моста, надо думать… А с ними два прославленных рыцаря из Хороброва и Грозова…
      — Узнаю полещука, — перебил его Лойко. — Вот этот, да? Усач?
      — Да, рабро. Это пан герба Конская Голова. Его можно назвать идеалом странствующего рыцаря. Как он тут очутился, ума не приложу…
      Годимир знал, как тут очутились Стойгнев и Тишило, но молчал. Знал, стоит открыть рот и вновь вырвутся обидные, запальчивые слова. И неизвестно еще, что решит наместник загорского войска. Может и приказать повесить на ближайшей осине, а очень хочется выжить и отомстить Сыдору. Драконоборец еще ни разу так страстно не желал смерти другого человека. Меча под рукой не окажется, есть руки — душить, ноги — топтать, зубы — грызть…
      — А второй? — небрежно бросил рабро Лойко.
      — Второй — пан Стойгнев герба Ланцюг, — продолжал объяснять шпильман. — Пан Годимир служил у него в Ломчаевке, это тоже под Бытковым, оруженосцем. С ним вместе ходил впервые на войну, против черных клобуков.
      — Что они тут делали, Олешек?
      — Откуда ж мне знать? — развел руками музыкант. — Может, мимо проезжали? У них, я знаю, вражда старинная была…
      — Вот и бились бы, как честным рыцарям пристало, — влез Юран.
      — Помолчи, полусотник, — резко одернул его Лойко. Обвел глазами собравшихся. — Всем вернуться к повозкам. Конники — в седло. Вы, — он остановил взгляд на застывших живописной троицей Годимире, Велине и Яроше, — быстро в телегу. Иначе мне придется задуматься, почему это ваши друзья, — холодный прищур переместился на Олешека, — сражаются против армии Момчило Благословенного.
      — Вернись. Вернись в телегу… — зашептала сыскарь.
      Драконоборец кивнул, подошел к повозке, поставил ногу на ступицу. Сзади прозвучало распоряжение наместника:
      — Все тела похоронить, как положено! И сыдоровых, и этих… Рыцарей, гляди мне, не обирай! Закопаешь со всем, что на них!
      Топот копыт. Ворчливый голос дружинника, очевидно, назначенного в похоронную команду:
      — Ага… «Не обирай»! Тут, опосля разбойничков, найдешь что-нибудь…
      Телега тронулась. Заскрипело колесо.
      Годимир сидел, уткнув подбородок в колени, с закрытыми глазами и видел перед собой ненавистную рожу Сыдора, перечеркнутую крест-накрест двумя взмахами меча…
 
      Ночью сон никак не шел к драконоборцу. Одна только мысль о Сыдоре, Вукаше, всех прочих загорцах заставляла сжиматься кулаки. Эх, вскочить бы на коня, прорубить путь мечом и прочь! Сперва в Ошмяны, предупредить королеву о измене вожака хэвры… А вдруг она с ним заодно? И пойдет на то, чтобы отдать королю Момчило власть над королевством? Не может быть! А почему, собственно, не может? Он ей что, в душу заглядывал? Да нет же! Нельзя так думать о прекрасной панне! Неправильно это…
      Рядом стонал во сне Ярош. Ему в самом деле приходилось тяжело. Днем разбойник еще держал себя в руках, пытался даже шутить, хотя и хватался время от времени за голову, словно раздираемый мучительной болью. А вот ночью… Ночью из его горла вырывались жалобные стоны. Бирюк корчился, пытаясь с головой укрыться видавшим виды зипуном. И самое обидное, что не поможешь другу ничем. В обозе загорцев лекари наверняка есть, но не станут связываться с чужаком, почти пленником.
      Темный силуэт, заслонивший звезды, заставил Годимира напрячься и незаметно потянуться к мечу.
      Кого это несет?
      Неизвестный приблизился, опустился на корточки.
      Смазанная тень рванулась справа, послышался негромкий вскрик, хрипение, а потом жалобный стон.
      Годимир вскочил.
      В двух шагах от него лежал ничком Олешек.
      За каким лешим шпильман приперся среди ночи?
      Но самое смешное состояло в том, что на спине музыканта сидела Велина. Одну руку мариенбержца она удерживала даже не рукой, а ногой, и судя по перекошенному лицу Олешека, от жесткого захвата его кости начинали трещать. Ладонью сыскарь зажимала шпильману рот.
      Как рассудил рыцарь, очень здравая предосторожность.
      — Ты что тут делаешь? — наклонился Годимир к шпильману.
      Тот вращал глазами, пока девушка не усмехнулась и не отпустила ладонь.
      — Руку отпусти, дура… — зашипел поэт. — Сломаешь ведь…
      — Сломаю, — спокойно пообещала Велина. — Если еще раз дурой назовешь.
      — Ладно, не буду! Прости! — взмолился Олешек. — Только отпусти. Ради Господа, а?
      Неспешно и даже с показной ленцой сыскарь отпустила его руку. Музыкант тут же уселся, растирая локоть.
      — Разве ж так можно… — постанывал он при этом. — Мне ж без рук никак нельзя. Я к ним, как к людям, а они — увечить…
      — Как к людям, ночью не приходят, — веско заметила девушка. — Втихаря. Скажи спасибо, что за руку схватила, а не за голову.
      — Спасибо! — с чувством произнес шпильман. — Страшный ты человек, панна сердца рабро Юрана.
      — Вот сейчас точно сверну! — Велина слегка наклонилась к нему, и певец в ужасе отшатнулся.
      — Перестаньте! — решительно прекратил их перепалку Годимир. — Зачем пришел, Олешек? Беда, что ли, какая?
      Шпильман огляделся по сторонам.
      — Беда… — передразнил он. — А то вам нужна какая-то беда? Вы сами беда, какую еще поискать…
      — Вот допросишься ты, певун, елкина моталка! — Взъерошенный спросонок Ярош подполз поближе. — Говори толком, пока охраннички наши не попросыпались. А то еще заподозрят, чего доброго, что удрать хотим.
      — А вы не хотите? — Олешек приободрился, перестал «баюкать» руку и, как ни в чем не бывало, одернул зипун.
      — Так… — задумчиво протянула Велина. — Чем дальше, тем интереснее и интереснее… Давай, рассказывай, лазутчик ты мой ненаглядный, а то я за тебя всерьез возьмусь.
      — Я-то, может, и лазутчик… — ответил музыкант. — Может, и не очень удачливый и умелый, но из тебя-то сыскарь и вовсе никакой!
      — Ах, вот ты как! — задохнулась от возмущения девушка.
      Ярош захохотал, уткнув бороду в рукав, чтоб не разбудить половину лагеря. Даже Годимир улыбнулся, хоть на душе было не радостно.
      — А что? — невозмутимо подбоченился мариенбержец. — Моих писем ты не нашла?
      — Как не нашла?
      — А вот так! Не нашла. То, что ты из цистры вытащила, это прикрытие. Для таких сыскарей, как ты!
      — Ну, я тебя сейчас! — погрозила Велина, но нападать не спешила. Поэт почувствовал ее растерянность и открыл рот, чтоб добавить еще что-нибудь убийственное, но тут не выдержал драконоборец.
      — Еще одна подначка, и я тебе твой острый язык вырву. Ну, почему ты не можешь не издеваться над людьми?
      — Потому что… — серьезно ответил Олешек. — Я ведь, как ты, пан рыцарь, справедливо заметил, Олешек Острый Язык из Мариенберга.
      — Чем больше я тебя узнаю, тем больше мне кажется, что никакой ты не шпильман и не из какого не Мариенберга.
      — Вот-вот, скользкий он человечишко, — пробормотала Велина. — Скользкий и мелкий.
      Бирюк одобрительно хмыкнул.
      — Ладно, вы, честные и открытые, — вздохнул шпильман. — Я ведь не ругаться с вами шел… Хотите удрать отсюда?
      — Еще бы! — сразу загорелся Годимир.
      — Серьезно? Без подвоха? — язвительно поинтересовалась Велина.
      — Да конечно, серьезно! За кого вы меня принимаете!
      — За болтуна и певуна, елкина моталка.
      — Да?! Ах, вот вы как, да? А почему ваши охранники молчат, не проснулись до сих пор? Возница с помощником? Почему?
      — И правда… Ну, почему? — спросил рыцарь.
      — А потому, что я им сонного зелья в вино подлил!
      — Вот так да! — восхитился Годимир, вспомнив, что с вечера, в самом деле, загорцы пускали по кругу бурдюк с вином. Чужестранцам, само собой, никто не предложил. Да и вообще, правоверный загорец еще может есть со словинцем или зареченцем из одной посуды, но пить из одного горлышка — никогда!
      — А зелье в цистре возишь? На всякий случай? — отвернувшись, проговорила Велина.
      — Почему это? — кажется, слегка обиделся шпильман. — У наместника Лойко позаимствовал…
      — Спер? — уточнил Ярош.
      — Да подумаешь! У него много. Пана Красного Орла когда-то цепом по шлему приложили — свои же селяне бунтовали, а он усмирять ходил со своим отрядом. Теперь он заснуть не может без десяти капель после ужина.
      — Сколько ж ты этим загорцам ливанул? — спросил Годимир, кивая в сторону сопящих воинов. — Они хоть проснутся?
      — Раз храпят, значит проснутся, — махнул рукой Ярош. — Как через часовых пройдем?
      — Скажу — приказ наместника! — Олешек за словом в карман не лез.
      — Рискованно, — покачала головой Велина.
      — А есть другой выход? — прищурился разбойник.
      — Нет.
      — И я так думаю. — Годимир решительно влез в кольчугу, прицепил к поясу ножны с мечом.
      Они пошли вслед за шпильманом. Ярош только задержался на мгновение, забрал легкий меч у мирно сопящего загорца.
      Олешек вел уверенно, обходя притушенные кострища, пока их не окликнул воин, охраняющий стреноженных лошадей.
      — Кто такие?
      — Я — посланник Олешек, гость боярина Бранко! — попер напролом музыкант. — Приказ от рабро наместника — мы должны догнать отряд Сыдора. Срочно!
      Загорец недоверчиво оглядел их.
      — Почему ночью? Не пущу! — И приготовился позвать напарника.
      — Рабро Юран будет недоволен, воин, если ты меня обидишь, — шагнула вперед Велина.
      — Это еще чего? Да кто вы такие… — Часовой не успел договорить — конец посоха сыскаря ударил его в горло, разбивая кадык.
      Ярош подхватил оседающее тело и уложил на землю. Загорец хрипел, и Бирюк, недовольно бурча, вытащил нож:
      — Чтоб не мучился…
      Годимир тем временем поймал за недоуздок мосластого коня:
      — А где же сбруя?
      — Надо будет, без седла поскачешь, как миленький. — Разбойник вытер клинок о суркотту часового.
      Олешек, ругаясь, пилил путы на ногах второго коня.
      — Тише ты! — Велина настороженно огляделась. — Пан рыцарь прав — хоть бы уздечку…
      — А если пешком? — нерешительно проговорил драконоборец.
      — Поймают, как пить дать! — Ярош, не теряясь, разрубил путы своему скакуну.
      — Ладно, делать нечего, — поморщилась девушка, принимая мосластого из рук Годимира и распутывая закрученный вокруг недоуздка чембур. Прислушалась. — Тише! Идет кто-то… Давайте быстрее!
      Рыцарь едва успел подставить сложенные «лодочкой» ладони под колено Велине, забрасывая ее на спину коня (Ярош и Олешек вскарабкались сами), как из-за куста вынырнул человек с обнаженным клинком в руке. Даже неверного света звезд хватило, чтобы опознать рабро Юрана. Загорский рыцарь выпучил глаза и заорал в полный голос:
      — Куда?! Кто позволил?! — Потом вдруг разглядел сыскаря, пытающуюся сделать из чембура хоть какое-то подобие поводьев. — И ты с ними? Как ты могла? Ведь я…
      Годимир от всей души, с нескрываемым удовольствием влепил кулаком ему в зубы. Острая боль отозвалась в разбитых косточках, зато крик загорца захлебнулся настоящим кошачьим мяуканьем, как орут коты в конце зазимца и начале сокавика. Юран отлетел на три шага назад, упал на спину, смешно задирая левую ногу.
      Не дожидаясь, пока он вскочит и закричит, призывая часовых, которые и без того, заслышав шум, наверняка спешат сюда, драконоборец схватил коня за гриву и толкнулся посильнее… А как же хотелось добавить заносчивому рабро еще пару раз, для памяти. И желательно, кованым сапогом между ног.
      Загорский скакун помчал с места в галоп так резво, что рыцарь едва не свалился. Но потом прыжки коня выровнялись, стали более плавными, и Годимир вспомнил детство, когда верховая езда без седла не казалась столь уж неприятным или сложным занятием.
      Сзади шумел, просыпаясь, разбуженный лагерь. Вот и ушли потихоньку! Теперь дожидайся погони.
      Словно услышав его слова, плюхающийся на хребте Ярош махнул рукой:
      — В лес!
      — Убьемся! — взвизгнула Велина, держась двумя руками за гриву.
      — Господь не выдаст, свинья не съест! Загорская свинья, елкина моталка!
      — Ох, и заведешь! — натягивая чембур, выкрикнул Годимир. Лес-то лесом, но не заблудиться бы… Да и конь в ночном лесу запросто может головой о ветку приложить. Или коленом о ствол. Одно другого не легче.
      — В бою командовать будешь, пан рыцарь! — весело отозвался Бирюк. Давно он не был таким жизнерадостным. Видно, добрая встряска помогла. — А здесь позволь мне провести. Погоня по тракту пойдет. А мы дорожку-то срежем до Ошмян… — Он повернулся, подмигнул.
      Через десяток-другой шагов коней удалось сдержать, перевести на тихую рысь. Могучие буки сомкнулись за спинами людей, прикрывая бегство. Годимиру вспомнилось слышанное когда-то: «Дома и стены помогают». Ну, уж если стены помогают, то родные леса Яроша защитят и укроют точно. А там в Ошмяны. Только успеть бы раньше Сыдора.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГОСПОДНИЙ СУД

      Ярош не подвел. Годимир поражался, как умудряется разбойник находить неприметные тропки, одному ему известные знаки и отметки, после которых следует свернуть, чтобы обойти кругом село.
      Если представить местность с высоты птичьего полета, то получалось, что ошмянский тракт забирал далеко на север, проходя через обжитые места с гостеприимными корчемными домами по пути. Как покуражилась над корчмарями и их семьями хэвра Сыдора, рыцарь даже задумываться не хотел. И без того достаточно своих забот. А после самого большого села, про которое Ярош сказал — почти что город, дорога круто сворачивала на юг. Так что лишних полтора поприща для тех, кто привык ездить с удобствами, обеспечено.
      Годимир усмехнулся про себя. Что такое приличествующие благородному рыцарю удобства, он давно позабыл. Под крышей последний раз ночевал в Подворье, когда ехал выполнять поручение Аделии. Эх, Аделия, Аделия… По незнанию отправила ты своего воздыхателя на верную смерть или жестокий расчет был тому причиной? И желание встретить прекрасную королеву, посмотреть ей в глаза и выяснить все, всколыхнулось в молодом человеке с новой силой. Впору начинать гнать коня, невзирая на бездорожье.
      Но коня он не гнал. Не позволил и другим. Да признаться, положа руку на сердце, никто и не пытался торопить события. И не потому, что жалели коней. Утратить лошадей значило безнадежно отстать и утратить даже самую призрачную надежду опередить лесных молодцев, но в этом здоровом расчете рыцарь мог заподозрить разве что только Бирюка, человека опытного и побывавшего во всяких переделках. Велина и Олешек не понукали животных по одной простой причине — они с трудом держались верхом без седел. Сыскарь терпела, сжав зубы, трясясь на остром хребте — ее конь оказался не просто мосластым, но и костлявым до умопомрачения. Зато музыкант, не стесняясь в выражениях, проклинал все и всех — себя, судьбу, неведомого заказчика, Заречье, Загорье, коней, рыцарей и разбойников.
      Драконоборец и сам прекрасно понимал, как тяжело непривычному человеку ездить без седла. Еще бы! Стремян нет, ноги не отдыхают даже на краткий миг, а в особенности это ощутимо на рыси. Кроме того, внутренняя сторона бедра начинает потеть. Причем потеть с двух сторон — получается эдакая смесь человеческого и конского пота. Казалось бы, ничего страшного, но стоит появиться хотя бы малейшей царапине или ссадине — и жжение способен выдержать не всякий человек. А еще необходимо прибавить, что неопытный всадник начинает держаться за коня не только бедром (как положено, от колена до паха), но и шенкелем, то есть внутренней поверхностью голени. Хорошо выезженная лошадь воспринимает нажатие шенкеля, как посыл — приказ ускориться и идти вперед, и честно его выполняет. На размашистой рыси и тряска сильнее. Всадник вцепляется в повод, как утопающий хватается за соломинку, а ногами еще сильнее обхватывает бока коня. Итогом может стать неповиновение животного и, соответственно, полет человека в кусты.
      Но, несмотря на неудобства, причиняемые отсутствием седел и уздечек, они упрямо двигались вперед.
      Что поделаешь! Удобно, неудобно — никто не спрашивает. Не на увеселительной прогулке. Речь идет о жизни и смерти многих десятков, если не сотен людей. И думать о растертой заднице приходится в последнюю очередь.
      Рассвет застал путников в дороге.
      Ярош разрешил спешиться и пробежаться рядом с лошадьми. Чтоб, как он сказал, и ножки размять, и коням дать отдохнуть от своих неумелых потуг.
      Олешек и тут начал бурчать под нос, но Годимир давно понял — шпильман гораздо крепче и выносливее на самом деле, чем хочет казаться. Просто у него привычка такая — жаловаться постоянно на судьбу, на неудобства, на людей, обеспечивших ему эти неудобства.
      Пробежали две версты, не меньше.
      Потом опять ехали верхом, сделав хороший отрезок по тракту. Это было вновь предложение разбойника, заметившего, что Сыдорова хэвра утруждать себя ранним подъемом не станет.
      Тут уж пронеслись галопом, благо кони немножко отдохнули. Годимир откровенно наслаждался. Известно — на этом аллюре не подбрасывает, как на рыси. Зато Велина вновь поразила уже уставшего удивляться рыцаря. Едва не свалилась — начала съезжать коню на бок и лишь, ухватившись обеими руками за шею мосластого, кое-как удержалась и выровнялась.
      В полдень отдохнули подольше. Ярош безошибочно вывел их к берегу ручья. Поить коней запретил, да Годимир и сам знал — разгоряченному скакуну холодная вода страшнее отравы. Еще в детстве видел, как по недосмотру конюха сошли копыта с ног покладистого мышастого меринка. Пан рыцарь Ладибор тогда измочалил арапник о спину нерадивого парня, но коня пришлось прирезать.
      Коней привязали и дали напиться по несколько глотков из щегольской загорской шапочки Олешека. Животные протестовали, просили еще. Шпильман ругался и требовал не портить полезную вещь. И на одних, и на второго внимания никто не обратил. Все и так слишком устали.
      Вновь тронулись в путь уже в сумерках. Опять Ярош вел спутников малоприметными тропками, заставляя время от времени бежать, держа коней под уздцы. В конце концов, поглядывая на уменьшающийся диск луны, то и дело мелькавшую в сплетении ветвей, Годимир понял, что сходит с ума. Не оставалось сил ни на мысли, ни на разговоры. Только горячие конские бока, хриплое дыхание, пот, разъедающий ноги даже сквозь порты. Это когда верхом. И огнем горящее горло, тяжелые, словно налитые свинцом ноги, так и норовящие запнуться о корень или валежину на бегу.
      Солнце уже высунулось над кронами буков на добрых две ладони, когда впереди замаячила крепостная стена Ошмян.
      И это они называют укреплением!
      Ручей, играющий роль рва, невысокий вал и кое-как обтесанные сверху колья. То-то они гореть будут, подсушенные беспощадной жарой за истекшую седмицу, когда чародей Вукаш щедро плеснет «кровью земли».
      Стража в воротах, хвала Господу, усиленная — не иначе как по причине грядущей войны: заметушилась, увидев четырех взъерошенных всадников, широкой рысью — на галоп сил у коней уже не оставалось — приближающихся к мостику. Достопамятный мостик. Неужто и сейчас придется пробиваться силой? Тех-то сил осталось — кот наплакал…
      К счастью, сражаться не пришлось.
      Командовал десятком стражников знакомый драконоборцу Курыла — пожилой, с блеклыми глазами, напоминающий скорее мастерового, чем воина.
      — Ты откуда такой красивый, пан рыцарь? — удивленно проговорил он, давая знак своим подчиненным убрать рогатку.
      — Беда, братцы… — прохрипел Годимир, направляя коня на мостик. Откашлялся и выкрикнул уже погромче: — Беда! Война! Загорцы близко!
      — Загорцы? — недоверчиво покачал головой десятник. — Что-то рановато…
      — А молодой пан говорил… — влез без разрешения безусый конопатый паренек.
      — Я тебе дам «молодого пана»! — Курыла замахнулся на дерзкого древком гизармы. — Всяк сверчок, Неклюд, знай свой шесток! Паны рыцари, стало быть, сами разберутся.
      — А какой молодой пан? — спросил драконоборец.
      — Так, пан рыцарь, к пану Божидару вроде как сынок приехал единоутробный, — пожал плечами стражник. — Еще вчерась… Не знаешь такого?
      — Как же, знаем, — с угрозой проговорил Ярош. — Ох, доберусь я до него, елкина моталка…
      — А? Ага. Ну, давайте, езжайте прямо в замок, стало быть, — ухмыльнулся Курыло. — Могет быть, вас дожидаются там, за стол не садятся.
      Рыцарь нахмурился. Когда простые стражники с тобой так начинают разговаривать, волей-неволей начинают кулаки чесаться. Но, с другой стороны, стоит ли связываться, терять драгоценное время? Не в том ты сейчас положении, пан Годимир, чтобы свои порядки в Ошмянах наводить.
      Словно уловив его мысли, Велина дернула словинца за рукав:
      — Поехали, Годимир! Время…
      Что ж, поехали так поехали.
      Знакомые ошмянские улицы. Чистенькие беленые дома, улыбчивые жители. Корчмарь заметал улицу перед заведением. Остановился, проводил взглядом странную процессию.
      А вот и замок Доброжира. Нет, теперь уже Аделии. Интересно, успели ли справить похороны короля, как подобает? Да наверняка успели. Могли и коронацию провести, не дожидаясь его возвращения. Уж очень сильно королевна стремилась на батюшкин престол вскочить. Ага, и Сыдора рядом с собой пристроить.
      — Рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, — представился драконоборец стражникам у ворот замка.
      — А остальные? — хитро прищурился десятник. Пожилой, пожалуй, постарше Курылы, со шрамом на щеке.
      — Велина из Белян, — просто ответила сыскарь. — У меня важное поручение к ее величеству. Веди панна Аделия уже королева, не так ли?
      — Королева, — кивнул воин, перевел взгляд на Олешека, самого подозрительного в компании из-за загорского наряда.
      — Шпильман Олешек по прозвищу Острый Язык из Мариенберга!
      — Что-то не похож ты на мариенбержца, — недоверчиво пробормотал десятник.
      — Я гляжу, у вас в Ошмянах встречают по одежке? — подбоченился музыкант. — Я был в гостях у вас не так давно по приглашению каштеляна — пана Божидара герба Молотило.
      — А! То-то я гляжу, вроде видел тебя где… А ты, борода?
      — А я — Ярош Бирюк, — напрямую выдал разбойник, чем ошарашил не только стражников, но и рыцаря со спутниками. Он что, совсем из ума выжил? Назваться настоящим именем — это ж прямая дорога в колодки, а то и на плаху.
      Десятник заморгал в недоумении. Видно, подумал: может, какой кметь неудачно пошутил?
      — Что глазами лупаешь, елкина моталка? — оскалился Ярош. — Не видишь, я сдаваться явился?
      — Тогда… это… Давай с коня… И… это… в буцегарню. — Пожилой махнул рукой остальным стражникам. Они придвинулись, сжимая гизармы.
      — Не тебе, дядя, — небрежно глянул на них с конской спины лесной молодец. — Сдамся только королеве.
      — Какой я тебе дядя? — насупился десятник. — Бегом с коня, я сказал!
      Широкоплечий чернявый стражник, стоявший с ним рядом, негромко проговорил:
      — Погоди, Ждан, может, панство какую-нито вольность объявило… Перед войной-то. Вон и Сыдор… — добавил он совсем тихо.
      — Во-во, — нагло заявил Бирюк. — Самую что ни на есть вольность. Кто сам сдается, тому еще и мешок серебра приплачивают.
      — Да ну?! — ахнул Ждан.
      — Ну да! А ты рот не разевай, служивый. Про мешок — это только для таких, как я и Сыдор, молодцев. Но пива я тебе налью, как с поста сменишься. Обещаю!
      Хватающий ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, стражник не сказал ничего, только рукой махнул — заезжайте, мол.
      Во дворе замка они спешились.
      Конюхов почему-то не нашлось.
      — Да и леший с ними, — коротко заметил Ярош и хлопнул своего коня по крупу. — Иди гуляй!
      — Зачем ты назвался? — спросил Годимир, пристраиваясь рядом с разбойником, который, несмотря на хромоту, стремительно шагал к дверям.
      — А надоело! — отмахнулся Бирюк. — Сыдор, значит, должен тут как сыр в масле валяться? Вот ему шиш! С тем же маслом! Теперь, пан рыцарь, так будет — или он, или я. Из Ошмян только один уйдет.
      Олешек незаметно для разбойника постучал себя по лбу, возвел очи к небу.
      «Ну, уж нет, — подумал Годимир. — Сыдор — мой. Никому не отдам. Не поделюсь и не просите!»
      Главная зала, памятная драконоборцу по многим событиям, встретила их ярким светом десятков факелов, отблески которых играли на начищенных доспехах, развешанных на стенах, освещали сидевших за столом рыцарей.
      Панов собралось довольно много.
      Не столько, конечно, как на том пиру, когда пан Стойгнев обвинял Годимира в незаконном ношении рыцарского звания, но все-таки.
      Словинец различил много знакомых лиц.
      Вот и королевич Иржи из Пищеца в суркотте с двумя присевшими карпами. Шишка на лбу поморича уже прошла, но кровоподтек остался. Ничего, надо будет — добавим. Рядом с ним сидел «мантихоровый» рыцарь, чей меч до сих пор оттягивал пояс Годимира. Как же его… Ах, да! Пан Езислав.
      Во главе стола сидели пан Божидар герба Молотило, нависавший, как скала, над панами Криштофом герба Черный Качур и пан Добритом герба Ворон — один в белой суркотте, другой в васильковой с изображенными на них черными птицами.
      А в центре залы, купаясь в восторженных взглядах рыцарства, стояла Аделия, прямая и строгая в черном платье, обшитом лишь по вороту и манжетам серебряной тесьмой. В ее волосах неярко отсвечивал золотой венчик короны Ошмян. В руке сверкал поднятый меч.
      Годимир еще не видел лица человека, застывшего перед королевой на одном колене, со склоненной головой, но уже понял, кто это.
      Сыдор! Хладнокровный убийца, расчетливый предатель, похотливый кобель…
      И его сейчас посвятят в рыцарское звание!
      — …За мужество и доблесть, за отвагу и честность, — звонко звучал голос Аделии, — за верность Ошмянам, я, Аделия герба Трилистник, волею Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого, королева Ошмян, правом моим и привилегией посвящаю тебя в рыцари. Служи верно, пан Сыдор герба Молотило. Стерпи этот удар, и ни одного больше.
      Меч плавно пошел вниз, опускаясь плашмя на плечо коленопреклоненного.
      — Стойте! Погодите!!! — бросился вперед Годимир.
      И опоздал.
      Сталь коснулась темно-вишневого суконного зипуна, в который по случаю праздника облачился вожак хэвры.
      — Слава рыцарю Сыдору! — крик, вырвавшийся из луженой глотки Божидара, перекрыл все прочие звуки.
      — Да погодите же! — Словинец шел вперед, затылком ощущая недобрые взгляды. Но он не оборачивался. Знал — справа от него вышагивает Ярош с загорским мечом, а слева — Велина, в посохе которой никто не заподозрит грозное оружие, а напрасно.
      Сыдор поднялся на ноги, обернулся, расправил плечи. Годимир обратил внимание на его подрезанную бородку, тщательно зачесанные волосы. Красавец, да и только. Куда уж там самому словинцу — грязный, оборванный, чуб всклокоченный, щетина на щеках уже может носить гордое имя бороды.
      Бледность на мгновение тронула щеки вожака хэвры и тут же уступила место гневному румянцу. Сыдор картинно избоченился, взялся за меч.
      — Пан Годимир из Чечевичей? — удивленно проговорила Аделия.
      — Он самый, твое величество, — с поклоном отвечал рыцарь.
      — По какому праву?! — вскричал Божидар. Каштелян вертел головой и явно прикидывал — махнуть через стол или обходить.
      Не обращая на него внимание, Годимир приблизился к королеве. Остановился в трех шагах, смерил Сыдора презрительным взглядом. Сказал медленно, раздельно:
      — Я пришел, чтобы предупредить тебя, твое величество, и все панство ошмянское о предательстве.
      — Да как ты посмел… — Новопосвященный пан герба Молотило прищурился, сгорбился — вот-вот бросится в драку.
      — А тебя, Сыдор, песий хвост, вообще никто не спрашивает! — рявкнул Ярош.
      — Беда, твое величество, — громко произнесла Велина. — Загорье на пороге!
      — Мне это и так известно… — озадаченно проговорила Аделия. Оглянулась на ближних рыцарей, как бы в поисках поддержки.
      Пан Добрит не стал церемониться, прыгнул одним махом через стол.
      — О каком предательстве ты говоришь, пан Годимир из Чечевичей?
      — О предательстве, которое замыслил вот это мерзавец, — твердо, глядя Сыдору в глаза, отчеканил драконоборец. — Обманом втерся в доверие ее величеству и всему панству ошмянскому.
      Разбойник шагнул было вперед, но пан герба Ворон остановил его, придержав за плечо:
      — Погоди, пан Сыдор. Сдается мне, пан Годимир не в себе. Вот так вот. Тут разобраться надобно, а не за железки хвататься. А ты, пан Годимир, остынь. Чтоб такими обвинениями бросаться, надобно веские доводы приводить. А иначе хула получается и клевета. Вот так вот!
      — Доводы? Ну, что же, я готов. — Драконоборец обвел взглядом собравшихся. — Готово ошмянское панство и ты, королева, выслушать меня?
      Рыцари за столами, вскочившие на ноги при первых словах словинца, зашумели. Кто-то кричал: «Готовы!», а кто-то, как рыжий Иржи из Пищеца, — «Вон! Гнать!»
      — Да что его слушать! — голос Божидара загремел над самым ухом. — Приперся голоштанный рыцарь, сброд какой-то с собой приволок! Вон — подсыл первейший загорский с ним! И девка-воровка!
      Каштелян протянул лапищу, пытаясь сграбастать Велину за шиворот, как щенка.
      В этом была его ошибка.
      Девушка легко увернулась, чуть-чуть наклонившись. Ткнула концом посоха. Твердое дерево врезалось пану Божидару под ложечку. Хоть и дороден был пан каштелян, а не выдержал удара — хрюкнул, согнулся. Велина, шагнув в сторону, присела и с разворота заехала палкой ему под колени. Как косой подрезала. Божидар охнул и уселся. Да так, что, кажется, донжон замка содрогнулся от основания до зубцов.
      — Я — сыскарь! — отчетливо произнесла девушка. — Вот мой знак! — В ее высоко поднятой руке блеснула бляха с трудноразличимой гравировкой. — Я имею право свидетельствовать перед любым государем от Студеного моря до Усожи.
      Пан Добрит дернул себя за ус:
      — Сыскарь-то ты сыскарь, а что ж ты так с благородным паном?
      Божидар, сидя на полу, дышал с присвистом и тряс головой, словно припадочный.
      — Говори, пан Годимир, — вместо ответа посторонилась Велина, пропуская словинца вперед.
      — Панове! И ты, твое величество! — начал рыцарь. — Присутствующий здесь Сыдор из Гражды повинен в сговоре с загорцами. Один из них в его хэвре ходил, чародейством занимался вопреки завету Господа. Вместе они казнили лютой смертью четверых святых отцов, которые явились к разбойникам, дабы усовестить их! — О том, что умерли трое из четверых и кем оказался старший иконоборец, Годимир благоразумно умолчал. — После чего хотели и меня с моим проводником…
      — Да какой проводник?! Это же Ярош Бирюк — душегуб и кровопивец! — выкрикнул Сыдор, борясь с паном Добритом, не дающими ему вытащить меч.
      — А я и не скрываюсь, — с веселой злостью откликнулся Ярош. — Грабил я и воровал. Было дело! Но людей невинных не резал никогда. А Сыдор с его хэврой переселенцам пальцы с кольцами рубили, уши с серьгами резали…
      — Обозы чародейством злым жгли! — вставил Годимир.
      — А еще горным людоедам трупы отдавали! — выкрикнул Ярош, взмахивая кулаком. — С пособниками своими — Якимом и Якуней! Что скалишься, кабанья морда? Не так разве было, елкина ковырялка?
      — Нас с Ярошем, — вновь взял нить рассказа в свои руки рыцарь, — Сыдор тоже извести хотел. А для того в полнолуние подвесил нас в лесу, словно приманку… Только приманку для волколаков!
      Ошмяничи охнули. По рядам рыцарей пробежал ропот.
      — Когда б не сыскарь, обглодали бы наши косточки в лесах у Запретных гор. Что, Сыдор, не ждал, что я вернусь?
      Вожак хэвры почти вырвался из рук Добрита, но тут на помощь пану герба Ворон пришел Криштоф Черный Качур. Вдвоем им удалось придержать с рычанием отбивающегося Сыдора.
      — А оставив нас в лесу, пошел он со всеми своими людьми и чародеем Вукашем прямиком к боярину Бранко из Кржулей, который во главе загорского войска стоит. Тому у меня тоже свидетель есть. Вот он! Олешек из Мариенберга, известный шпильман.
      — Разобраться еще, что он сам у загорцев делал! — срываясь на визг, выкрикнул пан Езислав герба Мантихор.
      — Что я делал, за то я отвечу! — звучно, будто выступая перед поклонниками, проговорил Олешек. — Я свидетельствую, что Сыдор к загорцам свой отряд привел, получил от них оружие и задание — идти впереди всех на Ошмяны. А здесь он ворота открыть врагам должен!
      — Врешь, курва твоя мать! — вращал глазами вожак. — Не было меня у Бранко. А ты сам ошивался все время у рабро Лойко герба Красный Орел… — Тут он понял, что сболтнул лишку, запнулся и с утроенной силой рванулся из рук Добрита и Криштофа.
      — Видите, панове, он уже проговорился! — возвысил голос Годимир. — Он на жаловании у короля Момчило, не иначе. Или у самого боярина Бранко. А переходя мост через Ивотку, хэвра Сыдора перебила стражников ломышанских. А с ними убили жестоко двух рыцарей, посланных королевой Аделией в Ломыши. Пана Стойгнева герба Ланцюг и пана Тишило герба Конская Голова!
      Вот тут уж ошмянские паны не выдержали. В их дружном крике Сыдор не услышал для себя ничего обнадеживающего. Многие схватились за мечи.
      — Смерть! — громче всех надрывался королевич из Пищеца. — Смерть предателю!
      — Теперь ты понял, пан Иржи, чьих рук дело те сожженные телеги на дороге? — подлил масла в огонь словинец.
      — Смерть!
      — На кол!
      — Камень на шею и в омут!
      — Конями порвать!
      — Смерть предателю!
      — Тише, панове! — надсаживая горло, заорал пан Добрит. — Он хоть и вор, и изменник, а теперь в рыцари посвящен. — Ошмянский мечник взмахнул рукой и… выпустил Сыдора.
      Разбойник лягнул под коленку пана Криштофа, сунул локоть в лицо согнувшемуся рыцарю в васильковой суркотте и прыгнул вперед, выхватывая на ходу меч. Отрешенно стоящую Аделию он смел с пути, словно соломенное чучело, и не заметил.
      Вид Сыдора не оставлял сомнений в его намерениях — горящие ненавистью глаза, перекошенный рот. Он двигался быстро, очень быстро. И все же за несколько ударов сердца, потребовавшиеся ему для трех длинных, скользящих шагов, Годимир успел вытащить меч. Ни о какой удачной атакующей стойке речь уже не шла. Словинец взмахнул мечом снизу вверх, немыслимым напряжением рук опровергая распространенное мнение о проигрышности стоек «последней надежды».
      Клинки встретились с лязгом, эхом прокатившимся по внезапно погрузившейся в тишину зале.
      Меч пана Езислава выдержал, в очередной раз спасая жизнь драконоборцу.
      Сила удара отбросила оружие Сыдора вправо. Разбойник пошатнулся, выругался, стремясь удержать равновесие, сделал два лишних шага.
      Годимир, ощущая, как трещат связки в запястьях, остановил свой меч и ударил наискось, достав врага самым кончиком клинка в висок.
      Сыдор упал на колени. Будто и не в голову удар пропустил, а по ногам.
      Мгновение простоял, опустив руки и пошатываясь, а потом упал ничком.
      — Не-е-ет!!! — рванулся к обретенному и потерянному сыну Божидар. Схватил за плечи, приподнял.
      — Объявляю поединок честным и чистым! — провозгласил пан Добрит. — Победа за паном Годимиром герба Косой Крест.
      — Вот эти панычи! — воскликнул Ярош. — Никогда не поделятся с простым человеком!
      — Слава пану Годимиру! — не своим голосом заорал королевич Иржи.
      Но драконоборец их не слышал.
      Он видел только неподвижно лежащую Аделию, лиф платья которой примерно на ладонь выше пояса наливался тяжелой влагой. Карие глаза неподвижно смотрели в потолок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
КРЫЛЬЯ СПАСЕНИЯ

      Как-то само собой вышло, что подготовкой Ошмян к обороне Годимир руководил наравне с паном мечником Добритом герба Ворон. Драконоборец сам немало удивлялся этому — ведь он никогда не имел особого командного опыта, да и возрастом годился многим зареченским рыцарям в сыновья, если не во внуки. Чего стоил только пан рыцарь Гомза герба Лесной Кот, приехавший с севера королевства в сопровождении двух десятков вооруженных чем придется кметей и троих дюжих сыновей, каждый из которых, несмотря на простоватое лицо и деревенские замашки, запросто ломал в ладони подкову. Старинного рода, но обедневший до такого состояния, что выходил на косьбу наравне со своей дворней, пан сказал, что лучше умереть красиво, защищая столицу, чем цепляться за полуразрушенный замок и два овина с прошлогодней соломой. К сожалению, его поддержали далеко не все ошмянские рыцари. Шестерых из них пан Добрит так и не дождался. А значит, учитывая дружины и оруженосцев, защитники Ошмян не досчитались добрых полсотни лишних клинков. Да почему, собственно, лишних? В сложившейся ситуации ни одни руки бесполезными оказаться не могли.
      Аделия, тяжело раненная в живот — меч Сыдора прошел вскользь под ребра и только чудом не затронул печень, просила — нет, не просила, а требовала! — чтоб ее вынесли к людям хотя бы на носилках. Этому решительно воспротивились старенький лекарь, пользовавший, похоже, еще бабку нынешней королевы, и нянька Михалина — баба бестолковая, но до безумия любившая свою «куколку медовую». Так что ее величеству пришлось поумерить прыть и довольствоваться лишь частыми докладами от панов рыцарей, взявших на себя заботу об обороне города.
      Пан Божидар после смерти едва обретенного сына добровольно отказался от должности каштеляна. Он вообще не отходил от тела Сыдора ни на шаг, бормоча молитвы с совершенно безумным блеском в глазах. Потому нелегкую долю каштеляна взвалил на себя пан Криштоф. При этом пан Черный Качур подмигивал Годимиру и довольно прозрачно намекал, что занимается его, будущего правителя, прямыми делами. Сам драконоборец о судьбе своих отношений с Аделией в случае победы старался не задумываться.
      К вечеру в город подтянулись жители ближних сел. Со скотиной и подводами, груженными скудными запасами харчей. Боярин Бранко выбрал очень удачное время для захвата зареченских королевств — яровой урожай пшеницы, ячменя и овса еще не убран, а значит, осажденные города и замки продержатся меньше.
      Под защитой городской стены укрылись также мастера бронной и кузнечной слобод вместе с домочадцами. За половину дня успели перетаскать даже запасы железа и неоконченные поделки вкупе с инструментом. Жилища слобожан сперва хотели разрушить — они могли прикрывать подход вражеской армии к мостику у ворот, но после решили оставить, как есть. Тем более, что Ярош набрал десятка два охочих людей из числа умелых лучников и пообещал встретить загорцев на подходе, укрываясь как раз за плетнями слободских домов.
      Несмотря на недовольство части рыцарства, Годимир предложил вооружить и горожан — всех, кто способен, а главное, имеет желание постоять за родной край. Решающее слово оставалось за паном мечником, и Добрит, побурчав больше для вида, согласился. Теперь вооруженную гизармами, алебардами и пиками толпу муштровали десятники Курыла и Ждан, недовольные бессмысленным на их взгляд занятием, но не посмевшие перечить панам.
      Не пожелавшие вооружиться мужчины-ошмяничи, а также женщины и дети, второй день таскали ведрами воду из ручья, огибавшего крепость, и поливали частокол и вал. Рассказ Годимира о «крови земли» и ее ужасных свойствах все рыцари выслушали очень внимательно. Так же водой наполняли все найденные в городе бочки, ушаты, корыта, жбаны. Хоть в самое первое время устроить пожар загорцам не удастся. А в том, что они перво-наперво попытаются забросать Ошмяны кувшинами и горшками с горючей жидкостью, никто не сомневался. Гонец Вигарь из Ломышей, доставивший черную стрелу, так ведь и сказал: «Режут… Жгут…» Да не нужно быть великим полководцем, чтоб догадаться — пожар в осажденной крепости всегда вызывает панику среди ее защитников. Разве это не на руку захватчикам?
      Пришедшие с Сыдором лесные молодцы — после боя у моста, в котором полегли пан Тишило и пан Стойгнев, их осталось чуть больше дюжины — разбежались, едва услышали о гибели главаря. Особенный ужас им внушали Годимир и Ярош, выбравшиеся живыми и невредимыми из лап волколаков. Об этом сказали двое, удрать не успевшие — их перехватил на воротах Курыла со своим десятком. Пан Добрит распорядился повесить захваченных в плен разбойников, но тут неожиданно воспротивился Бирюк, предложив недавним врагам кровью искупить предательство и войти в его отряд смертников, поджидавший загорцев в слободе.
      Годимир в последнее время совсем не понимал многие поступки своего спутника и, чего уж там греха таить, друга. Ярош словно настойчиво искал смерти. И не так, как делает это обычный бесшабашный храбрец (как там Олешек пел когда-то — был я прежде баловник, оголец, а теперь лесной суровый удалец) — весело, зло, но с оглядкой, а как человек, который утратил желание жить.
      Улучив мгновение, драконоборец схватил Яроша за рукав и оттащил в сторонку:
      — Ты что творишь? Ну неужели тебе загорцы так насолили? Или ты ошмяничей так любишь, что умереть за них готов?
      Бирюк долго молчал, хмурился, теребил окладистую бороду. Потом признался, не глядя Годимиру в глаза:
      — Есть такая жизнь, пан рыцарь, перед которой смерть избавлением кажется…
      — Тебя по голове часом никто не стукнул? Или заболел?
      — Эх, елкина моталка, угадал, пан рыцарь! Заболел я! Как есть заболел… И жить человеком мне, пан рыцарь, совсем недолго осталось, елкина моталка. Так хоть умереть красиво! Так, чтобы вон певун наш балладу сложил о последних днях Яроша по кличке Бирюк…
      — Чтоб о тебе балладу сложили, умирать не обязательно! — горячо возразил словинец. — Просто дерись, как ты умеешь!
      — А я от боя не бегаю! Сам видишь… И сражаться в первых рядах хочу. Может, Вукашу успею стрелу в глотку всадить, раз ты Сыдора у меня отобрал.
      — Так для этого нет нужды за крепостную стену лезть! Сколько же повторять можно? Со стены оно даже сподручнее из лука бить…
      — Так тебе Вукаш на расстояние выстрела к стене и подошел!
      Годимир сперва не нашел что возразить, но почему-то слова Яроша показались ему неубедительными. Неискренними, что ли…
      — Так, ты отвечай, как на исповеди, положа руку на сердце — почему смерти ищешь?
      — Да тебе-то что, пан рыцарь?
      — Если бы мне все равно было, я бы к Сыдору не возвращался. — Рука драконоборца сжала плечо разбойника — захочешь, не вырвешься. — Ясно тебе, борода? Ты ж мне… — Он хотел сказать: «Как брат», но подумал, что это выйдет слишком уж картинно, не по-настоящему, и замолчал.
      Но Бирюк понял. Потупился, попытался отвернуться, но Годимир держал крепко. Наконец, разбойник едва ли не шепотом сказал:
      — Понимаешь, пан рыцарь, меня волколак таки укусил…
      — Да ну?! — опешил молодой человек. Даже пальцы разжались.
      — Вот тебе и «да ну»! Мне теперь с людьми жить и думать нельзя, елкина моталка. Самому страшно, как подумаю, что натворить могу. В лес уйти? Так хрен редьки не слаще… Выть на луну и по ночам бегать? Избави, Господи! Лучше уж умереть человеком. Пока еще человек.
      — Да что ты так сразу — выть, бегать, умереть человеком… Может, обойдется еще?
      — Как же, обойдется. Ты сам веришь в то, что говоришь? Вижу, что не веришь, елкина моталка! Вон, даже руку убрал! Заразный я теперь, навроде прокаженного.
      — Да что ты говоришь такое! — возмутился рыцарь. — И вовсе не потому руку убрал, а потому… Потому, что ты вырываться перестал!
      — Ага, панночке какой пойди расскажи. Панночки, они сказки любят.
      — Ярош! — Годимир схватил друга за плечи, притянул так, чтобы глаза смотрели в глаза. — Мы найдем средство. Обещаю. Ты только выживи! Не сломайся.
      — А я ломаться и не думал! — глядя прямо в серые глаза Годимира, ответил разбойник. — Не из таковских, елкина моталка. Только про средство не надо мне толковать тут! Не в человечьих это силах. Уж я-то знаю… — последние слова его прозвучали так убито, что рыцарь задохнулся от жалости, но сдержался, ничем не выдал своего порыва. Пожалеть такого мужика, как Ярош, значит унизить его, оскорбить.
      — Да что ты знаешь?! — вместо этого воскликнул драконоборец. — Я-то, небось, книг побольше прочитал!
      — Да уж наверняка побольше, елкина ковырялка, коль я совсем неграмотный…
      — Вот и слушай советы! Мы все попробуем. Понемногу всего, авось что-то и поможет.
      — Авось! — передразнил его Ярош. — Верно про словинцев у нас говорят — авось да небось вывезут.
      — И вывозили. Героев не чета нам с тобой вывозили, — с уверенностью, которой вовсе не ощущал, сказал Годимир. — А если и правда окажется не в человеческих силах, мы к нелюди пойдем.
      — К нелюди? Ты, поди, еще одну навью здесь заприметил? Ох, пан рыцарь, доведут тебя бабы до буцегарни! — На миг Годимир увидел перед собой прежнего Яроша. Но только на миг.
      — Навья, не навья, а вомпер знакомый у меня объявился.
      — Вомпер? Ну, ты даешь, пан странствующий рыцарь! Тебе же ихнее племя по обету истреблять положено!
      — Не все вомперы одинаково опасны, — нравоучительно произнес драконоборец. — А некоторые тех же врагов, что и мы, имеют.
      — Ни за что не поверю!
      — Поверишь, когда я вас познакомлю.
      — Ладно, поглядим, коли выживем… — махнул рукой разбойник.
      — Так ты передумал в самое пекло лезть?
      — Еще чего! Не дождешься! Ты же, пан рыцарь, не станешь за спины стражников прятаться, когда дело до рукопашной дойдет?
      — Вот еще! Я рыцарь, как-никак!
      — Вот и мне позволь позабавиться. Может, последний раз, елкина моталка?
      — Ладно, — согласился Годимир. Ну, не вязать же здорового мужика, в самом-то деле? — Только гляди, ворота мы не откроем.
      — А и не надо! — Ярош не сильно и расстроился. — Веревку какую-нито через стену кинешь, и хорошо! Эх, не боись, пан рыцарь! Живы будем — не помрем. Господь не выдаст, свинья не съест!
      — На Господа надейся, а коня привязывай, — ответил пословицей на пословицу словинец.
      — Вот ты мне веревочку и перекинь! По старой дружбе! — подмигнул Бирюк. И отмахнулся. — Ладно, елкина моталка, недосуг мне! Надо добровольцев моих еще с луками погонять. Эх, мне б десяток мужиков с ничьих земель…
      Разбойник умчался, а Годимир долго смотрел ему вслед. Неужели судьба у него, рыцаря из Чечевичей, такая: находить друзей и тут же терять их?
 
      Загорцы нагрянули через полных два дня после невеселого посвящения Сыдора в рыцари.
      Едва отзвонили колокола в церкви, знаменуя окончание заутренней службы, и народ повалил кто по домам, кто на стены, завершать начатую работу, примчались на взмыленных конях пан Езислав герба Мантихор и совсем юный, безусый пан Жельчик герба Казуля , прибывший защищать Ошмяны с отцом и дедом. Их отпускали в разведку безбоязненно, зная, что хворый после раны, причиненной стрелой Яроша, Езислав в драку ввязываться не станет, а пану Жельчику дед, старый пан Твердимир, пригрозил вожжами выпороть при всех, если ослушается приказа.
      — Загорцы! Загорцы идут! — выкрикнул несдержанный по причине молодости пан Казуля, а Езислав прямиком направился в королевский замок — докладывать пану мечнику.
      — Что ж, дождались! — Появившийся на крыльце пан Добрит выглядел весьма грозно в хауберке с кольчужными рукавицами, бацинете и с длинным мечом в руках. Он стремительно сотворил знамение, поцеловал крестовину меча. — Во имя Господа, панове! На стены, добрые ошмяничи, на стены!
      Ворота закрыли быстро. Стражники аж подпрыгивали, ожидая, пока Ярош выведет своих смертников. Бирюк махнул на прощание рукой и принялся расставлять лучников по разным концам слободы.
      Годимир взобрался на стену, прошелся по дощатому настилу, выбирая удобное место — так, чтобы получше видеть выныривающую из лесу дорогу. Рядом занимали места стражники в черных суркоттах с желтым трилистником, рыцари в разноцветных гербовых накидках и одетые кто во что горазд горожане.
      «Хоть бы скорее началось, — подумал молодой человек. — Долгое ожидание боевой дух убивает».
      Загорцы не заставили себя долго ждать.
      Вначале на тракте показался передовой разъезд. Войско боярина Бранко двигалось в походе по всем правилам боевого искусства, а не абы как. Всадники в жаках и алых кушаках закрутили коней на месте, разглядывая стены и настороженные лица защитников, а потом развернулись и скрылись с глаз.
      — В штаны наложили! — буркнул бородатый заречанин, кузнец, если судить по ожогам на руках и въевшимся в щеки мелким кусочкам окалины.
      — Они тебе наложат! — зло ответил рыцарь с гербом Синяя Собака. Годимиру его представили как одного из немногих уцелевших панов из Ломышей. — Своих поскакали предупредить.
      Стоит ли говорить, что прав оказался не кузнец, а рыцарь?
      Когда появилась основная сила загорцев, они действовали на удивление слаженно. Всадники спешились, увели коней под прикрытие деревьев. Пехота выстроила телеги вне пределов досягаемости стрел с городских стен и тут же принялась что-то мастерить. Должно быть, осадные приспособления. Годимир ни разу не участвовал в штурмах крепостей ни как осаждающий, ни как защитник, но представление о таранах, осадных башнях и метательных машинах имел. Особенно его беспокоили последние. Наличие в руках загорцев «крови земли» превращало обычные требушеты в грозное оружие. Ну, положим, мощный требушет и сам по себе оружие хоть куда — каменные стены рушит, а куда уж там ошмянскому частоколу, — но, вынужденно пребывая в «гостях» у воинов Момчило Благословенного, рыцарь ничего такого, из чего можно сделать требушет, не заметил. Настоящий требушет из подручных средств не состряпаешь.
      Три загорских рыцаря в сопровождении десятка легких конников направились прямиком к воротам. Над их головами трепетал алый стяг с изогнувшимся в прыжке белым горностаем — герб Жулянского королевства.
      Неспешно, шагая, как на прогулке, они проследовали между мастерскими и жилищами слободских ремесленников. Остановились, не доехав десяток шагов до моста.
      Ярош со своими людьми не показывался на глаза. Выжидал.
      — Почтенные ошмяничи! — торжественно провозгласил возглавлявший переговорщиков незнакомый Годимиру рыцарь в черной суркотте с косой белой полосой. — Великая и непобедимая армия короля Момчило Благословенного предлагает вам почетную сдачу. Все очень просто! Ваша королева приносит вассальную присягу его величеству Момчило и вы становитесь подданными Жулянского королевства…
      Конский кругляш, свежий и, по всей видимости, еще теплый, ударил рыцарю в грудь, медленно сполз, добавляя к его гербу еще одну полосу — вертикальную желтую.
      Загорец брезгливо передернулся, потянулся за мечом.
      — Пошел прочь! — громко проговорил пан Добрит. — Иначе следующей будет стрела, клянусь кровью Господа!
      — Это ваше последнее слово? — не спешил все же уезжать загорец.
      Арбалетный бельт, выпущенный, кажется, Курылой, легко чиркнул его по шлему. Рыцарь дернулся.
      — Я сказал — прочь! — грозно выкрикнул Добрит.
      И тут с загорца слетела показная учтивость и благородство. Он грязно выругался, упомянув матушку пана герба Ворон, развернул коня и стремглав поскакал прочь. Свита не отстала дальше, чем на конский корпус.
      — Ну, сейчас начнется, — выдохнул Годимир.
      — А то? — усмехнулся Добрит и пошел вдоль стены по шаткому настилу, подбадривая ополченцев.
      Воины Момчило бросились к частоколу двумя отрядами, справа и слева обходя слободу. Передние тащили плетенные из лозы щиты в рост человека. Конечно, бронебойную стрелу такой не задержит, но вот срезень или охотничья застрянут. Следом за ними волокли здоровенные связки хвороста — забрасывать ров.
      — Гляди, пан рыцарь! Против нашего ручейка-то! — засмеялся кузнец, тряхнул алебардой. — Ничего, пущай токмо поближе подойдут!
      — Цельсь! — закричал пан Добрит на левом краю, и Годимир подхватил его команду:
      — Цельсь! Бей!
      Стрелы сорвались с частокола, словно стая голодных злых ос. С десяток загорцев сразу запнулись и упали. К сожалению, убитых среди них было слишком мало — человека четыре, а остальные пытались отползти к своим.
      Атакующие повыше подняли щиты, прикрывая несущих хворост и лестницы.
      — Бей!
      Новый залп принес еще меньше успеха осажденным.
      И тут среди слободских домишек то здесь, то там замелькали охотники Яроша. Стреляли они красиво — любо-дорого поглядеть. Пучок стрел в левой руке, в той же, что и кибить лука. Правая рука хватает стрелу за оперение. Рывок, кулак уже около уха, щелчок тетивы по кожаному нарукавнику, а пальцы уже нашаривают новую стрелу.
      Щелк, щелк, щелк…
      Стрелок скрывается за плетнем и возникает совсем в другом месте.
      Снова — щелк, щелк!
      — Эх, молодцы! — воскликнул рыцарь Синяя Собака. — Хоть и чернь, а все же молодцы! Нам бы таких сотню…
      Загорцы не выдержали прицельной, от которой не спасали ни щиты, ни кожаные куртки, стрельбы и кинулись наутек.
      Что теперь предпримет боярин Бранко?
      На его месте Годимир постарался бы выбить стрелков из слободы.
      Предводитель загорского войска поступил так же. Только сделал это с жестокостью, имевшей целью устрашить ошмяничей.
      Поскольку малые требушеты еще не были готовы, по дороге, вливающейся в слободу, поскакали два десятка всадников. Они на ходу подхватывали из рук копошащегося на повозке человека какие-то ржаво-бурые кругляши с хорошую репку размером.
      Горшки?
      С «кровью земли»?
      Когда первый метательный снаряд разлетелся в осколки, выплеснув текучее пламя, сомнений не осталось.
      Бойцы Яроша пытались выцелить хоть кого-нибудь из всадников. Некоторым это удалось, но сухие крыши и стены домов уже разгорались весело и жарко. Дома кузнецов и бронников никто и не думал пропитывать водой, и они вспыхивали подобно соломенным снопам.
      Вслед за метателями десятка два стрелков с арбалетами, на каждого по двое заряжающих, принялись бить в огонь и дым по всему, что шевелилось и пыталось спастись.
      — Веревки за стену! — скомандовал Годимир. Может, кому и удастся выбраться из огненной Преисподней?
      Долгое время ему казалось, что надежды напрасны, но потом вдруг из дыма появились четыре бегущие фигуры. Один сильно шатался, спотыкаясь едва ли не на каждом шагу. Он упал, не добравшись даже до рва. Остальные сходу плюхнулись в воду, с трудом выдирая сапоги из вязкого ила, перебрались под стены.
      Годимир узнал бороду Яроша. Подпаленная, но все же его.
      — Давай! Быстрее! — заорал рыцарь.
      Еще одного охотника бельт пригвоздил к бревнам. Ярош вцепился намертво в веревку, и драконоборец, не замечая больше ничего вокруг, потянул. Руки и плечи застонали от напряжения. Вряд ли он справился бы, если бы не помощь дюжего кузнеца.
      Когда Ярош перевалил через верхушку частокола, рыцарь сдавил его в объятиях:
      — Живой!
      — Загорцы не убили, так ты задавишь, — проворчал Бирюк. — Пусти, говорю, елкина моталка! Попали в меня.
      Из спины разбойника выше правой лопатки торча стальной стержень бельта.
      — Давай вниз! — распорядился словинец.
      Тут закричал помощник-кузнец:
      — Пан рыцарь! Идут!
      И вправду, не давая осажденным роздыха, загорцы вновь полезли на стены. На сей раз под прикрытием своих арбалетчиков, ведущих частую стрельбу по верхушке крепостной стены. О верном прицеле, ясное дело, не было и речи, но многие из ошмяничей смалодушничали: спрятались и не показывались наружу.
      Хворост плюхнулся в ручей.
      Лестницы прислонились к стене.
      — Бей-убивай! — заорал словинец. — За Ошмяны! Трилистник!
      Меч не самое лучшее оружие для отражения приступа, а потому рыцарь подхватил алебарду горожанина, убитого шальным бельтом. Ткнул острием в лицо, высунувшееся между бревнами, размахнулся и обрушил удар на шлем второго загорца. Рядом кузнец, сосредоточенно протиснувшись между остриями бревен, подрубил стойку лестницы. А назад заскочил уже гораздо быстрее.
      — Ох ты, мать моя женщина! — удивленно смахнул он кровь со лба. Похоже, бельт прошел чирком, всего-навсего распоров кожу.
      — Бегут, бегут, вражьи дети! — радовался пан Синяя Собака, размахивая мечом.
      Да, загорцы отступили и в этот раз. Надолго ли? И сумеют ли осажденные отбить следующий приступ? Или третий? Или десятый?
      Армия боярина Бранко почти не уступала в численности защитникам Ошмян. Ну, разве что рыцарей поменьше. Зато один прошедший выучку воин стоит трех вчерашних горожан.
      Но боярин решил больше не рисковать жизнями подчиненных и не лезть на рожон.
      Катапульты, которые Годимир по въевшейся с юности привычке называл требушетами, заработали, пуская на город все те же горшки с горючей жидкостью.
      «Где ж они набрали столько? Не иначе, все Ломышанское королевство обобрали. Потому и двигались медленно — боялись посуду расколотить».
      Как бы то ни было, а военная удача, похоже, начала оборачиваться к загорцам лицом. Мокрые бревна разгорались с трудом, но когда горящая «кровь земли» попадала на одежду и волосы ошмяничей, те в мгновение ока превращались в живые факелы. Кто-то, не выдержав боли, сиганул прямо со стены в ручей. Кого-то тушили товарищи, накрывая овчинами. Несколько горожан, поддавшись панике, соскочили с настила и побежали, петляя между домами.
      Перелеты, которых мастера, обслуживающие катапульты, допустили немало, тоже играли на руку осаждающим. В городе начали разгораться пожары, и Годимир не был уверен, что женщины, старики и ребятня смогут с ними справиться самостоятельно, без помощи мужчин.
      С десяток прицельных попаданий достались надвратной башне. Языки пламени лизали створки ворот. Раздуваемые ветром взлетали стайки искр. А между догорающих домов слобожан уже толкали четырехколесный таран. Видно, все части у загорцев были в обозе, только дерево срубили в ближнем лесу — торец бревна сверкал свежими затесами.
      Ну вот, сейчас ворота обуглятся, и только толкни их…
      Годимиру показалось, что он различает злорадный оскал Вукаша, бегающего рядом с требушетами. А ведь самое обидное, что и сделать ничего нельзя. На вылазку сунуться — верная смерть. Сиди и жди, сложа руки, когда орава загорцев ворвется в город.
      — Паны рыцари! — перекрикивая всеобщий гам, возвысил голос пана Криштофа. — К воротам, паны рыцари! Сразимся на смерть!
      Они собрались на площадке у караулки, которая уже занималась.
      На скорый взгляд — три дюжины рыцарей. Может, чуть больше. Старики, как пан Гомза Лесной Кот, и безусые юнцы, как пан Желейчик герба Казуля. Местный священник разбрызгивал святую воду и осенял всех направо и налево знамением Господним.
      Первый удар сотряс ворота. Взметнулись к небу сполохи, заскрипели, но устояли бревна.
      — На погибель ворогу злому! — Расталкивая рыцарей, в первый ряд пробился пан Божидар. На плече он нес огромную секиру. Годимир здорово сомневался, смог бы он такой ворочать в бою.
      Сорванный голос со стены отвлек всех от бывшего каштеляна:
      — Подмога! Подмога! Бьют их!!!
      Драконоборец, не помня себя, рванулся наверх. Что еще за подмога? Откуда?
      А ведь и верно — подмога!
      В левое крыло загорского войска врубился на полном скаку небольшой отряд. Десяток рыцарей наклонили копья для удара. Одетые поплоше дружинники размахивали мечами и кистенями. А над всеми реяла выцветшая хоругвь коричневого цвета с зелеными листочками брызглины .
      — Островец! Островец пришел! — закричал словинец, забыв о давней ненависти к его величеству Желеславу.
      Островецкие смяли два десятка легких конников, но уперлись в заслон из загорских рыцарей. Рабро Юран, судя по ящерке на щите, схватился с безгербовым мечником Авдеем. Желеслав изящно выбил из седла загорца с желтым султанчиком над шишаком, бросил копье и размахивал мечом.
      Тут Годимира отвлек крик внизу:
      — Стой! Куда!
      Божидар с выпученными, совершенно полоумными глазами кулаком сбил с ног пан Добрита и бросился к воротам, прямиком в пламя. Задержать его не успели, а может, и побоялись огня и звериной силищи пана Молотило.
      — Пан Божидар! Сгоришь! Вернись! — надрывался пан Криштоф.
      Из огня послышался рев, подобный голосу раненого медведя. Один глухой удар, следом еще один.
      Стоя на стене, Годимир видел, как распахнулись створки и из ворот выбежал объятый пламенем человек. Ни следа от благородной степенности пана Божидара не осталось. Он чувствовал, что умирает, и думал лишь о том, как захватить с собой побольше врагов, мало заботясь, что открыл загорцам дорогу в город.
      Секира ударила по цепи, поддерживающей таран. Звенья со звоном лопнули, бревно уткнулось носом в землю, как заколотый кабан.
      Еще удар, разваливший от плеча до пояса присевшего в ужасе врага.
      Еще удар!
      Смельчак загорец подскочил поближе и полоснул пана Божидара совней по ногам. Еще один выстрелил из арбалета почти в упор.
      Бывший каштелян зашатался, уронил секиру и, взмахнув руками, рухнул с мостика, поднимая тучу брызг.
      А к гостеприимно открытым воротам уже бежали загорцы. Пехота и спешившиеся всадники. Числом не меньше двух сотен. Еще полсотни уверенно теснила островецких рыцарей к лесу.
      Ну вот, пан Годимир, и час испытаний, ниспосланных нам Господом. Что все твои мелкие неудачи и беды по сравнению с резней, которая сейчас начнется на улицах Ошмян.
      Драконоборец поухватистее сжал меч и поспешил вниз, чтобы не оказаться в числе трусов, спасающих свои жалкие шкуры.
      Огромная черная тень скользнула по его лицу.
      Откуда? Ведь ни облачка с утра!
      Годимир поднял голову и остолбенел, несмотря на завязывающийся внизу бой.
      Над Ошмянами парил дракон.
      Дракон, которого, как утверждал каждый второй в Заречье, нет и не могло быть.
      Широченные кожистые крылья. Длинная шея и раздвоенный язык, трепещущий в зубастой пасти. Хвост с костяным жалом на конце. Точь-в-точь такой же, как у мертвого гада, поднятого чародейством навьи. Да и почему они должны отличаться? Дракон, он дракон и есть.
      А на шее гада, вернее, у основания шеи, почти на плечах сидел человек в потрепанной одежде. Да нет! Не человек! Вомпер Лукаш. Или, как он предпочитал называться, — вампир. Все такой же седой и благообразный. Вот только гнев и решимость, сверкавшие во взгляде, не приличествовали смиренному иконоборцу.
      Пролетая над бегущими сплошным потоком загорцами, дракон наклонился на одно крыло и, как показалось словинцу, лениво дохнул пламенем. И, круто развернувшись, еще раз.
      Передовые ряды атакующей армии превратились в костер. Задние давили друг друга, чтобы не попасть в волшебное пламя. Даже прыгали в стороны, но и там был огонь — зажженная ими же слобода.
      — На вылазку! — дар речи вернулся к Годимиру. Он стремглав скатился по лестнице, успев заметить напоследок, как полыхают катапульты загорцев, а дракон с вомпером преследуют одинокую фигурку убегающего человека. Преследуют, стараясь отрезать от спасительного леса.
      А после драконоборец не видел уже ничего, кроме орущих, оскаленных лиц врагов и высверка своего меча.
 
      Годимир стоял на четвереньках на берегу опоясывающего Ошмяны ручья и пил, пил, пил… Затхлая, с ряской и, очень даже возможно, головастиками вода казалась вкуснейшим напитком на свете.
      Бой окончился полной победой заречан.
      Боярин Бранко пал от руки короля Желеслава. Остальные загорские рыцари погибли все как один, но не отступили. А вот легкоконники, пехота и обоз побежали едва ли не сразу же после появления дракона. Какое-то время их преследовали, а потом бросили. Очень нужно жилы из себя рвать! Пускай теперь попробуют пробиться в родное Загорье через дремучие леса, через деревни с обиженными кметями, через Запретные горы, наконец.
      — Живой, пан рыцарь? — голос Яроша.
      Годимир кивнул. Мол, еще глоточек и встаю.
      — Ладно, пей, пей, елкина моталка. — Разбойник тяжело опустился рядом. — Ты прости меня, пан рыцарь.
      — За что? — поперхнулся от неожиданности словинец.
      — За то, что неудачником тебя считал.
      — Так я ж и есть…
      — Не-ет, пан рыцарь. Может, раньше ты и был неудачником, а сейчас… Всем бы такое везение. Значит, приглянулся ты не только королеве, но и девке-удаче. А она если кому улыбнется, то улыбнется.
      — Ну… Не знаю… — неуверенно пробормотал Годимир. И вдруг встрепенулся. — А что ты там про королеву говорил?
      — Да ничего. Пан Добрит, хоть и перевязанный весь, а бегает тебя ищет — мол, ее величество сказала без пана Годимира не возвращаться.
      Вот это да!
      Рыцарь вскочил на ноги, словно и не было тяжелой отупляющей усталости.
      — Только мой тебе совет, — продолжал Ярош. — Королевы королевами, а ты б к другой девке присмотрелся. К той, что с палкой ходит…
      Но драконоборец уже не слушал наставления друга. Широкими шагами он мчался к развалинам надвратной башни, потом в замок, а потом и наверх, мимо укоризненно качающего головой лекаря, мимо поджатых губ няньки Михалины, туда, где горели карие глаза и разметались по обшитой тонким полотном подушке каштановые локоны Аделии.
 
      май 2006 — август 2006

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20